Методика Защиты (гет)

Сказки не говорят детям о том, что есть драконы — дети сами об этом знают. Сказки говорят, что драконов можно убить.

Г. К. Честертон, «Ортодоксия»

Но они не улыбались.

Искры огня в детских глазах вытравил страх, а с ним пришла и тоска. Они боялись и робели. Ходили пугливыми стайками, старшие оберегали младших, но ведь и сами озирались затравленно, и если и пытались устоять перед судорожной боязнью, то лишь озлобившись. На уроках некоторые стали заниматься усерднее, пытаясь отвлечься, но надолго их не хватало, другие пребывали в апатии, а те, кого всё более чем устраивало… были достаточно умны, чтобы не принимать слишком уж торжествующий вид. Они и так были вполне удовлетворены происходящим. Если случались стычки, ссоры, то учителя оказывались в двусмысленном положении: на горячем попадались те, кто, как оказывалось при разбирательстве, поддавался на провокации и срывался от безысходности. Но за что наказывать строже — за слова и насмешки, которые зачинщики отпускали ядовитыми шпильками так, что никто не мог бы доказать их вины, или за откровенное членовредительство, до которого то и дело доходило? Виноватыми оказывались те, кто бил сильнее, пусть и в отчаянии. И беда была в том, что до подлинно виновных было не добраться. Когда учителя принимались за расследование, многочисленные свидетели сидели, будто в рот воды набрав, или вовсе уверяли, что магглорождённый Харви Томсон точно осатанел, вот и набросился на Эмеральд Нотт без малейшего повода. Впрочем, причина оказывалась так очевидна: такие, как он, завидуют таким, как она! Такие, как он, ненавидят таких, как она! Такие, как он, опасны, опасны!

Взывать к трезвости рассудка было уже тщетно: страх сводил их с ума.

Нет, они могли успокоиться под грозный окрик учителя, могли выслушать наставление, могли, под давлением, даже пробормотать извинения, но стоило им покинуть класс, как общая паника вновь лишала их здравомыслия. Легко было сказать: «Происхождение ничего не значит, все эти разговоры о чистоте крови — чушь!», но потом ребёнок видел, как его приятель магглорождённый подвергается насмешкам и нападкам, а чистокровный товарищ держится до жути уверенно, и должен был выбирать, к кому прибиться и кого поддержать. Завести разговор даже как бы невзначай, что «мои-то родители — оба волшебники», придавало уверенности в завтрашнем дне чуть больше, чем призывы преподавателей или редких старшекурсников не забивать голову «такой ерундой». Да и что там, старшекурсники… Те же напуганные дети, которые только чуть больше знали о том, что происходит за стенами школы, а потому имели основания бояться ещё сильнее.

Бояться и сомневаться.

Да и чем она была лучше их? Сама еле справлялась. Дрожь, что пронзила её ранним утром, когда она подслушала разговор Крауча с Дамблдором, с тех пор будто ушла глубоко под кожу, растворилась в крови, и Росауре всегда было холодно. Удавалось отвлечься работой, почти забыться, но стоило ученикам покинуть класс, от той дрожи не получалось отмахнуться.

Тогда она доставала из нагрудного кармана то заветное письмо и перечитывала в бесчисленный раз.

«Постарайся, чтобы они улыбались».

Да, всё это время он был прав, а она неустанно сбегала в мечты. Реальность казалась ей слишком страшной, но главное — она положительно не видела хоть малейшей возможности повлиять на положение дел. Она знала, этот утончённый эскапизм в ней от отца, который видел однажды, как рушится мир, и ничего не мог поделать, кроме как осознать и принять своё полное бессилие перед воем воздушной тревоги. Читать в бомбоубежище Шиллера и ставить пластинку с Моцартом — пожалуй, выглядит достойно, эта последняя попытка видеть красоту на пепелище и служить ей последнюю мессу. Но Росаура… больше не могла позволить себе такой роскоши. Ведь на неё смотрели дети, которым было труднее, чем ей.

Стоит признать: она не может научить их волшебству, которое их убережёт. Станет натаскивать на боевые заклятья — до чего они дойдут тогда в приступе отчаянной злобы? Ведь, обучая тех, кто унижен и просит защиты, она будет обучать и тех, кто им угрожает. Не может же она запретить Валентину Эйвери посещать её занятия только потому, что однажды он прилюдно оскорбил бедняжку Энни? А ведь с тех пор он был как шёлковый, и не могла бы Росаура придраться к нему лишь за то, что в хрустальных глазах его не видит страха — единственно торжество?

Росаура мотнула головой: зачем она думает о боях, о грубой силе, вообще о магии? Кажется, магии школьников учат каждый день на всех уроках куда более компетентные специалисты, нежели она, и что-то не похоже, чтобы детям это приносило облегчение. И, в бесчисленный раз перечитав заветное письмо, Росаура вдруг осознала: он, Руфус Скримджер, замглавы мракоборческого отдела, пожалованный погонами бригадира, под началом которого теперь денно и нощно в штабе лучшая боевая группа, он, этот человек дела и непримиримый борец, сам ни слова не написал ей о том, что она должна научить детей сражаться.

