Власть женщины сильней (гет)

Они вновь сидели вчетвером на вилле римского провинциала ордена Иисуса кардинала Марка Оттавиани — сам хозяин и монсеньоры Перетти, Беллармино и Альберти. Последний, как кардинал-библиотекарь был особенно благодарен монсеньору Перетти за новое здание хранилища манускриптов. Поэтому, несмотря на то, что был гораздо старше, относился к нему с неизменным пиететом. С Роберто Беллармином Перетти тоже связывали давние отношения. Правда, не такие безоблачные, сдобренные изрядной долей соперничества. Но именно к нему Феличе послал брата Иосифа в первый же проблеск сознания после ранения, чтобы Беллармин присмотрел за Бенвенуто.

За этими тремя, как за ожерельем дивных самоцветов, наблюдал тонкий сибарит, любимец женщин и ценитель всего прекрасного Марк Оттавиани, единственный из четверых настоящий римлянин, чем немало гордился. Советник Папы по делам веры монсеньор Беллармино и субурбикарный епископ Альбано* монсеньор Перетти в очередной раз сошлись в поединке остроумия.

— Все же Климент успел напечатать свою «Климентину» вместо твоей «Сакра вульгаты», — Роберто знал, что бьет жестко, но нынешний враг Перетти способен ударить еще больнее. Иезуит проверял Феличе на прочность. И не ошибся — кардинал-епископ и бровью не повел:

— Конечно, ради того только, чтобы ты смог напечатать свое предисловие к ней. Все еще не можешь простить мне запрета твоих «Диспутов»? Не может быть выше наместника Христа ни кардинал, ни коллегия. Иначе Церковь погрузится в анархию похлеще авиньонских времен!

— Но Церковь может быть выше Папы!

Оттавиани демонстративно возвел очи горе. Перетти лишь тяжко вздохнул, и тут в его взгляде вспыхнул острый огонек:

— Роберто, друг, я слышал, ты наконец-то одолел Ноланца**? Но как-то… не до конца. Так и не смог сформулировать обвинительное заключение? — Феличе совершенно невинным взглядом смотрел на то, как перекосилось лицо товарища.

— Надеюсь, он отправился в свои измышленные миры, рассказать, что делают римляне с людьми богохульными и нечестивыми.

— В конце концов, действительно, нельзя же бесконечно дискутировать о том, может дева физически зачать или не может, — тут у Перетти уже не хватило сил сохранять серьезное выражение лица, и он рассмеялся. А следом за ним и Марк с Альберто.

— Грешно смеяться над тем, что не спаслась душа, потерявшая Христа! — возмутился легкомыслием товарищей монсеньор Беллармино.

Перетти справился с собой, положил руку на плечо инквизитора, одновременно наполняя его бокал вином из Монтепульчано:

— Роберто, уверен, ты сделал все, что мог для его души. Восемь лет не прошли даром! Я пью за великого инквизитора!

Когда бокалы опустели, монсеньор Оттавиани поинтересовался:

— Синьор Феличе, а где же очаровательная Юлия? Уж она-то не позволила бы тебе обижать нашего Роберто.

Легкая тень набежала на чело кардинала Перетти, но он тут же усмехнулся:

— Вы, римляне, такие непостоянные… То вам подавай мальчиков-хористов, то вдруг женщинами интересуетесь?!

На правах старшего в компании вмешался Альберто Альберти:

— Феличе, ты был далек от римской суеты. Неужели не выразил это в какой-нибудь милой канцонетте?

Уже захмелевший Перетти, ставший после вопроса Марка каким-то задумчивым, протянул руку за инструментом:

— За что ценю тебя, брат Альберто, так это за умение деликатно выразить мысль.

Пробежали пальцы по струнам, и комнату наполнил глубокий кафедральный баритон:

Порой Мадонна жемчуг и рубины

Дарует мне в улыбке неземной

И, слух склоняя, внемлет ропот мой, —

И ей к лицу подобье скорбной мины.

Но, зная горя моего причины,

Она не знает жалости живой

К стихам печальным, сколько я ни пой,

К певцу, что счастья рисовал картины.

