Методика Защиты (гет)

Энни пропала.

И спохватились далеко, далеко не сразу.

Была суббота, девятнадцатое декабря, дети разъезжались по домам на Рождественские каникулы. Предпраздничная суматоха загодя охватила всю школу: коридоры были увиты еловыми ветками, воздух затопил терпкий запах хвои, снег серебрился на подоконниках, в гирляндах поблескивали золотые огоньки. Последнюю неделю триместра замок полнился предвкушением чуда — и о чуде пели в гимнах жемчужные духи под сводчатыми потолками. Дети надевали под мантии тёплые свитера, прятали лица в шарфах, в любую свободную минутку выбегали на улицу, чтобы зарыться в свежий, хрустящий снег. По вечерам их не разогнать было с блестящей глади озера, по которой скользили они на коньках, а над их головами парили мерцающие ленты и шары серебристого света. От радости и озорства волшебство удавалось на диво чудесным.

Все контрольные были написаны, хвосты подчищены или просто-напросто прощены. Все чемоданы собраны, подарки — с условием открыть ровно в срок — раздарены. Дети стремились домой… несмотря на то, что могло ожидать их там в этот раз. А ведь слишком многих ожидало там остывшее горе.

Они надеялись, что радость встречи покроет его.

Были и те, кто оставался на Рождество в школе. Из учеников — всего-то пара десятков, учителей — не больше трети. И взрослые, и дети стремились вырваться из-за стен древнего замка, которые в этом году не раз содрогались из-за ударов внутри и вовне. Все устали толкаться в их шумном и тесном ковчеге. Надёжном, вместительном, но у кого не обрывалось сердце, когда над ним подымалась волна? Когда море качало его и швыряло, как щепку?..

Все слишком хотели ступить на берег, а там будь что будет.

В пятницу уроки были сокращены, чтобы дети успели собраться (пусть чемоданы стояли поперёк комнат уже с неделю, но досыпать их доверху потерянными и найденными в последний момент вещицами пришлось второпях), а, честно сказать, ещё порезвиться. Деканы грозились, что отбой будет ранний и жёсткий, но на самом деле веселье не смолкало в гостиных до трёх часов ночи. А наутро все заспанные, уже в дорожной одежде, кто-то едва не в пальто, высыпали к завтраку, галдели, трескали оладья с шоколадом, подбегали друг к другу с торопливыми пожеланиями, трижды прощались, а потом снова бежали куда-то под руку… Чемоданы с самого утра заполнили Холл, что пройти, не ударившись об кованые углы по пять раз, просто не представлялось возможным. Дети бегали вверх-вниз по лестницам, толкались, катались по перилам, проваливались с шумом и гиканьем в фальшивые ступеньки, умудрились разбудить все до единого портреты, а те, перепугавшись, что уже настало само Рождество, наперебой принялись поздравлять всех подряд.

И было всем бесконечно весело. И никто не спохватился вовремя, что Энни пропала.

Все дети без исключения отправлялись домой на поезде. Опасение, что ребёнка попробуют похитить у ворот школы злоумышленники, с помощью Оборотного зелья приняв облик родственников, захватило умы общественности, тогда как передать детей с рук на руки на платформе 9 ¾ взялся Дамблдор лично, а потому ранним утром первый отправился в Лондон. В сопровождение детей в поезде Министерство выделило несколько мракоборцев, которые ожидали на платформе в Хогсмиде, предварительно проведя проверку состава, а от школы с учениками отправлялись ещё и учителя: во-первых, до Хогсмида каждый факультет провожали деканы, а во-вторых, не только на мракоборцев была взвалена ответственность сопровождающих — среди назначенных оказался и профессор Барлоу.

Росаура еле сдержала вздох облегчения, когда на совещании Макгонагалл не назвала её фамилию среди тех, на кого свалилась эта обязанность. Месяца три назад она бы оскорбилась — сразу же подумала бы, что ей не доверяют после провального дебюта на первое сентября. Но теперь Росауре для счастья надо было мало: не трогают, и на том спасибо.

Она ещё с содроганием думала о Святочном бале: студенты на последних репетициях от переизбытка чувств не могли в такт ни одного квадрата станцевать. Столько предвкушений, мечтаний, надежд, но Росаура переживала, что всё это — мыльный пузырь, и когда они вернутся в школу за день до бала, окажется, что за две недели они всё напрочь забыли, начнутся скандалы, истерики, разорванные платья и сломанные каблуки. И кто будет виноват? Красноречивый взгляд Макгонагалл как-то пришпилил Росауру к креслу, когда речь зашла о том, что на бал следует пригласить высокопоставленных гостей и Попечителей.

Так что волнений и ответственности ей вполне хватало, чтобы порадоваться, когда её не нагрузили ещё и сопровождением детей. Сложно представить, что может быть худшей обязанностью: за стенами школы дети мигом теряют зачатки дисциплинированности, гибнут ростки осознанности. Голову кружит ветер свободы, им претит выглядеть в глазах случайных прохожих стайкой утят, которые покорно семенят за мамой-уткой, а потому начинаются всяческие выходки, а ты поди за каждым проследи. Можно, конечно, построить их парами и сцепить им руки заклятием вечного приклеивания, но, видит Бог, даже если привязать их друг к другу, дорвавшиеся до вольницы дети — сила грозная и неуправляемая, и горе тому учителю, который вынужден взять её под своё начало хотя бы на пару часов!

Росаура и Барлоу на эту тему пошутили, а потом ещё посмеялись, что в сопровождающие назначили мадам Трюк. «Доедут все, — сказал Барлоу, — а кто не доедет, тот долетит». «С пинка», — чуть слышно заключила Росаура, а Барлоу усмехнулся в своей добродушной манере.

Конечно же, списки тех, кто уезжает на каникулы, и тех, кто остаётся в школе, давно были составлены и десятки раз переделаны. Разумеется, в последний момент выяснилось, что кто-то резко передумал уезжать, а кто-то наоборот сорвался с места, вместо чемодана захватив лишь сумку.

На одном факультете учится порядка семидесяти человек. Декану нужно всех организовать, выслушать, успокоить, решить сто и одну проблему, которые возникают, когда объявлено, что до посадки в кареты остаётся пять минут, дождаться тех двадцати человек, которые рванули в туалет, разобраться с перепутанными чемоданами и забытыми вещами, вытерпеть слёзные расставания между подружками с разных факультетов, а когда уже все погрузились и отъехали, вырвать с головы клок волос и услышать, что Томми Джонсон забыл свою коллекцию значков «кажется, в тумбочке», а Лиззи Томпсон заперла кота в шкафу.

Как выяснилось позже, Энни в списке Слизнорта и не значилось. Что, тоже позже, вызвало споры между Слизнортом и старостой, которая осталась в Хогвартсе — она была убеждена, что Энни одна из первых записалась, потом какой-то четверокурсник вспомнил, что Энни дважды выписывалась, а потом опять записывалась, а Слизнорт не мог вспомнить решительно ничего.

Но всё это переливание из пустого в порожнее случилось позже, позже. В час отъезда, когда Внутренний двор был запружен школьниками и учителями, когда кто-то догадался поднять чемоданы в воздух, и они грозили снести кому-нибудь голову, когда звучали возгласы прощания и клятвенных обещаний, когда какие-то шутники взорвали десяток хлопушек и пару фейерверков… никто и не догадывался, что Энни пропала.

Слизеринцы отправлялись последними. Слизнорт, несмотря на мороз, отирал лоб белым платком. Его высокий голос на свисте метели казался особенно слабым, срывающимся, а ведь слизеринцы вели себя образцово: грузились молча, без спешки, но в темпе, чинно рассаживались по каретам без пререканий, с кем кому ехать, и Слизнорту только и нужно было, что сверить список и заглянуть в каждую карету, по головам посчитать соответствие отъезжающих и заявившихся к отъезду. Наконец, он тоже забрался в карету, и староста поддержал его за локоть — бесстрастно, но Росауре почудилась толика презрения во взгляде юноши.

Слизеринцы уважали старость постольку, поскольку она сохраняла могущество опытности и влияния. Сердобольность из жалости была им чужда. Слизнорт держался за счет наработанной годами репутации, да и не могли слизеринцы забыть тех услуг, которые он им оказывал исправно, но среди них уже негласно распространилось мнение: старик сильно сдал и заслуживает хорошего обхождения исключительно из уважения к былым заслугам, но не более того.

Росаура глядела вслед каретам, которые тянули на себе уродливые лошади с перепончатыми крыльями и унылыми мордами, фестралы. Для большинства обитателей Хогвартса кареты были загадкой — будто сами катились по крутой дорожке, а на самом деле их везли эти чудища, невидимые для тех, чей взор не опаляла смерть. Росаура начала видеть фестралов только в этом году. Вероятно, вскоре после того, как увидела белую руку, сведенную судорогой, поверх черного полотна, тогда, когда Руфус Скримджер сказал ей, что она слишком много думает об искусстве на войне, а она ответила, что от Волан-де-Морта их отличает способность видеть красоту. Тогда она возмутилась, но теперь ей подумалось, чего ему стоило терпеть её наивность, которая для него была попросту оскорбительной.

И война вломилась в её жизнь вместе с неосторожным словом — и необдуманным знакомством. Как насмешлива судьба! Тогда они днём стояли перед «Офелией», и Росаура вдохновенно говорила, что смерть может служить предметом любования, ведь в канонах искусства «нет ничего прекраснее смерти молодой красивой женщины»⁽¹⁾, а потом смерть пронеслась мимо неё с грохотом и вспышкой — и повалила кого-то наземь, и растоптала, и осталась только белая рука поверх черного покрывала. Такая же, как рука невесты датского принца, безвольная и холодная.

Но в ней не было красоты, только страх. Когда Росаура признала это, в её мироздание проникла смерть.

Росаура провожала взглядом кареты и костлявые спины кладбищенских лошадей, а в груди скребся ужас, который всегда посещает нас при соприкосновении с тем, что таится за гранью. Росаура видела смерть лишь мельком — и всё же мир утратил для неё былое совершенство. Но каким видел мир человек, который сталкивался со смертью ежедневно? Быть может, всё для него было как эти уродливые чудища, а их поступь преследовала его вернее собственной тени?

Росауре стало страшно. Ученики разъехались, бешеный ритм, в котором они все жили последние четыре месяца, вдруг замер, и она осталась одна посреди опустевшего двора. Не прошло и секунды, как из-за угла на неё набросились мысли и чувства, образы и воспоминания, от которых она так желала бы отрешиться! Доселе её спасала только работа, мелочные переживания о незаполненном журнале и непроверенных тетрадях, её спасали дети — и бодания с ними, и кривляния, и споры, и радости, и ссоры, и примирения. А теперь что?.. Она снова думает о нём, как будто всё это не заколочено намертво уже два месяца как. Право, вздор…

Обескураженная, Росаура вошла в школу. У дверей Большого зала парила Серая дама.

— Всегда так просторно становится, когда дети уезжают, — тихо прошелестела она. — Будто вот-вот и растворишься совсем…

Росаура поднялась к себе. Хорошо было бы взяться за отчёты, допроверить итоговые контрольные за триместр, посчитать количество отличных оценок и неудов в каждой группе, вычислить коэффициент успеваемости, внимательно посмотреть, какие книги нужно срочно сдать в библиотеку, а какие следует взять на каникулы, чтобы самой хоть немного разобраться в темах будущих уроков… Росаура не решила ещё, будет ли возвращаться домой на каникулы. К отцу тянуло — но за эти полгода отыскалось слишком много «но», которые недомолвками и тяготами взрослой жизни встали между ней и отцом. И неизвестно, для кого из них двоих это было ощутимее.

Росаура убедила себя, что у неё есть по крайней мере ещё два дня на бумажную волокиту, прежде чем вопрос встанет перед нею ребром, и придвинула к себе кипу контрольных четверокурсников-гриффиндорцев.

Часа полтора пролетели незаметно, даже колокол к обеду Росауру не отвлёк, но уединение её разбилось бесцеремонно: настежь дверь и хриплый голос:

— А-а, мисс Вэйл!..

Росаура удивлённо глядела на Слизнорта. Он всё не мог отдышаться и тяжело опирался на косяк двери. Но больше всего тревоги крылось в его жалкой, будто приклеенной улыбке поперёк посеревшего лица.

— Сэр, садитесь!..

Но Слизнорт махнул рукой. Она мелко дрожала. Он быстро спрятал её за спину.

— Видите ли, какое дело, дорогая… Это, конечно, лишние волнения, ничего серьёзного…

— Что случилось?

Слизнорт поднял на неё умоляющий взгляд. Росауре показалось, что он сейчас упадёт. Но он наконец ступил шаг, привычно опустил руку в карман жилета, пригладил усы, и, не глядя больше на Росауру, пошёл к окну, заговорил в нарочитой беспечности:

— Да ничего серьёзного, право… Как всегда, перестраховки, учитель не может без перестраховок… Девочка… н-да… Приезжаем мы на перрон, только нас и ждут… У нас заранее все купе расписаны, кто с кем едет, там Минерва, да… Своих унимает, они ж у неё бунтари, не то что мои, паиньки, хи-хи… Так вот, рассаживаются все по купе…

— Кто-то попал под поезд?.. — вымолвила Росаура не своим голосом.

Слизнорт повернулся так резко, что странно, как не перекрутило его пополам.

— Мерлин с вами! Что вы такое говорите?! — он прижал платок ко лбу, но тот был до того мокрый, что хоть выжимай. — Зверские фантазии… Мерлин правый, конечно же нет! Мы благополучно, повторяю вам, благополучшнейше расселись по купе, в каждом вагоне либо преподаватель, либо мракоборец, всё чин по чину, детям, конечно, нервно от такого надзора, но ничего не попишешь… Да, я обошёл все купе, как полагается, Эдриан Лайвелли, предупредительный молодой человек, он очень ответственный староста, хорошо бы ему и на старосту школы пойти в следующем году, мы с ним все списки сверили и…

— Кого-то забыли? — догадалась Росаура.

— Не то чтобы забыли, — после заминки сказал Слизнорт, кося взгляд куда-то вбок. — Одна первокурсница, Энни…

— Энни! — воскликнула Росаура. — Что с ней?

— О, да право слово, ничего! — в каком-то отчаянии воскликнул Слизнорт и вяло отмахнулся белой своей рукой. — Просто несмышлёная девица, Лайвелли сказал мне, что она десять раз то вписывалась, то выписывалась, ну, чего взять с магглорождённой…

Росаура сама не заметила, как подошла вплотную к Слизнорту. И только сейчас осознала, что на небольших каблуках даже чуть выше него.

— Что с Энни?

Он вздрогнул. В глазах, что он поднял на неё, распустился цветок постыдного страха.

— Да, право слово… Эта девочка… Вроде как отказалась ехать в последний момент. Я сверил по списку — и правда, её фамилия будто бы вычеркнута, хотя я, хоть убейте, не помню, чтобы я её вычёркивал. Ну да может, это Лайвелли или Паола постарались, они мне много помогали с организацией отъезда… Лайвелли ничего припомнить не смог, а Паола сказала, да, действительно, эта девочка, конечно, дико рассеянная, что с неё взять, магглорожденная…

— Где она?

— В поезде её нет как нет, да и мы опросили всех, ни с кем в карете её не было. Мы и так задержали поезд на четверть часа! Паола сказала, что эта Энни, верно, в последний момент передумала и осталась в школе… — Слизнорт говорил всё тише и тише, и тут голос его оборвался. Он облизал губы — те пересохли до седой корки, а по вискам его катился градом пот. Неимоверного усилия ему стоило издать булькающий звук и вымолвить: — Но в школе я её не нашёл.

Росаура сжала руки в кулаки — те дрожали. Одна часть её так и вопила: «Я так и знала!», но другая часть призывала к трезвомыслию. Росаура взяла Слизнорта под локоть и усадила на стул, не догадавшись наколдовать кресло поудобнее.

— Почему вы уверены, что её нет в школе, сэр?

— Я смотрел в гостиной. И на обеде её не было, мне сказали. С нашего факультета, милая моя, осталось больше всего студентов, тринадцать человек, но ни один не видел этой…

— Быть может, она просто гуляет по замку?

— Я стал спрашивать призраков, но…

— Она маленькая, незаметная девочка. Царит сплошная суматоха. С неё бы сталось забиться куда-нибудь в темный угол. Или… быть может, она пошла в Совятню, чтобы отправить письмо родным, что она передумала ехать? — воскликнула Росаура и в воодушевлении подбежала к окну, будто надеясь увидеть вдалеке крошечную фигурку, замотанную по уши слизеринским шарфом, что брела бы с письмом в Совятню.

