Годовщина (гет)

Ральф — Тень (перевод Макса)

Тень запрокинул голову и заливисто захохотал в облака, отчего чуткие кладбищенские птицы нервно завозились в лысеющих березах. А потом, резко посерьезнев, выпучил на Ральфа круглые желтые глаза.

— Да, ублюдок, и прекрасно знаешь, почему, — на лице Ральфа не было ни недоумения, ни страха. Он включился в разговор мгновенно, словно был готов к нему давно, словно их разговор с Тенью прервался совсем недавно. Словно для него это обычное дело — беседовать на кладбище с умершими.

— Ты же помнишь, времени было в обрез. Да и выбор был невелик.

— Такое забудешь, как же, — проворчал Ральф и сжал губы. — Не мог кого-нибудь получше найти? Чего позвал?

— Ты знаешь, о чем я хочу тебя спросить.

— Не жалею ли я? — почти сразу отозвался Ральф.

Тень довольно поерзал на своем могильном камне и улыбнулся. Макс попробовал улыбнуться тоже.

— Как вы жили все это время?

— Как жили? Да по-разному… Ты же знаешь, что…

…Стервятника Ральф недолюбливал. Уже в десять-одиннадцать лет в нем просматривалась нагловатая дерзость, вспыльчивая раздражительность и даже жестокость. Только рядом с братом он становился немного сдержаннее, даже прислушивался к его мнению.

Потом, много позже, Ральф понял одну из причин мерзкого характера Большой Птицы, виня себя за близорукость. Максу, при всей его ущербной увечности, было намного легче — у него отняли ногу, но жил он при этом без той изнурительной, выматывающей, злящей боли, которая вместе с ногой досталась его брату. Это объясняло многие странные реакции и выходки Птицы. А когда умер Тень, к физической боли прибавилась и другая, иссушивающая душу, истончающая и без того хрупкие связи с реальностью, сделавшая и без того сложный характер Птицы невыносимым.

О Стервятнике его попросил умирающий Макс. Буквально — последняя просьба умирающего, мать его за ногу. Не оставляйте его… Он один не сможет. Ни сейчас, ни потом. Просьба его — чемодан с подкидышем, всунутый в руки случайного человека из окна стремительно уходящего поезда. А в чемодане пеленки, чепчики и почерневшее от рыданий существо, с каждым днем теряющее человеческий облик. Ральф не давал никаких клятв (о каких клятвах может идти речь? он взрослый человек и все понимает). Но он обещал сделать все возможное, обещал попытаться.

А Стервятник с упоением погрузился в тоскливое и последовательное саморазрушение, и останавливать его на этом пути с каждым днем становилось все сложнее. Года через полтора после смерти Тени, накачавшись какой-то дрянью, Стервятник чуть не порезал Ральфа в темном коридоре. Реакция у того всегда была хорошей — он мгновенно перехватил худую руку с бритвой (знаешь, я до сих пор не понимаю, как тогда не покалечил его. А потом понял, что он на это и рассчитывал).

— Нахрена полез? — шепнул ему в ухо Ральф, выкручивая худую руку.

— Мне не нужна ваша опека. Не надо ходить за мной. Оставьте меня в покое.

— Хорошо, — вдруг согласился Ральф и тут же, к немалому удивлению Стервятника, отпустил его. — Я от тебя отстану, могу даже совсем уйти, если ты пообещаешь не сводить счеты с жизнью. Хотя бы в ближайшее время.

— Да, вот прям щаз наобещаю и начну новую жизнь, — выплюнул Стервятник.

— Мне лично твои обещалки сто лет не сдались. Брату своему пообещай.

— Чего? Что ты сказал?!

— Что слышал. А ну, марш в спальню!

Ральф отпустил Стервятника, а через неделю ушел из Дома. Как ему казалось, навсегда. Решил, что на этом его миссия спасателя человечества окончена. Он устал от бессильных и неумелых попыток что-то изменить, как-то наладить связь с человеком, который был ему изначально неприятен. Что-то исправить, искупить. Какой бред.

Я до сих пор не могу простить себе эту выходку.

