Для того, кто умел верить... (гет)

Рубеус Хагрид любил повторять, что на свете нет места надёжнее, чем Хогвартс, и большинство английских волшебников были с ним полностью согласны. Древний замок в сердце Шотландии из века в век являлся той великой твердыней, в стенах которой магическое население острова всегда могло найти прибежище в трудный час. Замок таил сотни загадок, лес вокруг него был населён неведомыми и опасными существами, но всё же Хогвартс обещал непременную защиту волшебникам и в особенности детям, обладающим даром колдовать. Какие бы бури не бушевали за стенами древней школы, но внутри них и магглорождённый, и чистокровный волшебник мог найти приют и помощь. Всё это было правдой, подлинным фактом; а ещё был миф — тот воздушный замок с очертаниями хогвартских башен, что жил в сердце каждого английского волшебника как символ дома и отечества. Даже у тех, кто никогда там не учился, Хогвартс вызывал совершенно особенные чувства и ассоциации.

И вот теперь, впервые за много веков, эта твердыня пала. Во главе школы стоял тёмный маг и убийца; Хогвартс подчинился преступному Министерству, и был не более безопасен, чем все остальные места в Британии. Мысль об этом причиняла почти физическую боль тем, кто понимал, что происходит в стране, и не верил слепо официальной пропаганде. И хотя многие уже слышали передачи «Поттеровского дозора» и читали листовки, где говорилось о том, что Хогвартс не сдастся так просто, как кажется, а британские маги достаточно сильны, чтобы найти опору в собственном сердце, а не где-то ещё, — всё было зыбко и страшно.

Нелегко было тем, кто отправился учиться в Хогвартс первого сентября девяносто восьмого года. Большинство учеников, ехавших в Хогвартс-экспрессе, помнили Тёмную Метку над башнями замка, взвившуюся там прошлой весной; а первокурсникам, даже метившим на Слизерин, тоже было далеко не так легко и весело, как они пытались показать. Стычка на вокзале произвела угнетающее впечатление на всех.

Со стороны казалось, что школьники так же шумят, делятся на группки, переходят друг к другу в купе, как всегда. Но это только казалось…

Падма и Парвати Патил, две сестры-близняшки, сидели в своём купе непривычно тихие и молчаливые. Знакомые, ставшие родными пейзажи проносились за окном; стук колёс поезда звучал, как прежде, но прежним ничто уже не было — и не будет.

Когда дверь купе съехала в сторону и на пороге показалась бледная Лаванда, сёстры едва не вздрогнули.

— Девочки, разве вы не рады меня видеть? — слабым голосом произнесла гостья.

— Рады, конечно, рады… проходи, пожалуйста...

Лаванда уселась напротив них, вздохнув с облегчением.

— Я испугалась, что вы не захотите общаться со мной. Теперь всё так перепуталось. Все перессорились. Не знаю, как я попала на Гриффиндор… сейчас я боюсь собственной тени.

— Не ты одна, — отозвалась Парвати, — и что за бред, будто мы не захотели бы общаться с тобой?

— Ну… мало ли. Я незнатная, а ваши родители…

— Наша мама, — еле заметно улыбнулась Парвати, — да, она была знатного рода. Пока не вышла замуж за папу…

— … И им не пришлось бежать от её разгневанной родни до самого Лондона, — закончила Падма, — А в приданое он получил добрую сотню крепких проклятий. Правда, они не достигли цели.

— Да, не считая отравленных посылок и прочих милых знаков внимания от маминого клана, — добавила Парвати.

— Эта история всегда казалась мне такой чудесной, — ответила Лаванда, — С тех пор, как я её узнала, всё мечтала, что меня кто-нибудь вот так украдёт. Правда, теперь я как-то думаю, что с меня приключений и погонь достаточно…

— Всё только начинается, — вздохнула Падма.

Лаванда вдруг взмахнула волшебной палочкой, наколдовав те самые чары от подслушивания, которым их научил Гарри, и придвинулась к подругам.

— Девочки, — прошептала она, — Вы получили сообщение через галеон?

Сёстры переглянулись.

— Ты уверена, что стоит говорить об этом здесь? — спросила Парвати.

Лаванда покраснела.

— Я не знаю! Но мне страшно. Я думаю, может, Симус и Невилл с Ханной просто не получили сообщения? Или они забыли про галеоны?

— Ну ты и скажешь. Невилл уж точно не забыл, — покачала головой Падма.

— Но Симус мог вспылить в последний момент, — добавила Парвати, — Это же Симус…

Девочки дружно вздохнули. Все они получили приказы через заветные галеоны: ничего не предпринимать, вести себя тихо и спокойно, какие бы события не произошли первого сентября на вокзале Кингс-Кросс, в поезде и в школе. Их роль была скромной: не мешать взрослым… даже если они уже чувствовали себя взрослыми сами. И вот Симус Финниган нарушил этот приказ в последний момент, а Невилл и некоторые другие представители Отряда Дамблдора не смогли остаться в стороне.

Гарри уже давным-давно предупреждал, что их жизнь превратилась в театр военных действий, и в прошедшие годы они были свидетелями того, как прорастают зубы дракона, посеянные много лет назад; но теперь, когда Золотое Трио было в розыске, а Невилл, Симус и кое-кто ещё — на пути к Азкабану (а куда их ещё повезут?), стало особенно страшно.

В коридоре усилился шум, двери купе отворились, и на пороге возник Драко Малфой, бледный и уставший; за его спиной пуще прежнего бычились Крэбб и Гойл.

— Что вам тут надо? — нахмурилась Падма.

— Мы — Инспекционная дружина, — пробасил Гойл.

— Знаем. И что с того?