Но вместо этого она увидела, что метель усилилась, а солнце наклонилось над горизонтом, готовое упасть в чёрную свою колыбель.

— Вы кому-нибудь уже говорили о ваших… опасениях? Сэр?

Когда она обернулась к Слизнорту, с расстояния пяти шагов на узком жёстком стуле он показался белой грудой теста, которое вывалили из квашни, и вот оно расползлось без формы и смысла.

— Только вам, — прошептал Слизнорт.

Росаура глядела на него во все глаза. Она понимала с самого начала, что он никому пока не открылся, но он так запросто признался… что все надежды и опасения возложил на неё, девочку, которая хороша только в том, как наломать побольше дров! У него подозрение, что ребёнок пропал, нужно же всех поднять на уши, трубить тревогу, а вместо этого он притащился к ней, мялся и заикался, а теперь ещё глядит моляще-ласково и что-то шепчет душевное.

— Вы должны срочно сообщить Дамблдору.

Слизнорт закусил губу.

— Он убьёт меня, — услышала Росаура его шёпот, почти безумный шёпот. — Убьёт!..

Росаура оперлась о подоконник. В ней самой взметнулось мрачное, леденящее чувство предопределённости, и как легко было поверить и в трагедию, и в то, что она уже безоговорочно свершилась! Дрянная напасть. Росаура мотнула головой, отгоняя отчаянный помысел.

— Ещё ничего не ясно, — громко сказала она и подошла к Слизнорту. — Вы не могли один обыскать весь замок. Девочка может быть где угодно, дети часто пропускают приемы пищи, это еще не показатель… Над ней мог подшутить Пивз, в конце концов, её могли запереть в каком-нибудь чулане хулиганы… Надо сообщить обо всём Дамблдору как можно скорее и, конечно, отыскать её, только сообща, а не втихомолку…

Нет, она прекрасно понимала Слизнорта — конвульсии больной гордости были ей хорошо знакомы. Признать, что под твоим началом произошёл недосмотр, и никто, кроме тебя, не виноват!.. Признать, подставить голову под справедливую оплеуху, выслушать презрительные слова, вынести уничижительные взгляды… Но где гордость и где — безопасность ребёнка?

— Идёмте!

— Да, да, конечно… секундочку…

Он не мог идти.

Росаура еле сдержала стон. Почему, почему снова всё свалилось на неё? Почему ей нужно принимать решение? Почему этот серьёзный, умудрённый опытом человек, заслуженный учитель, ревностный педагог, почему сейчас он оказался беспомощнее ребёнка, но перед этим добрёл-таки до её комнат и взвалил на неё всю ответственность?..

Росаура взмахнула палочкой и поднесла Слизнорту стакан воды. Он поднял на неё мутный взгляд.

— Храни вас Господь, Росаура. Храни вас…

Она выбежала из класса, не в силах выдержать его благодарностей. Быть может, она только сделает хуже. Переполошит сейчас всю школу, а Энни просто спряталась где-нибудь под партой, кем они будут выглядеть потом в глазах окружающих?.. Бестолковыми смутьянами, которые не знают, как ещё надавить на жалость, чтобы к Слизерину перестали относиться как к рассаднику зла?

Росаура бежала мимо высоких окон, а снаружи злостная метель просовывала свои длинные когти. Не может быть, чтобы Энни в такую погоду вышла на улицу, даже чтобы отправить письмо. Никто в здравом уме… Но вдруг всё-таки… Не стоит ли сразу тогда бежать в Совятню?.. Или сначала в гостиную Слизерина, а там хорошенько проверить спальню, вдруг она просто спряталась в шкафу и тихо там плачет? Бедная, одинокая, несуразная Энни! Прошло четыре месяца, а она так и не обжилась в школе, не нашла друзей. На факультете её терпели по необходимости, из-за жёсткого надзора со стороны учителей… Но обыкновенного ребёнка сломит не то что отъявленная травля, а просто положение отверженного. Особенно если ребёнку всего одиннадцать лет и до этого он никогда не разлучался с мамой.

Почему же ты не уехала, Энни? Неужели этот мерзкий мистер Крейн, твой дурак-отчим, настолько хуже всего, что принёс тебе мир волшебства? Что заставило тебя отказаться от встречи с мамой, с младшими братьями? Какая такая напасть тебя остановила?..

«А ведь тебе следовало бы знать», — сказал холодный, суровый голос внутри головы. И чья-то рука болезненно стиснула сердце Росауры.

«Ты проявила к ней неравнодушие. Она к тебе потянулась. Помнишь, как она писала матери, что её учительница «самая добрая и очень красивая»? Помнишь, как она позволяла тебе расчёсывать её волосы? Помнишь, как доверчиво смотрела на тебя, как тебе признавалась в своих злоключениях? И что ты натворила, Росаура Вэйл? Ты забылась. Ты думала только о себе и о своих страданиях».

Росаура забежала в учительскую — там пили чай профессор Стебль и профессор Древних Рун.

— Как связаться с Директором?

Обе дамы не преминули смерить Росауру надменными взглядами. Мало того, что бесцеремонна, так ещё и зарывается, молодка.

Профессор Древних Рун отпила и сцедила яд:

— Продержались до конца триместра и намерены подать в отставку? Могу вас огорчить: пока не сдадите отчётность, никто вас из школы не выпустит.

Стебль хмыкнула и потянулась за печеньем.

— Мне нужно срочно профессора Дамблдора!

— Вам так надо потревожить ещё и его своими истериками, милочка?

Росаура глядела на них во все глаза. Та её трезвомысленная часть убеждала сухо и четко объяснить им положение дел, но… обида задушила в ней благой порыв. И, вероятно, Росаура совершила бы непоправимую ошибку, если бы за её спиной не возникла Минерва Макгонагалл.

— Вы хоть сквозняк не пускайте, мисс Вэйл.

— Как связаться с профессором Дамблдором?

Макгонагалл выглядела очень утомлённой и злой. Вероятно, сажать гриффиндорцев на поезд было и правда делом не плёвым. Однако что-то было в голосе Росауры, отчего Макгонагалл тут же забыла про свои невзгоды и, взяв Росауру за локоть, вывела в коридор.

— Вы же знаете, что профессор Дамблдор в Лондоне. Он лично будет встречать Хогвартс-экспресс и передавать детей родителям на платформе 9 ¾. У вас что-то срочное? — всё-таки, если не в голосе, то во взгляде Макгонагалл проскользнула искренняя озабоченность, и это помогло Росауре решиться:

— Кажется, пропал ребёнок.

Росаура сама подивилась, как легко это было произнести. То, что Слизнорт не мог выдавить из себя несколько минут. Макгонагалл тоже поразилась этой легкости. Посмотрела на Росауру в замешательстве. Но переспрашивать и сомневаться не стала. Не стала говорить, чтобы Росаура ерунды не выдумывала. Сказала быстро:

— Кто?

— Энни. Первокурсница…

— Да, знаю, — отрывисто сказала Макгонагалл. Она достала свою палочку, похожую на учительскую указку. — Как давно это выяснилось?

— Пока ещё не выяснилось. Но её не оказалось в поезде, а в замке её тоже никто не видел. Основательно ещё никто не искал, но…

Макгонагалл взмахнула палочкой. Из неё вылетела серебристая струя — и приняла очертания полосатой кошки с характерными отметинами вокруг глаз и, дёрнув хвостом, испарилась во мгле.

— Я уведомила Альбуса, — сказала Макгонагалл, а на лицо её легла тень суровая и тягостная. — Но нам стоит начать поиски уже сейчас.

Росаура даже оробела перед этой решимостью. То, что прежде кипело в её воображении, будто обрело плоть, а потому — непреклонность.

— Быть может, она просто где-нибудь спряталась? — прошептала Росаура.

Теперь, вопреки этой непреклонности, в ней забилась надежда, что всё на самом деле не так страшно, что у неё просто тревожность взыграла, что это всё проклятая метель, прыгающие тени на стенах, холод и тишина опустевших коридоров, где говорить в полный голос стало как-то жутко, что это всё проклятый старик, у которого сдали нервы…

Макгонагалл приставила палочку к своей сухой шее, стиснутой высоким воротом мантии, и голос её разлился по стенам, проник в самые дальние уголки школы:

— ВСЕМ УЧЕНИКАМ И ПРЕПОДАВАТЕЛЯМ СРОЧНО СОБРАТЬСЯ В БОЛЬШОМ ЗАЛЕ.

Она обернулась к Росауре.

— А вы ступайте в гостиную Слизерина, во-первых, проследите, чтобы все ученики поднялись в Зал, а во-вторых…

Дверь Учительской распахнулась, показалась профессор Древних рун с вытаращенными глазами.

— Минерва, вечеринку, что, перенесли на пораньше?

Макгонагалл огрызнулась, а Росаура уже со всех ног бежала в Подземелья.

В какой-то миг она почувствовала, как по спине разлился холод. Обернулась — за нею чинно плыл призрак в старинном камзоле, не сводя с неё пустого взгляда. Значит, Макгонагалл подослала приглядывать за ней… или шпионить.

По дороге Росаура встречала тех редких слизеринцев, которые остались на каникулы в школе. Они были встревожены, но держались безукоризненно. Ещё бы они позволили кому-то увидеть их смятение: Росаура почувствовала его, только потому что сама была сшита по этим лекалам. И готова была поклясться, что они уже трижды пожалели, что остались на праздники в школе. Мысль, не окажутся ли они теперь тут заложниками, не повесят ли на них всех собак, если вдруг что, теперь вжимала их шеи в плечи, но они не опускали головы. Поднимались неторопливо, и слова не проронив в догадках, что же на сей раз стряслось.

Но Росаура сама к ним обращалась:

— Вы не видели Энни?..

Кто-то отвечал ей:

— Она разве не уехала?

Кто-то лишь качал головой.

Кто-то сказал:

— Да она ж как мышка всегда сидит, разве за ней углядишь?

Но Росауре удалось узнать, что за завтраком Энни ещё видели, правда, выглядела она потерянной — хотя иное состояние редко за ней можно было заметить.

Росаура не зря добралась до слизеринской гостиной. Там по-королевски засели двое старшекурсников, которые решили, что никакая разъярённая Макгонагалл им не указ.

Росаура старалась не встречаться взглядом с раздосадованными старшекурсниками: не была уверена, что не потупится в ответ на дерзкий вызов. Они были одни; в гостиной Слизерина всегда царила давящая тишина, потому что располагались низкие комнаты, драпированные изумрудным бархатом, под толщей Чёрного озера, и за окнами простиралась мутно-зелёная вода. Огонь в камине и тот потрескивал сухо, резко, точно рассекал поленья острым ножом. Росаура всегда боялась этой тишины; боялась и сейчас, когда на неё в надменной угрюмости глядели два старшекурсника. Она широким шагом прошла вниз по полутёмному коридору, по обе стороны которого находились двери в комнаты студентов. Селились слизеринцы по двое, но порой умели договориться, чтобы жить в одиночестве… или же отселяли тех, с кем не желали делить комнату из соображений… того, что они называли «личным пространством». Росаура встревожила тишину резким окриком:

— Все поднимаемся в Большой зал!

Один из старшекурсников сказал негромко, с ледяным презрением:

— Там ничего лишнего.

— Но вы всё ещё здесь, — отрезала Росаура и пошла дальше по коридору, заклятием распахивая двери направо и налево. Вопиющее вторжение, но Росауре жутко стало от холодной насмешки в словах старшекурсника, который уверял её, что там «ничего лишнего».

Комнаты первокурсников располагались совсем недалеко, их селили ближе к гостиной, чтобы они не потерялись в длинных, извилистых коридорах, похожих на змеиные норы, что уходили вглубь и вниз.

Как Росаура и опасалась, Энни жила одна. Табличка на её двери была испачкана чем-то чёрным, будто сажей.

— Это что ещё? — она не сомневалась, что старшекурсники и не сдвинулись с места.

— Грязь, мэм.

— Разве это достойно факультета, чтобы мебель была в таком состоянии? У вас, что, эльфы не убираются?

— Убираются, мэм. Чистота у нас идеальная. Но есть издержки, с которыми приходится мириться.

В этот миг от Росауры отступил страх. Ей стало стыдно — захотелось притоптать его, подлого, ногами. Эти два старшекурсника, способные, видные юноши, стояли и усмехались, за все свои обиды решив осудить ни в чем неповинных детей. «Грязь», вот оно что. «Грязная кровь». Отцы этих юношей, Росаура знала, пару недель назад были осуждены на пожизненное заключение. Если бы Дамблдор не добился отмены смертной казни в начале декабря, то они остались бы сиротами. Матери обоих тоже оказались под следствием. И теперь, лишённые счастья вернуться на каникулы в разорённое родное гнездо, они только крепче вцепились в губительные идеи, во имя которых их отцы прятали лица под масками и убивали, жгли и пытали. Но эти юноши теперь утешаются тем, что их отцы «пострадали». В них нет ни капли стыда, раскаяния или хотя бы осознания, почему так случилось, в чем настоящая беда — только дьявольская гордость и самообман.

И таких стоило бояться?.. Их можно было только пожалеть.

Росаура зашла в комнату Энни. Темно и неуютно было там. Вещей немного, они не то чтобы разбросаны, но валяются как-то неприкаянно, убого в роскошном убранстве темного дерева и бархатных гобеленов. Посреди комнаты — раскрытый чемоданчик, и Росаура вспомнила, как заставила его легко оторваться от земли и уложиться на багажную полку первого сентября… Запалив огонёк на кончике палочки, Росаура оглядывала смятое постельное бельё, которое стирали явно без должного усердия, распоротую подушку, наспех зашитую… А в щель между кроватью и стеной опрокинулся плюшевый зайчик.

Росаура до крови закусила щёку.

«Ты могла знать, что творится что-то неладное», — цедил ледяной голос внутри головы.

Росаура выдвинула ящик комода. Бельишка у Энни было так мало, что глубокий ящик отозвался эхом.

«Эта девочка была единственным оправданием, зачем ты, Росаура Вэйл, занимаешь это место, но и здесь ты оплошала».

Росаура оправила покрывало на кровати и замерла. Над изголовьем было выцарапано, будто ножом:

«Маггловыродка».

После Росаура бежала по узким сырым лестницам наверх, в Большой зал, где уже полчаса как все должны были собраться, думая об одном: тёплой мантии и сапожек с меховой подбойкой в комнате Энни не оказалось.

«Ты это допустила. Ты разве не видела, как ей одиноко, что с ней никто не дружит? Разве забыла, как она к тебе льнула, как доверяла? Ты могла бы поговорить с ней. Что тебе стоило бы оставить её после уроков, пригласить вечером к себе под предлогом дополнительных заданий, а на самом деле — чтобы она просто не чувствовала себя покинутой и никому не нужной? Но нет, ты предпочла обмусоливать своё «проткнутое сердце», а маленький ребёнок — ишь, много чести! Кто, кроме тебя, мог бы ей помочь? Слизнорт? Макгонагалл? Сам Дамблдор? Нет, именно тебя судьба ей послала. А ты её подвела».

Зал уже преобразился: Росаура никогда прежде не проводила в школе зимние каникулы, но слышала, что для трапезы оставляли лишь один стол, который ставится посередине, и все сидят за ним вместе: и преподаватели, и студенты. Нынче уже было так, вот только преподаватели места себе не находили, а студенты сидели на лавке разобщенно, нахмуренные и явно недовольные, перешёптывались. Росаура сразу же бросилась к Макгонагалл, а та сама подалась навстречу:

— Её нет в гостиной, и скорее всего…

— Директор прислал весточку, — заговорила Макгонагалл с излишней поспешностью, и рот ее поджался то ли в раздражении, то ли в тревоге. — С минуту на минуту прибудут…

— Мракоборцы!

Мальчишки не сдержали возгласа, когда двери распахнулись, и в Зал вошли трое. Шаг был стремителен, движения точны, и сумрак лежал на их лицах. На тяжёлых воротниках чёрных мантий ещё не растаял снег.