— … Тогда почему ты вернулся?

— Янус позвонил.

… осторожно поинтересовался планами на жизнь и как бы между прочим спросил про Стервятника. Мол, чего там у тебя с ним, как ты с ним справлялся полтора года? Как держал? Нет, ничего страшного, на этот раз откачали.

Как справлялся? Да никак. Отлавливал. Следил. Вламывался в Третью. Заставлял показывать вены и зрачки. Орал. Однажды отхлестал его по щекам, когда тот уже почти отъезжал после очередного наркозаплыва.

После разговора с Янусом зачем-то поперся на кладбище. Годовщина. Едва нашел неухоженную могилку, припорошенную октябрьским снегом и двухлетним слоем сгнивших листьев, скукожившимися остатками пластмассовых цветов, оставшихся с похорон. Кто их принес тогда? Кто-то из паучих?

Он разгребал руками мерзлую гниль с могилы, дуя на окоченевшие от холода пальцы, и ругался в голос, почти орал в стылую землю, ругался на Макса, на себя, потому что не смог отказать ни себе, ни ему. Он готов был разрыдаться прямо там, потому что в этот момент смирялся с решением, принятым на самом деле еще два года назад в больничной палате.

— Нахера я тебе сдался, Макс? — рычал он, вытирая рукавом казенный могильный камень с безликими буквами. — За каким мне сдался твой обдолбанный братец?

Решение, которое — теперь он понимал это предельно ясно — навсегда изменит его жизнь. Он вернется в Дом и сделает все возможное, чтобы через несколько месяцев увести оттуда Стервятника. Живым. А дальше? А дальше… тогда он боялся думать, что будет дальше. Зачем? У него не было ответа. Просто. Так. Нужно. Он дал слово. В армии этому быстро учили.

…После очередного «провала», как это называл сам Стервятник (ерунда на самом деле — запаниковал в магазине, не сработала пластиковая карточка на кассе, бросил продукты, убежал, пришел домой ни с чем), Ральф отпаивал Птицу на кухне чаем, не упрекал, терпеливо ждал, когда он придет в себя, чтобы вместе вернуться в магазин.

— Зачем ты со мной возишься, Ральф? — Птица жадно глотал теплый чай. — Я же тебе не нужен. И Макс тебе был никто. Ну правда.

— Нет, — Стервятник поднял на него взгляд. Чёрные глаза встретились с желтыми. — Нужен.

— И зачем же? Трахаться ты со мной не собираешься, это я уже понял, — сквозь сарказм в голосе Птицы проглядывало почти уважение. — Ты же меня иногда едва выносишь.

— Ну, не то чтобы не выношу. Но иногда с тобой нелегко, это верно. Подозреваю, как и тебе со мной.

— Тогда зачем все это?

— Ты не выживешь без меня. Во всяком случае, пока.

— А надо?

Ральф кивнул и отвернулся к окну.

— Зачем ТЕБЕ это надо? Ответь честно, Ральф. Ты же сам себе как-то на этот вопрос отвечаешь? Ну не из любви же ко мне ты все это терпишь.

— Неужели тебе самому не хочется жить самостоятельно, без страхов, быть уверенным, взрослым? И без меня, кстати?

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Во-первых, меня попросил твой брат — а последнюю просьбу умирающего сложно проигнорировать. А во-вторых, я не люблю бессмысленных усилий. Потому что я в тебя верю.

Была еще причина, о которой Ральф не сказал Стервятнику, но рассказал Тени — это гибель тех шестидесяти. И Лося. Гибель, в которой он по-прежнему винил себя. Стервятник — его последний шанс на искупление. Последняя попытка хоть что-то исправить.

По виду Стервятника сложно было сказать, понял он сказанное или нет, устроил ли его этот путанный ответ, он смотрел на Ральфа, не мигая, чуть нахмурившись.

— Чего ты хочешь от меня?

— Я бы хотел, чтобы ты научился жить самостоятельно — без меня. И без наркоты. Чтобы ты мог зарабатывать, не нарушая закон. А если ты полюбишь жизнь, будет совсем замечательно. Но для этого тебе пока нужна моя помощь, я считаю.

