Инквизитор под прикрытием (джен)

Несколько минут назад Ева самонадеянно заявила, что невозможно быть готовой ко всему.

Самонадеянно — потому что к чему-то она все же готовилась. Как минимум к тому, что будет совершать путешествие, пребывая в сознании, здравом уме и трезвой памяти.

Разве могло быть иначе?

…Поезд метро выглядел в точности так, как ему и полагалось. Голубые вагоны, прозрачные окна. Редкие рекламные постеры на стенках вагонов внутри. У дверей — карты веток метро. Обитые потертым коричневым кожзамом сиденья. Блестящие серебристые поручни и манящий желтоватый свет.

Не было только людей. Ни одного.

Ева входила в вагон с опаской, ожидая, что подземник сожрет ее немедленно и не станет везти ни в какую игру. Шла к сиденью, охваченная тревогой и ожиданием любой невообразимой опасности. А садилась — уже сонная и мечтающая лишь прислониться затылком к стене и закрыть глаза.

— Следующая станция — «Речная», — произнес механический голос из динамика. Двери сдвинулись, и поезд начал набирать скорость.

Ева знала, что «Речная» расположена на другой ветке, но это не имело значения.

Она ехала на работу. И у нее был еще почти час, чтобы немного вздремнуть.

А как известно, нет ничего слаще, чем закрыть глаза, когда они слипаются сами, и отдаться во власть сна.

Ева так и сделала.

Она просидела, расслабившись и почти отключаясь, несколько секунд, минут или часов... прежде чем поняла, что что-то не так.

Что-то будто мешало отрешиться от суеты окружающего мира и урвать хоть немного сна, как она частенько делала в свою бытность одной из самых бесполезных ведьм, которые работали больше в человеческом, чем в магическом мире.

Что-то отвлекало. Она словно забыла о чем-то. Выключить утюг или обогреватель? Запереть дверь? Оставила дома какие-то важные записи?..

Она сделала над собой усилие и вынырнула из затягивающей полудремы, чтобы вспомнить, что ее беспокоило.

И оцепенела.

Поезд метро на мгновение исчез. Вместо гладких ровных стенок, кое-где пестреющих рекламными плакатами, проступила бугристая серая поверхность, похожая на камень. Или на кожу какого-то существа, если присмотреться и заметить, как она упруго, мускулисто сокращалась, когда существо прокладывало себе путь все дальше… куда-то.

Вместо сидений обнаружились такие же серые валуны. Или не валуны — ведь они были мягкими, как упругие пуфики. Свет уже не лился из люминесцентных ламп под потолком, а шел словно ниоткуда и стал тусклым, бледно-серым и похожим на туманную дымку.

На мгновение сон исчез бесследно, и Ева стала дико озираться. Еще через секунду воспоминания вернулись, и это успокоило. Действительно. Она всего лишь находится внутри подземника, потусторонней твари, способной маскироваться под поезда метро, и вселяться в людей, и пожирать их души, и заключать их внутри себя, и служить кому-то или чему-то, из-за кого инквизиция сегодня утром убила душу города К.

Интересно, а те, в кого вселялись подземники, тоже думали, что едут в метро? Им тоже чудилось, что ничего необычного не происходит, и поезд просто везет их на работу? Они так и умирали в этой уверенности, пока в их телах, в их мозгах безраздельно властвовала подземная тварь?

… на работу…

Глаза вновь начали слипаться. Борьба со сном становилась невыносимой. Мысли путались, склеиваясь в один склизкий комок «я подумаю об этом потом».

«Подумаю о чем?»

Единственная мысль вырвалась из клубка и следом за собой снова вырвала Еву из сна. Она обнаружила, что сидит, привалившись к боковому поручню, а за дверьми поезда, сделанными из небьющегося стекла, мелькает, несется мимо туннель.

Но для туннеля метро он был слишком светлым. И это тоже мешало, не давало со спокойной душой прикрыть глаза и расслабиться.

