Отвергая смерть. История Тома Риддла (джен)

без редакции беты

Поборов совершенно естественное отвращение, Том закрыл за собой дверь кабинета и спросил холодно:

 — Что с тобой, остолоп?

Хагрид, продолжая подвывать, поднял на него маленькие красные глазки и попытался улыбнуться, но вышло у него скверно:

 — Том… — прохрипел он, — какой же ты хороший парень! Самый лучший из всех!

 — Эй! — Том резко взмахнул палочкой, пресекая попытки пахнущего потом здоровяка обнять его, — Сиди, как сидел! И рассказывай, в чем дело. Тебя выгнали из зверинца? Или ты наступил на паука в сортире и теперь жалеешь?

Хагрид попытался вытереть кулаками лицо, но только размазал грязь по щекам, а потом прохныкал:

 — У… Упыренка изловили! Уж я директору Диппету говорил, мол, не виноват он, он еще ма-маленький совсем! А он все равно изловил. А п-профессор Дамблдор сказал, что я подверг оп-опасности всех!

Услышав имя Дамблдора, Том опустил палочку, сделал полшага вперед и мягко произнес:

 — Я уверен, ты не хотел подвергать никого опасности, Хагрид. Все знают, что мозгов у тебя немного, но ты ведь и мухи не обидишь.

 — Да, умом я, может, не шибко… — согласился Хагрид послушно. — Но я же ему помочь только хотел! А теперь его лик… — он икнул, — ликвидируют!

 — Ну же, расскажи мне. Почему профессор Дамблдор решил, что ты всех подверг опасности?

Сбиваясь, икая, кашляя и всхлипывая, Хагрид все-таки поведал свою скорбную повесть. Оказывается, он решил, что Запретный лес «жуть как интересный», а «единорожки такие красивые», поэтому стал бегать туда ночами. Во время одной из вылазок наткнулся на «маленького упыренка». Том не понял точно, был это детеныш вампира или действительно упырь, но Хагрид вознамерился позаботиться о малыше и забрал с собой, причем не нашел ему лучшего убежища, чем ящик под своей кроватью. Несколько дней все шло нормально — «упыренок» пил куриную кровь, поправлялся и креп, но потом логично рассудил, что теплая человеческая кровь куда вкуснее, и решил закусить двумя оставшимися на каникулы соседями Хагрида по спальне.

 — Я ж ему втолковывал, что надобно сидеть тихо!

Соседи разбежались, только чудом уцелев, кинулись к Дамблдору и директору, а те быстро поймали тварь и удалили подальше от учеников. Хагрида лишили пятидесяти баллов и до конца семестра наказали.

 — Да что мне баллы, — грустно сказал он, — упыренка ж-ж-жалко!

Том презрительно поджал губы. На его взгляд, ценность Хагрида была не выше, чем того упыренка, и они оба были равно недостойны находиться в Хогвартсе, среди волшебников. Однако, вместо того, чтобы сказать об этом, он произнес:

 — Мне жаль тебя, Хагрид. И думаю, Дамблдор ошибся — ты бы не позволил твари причинить другим вред, — о, как же приятно это было произносить! — Но ты сам виноват, что попался. Подумай ты немного тем горшком, который у тебя вместо головы, то догадался бы, что спальня — плохое место для упыря или любой другой твари из Запретного леса. Как будто не хватает в школе чуланов, тайных проходов и закутков.

Лицо Хагрида, только что красное и зареванное, засветилось счастьем.

 — Спасибо! Спасибо, Том!

Том развернулся к двери и бросил через плечо:

 — Мне лучше бы узнать первым, когда ты притащишь в школу очередную тварь. Не хочу, чтобы пострадали дети.

 — Ты поможешь мне? — кажется, дуболом едва мог вздохнуть от радости.

 — Посмотрим. И вот еще… — он снова достал палочку, направил на Хагрида и произнес: — Экскуро.

Его лицо и руки очистились от грязи, слез и прочих жидкостей.

Том вышел, накладывая очищающее заклинание и на себя — находиться с Хагридом в одном помещении было неприятно, но полной глупостью было бы отрицать, что рано или поздно ему может пригодиться кто-то выносливый, сильный, не слишком одаренный, но верный.

Немного отойдя от разочарования в идее философского камня, отравленной присутствием Дамблдора, и от бесплодных поисков наследия Слизерина, он занялся учебой. В пустой и тихой библиотеке постепенно отступала злость, и он с прежним жаром углубился в магическую науку.

Как, в какой момент ему пришла в голову безумная идея? Он не знал точно, но с уверенностью в том, что у него все получится, отправлял письмо Адальберту Уоффлингу. Глубоко вежливое и почтительное, оно было, однако, наполнено не пустой лестью, а размышлениями о природе магии, а завершалось просьбой оценить с теоретической точки зрения выкладки, касающиеся абсолютной трансфигурации всего во все.

Наработок, на которые ушло почти три года, было не жалко — философский камень он все равно не нашел, так пусть они послужат другой цели.

