Власть женщины сильней (гет)

Несколько слов об этом тексте…

Давным-давно, когда о текстовых RPG, форумах и тому подобных вещах и слыхом не слыхивали, а компьютеры видели только во время школьных походов на «подшефный» завод, несколько девушек-первокурсниц, болевших историей, придумали себе образы и стали писать друг другу письма. Одна из них задержала ответ на письмо, и пришлось ей писать ответ прямо на лекции. Тогда ее visavis впервые получил не письмо, а листок с началом диалога. Так началась ИГРА, продолжавшаяся без малого десять лет.

Теперь эти тетради у меня, и я придаю им электронную форму. Увы, прошедшее время не пощадило рукописи (вопреки утверждению классика), и в собрании есть лакуны, восполнить которые сейчас невозможно. Я постараюсь немного сгладить «дефект», чтобы он не помешал тебе, Читатель. За эти вставки в [квадратных скобках] я прошу у тебя прощения. Но только за это!

Эпоха Возрождения породила яркие личности, в которых сочетались противоречия:

честолюбие и беззаботность, легкомыслие и беспощадность, свирепость и капризное великодушие.

(Л. Д. Троцкий)

На второй этаж вполне пристойной для окраины Рима траттории ее проводил сам хозяин — с поклоном распахнул дверь и оставил в небольшой комнате. Она осмотрелась. В камине резво танцует огонь по поленьям, тяжелый кованый подсвечник возвышается в центре добротного стола , узкая скамья вычищена и натерта песком, пол посыпан свежей соломой. Синьора опустилась на скамью, аккуратно положила рядом с собой перчатки и вздохнула, пытаясь унять волнение.

Через некоторое время принесли свежей воды в высоком кувшине и два серебряных кубка. Служанка уже поставила поднос на стол и собралась уходить, но любопытство взяло верх, и она попыталась разглядеть лицо, скрытое в тени глубокого капюшона. Маневр остался незамеченным. Казалось, все внимание гостьи сосредоточилось на чаше в руке — легко касаясь, палец с ухоженным ногтем обрисовал изящный чеканный рисунок, и чаша вернулась на поднос. Аккуратно, чтобы не испортить прическу под шитой серебром и жемчугом сеточкой, синьора откинула капюшон. Свет от свечей и камина словно стал ярче — так засияли медно-золотые локоны.

— Спасибо, милая, ступай, — она расстегнула застежку плаща, и служанка увидела блеск дорогого шитья на корсаже платья.

Юлия дю Плесси Бельер маркиза де Ла Платьер налила воды в кубок, но вновь задумалась. Она очень надеялась, что сан и высокое положение того, кому назначила встречу, не станут для него отговоркой, и он придет.

Внизу, в общем зале траттории, остался пришедший вместе с маркизой мужчина. Простым плащом он прикрывал шпагу. Суконный черный берет, который он не снял даже сев за стол, выдавал уроженца юго-запада Франции. Вообще вид его был довольно обычным — смуглая кожа, темные волосы, скуластое гладко выбритое лицо с чуть выдающимся подбородком. Только глаза удивляли неожиданным для южанина густым серым цветом. В его родных местах это считалось признаком благородного происхождения. В минуты душевного напряжения эти глаза темнели, приобретая оттенок грозовой тучи, но выражение полного спокойствия, даже некоторой отрешенности, их покидало очень редко.

Хозяин заведения побеспокоил сопровождающего синьоры лишь однажды — поставил перед ним кружку вина, которая, впрочем, уже долгое время так и оставалась нетронутой. Всякий раз, когда открывались двери траттории, спутник маркизы внимательно рассматривал входящего.

В очередной раз дверь распахнулась так, что тяжелое дощатое полотно гулко стукнуло в стену. В заведение вошли двое. Можно было бы предположить, что эти синьоры решили скоротать вечер за кружкой не самого дорогого вина, если бы не боевые шпаги на перевязях. Переступив порог, они цепкими взглядами окинули помещение. Мужчина в берете, сидевший в центре зала лицом к входу, почти сразу привлек их внимание. Один из вошедших решительно шагнул к нему, демонстративно вынул шпагу из ножен и сел напротив. Положив оружие на колени, он улыбнулся. Улыбка была холодной, неуместной — предостерегающей. Тем временем его товарищ выглянул за порог. В ответ на призывный взмах руки в кабак вошел третий синьор. Высокую, широкую в плечах фигуру целиком укрывал плащ, а лицо — тень полей шляпы.

Вероятно, именно этого посетителя так терпеливо ждал спутник маркизы. Он медленно поднялся, не скрывая своего намерения подойти к главному из пришедших, но остановился и решил дождаться, пока тот подойдет сам. Синьор, только что расположившийся напротив него, вскочил, закрывая своего патрона. Но тот, ускорив шаг так, что из-под плаща стало видно длинное черное одеяние священника, приблизился к столу, положил руку на плечо, успокаивая своего человека, и обратился к его визави:

— Где она?

— Наверху, — Пьер Шане склонил голову, давая понять, что прошедшие годы не помешали ему узнать старого знакомого. — С вашего позволения, я провожу.

— Побыстрее, — прозвучал резкий, холодный ответ.

Синьор Шане проводил святого отца до уединенного помещения на втором этаже, открыл перед ним дверь и отступил.

Синьора, сидевшая в комнате, обернулась на шум и поднялась. Дождавшись, когда дверь плотно закроется, священник снял шляпу и отбросил ее на табурет рядом с входом. «Прошло столько лет, а она все так же дьявольски хороша... Господи, дай мне сил», — пронеслось в сознании, когда взгляд скользнул по женской фигуре.

— У вас несколько минут. Я слушаю.

Юлия множество раз представляла этот разговор, сочиняла фразы, продумывала возможные ответы. Но все оказалось бессмысленным, когда она увидела его, ощутила энергию, исходящую от сильной статной фигуры. Ледяной тон привел ее в замешательство — неужели она все-таки надеялась на что-то?! Юлия выше подняла голову, усилием воли заставив голос не дрожать:

— Хорошо. Тогда сразу к делу. Я прошу позволения увидеть сына, монсеньор Перетти.

— «Ваше Святейшество», синьора. Помнится, я велел вам забыть о его существовании.

— Нет у вас такой власти, чтобы заставить мать забыть своего ребенка. Ваше Святейшество, — она тщательно выговорила обращение.

Он прошел вглубь комнаты и встал так, чтобы между ними остался стол:

— Зато у меня есть власть сделать так, чтобы ребенок не знал своей матери, — монсеньор Перетти, точнее, Его Святейшество Папа Сикст, пятый этого имени, снисходительно усмехнулся.

Юлия, не ожидавшая подобного заявления, посмотрела на него растерянно, неосознанным, привычным жестом коснулась единственного украшения, что было сейчас на ней — золотой цепочки с семью крупными жемчужинами.

— Что же вы сказали ему про мать? Что она умерла? — она повернулась, чтобы вновь быть лицом к собеседнику.

Сикст не ответил. Его взгляд помимо воли последовал за движением руки женщины, задержался на смутно знакомом ожерелье, скользнул по изгибу шеи, по линии плеч.

— Последнее замужество пошло вам на пользу, синьора Ла Платьер. Чтобы его осуществить, вы, вероятно, воспользовались моими уроками, — со странной интонацией проговорил он и с удовлетворением отметил, что слова вызвали на щеках женщины румянец смущения.

— Только оно бесплодно. Ваш сын останется моим единственным ребенком, — в ее голосе смешались боль, гнев, мольба. — Позвольте мне увидеть Бенвенуто, святой отец! Поговорить с ним.

Папа улыбнулся ее горячности:

— Вот видите, сам Всевышний не желает от вас потомства.

В глазах Юлии полыхнули огоньки гнева:

— Или это вы присвоили себе роль Господа, отдав меня в руки вальядолидской инквизиции?! После всего, что со мной случилось… — голос прервался, но Юлия упрямо продолжила: — Я никогда не смогу больше родить ребенка. И в этом виновны вы!

— Зачем вы позвали меня, маркиза? Чтобы обвинять? Это бессмысленно.

Он отвел взгляд от золотистых переливов на тугих локонах ее волос и направился к выходу.

— Нет! — она стремительно сорвалась с места следом. Терпко-сладкий аромат духов коснулся обоняния мужчины, когда Юлия оказалась совсем близко. Он отшатнулся. И тут же разозлился на себя — за слабость — и на стоящую перед ним женщину за то, что стала ее причиной.

— Я пришла просить, — Юлия вновь шагнула ближе к нему, — умолять позволить мне увидеть сына. Я хочу его обнять, поговорить с ним. Если ему хорошо, я не буду мешать и никогда не встану у него или у вас на пути. Неужели от вашего чувства ничего не осталось? Этот ребенок — дитя нашей любви.

При упоминании о чувствах — о любви — лицо Перетти застыло в маске отчужденной холодности.

— Кто вам сказал, что было какое-то чувство? Повторяю, у вас нет сына. Забудьте о нем.

— Не смейте так говорить! У меня есть сын, и его отец стоит сейчас передо мной! По законам Божьим и людским я имею право видеть своего ребенка! Вы лишили меня возможности быть с ним все эти годы. Вы разлучили мать и сына! — от гнева и отчаяния глаза Юлии наполнились слезами.

— Значит, так вы просите? Помните, чем обернулись требования забрать вас в Рим? Похоже, нет… Так я могу напомнить! Не только словом, но и делом!

Черт возьми, он на самом деле думал, что за эти годы она поняла, кто и у кого имеет право что-либо требовать! Феличе Перетти говорил, наступая на хрупкую женщину, пока не навис над ней всей своей угрожающей фигурой. Но тут же и проклял себя за неосторожность. Аромат духов Юлии, неизменный, только ее, окутал плотнее — и словно не было десяти лет намеренной разлуки. Ее взгляд, обращенный на него снизу вверх, блеск глаз, запах — его обдало жаром воспоминаний, на которые откликнулось тело.

Она не испугалась, не отступила, лишь золотистые блики на вышивке корсажа заиграли от частого дыхания.

— Снова отдадите меня инквизиции? За что на этот раз? — от нахлынувшего желания броситься к нему, вновь ощутить его руки на своем теле, его дыхание на своих губах, голос Юлии понизился почти до шепота.

— Разве первому человеку Рима и мира нужно основание? Вас просто не станет, — все тот же ледяной тон, который Перетти всегда хорошо удавался, напряженный шаг назад и совершенно прямая спина — настолько, что при его росте макушка только чуть не задевала балку потолка.