Росаура безотчётно подалась вперёд, удивляясь, как, оказывается, знакома ей эта чеканная походка. Вмиг её грудь сдавило невыразимое чувство… Но среди вошедших ей был знаком только Фрэнк Лонгботтом, однако было в его облике что-то, отчего не в первую же секунду Росаура узнала его. Когда он приблизился к Макгонагалл и заговорил, Росаура поняла: суровая прямота и тень горечи у рта — и ни следа балагурства или радушной теплоты. Потери изменили его за пару месяцев или того требовало нынешнее положение дел? Росаура не успела даже поздороваться, а Фрэнк будто её не замечал, объявив громко и сухо:

— Заместитель главы мракоборческого отдела Фрэнк Лонгботтом. Я и мои сослуживцы прибыли для поисков пропавшей студентки. Убедительно просим вас всех, и взрослых, и студентов, сотрудничать со следствием.

Стоило Фрэнку назвать вещи своими именами, как все тотчас притихли. Дети посматривали на учителей, желая поддержки и утешения, но сами взрослые застыли в смятении, заслышав свист гробовой доски, что грозила упасть и прикончить их карьеру. Будто ощутив общее замешательство, в разговоре решительно взял на себя новый человек: вместе с Фрэнком и его долговязым рыжим напарником прибыла молодая колдунья, высокая, статная, с короткими белокурыми волосами, чьё лицо было бы миловидным, если бы не жёстко стиснутые челюсти и надменный прищур глаз. Поначалу она шла позади, но стоило Фрэнку представиться, как она вышла вперёд, откинув голову, и пресекла громко и чётко:

— Доротея Сайерс, Комитет по ликвидации нежелательных последствий.

О Комитете, который выдумал Крауч сразу после падения Тёмного лорда и сам же его возглавил, много писали в газетах — непременно хвалебное — и ещё больше ходило слухов, опасливых и брезгливых. Мракоборческий отдел был совершенно обескровлен: личный состав чрезвычайно поредел, большинство опытных офицеров-дознавателей и сыщиков вышло из строя (а тем, кто сумел выжить и не прописался на больничной койке, доверия Крауча было мало как «людям Дамблдора»), и поэтому понадобился новый орган, который отвечал бы вызовам послевоенных времён. Здесь специалистам вовсе не требовалась длительная подготовка, поскольку назначение Комитета было прежде всего карательное. Разве что газеты называли это словом «миротворчество».

Эта Доротея Сайерс, в алой мантии под чёрным плащом, препоясанная широким ремнём, в высоких сапогах, что чеканили каждый шаг металлом, смотрела гордо и властно: она была той силой, с которой теперь всем приходилось считаться. И, стоит признать, она не замедлила претворить свои полномочия в бурную деятельность (или её подобие).

— Офицер Лонгботтом "убедительно просит" вас сотрудничать со следствием. Как любезно с его стороны. А я скажу ещё разок: пропал ребёнок. Всех, кто остался в школе, и студентов, и персонал, необходимо собрать в одном месте и не выпускать ни под каким предлогом. Вы в первую очередь подозреваемые, господа. Сейчас младший офицер Уильямсон, — она кивнула рыжему, — составит список присутствующих.

Уильямсон, в нерешительности поглядев на Фрэнка, все же достал перо и пергамент, но Макгонагалл, что на миг опешила от такого напора, тут же свела брови под острым углом.

— В школе распоряжается Директор, и никто из её обитателей не может быть задержан без предъявления обвинения!

— Где же Директор? — ничуть не смутилась Сайерс. Её звонкий, холодный голос разносился по залу, словно жестокий сквозняк. Все замерли и глядели не без враждебности, но уже что-то затравленное было во взглядах, как бывает, когда человек понимает, что на рожон лучше не лезть.

— Профессор Дамблдор в Лондоне, он подготавливает встречу детей и родителей на платформе 9 3/4, — вступил Фрэнк. — Пока нам придётся действовать самостоятельно. И всем действительно лучше собраться…

— «Самостоятельно»! — усмехнулась Сайерс жёстко. — Без добренького дедули уже и шагу ступить не можем, а, Лонгботтом? Так-то он вас всех подмял!

Глаза Макгонагалл гневно сверкнули. Фрэнк нахмурился, кто-то зашептался. Сайерс лишь усмехнулась и обернулась к студентам и преподавателям:

— Положение чрезвычайное, но, конечно, для Хогвартса в порядке вещей. Здесь принято спускать с тормозов даже такое происшествие, как доведение до самоубийства, что уж говорить об исчезновении студента! К счастью, мистер Крауч больше не собирается смотреть на это сквозь пальцы. Заразу вычистим и в вашем медвежьем углу.

— Подать вам метёлку, мисс? — не выдержал кто-то из старшекурсников.

Сайерс ухмыльнулась. Уперев руки в бока, приблизилась к старшекурсникам. Они ответили ей кривоватыми ухмылками, но в следующий миг их сменили гримасы растерянности — из кармана Сайерс вылетел пергамент и острое чёрное перо, что тут же начало строчить неистово под бодрый голос хозяйки:

— Ваше имя, мистер?..

— Кроули… Я…

— Вы готовы дать показания, мистер Кроули?

— Я не…

— Вы знали пропавшую?

— Да она вообще мелюзга с другого факультета, откуда мне её знать!

— С какого факультета?

— Со Слизерина этого вонючего!

— У вас враждебное отношение к этому факультету?

— Нет! То есть…

— Ваши высказывания полны агрессии. Случалось вам вступать в конфликт со студентами Слизерина?

Яд судорожных мыслей отравлял сознание Росауры:

«Вот какой Крауч хотел бы меня видеть. И он, верно, тоже… Такой я была бы ему нужна. А, может, именно с ней он и…»

Она сама не заметила, как возненавидела Доротею Сайерс до темноты в глазах.

— Скажем так, мисс, — вступил за растерявшегося товарища его сосед, — деньки такие, что у всего общества конфликт со всякой швалью, которая из змеиного гнезда выползла, нет разве?

Сайерс смерила его цепким взглядом.

— Следите за новостями, мистер?..

— Браун. У нас тут своих новостей хватает.

— Всё, что вам известно, советую выложить сейчас добровольно, а не когда дело дойдёт до допросной.

— Немыслимо! — воскликнула Макгонагалл. — Кто дал вам право допрашивать студентов, да ещё и запугивать их!

Сайерс обернулась на Макгонагалл. Ей хватило гонора (или недостало ума) глядеть на декана Гриффиндора свысока.

— Комитет по ликвидации нежелательных последствий, профессор. Наши полномочия достаточно широки. За это проголосовало большинство избирателей, так что не будем тратить время на вопли о варварстве и диктатуре. Итак, мистер Браун, разъясните, что вы имели в виду под «своими новостями»? Напоминаю, что всё может быть использовано против вас…

Двери распахнулись, и в Зал с гулкими шагами вошёл Хагрид, весь в снегу по самые глаза.

— Извиняюсь, профессор Макгонагалл, только управился с фестралами, надоть было их свежей конинкой подкормить…

Огромный человек, занесённый снегом, косматый, в меховой шубе, точно в звериной шерсти, мог бы напугать любого, но Доротея Сайерс решительно шагнула к нему и прежде, чем Макгонагалл или Фрэнк спохватились бы, заговорила жёстко и быстро:

— Это вы — Рубеус Хагрид, лесничий?

«Зачем она спрашивает? Ей ведь нет и тридцати. Она училась здесь семь лет, как она может не знать, что перед ней Хагрид?..»

— Он самый, я, — отвечал ещё ничего не заподозривший Хагрид.

— Вам знакома эта девочка? — Сайерс взмахнула палочкой, и перед Хагридом возникло чуть смазанное изображение Энни.

— Ах, Энни! Святая душа, скажу вам, — заулыбался Хагрид, но тут же спохватился: — А чего вы о ней спрашиваете?

— Это правда, что эта девочка приходила к вам в вашу хижину?

— Бывало, — простодушно пожал плечами Хагрид. — Я её того, кексиками угощал, а то она ж заморыш такой, ясно дело, за общим столом ей кусок в горло не лезет, не позавидуешь магглокровке, которая за слизеринский стол угодит. А ещё ей шиншилы полюбились очень, одинокая ведь девчушка, как-то не сладилось у ней с одноклассниками, вот и повадилась за их детёнышами ухаживать. А как единорожица у нас разродилась…

— Итак, она приходила к вам домой и проводила там время… как часто?

— Да в недельку пару раз да заглянет!

— Какого характера были ваши отношения с этой девочкой?

— Чегось? — мотнул головой Хагрид. — Ну, хвастаться я не люблю, но хотелось бы за товарища ей пригодиться…

— Хагрид! — не выдержала Макгонагалл. Под гневным прищуром плескалась жестокая тревога. Перо у плеча Сайерс так и брызгало чёрными чернилами. Улыбка на лице Сайерс была улыбкой волчицы.

— Девочка посещала вас в компании одноклассников?

— Прекратите! — разъярилась Макгонагалл. — Как это понимать, Фрэнк, кого вы привели с собой в школу?!

Но Фрэнк Лонгботтом лишь угрюмо закусил губу, и Росаура поняла: под шумок мракоборцев низвели до положения силовиков без права голоса.

— Отвечайте, Хагрид! — рявкнула Сайерс.

— Хагрид, не отвечайте! — рыкнула Макгонагалл.

— Да чего тут за секрет, что ли, большой, — развёл руками Хагрид, — говорю ж, не сошлась она с одноклассниками…

— Значит, одна?

— Нут-ка…

— Значит, пропавшая девочка сошлась с вами коротко и минимум дважды в неделю оставалась с вами наедине в вашем доме. А вы её… — Сайерс демонстративно заглянула в пергамент с протоколом и с издёвкой произнесла: — «Кексиками угощали».

Тишина разъедала их сердца, точно кислота. Видеть презрительную усмешку Сайерс было невыносимо. А она ещё и процедила со злобой:

— Значит, Дамблдор поощряет, что в его школе маленькие девочки во внеурочное время уединяются с… большими дядями. Разумеется, за чашечкой чая, мы ж англичане гребанные. Уильямсон! — рыжий стажёр-мракоборец встрепенулся. — Арестуйте этого… человека.

Уильямсон нерешительно вскинул палочку, кто-то отшатнулся, кто-то взвизгнул; Хагрид поглядел на стажёра, как глядел бы слон на комара; его мысли занимал совсем другой вопрос:

— Это вы, мисс, придумали себе что-то. Что случилось-то? Неужто с Энни что?

— Разыгрывать дурачка всегда удобно, — осклабилась Сайерс. — Уильямсон, выполняйте!

— Не трогайте Хагрида!

Студенты заголосили. Младшие просились уйти, старшие негодовали. Профессора терялись, унимать детей или присоединить к общему шуму и свои возмущённые голоса. Сайерс пару секунд с каменным лицом наблюдала нарастающую бурю, а потом коротко бросила:

— Если они не уймутся, мы будем допрашивать каждого с пристрастием вон в том чулане. Ордер у меня есть.

Макгонагалл опешила, её тонкое лицо залила краска гнева. Рука дёрнулась к рукаву: что ещё требовалось, чтобы довести львицу до приступа ярости — лишь пригрозить её львятам! Фрэнк оценил ситуацию мгновенно, и его громкий голос перекрыл гул недовольства:

— Тихо! Никто не причинит вам вреда. Никаких арестов до предъявления настоящих обвинений! Уильямсон, отставить! — Уильямсон, впрочем, и не горел желанием приближаться к Хагриду хотя бы на шаг. Сайерс нахмурилась, но Фрэнк продолжал: — У нас общая цель: спасти девочку. Никто не хочет, чтобы сегодняшний день закончился трагедией. Мы должны действовать сообща. Я не думаю, что среди собравшихся найдётся человек, который считает, что одиннадцатилетний ребёнок должен стать жертвой чьей-то злобы или нашего промедления.

— Оказываете сопротивление следствию, Лонгботтом? — Сайерс вскинула бровь.

— Вы хоть бы не позорились, Сайерс, — кратко отрезал Фрэнк, но Сайерс лишь усмехнулась и кивнула Макгонагалл.

— Вижу, вы не ожидали, что за дело возьмутся всерьёз. Мракоборческий отдел насквозь коррумпирован, это давно ясно, и Дамблдор, очевидно, с помощью «своих» людей как всегда надеялся скрыть неудобную правду. Так вот, — Сайерс возвысила голос и обвела всех собравшихся взглядом, в котором за насмешкой сквозила откровенная злоба, — хочу поставить всех в известность, что ответственность за исчезновение студента разделят все причастные во всей полноте!

Звенящая тишина разбилась тонким всхлипом — кого-то из девушек придушила паника.

— Отпустите нас! — закричала пятикурсница с Пуффендуя. — Да мы эту девчонку в глаза не видели!

— Вас триста человек студентов на всю школу, — жёстко сказала Сайерс, — все друг друга знают. И каждый из вас даст мне подробный отчёт о своих действиях со вчерашнего вечера до настоящего момента. Главный же подозреваемый будет помещён под временный арест до обнаружения…

— Вы… вы не имеете права! Моя мама работает в Отделе магического правопорядка…

— Да что с этой девчонкой случилось-то? — воскликнула одна девушка. — В туалете небось заперлась и рыдает!

— Замок уже обыскали призраки, — делился кто-то сплетнями, — её нигде нет.

— Точнее, живой нигде нет…

— Но кому это выгодно? — рассуждал когтевранец в круглых очках. — Какой мотив преступника?

— Заткнись, Шерлок. И нарглу понятно, что это Хагрид её…

— Фу, Майк, как тебе не стыдно!

— А тебя, Джесси, никогда не напрягало, что у нас лесник — полувеликан? Они б ещё тролля на должность привратника взяли. Я б посмотрел тогда на маленьких девочек…

— …В школе постоянно творится какая-то дичь, а мы должны заткнуться и делать вид, что так надо, мы ж волшебники, что экстренные ситуации помогают раскрыть наш потенциал, ага, держи карман шире. Я имею право получить образование без рисков для жизни — вот, наконец-то кто-то почесался. Толковая девица эта Сайерс, глядишь, разрулит ситуацию.

— Так разрулит, что пришьет тебе срок за совращение малолетних. Лучше б молчал, Лайнус.

— Вот реально, ты хочешь, чтобы мы строем на занятия ходили? Или вообще на поводке.

— Тогда никто точно не потеряется.

Пока голосили студенты, переговаривались преподаватели, Фрэнк перебрасывался парой фраз с Макгонагалл, а Сайерс хмурилась, Росаура думала об одном: они теряют время. Они теряют время, а Энни пропала!

— Чего мы ждём? — воскликнула Росаура. — Энни нет в замке! Я была у неё в комнате, там нет тёплой одежды и сапог, она, верно, пошла гулять, скорее всего, в Совятню. Наверняка она спряталась там от метели!

Макгонагалл оглянулась на Росауру, и по её напряжённому лицу промелькнуло выражение признательности. Она горячо кивнула:

— Я согласна с вами, надо скорее…

— Кто вы? — обернулась к Росауре Доротея Сайерс. — Какой курс, факультет?

Росаура вспыхнула, а вместе с тем страх уколол её: называть своё имя было чревато тем, что оно тут же будет занесено в протокол. А там… любое неловкое движение, и всех собак повесят…

Но тут раздался голос Макгонагалл, и Росаура ушам не поверила — так полнился он горделивым возмущением:

— Профессор Вэйл — учитель.

Но Сайерс это не впечатлило, скорее, позабавило.

— Вот как? И какую дисциплину преподаёте?

— Защита от тёмных искусств.

Сайерс уже не забавлялась — она насмехалась:

— И какой у вас стаж?

— Я преподаю первый год, — Росаура хотела бы произнести это с вызовом, но вышло блекло. Сайерс усмехнулась.

— Никто в здравом уме не пойдёт работать в этот сумасшедший дом, вот и берут вчерашних выпускников? Вполне в духе Дамблдоровского маразма, — и, пользуясь возмущением всех, кто оскорбился бы этой фразой, быстро добавила: — Вы не ответили на вопрос, мисс Вэйл.

— Какой вопрос?

— Какой факультет вы окончили?

— Слизерин.

— Немаловажное уточнение! — Сайерс возвысила голос. Чёрное перо у её плеча что-то категорично подчеркнуло в пергаменте. — Вы сказали, что были в комнате пропавшей девочки.

— Да, я сразу…

— Значит, вы имеете доступ в слизеринскую гостиную?

— Конечно, и любой преподаватель…

— Нет, не любой, — отрезала Сайерс. — В гостиную имеет доступ только декан и Директор, а также тот, кто имеет принадлежность к факультету. Значит, вы могли в любой момент посетить гостиную Слизерина.

— Но я была там только полчаса назад, потому что была вероятность, что Энни там, просто не хочет выходить!

— Вы осведомлены о её привычках?

— Энни плохо прижилась на факультете, это всем известно.