«А пробуждающий узор на себя можно бросить?» — проплыла новая, еще более трезвая мысль, заставляя мозг работать, пусть с усилием, пусть примитивно, но хоть как-то работать. Пробуждающий узор… Он был бы кстати.

Но Еве не хотелось спать, когда она садилась в поезд. Значит, пассажиров усыплял сам поезд. Точнее, подземник. С его способностью проникать в душу и пожирать ее это, наверное, не составляло труда. Значит, он бы заметил, если бы пассажир начал сопротивляться. Значит, мог что-то заподозрить. Значит, что-то заподозрить могли те, кто отправлял подземников на вылазки, давая одним им понятные задания. Забрать кого-то. Заманить кого-то…

Значит, узор использовать нельзя.

С нечеловеческим усилием открывая слипающиеся глаза, Ева всмотрелась в то, что мелькало за окнами.

В обычном метро там была сплошная чернота, изредка разбавляемая вспышками ламп, зажженных внутри туннелей. Сейчас же…

Сейчас туннель метро превратился в фантасмагорический спуск по улице.

Темная улица искажалась, сходясь полукругом кверху, к небу, и закольцовываясь в трубу. Вверху вместо неба улица слепо смотрела вниз белесыми окнами домов. Вытянутые искаженные силуэты людей замерли в ожидании неведомо чего и размывались в движении, пока поезд несся мимо них. Труба-улица петляла, закладывая немыслимые виражи, но это становилось ясно, лишь если выглянуть в окно. В самом вагоне виражи не ощущались. Еву не швыряло из стороны в сторону, как в машине на крутых поворотах. Вагон мерно и спокойно покачивался, убаюкивая. И так хотелось вновь прикрыть глаза…

Вот поезд снова резко повернул, ввинчиваясь в сюрреалистическое пространство под почти прямым углом. Вот он вошел прямо в одно из окон. Вместо осколков стекла (какого стекла? какое может здесь быть стекло, если окно заведомо меньше поезда, и даже если представить, что он въедет в окно, то проломит всю стену!) мимо пронеслись зеленоватые символы двоичного кода. Точно такие, какими их изображали в фантастических сериалах и фильмах о хакерах.

И чем больше Ева смотрела на все это, тем меньше хотелось спать. Сон отступал и развеивался, морок спадал.

Следом за мерцающими зеленью единицами и нулями пронесся роскошный интерьер квартиры, сквозь которую поезд промчался, словно призрак, не задев ни единого лепестка на ярко-желтом цветущем дереве в горшке, не заставив взвихриться ни единой занавески.

Вверх, вверх, вверх. В сторону. Резко вниз. Американские горки, лишенные того, за чем туда ходят толпы посетителей — адреналина, волнения, захватывающего чувства перепадов высоты.

Современные улицы и знакомые очертания городского вокзала (минуточку! когда это поезд успел выехать на привокзальную площадь?) сменялись все более старыми, словно поезд несся не только сквозь пространство, но и сквозь время. И вот уже скрученный в трубочку вокзал, красные цифры на табло и эхо неразборчивого женского голоса из динамиков сменились затейливыми колоннами и низким потолком старого вокзала, который Ева видела на исторических фотографиях.

А потом поезд начал замедлять ход.

Он уже не летел, а просто быстро ехал, и скорость падала, падала, словно подземник с каждой минутой терял силы и энергию, и сероватый неоновый свет из ниоткуда угасал, зато сквозь окна уже беспрепятственно проникал желтоватый, какой-то мутный свет снаружи.

Короткая судорога — и подземник остановился на стариной железнодорожной станции.

В прошлом не было метро.

Станция казалась заброшенной. Старинное здание покрылось пятнами и мхом, его когда-то белые стены облупились. Поручни, за которые пассажирам предлагалось держаться, поднимаясь на платформу, заржавели и опасно покосились. Прямо между шпалами пробивалась поросль кустов и даже молодых деревьев. Единственное осталось неизменным — их ветви стояли голые и безлистые, а землю вокруг покрывал снег.