— А ты? — спросил Стервятник.

— Что я? — растерялся Ральф.

— Сам-то ты любишь жизнь? Чего нужно лично тебе? Допустим, рано или поздно я приспособлюсь к наружной жизни, найду работу, жениться, правда, не обещаю. Чего там еще надо для полного комплекта? Допустим, научусь зарабатывать. Наследство получу, наконец. А что будешь делать ты?

— Да уж найду, чем заняться, — пробормотал Ральф.

— Ладно, — на удивление быстро свернул свой допрос Птица. — Посмотрим.

Медленно, день за днем они привыкали к привычкам и присутствию друг друга. Птицу пришлось учить почти всем бытовым вещам с нуля — ходить за покупками, обращаться со стиральной машиной, разбираться в маршрутах транспорта, пользоваться компьютером. Стервятник страшно злился, если что-то не получалось, но Ральф догадался, что Птица довольно быстро осваивался, если делать все с ним вместе. Когда Стервятник пообвыкся, то оказался удобным сожителем. Чрезвычайно чистоплотный и аккуратный, он за считанные недели привел запущенное жилище Ральфа в божеский вид. Научился вкусно готовить. Даже с претензией на здоровое питание, когда появлялись деньги. С ним оказалось довольно интересно беседовать. Пока Ральф был на работе (он устроился в частный лицей социальным педагогом — то, что нужно), Птица часами сидел за компьютером. И, как выяснилось, не резался в танчики, а учился. Искал работу. Читал. Переписывался постоянно с кем-то. Ему понравились соцсети.

В целом неплохо жили. Как-то приспособились. Где-то через год Стервятник дозрел до поисков работы. Искали, как водится, вместе. Ральф привел Стервятника в кофейню, но тот с полоброта забраковал и место, и кофе, заявив, что эту бурду могут пить только начисто лишенные вкуса убогие бариста. Пообещал обязательно накопить денег на кофемашину и поить Ральфа лучшим кофе до конца его жизни (вот бы мне прислушаться к нему тогда! а я, дурак, не обратил внимания, смеялся Ральф). Ну, или пока врачи не запретят. А пока он в турке сварит в сто раз лучше этого безобразия. И не вздумай здесь больше кофе пить!

А вот бар как форма бытия и место работы весьма заинтересовал Птицу. Потом недели две он целенаправленно ходил по разным барам, возвращался почти трезвым (денег тогда у них было в обрез) и вечерами делился впечатлениями, пока не нашел «бар своей мечты», где-то у черта на рогах.

Да, видеться они стали реже, что чрезвычайно оздоравливающе сказалось на их отношениях. Стервятник по-прежнему нуждался в поддержке, но уже не так остро. Можно было переключиться на работу и даже личную жизнь. Но.

Рано или поздно этот разговор должен был состояться. Не то чтобы Ральф не догадывался. Надо было быть совсем идиотом, чтобы не замечать предпочтений Папы. А уж после свадьбы Лорда, когда безутешный пьяный Стервятник полночи прорыдал на кухне, стало окончательно понятно, что Птица Ральфу досталась совсем экзотическая. Но вопросы сексуальной ориентации перекрывали более насущные проблемы. Например, помочь ему сориентироваться с будущей профессией и работой, забрать из полицейского участка после того, как Стервятника избили на улице за длинные волосы и подкрашенные глаза, разыскать и забрать Птицу из спального района, когда он сел не на тот автобус и уехал на другой конец города.

— Не дергайся ты так, — заявил Стервятник, когда Ральф ощутимо напрягся после попытки обнять его. — Я не сплю с мужчинами старше тридцати пяти.

— Да? — изобразив изумление на лице, поинтересовался Ральф. Он не знал, как реагировать. — И чего же так? Ты паспорт у них, что ли, проверяешь?

— А, — отмахнулся Птица, вертясь перед зеркалом. — Они жухлые. А некоторые еще и вонючие.

Ральф сглотнул и почувствовал себя задетым за живое.

— У тебя что, такой большой опыт?

