Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

Примечания:

Осенью самое время пересматривать "Сумерки", а тут у нас полноценная инсценировка "Новолуния" происходит, так что наслаждение х2

Гермиона появляется возле поместья Ноттов с волшебной палочкой в одной руке и смятым жёлтым пергаментом в другой. Пальто осталось валяться на полу дома, волосы растрепались после безумной спешки, и Гермиона одновременно хватает ртом воздух и дрожит от холода.

Когда Теодор Нотт открывает дверь, перед его глазами предстаёт отчаявшаяся ведьма.

— Он здесь? — спрашивает Гермиона, отталкивая Тео и врываясь внутрь. Гостиная украшена рождественскими гирляндами, на плюшевой кушетке сидит Полумна в длинной ночной рубашке лаймового цвета с узором из маленьких лампочек, которые испускают неяркий красный свет.

— Гермиона? — удивляется она, вставая. Несмотря на несуразный наряд и озадаченное выражение лица, Полумна немедленно выхватывает палочку и принимает дуэльную стойку, которую Гермиона помнит со времён войны.

— Драко, — она срывается на крик, — Драко здесь?

— Он ранен? — внезапно спрашивает Тео и тоже достаёт палочку.

Гермиона чувствует, как слёзы, с которыми она боролась, наворачиваются на глаза, и Тео ещё сильнее пугается при виде этого зрелища. У неё не получается вдохнуть достаточно воздуха, чтобы объясниться, и когда она замечает, что её колотит, а огни кружатся, Гермиона, наконец, понимает — такое уже случалось раньше. Паника и страх, столь распространённые в первые месяцы после войны, так и остались её верными спутниками.

Полумна бормочет:

— Всё в порядке, Гермиона. — Она прикасается ладонью к центру спины, но не позволяет себе большего, и Гермиона, редко склонная к драматизму, бросается в объятия Полумны.

— Пожалуйста, дыши, — говорит подруга, мягко покачиваясь со всхлипывающей Гермионой. — Ты сможешь. Я знаю, ты сможешь.

Кажется, что проходит целая вечность, и она наконец чувствует, что, хотя Полумна и держит её в объятиях, Тео стоит рядом, одной рукой сжимая Полумну, а другой поглаживая спину Гермионы.

— С ним всё в порядке, — наконец выдавливает она. — С ним всё хорошо. Я просто не могу его найти.

— Вы поссорились? — спрашивает Тео. Полумна успокаивает их обоих и медленно ведёт Гермиону к кушетке. Цвет лампочек на её рубашке сменился на бледно-желтый.

— Нет, — говорит Гермиона, — он просто услышал, как Гарри ляпнул кое-какую глупость. Полную нелепицу. Он сказал, что собирался сюда, что нужен тебе.

Тео морщится.

— Я не разговаривал с Драко после приёма.

— Куда он мог пойти? — с мольбой в голосе восклицает Гермиона.

— Поместье Малфоев? — спрашивает Полумна.

Тео отрицательно качает головой.

— Возможно, но маловероятно. Ни у кого из моих знакомых нет столько тайных мест, как у Драко. Прости, Гермиона, но, если он не хочет, чтобы его нашли, мы его не найдём.

— Я должна! — восклицает Гермиона и, словно когтями, жалостливо впивается ногтями в диванные подушки.

Тео мрачно смотрит на неё, а затем вздыхает.

— Тельма?

Появляется эльфийка, при виде гостьи она сразу же расплывается в широкой улыбке.

— Леди Малфой, с вами всё в порядке?

— С ней всё хорошо, Тельма, — как ни в чём не бывало отвечает Тео, — но мы ищем Драко. Ты виделась с Джуни?

Тельма хмурится и исчезает; пространство перед ними пустует целую минуту. Эльфийка возвращается, но выглядит ещё более обеспокоенной, чем прежде.

— Джуни сейчас недоступна, — говорит Тельма.

— Джуни, — зовёт Гермиона, — Джуни, пожалуйста, иди сюда.

Тельма смотрит на неё огромными глазами, печально опустив уши из-за отсутствия реакции.

— Джуни, пожалуйста, — снова просит Гермиона срывающимся голосом.

— Леди Малфой, — шепчет Тельма, — Джуни не может ответить прямо сейчас. Если вы… если вы продолжите звать её, она подумает, что ослушалась.

Эльфийка не говорит о последствиях, но Гермиона зажимает рот; если Джуни решит, что не выполнила приказ хозяйки, то накажет сама себя, хотят того Гермиона с Драко или нет.