— Почему её не перевели на другой факультет? Если это всем было известно?

— Мы не переводим детей между факультетами, — заговорила Макгонагалл. — Распределение — это не просто формальность, это древний обряд…

— Доводить ребёнка до невменяемого состояния ввиду травли и одиночества тоже, видимо, древний обряд этого заведения, — отсекла Сайерс. — Итак, вы, мисс Вэйл, тесно общались с пропавшей?

Росаура хотела вспылить, но чья-то холодная рука уже давно пыталась остудить её. Этой рукой были материнские советы и наставления, та манера поведения, которую мать пыталась привить Росауре, вечно досадуя на её излишнюю горячность.

«Осторожнее, осторожнее! — будто твердил материнский голос. — Ты ходишь по краю!»

— Я общалась с Энни ровно столько же, сколько и с другими студентами, — сдержав гнев, холодно произнесла Росаура. — И будь на месте Энни любой другой студент, я бы задавала свой вопрос: чего мы ждём? Если девочка на улице, то каждая минута на счету! Надо скорее идти…

Краем глаза Росаура заметила одобрительные кивки преподавателей, гордость в глазах Магонагалл, но всё оборвалось с железным:

— Вы никуда не пойдёте. Вы подозреваемая.

Росаура опешила. Фрэнк покачал головой:

— Как и все, кто находился в школе на момент, когда девочка пропала.

— Но девочка могла пропасть ещё утром, когда в школе было триста человек, — воскликнула Макгонагалл. — Получается, вы упустили большую часть подозреваемых, господа.

— Верно, — усмехнулась Сайерс. — Но мисс Вэйл — одна из главных подозреваемых.

— Это потому что я слизеринка? — тихо произнесла Росаура.

— Да, — просто ответила Сайерс. — У вас есть доступ в гостиную Слизерина, вы сами это признали. А в школе только два профессора — выпускники Слизерина.

В этот момент Росауре стало страшно за Слизнорта. И тут же она поняла, что в Зале его нет… Сайерс сощурилась.

— Где декан Слизерина?

Все стали оглядываться. Макгонагалл нахмурилась:

— Он ведь был…

— Он сопровождает детей в поезде, — выпалила Росаура. — Он уехал ещё утром, он в поезде с Дамблдором.

Выражение удивления на лице Макгонагалл было слишком явным. Чего гриффиндорцы категорически, даже сказать, принципиально не умели — так это лгать и притворяться. Сайерс усмехнулась:

— Видите, мисс Вэйл, все собаки на вас.

— Тогда и Директор — главный подозреваемый! — вспылила Макгонагалл.

— Разумеется, — улыбнулась Сайерс. — Как только он изволит явиться в школу, мы примем меры.

Сказано это было настолько просто и с явным удовольствием, что Росаура прозрела. Она увидела как на ладони подлую, жалкую зависть Бартемиуса Крауча, которой, очевидно, и был вдохновлён этот трагифарс.

Без участия Дамблдора возвращение к мирной жизни растянулось бы на долгие месяцы, — все об этом говорили. И эти толки, порой выстреливающие в интервью с именитыми чиновниками на передовицах газет, приводили Крауча в бешенство. Выборы были перенесены на середину января, и если поначалу Крауч был очевидной кандидатурой, то за два месяца всё больше голосов сливалось в общий хор, что никому так не причитается кресло Министра, как Альбусу Дамблдору.

Сам Дамблдор интервью принципиально не давал, если какому юркому репортёру удавалось перехватить Директора Хогвартса, то отделывался шпилькой-другой, из чего не вполне понятно было, кокетничает ли Дамблдор, отвергая всякую возможность стать Министром, или его всерьёз настолько не интересуют вопросы власти, что он находит уместным шутить об этом через два слова? Росаура слышала, как учителя шепчутся в Учительской: кто-то говорил, что Дамблдор никогда не покинет Хогвартс, что дети ему дороже, а кто-то горячо настаивал, что именно теперь надо принести в жертву свои симпатии и встать у руля, когда «наш корабль так штормит». Кто-то называл игру Дамблдора притворством и хорошей рекламной кампанией, а кто-то возмущался, стоило и тени подозрений в чистоте намерений лечь на доброе имя Директора. Сама Росаура мельком поглядывала на Дамблдора и видела в глубине его глаз непомерную усталость, спаянную с железным упорством. Он не собирался оставлять свой пост, но он был у него один — пост Директора Школы чародейства и волшебства.

А Бартемиусу Краучу плевать было на пропавшего ребёнка. Доротее Сайерс плевать было на пропавшего ребёнка. Бартемиусу Краучу до колик нужен был малейший повод, чтобы пошатнуть величие Дамблдора. Доротее Сайерс нужен был малейший шанс выслужиться. Намеренно или просто идя на поводу у своих амбиций, Сайерс задерживала следствие, не давала перейти к решительным действиям: девчонка, обрядившись в красивую форму, с лицензией в кармане, была ослеплена властью и не могла даже осознать настоящей беды, что усугублялась с каждой секундой промедления. А Крауч… ему было бы на руку, если бы под носом Дамблдора школьница не просто исчезла, а просто-напросто сгинула.

И такие люди… с ними надо было играть по другим правилам. Пока Макгонагалл задыхалась от возмущения, Фрэнк хмурился и кусал губы, иные профессора стушевались (боясь, что их имя тоже окажется в протоколе, а на репутации — позорное пятно), студенты же с увлечением ждали развязки, Росаура поняла, что с такими людьми нельзя бодаться лоб в лоб, как считали делом чести все эти гриффиндорцы, — сокрушат и только утвердятся в своей правоте. Нет, таких можно было загнать в угол исключительно их же методами.

Конечно, внешние дела отрывали Дамблдора от школы. И Крауч пытался этим воспользоваться. Росаура была уверена, что он перестал испытывать в ней надобность, однако на второй день ноября зачарованная книжечка вновь налилась алым и принесла известное требование докладывать обо всём, что происходит в школе. И Росаура, посомневавшись, проигнорировала этот приказ. Она больше не хотела иметь с этим ничего общего. Однако потом её, как говорили детки, «переклинило», и Крауч как чувствовал — когда она пребывала на пике своего ожесточения, он прислал ей надменного филина с кратким, хлёстким, но веским письмом, где требовал лояльности.

«Отпрыски преступников, — писал он, — находятся в школе под носом учителей. И никто не чует опасности. Это — дети своих отцов, которые полностью разделяют их преступные взгляды. Теперь, когда родители загнаны в угол и правосудие ставит точку в списке их преступлений, дети могут предпринять отчаянные шаги, как это свойственно юношам. Чтобы предотвратить это, ваша гражданская обязанность — сообщать обо всём лично мне. Вот список фамилий, которые требуют вашего пристального внимания: Джефферсон, Селвин, Фоули, Макнейр, Гойл, Эйвери, Крэбб, О’Нейл, Лоу, Кингсберри…»

В середине ноября она была в шаге от того, чтобы не перебежать обратно к Краучу под крыло. Однако остатки совести, участие Барлоу и некоторые события остановили Росауру от отчаянного поступка. Первые дня три, как она принялась игнорировать алый переплёт, её трясло от страха, что в следующий раз филин прилетит с прямыми угрозами, однако этого не произошло. У Крауча были дела поважнее, чем бодаться с непокорной перебежчицей. Ближе к середине декабря Росаура совсем думать о нём позабыла — Конрад Барлоу приучил её занимать свой разум пищей более полезной и вкусной. Но слизеринская привычка всему знать цену и не разбрасываться важными вещами и связями удержала Росауру от импульсивного порыва швырнуть зачарованную книжечку в огонь. Нет, она до сих пор носила её с собой в потайном кармане мантии.

Именно теперь это так сыграло ей на руку!

Росаура надела самую убийственную улыбку из матушкиного арсенала и шагнула к Доротее Сайерс. Взяла её за пуговицу форменной мантии, прищёлкнув коготком.

— Можно вас на пару слов, мисс Сайерс?

Та вскинула бровь, но Росаура одарила её взглядом из разряда «вы же понимаете, о чём я…», и Сайерс заинтересовалась. Они отошли к камину, оставив позади напряжённых зрителей, и Росаура разыграла сцену: не давая Сайерс сделать первый ход, пользуясь её любопытством, Росаура потянулась в потайной карман за пазухой и под слова:

— Итак, вы — Доротея Сайерс… меня предупреждали, — вынула зачарованную книжечку, которая давно уже не напоминала о себе алым мерцанием, но Росаура ставила на то, что Крауч, человек практичный, убедившись в пригодности того или иного инструмента, пускает его в оборот.

И не прогадала — взгляд Сайерс чуть метнулся, стоило ей увидеть средство связи с начальником. А Росаура, не расставаясь с улыбкой, открыла книжечку на нужной странице, которая ещё хранила следы обращений Крауча к ней. Не нужно было, чтобы Сайерс вчитывалась в рубленые строки — главное, чтобы Сайерс распознала почерк начальника.

— Вы хорошо держитесь, — улыбнулась Росаура, занеся перо над страницей, — единственное, мистер Крауч ожидал отчёт о том, как далеко вы продвинулись, уже полчаса назад. Вы, с позволения сказать, слишком много времени потратили на Хагрида. Здесь и так всё ясно, не так ли?

— Стойте.

Росаура удержала кончик пера в миллиметре от страницы. Улыбаясь ещё тоньше, подняла на Сайерс невинный взгляд и с ревущим удовлетворением отметила, как тревога выбелила той лицо.

— Что вы намерены ему сообщить? Он ничего не говорил, что…

— Ну конечно, он ничего не говорил. Иначе вы были бы готовы к проверке заранее, а вам ли не знать, как мистеру Краучу важна чистота эксперимента, — Росаура с елейной улыбкой глядела Сайерс прямо в глаза и позволила себе паузу, прежде чем задать вопрос, на который она представила, как всаживает нож в грудь соперницы по самую рукоять: — Итак, какой у вас стаж?

Сайерс ощутила, как глубоко может войти острие даже столового ножика для ростбифа.

— Первый год… То есть, Комитет-то образован только в ноябре. А до этого…

— Да-да, конечно. Я не сомневаюсь в вашем профессионализме, мисс Сайерс, просто сейчас он проходит проверку в, скажем так, полевых условиях. Ваш испытательный срок как раз два месяца, если мне память не изменяет. Ах, да, я полагаю, вы ведь не подумали, что Дамблдор в свою очередь взял бы на должность профессора Защиты… вчерашнего выпускника… без серьёзных на то оснований?

Росаура внушительно взвесила на ладони зачарованную книжечку, но присовокупила многозначительной улыбкой. Улыбкой, которую можно было бы счесть как обещание выдернуть нож из раны, если удастся прийти к определённому соглашению. Сайерс медлила не более секунды, прежде чем кривовато усмехнуться.

— Ну и дурдом здесь, — обронила она. — Давно пора было прижать их к ногтю.

«Какая же ты ещё девочка, дорогуша, — думала Росаура, отвечая ей согласной улыбкой. — И не стыдно так хвост-то распускать? Ах, на эти грабли мы уже наступали…»

— Вам это прекрасно удаётся, — пропела Росаура. Но в глазах Сайерс полыхнул огонь, и в голосе металл лязгал уже не для устрашения, но от едва скрытого гнева:

— Моего младшего брата по весне тут затравили до нервного тика, теперь вон, дети пропадают. Немудрено. Закрытая система, куда вот так просто с проверкой не нагрянешь, всё держится на авторитете этого маразматика, а он только и знай, что углы сглаживает. Мистер Крауч сколько лет уже бьётся, чтобы сделать систему образования прозрачной, чтобы родители могли видеть, что в школе с их детьми творится, чтобы общественность видела, кто допущен до преподавания…

— Вы получили дальнейшие инструкции?

Сайерс вновь напряглась.

— Разве были изменения?

— А вы проверьте.

Сайерс поспешно достала из внутреннего кармана очень похожую книжечку. Вскинула голову.

— Ничего.

— Тогда слушайте меня, — Росаура вложила в эту фразу весь свой дар убеждения, к счастью, развивать его ежедневно, вдалбливая в упрямые головы прописные истины, ей предоставлялась прекрасная возможность вот уже полгода. Она сделала вид, что вычитывает что-то в старых строках Крауча и резко добавила в голос льда: — Девочку надо отыскать вот что бы то ни стало до возвращения Дамблдора.

Сайерс нахмурилась.

— Мистер Крауч давал иное распоряжение. Наоборот…

— Нужно поставить Дамблдора перед фактом! Вы не работали с этим человеком бок о бок несколько месяцев, мисс Сайерс. Вы не знаете, как он умеет выходить сухим из воды. Он придёт и по щелчку пальцев уладит ситуацию так, как ему будет выгодно, и чёрта с два вы что-то сможете доказать. Надо действовать сейчас, а когда девочка будет у нас, может, удастся вывезти её в больницу святого Мунго, осветить случай в прессе… Поймите, если Дамблдор придёт, ни один слух не вырвется за ворота школы! И если для этого потребуется ещё один несчастный случай… Впрочем, скорее, два. Видите, как я рискую, открыв вам свою роль. Но я делаю это ради нашего общего дела, надеюсь, мистер Крауч простит мне эту инициативу…

Со стороны их разговор можно было бы принять за непринуждённую беседу, ведь Росаура не допускала, чтобы её голос возвысился хотя бы на пару тонов, хоть изнутри её надрывала ярость. Она ненавидела всей душой эту Доротею Сайерс, но ради Энни, которая была всё это время где-то там, на холоде, под метелью — о, Росаура в этом не сомневалась — можно было пожать руку и дементору, а что эта Сайерс — так, мелкий бес с большими полномочиями.

Жалкий блеф Росауры раскрылся бы вмиг, вздумай Сайерс взглянуть на «распоряжения начальства» в её зачарованной книжечке. Но Росаура верно просчитала, против кого играет. Властолюбивая и заносчивая Доротея Сайерс сама же преклонялась перед властью и, стремясь возвыситься, не смела подвергнуть сомнению фигуру, стоящую выше её. Крауч был её идолом. Алые одежды — жреческим облачением. Росаура со священным писанием в руке — сестрой по служению.

«И как подобает неофиту, она наверняка неистово влюблена в усы щёточкой», — уверилась Росаура и добавила пылко:

— Главное нам не подвести мистера Крауча! Он так давно ждал этого шанса!

В стальных глазах Сайерс зажглась решимость — подлинная, неподкупная решимость. Росаура, будь она менее зла, может, и устыдилась бы своих методов, но на кону стояло здоровье Энни (рассуждать о жизни и смерти Росауре было пока невыносимо), и надо было спешить.

— Вас сопровождает опытный мракоборец. Поручите ему возглавить операцию по поискам. Сейчас нам важна эффективность в кратчайшие сроки.

Сайерс помрачнела и понизила голос почти до шёпота — даром что доверительного:

— Лонгботтом — человек Дамблдора. Ему нельзя доверять…

— Мы и не станем. Я пойду с ним, чтобы проконтролировать его действия, и сразу сообщу шефу, если будет достигнут результат. А вы лучше идите с этой каргой Макгонагалл, она у Дамблдора правая рука, за ней глаз да глаз.

Сайерс ухмыльнулась. Росаура подумала, что, как знать, переусердствовала, но на всякий случай усмешку отзеркалила. Сайерс наверняка отрапартует Краучу обо всём, стоит им только приступить к решительным действиям, и едва ли ему потребуется больше пары секунд, чтобы понять, что его бывшая пешка устроила диверсию, но… это уже будет неважно. Главное развязать Фрэнку руки и начать поиски!

«Это какой-то кафкианский сон, — подумалось Росауре, — всем очевидно, что нужно делать в первую очередь, но никто не может приступить к решительным действиям, потому что какие-то нелепые преграды и предрассудки на каждом шагу…»

Они вернулись к Фрэнку, Макгонагалл и долговязому Уильямсону, который до сих пор с опаской косился на Хагрида, и ещё нескольким профессорам, которые не стушевались при виде министерской комиссии, и Росаура, хоть и была готова к этому, всё-таки ощутила болезненный укол: в глазах собравшихся она показала себя перебежчицей и доносчиком, а Сайерс её чуть по-сестрински по плечу не похлопала, и видеть теперь холодные, надменные взгляды коллег и Фрэнка было неприятно. Но иной путь был бы только в камеру предварительного заключения. Всем скопом.

— Выступаем на поиски немедленно, — распорядилась Сайерс. — Я уведомлю мистера Крауча. Лонгботтом, распоряжайтесь. Только без фокусов.