— За что вы так поступили со мной? Почему оставили жить, отняв все? — с усталым отчаянием задала она вопросы, которые много лет, размышляя о том, что случилось, задавала себе.

Ему ответы были известны уже давно: и тогда, и сейчас — за то, что едва удавалось держать себя в руках рядом с ней. Потому, что даже теперь готов был лечь к ее ногам. Сжавшиеся до хруста кулаки под плащом, а может ее глаза — умоляющие, полные смирения, помогли мужчине совладать с чувствами, отрезвили. Помолчав, Перетти проговорил:

— Вы увидите мальчика на церемонии посвящения в сан. Но не пытайтесь подойти и поговорить. Он все равно не знает вас. Его вырастила и воспитала другая женщина.

— Другая женщина… — тихим эхом откликнулись его слова. Юлия склонила голову так, что локоны почти скрыли лицо. — Нет, монсеньор. Я приехала к сыну. Я увижу его и поговорю с ним. Бенвенуто должен узнать правду!

Когда Юлия подняла голову и нашла взгляд Перетти, в ее глазах уже не было слез. Они лишь блестели чуть ярче — теперь в них было упрямство и нескрываемый вызов.

— Можете упрятать меня в подвалы и отдать палачам, но сейчас я не стану молчать. Ваши подручные услышат много интересного о своем патроне. Под пытками не молчат!

Она вздрогнула, когда гневный рык колыхнул пламя свечей в подсвечнике:

— Довольно! Да, под пытками не молчат, — ворот сутаны показался очень тесным. Он двинул головой и почти прошипел: — Однако немногие слышат такие признания.

Юлия нервно усмехнулась:

— Кланяться своему сыну и говорить ему «святой отец»! Как вы могли так поступить… Почему я до сих пор не убила вас?!

— Может быть, потому, что были заняты устройством своего замужества после бегства?

— Берегитесь, мне терять нечего! — зло крикнула Юлия, расслышав ядовитую насмешку в его словах.

— Прекратите истерику, синьора. Бенвенуто будет умным кардиналом, когда вырастет. Даже умнее меня. И кланяться вы будете его мудрости. Ну, а терять-то вам есть что! Будьте благоразумнее, чем прежде, — Перетти почти совладал с собой, лишь кровь еще шумела в ушах.

Вдруг ослабев, Юлия вернулась к столу, тяжко опустилась на скамью и опустила голову на руки. Она молчала, а взгляд мужчины скользил по очертаниям ее фигуры. Перетти едва не вздрогнул, словно его застали за подглядыванием, когда Юлия глухо проговорила:

— Позволь мне увидеться с Бенвенуто. Верни мне сына или убей меня, Феличе. Чего ты боишься?!

— Будь уверена, не тебя и не тех головорезов, что стерегут тебя в этой забегаловке, — он усмехнулся и лишь после заметил, что поддался на ее уловку и сменил отчужденное «вы» на привычное «ты». Лицо исказилось в гримасе досады.

— Я знаю, что ни я, ни мои слуги не пугаем тебя. Ты и тогда ничего не боялся, а уж сейчас… Я иначе представляла себе эту встречу.

— В таком случае, оставлю вас с вашими фантазиями. Не беспокойте ими более ни меня, ни, тем более, монсеньора Монтальто.

Перетти подхватил свою шляпу с табурета, широкая ладонь с длинными сильными пальцами ударила по двери, распахивая ее.

— Я убью тебя, — короткая фраза догнала его как нож, брошенный в спину. — И заберу сына.

Он дернулся так, словно и в самом деле почувствовал удар. Тяжело повернулся. Кровь мгновенно ударила в голову, отчего на щеках проступили багровые пятна, помутнели глаза.

— Что ты сказала?

Маркиза поднялась на ноги, встала против него и уверенно, глядя прямо в налитые яростью глаза проговорила:

— Я убью тебя и заберу Бенвенуто. Я избавлюсь от тебя навсегда, Феличе Перетти.

— Не я желал этой встречи.

— Но ты пришел.

— И жалею об этом.

— Но даже всесильный Сикст не в силах вернуть время назад, — она смотрела на него снизу вверх, и за холодной решимостью в ее глазах словно птица о стекло билось чувство, которым она жила все эти годы. Чувство сильнее разума, сильнее обиды, сильнее страха. На мгновение приоткрылись будто в ожидании поцелуя губы, дрогнула рука в стремлении прикоснуться к высоким жестким скулам мужчины, стоявшего перед ней.

Он помолчал. Выравнивалось дыхание, гас румянец бешенства на щеках, вновь холодел взгляд:

— Ошибаетесь.

Она не отвела взгляда, лишь чуть дрогнул уголок губ в тонкой усмешке:

— Попробуйте.

— Либо вы завтра же покинете город, либо… пеняйте на себя.

— До утра далеко, — холод и вызов в ее глазах заставили их потемнеть, сделав почти черными. — У меня еще есть время.

Она отвернулась и отошла к скамье, на которой лежал плащ.

— Используйте его правильно, синьора. Может быть, ваш верный паж и вечный школяр Шане, наконец, подскажет верное решение! И, надеюсь, эта затянувшаяся комедия наконец закончится.

Взгляд Перетти последний раз скользнул по мягким контурам фигуры. Память вновь нарисовала ее тело, не скрытое одеждой. Он тряхнул головой и вышел из комнаты, оставив двери открытыми.

Юлия дю Плесси Бельер, маркиза де Ла Платьер закрыла лицо руками, сжав ледяными пальцами пылающие виски. Возбуждение, вызванное разговором с мужчиной, к которому она приехала через время и расстояние, уходило, оставляя опустошение и невероятную слабость. Не такого конца встречи она ждала. Не такого продолжения хотела.

Запахнув полы плаща и надвинув шляпу на глаза, Перетти стремительно спустился в общий зал траттории. Осмотрелся в поисках своих людей и громко проговорил, обращаясь к тому, который сидел за столом напротив Пьера Шане:

— Ты останешься здесь. Женщина и ее… провожатый должны покинуть город утром, как только откроются ворота. Проследи за этим.

Перетти перевел взгляд на синьора Шане — не хочет ли вдруг чего сказать. Карие глаза прелата встретились с серыми глазами Пьера — лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы Перетти успел увидеть в них сверкнувшие искрами презрение и гнев. Проигнорировав и то, и другое, Папа Сикст вместе со вторым сопровождающим покинул заведение.

Синьор Шане направился в комнату на втором этаже. Не закрывая двери, Пьер подошел к Юлии, набросил ей на плечи плащ, осторожно коснулся плеча:

— Ваша светлость, нам пора.

Почувствовав прикосновение, Юлия подняла голову, и мужчина едва не отшатнулся, увидев безумные глаза с черными провалами зрачков. Подобное Пьер уже видел, когда встретил Юлию после долгих месяцев пребывания в подвалах испанской инквизиции — пленницу перевозили под охрану толстых стен монастыря с самым суровым уставом.

— Я убью его.

— Прекрати! — он встряхнул ее за плечи. — Ты сделала попытку и проиграла. Нам нужно уезжать из Рима.

— Не знаю как, но я уничтожу Феличе Перетти. Я убью его и верну своего сына! — исступленно повторила Юлия.

Такое неистово упрямое выражение лица Пьеру было хорошо известно. И это означало, что сейчас спорить с Юлией бессмысленно.

— Вы были крайне неосторожны, синьора.

На пороге, за спиной Пьера, стоял невысокий коренастый мужчина со скуластым лицом и темными, коротко остриженными волосами. Он уверенно облокотился на косяк двери и сложил руки на груди.

— Кто вы? — Пьер обернулся к вошедшему, недвусмысленно положив руку на эфес шпаги.

Тот не изменил позы, лишь усмехнулся в ответ на угрожающий жест, и продолжил, обращаясь к женщине:

— Этот человек мог убить вас и не заметить этого… до поры.

Появление незнакомца заставило Юлию взять себя в руки. Она вышла из-за спины Пьера, успокаивая, положила руку на его пальцы, держащие оружие. Огонь в камине за спиной маркизы прорисовал ее силуэт и золотым ореолом подсветил волосы. Юлия пристально оглядела мужчину у двери и негромко произнесла:

— Вы можете войти и закрыть дверь, святой отец.

Почему маркиза решила, что перед ней служитель церкви, она не смогла бы сказать. Манера говорить? Жесты? Выражение глаз?

— Благодарю за приглашение, — он чуть склонил голову и шагнул внутрь. На пороге обернулся, бросил взгляд в темный коридор и только после этого плотно прикрыл дверь.

— Какое вам дело до моей неосторожности?

— Считайте это проявлением моего человеколюбия.

— Неужели? — в голосе женщины явно скользнула ирония. — Благодарю вас, синьор…

— Зовите меня брат Иосиф, — он подошел к столу. — Вы собирались поить Его Святейшество водой?

— Наверно, — с легким удивлением в голосе ответила женщина, обошла стол, так чтобы оказаться напротив мужчины. И совершенно не скрываясь, чуть склонив голову, принялась его рассматривать.

— Если хотите, для вас я прикажу принести вина, брат Иосиф, — легкая усмешка тронула ее губы.

— Ни к чему. То, что я хочу обсудить с вами, лучше обсуждать на трезвую голову.

Он расположился на скамье, облокотившись на стол с таким видом, словно предлагал Юлии сделать то же самое.

— Вы хотите что-то обсудить со мной? — маркиза опустилась на скамью напротив, пристально всмотрелась в глаза монаха. «Какой странный цвет… Как лед», — мелькнула в ее голове мысль.

— Насколько серьезно ваше намерение в отношении Святейшего Отца?

Взгляд брата Иосифа стал пронзительным, острым.

— Какое вам до этого дело?

— Возможно, мне будет дело, когда вы ответите.

Юлия с изумлением взглянула на него и рассмеялась — искренне, весело, чуть откинув назад голову — так словно услышала восхитительную шутку:

— Святой отец, — сквозь смех проговорила она, — вы считаете меня сумасшедшей? Вы подслушали случайный разговор и хотите, чтобы я призналась в намерении убить Римского Папу человеку, которого вижу впервые в жизни? Вы не в своем уме или вас подослал он?