— Хорошо, — соглашается Гермиона, усилием воли беря себя в руки. — Ладно. С ним всё в порядке. Мы знаем, что с ним всё в порядке — он просто разозлился. Ему нужно время. Всё в порядке, проще простого. Я пойду домой и буду ждать.

Она никогда не умела ждать, и сочувствующее выражение лица Полумны говорит, что девушка видит Гермиону насквозь; и всё же у неё нет другого выбора. Она медленно встаёт и поворачивается лицом к чете Нотт.

— Извините, что ворвалась.

Тео тут же поднимается.

— Ничего страшного. Если увижу Драко, то сразу же попрошу его объясниться с тобой.

Полумна встаёт следом, и Тео, даже не взглянув на жену, обнимает её за талию и притягивает к себе. Встревоженное выражение её лица словно бы тает с каждым сокращённым сантиметром.

Гермиона чувствует, как на губах появляется тень улыбки: как же она недооценила Теодора Нотта, когда впервые услышала, кого Полумна получила в мужья. Он самый неправдоподобный слизеринец из всех, кого она знает, и с одного только взгляда становится очевидно, что он любит Полумну больше всего на свете.

— Спасибо вам, — искренне благодарит Гермиона.

Они провожают её до двери, и Гермиона не отрывает от них глаз, даже когда трансгрессирует, черпая в них утешение и силу.

Дома горит свет с тех пор, как она примчалась сюда после ужина, и на этот раз Гермиона входит внутрь с гораздо меньшей поспешностью. Она аккуратно вешает пальто, смотрит на рождественскую елку и глотает слёзы.

Гермиона напоминает себе, что главное — придерживаться здравого смысла. Она может всё исправить, она может всё исправить. Какой-то глупой ошибке Гарри не сломить её просто так.

Она направляется в спальню и достаёт из тумбочки дневник. Новых ответов нет, но остаётся только надеяться, что Драко получил адресованное ему письмо, что он в ожидании разглядывает страницы и надеется, как и она.

Гермиона просматривает их прошлую переписку — в основном она состоит из его жалоб на чрезмерную занятость жены. От некоторых писем щёки краснеют, от других ладони сами тянутся прикрыть лицо, пока дыхание не выровняется. Гермиона вставляет жёлтый пергамент, который разбил ей сердце, между страниц и открывает пустую.

Она соврала Гарри — Драко не принадлежит ей. Это лишь временное благо.

Однако она — всецело принадлежит ему.

* * *

«Драко,

Гарри был неправ — он сглупил и соврал. Я никогда не притворялась, и ты знаешь — всё по-настоящему. Просто вспомни, как я вспомни нас.

Твой подарок бесценен, и я сожалею, что ты считаешь, будто он испорчен. Я в восторге. Я хочу провести Рождество с тобой.

Пожалуйста, возвращайся домой.

Гермиона».

* * *

«Дорогой Драко,

надеюсь, твой дневник при тебе. Надеюсь, ты это прочтёшь. Я ненавижу спать одна. Завтра канун Рождества. Пожалуйста, возвращайся домой.

Гермиона».

* * *

«Дорогой Драко,

я скучаю по тебе.

Я придумала, как добраться до Розмерты с Кингсли. Жаль, что тебя нет рядом, чтобы помочь мне составить план.

Г. Г.».

* * *

«Драко,

сегодня Гарри пригласил меня на ужин, чтобы извиниться, но я опять накричала на него, хотя уже почти Рождество. Как будто я снова оказалась на третьем курсе, когда эти дураки-мальчишки не желали со мной разговаривать. Удивительно, но Рон на моей стороне (я знаю, ты тоже шокирован, но он велел Гарри перестать «заниматься самобичеванием и вытащить голову из задницы»… самобичевание — я даже не знала, что Рон знает это слово!).

Джинни тоже злится на Гарри. Тебя бы, наверное, развеселило, как мы втроём кричим. Он идиот, и я уже говорила тебе, что его слова — неправда.

Твоя,

Гермиона».

* * *

«Счастливого сочельника, Драко.

Я знаю тебя уже 3037 дней и замужем за тобой 41 день.

Я никогда не притворялась ни на секунду. Никогда.

Пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы ты поверил».

* * *

«Знаешь что, Драко? Мне надоело, что ты дуешься. Я извинилась и сказала правду, а ты НИКОГДА В ЖИЗНИ не верил Гарри Поттеру, так зачем начинать сейчас?