Фрэнк и бровью не повёл — взгляд его и без тычков «начальства» был тяжёл, и когда скользнул по Росауре, ей показалось, будто её толкнули рукой в свинцовой рукавице.

— Разделимся, — без предисловий начал Фрэнк. — Все ученики и один профессор… вы, мэм, — он указал на профессора Древних Рун, — пока остаются здесь. Призраки и вы, — он назначил ещё троих учителей, — обыскиваете замок. Да, уже в третий раз. Есть надежда, что девочка в здании, и хочется надеяться, что она оправдается, — он взглянул на зачарованный потолок Большого зала, который застлала непроглядная вьюжная мгла. — Однако основные поиски мы проведём на территории школы. Погодные условия, прямо скажем, ужасные, а мы и так потеряли время — солнце садится быстро, а если девочка на улице в такой мороз… Нельзя терять ни минуты, — в отзвуке его голоса, в волнении необычайно глубоком, чудился зов набата. — Пойдём парами.

По взмаху его палочки перед ними развернулась большая карта Хогвартса и всех прилегающих территорий.

— За ворота девочка уйти не могла, её бы не выпустили защитные чары. К счастью, даже там, где нет видимых стен, территория Хогвартса имеет границу, очерченную контуром заклятий. Плохая новость: Запретный лес почти полностью располагается внутри защитного контура. Как и Чёрное озеро. Как и Дальняя гряда за Совятней. Чтобы обследовать всё это, нужна, по-хорошему целая бригада, и я пошлю запрос, но мы не можем больше ждать. Для быстроты операции следовало бы осматривать территорию с воздуха, но в такую метель садиться на метлу — безумие, к тому же, видимость нулевая. Придётся идти пешком. К счастью, мы располагаем заклятиями, которые помогут прочёсывать местность в радиусе десятка футов. Вам, господа, эти заклятия должны быть знакомы.

Тут же он провёл краткий инструктаж для примолкнувших профессоров; если в ком и оставалась спесь или оскорблённое достоинство, то чёткий, холодный тон Фрэнка подействовал сродни ушату ледяной воды. За пять минут его речи и три минуты инструктажа все до одного осознали кошмар общего положения: Энни пропала. И, несмотря на рабочий тон Фрэнка Лонгботтома, только глупец не увидел бы, как невелики их шансы на успех. А что крылось на другой чаше весов, покрытой мраком, никто пока не смел произнести вслух. Бодрый настрой Фрэнка помогал стряхнуть нерешительность, разделаться с испугом. Все дружно кивали, подхватывали краткие распоряжения, хмурили брови и настраивались на слаженную работу. Они потянулись за Фрэнком, потому что он держался уверенно и делово — эта манера, которую все разом переняли, спасала их от отчаяния. Некоторые студенты спустя пару минут уже просились тоже войти в состав поисковых пар. Фрэнк с сомнением поглядел на Макгонагалл.

— В такую погоду…

— Конечно, не младшекурсников. Но вот от старших может быть толк, — рассудила профессор Трансфигурации, чей взгляд заблестел, не иначе как от гордости за одного из лучших своих выпускников. Она подозвала старших, которых набралось желающих человек семь, и их поставили в пары с преподавателями — только когда дело дошло до Макгонагалл, вступила Сайерс:

— С вами пойду я.

— Двое взрослых? Неразумно.

— С вами пойду я, — отрезала Сайерс. — А с вами, Лонгботтом, будет мисс Вэйл.

Макгонагалл нахмурилась, они с Фрэнком переглянулись — и Росауру вновь кольнуло, что на неё они и не взглянули, точно опасаясь, что их немой разговор она тоже выдаст. Чтобы о чём-то условиться, им хватило и секунды; Фрэнк сказал ровно:

— Принято. Итак, у нас девять пар. Распределимся следующим образом, — он указал каждой паре свою зону поисков, что отразилось на карте различными цветами. Когда всё было условлено, Фрэнк взмахнул палочкой, и уменьшенная копия раскрашенной карты оказалась в руках каждого участника поисков. — Видите чёрные точки? Это мы с вами. Чары слежения я наложил на каждого участника операции, чтобы мы могли видеть, кто где находится и куда спешить, если потребуется помощь. Они выветрятся через несколько часов. В случае успеха слать в воздух зелёные искры.

— Это согревающее зелье, — сказала мадам Помфри, раздавая каждому по паре горячих колб с ярко-жёлтым зельем. Она оставалась в замке на случай непредвиденных ситуаций, но заявила, что как только девочку отыщут, то полетит к ней на метле, «и плевать на чёртову метель». — Сейчас выпейте все пару глотков. Этого хватит на час. Если понадобится ещё, пейте до дна. А второй флакон — на случай, если… когда найдете девочку. Сразу же напоите её этим!

— В случае непредвиденных обстоятельств, иначе говоря, в случае опасности, посылать сигнал тревоги: красные искры, — завершил Фрэнк.

— Но что это за опасность может быть? — подала голос одна из старшекурсниц. — Девочка ведь просто заблудилась, когда пошла отправить письмо, нет разве?

Видимо, это предположение, высказанное Росаурой, уже облетело студентов как слух, причём наиболее вероятный. Фрэнк окинул тяжёлым взглядом собравшихся, точно оценивая, кто из них готов к суровой правде.

— Не думаю, что девочка стала бы задерживаться на улице в такую метель более часа по своей воле, — ровно произнёс он. — Даже если изначально она сбежала от какого-то расстройства, в такой мороз быстро забываешь обиды на весь свет, лишь бы на порог пустили. Так что, очевидно, что-то мешает ей вернуться… — он замолк на долю секунды, но Росауру пробрал холодок дурного предчувствия. — И мы должны помочь ей как можно скорее. Вперёд.

Их объединило осознание важности момента. До высоких дубовых дверей на улицу дошли почти в единодушном молчании.

— Зелье! — напомнил им встревоженный голос целительницы, и все разом откупорили свои флаконы и отпили положенные два глотка. Взмахнули палочками, колдуя согревающие чары на мантии, защищая лицо от ветра, а руки — от стужи. Переглянулись, развернули перед глазами расцвеченные карты. И двери распахнулись перед ними.

Несмотря на участие старшекурсников, их всё равно было слишком мало, чтобы держаться друг у друга на виду. Каждая пара сделала по десять-пятнадцать шагов и уже расплылась в метущемся белом мареве. Да и думать об остальных стало некогда: с палочками в руках, с картами перед глазами, они внимательно следили за действием заклятия, которое прощупывало окрестности на десяток футов. Нужно было торопиться, но нельзя было спешить. Кому-то надлежало обойти замок по его периметру, кто-то двинулся к берегу Озера, кто-то направился вниз по холму до ворот, кто-то взял курс на поле для квиддича, а кто-то — на Совятню. Росаура поначалу надеялась, что они с Фрэнком отправятся туда, поскольку уверенность в том, что Энни пошла отправить письмо родителям, чтобы предупредить, что не приедет на каникулы, ободряла Росауру всё это время; она даже почти убедила себя в том, что от метели Энни решила схорониться под кровом той же Совятни, и всё с ней совершенно благополучно. Но Фрэнк, как руководитель операции, взял на себя самую тяжёлую долю. Он держал путь в Запретный лес.

Когда Росаура поняла это, ужас ледяной хваткой стянул ей живот. Она вскинула палочку выше и оглянулась. Но за спиной высилась лишь громада чёрного замка — и не видать было ни единой души.

Метель вскоре унялась, но легче не стало. Снег падал в неумолимом безмолвии. Он покрывал собою бесплодную землю, уничтожая всякий след, всякий вздох, всякий взгляд. Невесомой ладонью давил на плечи, и ноги по колено утопали в сугробах. Что впереди, что позади — серая мгла.

Когда они выходили из школы, пробило три часа дня. Но за низкими облаками солнце исчезло совсем.

Они сделали буквально несколько шагов прочь от замка, а Росауре сразу захотелось схватить Фрэнка за руку — иначе она не могла бы ручаться, что это не её собственная тень шагает с нею в ногу.

Они шли и молчали, не стало ветра, всё замерло намертво, а снег прибывал и прибывал. Куда они шли? С обречённой ясностью Росаура поняла: будь она одна, то давно бы уже заплутала. Но Фрэнк шёл куда-то, и Росаура назвала бы это направление словом «вперёд». Да, Фрэнк шёл вперёд, потому что шаг его был уверен и твёрд. Конечно, на руке он держал зачарованный компас, и это помогало не сбиться с пути, но только ясность мысли, которая почти покинула Росауру, давала Фрэнку знание, как видеть этот путь перед собой.

Неужели он совсем не боялся? Неужели в этой тишине опасение не кольнуло его львиное сердце? Неужели, глядя, как застилает собою всё живое белый снег, он не подумал о том, что маленькая девочка едва ли будет четырёх футов росточком от земли…

Снег падал, падал, снег падал выше сосен, выше самих гор.

А Энни потерялась и была где-то там совсем одна. И Росаура ничего не сделала, чтобы этого не было. «Впереди» ли Энни? А может, она давным-давно осталась позади? Может, она у подножия башни, может, ей пары шажков не хватило, чтобы вернуться под кров? А может, им стоило искать левее или взять правее, потому что шаг у Энни робкий, мелкий, как у птенца, что вывалился из гнезда, и она бы точно не смогла бы идти вот так непоколебимо «вперёд», она бы точно сбилась с пути в первые же минуты!..

Они уже упустили её. Почему же так уверены, что сумеют отыскать?

Глядеть было некуда, кругом рябая белизна. И в ней Росауре чудились видения, которые пришли, чтобы замучить её.

Она вспоминала бедняжку Энни. Её тусклый взгляд, опущенную головку с вечно растрёпанной косой. Хуже болезненной бледности на её лице проступала безнадёжность. Отчуждённость. Почти дикость.

Росаура ведь замечала это всё. И что же она сделала?

Ничего.

В каждодневной круговерти, в адском напряжении всех сил, при необходимости уделять внимание каждому ученику и тащить всех до заданной планки, за полтора часа занятий, каждая минута которого таит в себе непредвиденные риски, учитель вынужден разрываться на тысячи клочков и при этом оставаться цельным и внятным в глазах учеников, ловящих каждое его движение, каждое слово. Можно заметить, что с кем-то что-то не так, но разве возможно выкроить времени чуть больше, чем пара секунд на сочувствующий взгляд или поддерживающий кивок? Едва ли возможно. Но критически необходимо.

Что значит оставить ученика после урока на разговор? Это значит отрезать от себя пять, а то и десять минут отдыха, этого глотка воздуха перед очередным нырком на глубину в бушующие воды. Да и что успеешь в этом разговоре? Разве можно хоть что-то сделать с закоренелой, трудной ситуацией, в которой множество факторов, переменных, перекручены и перетянуты чужие жизни, слова, взгляды, чувства, только тронь эту паутину — она болезненно отзовётся затаёнными обидами и слезами навзрыд. Так порой посмотришь и подумаешь, мол, само рассосётся. Но пасть раззевается жаднее и жаднее.

Признайся, учитель, ты рассудил, что дети сами справятся со своими неурядицами. А уж на крайний случай есть декан, это его ответственность быть начеку. Есть, в конце концов, родители… Но когда что-то случается, оказывается, что виноваты все, и не время взвешивать, кто больше, а кто меньше.

Росаура думала только о том, что могла бы замечать больше, могла бы стараться лучше — но предпочла не делать этого. В какой-то момент, сама того не заметив, поставила себя на первое место. Себя, а не детей. Не одного конкретного ребёнка. И не вот этого. И не вон того, третьего, четвёртого, десятого…

И поэтому Энни потерялась.

«У меня просто не было сил, — прорезалось в горле вместе с дыханием; снег наметал, и каждый шаг давался с ощутимым трудом, — ни у кого… не было сил. Столько обязанностей, столько сроков, проверок, предписаний, столько работы, работы, работы!.. Сколько боли и утрат, а мы ведь тоже… не роботы. На то, что необходимо, едва сил хватает, а откуда взять ещё на сверхурочное? И все надеются, что как-то оно обойдётся, потому что… на что ещё надеяться?..»

А дети надеются на взрослых. Вот и всё.

Сильно щипало щёки. Оказалось, что слёзы незаметно стекли из глаз и тут же замёрзли на побелевшей коже.

Фрэнк и Росаура подошли к лесу. Деревья высились чёрными столбами, а сверху всё сыпал снег, застилал от взгляда верхушки елей и сосен. Росаура невольно оробела перед этими чёрными вратами, перед смурной тьмой, что раскинулась впереди. Замерев, она хотела бы отдышаться, но Фрэнк неуклонно шагал вперёд. Росаура только мгновение переводила дух — а он уже почти скрылся за чёрными соснами.

— Постойте… Фрэнк!

Горло ей будто подморозили изнутри, такой сорвался её голос, натужный, ломкий.

Фрэнк приостановился, но оборачиваться не стал.

— Фрэнк! Почему вы уверены… Что ей там делать, ей-Богу! — воскликнула Росаура, зачерпывая снег в сапожки в попытке добраться до Фрэнка. — Ни один человек в здравом уме не пойдёт в снегопад в Запретный лес!

— А кто сказал, что девочка в здравом уме? — отозвался Фрэнк. Росаура провалилась в снег по колено, верно, от этого сердце болезненно вздрогнуло.

— Вы думаете, её заколдовали? — прошептала Росаура, но Фрэнк не ответил. Он чуть помолчал, так и не глядя на неё, и сказал:

— Зря вы пошли.

Негромко, но что-то тоже случилось с его голосом. Он тоже похолодел.

— Я же сказала… — Росаура быстрее месила ногами снег, но Фрэнк казался всё таким же далёким и отчуждённым, даже когда она добралась до него, — я же сказала, я не могу просто ждать, чем это кончится! Я боялась предположить, но во мне занозой засело, а вдруг это она не сама, вдруг это с ней сделали!.. Понимаете, эта девочка… я, может, лучше всех её знаю, с ней никто не хотел дружить…

— Не замечал за вами склонности к беспокойству о чужой судьбе.

Росаура решила, что ослышалась. К тому же, не мог всё же голос Фрэнка Лонгботтома, этого человека с мягкими ладонями и удивительно розовыми щеками, звучать так холодно и жестоко, хотя бы с нею наедине.

— Нет, Фрэнк, поймите, я могла догадаться, что с ней творится что-то неладное, что её травят…

— Давайте вот без этого. Мы уже достаточно далеко ушли от школы, здесь нет публики, перед которой надо набивать себе цену. Вы можете идти обратно. Вам следует пойти обратно.

Он всё-таки оглянулся, и Росаура поразилась, сколько презрения могло крыться в его взгляде, всегда ласковом и добром. Как жёстко может кривиться его рот, всегда мягкий и точно созданный для дружеской улыбки.

— Из того, что мне удалось узнать об этой девочке, она — изгой. Магглорождённая со слабыми способностями, за полгода едва палочку научилась держать. Не вам, мисс Вэйл, строить из себя сердобольную покровительницу. Вы и глазом не моргнёте, чтобы избавиться от того, что вам наскучило. Понимаю, девушке вашего круга не пристало размениваться на сломанные игрушки.

— О чём вы…

К счастью, Фрэнк был гриффиндорец, в котором благородство в лучших традициях сочеталось с горячностью, и отгораживаться туманными фразами он счёл ниже своего достоинства. Он явно привык говорить прямо и решать проблемы без обиняков; в его тёмных глазах вспыхнуло осуждение и даже гнев, когда он воскликнул:

— Да так, не стоит и вспоминать, верно? С глаз долой — из сердца вон? Удобно, ничего не скажешь! Вот только зачем надо было строить из себя… В конце концов, это подло, вот что. Давать надежду, ведь, черт возьми, для человека это не пустой звук, даже для почти конченого уже, ошпаренного, понимаете, это не пустяк, когда так смотрят, вот этими вашими глазами смотрят, это не может быть пустяком! Он и так себя за тех мальчишек закопал, а тут ваше…

Он не нашел нужного слова, но каким бы оно ни было, оно было несправедливо, до того, что дыхание перехватило, настолько несправедливо! Но Росаура пыталась следовать материнским заветам и до последнего держать лицо бесстрастным, а спину — прямой.

— Не понимаю, о чём вы. С какой стати я должна выслушивать ваши инсинуации?

— А, бросьте вы ваши изворотливые словечки! — отмахнулся Фрэнк.

— Я сделаю вид, будто ничего не слышала, потому что это никак не поможет нам в поисках девочки.