Брат Иосиф коротко усмехнулся в ответ на обвинения, но тут же снова стал серьезен:

— Случайный? Случайный разговор, ради которого Папа обманывает начальника собственной охраны, тайком выбирается из Ватикана, идет на окраину города в известный притон римских подонков на встречу с женщиной, бежавшей из монастыря в Испании, судьбу которой он отслеживает последние несколько лет. И вы утверждаете, что это случайный разговор?!

— Вы следили за ним? Почему? Кто вы вообще такой?

Юлия подобралась, словно готовилась к отражению возможного нападения.

— Очень много вопросов, синьора, — брат Иосиф заговорил на кастильском наречии. — А нужен всего один.

Юлия коротко взглянула на Пьера, уже давно молча подпиравшего плечом дверь и ответила на том же наречии:

— Какой вопрос вы хотите от меня услышать?

— Никакой. Я хочу услышать ваш ответ.

Он взял кубок, плеснул в него воды и спокойно отпил.

Юлия задумалась. Как всегда, когда мысли путались, она поднялась, сделала несколько шагов по комнате, задержалась, глядя на пламя в камине. Снова несколько шагов. Остановившись перед братом Иосифом и, теперь глядя на него сверху вниз, она спросила:

— Вы поможете мне?

Брат Иосиф не спеша допил воду, аккуратно поставил кубок на стол и лишь после ответил:

— Да, синьора.

Юлия краем глаза уловила движение Пьера и резко обернулась к нему:

— Молчите, синьор Шане! Пьер, я прошу, не сейчас.

Маркиза вновь нашла взгляд прозрачных льдистых глаз:

— У меня мало времени. Утром я должна покинуть Рим.

Маленькая хрупкая женщина с медно-золотой короной волос подняла голову, словно желая казаться выше. Нежные губы исказились в горькой усмешке.

— У вас еще меньше времени, чем вы думаете, — резко ответил мужчина, представившийся братом Иосифом. — Самое большее через час здесь будет уже не один человек Перетти, а целый отряд папских сбиров. Нам нужно уйти отсюда. Ваши друзья смогут задержать того, кто остался внизу?

Юлия вопросительно взглянула на Пьера. Тот согласно кивнул головой и вышел.

Когда за Пьером закрылась дверь, Юлия, глядя на брата Иосифа усмехнулась:

— Почему я поверила вам?

— Могу ли я доверять вам? — в тон спросил святой отец.

— Думаю, нам лучше довериться друг другу. В знак своего доверия я не стану спрашивать, зачем вам смерть этого человека, — серьезно ответила женщина.

— Как хотите, но на этот вопрос я как раз мог бы ответить.

Любопытство оказалось сильнее. Мгновение поколебавшись, она все-таки спросила:

— Так зачем?

— Скажу так… — он помолчал. — Мне претит зваться игнатианином.

Святой отец выжидающе смотрел на женщину: поймет ли она все, что он сказал этой фразой. Услышав ответ монаха, маркиза не сдержала изумленный вздох.

— Вам больше нравиться быть сотоварищем Иисуса! Только ли вам или многим вашим братьям?

— Я уверен, что название, данное нам нашим первым Генералом, более соответствует истинному положению вещей. Но что же ваш друг медлит?!

Иезуит подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался к происходящему внизу. Через несколько мгновений в конце коридора появился Пьер. Войдя в комнату, он коротко поклонился Юлии:

— Можно идти, ваша светлость. Святой отец…

Юлия застегнула пряжку плаща и оперлась на руку Пьера. Монах последовал за ними. Но далеко уйти им было не суждено. Когда маркиза, Пьер и брат Иосиф спустились вниз, с улицы послышались резкие команды. Голос, отдававший их, был слишком хорошо знаком монаху. Его реакция была молниеносной. В тот момент, когда открылась дверь траттории, Юлия оказалась одна в центре общего зала, а Пьера железной хваткой удерживал под лестницей иезуит. Маркиза растерянно оглянулась, не понимая, куда делись ее спутники; первой мыслью, мелькнувшей в голове, когда она увидела входящих в трактир людей, была мысль о том, что новый знакомый все-таки оказался подставным лицом. Но маркиза взяла себя в руки и коротким отрицательным жестом показала хозяину трактира, вышедшему встретить нежданных гостей, что все в порядке и не стоит доставать ножи и кинжалы.

Под лестницей Пьер, от неожиданности потерявший несколько секунд, пытался вырваться из железных объятий святого отца.

— Тише, вы, рыцарь прекрасной дамы, или эти люди разнесут здесь все. Вашей даме сердца ничего не угрожает. По крайней мере, пока…

— Отпустите меня, — Пьер перестал вырываться. — Кто это такие и почему вы уверены, что маркизе не грозит опасность?

— Он хочет преподать ей урок. Если бы Перетти хотел убить маркизу, она уже была бы мертва.

Тем временем командир отряда папских сбиров обратился к Юлии:

— Маркиза де Ла Платьер?

Его подчиненные рассредоточились по залу.

— Да, сударь, — Юлия не скрывала удивления, скорее прятала за ним страх. — Что вам от меня нужно?

— Следуйте за мной. Приказ Его Святейшества.

Маркизе стоило огромного труда не оглянуться, пытаясь найти взглядом Пьера и брата Иосифа. Она лишь тряхнула локонами:

— Хорошо, синьор.

— Куда они ведут ее? — поинтересовался Пьер у святого отца.

— Подождите… — монах напряженно следил за общением синьоры Ла Платьер и сбира.

А тому докладывали, что оставленный Папой охранник пропал.

— Синьора, вы можете объяснить это? — голос стража порядка наполнился металлическими нотами.

— Его Святейшество не поручал мне следить за своим слугой. Это ему было поручено следить за мной! Ищите своего товарища сами. Я не стану вам ничего объяснять, — резко ответила синьора Ла Платьер и отвернулась, показывая, что разговор закончен.

— Проводите синьору к карете. Обыскать этот крысятник!

Юлия плотнее запахнула плащ и последовала за своими конвоирами.

— Нам пора. Быстрее, синьор Шане, — брат Иосиф повлек Пьера за собой, еще глубже под лестницу, где обнаружился ход в подвал.

Посомневавшись мгновение, Пьер последовал за странным монахом, который появился так неожиданно и так много знал.

Повинуясь молчаливому знаку хозяина — высокого, довольно молодого, черноволосого мужчины — посетители трактира, сделали вид, что происходящее их не касается. Какой им, в самом деле, интерес до ареста богатой синьоры, случайно забредшей в заведение не самого высокого класса? Хозяин тем временем, выйдя на кухню, спустился в погреб и запер дверь, через которую перед этим прошли монах и синьор Шане.

Усадив маркизу в карету, несколько стражей отправились верхом следом за ней. Другие остались осматривать тратторию. Окна в карте были завешены плотной тканью, хотя сейчас, когда на улицах города царила ночная тьма, это не было необходимо. Путь освещали два всадника с факелами в руках. Через некоторое время копыта лошадей и колеса кареты застучали по каменной кладке моста. Арестованную везли в замок-тюрьму Сант-Анджело.

Когда за спиной закрылась дверца кареты, и Юлия оказалась в полной темноте, ее охватила паника. Она осталась одна и не знала, куда ее везут. Но больше всего маркизу пугала неопределенность будущего. Юлия сцепила пальцы, сдерживая нервную дрожь, и постаралась успокоиться. «Если бы он хотел убить меня, я давно бы была мертва», — это была первая четкая мысль в испуганном сознании. Женщина замерла, прислушиваясь к звукам снаружи. Карета остановилась.

— Выходите, синьора, — раздался все тот же холодный командный голос.

Юлия шагнула на подножку, легко спрыгнула на землю и быстро огляделась. Увидев высокие стены и силуэт ангела в небе, она сразу поняла, где оказалась. Понимание отозвалось дрожью во всем теле. Глубоко вздохнув, маркиза молча посмотрела на своего стража. Тот поднес к лицу синьоры факел, присмотрелся, не нужна ли ей помощь. Убедившись, что арестованная потрясена, но не сломлена, он усмехнулся и приглашающе махнул рукой в сторону входа:

— Нам туда, маркиза.

Юлия вспомнила, как когда-то давно в другой замок, другие люди привезли молодую вдову, чтобы надолго закрыть ее за каменными стенами. Окинув взглядом стража, синьора Ла Платьер спокойно пошла в указанном направлении, и только в этот момент осознала, что ее не только ни разу не коснулись с целью причинить боль, но и разговаривают вполне вежливо. Это подбодрило Юлию. Совсем немного.

В замке сбир передал арестованную коменданту и ушел. Комендант, синьор Кресченци, тоже был довольно обходителен с маркизой. Но все же поселил арестантку не на верхнем этаже, а в камере ближе к реке. В небольшой комнате на подоконнике в нише узкого окна горела лишь одна свеча. Ни табуретов, ни кровати, только соломенный тюфяк в углу. Оглядев свое пристанище, маркиза невольно подумала, что в испанском монастыре была хотя бы узкая жесткая постель. Но отметила, что увели ее не в знаменитые подвалы замка. Юлия опустилась на тюфяк, прислонилась спиной к каменной стене, закуталась в плащ и, обняв руками колени, замерла, чутко прислушиваясь ко всем звукам замка.

* * *

Узкими улочками, подворотнями и чердаками, демонстрируя отличное знание города и его всевозможных закоулков, монах вел Пьера Шане следом за каретой. На одной из улиц он остановился. Прямо перед ним через перекресток проехали всадники и их добыча. Дальше брат Иосиф не пошел.

— Они везут ее в Сант-Анджело. Можно было догадаться… — задумчиво, словно вовсе забыв о спутнике, проговорил иезуит.

— Ей можно чем-то помочь? — поинтересовался Пьер, почти сразу осознав наивность своего вопроса. — Зачем ему это?

— Феличе Перетти — человек подверженный порывам, — с враждебным пренебрежением в голосе заговорил иезуит. — В этом его слабость. Он не захотел просто отпустить ее, без, так сказать, отеческого наставления. Извлечь из этого пользу для маркизы и для себя — уже мое дело. Вы вхожи в дом к маркизу Ла Платьер?

— Конечно, — слегка удивленно ответил Пьер. — Как управляющий имением и… — он не договорил. Пьер задумался — этот человек так много знал о Юлии, но о нем, мужчине, который рядом с ней был почти всю жизнь, не знал? Потом усмехнулся своим мыслям и снова взглянул на монаха:

— Что я должен сделать?