— Нет, это даже хорошо, что вы пришли, — вдруг воскликнула Парвати, — Мы тут пытаемся решить один важный вопрос… Фирма «Магия очарования» недавно выпустила суперстойкий лак для ногтей…

Драко закатил глаза к небу. Казалось, он очень хотел оказаться где-нибудь на другом конце земного шара. Ясно, что он думал: «Какие дуры, тут война, а у них лак на уме!»

— Пошла ты со своим лаком! — поморщился Крэбб.

— Фи, как ты разговариваешь с дамой! Тебя дома разве этому учили? — вставила Падма, — Ещё аристократ называется…

— Нет, серьёзно! Я про лак, — продолжила Парвати, — Это важно! Они пишут, он такой стойкий, что с ним можно даже варить зелья. Я вот думаю: может, нам разрешат его использовать на зельях? Так надоело ходить с ненакрашенными ногтями из-за этих уроков!

— В самом деле, — встрепенулась Лаванда, — Вы же Инспекционная дружина, может, походатайствуете перед учителями… Вас скорее послушают, вы на хорошем счету и всё такое…

Между тем Парвати стала рыться в своём саквояже.

— Сейчас-сейчас… куда вы уходите? У меня тут был рекламный проспект…

Она догнала Драко на другом конце коридора и всучила ему пёструю рекламку на глазах у половины школы. Парвати стало почти жаль ненавистного слизеринца, когда она взглянула ему в лицо: он выглядел как тряпичная кукла, из которой вынули наполнитель. У приспешников слизеринского старосты вид был цветущий и грозный, а Малфой, кажется, мог упасть, стоило на него дунуть.

«Так-то тебе аукается вся эта мерзкая политика, — подумала Парвати, — Живи теперь с этим, Хорёк, живи». Но к её злости примешивалась горечь. Все они были жертвами в этой войне. Только — каждый по-своему. Им пришлось сделать выбор слишком рано, но их поколение не было первым — и, к сожалению, не будет последним…

Вернувшись в купе, Парвати упала на сиденье рядом с сестрой, обессиленная пережитым волнением. Падма молча стиснула ей руку.

— Теперь придётся держаться этой легенды, — сказала она, — Ты хорошо сориентировалась.

— Мне будет не трудно, — вздохнула Лаванда, — Иногда мне кажется, что я такая дура…

— И надо довести до конца дело с лаком, — продолжила Парвати, — Сказать другим девочкам…

— Женская хитрость навсегда, — сощурилась Падма.

Они пытались шутить и смеяться, но беспечный девичий смех остался где-то там, в другом мире далёкого, бесконечно далёкого детства.

Поезд катился всё дальше и дальше, и вот уже вдалеке завиднелась кромка Запретного леса. Чувствуя себя почти военнопленными, школьники под конвоем Блюстителей порядка высадились в Хогсмиде и расселись по каретам, запряжённым невидимыми для большинства фестралами. До Хогвартса они доехали почти без приключений, гадая, что их ждёт впереди.

Парвати почувствовала, как к горлу подкатил комок, когда их не встретил Хагрид. Его уже не было в замке, а возможно, и в стране. В каменном холле Аргус Филч и профессор Флитвик проверяли багаж учеников; высоко под потолком реяли привидения, и Почти-Безголовый Ник вдруг опустился ниже, пролетел над рядами гриффиндорцев и демонстративно поднял призрачную руку, сжатую в кулак.

— Он что, грозит нам? — ахнула Лаванда, которая шла в паре с Парвати.

— Да нет же, — покачала головой Парвати, — Это его научила ещё Доркас Медоуз, она же была на четверть испанка. У неё дед был испанцем...

— И что?

— Он был коммунистом и воевал там... это такой жест солидарности... Лаванда, почему здесь нет Гермионы? Это она должна... всё разъяснять...

Парвати замолчала. Когда-то именно Гермиона рассказала им эту историю, которую узнала от Хагрида, хорошо помнившего школьные годы легендарной Доркас Медоуз, павшей от руки Волдеморта в Первую магическую войну. Доркас была яркой и обаятельной девочкой, её все любили, даже привидения. Неудивительно, что Ник подхватил от неё жест, столь чуждый его собственной эпохе.

Лаванда подавила вздох. Прежде они не раз ссорились с Грейнджер, но сейчас мисс Браун дорого дала бы за то, чтобы знать, что их Невыносимая Всезнайка жива и здорова. А то как бы не повторить ей судьбу Доркас Медоуз... Если не хуже. Волдеморт убил Доркас прямо на улице, посреди людной площади. Авада Кедавра — и дело с концом. А есть вещи похуже «авады»…

Но тут девушки забыли про Ника и всех остальных: раскрылись двери Большого зала, оттуда в полутёмный коридор хлынули потоки света; пары студентов медленно заползали туда. Серебристо-зелёный поток слизеринцев иссяк, за ними в зал последовали представители Рейвенкло и Хаффлпаффа; наконец пропустили и гриффиндорцев. Перешагнув порог, Лаванда и Парвати одновременно подняли головы, чтобы взглянуть на потолок. Свечи по-прежнему парили в вышине, но над ними больше не было звёздного неба. Остались одни каменные своды, голые и безжизненные.

— Настоящие звёзды ты погасить не сумеешь, — прошептала Парвати.

— Что? — переспросила Лаванда.

— Ничего...

Пришло время рассаживаться по местам. Сдержанный гул голосов проносился по залу и вдруг стих, словно кто-то наложил на всех разом "силенцио". Взмахнув полами неизменной чёрной мантии, словно нелепая большекрылая птица, Снейп взлетел на возвышение — туда, где стояла директорская кафедра.