— Ну, не особо, но есть, — Стервятник посмотрел Ральфу в глаза. — А с тобой я не сплю совершенно по другой причине. И нечего на меня так смотреть. Не надо от меня шарахаться, Ральф. Не изнасилую. Если тебя это успокоит, ты привлекателеный мужик, но совсем не в моем вкусе.

— Вот спасибо. Утешил.

— Да не за что. А обниматься людям, которые живут в одном доме, вполне естественно. И неопасно. И потом, не забывай — я сиамец, для меня тактильный контакт важен, если что, уважаемый педагог.

— Конечно, уважаемый Стервятник. Я хорошо помню, как ты меня чуть не прирезал.

— Ну, это когда было!

Со временем они научились переводить свою несовместимость в безопасную игру. Стервятник подкалывал Ральфа за «традиционность и консерватизм», но Ральф на провокации не велся.

— Тебя надо как следует развратить, Ральф. Твоя жизнь утекает сквозь пальцы на глазах у разочарованной публики!

— Рекс, я тебе сейчас в лоб дам, — спокойно отвечал Ральф.

— Ооо, доставь мне эту боль! — томно закатывал желтые глаза Птица и тут же сгибался от хохота.

— Иди на хер, Стервятник! — Ральф сам едва сдерживал смех.

— Я-то пойду, а вот ты останешься и очень многое потеряешь!

Стервятнику двадцать три. И он все чаще исчезает по вечерам, даже когда у него нет смены в баре. Ральф наблюдал, как Стервятник, изящный и тонкий, вертелся перед зеркалом, выгибая свою сутулую спину, готовясь к очередному свиданию. До мелочей продумывал свой гардероб и ловил его, Ральфа, взгляд, самодовольно поджимая губы, и щурился на него своей желтизной — ну скажи, скажи, что я хорош. «Чив ли я?» За каким-то чертом Ральф знает запах туалетной воды, которой душится Птица, отправляясь на свои блядки.

— Хорошо, хорош, — ворчит Ральф, пряча улыбку. — Иди гуляй уже. Осторожно там.

И Стервятник, сверкнув глазами, улетал на охоту.

Ральфу совсем не хочется представлять, что, как и с кем делает Стервятник на этих свиданиях. В конце концов, не его это, ральфово, дело. Он тоже не анахоретом живет. Но иногда ему за него страшно. Вдруг обидят? Он всякое слышал про эти гей-тусовки. А тут уж Ральф ничем не поможет. Как бы смешно ни казалось.

На полумифическое наследство не рассчитывали оба. Стервятник — потому что был равнодушен к любым делам семьи и не очень разбирался в наружной жизни. Ральф, потому что не верил в него. Семья у сиамцев была настолько странная, что даже Макса похоронили не в родовом склепе, а отдельно. И отчасти был прав. Наследство оказалось скорее прорехой, чем приобретением. Тот самый наследный дом, который должен был достаться сиамцам. Это потом уже, спустя несколько лет, перешли и деньги. Но это потом.

— Знаешь, я наивно думал, что как только Рексу передадут ключи, мы с ним разъедемся, и он начнет самостоятельную жизнь.

Когда они впервые переступили порог родового гнезда, обнаружилось, что к обитанию оно совершенно не приспособлено. Дом был запущен и бесприютен, как их покореженные со Стервятником жизни. Из крана лилась ржавчина, из камина сыпалась вековая копоть, на полу и полках, как в каких-нибудь Помпеях и Геркланумах, под слоем пыли и под обрывками старых обоев скрывались остатки былой роскоши. Отопление отсутствовало. Электричество работало с перебоями.

Сперва Ральф починил проводку. Потом долго возился с отоплением. Потом принялся за камин. Ремонт, растянувшийся на два десятилетия — вот что такое их со Стервятником жизнь. Ремонт дома и самих себя. Бесконечное гнездование, полное смысла для них обоих. В доме не осталось ни одной вещи, ни одной детали, которой бы не коснулась рука Ральфа. Чинить, подклеивать, забивать ему доставляло неожиданное удовольствие, в чем он находил и отдушину, и смысл — здесь, в отличие от педагогики, результат был виден сразу. Наступит день, когда забота о доме в буквальном смысле спасет Ральфа. Дом неожиданно увлек и Стервятника, сначала ему нравилось отстраненно наблюдать, как Ральф подправляет и ремонтирует его жилище, а потом и в нем проснулся хозяин.