Безжалостен огонь прекрасных глаз,—

Жестокость состраданьем притворилась,

Чтоб страсть в душе наивной не прошла.

Не обольщайтесь, сердца зеркала:

Нам истина давным-давно открылась.

Но разве это отрезвило нас?* * *

Едва отзвучал последний мелодичный перебор, кардиналов побеспокоили.

— Ваше высокопреосвященство, там какая-то женщина просит увидеться с монсеньором Перетти?

— Что за женщина, дружок? — оживился Оттавиани.

— Она назвалась Женевьевой, служанкой ее светлости графини де Бельфор.

Синьор Феличе молча отставил гитару и вышел в галерею. Вернулся он довольно быстро, но только чтобы попрощаться с друзьями:

— Веселитесь дальше без меня, монсеньоры. А я вынужден нанести визит.

Марк раскрыл было рот, чтобы выдать очередную шутку, но, разглядев на лице Перетти смесь чувств весьма далеких от смеха, произнес только:

— Нам будет не хватать тебя. До встречи.

Вскоре лошадь монсеньора Перетти, а точнее — в данную минуту — графа де Невре остановилась возле дворца синьоры Ла Платьер. А следом и лошадь, на которой Джованни вез Женевьеву. Едва переступив порог спальни графини, Перетти сморщился от тяжкого спертого воздуха, еще пропитанного запахом крови.

— Открыть окно, задернуть шторы, запереть дверь, — приказал он. Женевьева, успевшая только скинуть выходной плащ, поспешила выполнять указание.

— Сколько?

— Что, монсеньор? — Пьер, не покидавший все это время спальню Юлии, постарался, чтобы его голос звучал не очень неприязненно.

— Сколько ваша госпожа находится в таком состоянии?

— День и ночь, монсеньор.

— Кто-то уже был у нее? — и Женевьеве: — Уксус, подогретой воды, красного вина, анис с кухни.

— Городской врач. Сделал кровопускание и посоветовал уповать на Господа.

Перетти, за время разговора успевший пощупать пульс, осмотреть глаза и рот Юлии, перевел взгляд на мужчину в комнате:

— Его совет и есть самое полезное из того, что можно сделать.

Граф отметил, как губы управляющего гневно сжались.

— А теперь все вон отсюда. И не входить пока не позову, — кардинал смотрел на синьора Шане, ожидая исполнения приказа.

Женевьева мягко потянула управляющего за рукав, и они вышли, плотно закрыв двери.

Перетти сосредоточил внимание на Юлии. Она лежала в забытьи, губы запеклись от жара, темные тени залегли вокруг закрытых глаз, частое неглубокое дыхание перемежалось тяжелыми сиплыми вдохами. Феличе отбросил с нее покрывало, распустил завязки на сорочке, обнажая грудь, собрал все подушки, чтобы поднять голову Юлии повыше. В тазу для умывания смешал уксус с теплой водой и обтер ее тело. Потом пришел черед аниса в медной плошке — с помощью свечи Феличе добился, чтобы трава задымила. Влил несколько капель своей настойки, пузырек с которой носил с собой всегда, в бокал с вином, и постарался напоить графиню. Получилось плохо, но он был доволен уже тем, что смесь попала в рот женщины. Но самым важным было другое. Как-то давно в руки еще епископа Перетти попали заметки неизвестного путешественника, побывавшего на Востоке. Там описывались странные методики излечения хворей путем нажатия разных точек на теле и наоборот, причинения вреда человеку тем же способом. Перетти счел это тогда если не ересью, то фантазией автора. Но рукопись сохранил, как редкость. Годы спустя ему довелось разговаривать с одним синьором, который утверждал, что смуглокожий человек с узкими глазами и очень странным именем избавил его от страшной зубной боли всего лишь несколько раз прикоснувшись к нему в разных местах на голове и руках. Тогда Перетти вновь вспомнил о своей находке и отнесся к ней с большим вниманием. Сейчас Феличе освободил пальцы от перстней, снял, коснулся губами и отложил крест, прикрыл глаза, сосредотачиваясь и собираясь с духом. После его пальцы, начиная с ножек Юлии, потекли по ее телу, отыскивая нужные точки и то с силой надавливали на них, то мягко поглаживали. Когда Перетти закончил, за окном серел рассвет. Кардинал устало опустился в кресло. Сил не было даже на то, чтобы утереть собравшийся каплями пот со лба. Но он заставил себя встать, дойти до таза с уксусной водой и ополоснуть руки. Вернувшись к постели графини, он вновь попытался напоить ее вином. Убедился, что теперь это получилось гораздо лучше, и собрался уже отойти, когда его рука оказалась в руке женщины, а с ее губ сорвалось тихое: «Феличе». Он решил было, что она пришла в себя, но нет — глаза Юлии оставались закрытыми, а безвольные пальцы соскользнули с его руки. Все же дыхание синьоры выровнялось, лихорадочный румянец на щеках побледнел. Перетти понял, что забытье сменилось глубоким сном.