Я отказываюсь проводить завтрашний рождественский ужин, сидя в «Норе» и притворяясь, что всё в порядке, когда это не так! Я даже не знаю, где ты, всё ли с тобой в порядке, увидимся ли мы хоть когда-нибудь и что делать с подарком, который я тебе приготовила.

Война, может, и закончилась, но она всё ещё существует, только теперь она внутри нас — я не враг, Драко. Я не какая-то злодейка, притаившаяся в засаде и пытающаяся втереться в доверие, и если ты убедил себя в правдивости этого, то ты ошибаешься, идиот, безумец!

Я ТВОЯ жена.

Клянусь, я рано или поздно совершу какую-нибудь глупость, и, если я окажусь в Азкабане, надеюсь, ты внесёшь за меня залог,

Гермиона».

* * *

Мадам Розмерта уже несколько десятилетий управляет «Тремя мётлами» в Хогсмиде, а заодно и является совладелицей «Дырявого котла», хотя обычно не появляется там во время учебного года. С тех пор как было объявлено о её браке с Кингсли, она исчезла из обоих заведений, а её место заняли новые управляющие.

Гермиона вспоминает Розмерту — в своё время все мальчишки в Хогвартсе были одержимы её красотой, обворожительной улыбкой и вниманием к их рассказам.

Особенно отчетливо она запомнила, что однажды сказал Рон: как на третьем курсе Розмерта пришла в ярость, когда министерство дважды обыскало «Три метлы» в поисках Сириуса Блэка, и угрожала связаться со своими друзьями в департаменте магического правопорядка, чтобы прекратить вторжения в частную собственность.

Эта мысль пришла Гермионе в голову после того, как она (тайно) позаимствовала мантию-невидимку Гарри в качестве отдушины за срыв на его безобразные слова. Она обыскала в«Дырявый котёл» сверху донизу, пытаясь найти хоть какое-то объяснение поведению Розмерты. Ничего особенного найти не удалось, но, с другой стороны, Гермиона помнила слова Рона и что Розмерта проводила большую часть времени в «Трёх мётлах», а не в «Дырявом котле».

Теперь она трансгрессирует в Хогсмид под мантией, на мгновение испытывая ностальгию по тем дням, когда Гарри и Рон были рядом, ещё недостаточно высокие, чтобы вместе оставаться скрытыми.

«Три метлы» скоро закроются — это последняя возможность перед рождественскими каникулами. Гермиона выжидает, пока откроется дверь и выйдет несколько человек, и бесшумно проскальзывает внутрь.

Здесь довольно пусто, только за двумя столиками тихо сидят люди. В баре работает незнакомый волшебник, и Гермиона осторожно, без спешки проходит по пабу, стараясь не наступать на скрипучие половицы.

На неё сваливаются воспоминания — и хорошие, и плохие. Как часто она сидела за столом в углу и закатывала глаза, глядя как Рон стреляет глазами в сторону Розмерты.

Гермиона прокрадывается наверх, открывая каждую дверь еле слышной Алохоморой, и заглядывает внутрь. В гостинице «Трёх мётел» меньше комнат, чем в «Котле», так что поиски заканчиваются быстро и безрезультатно.

По опыту Гермиона знает, что в большинстве зданий Хогсмида имеются подвалы, и, осторожно спускаясь по лестнице, обнаруживает, что посетители ушли, а бармен подметает пол. Он что-то фальшиво напевает себе под нос, и Гермиона глубоко вздыхает, а затем направляется к барной стойке.

В полу есть дверь, такая же, как в «Кабаньей голове». Гермиона открывает её так тихо, как только может, вздрагивая при каждом скрипе.

На ведущей вниз лестнице темно, хоть глаз выколи, и Гермиона не решается зажечь свет, пока дверь не закроется. Она вытягивает дрожащие ноги, нащупывая очередную ступеньку, осторожно, чтобы не запутаться в мантии-невидимке.

Подвал ожидаемо заполнен бочонками сливочного пива и огневиски, несколькими коробками со старой посудой и слоями пыли.

Широкие размеренные шаги бармена отдаются над головой успокаивающим поскрипыванием; Гермиона не торопится, открывает каждую бочку и коробку и возвращает их в исходное состояние, если внутри нет ничего важного.

Она почти отчаивается, когда удача наконец улыбается ей.

В углу притаился старый бочонок, намного больше её самой, и его невозможно сдвинуть с места. Гермиона так бы и не обратила на него внимания, если бы не еле заметные потёртости на полу, протянувшиеся в одном направлении. В отличие от большинства других бочонков, перед ним нет пыли, только на крышке.

