История первая: раскол (джен)

Сережа сел на дальнее сиденье, сложив руки на коленях, как примерный школьник. Успокоительное еще не отпустило его — он был полностью уверен в себе и своих планах.

Но показывать этого не стоит. Сережа будет казаться робким и испуганным. Безобидным.

Он не оглядывался назад, и без того зная — за Олегом будет погоня. Сережа положил в сумку его любимую винтовку, но сможет ли он стрелять? Еще беспокоило состояние Игоря… но Гром, он упрямый. Он будет драться даже полудохлым.

Ребятам не обязательно попадать — достаточно просто начать стрелять. Преследователи, обнаружив посвистывающие вокруг пули, наверняка быстро изменят свои планы… и вряд ли доложат об этом генералу.

Сережа знал, что подчиненные боятся Власова. И это сыграет им с Олегом на руку.

Власов молчал, Сережа молчал тоже.

— Сколько времени тебе потребуется для вывода активов? — жестко спросил генерал перед самым входом в протоку. Мотор, громко рычавший всю дорогу, теперь притих, стрекоча вполголоса — катер сбавил скорость.

— Мн-не надо уточнить… — запнулся Сергей. — Я завязан на партнерах, там… вы понимаете, я же умер…

— Еще нет, — почти мирно, но с намеком заметил Власов.

— Да, да, они знают… Я… дам указания… Но предупреждаю сразу — от акций компании «Вместе» избавиться не удастся, никто не поверит, что я собираюсь потерять контроль… это ведь дело всей моей жизни, понимаете? — Сережа задохнулся.

Власов обернулся, с раздраженной миной:

— Мне плевать на твою жизнь, Сережа!

— Я з-знаю… просто хотел сказать… они заметят неладное…

Власов закатил глаза к небу:

— И что они мне сделают? Хватит жевать сопли! — внезапно рявкнул он. — Ты предложил сделку и я согласился! Делай так, чтобы я не захотел нарушать условия!

— В-вы их уже нарушили, — сказал Сережа, подтягивая сумку с ноутбуком к груди. — Но вы его не поймаете.

Власов смотрел на него со смесью неверия и раздражения.

— Посмотрим, — сказал он. — Посмотрим.

В особняке Власова встретил высокий темноволосый мужчина в форме охранника. Над его правым карманом был пришит шеврон в виде атакующей кобры. Сережа узнал его — узкие губы, восточные глаза… Шестаков.

По его жесту две гориллы попроще надели Сереже на голову мешок. Сережа дернулся.

— Надеюсь, ты на меня не обидишься, — Власов хмыкнул, словно выдал сейчас веселую шутку. — Прости, но оставить тебя своим гостем я не могу. Думаю, ты меня поймешь. Обыщите его сумку! — кратко приказал генерал.

Ноутбук рванули у Сережи из рук, он покорно отдал. Интересно, придет ли кому-нибудь в голову прощупать его рубашку?

— Тут только таблетки да шприцы какие-то… — недовольно пробасил кто-то.

— Ручка, блокнот, ноутбук, — отчитался второй.

Ремень от сумки всунули Сереже обратно в руки. Его рубашка так никого и не заинтересовала.

«Непрофессиональная у Власова охрана…»

Подталкивая в спину, Сережу повели куда-то. Подсадили в машину.

Ехали долго.

— Располагайся, — Шестаков сорвал мешок с Сережиной головы.

Сергей осмотрелся, ощущая дрожь в руках — верный признак надвигающейся диссоциации.

Комната была размером с могилу — полтора метра на два. Каменные, бетонные голые стены. Железная койка, застеленная драным матрасом. Ухмыляющиеся лица охраны, жадно наблюдающей за его реакцией…

Сережа замер обхватив себя руками, со стороны это, должно быть выглядело, как испуг — но испугом не было.

Он пытался сдержать то темное, что всегда жило в нем… рванувшееся к свету со дна души.

«Не время, подожди, еще не время…» — уговаривал он сам себя, чувствуя, как все сильнее трясутся руки. Ненавистный, мучительный миг стремительно приближался.

Миг, когда он перестанет существовать, распавшись на части — трепетного, неуверенного в себе Тряпку и злого, не считающегося ни с чем Птицу.

— Хозяин будет вечером, — сказал за спиной Шестаков. — Если будешь хорошо себя вести, Гога отведет тебя в туалет.

Ржавая дверь с поперечинами решетки захлопнулась за спиной.

Птица поднял голову, счастливо улыбнувшись безучастной стене. Теперь, действовать будет он.

Пусть только Шест уйдет подальше. Как мило, ему оставили Гогу…

Сережина рука скользнула в сумку, нащупав ручку. Пальцы сбросили колпачок…

Вспомнив кое-что Птица досадливо поморщился и дернул себя за воротник, отцепляя маленькую стальную кнопку.