Должно быть, не в одной голове мелькнула в эту минуту мысль, как смеет он там стоять, не одно сердце учащённо забилось от сознания жуткой несправедливости, что происходила здесь и сейчас. Парвати искала глазами Падму; ей вдруг стало страшно и одиноко без сестры, сидевшей за столом Рейвенкло. Рядом Лаванда смотрела в стол, стиснув на коленях мягкие беленькие ручки; она чувствовала себя, как в дурном сне, и ей казалось, что она вот-вот закричит от страха и омерзения.

Но ничего такого не произошло. Все молча и тихо выслушали краткую вступительную речь нового директора, из которой не поняли ни слова по причине её витиеватости. Было ясно лишь одно — вот новые заместители директора, Амикус и Алекто Кэрроу, а новоиспечённый декан Слизерина, он же профессор зельеварения, по неизвестной причине запаздывает.

— Мистер Кэрроу также станет вести курс тёмных искусств. Этот курс значительно доработан и углублён в сравнении с прошлыми годами. Мисс Кэрроу будет преподавать маггловедение, а также совершенно новый, крайне важный предмет — основы общежития волшебников, — продолжал Снейп, и кое-кому в этот момент показалось, что в его голосе мелькнула ирония, когда он произносил слова "крайне важный", — Этот учебный год будет весьма полезным и плодотворным для вас.

Снейп сделал паузу, окидывая зал цепким, всё отмечающим взглядом, и в этот момент — весьма удачный, — двери Большого зала вновь распахнулись, пропуская высокого волшебника в тяжёлой тёмно-зелёной мантии. Ученики разом повернули головы, уставившись на пришельца.

Это был мужчина лет сорока, с тонкими чертами бледного лица и лёгкой проседью в тёмных волосах; прозрачно-голубые глаза его смотрели серьёзно и внимательно; тонкие губы изогнулись в вежливой улыбке — вежливой, но лишённой тепла. Он был, пожалуй, красив, но что-то было в его внешности грозное; тот же самый ореол смертельно опасной силы, что подчёркивал некрасивость Северуса Снейпа, оттенял красоту черт нового декана Слизерина. А это, несомненно, был именно он.

— Рад представить вам Рандольфа Селвина, мастера зельеварения, — проговорил Снейп, а мистер Селвин в этот момент величественно поклонился, — С этого дня он будет руководить факультетом Слизерин и вести уроки по зельеварению. Прошу вас, профессор, — и директор величественным жестом указал на свободное место за преподавательским столом, между Алекто Кэрроу и Флитвиком. Рандольф Селвин широким шагом пересёк зал и опустился в кресло. Рядом с сухопарой Алекто и крошечным полугоблином новый декан выглядел весьма внушительно.

Парвати подумала, что не будь этот Селвин очевидным сторонником нового режима, он мог бы вызвать у неё восхищение. Но…

— Но ведь он же умер! — прозвучал в звонкой тишине удивлённый мальчишеский голос. Это второкурсник Оливер Нотт, приходившийся родным племянником Рандольфу Селвину, не удержался от возгласа удивления. Его брат, старшекурсник Теодор, тут же отвесил мальчику лёгкий подзатыльник, что, надо сказать, выглядело не слишком аристократично.

— Не умер, как видишь, — шумным шёпотом добавил Винсент Крэбб, — призраки, они же... э-э... просвечивают!

Раздались приглушённые смешки, и даже Драко Малфой улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой.

"Если бы ты, дубина, так хорошо помнил учебный материал, а не чепуху, которую мелют однокурсники, не пришлось бы так часто краснеть за тебя!" — подумал Снейп, но вслух лишь обратился к профессору Селвину:

— Как видите, сэр, у вас много работы. Что ж, — продолжил он, — Профессор Селвин действительно много лет считался погибшим во время эксперимента. Происки врагов, — в этом месте Снейп угрожающе сощурился, — заставили его скрываться, но все эти годы он не терял времени даром и продолжал служить на пользу волшебного сообщества. Вам следует высоко ценить преподавателя, проявившего столько стойкости и терпения на избранном им поприще. Профессор Селвин служил в Отделе Тайн, и теперь оставил карьеру в Министерстве как раз тогда, когда наконец мог получить награду за свои заслуги, занять высокий пост. Но он пожертвовал всем этим ради того, чтобы поддержать в трудную минуту родную школу и родной факультет. Все мы очень ценим его самоотверженность.

Рандольф Селвин слушал этот панегирик, скромно склонив голову. Закончив речь, Снейп сделал знак ученикам, намекающий на аплодисменты в честь такого героя; слизеринский стол прямо-таки взорвался рукоплесканиями. Остальные факультеты хлопали весьма жидко — за редким исключением.

Парвати даже вздрогнула, услышав неподалёку громкие хлопки. Ромильда Вейн, которую девушка в суете и не заметила, дарила декану Слизерина свою самую обворожительную улыбку и хлопала так, что грозила отбить себе ладони. Парвати переглянулась с Лавандой, и они слабо взмахнули руками, не произведя при этом ни звука.

Профессор Селвин поднялся со своего места, грациозно, как в старинном танце, поклонился и поблагодарил учеников, а потом вновь уселся на своё место, кинув быстрый взгляд на коллег. На мгновение он задержался на бледном лице Авроры Синистры, сидевшей неподвижно, точно мраморная статуя, и глядевшей в одну точку. Казалось, она не замечала его.

— Теперь мы можем начать распределение, — сказал Снейп, и под потолком мелькнул и исчез силуэт Кровавого Барона. Через несколько секунд двери зала вновь открылись, пропуская жалкую группку из пяти человек. Два мальчика и три девочки, с бледными лицами и испуганными глазами; у одного из мальчишек была разодрана штанина на коленке, а у одной из девочек наполовину распустилась косичка.