Да, их школа — осаждённая крепость. Не все дети подозревают о том, но чувствуют же, безусловно! Дамблдор не допустил, чтобы из детей готовили солдат, но они не должны ощущать себя пленниками, вот что решила Росаура. Их держат в неведении, чтобы не сеять панику, однако корабль давно уже дал течь. Да, пока вода не затопила их палубу, но ведь они уже захлёбываются страхом. Глупо получится, если к моменту, когда надо будет барахтаться в ледяной воде, их сердечки уже разорвутся от ужаса.

Улыбаться. Ей надо научить детей улыбаться.

Наутро в среду она ждала первокурсников, расчистив пространство посреди класса. Парты, стулья и ещё всякий хлам, какой ей взбрело в голову притащить, расположились вдоль стен. Ученики заходили в класс, и на их серых лицах вспыхивало недоумение и любопытство — уже немалая награда! Многие сразу заговорили о том, что их ждёт практическое занятие, чьи-то глаза разгорелись при слове «дуэль», а кто-то наоборот сник и напрягся, припомнив, что на второй месяц обучения в школе волшебства они разве что зубочистки в иголки еле-еле превращать научились.

Росаура дождалась, пока все подтянутся (её молчание успело их несколько заинтриговать), и взмахом палочки плотно закрыла дверь. Наложила звукоизолирующие чары. Улыбнулась.

— Я верно понимаю, что с профессором Флитвиком вы уже изучили чары левитации?

Большинство бодро закивало.

— Я в вас не сомневалась. Сегодня вам они пригодятся. Мы будем строить пристанище.

Ученики изумлённо переглянулись.

— Есть три простых условия. Первое — для постройки пристанища можно использовать только те предметы, которые находятся в этом классе. Хотя, конечно, если вы сами сможете наколдовать ткань, доски или свечи, будет здорово. Однако все предметы, которые вы найдёте, могут так или иначе вам пригодиться. Не пренебрегайте ими. Второе — в пристанище должны поместиться мы все, но поэтому и строить его должны все. Если кто-то думает отсидеться, пока другие трудятся, это не прокатит, я буду отнимать минуту от времени, которое отведено на постройку пристанища, если замечу, что кто-то прохлаждается без дела дольше минуты. И третье — мы работаем молча. Взаимодействуем и договариваемся друг с другом без слов! За каждое произнесённое слово я тоже буду отнимать по минуте. Мы должны справиться за полчаса. За пять минут до конца прозвучит сигнал, и мы все должны успеть спрятаться в пристанище, пока класс не погрузится в кромешную темноту. Я вас предупрежу, не беспокойтесь. А теперь я даю вам десять минут, чтобы осмотреть те подручные средства, которые есть в классе для нашей задачи, а также чтобы обсудить, как вы будете её выполнять. Когда я дам сигнал, мы все замолчим, и за лишние слова будет штраф. Вопросы?

— Профессор! А можно обращаться к вам за помощью?

— Можно, но только без слов!

Кто-то, конечно, стал возмущаться, что это нечестно, но Росаура уже взмахнула палочкой, и над учительским столом воспарили большие песочные часы. Песок лежал в них неравными разноцветными слоями.

— На счёт три, начинаем!

С радостью ловя интерес и возбуждение во взглядах и возгласах детей, Росаура крутанула часы — и посыпался первый слой серебристого песка.

Дети загалдели. Кто-то принялся бегать по классу, быстро нашли тюк с тканями, мотки веревок. Кто-то тут же сбился в «мозговой центр» и пытался договориться. Кто-то остался на периферии и собрался в гордом одиночестве в носу ковыряться, но те, кто внимательно слушал правила, тут же потащили их в круг. Не обошлось без препирательств, и Росаура трижды напомнила, что на обсуждение осталось пять минут… три… одна!.. К моменту, когда серебристый песок сменился красным, дети пребывали в состоянии невиданного воодушевления. В игру они втянулись по уши и уже очень переживали за успех предприятия.

Конечно, немало крупиц красного песка упало на дно часов из-за того, что для одиннадцатилетних детей предписание «не разговаривать» было равносильно приказу «не дышать». Но изрядно сократившееся время сильно их испугало и в конце концов заставило держать рот на замке (конечно же, минут пять они в сумме потеряли из-за криков командира вроде: «Да тихо ты!»). И оно того стоило: наблюдать, как ребята переговариваются жестами, выразительно пуча глаза и корча рожи, было уморительно, но ведь сработались они в последние пятнадцать минут очень действенно. Странное сооружение посреди класса высилось, пусть и кренилось опасно с той стороны, где парту поставили на стулья, а не наоборот, и к Росауре пару раз подбегали и, отчаянно жестикулируя, уговорили её волшебством накинуть тёмно-фиолетовую ткань поверх кривых «стен» в последние мгновения.

А после красный песок в часах сменился искряще-золотым, и под перезвон колокольчиков в углах класса заклубился чёрный туман. Кто-то вскрикнул от неожиданности, тем более что свет стал стремительно убывать. В ту же секунду в центре «пристанища», похожего на огромный шалаш, вспыхнул крохотный лепесток пламени — и дети сами бросились внутрь, чтобы сгрудиться вокруг. Темнота подступала, а вместе с ней — пронизывающий холод, и пара девочек всерьёз перетрусила, однако нашлись те, кто зажёг огоньки на кончиках палочек, и командир ответственно взялся пересчитать, все ли успели юркнуть под фиолетовый полог. И спохватился:

— Профессор! А вы?!