Видимо иезуит не только отлично видел в темноте, но и читал в душах, потому что издал странный смешок и уточнил:

— Синьор Шане, меня интересует — доверяет ли вам, — он многозначительно выделил это слово, — супруг маркизы?

Пьер ответил твердо:

— Да, его сиятельство прислушивается ко мне.

— Отлично. Изложите ему все в нужном свете. Завтра вечером он должен быть готов убить за свою жену любого. Сможете?

— Да, — без тени сомнения ответил синьор Шане. Уж он-то точно знал, что муж маркизы весьма болезненно реагировал на любую попытку других мужчин выразить даже толику восхищения своей очаровательной супруге. Правда, обычно такие вспышки выглядели как странная истерика. Только умение маркизы удержать строгие рамки общения с мужчинами не позволяло маркизу или погибнуть в очередной дуэли, или перебить половину соседей. Убедить его, что появился настоящий враг, труда не составит. Вопрос о том, почему Анри де Мотье, маркиз де Ла Платьер позволял ему быть так близко к супруге, самого Пьера не волновал; для него быть рядом с Юлией, защищать ее стало за многие годы совершенно привычным.

— Я постараюсь сделать так, чтобы его вызвали к маркизе. Но вам в Ватикане делать нечего. Перетти слишком хорошо знает вас, — иезуит проговорил все очень серьезно, а темень переулка скрыла его издевательскую улыбку.

Пьер лишь молча кивнул головой, уверенный, что монах увидит его жест.

— Прощайте, синьор Шане. Если нам повезет, мы с вами больше не увидимся.

— Прощайте, святой отец, — Пьер развернулся, чтобы уйти. — Надеюсь, нам повезет, и маркиза не пострадает.

Ближе к утру двери камеры маркизы Ла Платьер отворились. На пороге стоял монах. Его лицо скрывалось под низко опущенным капюшоном.

— Дочь моя, я пришел исповедать тебя. Покайся в своих грехах.

Женщина испуганно открыла глаза. Она не спала всю ночь, от нервной дрожи и холода, пришедшего с реки. Зябко куталась в плащ, пыталась согреться, меряя шагами небольшое пространство помещения. Только под утро она погрузилась в тревожный сон, из которого ее и вырвал голос монаха.

— Святой отец, я не виновна и не знаю, почему вынуждена быть здесь, — тихий слегка севший голос, тем не менее, был тверд.

— Истину ли говоришь? — неслышно ступая, он прошел внутрь, плотно закрыв дверь.

— Да, преподобный, — женщина попыталась подняться, но затекшее от неудобного положения тело ее подвело, и она вновь бессильно опустилась на тюфяк.

— Я не знаю, за что меня арестовали, за что я здесь!

Она пыталась рассмотреть лицо монаха, скрытое капюшоном.

— Ты никогда не обманывала, дочь моя? Никогда не прелюбодействовала? Никогда не грешила в мыслях, замышляя против ближнего своего?

На второй раз попытка женщины подняться удалась. Она опустилась на колени, склонила голову, пряча лицо под растрепавшимися локонами прически.

— Если и прелюбодействовала, то лишь в мыслях, святой отец. Я возжелала мужчину, который не муж мне. Но разве за это я здесь?!

— А разве нет? — монах небрежным жестом скинул капюшон с головы. Брат Иосиф со снисхождением и жалостью посмотрел на коленопреклоненную женщину перед собой.

Юлия лишь на мгновение подняла голову, услышав изменившуюся интонацию святого отца. И вновь склонила ее, уже пряча удивление. Впрочем, не зря ей показался знакомым голос, искаженный глубоким капюшоном. А вот снисходительно-жалостливый взгляд льдисто-серых глаз маркизе не понравился. Кто он такой, этот монах, вчера выглядевший как дворянин, а сегодня спокойно пришедший в камеру Сант-Анджело?! Накануне она не ошиблась, почувствовав в нем служителя церкви, но сегодня она словно убедилась, что никем другим этот человек и не может быть — таким естественным для брата одного из самых влиятельных орденов были его речь и жесты, и даже немного пугающий взгляд.

— Если бы сюда отправляли за прелюбодеяние, Рим опустел бы, а в замке не осталось бы свободной камеры, — в голосе коленопреклоненной женщины явственно прозвучала усмешка.

— Вот это истина, — иезуит усмехнулся в ответ. — Поднимитесь, а то совсем замерзнете.

Последовав его предложению, Юлия поднялась на ноги, вновь почувствовав, что замерзла, что здесь неуютно и страшно. Но, когда она, выпрямившись, посмотрела в глаза мужчине, вряд ли он смог бы увидеть в ее взгляде и этот страх, и это ощущение холода. В глазах цвета меда был вопрос: "С чем вы пришли?"

— Вы еще тверды в своем намерении?

— Более чем, — Юлия невольно обвела взглядом каменные стены камеры.

— Неужели действительно не понимаете, почему здесь оказались? И главное, зачем? — казалось, брат Иосиф был искренне изумлен.

Юлия отвела взгляд. Лишь на миг. Она вспомнила, что и тогда, давно, защищаясь от нее и от ее любви, а возможно и от своей собственной, епископ Феличе Перетти запер ее среди каменных стен.

— Для вас это так важно? — спросила маркиза напрямую.

— Мне важно, чтобы вы понимали происходящее. И что поставлено на карту, — святой отец совсем чуть-чуть повысил голос.

— Хватит. Не знаю, каковы ваши ставки в этой игре, но для меня все очень просто — или я уеду из Рима с сыном, или я уже никогда никуда не уеду, — Юлия вскинула голову, и от резкого движения ее прическа, и так уже изрядно растрепанная, рассыпалась по плечам медно-золотым водопадом. Даже в утреннем полумраке камеры они словно излучали собственный свет.

— Синьора, — он качнул головой, — никто вас тут убивать не будет! Подержат день в этом клоповнике. После прочитают проповедь о смирении и отпустят восвояси. Сын вырастет, вы сможете его увидеть и все объяснить позже.

Иронии в глазах монаха не убавилось, но Юлия заметила особый, очень мужской взгляд, скользнувший по ее фигуре вслед за локонами. Губы Юлии плотно сжались, удерживая усмешку.

— А мне показалось, что вы спросили о другом, — теперь в ее глазах был откровенный вызов. — О том, что будет, когда я выйду отсюда! Если бы меня хотели убить здесь, вы бы пришли не исповедовать меня, а отпевать. Еще ночью!

В голосе женщины зазвучали холодные нотки, а глаза потемнели, приобретя странный оттенок древнего темного золота.

Монах кивнул и вдруг улыбнулся одной половиной лица:

— Я должен был убедиться в вашей решимости, синьора. Вы готовы выслушать меня?

— Кажется, это вы предложили свою помощь мне, не так ли? И это мне пристало проверять вашу решимость, святой отец, — невысокая изящная женщина свысока посмотрела на мужчину, которому едва доставала до плеча. — Да, я готова выслушать вас.

Он шагнул чуть в сторону, но только для того, чтобы не показать, что борется с желанием улыбнуться.

— Уверен, к вечеру вас поведут к Его Святейшеству. Сам он сюда не пойдет. Феличе Перетти недолюбливает этот замок. Разговаривайте с ним, как хотите. Но в результате должно получиться так, чтобы Папа вынужден был послать за вашим мужем. Лучше если вы воспользуетесь вот этим, — отец Иосиф вынул из складок рясы небольшой пузырек. — Это яд. В малом количестве он довольно безвреден, его действие быстро проходит. Но можно сослаться на то, что противоядие дома. Вместе с вашим супругом приду я. На этот случай, я надеюсь, у вас есть чем... удивить Святого Отца?

— Думаю, да, — Юлия посмотрела на перстень с большим черным камнем, под которым скрывался яд. Старый аптекарь, продавший этот перстень маркизе, утверждал, что под камнем хранится знаменитая кантарелла Борджиа. Проверить, так ли это, возможности у Юлии не было, но и не доверять старому врачу оснований не было также.

Маркиза внимательно осмотрела пузырек, протянутый ей монахом, и поинтересовалась:

— Через какое время начинает это снадобье действовать и в чем это проявляется?

— Постарайтесь выпить его, когда за вами придут, чтобы отвести к Перетти. Вам должно хватить времени.

Он не стал уточнять, на что должно хватить времени у Юлии. Но, чуть подумав, решил пояснить:

— Проявления весьма неприятны... Вы можете потерять сознание, можете бредить... Он будет впечатлен, — оттенок хищной улыбки скользнул по тонким губам иезуита.

Юлия снова посмотрела на пузырек в своей руке, но теперь уже с опаской. Но, вспомнив жалостливо-ироничный взгляд, которым при встрече одарил ее монах, решительно спрятала флакон за корсажем платья.

— Синьора, есть ли необходимость обрисовать все возможные последствия... неудачи?

— Мне бы хотелось это услышать, чтобы понимать, как вы видите эту сторону нашего плана, — женщина чуть склонила голову к плечу, приготовившись внимательно слушать.

Лицо монаха стало отстраненно-жестким:

— Неудача может постигнуть нас только в случае вашего отступления от конечной цели.

Отец Иосиф не сводил с маркизы ледяного взгляда, давая понять, что уверен в своем плане настолько, что виновной в его срыве может быть только она.

— А как я могу быть уверенной, что Его Святейшество на самом деле позовет меня и согласится позвать маркиза?

— Не беспокойтесь, на этот, — подчеркнул он, — случай у меня есть варианты действий. Возможно, мне удастся даже самому проводить вас к нему.

— Вы собирались сказать о том, что нас, — она выделила именно это слово, — ждет в случае неудачи.

Монах долго молчал. Потом проговорил:

— Что бы ни случилось со мной, я найду способ наказать вас за нерешительность.

Юлия рассмеялась:

— Если что-то не сложится, то вы окажетесь вторым в очереди наказывать меня. В лучшем случае вторым. И шансов у вас практически не будет!

— Может быть и так, — кивнул брат Иосиф. — Но помните, шансов у меня не будет в одном случае — если вас не станет.

Ни тени угрозы не было в его голосе, только настойчивое желание донести до маркизы мысль о неизбежности наказания.

— Святой отец, я уже поняла, что мне нужно постараться, если я не хочу подвергнуться вашему наказанию, -женщина усмехнулась одними уголками губ. — К сожалению, не могу ответить вам тем же, но хочу напомнить, что у меня не меньше интереса в успехе, чем у вас.

Брат Иосиф вдруг очень мягко, почти сочувственно посмотрел на Юлию.