Пространство как-то незаметно выправилось и уже не казалось скрученным в трубу. Ева подняла голову вверх, ожидая увидеть серое небо и низко нависшие тучи, и проснулась окончательно.

Сквозь прорехи в тучах светились единицы и нули.

Но, вероятно, все, кого привозил сюда подземник или затягивала игра, были достаточно сонными, чтобы не замечать этого. А может, просто не могли ничего сделать…

Среди царства запустения и упадка лишь одно место выделялось вызывающей новизной. Пластиковая дверь, небрежно торчащая в стене старинного вокзала, казалась инородной, будто некий маг поместил ее туда, не обращая внимания, что часть двери заходит на декоративные колонны. И колонны послушно растворялись в небытии, уступая место этой двери.

Открытой двери…

Что ж, Ева нашла вход в игру.

Главное — так же легко отыскать выход.

Поезд раздвинул створки дверей, и она шагнула наружу, стараясь ступать медленно и заторможенно и не оглядываться по сторонам. Интуиция подсказывала, что «правильные» пленные, которых привозил сюда подземник, вели себя именно так.

Лишь раз она не сдержалась и нервно покосилась назад. Когда прямо за ее спиной тварь перестала быть поездом, мгновенно потеряла форму, осела на землю и превратилась в жирного сине-зеленого червя, сохранив от поезда только размеры. Но и размер был обманчивым. Тварь, беспрепятственно проникающая сквозь измерения, могла быть какой угодно величины. Это не мешало ей ни вселяться в людей, ни перевозить их в своем чреве.

Медленно и обреченно, чувствуя, как начинают подрагивать пальцы, Ева вошла в открытую пластиковую дверь.

За дверью обнаружилось безликое, залитое белесым флуоресцентным светом офисных лампочек помещение. Пластиковые, раскрашенные под дерево панели вдоль стен. Простенькая фактурная штукатурка над ними. Пластиковое окно, за которым виднелась все та же заброшенная станция, хотя снаружи не было видно никакого окна. И кабинки-окошки, отделенные от помещения стеклами, как в каком-нибудь собесе или пенсионом фонде — прием граждан…

За стеклами в окошках поблескивали очки таких же безлико-собесовских дам, поджидающих посетителей. Но Ева уже видела, что ей не нужно искать «свое» окошко.

Неподалеку от двери, за столом, который стоял особняком от этой стандартной и никакой приемной, сидел молодой мужчина. Губы его искривились в ухмылке, когда он увидел Еву. И сложно было сказать, чего оказалось больше в этой ухмылке. Злорадства? Удовлетворения? Успокоенности?

Это был сын Жанны. Гера. Герман Денисович Елагин.

— Ну привет, — дружелюбно кивнул он. — Проходи. Вот и встретились.

И на миг все его злорадство и мрачное торжество скрылось за неотразимой улыбкой рубахи-парня. А Ева медлила, понимая, что должна казаться зомбированной, как все…. да, как все, кто был здесь до нее… но не представляя, как нужно вести себя.

Одно она знала твердо — нельзя показывать Герману, что она его помнит. Нельзя демонстрировать личное отношение.

Не для того хозяева игры заманивали сюда магов и смертных.

Она тупо смотрела на Германа, и добродушная улыбка стекала с его лица, как расплавленная маска, уступая место деловитости, сухости и плохо скрываемому предвкушению.

— Проходи. Садись, — повторил он и кивнул на стул перед своим столом. — Регистрация. Участник номер… номер…

Перед ним зажегся экран лежавшего на столе планшета. Ева медленно подошла, села и увидела на экране длинные списки.

Вот черт побери! Этого она не предусмотрела. Если отбор происходил по спискам, сейчас Герман не найдет ее среди избранных, и вся легенда рассыплется. И она не сможет открыть дверь инквизиторам… Хотя бы потому, что дверь надо сначала найти, а пока что Ева не представляла, где ее искать.