Его таскали по полу, причём часто, о чём свидетельствуют следы.

Гермиона тянет изо всех сил, но бочонок не поддаётся ни на йоту. Левиоса тоже не помогает. Гермиона применяет все известные ей диагностические заклинания в поисках какой-нибудь подсказки.

Только просунув руку за бочонок и ощупав всё вокруг, она что-то находит — и сложно придумать что-то более неожиданное.

Это вентиль. Он так аккуратно и далеко утоплен в стене, что дотянуться до него смог бы только человек с очень тонкими руками.

Например, женщина.

Гермиона медленно крутит колесо и в тусклом свете видит, как бочонок со скрежетом перемещается по полу. После каждого поворота она замирает, прислушиваясь к шагам бармена.

Гермиона не решается открыть проход полностью: она протискивается внутрь, как только расстояние позволяет, и оказывается в тёмном туннеле. Закрывая за собой вход, она молится про себя, что не совершила роковую ошибку и ей не придётся быстро убегать.

Туннель длинный, складывается впечатление, что она идёт уже почти час. Приглушённого света люмоса вполне достаточно, чтобы понимать, куда наступать; туннель здесь напоминает такой же в «Кабаньей голове», и Гермиона не удерживается от мысли, что вдруг она доберётся до Хогвартса и откроет новый тайный проход, о котором не знали даже мародёры.

Когда дорога начинает подниматься, спадают антитрансгрессионные чары — Гермиона с облегчением думает, что в любой момент сможет выбраться.

Она гасит свет, достигнув люка над головой, и прижимается ухом к половицам.

Гермиона ждёт — да, она не самый терпеливый человек, но она принуждает себя сидеть спокойно и не совершать ошибок. Сверху не доносится ни звука, только мягкий свет обрисовывает контуры досок.

Гермиона медленно и уверенно открывает люк на первый этаж. Комната, в которой она оказывается, — очередной подвал, на этот раз гораздо менее пыльный. Свет исходит от одинокой лампочки.

Лампочка!

Гермиона осторожно осматривается, обнаруживая всё новые и новые необъяснимые магловские приспособления и корзины с иллюстрированными книжками, картинки на которых не двигаются.

Только осторожно открыв пластиковую корзину, Гермиона всё понимает.

Корзина до краёв заполнена детскими игрушками и книгами.

С отделениями для батареек и неподвижными картинками.

Здесь жил ребенок — немагический ребенок. Ребенок, которого мадам Розмерта со всей возможной тщательностью прятала и защищала. Которого достаточно, чтобы принудить её пойти практически на всё.

Гермиона подавляет подступающий ужас и крадётся по лестнице на жилой этаж. Из-за двери не доносится ни звука, и она как можно тише приоткрывает её и заглядывает внутрь.

Дом как дом, ничем особенно не примечательный. Небольшое скромное жилище, обставленное уютной мебелью. В холодильнике лежат просроченные продукты, от которых несёт гнилью. Гермиона сразу же закрывает его, не хлопая дверцей.

Здесь всего один этаж, и рядом со входной дверью обнаруживается большая спальня. На продавленной кровати с лёгкостью поместилось бы двое человек, к стене примыкает книжный шкаф с целой коллекцией книг по магии.

Ещё одна спальня находится в противоположном конце дома — дальше всего от первой. Там стоит детская кроватка, на ворсистом ковре разбросаны игрушки, а из устройства, похожего на телевизор, доносятся помехи.

На полу кровь — её хватает, чтобы Гермиона с колотящимся в горле сердцем отпрянула назад. В последний раз, когда она видела столько крови, погибли люди.

Кто-то в этом доме, в спальне маленького ребёнка, умер, стоя перед кроватью.

Гермиона прижимает руки к животу — она живо представляет себе Гарри, его мать, застывшую перед колыбелью и умоляющую Волдеморта убить её, торгующуюся своей жизнью в обмен на жизнь сына.

За дверью раздаётся громкий треск, и инстинкты, порождённые войной, заставляют Гермиону как можно скорее трансгрессировать подальше отсюда. Она на собственном горьком опыте убедилась, что прямая трансгрессия к месту назначения может привести к смертельной ошибке: ей до сих пор снятся кошмары, как она привела врагов на площадь Гриммо. После того дня она с ребятами разработала систему, по которой они всегда сначала перемещались в другое место, и только потом в конечную точку. Это много раз спасало им жизни.