— Синьора, нет ничего страшнее материнского гнева. Перетти еще не лишил вас сына. Но он сделает это, если останется его единственным воспитателем.

Юлия опустила взгляд, ее губы на мгновение плотно сжались.

— Святой отец, спасибо за заботу. Но о своем сыне я буду говорить только с его отцом, — стараясь, чтобы фраза прозвучала не очень резко, Юлия подняла лицо к монаху и в конце фразы почти улыбнулась.

— Постарайтесь отдохнуть днем. Я велю принести вам одеяло.

Он развернулся и направился к выходу.

— Отец Иосиф, — окликнула его Юлия, когда он был на пороге.

Монах хотел уже стукнуть в дверь, чтобы охранник открыл засов. Но остановил движение, обернулся.

Женщина плавно опустилась на колени, склонила голову, молитвенно сложила руки.

— Благословите, святой отец.

В лице монаха что-то неуловимо дрогнуло. Привычным жестом он откинул повыше широкий рукав хабита и подошел к маркизе. Чуть помедлив, протянул руку над ее головой, почти касаясь медных волос:

— Да благословит вас Всемогущий Бог — Отец, и Сын, и Дух Святой.

Едва он закончил произносить ритуальную фразу, женщина подняла к нему лицо и негромко проговорила:

— Спасибо, отец Иосиф, — и было понятно, что благодарит она не только за благословение.

— До вечера, — отрывисто проговорил он и, теперь не медля, направился вон.

Юлия вернулась на соломенный тюфяк у стены, вновь плотно закуталась в плащ и замерла, обняв руками колени. Вскоре двери ее камеры открылись. Охранник принес потертое, но вполне теплое одеяло. Молча бросил его к ногам узницы и вышел. Юлия, мысленно поблагодарив отца Иосифа, завернулась в кусок шерстяной ткани и через некоторое время, немного согревшись, погрузилась в сон.

* * *

Маркиза Ла Платьер проснулась, когда солнце уже перевалило за полдень. Она прислушалась к глухой тишине замка, попыталась дотянуться до окна, чтобы посмотреть на улицу — впрочем, безуспешно: ей просто не хватило роста — и вновь вернулась на тюфяк, устроившись в привычной уже позе. Рассматривая стену напротив, Юлия думала о том, что ее может ждать. И вспоминала. Вспоминала человека, которого всем своим существом хотела уничтожить, чтобы получить шанс избавится от его власти над собой. Над своей душой, которая сейчас металась в сомнениях. Над своей памятью, которая возвращала ее назад, во времена, когда он был рядом, и ей казалось, что он любит ее. Над своим телом, которое даже сейчас, мучимое холодом и жаждой, наполнялось трепетным теплом, стоило памяти воскресить моменты, когда они были вместе. Бояться Юлия себе запретила и поэтому гнала любую мысль о том, что иезуит мог обмануть, и она просто умрет, выпив оставленный им яд. О том, что, если не удастся довести до конца задуманное, — она погибнет.

Вечером, когда со стороны реки в окно вновь потянуло холодом и сыростью, двери камеры Юлии отворились. На этот раз внутрь шагнул сбир:

— Маркиза, следуйте за нами.

Едва заслышав гулкий стук подкованных сапог по коридору крепости, Юлия вытащила пцзырек из корсажа и быстро проглотила его содержимое, почти безвкусное, а склянку затолкала в дырку в тюфяке, поглубже в солому.

Пропустив вперед арестантку, страж последовал за ней. Снаружи Юлию ожидал еще один конвойный и монах, лицо которого вновь скрывал капюшон. Из замка Сант-Анджело Юлию повели не по Элиеву мосту, а через пассето — крытый коридор Борго. В Апостольском дворце боковыми переходами и неприметными лестницами ее привели к дальнему студиоло Его Святейшества папы Сикста.

* * *

Папа Сикст, пятый понтифик с таким именем, некогда монсеньор Феличе Перетти, любил свой кабинет. Особенно вечерами, когда служка зажигал здесь свечи. Однажды во дворце герцога Фредерико в Урбино кардинал Перетти был допущен в святая святых — студиоло синьора Монтефельтро. Став Папой, он приказал воспроизвести кабинет Фредерико в своих покоях. Лишь аллегорическое панно воспроизводило не образы герцога, а пейзажи и виды римских холмов, да выхода на портик не было. Зато за одной из панелей с богатой интарсией скрывался узкий вход в целый лабиринт переходов, через который можно было попасть во внутренние комнаты. Открывался проход хитроумным поворотным механизмом, скрытым в боковой панели камина: его здесь никогда не разжигали, он был украшением интерьера и хранителем тайного пути. Кресло, больше похожее на трон, и массивный письменный стол, сделанные по специальному заказу, соответствовали почти семи пьедам* роста понтифика. Сейчас, сидя за этим столом, он заканчивал редактуру латинского перевода Библии.

— «Biblia sacra vulgatae editionis»**, — прочел Святой Отец на титульном листе. — Да, так. Войдите! Брат Иосиф?! А где Маттео?

— Он плохо почувствовал себя, и я заменил его, Ваше Святейшество.

Перетти нахмурился, с долей сомнения глядя на человека в дверях, проворчал: «Бездельник…» Но тут его отвлекло движение за спиной монаха:

— Ты привел арестованную?

— Да, Святой Отец.

— Пусть войдет.

Не поворачиваясь спиной к понтифику, монах вышел. Вместо него в дверях появилась женщина в богатом, но изрядно помятом, платье. Переступив порог, она сбилась с шага, но тут же гордо вскинула голову.

— Не робейте, синьора. Вам это не к лицу, — едва ли не с улыбкой проговорил хозяин кабинета, вставая и выходя из-за стола.

После этих слов в студиоло повисла тишина. Она понимала, что Сикст ждет выражения почтения к сану, но не собиралась преклонять колени. Не сейчас и не перед ним! Вместо этого синьора, как кошка в новом доме, осторожно прошла по кабинету, легко прикасаясь к мебели:

— Здравствуй, Феличе. Я пришла.

— Пришла?! — он усмехнулся. — Чего у вас не отнимешь, синьора, так это умения держать лицо.

— У меня был хороший учитель, — задумчиво проговорила Юлия. — Мне пришлось нарушить ваш приказ, Ваше Святейшество. Я не смогла уехать из Рима, как вы приказали, потому что меня держали в Сант-Анджело.

Она остановилась перед ним, почти запрокинув голову, чтобы видеть лицо мужчины. Не имея возможности сделать прическу, Юлия просто заплела густые блестящие волосы в косу, и сейчас казалось, что именно она оттягивает головку женщины назад.

— По крайней мере, вы провели эту ночь не в притоне бродяг и нищих, а в мавзолее императора, — его голос был полон иронии, но за ней тщательно скрывалось желание увидеть, что сутки в крепости произвели на строптивую маркизу должный эффект.

— Я могла бы провести ее в доме, купленном для меня моим мужем, — брови женщины дрогнули, а губы изогнулись в улыбке. — Там было бы значительно теплее и не так одиноко.

Густые изящно изогнутые длинные ресницы скрыли блеск глаз, пряча в них упрямство и насмешку.

— Уверен, муж сумел бы вас развлечь. Но к делу... Я решил позволить вам написать монсеньору Монтальто письмо. На столе все необходимое. Садитесь. Пишите. И уходите.

Вот теперь удивилась Юлия. Ее глаза широко распахнулись, наполнились светом невероятной, безумной надежды. Прежде, чем маркиза успела сообразить и остановиться, с ее губ слетел вопрос:

— Почему ты разрешаешь мне это?

— Ну, скажем, в знак благодарности за оказанные ранее услуги, — Перетти едва не рассмеялся в ответ на воодушевление женщины.

Если бы он дал ей пощечину, эффект оказался бы таким же. Юлия отшатнулась, щеки вспыхнули яркими алыми пятнами, сбилось дыхание:

— Я никогда не оказывала подобные услуги за плату, — она вскинула голову, теперь уже с нескрываемым вызовом глядя в темные глаза мужчины.

— За плату?! Синьора, я говорил о благодарности. Но какие услуги имели в виду вы? Возможно, мы говорим о разном... — Перетти откровенно насмехался.

Синьора Ла Платьер не стала отвечать, побоялась, что дрогнувший голос и неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, дадут ему еще один повод для издевки. Резко отвернувшись, маркиза отошла к столику, на котором стояли письменные принадлежности, и опустилась на краешек кресла. Пристально всмотрелась в чистый лист, словно ожидая, что на нем проступят слова, которые подскажут ей, что делать.

Перетти не мешал. Только смотрел, как плавится медь волос в отблесках нескольких свечей на столе, за которым она сидела, и пытался понять, что за чувство ворочается в его груди. Когда Феличе осознал, что этим чувством было желание прикоснуться к медному шелку, пропустить его между пальцами, поднести к губам, вдохнуть его аромат, по его спине прошелся холодок страха. Он-то решил, что на своей территории, защищенный от соблазна белой папской сутаной, сумеет совладать с воспоминаниями, с чувствами, с собой. Но это оказалось непросто.

Юлия взяла в руки перо, обмакнула его в чернила. Кончик пера завис над листом, а женщина, все так же глубоко задумавшись, подняла голову, но теперь ее взгляд, ставший темным и бездонным, был направлен куда-то в неизвестность. Казалось, она видит что-то, что недоступно взглядам других. Губы тронула нежная печальная улыбка. Огонь свечей очертил напрягшуюся шею, резче проступившие скулы, поднимающуюся в тревожном дыхании высокую грудь. Юлия вздрогнула, когда с пера сорвалась капля и растеклась кляксой по бумаге, оглянулась на мужчину, не успев совладать с собой и скрыть нежную улыбку воспоминания не только в глазах, но и на губах, сделавшую ее вдруг беззащитной и слабой.

— Поторапливайтесь! — резко, почти зло крикнул Перетти.

Маркиза вздрогнула, и ее глаза словно подернулись льдом — таким холодным и острым стало их выражение. Скомкав и отбросив испорченный лист, она прикусила кончик пера. А через мгновение на бумагу легли первые ровные строчки, написанные изящным мелким почерком.

Неожиданно рука Юлии дрогнула, перо прочертило по бумаге кривую скользящую линию, и женщина покачнулась на стуле, почувствовав головокружение.

Папа, приведя маркизу окриком в чувство, отошел подальше, к окну и поэтому не заметил происходящего за столом.