И Росаура вспомнить потом не могла, когда последний раз улыбалась так искренне.

Вместе с ребятами они расселись вокруг того крохотного огонька, и несколько секунд сидели в полной тишине. Все слышали, как снаружи задул резкий ветер, отчего край полотнища тревожно забился. Дети почти неосознанно придвинулись друг к другу плотнее.

Росаура оглядела их и тихо сказала:

— Вы нашли хворост?

Один из мальчиков поспешно кивнул и положил на центр вязанку.

— Кто умеет разводить костёр? — спросила Росаура, серьёзно оглядывая детские лица.

— Мы ещё не проходили чары возгорания…

— Ох как, — Росаура сделала огорчённое лицо. — Что же делать, если оказался в тёмном лесу, не выучив нужного параграфа! Неужели мы обречены, господа?..

Кто-то вскинул руку и воскликнул:

— А я там спички нашла…

— А это хорошая новость, — улыбнулась Росаура.

Кто-то из ребят переглянулся — видимо, чистокровные, которые слыхом не слыхивали о всяких там спичках. А девочка, которая нашла спички, неловко протиснулась к кучке хвороста. На чьих-то лицах отразилось сомнение, не заигрались ли они, однако тут всем почудилось, будто снаружи раздались крадущиеся шаги…

— Если вы на совесть строили убежище, сюда никто не войдёт, — негромко сказала Росаура, ощущая, как дрожь прошла по детям, — но костёр лучше развести поскорее.

И девочку, которую секунду назад готовы были обсмеять за маггловские замашки, теперь все принялись поторапливать, а когда у нее в руках сломалось три спички подряд, ей вызвался помогать курносый мальчишка, и костёрчик наконец разгорелся. Все возликовали, но тут же замерли, прислушиваясь.

— Мне кажется, там кто-то есть.

— Да нет там никого!

— Но я слышал шаги!

— А мне кажется, будто с той стороны вон кто-то подглядывает!

— Профессор заперла дверь в класс, кому там взяться!

— Это всё миражи, это нарочно так.

— Но я же слышу!

— Я чувствую!

— Тише вы все!

Росаура дала им ещё потомиться, с любопытством гадая, будут ли они раскачивать лодку. Кто-то обернулся к ней:

— Профессор, там же никого нет?

— Скажите, профессор!

— Я слышу…

— Я видела!

— Профессор Вэйл!

Росаура изо всех сил сохраняла серьёзное лицо.

— Когда я заходила в убежище, там стало совсем темно, правда? — пара десятков взбудораженных детских глаз согласно заморгала. — А мы… никогда не можем быть уверены, что темнота не таит от нас своих сюрпризов.

Все разом притихли. Кто-то буркнул, что это всё совсем не смешно.

— Соглашусь, Майкл, — сказала Росаура. — Не очень-то весело. Но стоит признать: в темноте всегда кто-то есть. И пока этот кто-то в темноте, он будет сильнее и страшнее. А что это значит?

Дети переглядывались, на всякий случай теснились ближе к костерку, подальше от колышущихся стен шалаша.

— Это значит, что костёр всегда должен гореть, — сказала Росаура. — Тогда мы можем вглядываться в ночь, зная, что за нашими спинами свет. Давайте же.

Дети принялись пересаживаться спиной к костерку, и чем больше взоров устремлялось в тёмный полог, тем громче срывались изумлённые возгласы: тяжёлая ткань будто вздулась под неведомым ветром, и по ней разбежались золотые лучи созвездий.

— Подозреваю, что по Астрономии вы тоже не успели особо далеко продвинуться, — усмехнулась Росаура. — Но вовсе необязательно знать имена всех звёзд, чтобы на них любоваться, не правда ли?

— А я знаю, вон там — Большая медведица!

— Мы уже проходили, как найти Полярную звезду, но где…

— Профессор! Они… они шевелятся?..

— А мне кажется, это чьи-то глаза!

— Да, вон оттуда кто-то смотрит!

— Да нет там никого!

— Это просто рисунок.

— Они как настоящие!

— Они не настоящие, они волшебные!

Росаура через плечо оглянулась на детей. Они вертели головами и толкали под локоть соседа, указывая на золотые звезды.

— Скажите, — произнесла Росаура, когда они чуть притихли, — что нужно делать, когда звезда падает?

— Загадывать желание! — откликнулся десяток голосов.

— Да это не звезда падает, это метеоритный дождь, — угрюмо пробубнил Майкл, но его чувствительно ткнула под рёбра его соседка. Майкл ожесточённо зашептал: — Звёзды это вообще-то гигантские скопления газа, их температура превышает…

— Когда звезда падает, — сказала Росаура чуть громче, не сдержав улыбки, — нужно её ловить.

И в тот же миг ровно двенадцать золотых звёзд оторвались от полога и, точно кружевные листья, плавно покачиваясь, полетели в протянутые детские ладони.

— Она похожа на светлячка! — с восторгом прошептала одна девочка.

— Они будто дышат! — ахнул кто-то.

— И совсем не горячо, просто тёплая.