Вот почему Гермиона оказывается в лесу Дин, там, куда поклялась никогда не возвращаться, с колотящимся сердцем и побелевшими костяшками пальцев, сжимающими волшебную палочку.

Она молча ждёт, едва дыша, но никто не преследует её.

Ощущение тепла на запястье на мгновение привлекает внимание, и Гермиона опускает взгляд на браслет, который почти никогда не снимает. Лазурные камни обжигают кожу, Гермиона вспоминает слова Драко: «Если ты когда-нибудь окажешься в опасности, то можешь просто прикоснуться к нему и мысленно позвать меня. Я трансгрессирую к тебе — даже если никогда раньше не бывал в этом месте».

Возникает искушение немедленно схватиться за браслет и призвать своего упрямого мужа прямиком в лес, но она понимает, что лучше не действовать необдуманно. Драко так же умён, как и она: кое-чему она научилась за последние два месяца.

Он не придёт, пока действительно не поверит, что она в опасности.

Однако теперь у неё созрел план.

* * *

С того момента, как Гермиона вышла замуж за Драко, поместье Малфоев официально признаёт её частью семьи, а это значит, что она может приходить куда и когда пожелает. До сих пор эта мысль ей претила. Однако теперь Гермиона полна решимости — и страха. Она уже бывала там, куда намеревается отправиться, и при желании с лёгкостью отыщет дорогу.

Гермиона грузно приземляется на холодный мраморный пол. Браслет на запястье похолодел, и она молится, чтобы теория оказалась верной. Она с трудом сглатывает, поднимает глаза и оглядывает залу, сохранившуюся практически в том же виде, что является ей в ночных кошмарах. Единственное отличие: здесь нет ни дверей, ни окон — это место стало недоступным для всех, кто никогда не бывал внутри.

К сожалению, однажды Гермионе не посчастливилось оказаться здесь. Она заставляет дрожащие ноги сделать ровно двенадцать шагов и останавливается, достигнув места, которое когда-то поделило её жизнь на до и после.

Гермиона поднимает взгляд — несколько настенных светильников зажглись при её появлении. С потолка исчезла люстра, на полу — ни следа осколков.

Дыхание становится прерывистым, и впервые с момента её самой первой панической атаки Гермиона не сопротивляется. Она позволяет ужасу захлестнуть разум, отпускает страх на волю.

Она представляет, как Беллатриса Лестрейндж стоит перед ней и задаёт вопросы, ответов на которые она либо не знает, либо не может дать.

Она представляет гневные крики Рона, вскинутые брови Люциуса и злобу в его взгляде.

Гермиона хлопает ладонью по браслету — он раскалился так, что, кажется, может обжечь руку. Тошнота скручивает желудок в узел, и на мгновение Гермиона боится, что упадёт в обморок. Она изо всех сил сосредотачивается на воспоминании об испуганном лице Драко; реальность потворствует ей — внезапно он стоит напротив.

Руки Драко сжимают её плечи в тиски, он что-то кричит, но все звуки растворяются в пустоте, и Гермиона чертовски рада его видеть, пускай и здесь, пускай и в этом месте, где всё пропитано ненавистью.

Она утыкается в его ключицу, едва замечает хлопок трансгрессии и чувствует мягкий ковёр под коленями и бессмысленное бормотание Драко над ухом.

— Где мы? — рвано глотая воздух, спрашивает Гермиона. Голос хрипит — оттого ли, что она не заметила, как начала кричать?

— Дома, мы дома, глупая ведьма, — шепчет Драко, обдавая ухо горячим дыханием. — О чём ты только думала?

— Сам ты глупый, — слабо произносит она. У неё не осталось сил деликатничать.

Драко продолжает прижимать её к себе, чуть не душит, и Гермиона понимает, что всё ещё держится за браслет онемевшими пальцами. Она разжимает их один за другим и медленно обнимает Драко в ответ.

— Браслет всё-таки работает.

Драко гортанно смеётся ей в ухо, а у самой Гермионы по щекам не переставая текут слёзы.

— Я прочитал письмо, где ты писала, что собираешься сделать какую-то глупость, и вдруг всё, что я почувствовал, — это ужас, ты даже не представляешь…

— О, — возражает Гермиона, — ещё как представляю.

Он замолкает, и они сидят в гостиной на коленях, просто обнимая друг друга. Гермиона собирает в кулак весь свой гнев, аргументы и заверения, которые хотела выплеснуть на него, и выдыхает.