В этот момент Юлии стало по-настоящему страшно. Комната плыла и качалась перед глазами, пламя свечей казалось полыхающим пожаром, мучительный спазм сжал горло, не давая возможности дышать. И откуда-то из глубины тела поднималась мучительно-горячая волна. Маркиза попыталась вдохнуть, хватая воздух ртом, отчаянно рванулась прочь от стола, и уже почти не осознавая, что происходит, теряя сознание, прошептала:

— Феличе... Помоги...

Перетти стремительно обернулся на шум — будто опасался нападения, но увидел, что ему никто не угрожает. Напротив, его собеседница без чувств лежит на полу. По бумаге на столе растекались чернила. Изумленный этим неожиданным обмороком, Сикст некоторое время не двигался. Потом медленно приблизился к женщине. Болезненно-яркий румянец на ее щеках быстро сменяла мертвенная бледность. Губы мужчины досадливо искривились. Похоже было, что вместо борьбы и отчаянного сопротивления, которое он намерен был сломать раз и навсегда, ему придется довольствоваться заботой о больной женщине. "Ну, уж нет, любезная синьора, этого вы от меня точно не дождетесь!" — подумал он и позвонил в колокольчик, вызывая служку. Предоставив посетительницу заботам слуг и лекаря, Папа ушел в другую комнату.

Вызванные Святым Отцом лекарь и служка уложили бесчувственную женщину на небольшой диванчик здесь же, в студиоло. Спустя некоторое время, которого оказалось достаточно для того, чтобы лекарь с трудом нащупал пульс, попытался привести женщину в себя с помощью нюхательной соли и, осознав безуспешность этих попыток, заподозрил, что столкнулся с чем-то иным, чем нервный обморок. Не совсем понимая, насколько спокойно отнесется Его Святейшество к тому, что незнакомка умрет у врача на руках — а по мнению лекаря все шло к этому — он решил честно покаяться и робко постучался в дверь комнаты, куда ушел Сикст.

— Кто там? — донеслось из-за двери.

Впрочем, Феличе Перетти уже догадывался, что побеспокоить его могли только в связи с синьорой Ла Платьер. Он уже не раз проклял себя за слабость и за самоуверенность. Не нужно было давать волю чувствам — ни гневу, ни сожалению.

— Ваше Святейшество, — лекарь склонился так, что, казалось, сейчас переломится пополам. — Эта женщина... Эта синьора... Мне кажется, она умирает... Я не могу ей помочь!

Из студиоло, где на диване безжизненно лежала Юлия, донеслись тихие, неразборчивые звуки — кто-то быстро, запинаясь, путаясь что-то говорил. Папа уничтожающе глянул на лекаря и, пробормотав: "Зря я отпустил Лейзера", стремительно прошел обратно в свой студиоло, приблизился к лежащей женщине, вслушиваясь в бред. Ее бледные губы едва шевелились, но даже в этом почти беззвучном шепоте слышались то отрывочные слова, то наполненные болью и страхом мольбы. "Феличе... наш сын... твой сын… Не забирай его у меня... Не оставляй меня им... Жан... Убийца... Не смей бросать меня здесь! Не уходи! Зачем ты убил его... Бенвенуто, сынок... Убийца! Не оставляй! Я приду к тебе... Жан! Феличе..." Из-под закрытых век на виски текли слезы, но лицо, застывшее словно маска, оставалось почти неподвижным.

Чем больше Перетти слышал, тем белее становилось его лицо и ярче пятна на скулах. Наконец, он чуть двинул головой, оборачиваясь к лекарю:

— Вон, — прорычал Сикст.

Лекарь, не скрывая облегчения, ретировался.

Бессвязный лепет маркизы становился то громче, то делался почти совсем не слышным. "Не уходи!" — тело женщины выгнулось в жестоком спазме боли, и она замерла; Перетти даже показалось, что маркиза перестала дышать.

Привыкший к беспрекословному подчинению тех, кто его окружал, Папа не обратил внимания на двери. Он осторожно коснулся пальцев Юлии. Боже, какие холодные и безжизненные. После попытался проверить пульс. Далекие, почти неощутимые, редкие удары. Феличе разжал маркизе рот, осмотрел язык. Его вид вызвал у Перетти подозрение. Яд? Но откуда? В Сант-Анджело? А может, это знак свыше и надо просто оставить все, как есть?

Маркиза не шевелилась, не мешая ему ни осматривать ее, ни принимать решение. Только легкое колыхание золотисто-медного локона, скользнувшего после прикосновений Перетти на щеку и губы, позволяло догадаться, что Юлия еще не покинула этот мир. Шорох за спиной заставил Перетти оглянуться: на пороге, сложив руки на груди, стоял брат Иосиф.

— Однажды вы спасли человека от смерти, — монах открыто посмотрел на Папу.

— Что ты хочешь этим сказать? — угроза недвусмысленно прозвучала в тоне Сикста.

Но брат Иосиф не дрогнул:

— Вы хорошо знаете медицину. Или Ваше Святейшество предпочтет после избавляться от трупа?

Отношения Святого Отца с братьями-иезуитами были весьма натянутыми, особенно после расследования жалоб на членов этого Ордена, которое инициировал понтифик. И сейчас один из них стоял здесь и почти угрожал ему.

— Может быть, послать за синьором Ла Платьер? — предложил монах.

— Ты убил их, Жан. Всех. Феличе, — шепот маркизы был скорее похож на шелест листвы. На висках и шее выступили крупные капли пота, тонкая рука бессильно соскользнула с края софы, почти касаясь безвольными, бледными до синевы пальчиками, ковра.

Перетти еще несколько мгновений тяжело смотрел на монаха, потом глухо проговорил:

— Ступай, брат Иосиф, пусть пошлют за маркизом.

Иезуит склонил голову и шагнул за порог. Папа подошел и запер двери на ключ. Вернувшись к своему столу, Перетти снял кольцо, распятие и сел рядом с женщиной. Одна его рука легла ей на лоб, другая — на грудь. Феличе закрыл глаза. Через некоторое время виски мужчины покрылись испариной, но синьора на диване задышала ровнее и спокойнее. Взглянув на неё, он поднялся и тихо проговорил:

— Надеюсь, этого хватит до прихода вашего мужа.

Словно услышав его, женщина чуть шевельнулась. Феличе лишь бросил короткий взгляд в ее сторону и отошел налить себе вина из кувшина. Юлия застонала. Вместе с сознанием пришла боль. Если бы маркиза могла, она бы сейчас кричала, проклиная монаха, давшего ей яд. Запекшиеся губы с трудом шевельнулись:

— Пить...

Сикст с сожалением глянул на только что наполненный бокал, обернулся к маркизе, но тряхнул головой и выпил сам.

Достигнув пика, боль начала быстро стихать. Маркиза открыла глаза, некоторое время растерянно осматривала комнату, пока ее взгляд, постепенно становившийся все более осмысленным, не наткнулся на фигуру в белой сутане. Тут Юлия вспомнила, как и зачем оказалась здесь: «Яд… Я должна сослаться на то, что противоядие дома…»

— Я знаю этот яд. Маркиз... Пошлите за ним! У него есть противоядие, — голос был тихим, прерывающимся, но говорить она старалась четко и разборчиво.

— Давно уже послал. Можете дождаться его здесь, — Папа, стоя у стола, надевал кольцо и крест. Расправив цепь на груди, он направился к двери, намереваясь оставить Юлию дожидаться супруга.

— Я так и не написала письмо, — с трудом, но женщине удалось приподняться. — Письмо сыну.

— Я передумал. Вам сейчас нужно бы заняться поисками своего отравителя. А то вдруг в следующий раз ему удастся. Хотя... — он изобразил задумчивость, — я-то как раз был бы ему благодарен. Дождетесь супруга с противоядием, и не дай вам Бог задержаться здесь еще хоть четверть часа. Яд вашему отравителю не понадобится.

Произнеся эту тираду, Перетти отпустил ключ качаться на шнуре и рванул дверь. Но шагнуть дальше он не смог. Прямо напротив него стоял маркиз де Ла Платьер.

Юлия с каким-то странным выражением на лице смотрела в широкую спину Феличе Перетти, пока он отпирал двери. Но, когда в проеме синьора увидела маркиза, оно сменилось выражением облегчения и холодного спокойствия: «Анри, ты успел вовремя, спасибо».

Высокий, почти такого же роста, как сам Папа, но худощавый светловолосый мужчина с белым от гнева лицом, не дав Святейшему Отцу опомниться, сделал шаг вперед и схватил его за сутану:

— Ты украл мою жену! Рясник немощный!

В налитых кровью глазах бушевала ненависть.

На подобные выпады Феличе Перетти отвечал всегда молниеносно. Глухо рыкнув, он оторвал руки негодующего супруга от себя, приподнял того над полом, и в следующее мгновение тело маркиза уже сметало со своего пути стоящие неподалеку стул и шандал со свечами. Мужчина в белой сутане с видимым удовольствием глубоко вдохнул и расправил широкие плечи. Энергия, вызванная смесью чувств, бурлившей в нем с самой первой встречи с синьорой Юлией в трактире, давно требовала выхода.

Избавившись от непосредственной угрозы, Папа обратил внимание на дверной проем. Его занимала невысокая, широкоплечая фигура брата Иосифа. Короткого взгляда в холодные серые глаза хватило Сиксту, чтобы понять — охраны за дверями и в ближнем коридоре нет. Как это удалось монаху, он подумает после. А пока гневный взгляд темных глаз схлестнулся с прозрачно-спокойным взглядом иезуита.

— Предательство? Проклятие падет на тебя и на весь твой Орден!

— Ты и есть проклятие моего Ордена, — парировал брат Иосиф.

Продолжить Папе не дал пришедший в себя после падения маркиз. Пока Перетти оценивал степень угрозы со стороны монаха, маркиз успел подняться — горячий нрав вынудил его научиться хорошо обращаться с оружием и быстро оправляться после ударов противника. В следующее мгновение на шее Папы сомкнулся крепкий захват, а в спину уперся кончик кинжала:

— ...с-скотина. Будешь просить у нее прощения на коленях!