— Ага. Ева Катц. Че, папочка был еврей или это у тебя рабочий псевдоним? — мерзко захихикал Герман.

Еве захотелось ему вмазать. Она дала себе слово, что так и сделает, не откажет себе в удовольствии, когда все закончится. А пока надо потерпеть. Еще немного потерпеть…

Не подавать виду, что она хоть что-то соображает. Для зомбированных, по-видимому, Герман был всегда прав и говорил голосом закона.

Он — и остальные создатели этого безумного параллельного мира, замаскированного под игру.

Так странно. Стоило убивать душу города, сгонять в него толпу инквизиторов, вызывать Безымянного с советом высших, расследовать утечку магии, искать ход в это логово преступников, чтобы в конечном итоге все свелось к привычному и уже осточертевшему положению дел.

Молчать и терпеть, что бы ни выкинул Герман Елагин, потому что он прав, и его право — это право сильного.

Он сын Жанны, сильной ведьмы и начальницы Евы.

Он — один из тех, кто создал игру…

Так странно. Ведь он не мог создать игру. Он вообще не мог ничего создать, потому что — и Ева в этом не сомневалась, каким бы правом сильного ни был наделен этот тип, — он едва ли был умнее табуретки.

Но тогда, несколько лет назад, ей доходчиво объяснили, что она ошибается.

* * *

…Это было летом. В середине июля, в разгар зноя, от которого не спасала даже ночная прохлада, и духоты, от которой одни горожане бежали подальше, к морю, а другие — к реке, на острова, которыми кишело ее широкое устье.

В тот вечер Ева засиделась на работе, готовя большую информационную сводку со статистикой для СМИ. Этажом ниже скучала дежурная группа. Тем летом, казалось, притихли даже преступники и уснули даже магические твари, до того тягучим и раскаленным был воздух. Бодрствовали только невидимые солнечные зайчики. Они то и дело устраивали пожары или носились по воздуху, скача прямо по головам людей и вызывая у них солнечные удары своими мощными лапами.

Ева не уловила момент, когда душную вялую тишину разорвал топот ног и возбужденные голоса. Услышала только слова «Волчий остров» и хлопанье дверей патрульной машины под окном. И вскочила, с трудом заставив себя выбежать на улицу по лестнице, а не выпрыгнуть из окна, используя полетные чары.

Что произошло на Волчьем острове?

Никаких волков там давно не водилось. Но место это знали все ведьмы и колдуны. Оно находилось под негласной защитой инквизиции и считалось главным местом силы города. Все ритуалы, в которых требовалось обратиться к городу, главы ковена и ложи проводили именно там. Там они всегда получали ответ. Вокруг острова еще в незапамятны времена натянули отталкивающие чары, чтобы отвадить рыбаков, пляжников или пьяниц, желающих провести время на природе. В конце концов, для этого существовало много других островов, скверов и пляжей.

Кого занесло в это сакральное место? Что там случилось такого, что потребовалось вызывать полицию?

— А черт его знает, — ответил знакомый опер Леша. — То ли поножовщина, то ли мордобой. Там нарики, оказывается, с мая тусовались, а мы прохлопали. Завтра получим по башке… Эй, ты чего, с нами собралась ехать? Да нафиг тебе это надо?

Ева уже не помнила, как уговорила патрульных взять ее с собой. Кажется, не обошлось без чар убеждения, а заодно и небольшого расширения пространства в салоне машины. Из машины она пыталась связаться с ковеном — никто не отвечал. Потом с инквизицией — с тем же успехом. Звонки уходили словно в толстый слой ваты, и гудки падали в трубку только для вида, лениво, нехотя. Будто кто-то наложил магическую заглушку на связь. Но не наркоманы же, в самом деле, могли это сделать?

Конечно, нет. Но мог кто-то ругой. Тот, кто прикрыл их убежище от пристального взора инквизиции, специально чтобы они оскверняли место силы… или дурманили его.