Знаменитый ученый ответил через пару дней, куда быстрее, чем Том мог ожидать. Он в пух и прах разгромил всю теорию Тома, обозвал персидских мудрецов «кучкой замшелых сумасшедших», а в конце объявил: «Будете продолжать работать в том же духе — и сместите меня с пьедестала. Потом я пожалею, что вырастил конкурента, а пока не просто призываю, а настоятельно требую, чтобы вы изредка писали мне и делились идеями. Если не растеряете мозгов за пару лет, после СОВ помогу вам продвинуть статью в «Трансфигурацию сегодня». А пока — почитайте хорошие книги».

К письму действительно было приложено два уменьшенных до размера спичечных коробков тома, один с названием «О преобразовании материи», второй — «Доказательства ошибочности законов Гэмпа касательно невозможности универсальных преобразований».

Повинуясь собственному чутью, сразу после окончания каникул Том показал это письмо профессору Марчбэнкс, и та, широко улыбнувшись, подмигнула ему:

 — Я говорила, что вы далеко пойдете, юноша.

Слизнорту о своем небольшом успехе он рассказал совсем иначе — для начала, при первой же встрече, осыпав его благодарностями.

 — Полно, полно, Том, — замахал тот руками, крайне польщенный, — я понятия не имею, о чем вы!

 — О, сэр! — Том потупил взгляд. — Простите, от радости у меня путаются мысли. Мистер Уоффлинг, Адальберт Уоффлинг согласился отвечать на мои вопросы и, по возможности, составить протекцию для дальнейшего развития в академической среде. Сэр, я не знаю, как вас благодарить!

С этого момента он был негласно, но однозначно записан в клуб любимчиков — и Слизнорт поспешил выдать ему приглашение на следующую встречу.

С каникул вернулись все остальные, и Том возобновил собрания собственного клуба, благо, ему было чем удивить прилежных учеников (и впечатлить недостаточно усердных).

Второе из трех Непростительных, «Круциатус», было мечтой любого палача или маньяка-садиста. Том себя не относил ни к одной из этих категорий, но не сомневался в том, что на войне без пыток не обойтись.

 — Возможно, — проговорил он, впервые демонстрируя это заклинание, — вы думаете, что пытать врагов — это бесчеловечно. И ты, Эван… — он взял долгую паузу и подошел к Розье совсем близко, заставляя напрячься, — ты скорее убьешь Гриндевальда на дуэли, но, конечно, не станешь мараться пытками. Побоишься причинить боль?

В тишине раздался взволнованный голос маленького Лестрейнджа:

 — Я не побоюсь!

Том дал время всем услышать эти слова и прочувствовать их, и только затем повторил:

 — Ты не побоишься. Ты ведь хочешь быть сильным магом, а не сидеть за толстыми стенами и трястись при мысли об армии Гриндевальда?

Лестрейндж выпрямил спину, развернут тощие плечики и сказал звонко:

 — Да!

Том достал из клетки крысу, удерживая ее под чарами оцепенения, положил на стол и произнес:

 — «Круциатус» не рвет ногти, не вытягивает жилы. Никто в мире еще не умер от этого заклинания, потому что… — он улыбнулся, и на мгновение ему показалось, что вместо крысы он видит лицо Дамблдора, — оно не позволяет умереть. Даже от боли. Правда, — он незаметно тряхнул головой, сгоняя наваждение, и закончил бодро: — Иногда люди сходят с ума. А это самое неприятное, что может случиться с пленником, имеющим ценные сведения. Постарайтесь не сводить с ума этих крыс — они еще пригодятся.

Да, ему нравилось тренировать своих учеников на крысах — это были не мухи, не способные издать ни звука, но и не люди. К тому же, было приятно думать, что это те самые крысы, которые своим писком и шебуршанием пугали маленького Тома.

Зима шла к концу, Малфой ходил мрачный с самого возращения, но делиться проблемами не спешил, а Том не собирался лезть к нему в душу. Блэк, напротив, был шумнее обычного, вызвал на дуэль по очереди Прюэтта и Уизли, разумеется, одержав две блестящие победы.

Русские отступали под натиском войск Гриндевальда, но в газетах об этом писали мало, короткими заметками, в основном рассказывая об успешной борьбе с темными созданиями доблестного британского аврората.

А потом сообщили об этом.

О том, что еще месяц обсуждали в каждом коридоре, в каждой гостиной, да и после еще долго повторяли.

О том, в чем Министерство признавалось со стыдом, а педагоги шептались с ужасом.

Дементоры покинули Азкабан и присоединились к Гриндевальду. Они могут быть где угодно — невидимые для магглов, едва уловимые для волшебников, несущие угрозу не жизни, а чему-то даже большему — сути.

Том читал о дементорах, разумеется, но только узнав об их измене впервые задумался: что ты чувствуешь, когда из тебя высасывают душу?