— Слава Христу, — с облегчением выдохнул кардинал. И тут склонился к губам графини и с поцелуем прошептал прямо в них:

— Ты все равно будешь моей. Только моей.

Пьер и Женевьева, сломленные переживаниями и усталостью,спали в соседней комнате, сидя на стульях и сложив головы на круглый стол. Перетти вышел из спальни графини, окинул взглядом картину и усмехнулся. Больше ему здесь нечего было делать. Кардиналу еще нужно было заехать к себе и сменить пурпурэн на сутану, чтобы успеть к утренней молитве Святого Отца в часовне Латерана. Синьор Шане поднял голову на шум, но успел увидеть только спину кардинала. Сон слетел с управляющего мгновенно. Он не окликнул Перетти, а поспешил к синьоре Бельфор. Графиня крепко спала. Губы Пьера тронула улыбка.

* * *

Через несколько дней синьора де Бельфор уже могла преодолеть слабость и провести на ногах целый день. Еще раньше, проснувшись на другой день после визита кардинала Перетти, графиня вызнала у Женевьевы и Пьера все подробности своего лечения. Не испытывая ни капли сомнения, она связала рассказ и фразу, которая билась на самом краю сознания: «Только моей». И теперь готовилась к встрече. Первым делом Юлия приказала узнать о том, как монсеньор проводит время.

Болезнь заострила черты ее лица, придала ему утонченную бледность, но волосы и глаза, как прежде, лучились мягким светом. Этому свету вторил блеск золотого шитья и переливов шоколадного муара, из которого было пошито платье женщины. Юлия придирчиво осмотрела свое отражение в высоком венецианском зеркале и осталась довольна. Посчитав себя достаточно вооруженной для встречи с Феличе Перетти, графиня отправилась к монсеньору, чтобы лично поблагодарить его высокопреосвященство за помощь. Выйдя из паланкина, синьора де Бельфор прошла в палаццо Перетти. Но Юлию ждало разочарование. Графиня четко ощутила, что ее не ждали, да и самого хозяина дома не было. Вернувшись в паланкин, синьора Бельфор задумалась. В конце концов, усмирив гордость, она приказала двигаться к палаццо Оттавиани — месту, где по ее сведениям кардинал Перетти бывал теперь чаще, чем у себя. Юлия надеялась, что синьор Феличе не распространялся об их отношениях, и ей удастся договориться с монсеньором Оттавиани.

Услышав имя гостьи, Марк чрезвычайно удивился, но вышел к графине с неизменно приятной улыбкой и выражением готовности услужить прекрасной синьоре. Она склонилась перед ним в поклоне и, поцеловав перстень на его руке, с ответной улыбкой на губах произнесла:

— Я обижена на вас, кардинал, — как многие красивые женщины, Юлия была убеждена, что может себе позволить очень многое.

— Чем же скромный служитель церкви не угодил вам?!

Следуя приглашению монсеньора, графиня удобно расположилась на кресле с высокой спинкой.

— Вы не только сами давно не были у меня, но и лишаете меня общества кардинала Перетти. Это немилосердно с вашей стороны!