Ты видел наш дом, Макс?

А потом дом стал постепенно прорастать в них. Или они в него. Дом помирил, сблизил, сплел их окончательно, окружил паутиной невероятных слухов и сплетен, дом, в который они не приглашали посторонних, дом, о котором они пекутся, как о живом существе, дом-убежище, дом-душа, в который Стервятник возвращается после своих «вечеринок», а Ральф после редких свиданий и путешествий, дом, в котором они позволяют себе многое, за пределами которого они существуют по другим правилам.

Это какие-то моменты, вспышки радости и счастья — когда они впервые затопили очищенный камин, смеялись, пили настойку Птицы, пекли в камине картошку, ели, пачкая пальцы в обжигающей копоти…

… когда Ральф с настороженным недоверием стал замечать и принимать заботу Стервятника.

… когда Птица возвращался домой с разбитым сердцем или наоборот, удовлетворенный удачно проведенной ночью. Он всегда возвращался домой и никогда не ночевал на стороне.

… когда Ральф наконец перестал себе врать и честно признался, что это и есть его семья. И другой не будет.

… когда обсуждали свои свидания и смеялись друг над другом. А Стервятник учил Ральфа, как понравиться женщинам.

… когда придумывали новые проекты и обсуждали дела.

… когда Птица обнимал Ральфа со спины и шептал в седеющие волосы «доброе утро».

— Так и живешь со своим мальчиком? — улыбается она. Губы Ральфа вздрагивают. Он смотрит, как с мягким шепотом расходится в бокале пивная пена. Они всегда пьют с ней пиво. Самая неромантичная и верная из его женщин, ни с одной из которых он так и не смог создать прочных отношений. Она единственная, кто может задать этот вопрос без задней мысли. Они слишком давно друг друга знают. Они хорошо начинали когда-то, но потом разошлись — Ральфа с потрохами сожрал Дом, а она вышла замуж, родила детей, и Ральф рад, что она не потратила свою жизнь на ожидание, потому что сейчас он может говорить с ней откровенно, не отвлекаясь на сожаления о непрожитой жизни. Сейчас они просто встречаются и болтают. Для секса Ральф находит других женщин.

— Знаешь, самым трудным оказалось перестать врать самому себе, — рассказывает он ей. — Я давно знал, что детей у меня не будет. Я понял это, когда увидел несколько десятков гробов, стоящих во дворе Дома. Я понял — если у меня появится свой ребенок, я сойду с ума от тревоги за него. Или от чувства вины, что я плохой отец. Если бы не этот случай с Рексом, я вряд ли бы решился.

— Я помню.

— Не знаю, есть ли в этом смысл? Почти половину своей жизни я ремонтирую чужой дом, забочусь о неродном человеке, который, к слову, давно уже не мальчик, ухаживаю за странными растениями, которые вряд ли когда-нибудь пустят корни в большой земле. И очень боюсь, что когда меня не станет или мы разбежимся, все это рухнет.

— Мне кажется, ты зря тревожишься. Вы живете уже больше десяти лет вместе. Не каждая семья столько выдерживает. И у вас есть дом.

С мальчиком? Мальчику уже тридцать лет. Он оказался цепким и живучим, научился превращать свои сомнительные увлечения в бизнес. Нет, не новость — Папа Птиц всегда был таким. Только Ральфа, знающего уязвимую изнанку Рекса, пережившего с ним самые темные дни и месяцы, это до сих пор удивляет. И втайне он боится в один прекрасный момент оказаться ненужным. Но вскоре произошло то, что надолго задавит этот страх совершенно другими тревогами.

… Ральф говорит долго. Тень почти не прерывает его, только задает уточняющие вопросы. И Макс вспоминает слова Рыжего о том, что живым и правда не нужны проводники, не нужны слушатели. И, казалось, оба совершенно забыли о его присутствии.