Воспользовавшись тем, что хозяин кабинета занят, иезуит прикрыл двери, нашел в складках портьеры ключ и запер замок. Когда брат Иосиф развернулся лицом к происходящему, его тонкие губы скривились, словно это его руку, как в тисках, зажал Перетти и безжалостно ломал, вынуждая выпустить оружие. Когда кинжал звякнул, упав на пол, могучий удар в лицо отправил следом синьора Ла Платьер. К мокрому от пота лбу Сикста прилипли пряди темных с проседью волос, шея и все лицо его были покрыты алыми пятнами ярости. Иезуит слышал, что в гневе понтифик способен убить воина голыми руками, но воочию видел это состояние Перетти впервые. Брат Иосиф нервно облизнул губы и бросил взгляд на Юлию.

Маркиза, сумев к тому времени подняться с дивана и даже добраться до стола, на котором стояли кувшины с водой и вином, оторвалась от полупустого кубка — она пила воду жадно, словно только что пережила несколько дней в пустыне. Прохладная влага притушила огонь жажды, и Юлия смогла обратить внимание на ситуацию. Не выпуская бокала из рук, скорее всего, просто забыв про него, несколькими быстрыми шагами она добралась до лежащего на полу мужа, увидела, что он жив, и развернулась к Перетти. Маленькая изящная женщина оказалась перед разъяренным мужчиной.

— Ты... — только и сумел прорычать Перетти. Разум все плотнее затягивала багровая пелена. — Уйди с дороги, женщина...

Брат Иосиф медленно, шаг за шагом, так, чтобы не привлечь к себе внимание, заходил Сиксту за спину. Краем глаза заметив, что маркиз поднимается с пола, кривясь от боли в вывихнутой руке, и тянется к стилету за отворотом ботфорта, Юлия негромко, но совершенно четко произнесла:

— Успокойтесь, Ваше Святейшество, — остатки холодной воды из кубка, выплеснутые ему в лицо, были призваны немного остудить пыл Святейшего Отца. Брат Иосиф выругался от досады — он не успел. Действие Юлии Перетти воспринял как еще одну помеху на пути к жертве. Ее спасло только то, что в финале своего падения она оказалась не на гранитном полу, а на той самой софе, с которой недавно с трудом поднялась. Взмах руки в белом рукаве со стороны показался легким, но следуя его движению, хрупкая преграда в лице женщины была сметена с пути. Широко шагнув, Перетти помог маркизу подняться и вновь зависнуть на краткое мгновение без опоры под ногами, но только для того, чтобы вновь повергнуть противника на пол. Со стороны Юлии хорошо был виден и замерший у стены монах, и теперь уже значительно медленнее приходящий в себя маркиз, и Папа, от которого исходили волны ярости. Сморгнув кровь из рассеченной брови, маркиз обнаружил, что над ним возвышается Святейший Отец. Впрочем, на священника разъяренный Перетти был похож меньше всего. Он оскалился и, бедто перед алтарем, упал коленом на грудь врага. Полы белой сутаны накрыли маркиза. Перстень рыбака несколько раз впечатался в искаженное болью лицо. Тут к Перетти со спины подоспел иезуит. Три точных жестких прикосновений пальцами к шее и ключицам понтифика, и на Анри, маркиза Ла Платьер, свалилось тяжелое тело Сикста. Юлия с молчаливым ужасом смотрела на два неподвижных тела в центре комнаты. Шагнув вперед, она опустилась на колени рядом с мужчинами, попыталась развернуть тело Перетти, уложить его на спину, понять, жив ли он. Охваченная смятением, Юлия почти не осознавала происходящее.

— Оставьте, синьора, — холодный решительный голос брата Иосифа разительно отличался от того, каким его уже слышала маркиза. В руке монаха тускло блеснуло лезвие кинжала ее супруга.

— Вы собираетесь убить его и оставить меня здесь с мертвым мужем и мертвым Папой?

Маркизе все-таки удалось сдвинуть тяжелое тело в сторону, и Перетти раскинулся на спине рядом с окровавленным телом маркиза.

— Дайте мне сделать то, зачем я пришел сюда, и мы уйдем вместе.

— Вам не стоит пачкать рук, — женщина не сдвинулась с места.

— Не вам беспокоиться об их чистоте. Отойдите, синьора. Лучше вот, — монах поставил на стол, чудом оставшийся стоять в разгромленном кабинете, пузырек с темной жидкостью, — выпейте, чтобы нейтрализовать яд.

— Нет, — коротко ответила Юлия, лишь проводив взглядом флакон, принесенный монахом. — Перетти я вам не отдам, он мне еще нужен. Он должен отдать сына, а потом он умрет. Но я сделаю это сама.

— Поздно. Теперь уже решать не вам. Отойдите. Или я оставлю здесь еще и ваше тело.

Брат Иосиф говорил ровным спокойным голосом, вот только от этого спокойствия веяло могильным холодом.

— Вы предоставили мне случай. Так воспользуйтесь же моей благодарностью, — он взглядом указал на противоядие, — и не мешайте.

Иезуит, не скрывая намерений, шагнул к распростертому на полу Папе. Следующее его движение остановил звонкий детский голос:

— Кто вы?

Юлия, сразу забыв про монаха, про Перетти и вообще про все, обернулась на голос:

— Бенвенуто!

В студиоло Сикста на пороге неприметной двери, открывшейся возле камина, стоял мальчик в лиловой епископской сутане. Серьезные черные глаза осмотрели царящий в кабинете беспорядок и наткнулись на бесчувственную фигуру в белом. Первым порывом было подбежать к человеку, знакомое лицо которого сейчас было таким чужим и безжизненным. Но стоящий рядом со Святым Отцом монах пугал мальчика. Бенвенуто ди Менголли монсеньор Монтальто, до недавнего времени племянник, а со вчерашнего дня — сын Феличе Перетти, замер у самого выхода. Вот теперь челюсти брата Иосифа двинулись, выдавая его истинные чувства. Он развернулся к ребенку, забыв, что сжимает в руке кинжал. Глаза Бенвенуто расширились от ужаса.

— Нет! — закричала Юлия. — Бенвенуто, уходи.

Он непременно убежал бы обратно, если бы мог. Но странный завораживающий взгляд льдисто-серых глаз иезуита приковал его ноги к полу. Глядя прямо на маленького епископа иезуит пошел вперед, к открытой двери тайного прохода. В последний момент Бенвенуто отскочил с его дороги. На белом от страха лице выделялись только угольки глаз, по краю сознания остро скользнуло брошенное монахом проклятие на испанском наречии. После того, как мужчина скрылся в темноте перехода, мальчик еще какое-то время смотрел туда. Но, очнувшись, кинулся к колесу на боковине камина и начал изо всех сил крутить его. Получалось плохо, медленно, но Бенвенуто остановился только тогда, когда не смог больше сдвинуть поворотный механизм ни на йоту.

Юлия вновь опустилась около Перетти, пытаясь нащупать пульс и уловить его дыхание и лишь краем глаза следя за перемещениями маленького епископа.

— Что со Святым Отцом? — осторожно спросил Бенвенуто.

— Я могу только сказать, что он жив, — маркиза посмотрела на мальчика снизу вверх, и ей показалось, что она узнает его, что знала всегда. Черные смоляные волосы, глубокая чернота глаз, тоненькая мальчишеская фигурка. — Вы монсеньор Монтальто?

— Подождите, синьора, я позову кого-нибудь.

Стараясь не поворачиваться к незнакомке спиной, Бенвенуто пробрался к двери, попытался нащупать ключ. Юлия тем временем добралась до стола и вернулась к лежащему на полу Папе с остатками вина в кувшине. Смочила вином виски мужчины, брызнула на лицо. Потом не громко и спокойно проговорила:

— Ваше преосвященство, мне кажется, лучше дать Его Святейшеству прийти в себя. Пусть он сам решит, что делать дальше. Помогите мне, давайте попробуем уложить его на диван.

Бенвенуто не ответил. Он был занят поиском затерявшегося ключа. Наконец, в руках мальчика оказался обрывок шнура, но ключа на нем не было. Он исчез вместе со страшным монахом. И в переход сейчас идти не стоило. Механизм закрыл одни двери лабиринта и открыл другие, ведущие в тупики или к провалам в полу.

Юлия какое-то время ждала ответа мальчика, наблюдая за ним, потом вновь вернулась к Перетти, осторожно растирая ему виски и ладони, прислушиваясь к едва заметному дыханию.

— Ваше преосвященство, а еще какой-то выход из этой комнаты есть? Чтобы позвать на помощь.

— Теперь нету, — буркнул Бенвенуто и вдруг, не скрывая злых слез на глазах, попытался приказать: — Отойдите от Святого Отца!

Брови Юлии изумленно дрогнули, но она успела взять себя в руки.

— Я стараюсь ему помочь, но, если вы приказываете... — она пристально посмотрела на юного епископа, чуть склонив голову к плечу. Спокойно, почти ласково.

— Если сейчас мы не можем выйти отсюда, нам придется ждать, пока кто-то не придет за нами. И лучше, если Его Святейшество очнется.

— Отойдите, — упрямо повторил епископ. — Подальше.

— Хорошо, — понимая, что мальчик и так напуган, Юлия решила не спорить. Тем более что от ее попыток помочь состояние Папы никак не менялось. Она поднялась на ноги и отошла к окну.

— И что мы теперь будем делать, монсеньор?

Она старалась говорить спокойно и серьезно, хотя больше всего ей хотелось схватить маленького прелата в объятия, почувствовать его еще детский запах, мягкость волос. Однако она боялась напугать его до истерики. Бенвенуто проследил за ее передвижением. Только сочтя расстояние, разделившее их, достаточно безопасным для себя, осторожно, приподняв подол сутаны, переступив капли крови и ногу мертвого маркиза, приблизился к отцу. Мальчик присел рядом и взял Перетти за руку:

— Святой Отец...

Рука была теплой, но безвольной и такой мягкой, какой никогда еще не бывала. Даже тогда, когда отец невзначай проводил по ею по голове Бенвенуто. Мальчик закусил губы, чтобы не расплакаться перед чужой женщиной. Вдруг это она причинила вред отцу! Но больше помочь было некому.

— Синьора, у вас есть шпилька?

Юлия подняла руки к волосам и только тогда вспомнила, что все шпильки остались где-то во вчера и в замке Святого Ангела на соломенном тюфяке. По лицу скользнула гримаска сожаления и смущения, когда женщина осознала, как неприглядно сейчас выглядит. Она чуть прикусила нижнюю губу, задумавшись, и через мгновение почти улыбнулась:

— Шпилек, увы, нет... Есть вот это, — она присела, чуть приподняв подол платья. К самому подолу с изнанки была прикреплена булавка. Привычку цеплять булавку на подол Юлия приобрела еще в юности, поверив, что это спасает от сглаза и преследования. Через мгновение она показывала булавку юному лекарю.