Пэнси Паркинсон, сидевшая ближе всех к дверям за столом Слизерина, окинула этих растрепанных детей насмешливым взором и склонилась к соседке, что-то быстро шепча; обе змейки мерзко захихикали.

Парвати хотелось придушить их. Возможно, не только ей. Смех внезапно оборвался, словно кто-то заставил девушек замолчать одним кратким замечанием.

— Распределению подлежат не все, — невозмутимо продолжал Снейп, — Перед вами те, кто, не имея права являться учениками Хогвартса, подлежат обучению по особой программе. Они будут находиться в отдельных помещениях, чтобы не смешиваться с настоящими учениками.

Снейп щёлкнул пальцами, и посреди зала материализовался маленький сморщенный эльф.

— Проводите их, — приказал Снейп эльфу, тот тоже щёлкнул пальцами — и исчез, исчез сразу вместе с пятью опальными первокурсниками.

Парвати и Лаванда переглянулись и тут же опустили глаза, испугавшись, что выдали своё возмущение. Все вокруг демонстративно молчали, и в этой звенящей тишине тоже звучало неодобрение.

«Что с ними будет? Что будет?» — на этот невысказанный вопрос бродившие по стране слухи давали множество ответов, один страшнее другого.

Но вот двери зала отворились вновь, пропуская мрачную Макгонагал, ведущую за собой "полноправных" первокурсников. Следом за ними в зал вбежал невысокий, худенький человечек в чёрной форме Блюстителя порядка. Запыхавшийся, запаренный, он открыл было рот, но не сразу смог заговорить.

— Постойте, постойте! — выдавил он наконец из себя, — Это... я пришёл за...

Макгонагал делала вид, что не видит и не слышит его. Она прошествовала к возвышению, где стоял преподавательский стол и кафедра, за которой стоял Снейп, и выжидающе посмотрела на директора. Он кивнул ей и обратил взор к запыхавшемуся человечку.

— Будьте так любезны объяснить ваше появление, сэр, — проговорил он тем противным подчёркнуто вежливым тоном, который все ученики так горячо ненавидели.

Оказалось, Блюститель пришёл за магглорождёнными учениками. Приказ, мол, номер тысяча двести девять гласит...

— Но, сэр, — возразил Снейп, — Приказ номер тысяча двести одиннадцать, который был опубликован в шесть часов утра вчерашнего дня, отменяет некоторые пункты упомянутого вами приказа. У вас есть другие миссии в Хогвартсе?

— Да! Я назначен инспектором по наблюдению за собл... соблюдением правил... — язык Блюстителя уже заплетался. Пожалуй, его можно было пожалеть. Он был смешон и жалок перед неумолимым, уверенным в своей правоте Снейпом. И хотя Парвати ненавидела этого последнего, ей почему-то было приятно видеть, что министерский чиновник пасовал перед новым директором Хогвартса. Наверно, потому, что Снейп был всё-таки свой — последний мерзавец, которого убить мало, но — свой…

— Прошу, — Снейп махнул рукой, и за преподавательским столом появилось ещё одно кресло — правда, в самом углу, так сказать, на отшибе. Инспектор с облегчением упал туда, отирая лоб клетчатым платочком.

Сам Снейп сошёл с кафедры, и она тут же исчезла, уступая место стулу и старой доброй Распределительной Шляпе. Правда, в этом году она не пела песен. Видимо, случилось самое худшее, если древнейшему артефакту Хогвартса не о чем было предупреждать и нечего советовать.

Итак, распределение началось. Учеников было меньше, потому эта волнующая процедура оказалась гораздо короче, чем в прежние годы. Всё было не так, что и говорить, и даже голос Минервы Макгонагал звучал как-то иначе, когда она объявляла имена первокурсников. Первые трое оказались распределены на Хаффлпаф — один за другим. Затем на Рейвенкло прибавилось двое учеников…

— Аллен, Бертрам!

Сероглазый мальчик выбрался из толпы и решительно взобрался на табурет. Едва коснувшись его пепельных волос, Шляпа радостно возвестила:

— Гриффиндор!

Бертрам спрыгнул с табурета и побежал к своему — теперь своему! — столу, и его, по традиции, встретили аплодисментами и энергичными приветствиями, которые перемежались совершенно новыми, не отвечающими традициям Хогвартса возгласами.

— Фу-у!

— В команде вонючек прибыло!

— Улю-лю!

Тому подобные выкрики и резкие свистки послышались со стороны слизеринского стола. Особенно усердствовали младшекурсники. Многие ученики постарше молчали, хотя, надо признаться, великовозрастные Крэбб и Гойл драли глотки как оголтелые. Впрочем, старосты и некоторые другие старшекурсники даже попытались призвать товарищей к порядку — но какое там!

Снейп метнул в их сторону быстрый взгляд, а профессор Селвин, откинувшись на спинку кресла, откашлялся, словно собирался что-то сказать. Боковым зрением он увидел, как поморщилась Аврора Синистра.

Парвати вздрогнула, Лаванда тоже; они переглянулись, но тут…

— Слизерин! Немедленно прекратите! Вы мешаете распределению! — воскликнула Макгонагал, но впервые за всю многолетнюю педагогическую карьеру её никто не послушал, потому как львята, конечно, не собирались терпеть издевательства молча. Голос их декана потонул в ответных воплях гриффиндорцев.

— Молчали бы!

— Заткнитесь!

— От вонючек слышим!

— Гадюки! — неожиданно для себя выкрикнула Парвати.

— Ха! Да они жалкие червяки, а не гадюки! — подмигнул ей Мэтью Рассел, староста факультета, назначенный вместо Рона. Он тоже состоял в Армии Дамблдора.