Это им больше не нужно.

Гога покривился и почесал ухо, будто шелудивая собака. Вечно достается ему самая паршивая работа — сиди как пень тут на табуретке… Холодно, жрать охота и в телефон не поиграешь — подвал, не добивает сигнал. Зато есть чо покурить. В соседнем, буквально помещении… Но не покуришь — выебут. Эхх, жизнь не охранничья, а собачья, в натуре, собачья… Хорошо хоть объект тихий. И чо хозяин его помариновать решил, Разумовский и без того весь трясется, как собачий хвост… А еще миллиардер, гы!

Гога как-то напрочь забыл, что Разумовского считали Чумным Доктором. То есть нет — он помнил. Пока не посмотрел, как тот трясется и заикается. Какой Чумной Доктор, тю! Тот был чувак со стальными яйцами, а этот… ментам лишь бы закрыть кого. Вот самого Гогу, за что его закрыли? Вообще ни за что. Подумаешь, кружку разбил. Подумаешь о голову. Подумаешь о чужую и до сотрясения…

Курнуть хотелось невыносимо. Прям вот совсем невмоготу. Гога решил для очистки совести взглянуть на пленника — как он там? — и пойти на склад, облегчить слегка тючок. Косячок-другой, не больше!

Пленник лежал на кровати ничком, не шевелясь. Когда успокоенный Гога уже собирался отлипнуть от решетки, тело Разумовского вдруг содрогнулось… Еще и еще, челка сьехала — и Гога увидел на губах белую пену…

«Отравился! — мелькнуло в голове заполошное. — Хозяин удавит!»

Гога повернул в замке ключ, рванул в камеру — отволочь в туалет и вливать, вливать воду, заставлять блевануть и вливать снова, сгреб обмякшее тело в охапку… Разумовский закинул руку ему на плечо и вдруг шею Гоги пронзила адская боль!

Он раскрыл рот, чтобы крикнуть, но голоса не было… Гога шевельнул языком и из горла потекла кровь, тяжелыми алыми каплями — они падали на черноту рубашки пленника и пропадали, как и не было.

Что-то чавкнуло и Гога увидел окровавленную ручку в кулаке Разумовского. Кровь хлестанула по двери и стене — и не было никаких сил стоять…

Гога заваливался, стекал вниз, а Разумовский, напротив, поднимался. На его губах играла счастливая и совершенно безумная улыбка.

Птица сплюнул на пол зубную пасту, изобразившую пену и потянул мертвое тело вверх, заваливая на грязный матрас. Поморщился — после лекарства мышцы, похоже, не отошли до конца… да какой же он тяжелый, этот боров!

Прошелся по карманам. Кошелек… пригодится. Зажигалка. Какой ты молодец! Был. Небрежно размазал кровь грязным покрывалом, с головой накрыл им Гогу. Если не приглядываться — все в порядке.

Выглянул в коридор. Тихо, только потрескивают, сдыхая, люминесцентные лампы.

Туалет он нашел по запаху. Никакой гигиены. Желтые пятна возле писсуаров, зеркало с отбитым уголком над раковинами… Птица взглянул на свое отражение и поморщился — в таком виде он далеко не уйдет: весь в кровавых брызгах и… пожалуй, ему стоит перестать улыбаться.

«Хорошо, на черном не видно крови, — рассеянно думал он, умываясь. — И почему это мы надели черную рубашку? Потому что мы знали, отлично знали, на что мы способны… Да Сережа?»

Тряпка не откликался, он как всегда спрятался от этого мира — отвернулся, закрыл глаза и зажал уши руками… Ждет, пока Птица сделает этот мир пригодным для него. И он сделает, будьте уверены.

Пооткрывав поочередно кабинки, Сережа нашел то, что искал. Практически шапка-невидимка — ведро, швабра и дырявый халат серо-сине-лилового цвета. Особенно порадовала Птицу черная бейсболка, висящая на халате сверху.

Он провел мокрыми руками по волосам, закидывая челку назад, заправляя пряди за уши — это только кажется, что их в лицо знает вся Россия, нет, если бы. Люди, в основном, помнят только прическу. Как были они с Тряпкой в детстве для всех — «тот, рыжий» — так и остались. Надеть бейсболку козырьком назад, маскируя «особую примету» — и готово, никто и внимания не обратит. Их привезли сюда с мешком на голове, очень удачно. И Власова до вечера можно не ждать — а ведь день только начался…

Птица наполнил ведро водой. Из образа уборщика выпадала только сумка с ноутбуком — надо сверху что-нибудь положить: чистящее средство, перчатки…

«О!»