Тогда Ева пыталась об этом говорить, но ее, как обычно, не послушали.

Сейчас она думала — потому что пыталась говорить со своим начальством. С ведьмами из круга Элен, в обход проштрафившейся Жанны, сын которой тоже оказался замешан в этом деле.

А может, и не он один. Не зря ведь дело так и замяли, в центральный офис инквизиции не сообщили и даже местной инквизиции в лице Войного преподнесли сильно облагороженную версию. Это было несложно, ведь Войный не видел своими глазами, как накрывали притон.

А Ева видела.

Спрятанная за деревьями поляна была испещрена черными пятнами пепелищ от многочисленных костров. Между пепелищами валялся мусор, какие-то банки, обертки, конструкции из пластиковых бутылок и еще чего-то, с помощью которых смертные изготавливали наркотики… Но первыми в глаза бросались люди.

Бесчувственные тела лежали вповалку вперемешку с теми, кто только приходил в себя или едва шевелился в дурмане. Между деревьев бродили, сидели, хохотали или рыдали более активные обитатели острова. Кто-то дрался, монотонно повторяя одно и то же ругательство. Причем, похоже, дрался со стволом дерева — в темноте было не разобрать. Кто-то совокуплялся. Пахло фекалиями, гниющим мусором, дымом.

— Вызывай кинологов, — равнодушно сказал кому-то дежурный следователь и покосился на катер, на котором группа добиралась до острова. Мостов здесь не было. — И подкрепление, пожалуй. Сейчас быстренько поищем лодки. Прожектор бы еще. Пока они там будут возиться, все, кому надо, уберутся отсюда вплавь.

Ева тогда жалась в сторонке, стараясь не попадаться на глаза полицейским, чтобы не слетели чары невнимания. Иначе ее бы моментально отправили куда подальше. Организаторы притона совершенно точно были на острове вместе со своими «подопечными». Пусть не все, хо как минимум часть… И следователь подозревал, что здесь же хранятся и вещества. На острове легко было спрятать их от людей, но не от собак.

И следователь оказался прав.

Основной склад самодельных наркотиков и немалый запас героина обнаружили в глубине острова. Вместе с дежурным, который мирно спал в палатке. Он не волновался о том, что наркоманы могут сделать с ним что угодно, не беспокоился, что они доберутся до запасов героина, которые хранились здесь же в каком-то пакете. По мере обнаружения все новых находок у полицейских вытягивались лица. А Еве давно стало понятно, что это не обычный притон.

Кому могло прийти в голову собрать толпу наркоманов на острове и снабжать их любыми препаратами, едой и водой бесплатно в течение недель?

Только тому, кто знал, что это за остров.

И тому, кто точно знал, чего хочет от смертных и как этого добиться.

Потом вспышка фонаря высветила лицо разбуженного дежурного, и Ева, осторожно заглядывавшая через плечо следователя, остолбенела. Это был Герман, великовозрастный и бестолковый сын ее начальницы Жанны Алексеевны.

Чуть опомнившись, она на цыпочках отошла в сторону и прислонилась к дереву. Здесь было отлично слышно, как он отпирается, уверенно и напористо заявляя, что знать не знает ни о каком притоне и ни о каких наркоманах, приехал сюда с палаткой, чтобы заночевать и порыбачить на рассвете, а подбросили наркотики и украли удочки сами полицейские.

Перед глазами мелькали воспоминания.

Вот она с Антоном сидит у себя в гостиной. Они решили провести вечер вдвоем. У них еще все хорошо, хотя Антон все чаще ведет себя как невыносимый надменный индюк и все чаще бросается фразочками вроде «это не для женского ума» или «тебе, зайка, знать не обязательно». Особенно когда Ева спрашивает у него, кто и зачем звонил. Она не ревнует, но как же не спросить, если после таких звонков Антон постоянно делается нервным, начинает сам кому-то названивать или писать сообщения, а то и убегает со свиданий, отодвинув в сторонку их с Евой планы? Или если берет трубку, а потом накладывает вокруг себя чары помех и долго кричит на собеседника, но Ева не может разобрать ни слова?