— Но, синьора, разве пригласить друга на вечер, значит лишить кого-то его общества?! Вы же знаете, я всегда буду рад видеть и вас у себя.

— Ах, монсеньор… Я могу быть с вами откровенна? Мне нужна помощь, — в голосе женщины прозвучали чуть капризные и умоляющие нотки.

— Для вас — все, что в моих силах, синьора!

Оттавиани рассмеялся, увидев смущение на лице графини:

— Смелее, прекрасная Юлия!

— Мы в размолвке с кардиналом. В этом была виновата я, но признать это… Я хочу встретиться с ним, как бы это сказать… на нейтральной территории. У вас, я знаю, бывают весьма… непринужденные вечера. И наверняка найдется свободная комната… Я хочу заставить синьора Перетти изменить мне со мной. Это моя прихоть. Если вы не согласны, я откажусь от нее.

Чарующий и многозначительный взгляд лишь немного маскировал напряженное ожидание в глазах женщины. По затуманившемуся на несколько мгновений взору Марка, Юлия поняла, что кардинал представил в воображении возможный ход событий. Веселый смех иезуита подтвердил ее догадку.

— Вы представляете, что он сделает со мной, если вас постигнет неудача?

Юлия улыбнулась, хотя ей было совсем не весело, и с забавной гримаской прикусила чувственную губу:

— Тогда вы, монсеньор, получите возможность развлечься… А я в ваших глазах стану… неудачницей. Ну же, не будьте слишком строги, кардинал.

— Что же, ради этого я согласен рискнуть. Приходите завтра до темна. Я устрою вас в особой комнате и предоставлю вам нашего монсеньора на расправу. И буду надеяться, что вы выйдете победительницей, прелестная заговорщица!

Совесть Юлии была неспокойна из-за обмана. Все же то, что произошло между ней и кардиналом Перетти, сложно было назвать простой «размолвкой». Но не в ее привычке было отказываться от принятого решения. Синьору Оттавиани придется ее простить, если… Но об этом «если» она тоже постаралась не думать.

И вот вечером следующего дня в одной из комнат палаццо Оттавиани Юлия ждала своего часа. Если накануне она хотела предстать перед Перетти как королева в коричневом с золотом бархатном одеянии, то теперь это была откровенно соблазнительная женщина в легком открытом муаровом платье. На голове графиня закрепила вуаль, чтобы до поры скрыть свое лицо. Юлия коротала время на софе с бокалом прекрасного вина. За ее спиной стояла широкая кровать под атласным балдахином. Обивка стен, роспись потолка, тяжелые шторы на высоком окне и большие свечи создавали в помещении атмосферу сокровенного уюта.

— Думаю, здесь вам понравится, — хозяин, лично проводивший сюда гостью, произнес эти слова так, что Юлия сразу поняла — Марк Оттавиани говорил о них двоих.

— Благодарю вас, монсеньор. Только прошу, пусть кардинал будет не настолько… пьян, чтобы не смочь войти сюда без вашей помощи, — она улыбнулась ему как сообщнику, хитро и многозначительно.

За окном темнело. Юлия, чтобы не скучать в ожидании, листала оставленный хозяином томик новелл. В какой-то момент ей показалось, что она совершает ошибку. Но этот миг слабости прошел быстро. Вдруг за дверью послышался голос кардинала Оттавиани:

— Внимание! Сегодня у нашего друга, нашего старшего, не по возрасту, а по опыту, друга, — тут Марк замялся, видимо подбирая слова, — именины!

— Правда?! Мне-то казалось, мои именины в декабре!

— Это совершенно не важно! У меня есть подарок и мне нужен повод его подарить. Мой подарок, синьор Перетти, ждет тебя за этими дверями. Это горный ручей! Это лесная лань! Это послание небес!

— Не дразни меня, провинциал!

Оттавиани открыл дверь и слегка подтолкнул товарища вперед. Как только Перетти оказался внутри, двери закрылись, и стало тихо.