За перчатками нашелся баллончик с освежителем воздуха, по виду, не использовавшийся ни единого раза. Птица почувствовал, как улыбка снова выползает сама собой — он найдет этому баллончику прекрасное применение!

Но сперва — соорудить повязку. Он же не хочет наглотаться дыма?

В поисках тряпки для повязки Птица попал в лабораторию. Все те же серые стены — и ослепительно белые столы, какие-то баночки и пробирочки, невысокий, южного вида мужчина в синих перчатках, раскладывающий по пузырькам непонятные желтые крупинки… На нем Птица увидел свой респиратор.

— Санек, я там сок пролил, вытри, — попросил химик. Сосредоточенный на своем занятии, он даже не понял, что к нему пришел вовсе не Санек.

Птица зашел ему за спину, поискал взглядом по столам. Ничего, какие-то скляночки и пробирки… Длинный и тонкий шланг, резиновый, или пластиковый, соединяющий колбы.

…Сопротивлялся химик долго, живучий — а может у Птицы все еще не окрепли достаточно руки. Бился, хрипел, пинал ногой столы, снося колбы со своими погаными наркотиками… Наконец, затих. Птица достал из сумки шприц, набрал воздуха и пропихнул иглу в набухшую на шее вену. Нехорошо будет, если он очнется, верно?

Труп Птица затащил в подсобку, запихнул под кушетку и небрежно бросил сверху белый халат. Хихикнул над неожиданно пришедшим на ум воспоминанием — как они в детстве смотрели контрабандой протащенный фильм «Пятница тринадцатое». Забавно. Он сейчас словно бы на месте маньяка.

Теперь, еще и в респираторе, Птиц сделался и вовсе неузнаваем. И он отправился бродить по зданию. Побывал на складе, где какие-то мигранты фасовали зеленые катышки по коробкам — лежащие там тюки прекрасно бы горели, Птиц уверен, но вряд ли мигранты позволят ему как следует зажечь.

Холл первого этажа, обложенный керамической плиткой, ему не понравился. Рожи охраны — тоже, пристанут, заставят снять респиратор, спросят, кто такой… Нет. Выбраться отсюда они смогут под вопли «Пожар!!!», и никак иначе.

На втором этаже было много тряпья, тюфяки на полу — и остро пахло специями. Выше Птице повезло еще больше — здесь было безлюдно, но зато по комнаткам оказались распиханы тюки с какой-то китайчатиной. Из распоротого бока одного из тючков торчали синие синтетические брючки с надписью «Abibas». Все это уже прекрасно загорится, но любопытство погнало Птицу на четвертый этаж, и там он наткнулся на кодовый замок. Зажав три самые вытертые клавиши, Птиц просочился в широкий светлый коридор. Похоже, здесь были комнаты отдыха — судя по огромной плазме на стене и жидким обоям.

На большом, пухлотелом диване, спал, мордой в подушку, такой же большой и пухлый мужик с толстой золотой цепочкой на шее. Плохо, он может помешать.

Птиц подсунул пальцы под обвисшую цепочку и крутанул кисть…

Намучался. Если хорошо, правильно придушить — уже через полминуты человек теряет сознание, но это были адские полминуты. Мужик порывался подняться, бился, и пришлось запрыгнуть ему на спину и натягивать, давить, давить…

Зато тихо и без крови. Высохшая рубашка и без того неприятно похрустывает.

Птица растер пальцы с покрасневшим следом от цепи, с отвращением сполз с бессознательного тела, подобрал сумку. Достал из кармана баллончик, зажал кнопку и чиркнул зажигалкой. Язычки веселого пламени побежали по обивке. Хорошо, но мало.

Птиц поджег занавески и переместился вниз. Вот тюки запылали хорошо, правильно, чадно! Дым заплавал под потолком, несмотря на респиратор, перехватило дыхание. Пора.

Птица ссыпался вниз с воплем «Пожар!!!» и поднялся переполох.

Вручив ведро с водой какому-то охраннику, Птиц наделил шваброй случайного таджика, вышел через пустующий пост на улицу содрал с себя халат, снял респиратор и вдохнул чистого воздуха с запахом гари. Обернулся, полюбоваться на дело рук своих — чадное жирное пламя, вырывающееся из разбитых окон, и почувствовал на душе знакомое тепло и знакомую легкость. Он свободен! Сережа рассмеялся и пошел выбираться из промзоны — в паре километров виднелись среди пышной зелени белые коробки «хрущебок».

А забавно будет, если полиция, примчавшись на Юлин маячок, примет обгоревшее тело Гоги за Сережу. Успело бы оно только обгореть — все-таки, спуститься пожару сложнее, чем подняться.