— Вот именно, не поможет! — воскликнул Фрэнк и, чуть переведя дыхание, сказал сухо: — Здесь дело гиблое, оно ясно, и идти вперёд нужно с тем, на кого можно положиться, а в вашем случае, мисс Вэйл, я перешагнуть через себя не могу.

Росаура глядела на него во все глаза. Всё это походило на дурной сон.

— Признательна вам за прямоту, — вымолвила она, пытаясь твёрдо устоять на ногах в бездонном сугробе, — воля ваша, дальше я пойду сама. Понятия не имею, чем вызывала в вас такое негодование, но выслушивать дальше…

Её бесстрастие вывело его из себя окончательно. Фрэнк всплеснул руками и наклонил потемневшее от гнева лицо к Росауре:

— Да его же чудом с того света вытянули! Тогда, после теракта, когда все его ребята полегли в том чёртовом театре. Нетрудно догадаться, что это из-за вас он подорвался к чёрту на рога. Вопрос на миллион, как же так вышло, что спустя три дня мы находим его в какой-то глуши полумёртвым в беспамятстве?!

Росаура ощутила, как по груди будто ржавым гвоздём провели. Неизвестно, что отразилось на её лице, но взгляд Фрэнка чуть потерял в суровости, хоть брови так и остались строго сведёнными, а складка рта — жёстко поджатой.

— Вижу, для вас это новость?.. Что ж, он сам попросил не беспокоить вас по пустякам, — проговорил Фрэнк не без едкой горечи. — Да вы и не удосужились. Плотный график, а?

Вот, значит, как. Мужская солидарность? Этот искренний, честный, во всех отношениях положительный человек взялся её судить! Конечно, ему-то, примерному семьянину, преданному другу и надёжному товарищу, виднее, сколько весит расколотое сердце. И он взвешивал, чёрт возьми, взвешивал!

Взвешивал ведь с самой первой встречи. Когда по-дружески заключил пари о том, какая Росаура Вэйл «недотрога».

— Было бы честнее, если бы вы просто признали, что он был вам нужен целый, здоровый и в чине, а как судьба повернулась и остался калека перемолотый, так вы носик и сморщили.

А Росаура забыла уже, что они стоят на морозе, и снег слепит глаза — ей стало жарко, чертовски жарко, потому что внутри всё клокотало и рвалось.

И тут Фрэнк ахнул и громко выругался: мантия на нём занялась синим пламенем. Всё-таки Росаура Вэйл была ведьма, как всякая оскорблённая женщина.

— Вы ошибаетесь, Фрэнк, — процедила Росаура, невозмутимо наблюдая, как Фрэнк пытается смахнуть синее пламя с рукава, — едва ли мистер Скримджер вообще заметил моё невнимание к его положению. Полагаю, у его кровати и без того было тесновато.

Стоит признать, слова Фрэнка пырнули её точно ножом. И именно боль придала ей сил. Напомнила о том, что пришлось перенести. Заставила задуматься, как глупо было бы об этом забывать.

Росаура устремила на Фрэнка прямой взгляд.

— Так что мне непонятна суть ваших претензий, Фрэнк. Могу лишь сказать, что это скорее девушек моего круга часто принимают за игрушки, которые можно отбросить за ненадобностью. Вам ведь тоже такая забава не чужда. Сколько вы выиграли в пари, когда ставили на моё старомодное воспитание?

Фрэнк, чертыхаясь, сбивал пламень с рукава, но успел бросить на Росауру удивлённый взгляд. Однако давняя обида, которая всегда особенно остра, когда вспыхивает за родных или ближайших друзей, довела его до окрика, напоённого праведным возмущением:

— Причём тут… Вы и понятия не имеете, через что ему пришлось пройти! Никто об этом не говорит и не пишет, потому что свершилось чудо и от младенца пришло избавление, так зачем нам ложка дёгтя в бочке мёда, да? А то, что накануне была чёртова бойня, и они пошли туда не раздумывая, потому что не могли не пойти…

— Я знаю! Знаю! — сорвалась Росаура, и воспоминания о кошмаре, который был словно вчера, умерили её гнев; огонь угас, покуда её затопило сожаление, но то же переполняло и Фрэнка, и он ещё больше распалился на её крик:

— …и все там полегли, все! И пусть приказа не было, но я бы на его месте сделал то же самое, но он же всё взял на себя, всё! Ему с этим теперь как-то жить… А кто они были — женщины, старики, новобранцы! Все — на нём. Только о них никто и не вспомнит, пока на слуху Поттеры, а я, знаете ли, и Поттеров хоронил, а им было по двадцать лет, и… — глаза его блеснули зверски; Росаура никогда не видела его таким, и представить не могла, как боль способна изуродовать и этого светлого человека, до чего иссушить! — Не говорите мне тут о маленьких девочках, вот что. Знаете, сколько я видел маленьких девочек?.. Не делайте вид, будто вы одна тут с сердцем, а все остальные — звери! Вы… вы сами ещё — девочка, девочка, которая поворотила свой нос, когда запахло жареным. Но не волнуйтесь, — голос Фрэнка сделался холоден, холоднее порыва декабрьского ветра, — он ни в коей мере не в претензии. Все всё понимают: вы молоды, у вас были свои романтические мечты, и уж конечно, ничто вас ни к чему не обязывает…

— Его тоже, как выяснилось, ничто ни к чему не обязывало.

Голос её раздался в лесу как удар топора, быстро и глухо.

— И не надо прикрываться вашей бравадой. То, что вы погоны носите, ещё не делает вас достойными доверия. Вы думаете, раз под огонь подставляетесь, то все так и рады вам на шею вешаться, что всё безотказно, бери не хочу, а потом всё, мол, высший долг, помереть геройски — так оно всё простит, можно сразу с двумя, с тремя, да чего там, бери больше, мы-то ещё спасибо должны. Чего у одной не достаёт, то у другой взять можно, и никто не в накладе. А наскучит — баба с возу, кобыле легче, нет разве?

Разбились ледяные щиты, схлынул огненный гнев. Теперь, как на ладони, была перед ними её боль, и боли этой оказалось на удивление много даже спустя столько времени и сил, приложенных к тому, чтобы залатать рану. Эта боль обескуражила Фрэнка, на его округлые щёки вернулся прежний румянец — едва ли не смущения, а в глаза — трогательное внимание. А Росаура жалела уже, что не сдержалась, что выплеснула это всё и теперь перед этим неплохим, право слово, замечательным и милым человеком, но всё же чужим, к тому же, перед мужчиной, который всегда будет на стороне обидчика просто из принципа, стоит она обнажённая душой, бескрылая.

Вот ведь она, потерявшаяся девочка, которую ненароком довели до слёз, а она всё не может утешиться себе на беду.

— Росаура… — тихо промолвил Фрэнк, — я…

— Просто не будем об этом говорить. Нам надо найти ребёнка.

Росаура сделала несколько шагов в синеватый мрак леса с оглушительным бесстрашием. Холод напал на неё вероломно. Вспышка гнева сожгла все чары, которые защищали её от ветра и мороза, и пальцы почти сразу стали неметь, но она шла вперёд, зачерпывая сапожками снег, потому что ещё надеялась убежать прочь от своей боли.

— Да, надо найти ребёнка, — настиг её голос Фрэнка. — Но поговорить всё же стоит, — и прежде, чем у неё дыхания хватило, чтобы решительно пресечь, Фрэнк нагнал её и заговорил негромко, но твёрдо и быстро: — Росаура, простите меня, я и не думал, что…

— Что всегда есть другая сторона, и желательно выслушать обе, прежде чем делать выводы?

Фрэнк усмехнулся:

— Вы вольны меня казнить, ведь и первой стороны я не выслушивал. Вы разве можете представить, чтобы из него можно было бы не вытаскивать признания клещами?

Против воли уголок губ кольнула улыбка.

— Я счёл, что в его состоянии он заслуживает милосердия. Просто вы тоже поймите меня. Я же видел, как это у вас всё… развивается. Ведь любо-дорого смотреть было, а, как человек-то оттаял, как загорелся!.. В наши-то дни, это же не из праздного любопытства, это ведь правда столько надежды даёт, вы уж простите… А потом… ясно же, что ради вас он, раненый, куда-то сорвался, и ни слуху, ни духу, уже похоронку подписали, мать ответа требует, ну, отыскали, и что же, вместо человека — тень, ну что должно было случиться, чтобы в таком состоянии человека бросить?.. Затем он несколько дней между жизнью и смертью — а от вас ни весточки, а ведь вы ему каждый день письма написывали. Что я должен был подумать?

— Это уже на вашей совести, Фрэнк, что вы должны были думать, — Росаура и не заботилась, чтобы злобы в этих словах было чуть меньше, но — судорожный вздох — и вырвалось: — Он… с ним всё хорошо?

Секунда, две — Фрэнк молчал, а душу Росауры накрывал чёрный камень.

— Да не молчите!

— Я сказал, — отозвался Фрэнк, — положение было паршивое. В ночь Самайна, как вам известно, Руфус выступил со своей группой на место теракта, и поначалу мы были уверены, что он тоже там погиб. Но, к счастью, у мракоборцев есть особый предмет, который помогает держать связь и отслеживать, где находится человек, если он вдруг на связь не выходит, а в нашем деле, поверьте, такое частенько встречается…

— Часы, — прошептала Росаура. — Эти его зачарованные часы, да?

— В его случае — да. У каждого свой, скажем так, талисман.

— Он пытался сотворить из них портал, — вздохнула Росаура. — Да, вы правы, он в ту ночь отыскал меня, потому что я сказала, что буду его ждать.

Она кратко, опуская всё личное, рассказала Фрэнку о событиях той чёрной ночи. Фрэнк слушал внимательно, не забывая сверяться с картой и прощупывать заклятием лесные прогалины, занесённые снегом, и при этом успевал всем видом показывать, что слушает смиренно и участливо; что знает, каких сил стоит Росауре вновь переживать события тех роковых часов.

— Но он был невредим, когда я… когда мы расстались, — завершила Росаура.

— Ну да, полдюжины «Круциатусов» это для нашего брата так, шишку набить.

— Боже… — Росаура зажмурилась, — конечно, он был в ужасном состоянии, ещё и без палочки, но… если бы он был серьёзно ранен, я бы точно заметила! Понимаете, он сделал всё, чтобы заставить меня уйти.

— Что бы ещё он делал…

— Я даже не знала, где мы оказались! Я бы не смогла вернуться к нему, даже если бы хотела!

— Да, вы бы не смогли, — угрюмо согласился Фрэнк. — Теперь, когда вы рассказали свою часть, стало очевидно, что после того, как вы… расстались… он захотел переместиться ещё куда-то. И в его состоянии это оказалось очень опрометчиво. Быть может, хотел последовать за вами. Он ничего не рассказывал о той ночи, и чёрт знает, что он наплёл в рапорте, хоть с него никто уже ничего не требовал после всего, что ему выпало, но он же упёртый формалист, он всё расписал. Наверное, надеялся, что Грюм примет его прошение об отставке. Ну да, держи карман шире, чтоб совсем от тоски загнулся… Грюм ему медаль на лоб пригрозился приклеить.

— Но с должности его сместили, — сказала Росаура. Она сама не ожидала, как хлёстко это прозвучит. Фрэнк заметно смутился.

— Понимаю, как это выглядит теперь, когда эта должность досталась мне, — сказал он резко после краткого молчания. — Можно догадаться, что вы обо мне думаете, будто я...

— О вас я не думаю, — Росаура понимала, что это прозвучало двусмысленно, но не стала поправляться. — Просто не нужно приукрашивать. Я знаю, что писали газеты...

— Вы же их не читаете.

— Другие читают.

— Росаура, дело ведь не в тех мерзостях, которые там пишут! Кто-то должен был занять эту должность, и выбор пал на меня. Ведь он месяц был прикован к кровати! — горло Фрэнка скребла горечь. — Конечно, мы тоже хороши... Быть может, спохватись мы раньше… Понимаете, в ту ночь творилось ведь чёрте что. Мы были уверены, что после успешного теракта Пожиратели пойдут громить наши укрытия. А оказалось, что Сами-Знаете-Кто напал на Поттеров… И едва ли нашёлся хоть кто-то, кто бы к сегодняшнему дню в полной мере осознал, что с нами произошло, — с грустной улыбкой вздохнул Фрэнк.

— Чудо, — молвила Росаура. Фрэнк внимательно поглядел на неё.

— Знаете, я тоже так думаю.

Снег скрипел под их ногами, когда становилось особенно тягостно от непроизнесённых слов.

— Мы прибыли к Поттерам… Целый день суматоха… А потом Алиса изучила карту (когда стала способна изучать карты) и говорит, мол, сигнал какой-то пробивается. Мы отправились туда на следующее утро. Понимаете, каждую минуту ожидали нападения, подвоха. Люди по всей стране празднуют, Дедалус Дингл фейерверки запускает, а руководство убеждено, что это обманный манёвр и вот-вот Министерство на небо взлетит. Но когда уже Дамблдор сказал, что, видимо… чудо! Да, как оно есть. И вот, уже, получается, на третий день мы с Алисой пошли по следу… Ни на что не надеялись, конечно, третьи сутки без сна, столько погибших, Лили и Джеймс… Господи, не знаю, как Алиса держалась. Когда всё так разом, не хватает сил… горевать по каждому в отдельности. От тебя будто одним махом оттяпали большущий кусок, и от боли просто шок. Я бы сказал, мы пошли по следу больше чтобы развеяться, а не потому что надеялись… Но там, вдруг, часы Руфуса. Сломанные, на последней шестерёнке магия вертится. Что за ересь? Алиса от нечего делать попыталась отследить перемещение — и уловила два следа, его и, видимо, ваш. Мы рискнули, ухватились — и где-то в кромешной глуши уже более явно, а когда волшебник в плохом состоянии, из него ж магия так и хлещет, идёшь что по кровавым следам. А мы ведь буквально по крови и шли.

«По крови...»

— Так и нашли его у лесника… Старик нас с ружьём встретил — решил, что в округе медведь завёлся. Всё семейство до смерти перепуганное, но позаботились о нём, как смогли, в своей спальне уложили. Самое жуткое — запах, действительно же крови сколько потерял, никакие перевязки не помогают. Расщеп дело премерзкое, если в первые секунды с помощью волшебства не исправишь последствий, то потом хоть заново себе всё пришивай. Целители сказали, что вздумай мы с Алисой сначала кофе попить, а потом уже отправляться, то было бы поздно. Ну а Руфус… что с него взять. Чуть в себя пришёл, Алиске, значит: «Ты с кем ребёнка оставила?». А потом всё бредил про своих ребят. Всё повторял, что сам решение принял, сам отдал приказ, и… было ему очень стыдно, что нашли мы его не со всеми, не там, где… все его остались. Поэтому, сами понимаете, о вашей части истории он ни намёком не упомянул. И потребовал, чтобы ни вам, ни матери мы ничего не сообщали. Когда человек помирать вознамерился, тут уже ничего не попишешь, у него капризы всякие бывают. Мать-то сама прибежала, ещё накануне, прямо в штаб, и, признаюсь, чего-то такого я ждал и от вас. Наше-то дело было его вытащить и выходить. Только вот… очень уж вас в этом деле не хватало. А меня и обида за него взяла. Вы уж простите.

У Росауры лицо давно уже заледенело, но в уголках глаз защипало от горячих слёз.

— Росаура, — тихо окликнул её Фрэнк. Она могла лишь судорожно кивнуть. — Всё, что вы рассказали мне и о чём умолчали — когда он «делал всё, чтобы заставить вас уйти» — вы ведь не поверили ему, правда?

Росаура оглянулась на Фрэнка. Она ничего не могла поделать со слезами, те срывались с оледеневших щёк и падали за ворот, но боль и ярость вновь всколыхнулись в ней.

— О чём вы?

— О том, что Алиса, конечно, сидела у его кровати, но когда ей приходилось отвлекаться на Невилла, его матери там оставаться было довольно одиноко.

Росаура глубоко вздохнула, пытаясь убедить себя, что на гнев у неё просто больше нет сил. Что надо спокойно и бесстрастно, как если бы речь шла о каком-то неприятном, но естественном заболевании, обозначить все нюансы и закрыть уже этот щепетильный вопрос… Но Фрэнк справился лучше. Фрэнк принял скорбный вид и сказал:

— Просто, понимаете, Росаура, Руфус Скримджер — кретин. У него это в документах написано.

Росаруа молча глядела на Фрэнка.

— Вы его документы смотрели? — совершенно серьёзно спросил он.