Драко ждёт: в отличие от неё, он терпелив.

— Я так зла на тебя, — наконец говорит она.

Он отстраняется и находит её взгляд.

— Ты зла на меня?

— Да, — бросает Гермиона, — потому что ты поверил Гарри, а не мне. Потому что ты взял и сбежал, вместо того чтобы поговорить со мной. Ты напугал меня.

— О, и поэтому ты решила довести меня до сердечного приступа? — выдавливает из себя Драко, прищуривая глаза. То, как он продолжает цепляться за неё, противоречит внешнему гневу.

— Да, и мне не стыдно, — сверкает глазами Гермиона. — Ты мне не ответил, а ведь уже почти Рождество.

— Ты ненормальная, — изумляется Драко.

Она пытается снова:

— Я знаю, ты разозлился. Знаю, Гарри сказал глупость, и это причинило тебе боль, но это неправда, ты должен это знать.

— Да, — соглашается Драко, прикрывая веки.

— Ты — что?!

— Я знаю, — отвечает Драко. Он отстраняется и на этот раз выпускает Гермиону из рук. Ей неприятно сидеть перед ним без объятий.

На сердце у Гермионы лежит холодная тяжесть — может… может, дело было вовсе не в том, что она притворялась, а в нём. Предполагается, что гриффиндорцы храбрые: она храбрая и прекрасно об этом осведомлена, но никогда раньше Гермиона не испытывала такого страха, даже во время войны.

Однако гнев — та эмоция, которая знакома ей не понаслышке.

— Ты бросил меня! — кричит она. Похоже, в голосе всё-таки ещё осталась сила. — Я думала, тебе больно, а ты просто струсил.

Во взгляде Драко вспыхивает гнев, и Гермиона напрягается: он точно знает, куда ударить, где порезать, чтобы пустить ей кровь.

— Это я-то трус? — выплёвывает он. — Тогда расскажи, чего именно я боюсь, Гермиона?

— Ты боишься, что я тебе нравлюсь, — восклицает Гермиона, разводя в стороны трясущиеся руки. — Боишься, что нравишься мне. Что всё не так уж плохо. Что, возможно, грязнокровка не так уж плоха и Люциус был неправ!

Лицо Драко — это маска, но Гермиона уже знакома с ней. Он в ярости, он напуган, он злится, и она перешла черту, сказав «грязнокровка» и вообще упомянув его отца. Гермиона всё понимает, но она слишком устала.

— Ты считаешь, что знаешь всё, — тихо говорит Драко. Его спокойствие пугает ещё сильнее, но Гермиона продолжает.

— Ты напуган, — обвинительно добавляет она, а затем смягчается: — Ты напуган. Я знаю, что это так. Мне тоже страшно. Я уже говорила тебе. Знаю, что мне не место в твоём мире, Драко, всегда знала…

— Прекрати, — говорит Драко, поднимая тяжёлую ладонь и прерывая её.

На этот раз Гермиона готова подождать. Он хмурится, но не убегает, и Гермиона выдержит его злость, пока он решает остаться.

— Мы играем в семью, Гермиона. — шепчет он. — И почему-то ты думаешь, что это я пытаюсь уйти.

— Ты уже ушёл! — сердито протестует она.

— Спроси меня, на ком я применил Аваду, — внезапно требует Драко. — Спроси, кого я убил, Грейнджер.

Гермиона моргает — она не уверена, чего ждала, но совершенно точно не этого. Её охватывает ужас; война подарила им горе, превратила их в воинов, кровоточащих существ с раздробленным позвоночником, и нет сомнений что Драко наравне с Гермионой способен на великие и ужасные поступки.

Однако ей нужно знать, почему это так важно.

— На ком ты применил Аваду? — шепчет она.

Драко смотрит на неё сверху вниз без намёка на сожаление или страх; если он и испытывает какие-то эмоции, ей они неизвестны.

— Второго ноября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, за шесть месяцев до окончания войны, — нараспев произносит Драко, — я убил своего отца в камере Азкабана.

Гермиона не испытывает особых чувств к Люциусу Малфою, но шокированно прижимает руку к сердцу. Драко только что признался в убийстве — это не невольное последствие войны, каким был для неё Сивый, а преднамеренное убийство. Последствия которого она осознает мгновенно — Нарцисса Малфой, его драгоценная мать, умерла в сорок пять лет.

— Твоя мама, — выдыхает Гермиона, и впервые с тех пор, как Драко потребовал у неё задать вопрос, он вздрагивает.