Вот однажды, не выдержав, она выбегает за Антоном в ночь, когда тот срывается от нее после очередного звонка. И видит, как он исчезает в подвале ее же собственного дома. Четырехэтажного здания бывшей фабрики, в котором сейчас офисы, а на верхнем этаже — еще три лофта, таких же, как у Евы, выкупленных смертными.

Вот она, не думая, бросается в подвал за Антоном и успевает заметить, как гаснет нечто похожее на странной формы портал, а по ту сторону портала Антона встречает Герман Елагин, сын Жанны.

Вот она начинает внимательнее наблюдать за Антоном и пару раз успевает краем глаза заметить имя Германа на дисплее мобильного…

…Интересно, Антон и был тем магом, который помог Герману устроить здесь притон? В одиночку лишенный магии Герман с этим бы не справился. Наверное. Или это совпадение?

Не может же быть, чтобы ему помогала сама Жанна. Начальница, конечно, казалась отнюдь не гением. Но не настолько ведь.

Разбирательство той ночью шло до самого утра. Ева еще долго стояла в задумчивости у дерева. В лучах первого летнего солнца мимо нее повели закованного в наручники Елагина. Она не успела отойти в сторону. Он заметил ее и узнал. И когда он проходил мимо, Ева услышала очень тихое, но четкое и уверенное: «Сотри им память!»

Она не пошевелилась,

Кому «им» — полицейским, наркоманам или всем вместе? А свое имя из протокола убрать не желаете, господин сын начальницы? Может, вам еще и плавки постирать?

Ева могла понять, если человек попадал в неприятности по неосторожности и без злого умысла, но тот, кто целенаправленно осквернял место силы и распространял наркотики среди смертных, должен был отвечать за свои поступки.

Утром она не ушла домой, а осталась «дописывать дайджест». Но едва кабинет опустел, дайджест был забыт. Ева влезла в полицейскую базу данных, к которой у служебного компьютера имелся доступ, открыла нужный раздел и стала ждать, не отводя глаз от экрана.

Ждать пришлось недолго.

Экран едва заметно мигнул — и из электронного протокола, датированного сегодняшним днем, исчезла фамилия Германа Елагина. Забегали буквы, перестраивая фразы, складывая их так, чтобы в документах не осталось ни слова о причастности Германа к недавним событиям.

И тогда Ева взяла телефон и позвонила в инквизицию.

…Германа все-таки не удалось отмазать. Инквизиция прибыла вовремя, чтобы ликвидировать вмешательство, но магический след уже развеялся, и не удалось извлечь никакой информации о том, кто мог бы накладывать чары, чтобы убрать Германа из всех протоколов и из памяти полицейских. Впрочем, даже свежий магический след редко помогал что-то выяснить.

Ева рассказала инквизиторам все, что знала. Но о том, что видела Антона в компании Германа, умолчала. Вряд ли это было связано… Ведь так?

Инквизиция так и не нашла мага, который организовал Герману прикрытие. Самого Германа как человека, лишенного магии, судить должны были смертные, а не инквизиция. Однако он отделался условным сроком. Ева не сомневалась, что Жанна раздала кучу взяток. Но это было уже на совести смертных.

Но все это происходило позже. А тогда, в первый день, едва она вернулась домой, ей позвонила Жанна. И буквально набросилась на нее с обвинениями. Опешив, Ева выслушивала полуистерические крики, что она, оказывается, должна была сделать как ее просили и стереть полиции память о Германе, что ведьмы сами разобрались бы с ним, что нельзя было доводить дело до инквизиции, потому что теперь….

Жанна, казалось, не контролировала себя. Но все же удержалась и не произнесла вслух, для чего Герман устроил весь этот кошмар. Из ее тирады Ева узнала лишь, что именно она, Ева Катц, виновата в том, что Герман теперь никогда не получит магию. Теперь он навсегда останется в инквизиторских списках «нежелательных» смертных, а никто из «нежелательных» еще ни разу не получал магию от города. Сколько бы ни говорили о том, что город выбирает сам и может наградить человека даром в любом возрасте.