Оказавшись в небольшой уютной спальне, Феличе опешил. А увидев, что не один, поспешил взять себя в руки. Выпитое вино и жаркий танец приглашенных девушек-танцовщиц туманили взгляд и сознание. Перетти был в светском камзоле, крючки которого давно расстегнул, белая рубашка с широким кружевным воротником выбилась из панталон. Но Юлия с трудом справилась с внезапно накатившим острым чувством — забыть все, броситься к нему, обнять и почувствовать, как его руки обнимают ее… Последнее ее отрезвило. И следом сразу страх — он оттолкнет, снова ударит или посмеется. И Юлия решила играть роль до конца.

В комнате висел легкий, едва уловимый аромат сандала, любимых духов Юлии.

— Как вы узнали, что мне нравятся именно эти духи на женщине?

Юлия поняла, что молчать бессмысленно. Она поднялась с софы и откинула вуаль с лица:

— Возможно, я сама заставила вас полюбить этот запах?

Перетти потемнел от гнева:

— Так вот какой подарок приготовил мне этот похотливый римлянин!

Графиня шагнула к нему. Невысокая, едва достающая ему до плеча, изящная женщина стояла перед разгневанным мужчиной. В ее глазах были только боль и мольба.

— Я пришла к тебе, чтобы поблагодарить за спасение. И еще, потому что не могу больше без тебя!

— Я не верю вам, — проговорил он, наклоняясь к ней с высоты своего роста. — А Оттавиани еще поплатится за это!

И кардинал развернулся, чтобы уйти.

— Постойте! — в голосе синьоры де Бельфор послышались повелительные интонации. Она вновь подошла ближе, но теперь встала между Перетти и выходом.

— Уйдите с дороги, синьора!

— Скажите мне, что я не нужна вам, что вы не любите меня и не хотите видеть. И я уйду, чтобы никогда не встречаться с вами. И никогда не вернусь к вам.

Графиня говорила тихо, почти спокойно, но он воспринимал ее слова как пощечины, одну за другой. Сказать ей все как есть, правду? Что больше всего сейчас хочет освободить ее волосы от гребней и шпилек, тело — от всего этого муара и кружев и не выпускать из своих объятий, пока она не начнет кричать: «Я твоя!», пока не сотрутся нафантазированные образы ее в объятиях другого. Хрустнули сжатые кулаки, скрипнули зубы, но губы искривила злая усмешка:

— Никогда не вернетесь? Никогда — не — вернетесь?!

— Да! — в ее голосе прозвучала отчаянная решимость. И снова тихо:

— Никогда.

— Вы действительно никогда не вернетесь ко мне! Потому что немедленно отправитесь к своему жениху.

Глаза Юлии широко раскрылись от удивления:

— Куда я отправлюсь?

— Не стройте из себя дурочку! А из меня шута делать и подавно не советую.

— Если вы говорите о бароне Манфреди, я не знаю где он с того самого дня. Я не его невеста и, тем более, не жена. И не стану ею!

— В таком случае ищите его. Это будет, похоже, сложнее, чем найти меня.

Она опустила голову, обхватила себя руками:

— Зачем ты приезжал лечить меня? Зачем ты меня мучаешь? Если я не нужна тебе, скажи, я уйду сама… Я устала от неизвестности.

Он отвернулся, прикрыл глаза, сознание услужливо подсунуло картинку на берегу озера: «Я защищаю свою супругу», и Перетти проговорил:

— Уходите, — «уходи, пока я не верну себе все права на тебя, пока я не уничтожу того, кто отнял эти права у меня».

— Вы — священник. Примите мою исповедь. Тогда я подчинюсь любому вашему решению, кардинал. Клянусь, я не солгу ни единым словом.

— У вас есть свой духовник, — лоб монсеньора покрылся испариной.

— Много лет моим духовником были вы.

Она не могла больше бороться. Все ее слова разбивались о его холодность и иронию. Юлия нетвердым шагом подошла к столу, где лежали ее перчатки, взяла их.

— Простите меня и прощайте, — она медленно направилась к дверям. Натягивая перчатки на руки, случайно уронила помятый лист бумаги. Потрепанный, со стершимися краями, он упал у ног кардинала.