Наверное, сначала ужас. Но после… наверное, приходит пустота. Том попытался представить себя, лишившегося самого смысла, себя-оболочку, тело, в котором уже не зародится никакая мысль, и ему стало страшно. Даже страшнее, чем в тот день, когда он впервые осознал сущность смерти. Он будет похож на себя, будет двигаться, отправлять все физиологические потребности, но его не будет — и это уже не вернуть. Он станет вообще ничем.

И от этого не защититься. Даже философским камнем (будь проклят Дамблдор, отравивший саму мысль о нем!)

Куда Гриндевальд пошлет дементоров? В газетах об этом не было ни слова, но как знать, вдруг в Лондон? Да, в Лютном переулке будет более или менее безопасно, но что такое защита у Боргина и Бэрка в сравнении с защитой Хогвартса? К тому же, колдовать он сможет только внутри лавки или в других волшебных домах. А дементоры обычно подстерегают жертв на улицах, там, где он совершенно беззащитен.

Год назад Том дал себе слово, что больше не пойдет к Диппету со своей просьбой, довольно с него унижений. Но мысль о дементорах не просто пугала, она выжигала его изнутри, оставляя в районе желудка зияющую дыру, из-за которой он был вынужден по ночам скрючиваться, обхватывая себя руками за колени. Ради того, чтобы не встретиться с ними, он готов был пойти к Диппету еще раз.

В этот раз все было на его стороне — его переписка с Уоффлингом, покровительство Слизнорта, поощрение всех других педагогов, высшие отметки. Он был уже не просто безвестным сиротой, он был лучшим учеником с первого по пятый курсы!

Диппет, постаревший за год, кажется, на добрых десять лет, покачал головой:

 — Сейчас мы не можем так рисковать, мистер Риддл.

 — Простите, сэр, — Том использовал самый свой кроткий тон и самый вежливо-просительный взгляд, — но чем рисковать? Оставшись в школе, я не доставлю никому хлопот. У меня нет ни одного дисциплинарного взыскания за последние два курса, и профессор Слизнорт с радостью даст мне дополнительное задание на лето.

 — Мистер Риддл, — старик позволил себе полуулыбку, — я знаю, что задолжал вам это разрешение, но сейчас ситуация слишком нестабильна, — его лицо снова стало серьезным. — Я буду с вами откровенен, более, чем полагается с юношами ваших лет. Мистер Гриндевальд серьезно настроен подмять под себя Европу и Британию, и его силы растут. Может статься, что летом он нанесет удар по этой твердыне. Мы не можем ручаться за то, что в следующем году откроем двери студентам.

Том пошатнулся, но удержался на ногах и не позволил выражению лица измениться. Он подумает об этом позже.

 — Вам лучше быть с близкими вам людьми в этот час.

 — Профессор, — в этот раз Тому даже не нужно было актерствовать, чтобы его голос дрогнул, — у меня нет никого из близких в мире. Ничто не связывает меня с миром магглов!

 — Мне жаль, мистер Риддл. Но пока вы не совершеннолетний, вы принадлежите их миру, там — те, кто несет за вас ответственность, пока вы ребенок. Хогвартс не может быть опекуном для сироты.

Тому хотелось рыдать, биться в истерике, падать на колени и просить, обещать что угодно, лишь бы его не выбрасывали туда, где так страшно. Но он сказал:

 — Спасибо за разговор, директор. И за оказанное доверие. Могу я идти?

 — Конечно, мистер Риддл.

Когда Том вышел из директорского кабинета, к нему подошел Блэк и спросил:

 — Хочешь поехать ко мне? У нас в доме собирается достаточно детей, и это…

Альфарду никогда не хватало тонкости Абраксаса, его умения предложить так, чтобы было не стыдно принять, его изящества и деликатности. Когда предлагал Абраксас, Том соглашался. Но Малфой и сам ехал в логово врага, а принять предложение Блэка…

Можно было унизиться перед директором, но не перед Блэком. Будь он один, Том принял бы приглашение тотчас же, но с ним будут другие — Орион, Вальбурга, а может, кузины и кузены. И для них всех он будет просто Риддлом, а стало быть, никем. Парселтанг его не защитит от их самодурства и чванства.

Том надменно приподнял одну бровь:

 — Ты думаешь, мне некуда поехать летом? Благодарю за приглашение, но у меня есть дела.

Альфард отступил на шаг, на его лице поступил легкий румянец.

 — Слушай, — сказал он, — мой дед был директором школы, его портрет висит в кабинете, так что… Я знаю, что ты хотел бы остаться в Хогвартсе. Постой!

Том выхватил палочку так быстро, что Альфард вздрогнул и отшатнулся еще сильнее.

 — Ты думаешь, — прошипел Том очень тихо, — что шпионить за мной — такая хорошая идея, а, Блэк?

 — Я думаю, — Альфард широко раздул ноздри, — что друзья могут иногда прийти друг другу на помощь. И не чувствовать себя обязанными.

Том не успел резко оборвать его, напомнив, что у него нет друзей, потому что услышал негромкий оклик:

 — Том, Альфард? В чем дело?

К ним шел Абраксас.