— Такая красивая…

Росаура поглядела на едва осязаемый сгусток золотого света, что парил над её ладонью, похожий на невесомую шапку одуванчика. Улыбнулась.

— А теперь самое время загадать желание. Давайте побудем чуть-чуть в тишине.

И — поразительно — впервые за два месяца на занятии с первым курсом возникла трепетная тишина. Росаура подглядела, что многие зажмурились. Кто-то что-то шептал. Чьи-то лица озарились радостным ожиданием чуда. Чьи-то наоборот, посерьёзнели и показались особенно взрослыми. Росаура выждала, пока дети не принялись оглядываться друг на друга, и сказала:

— Когда вы строили убежище, что вы нашли, кроме спичек?

— Коробку шоколадных котелков! Но… мы их уже съели…

— А ещё? — усмехнулась Росаура.

— А! Я помню! — воскликнул один из мальчишек. — Там были какие-то колбочки, что ли… Почти как для зелий.

— Были? И где они теперь?

Дети растерянно оглянулись. Кто-то пробурчал, что из колбочек убежище не построишь…

— Не спешите списывать со счетов то, что кажется ненужным, слишком хрупким, маленьким и непригодным для больших целей. Если вам что-то даётся, приберегите это на чёрный час. Я расскажу вам одну историю.

Жил-был один мальчик, который очень любил зазнаваться и пугать тех, кто слабее. Но поскольку он сам был маленький и слабый, то пугать ему удавалось лишь домашних птиц, например, гусей. И так он враждовал против гусей, что обратил его домовой в крохотного человечка, не больше, чем в три дюйма роста, и теперь мальчик видел мир глазами тех, кого прежде мучил. Домовой сказал ему, что проклятие спадёт, если мальчик сделает доброе дело, и для этого мальчик отправился путешествовать вместе со стаей диких гусей, чтобы пережить множество приключений и совершить-таки добрый поступок, потому что на самом деле это совсем не так просто, как может показаться. Сколько всего пережил этот мальчик!.. Но я расскажу вам только об одном его приключении.

Летели гуси над бурным морем в шторм, совсем из сил выбились. Но углядели бухту, а там скалы высокие, на них и схоронились. Настала непроглядная ночь. Гуси заснули, а мальчик боялся и глаз сомкнуть, потому что был теперь самым маленьким и слабым и боялся, что его ветер сдует. Поэтому он слез с высокого уступа вниз, на песчаный берег, и, чтобы не заснуть, принялся играть с монеткой, которая завалялась у него в кармане. Не так-то просто она у него очутилась. Эту монетку он пожадничал и не подал нищему старику, о чем много потом сожалел — ведь он упустил шанс совершить доброе дело. Но вот, играется он с этой монеткой и как закинул ее по воде прыгать блинчиком, да вот застыл как вкопанный: вместо моря раскинулся перед ним город, бойкий, цветущий, очень богатый. Пошёл мальчик гулять по городу, думал, он маленький и незаметный, словно мышка проскользнет, да не тут-то было: заметили его сразу же, но не погнали, как ту же мышку, а обступили и заговорили с ним наперебой на непонятном языке, протягивая ему разноцветные ткани, пышные пирожные, наливные фрукты, искусные ножи и драгоценные украшения. Не знал мальчик языка, на котором дивные горожане изъяснялись, но и без слов понял, что очень упрашивают они его купить их товар. Мальчик попытался объяснить им, что из денег у него — только медный грош, но торговцы будто и тому были рады, и мальчик, уже не веря своему счастью, присмотрел себе потрясающей красоты булатный кинжал с ножнами из червленого золота. Сунул руку в карман — а там пусто! Спохватился мальчик, что, заигравшись с монеткой, оставил её у приморских скал. Побежал, сломя голову, а если б обернулся хоть на миг, заметил, какие у горожан лица стали отчаянные. Но он бежал, не чувствуя ног, и одна мысль у него в голове билась: вот и пришёл час той монетки, которую он против совести себе прикарманил! Вот и вновь шанс доброе дело сделать! Прибежал он к приморской скале, нашёл свой медный грош, поднял, обернулся — и ахнул. Вместо города — вновь бескрайнее море. А потом он узнал, что жители города того прокляты уже много лет за свою жадность, что не хотели делиться своими товарами и показывать красоту своего края с соседями, дошли даже до того, что убивали не только заезжих гостей, но и птиц, что пролетали над городом. За это на них легло это проклятие — только раз в сто лет выходит город над морем и в течение ночи ждёт, не придёт ли на его улицы покупатель, который хоть за медный грош купит у гордых торговцев их бесценный товар.⁽¹⁾

Дети слушали, затаив дыхание. Все уже вновь повернулись к костерку, на их ладошках переливались золотые звёзды, а в широко распахнутых глазах плясали отсветы пламени. Многие казались совершенно огорошенными. Росаура с любопытством ожидала, что они будут делать дальше. Признаться, она не ожидала, что ей удастся хотя бы минуту спокойно рассказывать, но они выслушали её, затаив дыхание — вот где подлинное чудо, а не золотые звёздочки в ладошках…

— Я… взяла эти колбочки, — тихонько сказала малютка Нелли Хэйворт. Когда все обернули головы к ней, она густо покраснела и сжалась в комок, но вздох облегчения, что пронёсся по шалашу, должен был уверить её, что на этот раз над нею не будут смеяться.