— Нет, — совершенно серьёзно ответила она.

— А зря. Когда человек заявляет, что он из правоохранительных органов, требуйте, чтобы предъявил документы. Много полезного узнаете.

Он, конечно, уже почти не скрываясь улыбался, и хоть в улыбке этой было очень много горечи, что вёдрами черпай, но вместе с тем одна эта улыбка могла ещё искупить все допущенные сгоряча ошибки. В какой-то момент Росауре очень захотелось положиться на одну эту улыбку Фрэнка Лонгботтома. Всё, что от неё требовалось — это довериться. Но беда была в том, что именно доверять она теперь боялась, ведь боль была ещё так свежа.

— Ну, давайте, предъявите документы, — с горечью усмехнулась она. — Я хочу видеть, сколько вы выиграли, поставив на мою целомудренность.

Фрэнк пару мгновений глядел на неё с непередаваемым выражением лица.

— Ну-ну. Это всё, на что у него хватило фантазии?

— Не вешайте на него всех собак. Подбить товарища на спор закрутить интрижку — слишком в вашем духе, Фрэнк. Я ведь храню ваш шедевр эпистолярного жанра.

— Да, я выставил себя в легкомысленном свете, — согласился Фрэнк. — Крохотная передышка, которую может позволить себе человек, который в тридцать лет муж, отец, боец, чтец, жнец и на дуде игрец. Ну, смотрите, я кладу руку на сердце. Никакой корыстной выгоды, кроме радости я из перспектив ваших отношений не имел! Мой посильный вклад: исключительно дружеский ободряющий пинок, пара внеплановых попоек и дежурные подколы. Вы уж простите, повеселился, да мне казалось, тогда всем нам было весело.

— Уж повеселее, чем теперь.

— А странно, да? Тогда никто не знал, доживёт ли до утра, но случались такие вот порывы, а теперь всё вошло в колею, а мы разом от тоски на стенку лезем…

Они вышли на небольшую поляну, и Фрэнк, возвысив над головой палочку, озарил её серебристым светом. Оглянулся, покачал головой.

— Когда между людьми вспыхивает симпатия, возникает иллюзия, будто вы знаете друг друга как облупленных, но это далеко не так. Вы забываете, что меня вы знаете ещё меньше, чем пару месяцев, Росаура.

— А вы — меня. Почему тогда мы ведём такие разговоры, какие и со священником-то стыдно вести?

Солнце закатилось за горизонт; на краткие минуты настали серые сумерки, и те уже съедала тьма зимней ночи. Проблуждав по лесу около часа, они ни к чему не пришли — и, судя по разноцветной карте с одинокими чёрными точками то тут, то там, никого не посетила удача. На душе было холодно и пусто.

— Фрэнк, — тихо сказала Росаура, — наверное, вы лучший друг, о котором только можно мечтать. Однако в этом ваш недостаток. Полчаса часа назад вы готовы были меня в порошок стереть за одно только подозрение, что я повела себя недостойно в наших (между прочим, личных!) отношениях с вашим товарищем. А когда я рассказала вам то, что хотела бы унести с собой в могилу, в вас разом разожглось сочувствие, и вы теперь хотите всё починить своей верой в лучшее, но… разве это не слепота? Вы ведь не можете знать наверняка, что за душой у вашего товарища. Вы думаете о нём хорошо, потому что вы его уважаете, он вам дорог…

— А ещё я знаю его уже десять лет. Это, кажется, раз в сто дольше, чем у вас все дела, при всём уважении. Росаура, вы можете поверить мне, по совести?

— Поверить, что вы верите, что он причинил мне боль по необходимости, а не по неосторожности? Даже не знаю, что хуже.

— Да, чёрт возьми, в его узкомордой парадигме это называется «из двух зол выбрать меньшее». Видимо, в тех обстоятельствах он рассудил, что пусть лучше ваше сердце разобьётся, чем остановится вовсе.

— А то, что одно равносильно другому…

— Не драматизируйте, Росаура. Вы живы, здоровы и достаточно бодры, чтобы устроить истерику на полчаса о своих обидах, — о большем он и мечтать не мог.

— Так ему и передайте, — огрызнулась Росаура, но сама знать не знала, что же с ней делается.

— Почему он не мог просто принять меня? — с глубоким волнением воскликнула она. — В трезвом уме и твёрдой памяти я хотела быть с ним! Я так решила! Вот вы, Фрэнк, ваша жена с вами бок о бок…

— И это не значит, что я это одобряю, — быстро сказал Фрэнк. Росаура удивлённо поглядела на него, а он лишь грустно улыбнулся.

— Но вы хотя бы не запираете её дома под семью замками. Вы не делаете всё, чтобы она вас возненавидела!

— Я — нет. Но я другой человек, Росаура.

«Не тот, с кем ты хотела быть».

А Фрэнк чуть подмигнул ей:

— И тоже по-своему кретин.

— Все мы ослеплены своей болью, Фрэнк, — сказала Росаура тише. — Про себя могу сказать, что боли в нас так много, что идти-то дальше некуда. Но есть ли смысл поворачивать назад и пытаться сделать вид, будто ничего не было? Кому от этого станет лучше?

— Много кому, — просто сказал Фрэнк и чуть пожал плечами. — И да, я действительно надеюсь всё «починить». Потому что война, тварюга подлая, проехалась по каждому из нас, и каких только глупостей мы не наделали от отчаяния или в озлоблении. От этого никуда не денешься, и шрамы — это на всю жизнь. Но, чёрт возьми, война закончилась, и я не могу спокойно смотреть, как ещё молодые, сильные, хорошие люди ставят на себе крест, тогда как на самом деле заслуживают второй, третий, чёрт возьми, сто тридцать пятый шанс!

Росауре нравился Фрэнк. Кому он мог бы не прийтись по сердцу? Один его взгляд дарил уверенность если не в завтрашнем дне, то хотя бы в следующей секунде, а улыбка так и отзывалась чем-то тёплым и родным в глубине груди. Он был прав: они почти не знали друг друга, но это не мешало говорить о важном и человеческом, то есть о том, о чем порой даже между родными не хватает духа завести разговор. И Росаура была благодарна ему за всё, что случилось за последний час. Она помнила, как несколько недель назад тоже забрела в этот лес, и тягостные мысли чуть не свели её с ума. Теперь же разговор шёл о том же — о том, как люди неустанно и трагически не умеют друг друга любить, но лес не заманил её в ловушку, а сердце не грозилось выпрыгнуть из груди. Потому что на сей раз Росаура была не одна. Рядом был тот, кто просто-напросто проявил неравнодушие к ней и к человеку, одна мысль о котором обжигала её до полувскрика. А Фрэнку они оба оказались дороги, несмотря на то, как друг перед другом они были неправы. И это дружеское, примирительное устремление Фрэнка странным образом связывало их, мешало раз и навсегда разойтись.

Теперь что-то изменилось. Отнюдь не ощущение собственной правоты унимало в Росауре боль, но острая жалость и робкое чувство вины.

— Фрэнк, что с ним?

Фрэнк замер. Секунда, две, три… можно было подумать, он просто пытается отдышаться после того, как им пришлось перебираться через поляну по пояс в снегу, но в его промедлении Росауре почудилась осторожность врача, который рискует задеть больной нарыв. Она невольно впилась в палец ногтём, тяготясь предчувствием худшего.

— Он теперь… — заговорил было Фрэнк, но тут раздался громкий треск и будто вспышка света.

Они сработали мгновенно: два щита налились синим, отгородив их от неизвестной напасти; Фрэнк, не разжимая губ, швырнул через всю поляну сгусток белого света, чтобы внести ясность в положение дел.

Дальше они заговорили одновременно:

— Кто здесь?..

— Сэр!

Слабый голос Слизнорта на морозе звучал с фальцетом. Озарённое краткой вспышкой, его лицо запечатлелось, будто на фотографии: вытянутое, утомлённое, полное отчаяния. Росаура бросилась к нему, но наткнулась на собственный щит, и в то же миг Фрэнк крепко схватил её за локоть и одними губами произнёс:

— Не двигайтесь и не снимайте защиты.

Белый шар света, который Фрэнк пустил на шум, завис недалеко от Слизнорта, и тот щурился и много моргал, пытаясь разглядеть тех, кто встретил его так недружелюбно. Однако в руке он держал палочку, и Росаура заметила тонкую вибрацию воздуха вокруг округлой фигуры старика — о своей защите он всё же позаботился.

— Мисс Вэйл?.. Росаура, девочка моя… Вы здесь? Кто это с вами?

Привычные чуть заискивающие интонации звучали так пусто в тёмном лесу. Вместо приветствия Фрэнк сказал резко и сухо:

— Назовитесь, сэр!

— Батюшки! — будто оскорбился Слизнорт. — Кто это такой грозный? Мисс Вэйл, вы снова гуляете с мракоборцами, хи-хи?.. Мерлин правый… Это ведь я, Гораций Слизнорт, Боже, вы только скажите, вы тоже стали искать её на улице, да?..

— Задайте ему вопрос, на который только он знает ответ, — едва слышно потребовал Фрэнк. В Росауре взметнулось недоумение, затем — несогласие, ведь как можно усомниться, что Слизнорт… но и чей-то другой, холодный и властный голос твердил в голове: «Задай вопрос».

— Как звали рыбку, которую подарила вам ваша любимая ученица на свой выпускной? — ломко воскликнула Росаура, терзаясь, что не имеет права спрашивать о таком.

Слизнорт будто за сердце схватился. Подошёл на пару шагов, и тени на его лице легли глубже. Он разинул рот — тот показался чёрной дырой.

— Фрэнсис… Я назвал её Фрэнсис!

— Это он! — выдохнула Росаура, но Фрэнк уже снял щит — и тут стариковья рука взметнулась вверх с неожиданной быстротой. Росаура моргнула и лишь потом поняла, что теперь Фрэнк и Слизнорт стоят друг против друга за десять шагов, выставив палочки. И как бы ни дрожала рука старого профессора, Росаура отчего-то знала: если понадобиться, его удар будет безупречен.

— Сэр!

— Этот человек, который схватил вас за руку и не собирается отпускать, мисс Вэйл, ему можно доверять?

— Он друг, сэр! Это Фрэнк Лонгботтом!

Фрэнк демонстративно отпустил локоть Росауры, даже отошёл в сторону на шаг, но ни он, ни Слизнорт не опустили палочек.

— Верно, с виду он Фрэнк Лонгботтом, уж я бы не узнал своего ученика! — с визгливым смешком воскликнул Слизнорт. — Но как мне поверить, что он и есть Фрэнк Лонгботтом, а не какой-нибудь очередной негодяй, который взял вас в оборот, девочка моя?..

— Мракоборцы прибыли в школу, чтобы отыскать Энни, сэр…

— Помните, как я на пятом курсе съел на спор живого слизня, сэр? — с улыбкой подал голос Фрэнк, но палочка в его руке и не дрогнула.

— И вы стали искать её на улице… — заговорил Слизнорт, ступая ближе по скрипящему снегу. Чем ближе он подходил, тем белее казались его глаза, в которых зрачки сузились до чёрных крапинок. — На улице с утра идёт снег…

— Сэр…

— Я тоже пошёл искать на улице, мисс Вэйл, — рот дёрнулся в кривой улыбке. — А снег всё идёт, всё идёт…

Росаура пригляделась — на Слизнорте не было ни пальто, ни накидки. У него были рыбьи глаза. Безотчётно Росаура шагнула ближе к Фрэнку. Тот не опускал палочки.

— Снег скроет все следы…

Но снег давно перестал, подумалось Росауре.

— Сэр!

Ей было страшно — и в возгласе прозвучал весь этот страх. Слизнорт вздрогнул и поглядел на неё, будто впервые заметив. Он уже подошёл совсем близко, и Росаура видела, как он дрожит.

— Батюшки! Мисс Вэйл! Что это вы… Вы тоже ищете её на улице?.. Девочка… девочка пропала!

— Мы ищем её, сэр, мы ищем! Но вы совсем замерзли, чего же вы даже без шубы…

— О-о… — как-то простонал Слизнорт и остановился перед ними с Фрэнком. — Мы её никогда не найдём.

— Что вы такое говорите!..

— Вы знаете, где она? — вступил Фрэнк, и Росаура не услышала даже — почуяла, как за твёрдым тоном скрывается тот же страх.

Слизнорт беспомощно перевёл на него немигающий, вытаращенный взгляд.

— Не знаю. Не знаю! Не могу найти…

Он запнулся на полуслове, точно какой звук не хотел идти через горло. Почти в беспомощности он смотрел на них, а они не знали, что говорить.

— Сэр?..

— Они знают, — вдруг проговорил Слизнорт, и облачко пара сорвалось из-под его заледеневших усов. Глаза сверкнули, как у змеи в темноте. — Они знают!.. Но не скажут. Не скажут!..

— Кто — они?

— Дети.

Одинокий звук взлетел к верхушкам засоленных сосен и упал вниз подстреленной птицей: это из гортани Горация Слизнорта вырвался горький смех. А следом полились ошмётки слов и сожалений:

— Они знают… они всё знают, но не скажут, не скажут! Они будут мстить мне, понимаете? Они мстят, они мстят за отцов, за матерей, они мстят, потому что мы не уберегли их детство, мы разрушили их молодость, они не могут понять, кто прав, кто виноват, у них своя правда — своя обида, а виноваты мы, мы, девочка моя, мы их не научили, мы не разъяснили… Да если бы мы сами понимали, что к чему… А они научились. Они поняли! Они знают, где девочка, но не скажут, не скажут! Они хотят, чтобы мы блуждали впотьмах, потому что теперь вся жизнь их — блужданье! Они хотят отомстить нам, только и всего. Они мстят мне. Они принесли её в жертву, вы понимаете?

Смех вновь скрутил его, как приступ жестокой болезни, и Росаура замерла в ужасе. В ней билось желание подбежать к старику и успокоить, но один взгляд на его искажённое лицо пугал её до полусмерти. Фрэнк шагнул вперёд, но даже от этого движения Слизнорт отшатнулся и закрылся руками, совсем как ребёнок…

— Вы знаете, кто это? Кто увёл девочку?

Прямой вопрос и суровый тон пробились сквозь марево паники, которая лишала Слизнорта рассудка. Всё ещё прикрываясь руками, он поднял лицо — и взгляд умных тёмных глаз сверкнул из-под ладони…

— Знаю… — прошептал Гораций Слизнорт. — Но не выдавать же мне их псам.

Прежде, чем Фрэнк опомнился, а Росаура вскрикнула бы, старый учитель покачнулся, рука сползла на грудь, ухватилась за что-то невидимое, и лицо его исказила мука. Он коротко ахнул и упал.

— Стойте! — окликнул Росауру Фрэнк, но она уже бросилась к Слизнорту, взяла его большую лысую голову в ладони… на виске билась синяя жилка, а кулак на груди всё ещё судорожно сжимался.

— Сэр!.. — она ворожила, что могла, пытаясь распознать и унять его боль, послала в воздух сноп красных искр… Но когда ещё кто доберётся досюда… да и где они, посреди тёмного леса по колено в снегу и до сих пор так и не отыскали девочку…

От бессилия у Росауры буквально руки опустились. Она пыталась растирать лицо Слизнорта снегом, но пальцы совсем окоченели. Рядом опустился Фрэнк, пару раз взмахнул палочкой, и судорога, наконец, чуть оставила старика.

— У него приступ, — коротко обронил Фрэнк. — Я купировал на время, но нужно срочно к целителю. Дайте ему это и выпейте сами, — он достал свой флакон согревающего зелья, и по его суровому взгляду Росаура поняла, что лучше не противиться. — Значит, дети, — тихо проговорил Фрэнк себе под нос. — Значит… скорее всего, Империус. Решили поиграться в тёмных магов…

— Или вспомнили, что мракоборцам позволено использовать Непростительные ради борьбы со злом, — с горечью отозвалась Росаура. Она уложила голову Слизнорта себе не колени и почти уже не чувствовала холода, до того озябла. На Фрэнка она лишь покосилась — любое движение казалось лишним и болезненным — и взгляд вышел как у затравленного зверька.

Фрэнк нахмурился.

— Слизнорт сказал, что не выдаст детей, а значит, это его змеёныши.

— Вы полагаете, другие для него что чертополох?

— Да не сидите вы на снегу, Росаура!

Он схватил её за локоть и силой поднял на ноги.

— А ну пейте зелье!

— Я напоила им Слизнорта.

— Тогда вот! Ну-ка!