— Червяки! Червяки! — подхватили со всех сторон.

— Наживка для рыбы!

А потом гвалт стих в мгновение ока. Это Снейп взмахнул волшебной палочкой и наложил «силенцио»… на Гриффиндор. Слизеринцы замолчали сами. Распределение продолжилось в непривычной, недоброй тишине.

Вслед за Бертрамом Алленом появились новоиспечённые представители Рейвенкло и Слизерина, встреченные сдержанными овациями своих факультетов. Когда первый слизеринец сошёл с табурета и направился к своим новоиспечённым товарищам, за гриффиндорским столом наметилось волнение, но то ли действие чар, то ли желание проявить благородство заставили их промолчать.

— Аткинсон, Джульетт!

Тоненькая девочка, взмахнув косичками, взлетела на табурет. Шляпа хмурилась и думала несколько минут, а потом воскликнула:

— Гриффиндор!

Джульетт соскользнула с табурета и, вздёрнув остренький подбородок, продефилировала к гриффиндорскому столу под звонкие аплодисменты новых товарищей и яростное улюлюканье слизеринцев. На этот раз представители опального факультета не могли кричать в ответ, но они застучали кулаками по столу и затопали ногами, а их скованные чарами уста беззвучно произносили ругательства гораздо менее невинные, чем в прошлый раз. Все, кроме первокурсников, уже успели убедиться, что Снейп умеет читать по губам, а если бы и не умел — выражения их лиц говорили сами за себя.

Зато представители Рейвенкло и Хаффлпаффа, молчавшие в прошлый раз, на этот раз не проявили нейтралитета. На несколько секунд поднялся невообразимый шум и гам, но сопротивление было подавлено тем же самым действенным способом.

К концу распределения все порядочно устали от этих манифестаций. Гриффиндорцы всё менее усердно топали ногами, по рукам ходила какая-то бумажка, на которой некоторые ученики что-то писали. Когда записка дошла до Парвати и Лаванды, девушки чуть не столкнулись лбами, читая её; Парвати подмахнула: «да!», и тут…

— Не кажется ли вам, что эта переписка несколько неуместна? — самым мерзким, фирменным своим тоном протянул Снейп и направил в их сторону волшебную палочку с целью притянуть к себе записку.

Лаванда Браун никогда в жизни не думала, что сможет в чём-либо опередить славившегося своей ловкостью и быстротой Снейпа, но тут случилось нечто чудесное: бумажка в её руках вспыхнула холодным пламенем и сгорела. В следующую секунду Северус Снейп брезгливо отряхивал пальцы и некогда белоснежные манжеты от пепла — единственного, что он сумел к себе притянуть.

— И что же за страшные тайны, юные леди? — грозно спросил он.

Лаванда была способна только глупо хихикнуть. Парвати поднялась, чувствуя на себе пристальный взгляд сидевшей неподалёку Ромильды, и, вскинув на директора невинные чёрные очи, произнесла… то есть хотела произнести, но чары молчания всё ещё сковывали её язык, и она только открыла и закрыла рот, точно выброшенная на лёд рыба.

— М-да, — кивнул Снейп, как будто Парвати сама на себя наложила заклятие немоты, — Ну что ж, вряд ли мисс Патил могла бы сказать нам что-то разумное. Оставим в покое глупости факультета Гриффиндор. Пришло время гимна.

Это было одним из нововведений, о которых директор упоминал в своей речи. Теперь каждая трапеза в Хогвартсе должна была начинаться с пения гимна школы, для этого даже слегка изменили расписание, увеличив время, отведённое для приёма пищи, за счёт часов вечернего отдыха. Гимн, по счастью короткий, следовало выучить наизусть, а пока следовало петь по бумажкам — экземпляр текста этой слащавой до ужаса песни уже появился перед каждым учеником.

Снейп милостиво снял с Гриффиндора "силенцио", и тогда они запели, но не так, как в прежние годы — общим нестройным хором, а несколькими самыми сильными голосами, которым лишь слегка вторили остальные.

— В предрассветный час, самый тёмный час,

Вспомни, друг, о нас, вспомни ты о нас, — начала Парвати, чувствуя, как уходит нервная дрожь, сменяясь жаром какого-то странного вдохновения. Будь что будет!

— Воссияет вновь золотой рассвет,

Верь, как мы, мой друг, и надежды свет

Озарит тебя в самый тёмный час,

Вспомни ты о нас, вспомни, друг, о нас...

Первый же куплет этой песни, подхваченный Хаффлпаффом и Рейвенкло, произвёл на преподавателей действие разорвавшейся бомбы. Амикус и Алекто повскакали с мест с криками: "Молчать!", Блюститель порядка бросил свой блокнот, в котором что-то строчил. Снейп, скривив губы, молча взмахнул волшебной палочкой, и пение захлебнулось.

Но ученики были упрямы. Они продолжили шевелить губами, беззвучно повторяя слова крамольной песни, написанной знаменитой Доркас Медоуз в эпоху Первой магической войны. Там говорилось о самом тёмном часе и золотом рассвете, который вскоре наступит; о борьбе с тьмой; об ушедших до срока друзьях; о тех, кому не довелось увидеть рассвета, но о ком утешительно вспоминать в чёрный час… и необходимо не забывать в тот долгожданный момент, когда золотые лучи солнца озарят небо и землю. Словом, песня была с подтекстом, и она считалась неофициальным гимном Ордена Феникса, не говоря уж о том, что творчество мисс Медоуз находилось под строжайшим запретом с недавних пор.

— Какая детская выходка, — протянул Снейп, — Наказание, полагаю, должно соответствовать. Все, кто пел, остаются без обеда. Марш на выход, по гостиным!