— Спасибо, Нелли, — негромко сказала Росаура и мягко улыбнулась. — Ты спасла наши мечты.

Когда все получили по круглой колбочке, Росаура показала, как поместить туда звёзды. Колбочки были крохотные, в кулаке помещались, и уж Росаура не стала наставлять детей, что можно повесить их на шею или носить в кармане.

Выбравшись из шалаша, всем на пару минут предстал пред глазами тонкий мираж: будто тьма, отступая, обнажала травяной склон, а на горизонте пролегла полоска жемчужного рассвета. Кто-то всерьёз поверил, что они переместились куда-то из школы. Один мальчик сказал:

— Ух-ты, мы всю ночь просидели?

— Не может быть, чтоб только один урок прошёл! — подхватил другой.

— Время течёт иначе, когда проводишь его с теми, кому можешь доверять, — сказала Росаура. — Теперь вы знаете, что можно сделать, если вам снова покажется, что вы одиноки или вас пугает темнота.

Они уходили кто заворожённый, кто воодушевлённый, кто — в глубоком молчании, кто — бойко переговариваясь. Майкл, насупившись, подошёл к Росауре:

— Но всё-таки настоящие звёзды…

— Конечно, ты прав, Майки, эти звёзды не похожи на те, которые светят нам из космоса. Но разве то, что ты сумел подержать такую звезду на ладони, мешает ей зваться звездой?

— Я бы назвал её золотистой пушинкой.

— Боже, как славно придумал!

— И, кстати, я читал эту книжку, ну, которую вы пересказывали. Мне мама читала. А вы откуда её знаете?

— Я тоже читала её в детстве.

— В детстве?.. Я думал, волшебники…

— Не бывают детьми?

— Что?

— Нет-нет, ничего.

— Я думал, волшебники не читают таких книг. Ну, которые добрые.

— Добрые волшебники не читают книг?..

— Нет, добрые книги не читают! Ну, не то чтобы добрые… Ну, такие… которые… которые мама читает.

И поспешно убрёл. Но Росаура успела ухватить за краешек его смущённую улыбку.

Конечно, Росаура не ожидала, что её задумка найдёт такой отклик среди студентов. Слух о том, что на занятиях у профессора Вэйл теперь происходит что-то удивительное, быстро разнёсся, и на второй день некоторые группы приходили, уже заведомо распределив обязанности и придумав свой проект «пристанища». Другие напротив, подтягивались настороженные, со скептически поднятыми бровями. Впрочем, Росаура не спешила проводить подобные уроки во всех группах подряд, без разбору. За полтора месяца она вполне успела понять, где уже худо-бедно склеился коллектив, а где до сих пор — разброд и шатание. И где, соответственно, такое занятия предположительно пойдёт на пользу, а где и заикаться нечего. Тем более что начиная с третьего курса группы факультетов стояли спаренные, и одно дело — погрузить в творческий процесс ребят, которые делят кров вот уже четыре года, но другое — устроить мало-мальски безопасное взаимодействие двух групп, сподвигнуть их к взаимодействию… Интересно, что в классах, где Росаура проводила обычный урок, дети выражали недовольство, дескать, как это так, мы знаем, профессор, что на предыдущем занятии вы провели для третьекурсников этот ваш чудной урок, а мы, что же… А вы, что же, отвечала Росаура, пряча довольную ухмылку, разве за всё время нашего знакомства вы сделали хоть что-то, чтобы я сочла разумным дать вам хоть толику свободы и простора? Они оскорблялись, но ерзали с нетерпением, и в конце занятия Росаура торжественно обещала, что если их поведение в ближайшее время приятно её удивит, то и они не останутся обделёнными.

Однако среди тех, на кого Росаура рассчитывала, оказались слабые звенья. Одни брались за дело слаженно, но поскольку уже знали, что их ждёт, больше думали о результате и не сильно погружались в процесс. Иные вовсе устраивали чуть ли не скандалы. Ведь со старших сталось бы назвать её затеи «дешёвыми фокусами». Старшие, пусть тоже смертельно напуганные, угнетённые и сломленные, были гордые, и кто-то воспринял все эти «игрища» чуть ли не как оскорбление. Пятикурсники-гриффиндорцы выразили жёсткое сопротивление самой идее работать со слизеринцами в одной упряжке. Четверокурсники-когтевранцы раскололись внутри собственной группы. А семикурсники со Слизерина, вежливо улыбаясь, попросили «не тратить время на детские игры». Росаура не настаивала — о том, чтобы принуждать детей, не могло быть и речи, но в некоторых группах ей всё-таки удалось преодолеть сопротивление, так, что вышло вполне сносно. Она экспериментировала, добавляла задания, усложняла или упрощала условия, и, конечно, не пересказывала сказку о Нильсе и диких гусях непрестанно, и вообще-то изрядно рисковала, не продумывая в плане детально, что будет происходить после того, как дети соорудят своё «пристанище» и заберутся внутрь. Всё это слишком зависело от особенностей каждой группы, и некоторые проблемы проявлялись неожиданно резко: дети не хотели взаимодействовать, искать общее решение, не могли выбрать лидера, не умели распределить обязанности, или же напротив, уверенные в успехе, не успокаивались, оказавшись внутри шатра, а бузили, дурачились, совсем не оставляя места для проникновенных речей. И потом, разумеется, один такой урок никак не решил бы всех противоречий, которые скопились внутри не только групп, но каждого студента в частности; Росаура кусала губы всякий раз, когда встречала в глазах детей вместо воодушевления насмешку. Бывали и совершенные провалы, когда третьекурсники с Пуффендуя не смогли справиться с заданием, как бы Росаура ни подбавляла исподтишка времени, а на уроке с шестикурсниками всё вообще вылилось чуть ли не в драку.