— Я не понимал, — тихо говорит он, — то есть я, конечно, знал, что они были связаны, но… в общем, эта связь никогда не мешала ему причинять ей боль. Я не осознавал, что его смерть послужит причиной её собственной.

Между ними повисает тишина, и мысли Гермионы возвращаются к произошедшим за день событиям.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — наконец спрашивает она.

Драко хрипло откашливается.

— Я удивился, когда Поттер сказал, что ты притворяешься…

— Я не…

— Я знаю, — хмурится Драко, — я не дурак.

Гермиона повторяет за ним и хмурится в ответ.

— Тогда почему ты просто не вернулся домой, я же писала…

— Я влюбился в тебя, — прерывает её Драко. Гермиона вздрагивает и видит, как он на мгновение замирает, после того как слова слетают с губ: сам не ожидал от себя такой честности и совсем не по-слизерински раскрыл карты.

— Я влюбился в тебя, Гермиона, — повторяет он, на этот раз более спокойно. — Ты хочешь знать, почему я исчез? Вот почему. Я годами наблюдал, как моя мать пыталась сбежать от мужчины, который не испытывал к ней даже уважения, а когда она, наконец, освободилась от него, всё закончилось тем, что я держал в своих объятиях единственного любимого человека в последние минуты жизни, и это я, я был виноват в её смерти. Так что нет. Я не считаю, что ты притворяешься, но я больше не могу смотреть, как другой человек, которого я люблю, разрушает себя из-за близости со мной.

Гермиона не удерживается от изумления — в её представлении Малфой мог напридумывать себе всё что угодно, услышав от Гарри про «притворство», но только не это. Он с самого начала дал понять, что не хочет брака, как у родителей. Шок от осознания того, что Драко убил отца, сменяется принятием: Драко Малфой многогранен, и одна из его сторон — безжалостность. Нарцисса Малфой была единственной, кого он любил, и Гермиона не сомневается, что во время войны Волдеморт сыграл на этой слабости.

Что наполняет её ужасом — так это мысль, что она каким-то образом заставила Драко поверить, будто он хоть немного похож на Люциуса, — достаточно ли она сделала, чтобы убедить его, что он в корне от него отличается? Как он мог подумать, что их брак стал для неё обузой, что она ищет способа прекратить всё, как когда-то хотела его мать?

Гермиона думает, как легко сказала Гарри, что Драко — её. Думает, как несчастливо провела последние сорок восемь часов; как рыдала из-за мужа, когда-то казавшегося нежеланным. Как скучала по нему: по его язвительности, по разговорам, по тому, как он читал книги за завтраком, вместо того чтобы насмехаться над ней за то же самое.

Гермиона вспоминает письма, которые он ей писал, и как он боялся, что она снова начнёт избегать его после первого занятия любовью. Как он пожертвовал всем: поместьем, богатством, роскошью, — принёс извинения и заслужил прощение. Он дал этому браку гораздо больше, чем есть у неё.

Удивительно, как Гермиона раньше не поняла — Драко любит её.

И он верит, что она борется с ВМН, чтобы от него сбежать.

— Нет! — выкрикивает Гермиона. Драко отстраняется, принимая серьёзное, суровое выражение лица.

— Нет? — переспрашивает он.

На этот раз Гермиона не колеблется. Она наклоняется вперёд и прижимается к нему со всей грацией, на которую способны её измученные мышцы, — она купается в остатках адреналина и отчаянно хочет быть понятой правильно.

— Ты убил своего отца, чтобы освободить маму, да? — спрашивает Гермиона, крепко прижимая Драко к себе, чтобы он не вырвался. — Почему тогда? Почему в ноябре?

— Ему разрешили вернуться домой на Рождество под присмотром министерства. Когда мама узнала об этом, то была сама не своя и пыталась скрыться, — бесстрастно отвечает Драко.

Гермиона переваривает информацию и осторожно, нежно отпускает мужа и прижимает ладони к его подбородку, обхватывая лицо ладонями.

— Я маглорождённая, — говорит она, невесомо проводя большими пальцами по его щекам.

— Поразительно, но я вполне осознаю этот факт, — сухо говорит Драко.

Он не вырывается, но в его глазах не осталось ничего, кроме льда. Гермиона пытается подобрать правильные слова — не существует идеального способа объясниться, но она старается:

— Я не хочу, чтобы ты отказывался ото всего ради меня, — шепчет Гермиона. Нелепая мысль, но она тяготит её — в браке с ней Драко теряет большое родовое поместье, бухгалтерские книги и историю чистокровного наследия, а также мечты о маленьких чистокровных потомках.