Он заставил её откупорить запасной флакон. Перед глазами прояснилось, кровь побежала по телу, а обозлённый мороз ревниво укусил за голую шею — шарф Росаура обвязала вокруг головы Слизнорта.

— Держите себя в руках, — строго выговаривал ей Фрэнк. — Я не управлюсь тут с двумя полумёртвыми учителями, а девочку надо разыскать во что бы то ни стало!

— Куда они могли приказать ей спрятаться?

— Уверен, что в лесу.

— Почему?

— Потому что он, чёрт возьми, Запретный. Потому что тут за каждой сосной десяток кровожадных тварей. И тем, кто задумал это светопредставление, будет очень выгодно, если финал выйдет трагический. Знаете, сколько на Дамблдора тогда можно будет повесить собак?

— Замечу только, что это выгодно не только детям, которые разделяют идеи отцов. Это выгодно Бартемиусу Краучу…

— И вы почти прилюдно признались, что выполняете его поручения.

Росаура замерла.

— Вы же понимаете, что я это сделала, только чтобы заткнуть эту Сайерс…

— Допустим, понимаю.

— Дамблдор действительно взял меня на должность по протекции Крауча, и я действительно…

— Росаура, — оборвал Фрэнк, заглядывая ей в глаза со всей серьёзностью. — Сейчас это неважно. Будет время выяснять мотивы и строить теории. Сейчас мы должны продолжить поиски. Оставайтесь со Слизнортом и ждите, пока придут на помощь. Я пошлю сигнал, чтобы все шли искать в лес…

— Нет. Я пойду с вами, Фрэнк.

— Ваша помощь мне нужнее здесь.

— Вы думаете, на него напали? — спросила Росаура.

— Он явно не в себе, — коротко отвечал Фрэнк, озираясь по сторонам.

— Он сам себя довёл, — покачала головой Росаура.

— Тем хуже, — выругался Фрэнк. — Быть может, сам что-то сделал с девочкой, а потом его совесть заела. Или ещё как бывает у маньяков, вам и не снилось. Он сам может не помнить, что сотворил.

— Слизнорт бы никогда не причинил вред ребёнку!

— Так каждый из нас готов за себя говорить, Росаура, — с горечью ответил Фрэнк. — И за других поручиться тоже все горазды. А насильниками, между прочим, чаще всего оказываются друзья семьи…

Росаура закрыла глаза.

— Только не говорите мне…

— Это моя профессия, Росаура, рассуждать о том, что порядочному человеку портит аппетит. Судьба вашего декана давно уже висит на волоске. Если бы не заступничество Дамблдора, его первого бы отдали толпе как главного смотрителя серпентариума.

— Ваша Сайерс отдала бы и Хагрида, и…

— И весь персонал, верно, — кивнул Фрэнк. — Такая установка. Но далеко ли это от истинного положения дел? Сейчас мы пытаемся найти девочку к приходу Дамблдора, чтобы он своим веским словом снова прикрыл чьи-то задницы.

Фрэнк покачал головой и добавил совсем тихо:

— И слава Богу, знаете ли. Потому что будь на директорском посту ставленник Крауча, боюсь, прыгнувших с крыши мальчиков и пропавших девочек было бы больше.

До их слуха донёсся тонкий монотонный звук. Свист?..

— Будто птицы…

— В конце декабря в снегопад?

Фрэнк и Росаура переглянулись.

— Они приведут нас к Энни, — сказала Росаура и решительно ступила шаг.

— Они приведут нас в ловушку, — покачал головой Фрэнк.

— Но там будет Энни.

— Как приманка.

— Она не приманка, Фрэнк, она — ребёнок.

— И тем не менее, Росаура, самое глупое, что можно предпринять — это пойти на свист неведомых пташек.

— А есть другие варианты? У вас под боком команда аналитиков, которая придумает, как переиграть правила этой игры? По мне так, надо играть по тем правилам, какие есть. А по ходу дела уже сориентироваться.

— Это и есть слизеринское хладнокровие?

— Я думала, это гриффиндорская отвага.

Фрэнк блекло усмехнулся, взмахнул палочкой над Слизнортом — из-под снега с треском вылетели ветки, какие-то из них сложились в небольшую лежанку, а другие выстроились вокруг подобно шалашу. Фрэнк потратил ещё от силы минуту, чтобы защитить временное пристанище несчастного учителя от внешних посягательств.

— Это лучше, чем отправить его бесчувственного лететь до замка, — сказал Фрэнк, — неизвестно, что может случиться по дороге. А так, — он оглянулся на небо, где застыли красные искры, точно капли крови, — рано или поздно за ним придут.

— Или мы вернёмся раньше.

— Вы оптимист, Росаура.

— Думаю, если бы не вы, мне ещё никогда не было бы так страшно, Фрэнк.

— Предлагаю торжественно перейти на «ты».

— Согласна.

— Придёшь к нам на Рождество в гости? Алиса будет в восторге. Карапуза увидишь нашего наконец!

Росаура не смогла сдержать улыбки.

— Спасибо, Фрэнк. Я постараюсь.

Свист не смолкал. Фрэнк и Росаура двинулись наугад, вертя головами и озаряя палочками верхушки деревьев, надеясь увидеть в них хотя бы тень птичьего крыла. Спустя несколько минут громкого хруста снега под ногами Фрэнк и Росаура убедились, что идут верной дорогой — или же окончательно попались на удочку, как сквозь зубы пошутил Фрэнк: свист стал чуть громче и вместе с тем мелодичнее. «Усыпляет бдительность, — снова усмехнулся Фрэнк. — Рождественская, чтоб её, сказка. Собираем хоровод у ёлочки. Найдём только полянку побольше».

И такая вскоре нашлась.

Посреди белой полянки — чёрная фигурка, девочка в короткой шубке с растрёпанной тёмной косой. Ручки её опущены, личико понурилось, ножки по колено ушли в глубокий снег.

— Энни!

Рука Фрэнка тут же легла на локоть Росауры, сквозь зубы он шикнул: «Тише!», но замерла на миг Росаура оттого, что на её окрик девочка и не дрогнула.

Хорошо, что Фрэнк держал Росауру крепко — в смятении тут же она рванулась к Энни, но Фрэнк повторил жёсткое «Тихо!» и выстрелил из палочки вверх снопом красных искр.

Секунда… две… Росауре казалось, скорее сердце выскочит у неё из груди, чем она сможет произнести что-то вразумительное. Твёрдую руку Фрэнка хотелось укусить, чтоб не держала так властно! Как можно… вон же там, через полянку, всего шагов десять, маленькая, замёрзшая девочка, какое на всём свете сыщется оправдание хотя бы секундному промедлению!..

Но Фрэнк медлил. Он взмахнул палочкой — и тонкие серебряные лучи пересекли поляну, покрыли её широкой сеткой.

— Здесь больше никого, — тихо сказал он и, держась рукой за серебристый луч, сделал шаг вперёд. Росаура понимала, что половина его сил уходит, чтобы удерживать её, но ничего поделать с собой не могла.

— Чего ты ждёшь? — она еле сумела понизить голос. — Это она, клянусь!

— Да, это человек, — сухо кивнул Фрэнк, прощупывая рукой один из лучей, — но дело нечисто.

— Она просто околела уже, она же почти по грудь в снегу! Да что же…

— Стой! — грубо окрикнул Росауру Фрэнк. — Лучшей ловушки не придумать.

— Вот я и пойду первая. Лучше я в неё попаду, чем ты.

— С чего бы вдруг? Дамы, конечно, вперёд, но я не настолько джентльмен.

— Ты сможешь нас всех вытащить, Фрэнк, — с усмешкой сказала Росаура. — А вот если ты влипнешь, я со страху только хуже сделаю.

На бледном лице Фрэнка мучительно блестели тёмные глаза. Конечно, ему самому невыносимо было глядеть, как в десяти шагах стоит и околевает от холода ребёнок, но выучка и опыт удерживали его от опрометчивых действий. Росаура понимала это умом, но сердце так и рвалось. Казалось, если подбежать к Энни, взять её на руки, укутать в шубку и вытереть слёзы (а Энни, конечно, столько их пролила за всё это время-то, бедняжка!), всё наконец-то будет хорошо…

— Понимаешь, Росаура… — негромко заговорил Фрэнк, впрочем, делая тихие, выверенные шаги всё ближе и ближе к безмолвной фигурке, — тот, кто решился на такое злодеяние, мыслит масштабно. Если в его возможности входит не только девочку сгубить, но и тех, кто прибежит её спасать, он не поскупится на размах.

Они оказались уже почти на середине поляны. Вокруг — кольцо чёрного безмолвного леса. В пяти шагах — словно оледеневшая девочка, которую надо забрать домой. Над их головами повисли алые искры, призыв о помощи. Фрэнк скосил глаза на карту. Чёрные точки, что расползлись по всей территории Хогвартса, казались непомерно маленькими и страшно далёкими.

— Мы не можем ждать, — сказала Росаура, уловив его сомнения.

Фрэнк кивнул и перевёл взгляд на девочку. Росаура давно приметила, но только сейчас её начал пробирать неприятный холодок оттого, что, несмотря на свет от волшебных палочек, алых искр и серебряных нитей, лица Энни было никак не разглядеть. Только большой белый лоб. Как часто Росаура видела этот большой белый лоб, склонённый над книгой в тщетной попытке хоть что-то уяснить…

— Энни!

Фрэнк дёрнул её за рукав, но Росаура чувствовала, как горло распирает от ударов перепуганного сердца. Они не учёные в лаборатории и не зеваки в зоопарке, чтобы так просто стоять и…

Но Энни молчала, молчала и не шевелилась!

— Господи, она хоть жива?..

— Жива, — коротко ответил Фрэнк, вновь положившись на один ему понятный сигнал, — заколдована, конечно. Мне придётся её оглушить.

Он сказал это так просто, что Росаура спохватилась, только когда он нацелил на Энни палочку. Там она уже не думала — толкнула Фрэнка под руку, впрочем, выстрелить он не успел.

— Да что…

Фрэнк совсем побелел. У Росауры же лицо пылало.

— Ты с ума сошёл! Оглушить ребёнка! Неизвестно, в каком она состоянии! Вдруг это нанесёт ей непоправимый вред!

— Она может нанести непоправимый вред нам, если мы приблизимся к ней с голыми руками! Ради этого всё и задумано!

— Да хоть ради спасения мира, но нельзя стрелять в ребёнка!

Фрэнк на секунду замер, и странное чувство промелькнуло в его ясных глазах.

— Конечно, нельзя, Росаура, никак нельзя, — чуть вздохнув, сказал он и улыбнулся своей привычной дружелюбной улыбкой. Обернулся к застывшей Энни, шагнул вперёд и протянул ей свою мягкую руку: — Ну, привет, человечек…

Голова Энни откинулась назад, руки дёрнулись, как на шарнирах, и кверху вывернулись ладони — совершенно чёрные, будто в саже измазанные. И точно с них сорвалось что огромное, непомерная стужа и ощущение, будто летит тяжёлое, неподъёмное… чтобы раздавить. Всё — за долю секунды без единого звука.

Росаура думала только, что голова девочки откинулась так резко, как если бы сломалась шея. О большем она не успела задуматься, даже испугаться.

А вот Фрэнк всё-таки был мракоборец. Он оттолкнул Росауру с пути того неподъёмного сгустка пагубы и сделал выпад палочкой, как если бы в руках его был меч.

И тот сломался с треском и вспышкой. Росауру отшвырнуло на снег, голова закружилась, а щёку ошпарило мертвящим холодом. Фрэнка она уже не видела. В соснах стоял гул, как от приближающегося поезда, механический и торжествующий. Росаура оглянулась на Энни. Та так и застыла с запрокинутой головой, с чёрными руками, но Росаура наконец-то увидела её глаза — широко распахнутые и пустые. А по щекам катились слёзы.

Росаура бросилась к Энни с единственной целью — скорее прижать ребёнка к груди.

Этот самый естественный порыв в первый миг дался ей легко, будто крылья у неё выросли, и на них она перелетела и глубокий снежный полог, и собственный страх, шок и панику, и ничто не оттолкнуло её от Энни, когда она оказалась совсем рядом, чего так опасался Фрэнк. Росаура обняла Энни крепко-крепко, и ей показалось, что сейчас всё будет хорошо.

Но сначала она почувствовала, как Энни холодна. То ли камень, то ли изваяние изо льда… Тело её оцепенело, и Росаура в страхе заглянула Энни в лицо, и вот увидела совсем близко эти пустые глаза…

Её пронял ужас, как бывает во сне, безотчётный и дикий, командующий один приказ: беги!

Но Росаура не спала. Она приказала себе сжать руки сильнее и позвала:

— Энни! Милая, всё хорошо, мы нашли тебя!

Голова Энни затряслась. Бешено завращалась, как на треклятом шарнире, рот открылся чёрной дырой, лязгнули зубы…

— Энни, тише, милая, тише!..

Ужас царапал грудь Росауры, рассудок кричал отбежать, найти палочку, колдовать, но сердце знало: здесь нужно что-то вернее волшебства. Девочке нужен голос близкого человека.

— Энни, Энни! Милая!

Вдруг из мертвенно-холодного тело Энни точно вспыхнуло. Росауре вмиг почудилось, будто и вправду объятое пламенем! Едва сдерживая крик, Росаура вопреки здравому смыслу прижала Энни ещё крепче к своей груди. Та отозвалась болью, как от ожога. Под ладонями двигались плечи Энни, и казалось, будто из них лезут кости-наросты, острые, как шипы, и вот уже вся она обрастает длинными иглами…

— Энни, Энни, хорошая моя, уймись, уймись! Всё прошло!

Энни… или то, что завладело ею, делало всё, чтобы избавиться от Росауры. Огневело, холодело, каменело, толкалось, резалось и щипалось, а когда и эта пытка не сработала, принялось верещать, что есть мочи.

Какой крик!.. Кровью из ушей. Надрывный визг, точно режут поросёнка. Росаура еле удержалась, чтобы не закрыть уши руками, но знала, знала: нельзя отпускать Энни, ни на секундочку не ослабить хватки!

Энни кричала, кричала… Росауре тоже хотелось кричать! Какого чёрта эта мерзость сидит в её девочке?! Какого чёрта кто-то надругался над нею, что она теперь мучается так?! Злоба обожгла Росауру изнутри сильнее, чем тельце Энни, что в ту секунду стало, будто раскалённое железо.

«Прекрати же, прекрати! — заклинала Росаура в гневе. — Это невыносимо, сейчас же прекрати! Прекрати!»

Руки задрожали, теряя последние силы. Росаура взвыла и тоже запрокинула голову вверх, в широкое звёздное небо, где застыли алые искры. Энни рванулась, заходясь новым воплем, и Росаура тоже разжала рот.

Но крик не кончался — только силы.

«Господи, когда это кончится?..»

И вдруг Росаура поняла, что это не кончится.

«Ведь этот крик — её боль».

Росаура ловила ртом воздух, но кричать больше не смела. От воплей Энни она сильно оглохла, и те доносились теперь до неё как бы со стороны. Всё грозилось наклониться вбок и уплыть, руки — ослабнуть, а ребёнок — в корче и страхе остаться беззащитным перед собственной болью. Росаура мотнула головой.

«Боже, сколько в ней крика, сколько боли… И всё это время он был внутри! Мы не видели. Мы не знали! Но кому ещё ей было излить его? Вся эта боль каждым днём глубже и глубже… Бедная, бедная… Бедная! Она не замолчит, пока её не утешат».

— Энни, прости! Прости нас, слышишь? Прости!

Боль пронзала грудь, живот, каждую клеточку тела, которая приникала к Энни, что билась в объятьях Росауры. Миг — огненная головешка, миг — кусок льда, миг — глыба камня, миг — что-то мокрое, сильное и скользкое, как гадина с самого дна морского…

Она не замолчит, пока её не утешат. «Я просто сильнее прижму её к себе. Просто сделаю это», — решила Росаура, потому что иначе она и вздохнуть, кажется, уже не могла.

И она прижала Энни крепче, ещё крепче, позволив себе одно послабление: зажмуриться, чтобы не видеть, как искажается личико Энни в очередном мучительном преображении.

— Энни, клянусь тебе, ты скоро увидишь маму!

А потом Росауре показалось, что она видит свою маму: та наклонилась к ней и положила мягкую руку на горячий лоб.

Конец второй части.

Примечания:

Эстетика https://vk.com/thornbush?w=wall-134939541_11165

1) согласно известному утверждению Эдгара Аллана По

Вернуться к тексту