Однако на исходе третьего дня Росаура признала, что дело того стоило. И суть не в том, что в Большом Зале к ней подходили деканы и отмечали, что в факультетских гостиных уже пару дней бесперебойно обсуждают её занятия, и шептали укромно, что наконец-то, мисс Вэйл, кто-то придумал, как же их хоть немного отвлечь… да что там, развлечь… а в лучшем случае, увлечь!.. Суть не в том, что дети теперь приходили на её занятия без опозданий и выглядели по меньшей мере заинтересованными, и в каждой группе появились те, кто шикал на дебоширов (а у второкурсников-пуффендуйцев так вовсе один такой хулиган, Дэнис Шоу, вдруг из злостного вредителя зарекомендовал себя первым стражем порядка — оказалось, он ждал своего звёздного часа, чтоб разжечь костёр с помощью огнива). Суть не в том, что группы, пока не допущенные до такого раздолья, всячески пытались ублажить её усердной работой и хорошими результатами — ведь могли же, когда хотели!.. Но нет…

Суть в том, что были не только те, кто на этих уроках «отвлекался», или «развлекался», или даже «увлекался». Росаура следила пристально, почти с жадностью — и оказывалась вознаграждена.

Пусть не все, далеко не все, но… они улыбались!

В пятницу Росаура с восторгом наблюдала, как второкурсники-гриффиндорцы, ворвавшиеся в класс ещё на перемене, с небывалым воодушевлением, пусть и с изрядной долей творческого беспорядка, сооружают своё «пристанище». Сложнее всего им было держать рот на замке, с другой стороны, среди них легко выделился лидер (чего было почти невозможно добиться у когтевранцев), и под его руководством дело спорилось, пусть и топорно: презрев всякую оригинальность или хотя бы основательность, они сооружали что-то, больше всего похожее на большую палатку, кривую-косую, держащуюся на честном слове и паре заклинаний, которые незаметно наколдовала Росаура исключительно ради того, чтобы эта палатка не обвалилась при первом же неосторожном движении, а гриффиндорцы иных не совершали.

Заползали внутрь в последние секунды на по-пластунски, еле-еле расположились внутри, чтобы не усесться друг дружке на головы, и Росаура заметила, что если бы огонь, который развели под дружные выкрики охотников на мамонта, не был заколдован, то палатке тут же пришёл бы конец. Однако спешка, теснота и ощущение, что всё висит на волоске, ничуть не удручали ребятню. Напротив, они, заполнив «пристанище» голосящей гурьбой, казались абсолютно счастливыми, и очень естественно сидели друг на друге, даже обнявшись (чего никогда нельзя было бы наблюдать у тех же слизеринцев). Росаура, хоть и пыталась держать дистанцию, ничего поделать не могла — со всех сторон её облепили дети, радостные, возбуждённые, и она с удовольствием внесла должное изменение в намеченный план: в распоряжении охотников и собирателей оказалась коробка с зефиром и прутики, чтоб поджаривать его на костре. Но чего Росаура предположить не могла, так это что её наперебой начнут угощать подгорелыми сладостями. Она тут же обратила это на пользу: со своего прутика лакомиться нельзя, только угощать соседа, да так, чтоб никто не остался без угощения. А когда дошло до падающих звёзд, то Росаура заставила их кружиться под крышей палатки подобно рою мерцающих снитчей, и дети ловили их, попискивая от восторга.

Они чуть угомонились, сжимая в руках свои звёзды, когда Росаура завела игру: придумать историю, продолжая фразу за фразой.

— Однажды в Запретный лес отправился второй курс Гриффиндора…

— …и профессор Макгонагалл даже ничего не заподозрила!

— Нет, на самом деле она всё знала, просто она же понимает, что это очень важно!

— Да, потому что мы пошли искать клад.

— Да кому нужен твой клад…

— Нужен! Это ведь не обычный клад. Там… там супер сильная палочка, которой можно всех победить! Даже Сами-Знаете-Кого!

— Ишь чего выдумал, и тебе-то этой палочкой махать? А против Сам-Знаешь-Кого выйти кишка не тонка?

— С такой палочкой — нет.

— Это скучно. И чего, кто-то один будет герой, а все остальные так, по боку? Да и вообще, какой это герой, если он без этой палочки сам как… нуль без палочки!

— Да, ерунда какая-то. Нет, лучше там будет зелье, которое от всех болезней помогает!

— Ску-ко-та!

— Не дразнись! Там должно быть что-то такое крутое, чтобы профессор Макгонагалл нас за поход в Запретный лес не наказала! Что-то очень важное, что даже она сама наколдовать не может! Что даже профессор Дамблдор не может! А мы это найдём.