Ну конечно. А наркотический угар на острове — месте силы города был совсем-совсем ни при чем. И Герман не собирался воздействовать на дух города, дурманить его, чтобы хоть так выгрызть у него магический дар для себя.

Вечером пришел Антон.

От него Ева не ожидала подвоха. И когда он с порога начал орать не хуже Жанны, обвиняя ее все в том же, швыряя в лицо упреки в незавидной судьбе Германа Елагина… Ева даже не сразу поняла, почему он так разъярен.

— Он же просил тебя помочь! Какого ты стояла, как истукан? Ладно, хрен с ним, что стояла. Какого… ты влезла утром? Тебя кто-то просил звонить в инквизицию? Идиотка, ты последняя стукачка, ты понимаешь это? Ты хоть что-то соображаешь? Какой дуррой надо быть, чтобы доносить инквизиции?! Ты…

Ева спокойно разглядывала Антона и думала, что, пожалуй, он мог бы быть тем магом, который прикрывал Германа. И еще — что доказательств против него, конечно, не найдут. И еще с отстраненным интересом гадала, достаточно ли он зол, чтобы проговориться о своем участии. Ведь общие фразы о доносах и помощи к делу не пришьешь.

А потом Антон перестал орать и направился на кухню в поисках спиртного. Расслабиться, снять напряжение и промочить горло.

И был отброшен мощной магической защитой.

— Ты кто такой? — сказала Ева, не двигаясь с места. — Почему лезешь в мой дом без спросу? Проваливай отсюда и больше не появляйся, ты меня достал.

Антон развернулся к ней и снова разразился обвинениями. Кажется, на этот раз его речи сводились к тому, что такой никчемной ведьме, как Ева, стоило бы благодарить и кланяться за то, что он обратил на нее внимание, и что, кроме Антона, на нее никто не позарится. Она слушала все это вполуха, плетя сложный, но полезный узор.

Антон сделал паузу, переводя дух. Узор закончился.

В следующий миг Антона снесло потоком его вещей, притянутых одновременно из всех уголков квартиры. Бутылки с его любимым коньяком, бритвенные принадлежности, шампуни, запасная одежда, тапки, забытый когда-то павербанк, развевающийся победоносным флагом шарф, сумка с инструментами и большой пустой чемодан врезались в него и начали пинать к выходу. Чемодан подскакивал и лязгал створками-челюстями, как в мультфильме «Ну, погоди». Ева неудержимо захохотала и не могла остановиться, пока за Антоном не хлопнула дверь, а его шаги не затихли в подъезде. Взревел мотор машины, и наступила тишина.

Тогда Ева отыскала телефон и позвонила в инквизицию.

* * *

Герман Елагин ничего этого не знал и не видел. Но ему хватило и того, что отложилось когда-то в мозгу. Ева Катц — та дрянь, которая не помогла ему в сложной ситуации. Более того, она еще и помешала другим помочь ему. И теперь из-за нее он лишен магии навсегда.

В мире смертных.

Здесь, в игре, Герман щелкнул пальцами, и дверь за спиной Евы захлопнулась. Планшет сам собой прикрылся чехлом и запрыгнул в сумку, и Герман подхватил ее на плечо. Затем он вскинул руку, и Ева ощутила, как у нее на запястьях появляется что-то тяжелое, холодное, металлическое… Наручники!

— Распределения в этот раз не будет, — произнес Герман, чуть приподняв голову, точно обращался к кому-то или чему-то наверху. То ли к божеству… то ли к интерфейсу? — Эту новенькую я забираю себе.

Он уставился Еве в лицо и снова хищно ухмыльнулся.

— Она нужна мне в качестве прислуги. Условия и равноценную замену обсудим позже.