Ученики переглянулись. Тон Снейпа не допускал возражений. В необыкновенной для Хогвартса тишине они стали выбираться из-за столов и строиться в пары — по школе теперь можно было ходить только так. Через несколько минут три стола из четырёх почти полностью опустели.

Парвати и Лаванда вышли среди прочих гриффиндорцев из Большого зала, гадая, когда же с них спадёт очередное «силенцио» и можно будет обсудить события сегодняшнего дня. «Наверно, теперь мы постоянно будем ходить под этими чарами, — подумала Лаванда, — Так я, пожалуй, ещё научусь язык за зубами держать, и никто больше не будет дразнить болтушкой».

Перед портретом Полной дамы староста Мэтью Рассел на мгновение замялся: они не могли произнести пароль, целый факультет был нем, как камень! Но он объяснил нарисованной стражнице знаками, какая их всех постигла беда, и Полная дама пропустила их внутрь.

При виде родной гостиной Парвати едва не прослезилась. Она упала на любимый диван в центре комнаты и закрыла лицо руками, стараясь прийти в себя. Однокурсники расположились поблизости, кто на диване, кто на креслах, а кто просто на подушках, разбросанных по ковру.

«И всё-таки мы — все вместе, мы почти как семья» — с нежностью подумала Парвати. О тех изменниках, кто не пел запрещённую песню и остался вкушать праздничный обед в Большом зале, она уже позабыла.

В гостиной стояла необычная тишина, слышно было только, как Мэтью скрипит пером по бумаге — он что-то торопливо писал в своём блокноте. Надо же было как-то общаться!

И тут среди этой звенящей тишины послышался какой-то странный негромкий звук; гриффиндорцы даже не сразу поняли, что это всего-навсего у их старосты бурчит в животе. Бедняга Мэтью был страшно голоден, и сейчас в своём блокноте он набрасывал план рискованной вылазки на кухню… Сначала парень мучительно покраснел, а потом вдруг весело засмеялся. Этот беззлобный смех над самим собой словно снял тяжёлые оковы, и остальные тоже рассмеялись. Они смеялись и хихикали, и их юный, здоровый смех отражался от стен замка, любившего такую музыку.

— А ведь заклинание-то спало! — воскликнул Мэтью, отсмеявшись.

Все заговорили разом, но Рассел остановил шум и гам, а затем изложил свой план посещения кухни. Он был встречен с восторгом, но тут Парвати, крепко размышлявшая всё это время, подняла руку.

— Боюсь, это слишком рискованно, Мэтью, — сказала она, — Возможно, эльфам запретили нас кормить, и тогда риск будет бессмысленным и опасным.

— А мы их упросим! — возразила какая-то пухленькая второклашка. Видимо, у неё был большой опыт выпрашивания у эльфов чего-нибудь вскусненького.

— Но если и так, — возразила Парвати, — Их ведь тоже могут наказать из-за этого. И пожёстче, чем нас…

— Это правда, — сник Мэтью, — Не надо сейчас навлекать на эльфов беды, не говоря о том, что это вообще нечестно и не по-гриффиндорски. Я подумал, есть другой выход… Парвати, ты хотела предложить…

— Да, я хотела предложить… Мне… думаю, не у меня одной есть кое-какой запас еды из дома. Наш багаж уже доставили. Если мы сложимся и поделим всё на всех, то сможем пообедать.

Предложение было принято единогласно, но воспользоваться им гриффиндорцам так и не удалось.

* * *

Между тем в Большом зале Снейп снял заклинание немоты с оставшихся учеников и принялся внимательно рассматривать нескольких гриффиндорцев, по-прежнему сидевших за своим столом. Среди них выделялась своим блистательным и самодовольным видом Ромильда Вейн; встретившись глазами с директором, девушка встала и произнесла:

— Сэр, я не пела.

— Мы уже поняли, мисс, — язвительно отозвался Снейп, глядя на эту признанную красавицу так, как обычно глядят на склизских, сбившихся в извивающийся ком червей или выпотрошенных жаб. Хотя, надо признаться, на всякую мерзость, подобную вышеперечисленной, Снейп смотрел благосклонно и с интересом — ведь это всё ингредиенты многих волшебных зелий!

Со стороны Слизерина послышались смешки, но тут директор взмахнул руками, и на столах появилось знаменитое угощение. Правда, роскошных яств было гораздо больше, чем едоков, и праздничный обед проходил как-то невесело.

Кажется, никто не заметил, как Помона Спраут переглянулась с Толстым Монахом, а тот быстро исчез из зала. Призрак прошёл сквозь стену и торопливо понёсся по коридорам, кидая по короткой фразе тому или иному портрету.

Толстый Монах появился как раз вовремя, чтобы остановить выскользнувших из дверей гостиной Хаффлпаффа старшекурсников.

— Куда, куда, назад! — замахал он руками, словно наседка — крыльями, — Кыш, кыш обратно!

Хаффлпаффцы неохотно подчинились и юркнули за дверь, оставляя её приоткрытой для Толстого Монаха. Осталась, впрочем, узенькая щёлочка, в которую Монах, будь он из плоти и крови, ни за что бы не пролез. Старик захлопнул дверь и просочился сквозь неё, качая головой.

— Ай-ай-ай! Недоверчивые, неблагодарные детки! Как вы могли подумать, что ваши преподаватели оставят вас без еды? Ай-ай-ай!

В этот момент посреди уютной золотистой гостиной появился стол с праздничным угощением. Рядом стояла Винки.

— Эльфы передать, — сказала она, — что в Хогвартс нет таких правил, чтоб морить голодом.