— Это что за реликвия?!

— Стихи. Их написал… кто-то, наверное, своей любимой. Это подарил мне случай.

Он поднял, развернул листок, тут же узнал свою руку и строки.

— Мы с вами поменяемся, — из кармана, глубоко пришитого к изнанке камзола, достал не менее истертый лист, где говорилось о шраме под грудью, о котором знал Климент.

— Надеюсь, мне более никогда не пришлют подобных посланий.

— О, злые языки, — слезы мешали ей продолжить, но Юлия справилась с собой, подняла взгляд на Феличе. — Идите. Вас ждут друзья… и подружки. Они не причинят вам горя. Да, кардинал Оттавиани действительно думал порадовать вас. Я обманула его, чтобы встретиться с вами.

Сильные пальцы Перетти сжали плечи женщины. Его глаза горели адским пламенем, голос сел и больше походил на хрип:

— Господи, да что же это такое? — он смотрел на Юлию так, будто действительно не мог понять, что за явление имеет над ним такую власть.

Она попыталась освободиться от его рук. Ей было больно и, вырываясь, она закричала:

— Лучше убей меня!

Перетти совладал с порывом, отпустил ее и отшатнулся. Оборонительные бастионы рушились один за другим.

— Простите.

— Отпусти меня, Феличе. Помоги мне забыть тебя. Как я была глупа, поверив, что камень может любить, лед может согреть. Всю жизнь я пыталась заставить тебя полюбить меня. Я проиграла. Отпусти.

— Да разве я держу вас?!

Он дышал мелко, тяжело, стараясь усмирить накатывающую боль в груди: «Чертов Каррера, гори в аду». Кардинал вздрогнул от странного безжизненного смеха графини:

— Ты никогда не держал меня. Я была игрушкой, забавой, такой же, как девочки в соседних комнатах. Но я надеялась на твое чувство, я всегда возвращалась… — она вдруг замолчала, будто только сей момент осознав с кем разговаривает. — Простите, кардинал.

«Девочки?!» — и он поднял последний щит — оскорбление:

— Именно! Именно девочки! Вы уже стары. И годитесь только для своего беглого жениха.

На его лице вновь заиграла усмешка, но скрыла она то, что Феличе сам испугался того, что сказал. Для Юлии эти слова стали ударом из-за угла, в спину. Она вздрогнула, закусила губы. Боль привела ее в чувство.

— О да, я стара! Я как собака, которая служит пока молода, а как состарится — ее выкидывают. Ну, спешите же к ним! Им еще долго быть молодыми. И их всегда можно поменять на еще более юных!

— Вот это ваше желание я, пожалуй, исполню, — и он в который уже раз повернулся к выходу. Но был остановлен жутким, испуганным криком:

— Нет! — Юлия осеклась, зажала себе рот рукой. Поникли плечи, точно на них легла непосильная ноша.

Он тряхнул головой, обернулся:

— Так кто же кого держит?

Юлия молча покачала головой. Во взгляде, на который он натолкнулся, была безысходность:

— Чего ты хочешь? Чтобы я на коленях умоляла не уходить?

И он понял, что разгромлен, что загнал себя в совершеннейший тупик. Феличе Перетти — кардинал, Папа, дипломат и политик до мозга костей, не знал, как закончить все это. Он молчал, а Юлия тем временем медленно опустилась на колени и глухо проговорила:

— Прости меня за то, что любила, люблю тебя и за все, что было. И уходи. Уходи навсегда.

Сколько раз за свою жизнь в Церкви он видел эти коленопреклоненные позы, но еще ни одна не потрясала его так глубоко. И тем не менее, наряду с потрясением, монсеньор ощутил удовлетворение — ему показалось, что выход нашелся.

— Встань.

Юлия недоверчиво подняла голову, чтобы видеть лицо Феличе. Мужчина улыбался. Не усмехался, не скалился в гневе. Именно улыбался и протягивал ей руку:

— Поднимись же, говорю тебе.