С ней — он предатель крови, существует ВМН или нет.

Взгляд Драко не меняется, но мужчина поднимает свои тёплые руки и кладёт их поверх её, прижимая ладони к подбородку.

— Послушай меня, Грейнджер, — настойчиво приказывает он. — Есть бесконечное множество вещей, которыми я бы пожертвовал ради тебя, и ты никогда не просила меня отказаться ни от одной из них.

Слёзы застилают глаза.

— Я пытаюсь разрушить ВМН, чтобы помочь людям, попавшим в ловушку брака по принуждению. Я никогда не пыталась сбежать от тебя. — Она произносит всё это, затаив дыхание, и, хотя слова правдивы, их недостаточно. Никогда не будет достаточно.

— А когда мы его уничтожим? — спрашивает он, и Гермиона чуть не задыхается, услышав «мы», — как она раньше не замечала, что он всегда, всегда на её стороне.

— Мы совсем не похожи на твоих родителей, Драко, — шепчет она, и слова вытягиваются из неё, как кости из хрящей. — Нам не с чем бороться или не от чего убегать. Я влюблена в тебя. Я люблю тебя.

— Скажи ещё раз, — требует он, отпуская её руки и притягивая ближе к себе. Гермиона практически оказывается у него на коленях, обвивая руками шею.

— Я люблю тебя, — говорит она, — я бы вышла за тебя замуж снова, снова и снова.

Гермиона едва замечает, как оказывается лежащей на спине перед камином, на мягком ковре, а от над ней Драко исходит обжигающий жар. Он целует её так, словно дышит ею — руки зарываются в спутанные волосы, в спешке срывают блузку.

Гермиона не способна здраво мыслить. Она тянет за подол рубашки, пока Драко не сдаётся и не снимает её сам, и Гермиона впивается ногтями в спину. Она посасывает пульсирующую вену у него на шее и надеется, что останется след; надеется, что он останется с ним до конца жизни.

Драко опускается ниже и лижет — прижимается к её телу, сжимает бёдра, пока Гермиона не начинает мелко дрожать и повторять его имя, как молитву. Он не унимается, и тогда она запускает пальцы ему в волосы, чтобы подтянуть к себе. Драко целует её, по губам растекается вкус собственной влаги, а когда он проникает в неё, Гермиона мимоходом удивляется, как, как у неё получилось.

— Гермиона, — рычит Драко ей в шею, и она отвечает хриплым стоном, когда он просовывает руку между телами, потирая клитор, так что мышцы сжимаются вокруг члена. Он входит в неё снова и снова, пока не начинает задыхаться от страсти и, наконец, не замирает.

Его вес из успокаивающего становится тяжёлым, и Гермиона пихает мужа в рёбра, отталкивая от себя. Драко ворчливо бормочет и притягивает её обратно, укутывает в кольцо рук.

— Прости, — говорит она.

Он приподнимает бровь.

— Надеюсь, просишь прощения не за то, что сейчас произошло?

— Нет, — немедленно восклицает Гермиона, — это было превосходно. Я хотела сказать, прости, что заставила тебя почувствовать, что ты не важен.

— Всё в порядке, Грейнджер.

— Нет, не в порядке, — возражает она. — Так нельзя. Ты важен. Мы женаты.

— Да, — соглашается Драко.

Гермиона молчит, раздумывая над тем, что сказать дальше:

— В общем, не знаю, как ты, но я бы предпочла, чтобы так оставалось и впредь.

Драко смотрит на неё, сейчас он донельзя похож на кота, поймавшего канарейку.

— Ты уверена?

Гермиона чувствует, как уголки губ приподнимаются.

— Абсолютно.

— Меня не волнует, что ты маглорождённая, — говорит Драко.

Гермиона шепчет:

— Скажи это ещё раз?

Драко притягивает её ближе, и она утыкается лицом в его тёплую шею. Прямо под ухом, ровно, уверенно и честно, бьётся его сердце.

— Мне всё равно, что ты маглорождённая, — говорит он ей в волосы. — Меня волнует только, что ты моя.

— Хорошо, — соглашается она, и Драко крепче сжимает объятия. Стрелки часов приближаются к полуночи, и Гермиона закрывает глаза, радуясь, что впервые за много лет не проснётся рождественским утром в одиночестве.