Винки вдруг хитро улыбнулась и прежде, чем дети успели поблагодарить её, закрыла мордочку ушами и исчезла. Она могла бы — Толстый Монах тоже мог бы, — сказать, что задолго до сегодняшнего дня Снейп объявил эльфам, что если учеников накажут лишением обеда или хотя бы одного сладкого блюда, служители кухни должны немедленно исправить эту несправедливость и проследить, чтобы все были сыты. «Только чтобы не было никакого несварения желудка и прочих гадостей, — предупредил директор, — Не то запрещу кормить наказанных, пока они не станут падать в голодные обмороки». То была и впрямь страшная угроза; что ни говори, с Северусом Снейпом шутки плохи: лишить права служить и помогать дорогим хозяевам — это не уши дверью прищемить, это по-настоящему жестокая пытка!

Но всё это оставалось секретом; понявшие друг друга без слов Спраут, Макгонагал и Флитвик отдали распоряжения в полной уверенности, что идут против начальства и серьёзно рискуют. А дети, уплетая за обе щёки контрабандные, а от этого ещё более лакомые яства, благословляли лишь заботливых деканов.

В то же самое время в гостиных Рейвенкло и Гриффиндора тоже шёл пир горой; пожалуй, это тайное угощение было бы весёлым развлечением, если бы не предшествующие события. Надо сказать, что посланцы учителей застали все три факультета в мятежном настроении; обсуждались самые разнообразные планы сопротивления ненавистному Кровавому директору, и усиливающийся голод был лишь одним из многих факторов, возбуждавших гнев учеников. На некоторое время появление роскошного обеда отвлекло и развлекло их, но по мере того, как пустели тарелки, обсуждение борьбы оживлялось с новой силой.

— Ещё в начале лета, — объявил веснушчатый третьекурсник, — Я закупился в "Волшебных Вредилках", там столько всего-о! Можно использовать. Да и "Зонко" ещё не закрыли.

— И вообще, мы что, зря учились? — воскликнула Беатрис Калверт, отличница, едва ли не вторая после Грейнджер, — Всё, все наши умения следует пустить в ход!

Было перебрано множество заклинаний и чар, изобретена не одна хитроумная ловушка; когда большинство идей было исчерпано, Мэтью снова взял слово.

— Всё это здорово, и мы обязательно будем обдумывать все предложения... да! Давайте всё обдумывать и решать сообща. Это ведь не просто хулиганство ради развлечения, это... наша война.

По гостиной прошелестел ропот одобрения. Мэтью отметил, как блестели прекрасные глаза Парвати, слушавшей его с таким вниманием, и в волнении потёр лоб.

— Так вот... Я думаю, нам следует обдумать... новую тактику. Волшебство — это хорошо. Но они все уши нам прожужжали про магию-силу, чистокровность, про то, какие магглы глупые и беспомощные, и... и всё прочее. Давайте действовать от противного! Бороться с Кэрроу и Снейпом неволшебными методами! К магическому сопротивлению они готовы, а вот к немагическому...

— А что, например? — послышались вопросы, — Не пистолетом же им грозить!

Мэтью как раз начал в красках расписывать неволшебные методы борьбы с неугодными учителями, как на итальянском пейзаже появилась затянутая в розовый шёлк фигура Полной Дамы. Ей пришлось несколько раз призывать гриффиндорцев и даже хлопать в ладоши, чтобы привлечь их внимание.

— Там на пороге стоит профессор Кэрроу, — сказала она, — Он говорит, что вас всех требуют в Большой зал.

— А если мы не пойдём?

— Да ну его!

— Вот ещё!

— Пусть катится куда подальше!

— Но, я полагаю… — начала было Полная Дама, но тут двери гостиной отворились, и в проёме показалась профессор Макгонагал. Она как бы невзначай положила руку на дверной косяк, мешая Алекто Кэрроу заглянуть внутрь. Это была именно она, но Полная дама не без умысла говорила о ней в мужском роде, подчёркивая недостатки тощей и широкоплечей фигуры Алекто, из-за которой её нередко путали с кузеном. Полная дама собиралась путать их как можно чаще и тем самым давить «скелетине» на больную мозоль.

— Ученики! Директор приказывает нам построиться и идти в Большой зал, — сказала Минерва.

Делать было нечего. Макгонагал они проигнорировать не могли.

В Большом зале всё ещё сидели преподаватели в полном составе, слизеринцы и те, кто остался пировать с опальных факультетов. Возвратившиеся из гостиных «наказанные» в некотором замешательстве остановились возле своих столов. Они не хотели сидеть рядом с «предателями».

— Садитесь, — приказал Снейп, вновь взошедший на кафедру, — Вы были наказаны и потому лишились возможности участвовать в праздничном обеде. Но благодаря заступничеству профессора Алекто Кэрроу, — директор кисло улыбнулся, — вы не останетесь голодными до ужина, как заслуживаете. Вам дадут хлеба и молока. Профессор Кэрроу настаивает, чтобы наказание было заменено на более мягкое. Завтра вы будете писать строчки под её руководством. Будет уместно, если старосты выйдут вперёд и поблагодарят её от имени факультетов.

Снейп милостиво взмахнул рукой, и на пустых столах появились обещанные хлеб с молоком. Эльфы постарались подыграть ему: бледного, разбавленного молока они налили по полстакана, а чёрствый на вид хлеб нарезали такими тоненькими ломтиками, что через них можно было газеты читать.

И это после пышных котлет, воздушного картофельного пюре с подливкой, разнообразных пирогов с золотистой корочкой, засахаренных фруктов, целой горы печенья, пряников, конфет, кувшинов тыквенного, смородинного и яблочного сока, горячего чая со сливками и Бог знает чего ещё!

Якобы голодные дети презрительно поморщились. По рядам пролетел лёгкий гул, словно ветерок, и старосты действительно выступили вперёд.