Почти не воспользовавшись его помощью, она поднялась на ноги, гибко, изящно. Отступив на шаг, Юлия продолжала смотреть на него, молча, широко распахнув глаза. Перетти плотнее закрыл дверь, подошел к столу, наполнил два кубка вином, один протянул графине. Она настороженно наблюдала за его действиями. Не обращая внимания на кубок, синьора Бельфор с трудом произнесла:

— Что все это значит?!

— У нас всегда получались отменные спектакли, — Феличе улыбнулся еще шире, отпил вина и продолжил. — Это значит, что мы давно не ругались, и я соскучился.

Она все еще непонимающе, напряженно смотрела на него в ожидании ответа.

— Ты может быть все же выпьешь? И сними, пожалуйста, перчатки. Мне нравятся твои руки.

Весь разговор пронесся в сознании женщины, боль и отчаяние сломившие ее. Юлия успела еще удивиться тому, какая волна гнева вдруг захлестнула ее с головой.

— Ты снова… Снова смеешься?! А я… Я не знаю, верить тебе или нет!

Он отставил вино и раскрыл объятия:

— Иди ко мне, и я еще раз докажу, что умею быть очень серьезным.

Женщина не тронулась с места. Юлия дрожала, как в недавней лихорадке, и не могла понять, что произошло. Только-что они говорили друг другу злые, ужасные слова, а сейчас… Неужели для него ее признания ничего не значат? Неужели он думает, что нужно только поманить ее? Графиня отступила на шаг, еще и еще.

— Что с тобой?! — казалось, Перетти был искренне удивлен.

— Нет. Ничего. Я подумала, что стара для тебя.

— Подойди ко мне, — Феличе уже успел сесть на край кровати.

Осторожно Юлия приблизилась к нему, села рядом, но все тело звенело как перетянутая струна. С ее стороны их разделяла огромная пропасть, и преодолеть ее синьора Бельфор сейчас была не в силах, или вовсе не желала. Перетти почувствовал это, посерьезнел:

— Я сделал шаг навстречу. Что же ты? Чего ты от меня хочешь теперь?

— Ты всегда думал, что мне нужны только твои поцелуи… Но ты даришь их многим…

Упрек раздул еще тлевшие угли. Но, не заметив этого, Юлия продолжила:

— Я отдавала тебе душу, сердце, тело… Но не получила взамен ничего. Возможно я хочу слишком много — ответной любви. Но ты на это не способен…

Последние слова оказались роковыми. Перетти резко поднялся:

— Не способен?! Так вот чего вы искали у Манфреди!

— Может быть. Но я опять здесь… с тобой, — она сказала это чуть удивленно, словно сама недоумевала, как здесь оказалась и что здесь делает.

— Наш разговор утратил всякий смысл.

Следом раздался треск захлопнувшейся двери.

Графиня де Бельфор вышла из комнаты спустя некоторое время. Вуаль скрыла мертвенную бледность. В галерее ее ждал встревоженный хозяин дома:

— Синьора, что случилось? Перетти едва не лишил меня жизни, но ничего не сказал и выскочил отсюда так, словно за ним гналось все воинство ада, — одежда на синьоре Марке и вправду была изрядно помята.

— Простите, простите меня, ваше высокопреосвященство… Позвольте мне просто уйти сейчас.

— Ну, хорошо, — Оттавиани пожал плечами и приказал проводить гостью.

Синьор Шане, ожидавший все это время госпожу возле паланкина, едва успел подхватить ее и усадить на сиденье. Хотя, увидев как стремительно покинул палаццо кардинал Перетти, Пьер ожидал уже, что Юлии понадобится помощь.

— Домой, — приказал он носильщикам и сам, поправив под плащом шпагу и кинжал, пошел следом.

*Субурбикарные епархии (от лат. suburbis — пригород) — епархии пригородных районов Рима, известных с древности. Исторически на кафедры этих епархий назначаются наиболее влиятельные епископы Римской курии.

**Ноланец — прозвище Джордано Бруно, родившегося в местечке Нола близ Неаполя.

3*Стихи Торквато Тассо, XVI в.