— …О, я придумала! Короче, клад ведь в сундуке, да? А если сам сундук это и есть клад? То есть как ящик Пандоры, только наоборот.

— Наоборот?

— Ну, когда Пандора открыла свой ящик, оттуда вырвался хаос. А тут наоборот, если этот сундук открыть, то всё станет в порядке.

— То есть туда всё плохое засосёт?

— Всех Пожирателей!

— И Сами-Знаете-Кого!

— Всех-всех их!

— А внутри живёт дракон, он их всех там съест.

— Супер, мне нравится.

— Как-то слишком просто, вам не кажется?

— Ну, мы ещё не придумали, как мы этот клад найдём.

— Давайте на нас нападут оборотни, а мы с Диком скажем: «Бегите, мы их задержим!», и будем с ними бороться, а вы дальше все пойдёте искать.

— А потом нас русалки будут приманивать…

— И великаны будут горы трясти!

— А пауки, пауки!

— Я наколдую огромный тапок и прихлопну всех этих ваших пауков.

— Семерых одним махом!

— Думаю, Пожиратели прознают, что мы затеяли, и попытаются нас остановить.

— Ну нет, тогда бы Макгонагалл нас не пустила.

— А пусть тогда она с нами пойдёт!

— И профессор Дамблдор тогда уж.

— Нет, это будет слишком легко, так-то профессор Дамблдор пальцами щёлкнет, и Сами-Знаете-Кто, знаете, с носом останется…

— Ну Макгонагалл нас не пустит, если там будут Пожиратели!

— А мы возьмём профессора Вэйл. Мэм, вы же с нами пойдёте?

— С такими-то храбрецами как не пойти! — улыбнулась Росаура. — Вы, чувствую, как паровой каток по Запретному лесу прокатитесь, что деревца на деревце не останется.

— Одно останется! То, под которым клад и зарыт. А то как мы его найдём-то.

— Точно! Только за этим деревом будет в засаде сидеть…

— Сама-Знаешь-Кто!

— Венгерская Хвосторога!

— Да ну! Это слишком предсказуемо. Я вот что скажу: за деревом на самом деле всё это время будет нас ждать… моя мама!

— И моя.

— И моя! А ещё бабушка и дедушка.

— И папа.

— Мы там все встретимся просто. Вот бы они вообще приехали в Хогвартс, ну, если взаправду.

— Да, было бы здорово.

— Да, да!

— Мне кажется, я уже вечность маму с папой не видела…

— Почему им нельзя приехать хотя бы на выходные?..

Росаура тихо вздохнула и негромко сказала:

— Сильно скучаете по родителям, да, ребят?

К ней обернулись разгорячённые лица, и как же резко случилась в них перемена — секунду назад охваченные пламенем вдохновлённой выдумки, побледнели, а в глазах расцвела недетская печаль.

— А мне всегда казалось, что это так странно, — сказал один мальчик, — ну, что мы совсем не видимся с родителями. Вот пока к нам сова не прилетела, когда мне одиннадцать исполнилось, мы же жили нормально, а тут вдруг бац — и мне через два месяца куда-то ехать в какую-то школу… И до Рождества. Это же целых полгода! Моя мама очень переживала вообще-то. Не хотела меня отпускать. Ну, это я теперь знаю, что Хогвартс такой замечательный, но всё равно… Как-то это странно всё-таки.

— Ты же знаешь, это чтобы мы научились колдовать.

— Да, но всё равно, зачем так надолго расставаться?

— А что из тебя хорошего вырастет у мамочки-то под юбкой!

— Да ну тебя! Я ж не о том совсем… Просто… у вас разве нет такого, что здесь привыкаешь, что родителей… как бы нет? И что ты тут совсем один, сам за себя и… Поэтому…

«Страшно», — подумала Росаура.

А вслух сказала:

— Поэтому нужно стараться держаться вместе, правда? Посмотрите, как много вы сделали сообща. Как вам было весело, и тепло, и надёжно. Потому что сегодня вы были не «каждый сам за себя», а «один за всех…»

— «И все за одного», — подхватил кто-то.

— Не только в мечтах. Не только в игре, когда всем весело и хочется подурачиться, — сказала Росаура. — Но и на деле.

Повисла тишина, и только костёрок трещал негромко.

— То есть мы правда пойдём в Запретный лес?.. — ахнул кто-то.

Росаура уже улыбнулась, как снаружи раздались торопливые шаги. Дети переполошились.

— Это оборотень!

— Он цокает! Это фавн!

— Да какой фавн — минотавр! Мамочки!

— Тихо!

— Оно же сюда не войдёт?

— Мы будем драться!

Полог одёрнулся, и Росаура испытала толику гордости, когда незваному гостю в лицо направилось полдюжины волшебных палочек. И не скрывая этой гордости, Росаура произнесла:

— В любой ситуации прежде колдуйте защиту. Атаковать вы всегда успеете.

И с бесстрашием, изрядно граничившим с нахальством, встретилась взглядом с Минервой Макгонагалл.