— Мы не принимаем доброту профессора Кэрроу. Мы отказываемся от этой сделки, сэр.

Снейп смерил храбрецов презрительным взглядом и медленно кивнул. Хлеб и молоко тут же исчезли со столов.

— Что ж, вы можете отказаться, — ответил он, — Но ваш отказ дерзок, и в наказание за эту дерзость вы всё равно будете писать строчки завтра. Старосты, вы свободны.

Алекто, обескураженная было гордым жестом учеников, мстительно улыбнулась.

— А теперь, — продолжил Снейп, — Мы все последуем во двор, чтобы достойно завершить празднование Дня знаний.

Через много лет, вспоминая эту фразу, ученики различили в ней горькую иронию. Но тогда!

Грустно было чинно идти парами по тем самым коридорам, где прежде можно было бегать как хочешь. Портреты, словно чувствуя тяжесть свершившихся перемен, молчали и провожали шагающих мимо учеников встревоженными взглядами.

На школьном дворе им приказали построиться полукругом. После нескольких минут суеты и сутолоки в окружении каменных стен Хогвартса выстроились более или менее стройные колонны учеников, распределённых по возрастам и факультетам.

Центр двора остался пустым, точно лобное место.

Никто не заметил, когда на крыльцо вышли преподаватели. Они выстроились вдоль стен, а на самом крыльце остались три мрачные чёрные фигуры — новый директор Северус Снейп и его заместители.

Парвати не могла смотреть на Снейпа — она бросила на него быстрый взгляд и отвела глаза. Как он мог? Как земля не разверзлась у него под ногами? Стоит здесь спокойно и разглагольствует! Кстати, а что он говорит?

— … теперь, в начале учебного года, нам необходимо завершить одно важное дело. За годы существования библиотека Хогвартса наполнялась как качественной и проверенной, так и вредной, случайной литературой. Проверка выявила всё лишнее. Сегодня мы сожжём эту макулатуру, и пусть этот костёр станет очистительным… — с этими словами Снейп взмахнул рукой, и на свободном месте посреди двора появилась гора — настоящая пирамида из книжек!

Взгляд Парвати выхватил названия на корешках книг — «Таинственный сад», «Приключения Оливера Твиста», «Основы маггловедения», «Флора Беркли, маглорождённая волшебница» Дианы Смитфилд…

Все книги маггловских авторов, все книги магглорождённых авторов, все книги о магглорождённых волшебниках. И, куда ни кинь взгляд, — лучшая, отборная классика.

— Зажигайте, — распорядился Снейп, и Алекто Кэрроу, поджав губы в подобии улыбки, подошла к книжной пирамиде и взмахнула волшебной палочкой. Пламя лизнуло ближайшую книгу, охватило её, затем соседнюю, и побежало по остальным книжным рядам с неправдоподобной скоростью; видимо, книги ещё раньше зачаровали или облили чем-то вроде бензина. Исполинский костёр горел ярко и кощунственно весело. В спускавшихся на землю сумерках блестели, разлетаясь, красные искры.

От этой сцены, от пережитого в Большом зале Парвати хотелось плакать. Несколько минут их заставили любоваться пламенем, пожиравшим нечто большее, чем старые книги, а затем позволили медленно, попарно войти в замок и разойтись по гостиным факультетов. Снейп с заместителями отошли на шаг, давая детям дорогу, но так и остались стоять на крыльце. Они провожали каждого тяжёлыми, испытующими взглядами.

Парвати казалось, что Снейп своим мрачным взором накладывает на них какую-то тёмную, зловещую печать. Проходя мимо него, она опустила глаза, и всё же боковым зрением увидела его бледное лицо в кровавых отблесках костра на фоне темнеющего вечернего неба. Как же она его ненавидела!

Где-то там, высоко, зажигались звёзды — ночь обещала быть тихой и ясной.

«Ничего, — подумала Парвати, — Звёзды ты погасить не можешь. И мы на них ещё полюбуемся с профессором Флоренцем, и они расскажут нам, что мы победим. Потому что иначе быть не может».

Ночные звёзды сверкали в темноте, когда Северус Снейп вернулся в замок из Министерства Магии, куда отлучался по поводу старшекурсников, ввязавшихся в стычку на вокзале. Он вошёл в кабинет, закрыл за собой дверь и услышал голос Дамблдора, возвещающий, что участники поттеровского нелегального кружка уже провели первую тайную встречу в Выручай-комнате и приняли целый ряд важных решений. Они рассмотрели новые кандидатуры, так как желающих вступить в отряд стало гораздо больше, и вознамерились отомстить Снейпу за всё — и за прежнего директора, и за магглорождённых, и за книги, и за ужесточение дисциплины, и вообще за всё на свете.

— Боюсь, они полны энергии и энтузиазма, Северус. Это будет нелегко.

Если бы эти ныне спящие в своих постелях подростки могли увидеть улыбку, осветившую лицо Кровавого директора, они были бы очень удивлены. Он должен был злиться и негодовать, ему хватало проблем, но эта запрещённая песня и готовящийся бунт странным образом грели ему душу. Они не сломались, и когда вся эта кровавая передряга закончится, они будут жить дальше. Они не сломались, и он сделает всё, чтобы сохранить в них эту жизненную силу, укрепить её, не загасив. Никогда ещё, кажется, он не испытывал к своим подопечным более тёплых чувств. Он будет защищать их — не запуганную стайку несчастных детишек, а юных людей, способных на поступки. Они будут ему мешать — но всё это будет не зря.

И вслед за самым тёмным часом непременно будет золотой рассвет. И если кто-то его не увидит, шагнув за Завесу в самый тёмный час, предшествующий восходу солнца, то что с того? Это война.