Дети, конечно, узнали её, загоготали, крыльями захлопали, на что Макгонагалл стоило только нахмурить бровь — и все тут же осеклись, однако Росаура, уже представив, за что её начнут распекать (дети сидят на полу, сквозняк, теснота, правила безопасности ни к чёрту, как можно разводить огонь посреди класса, а кушать зефир перед обедом да ещё грязными руками, да и звукоизолирующие чары наверняка дали сбой, в конце концов, как она посмела распустить свои волосы!..), и решила уж доиграть свою партию честь по чести:

— Не спешите, господа. В наши неспокойные времена всегда следует быть начеку. Даже когда видишь знакомое лицо, необходимо удостовериться, что человек этот — тот, за кого себя выдаёт. Нужно задать профессору Макгонагалл такой вопрос, на который знает ответ только профессор Макгонагалл. Ну-ка, кто сообразит?

Дети заулыбались, зашептались, пусть опасливо, поглядывая на своего сурового декана, однако та, к приятному удивлению Росауры, не то чтобы очень уж негодовала. Её сухое лицо, утомлённое и мрачное, как и у всех последние дни, освещённое неровными отсветами костра, казалось особенно бледным, и будто бы рябь дрожала на сжатых в нитку губах. Острый взгляд искал кого-то — и даже не выразил недовольства столь вопиющими нарушениями представления о том, каким должен быть образцовый урок.

И Росауре стало не по себе.

— Мисс Вэйл… — заговорила Макгонагалл, и её голос, обыкновенно жёсткий и чёткий, сейчас показался неожиданно тихим, надломленным. Улыбка остыла на губах Росауры, но дети были слишком увлечены, чтобы опомниться.

— Профессор, что вы поставили Джастину за контрольную по превращению игольной подушки в ежа? — выкрикнул один мальчик под общий смех.

Макгонагалл на миг остановила на нём растерянный взгляд и сказала привычным своим строгим тоном:

— «Отвартительно» и никак иначе, мистер Мейсон!

— Вот! — торжествующе воскликнул Мейсон и пихнул своего сникшего товарища под бок. — А то Джастин всем заливает, что худо-бедно «Слабо» наскрёб!

Дети захохотали, но уже не все. Они начинали чувствовать нервный холод, что принесла с собой из внешнего мира в их пристанище Минерва Макгонагалл. А она вновь заговорила, и снова почудилось, что в её голосе что-то западает, как клавиша в рояле:

— Мисс Вэйл… Мне нужна Лора Карлайл. Я вынуждена вас прервать, извините.

— Конечно, профессор, — отозвалась Росаура и оглянулась, выискивая в толпе детей, что разом сгрудились плотненько, точно взъерошенные птенцы, белокурую головку Лоры Карлайл. — Лора, ты можешь…

— Мисс Карлайл, — позвала Макгонагалл, — пойдёмте со мной.

Все обернулись на Лору, которая ближе всех сидела к костру. Её большие тёмные глаза глядели робко и чуть настороженно, и вся она в тот миг напоминала маленького оленёнка.

Дети чуть раздвинулись, а Макгонагалл, будто теряя терпение, протянула к Лоре руку.

— Пойдём, Лора, пойдём.

То ли поспешность этого жеста, так несвойственного чопорной Макгонагалл, то ли тщательно скрываемая дрожь в её голосе, то ли столь непосредственное обращение по имени без сухого «мисс», то ли та темнота в глубине её глаз, которую не развеял свет золотых звёзд, — что-то выдало Минерву Макгонагалл с головой. И Лора Карлайл, ведомая удивительной способностью детей чувствовать всякую фальшь и ту страшную правду, которую взрослые по малодушию пытаются скрывать за пустыми словами, будто в забытьи покачала головой, а грудь её уже заходилась, не в силах вздохнуть глубоко.

— Лора…

Из оленьих глаз Лоры брызнули слёзы. Именно брызнули, как бывает, когда нож вонзается в спелый плод, и капли летят во все стороны. Она закрыла лицо руками и, не успел кто и глазом моргнуть, как бросилась в угол палатки, подальше от костра, от друзей, от учителей. Все замерли, растерянные, будто также обездоленные. Лицо Макгонагалл исказилось мучительно. В тот миг она, как знать, была беспомощнее маленькой девочки, которую звала в глухом отчаянии:

— Ну, Лора… Идём же!

Росаура придвинулась к Лоре на коленях (расколдовать палатку никому в голову не пришло, а в ней было так низко и тесно, что невозможно было выпрямиться в полный рост), помедлив, коснулась её дрожащего плеча, но в следующий миг уже подсела к ней ближе, прижимая девочку к своей груди.

— Тише, милая, тише… — Росаура оглянулась на Макгонагалл и сказала: — Я приведу её к вам, профессор. А сейчас, пожалуйста, уведите остальных.

На долю секунды по лицу Макгонагалл промелькнула тень, брови привычно сошлись в острый угол, но в глазах её было больше страха, чем непоколебимой уверенности, и она махнула ученикам:

— Идёмте, идёмте. Я провожу вас на следующий урок.

Ткань палатки колыхалась и шуршала, когда они на корточках, будто выводок утят, покидали её следом за Макгонагалл. Стоило двери хлопнуть где-то вдалеке, как Лора Карлайл зарыдала.

1) очень вольный пересказ главы «Подводный город» из книги «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф

Вернуться к тексту