— Дайте, — скомандовал тот, но, чуть помедлив, добавил, — пожалуйста.

Юлия осторожно сделала несколько шагов к лежащему Папе и мальчику, стоящему на коленях рядом с ним. Так же осторожно и стараясь не делать резких движений, протянула на раскрытой ладони булавку сыну.

Он протянул руку, готовый в любой момент отдернуть ее. Взял предложенное и неожиданно учтиво проговорил:

— Благодарю, синьора.

Отец учил в любой ситуации оставаться предельно вежливым. Это, говорил он, сбивает врагов с толку. А еще, однажды синьор Перетти сказал, что лучшее средство от обморока — боль. Если вдруг не оказалось под рукой нюхательной соли. Бенвенуто нахмурился, решая куда лучше уколоть Сикста.

"Лучший способ вернуть сознание — боль", — давным-давно учил епископ Перетти рыжую воспитанницу, но она так и не поверила в это, а не поверив — забыла. Сейчас воспоминание вспыхнуло искрой в сознании, и маркиза почти сразу поняла, что собрался делать мальчик-епископ.

— Однажды я вогнала иглу под ноготь, когда вышивала. Так больно мне не было никогда в жизни, — задумчиво, словно сама себе проговорила она.

При первых звуках голоса женщины Бенвенуто повернулся к ней. Когда до мальчика дошел смысл сказанного, глаза его распахнулись от изумления. Он резко отвернулся, зажмурился и воткнул иглу.

То, что произошло дальше, слилось в единое движение. Укол пришелся в предплечье, ближе к внутренней стороне руки. Перетти содрогнулся всем телом. И вот уже Бенвенуто лежит на спине, прижатый дикой силой к полу, а над ним полыхают бешенством глаза отца.

— Нет! — прежде, чем отзвенело эхо вырвавшегося у женщины крика, она, словно кошка, метнулась к лежащим на полу мальчику и мужчине, всем весом своего тела и силой инерции броска стремясь оттолкнуть Папу от распластанного на полу ребенка. — Не трогай его!

Боль от укола уже проникла в сознание Перетти, и, застывшая от манипуляций иезуита, багровая пелена начала спадать. Взгляд постепенно прояснился.

— Господь всемогущий... Бенвенуто, мальчик мой... Ты цел?

— Да, отец, — настороженно, высоким голосом ответил епископ и шевельнул плечами, которые все еще удерживал Папа.

Перетти сгреб в охапку мальчика и попытался встать, но страшная слабость и головокружение едва не бросили его обратно. Феличе замер, тяжело дыша, но не выпуская сына из рук.

Глаза женщины, смотревшей на эту сцену, застилали слезы. И еще ощущение, заставлявшее неметь пальцы, сжимало горло и холодом охватывало сердце — у этого ребенка есть отец, но уже никогда не будет матери. В этих отношениях ей нет места. И вряд ли будет. Юлия понимала, что время отсчитывает последние секунды тишины, возможности видеть своего сына и его отца вместе, чувствовать, насколько они близки друг с другом, и вопреки разуму быть почти счастливой. Сейчас Папа поймет, что они с Бенвенуто в комнате не одни. Не желая быть застигнутой за подглядыванием, Юлия шагнула к столу, дотянулась до пузырька с противоядием, оставленным монахом.

— Вы можете отпустить меня, Святой Отец, — проговорил Бенвенуто. — Я сам.

— Ты точно в порядке, Венуто? Я ничего тебе...

— Нет! Со мной все хорошо.

Перетти привстал на одно колено, усадил на него мальчика, но выпустил его только убедившись, что у того все цело. Следующим усилием Перетти поднялся на ноги. К общей противной слабости добавилось ощущение боли и неудобства в спине. Перетти застонал, выпрямляясь, и тут его внимание привлекло движение сбоку. Мгновенно сжались сбитые кулаки, и он повернулся. У стола, спиной к нему стояла какая-то женщина. Невысокая. В порванном, измятом платье. С золотисто-медными волосами.

— Синьора Ла Платьер...

— Она так и не представилась, отец. Хотя я просил, — Бенвенуто сосредоточенно расправлял свою епископскую сутану.

Спина женщины напряглась, словно от двух ударов. Юлия могла поклясться, что юный епископ ни разу не спросил ее имени! Она медленно сжала в руке пузырек с темной жидкостью и так же медленно повернулась, склоняя голову:

— Ваше Святейшество. Монсеньор Монтальто.

Спокойный, теплый взгляд женских глаз скользнул по лицу и тонкой фигурке юного епископа, и поднялся к лицу Папы — такой же спокойный, он словно замерзал, покрываясь льдом отстраненности.

Сикст осмотрел свой любимый студиоло. Вряд ли он останется таковым. В центре, неловко согнув ноги, лежал маркиз. Его лицо представляло собой ужасную кровавую маску. Перетти брезгливо поморщился.

— Монсеньор, что здесь происходило, когда вы пришли?

Услышав привычный ровный строгий тон Святейшего Отца, Бенвенуто подобрался, как солдат встал по стойке смирно и заговорил:

— Вы, Святой Отец, лежали на полу, без чувств, рядом с этим... синьором. А эта синьора... Ла Платьер спорила с каким-то монахом.

— О чем?

— Не знаю, Святой Отец.

— Потом?

— Потом он... — Бенвенуто запнулся, вспомнив страшные ледяные глаза иезуита, — ушел нашим путем. А я повернул колесо, как вы учили.

— Дальше.

— Я хотел открыть двери, но ключ пропал. И мы оказались здесь запертыми.

Чем дольше говорил мальчик, тем выше поднималась голова женщины с растрепанными волосами, в помятом платье. Ребенок не говорил ни слова лжи. Но почему маркизе вдруг показалось, что она слышит о событии произошедшем без ее участия?

Глаза Перетти вдруг потеплели. Он почти улыбнулся, глядя на Бенвенуто:

— Сын мой, ты... вел себя очень храбро. Ты спас меня, понимаешь? Я горжусь тобой и благодарю Господа за то, что он даровал мне тебя.

Лицо мальчика засветилось от восхищения и осознания своей важности. Но он глянул на маркизу и проговорил:

— Синьора Ла Платьер дала мне булавку.

Перетти лишь как-то судорожно двинул бровью:

— Я поблагодарю и ее... Позже. А сейчас, сын мой, возьми в верхнем ящике моего стола второй ключ и приведи сюда своего наставника — кардинала Карреру. С ним я поговорю о вашем наказании, монсеньор Монтальто. За то, что в столь поздний час вы не были в своей постели. И еще, сын мой, пусть монсеньор позовет сюда командира моих швейцарцев. Ступай.

Побледневшие губы женщины сжались в тонкую линию, побелели костяшки на сжатых в кулаки — так, что ногти впились в ладонь — пальцах. Лишь в глазах отражался отчаянно бьющийся в груди крик: "Феличе! Бенвенуто! Я родила его тебе... Я твоя мать!" Но чем отчаяннее был неслышный крик, тем теснее сжимались зубы, и глубже впивались в ладонь ногти. Рядом с этими двумя не было места для третьей.

Перетти проводил взглядом маленького епископа и повернулся к маркизе. Выложившись физически и эмоционально в безумной схватке, сейчас он не испытывал к этой женщине ничего. Лишь страшную усталость и, может быть, совсем немного, разочарование.

— Вы же понимаете, что теперь я должен отдать вас в руки правосудия? Вас просто казнят на площади.

Она молча склонила голову, признавая его правоту. Или для того чтобы он не смог прочесть так и не высказанные слова в ее взгляде. Но уже через мгновение Юлия вновь смотрела в его глаза:

— Это ваше право.

— Я знаю! — раздраженно проговорил он.

Папа попытался рассмотреть свою спину, впрочем, вполне безуспешно, досадливо поморщился.

— Ну? Вы добились того, чего хотели? Увидели сына... Испортили мой любимый кабинет... Избавились от нелюбимого мужа...

Брови женщины дрогнули, на лице проступило упрямое и, одновременно, печальное выражение:

— Увидела, — проговорила она вслух, а про себя подумала: "Только он так и не узнал, кто я..."

— Уж простите, не представил вас. Как-то неуместно показалось. У мальчика сложилось бы странное впечатление о том, что такое любящая мать.

— Зато вы показали себя прекрасным любящим отцом, — непонятно было, говорит она серьезно или издевается.

— У нас с Бенвенуто было только два года, чтобы узнать друг друга... Кстати, почему же вы до сих пор не поинтересовались, кто воспитывал мальчика до этого?

Юлия на мгновение опустила глаза, решая, признаться ли в том, что она давно и пристально следила за жизнью сына. Потом глубоко вздохнула и ответила:

— Потому что я знаю о Виктории де Бюсси.

Он изумленно поднял брови:

— Но тогда... Что же мешало вам увидеть нежно любимого сына в течение, — он задумался, подсчитывая, — трех лет после бегства из монастыря?!

— Я была больна! — не говорить же ему, что она не хотела, не могла жить, что уж говорить о поездках куда-то.

Он усмехнулся, явно не веря ей:

— Я еще узнаю, кто помог вам покинуть стены монастыря, и как вы смогли женить на себе этого безумца, — пообещал Перетти.

Внезапно он шагнул к маркизе, лицо его вновь стало суровым, обвиняющим:

— Откуда вы знаете этого иезуита?

— Я его не знаю. Он сам нашел меня.

— В том притоне, куда вы выманили меня своей просьбой?

— Да.

Перетти зло выругался — мысли о монахе-убийце частично вернули ему силы.

— Воистину, на ловца и... любящая мать бежит. Ну, ничего... Поверьте, вашему супругу крупно повезло.

Юлия невольно проследила взглядом за указующим жестом Перетти: «Прости, Анри», — и замерла, заставив расслабиться напряженное лицо. Она не сводила с Перетти взгляда, пристального, чуть отстраненного и в нем мерцающими огоньками свечей то проступали, то вновь скрывались отблески воспоминаний — при узнанном движении, не забытом за много лет выражении лица. Казалось, женщина превратилась в статую — так неподвижно, почти не дыша, она стояла перед мужчиной.

Папа повернулся на шум. В кабинет входил его командир швейцарцев, следом шел кардинал Франческо Каррера.

— Ваше Святейшество! Что здесь произошло?! — с сильным акцентом воскликнул полковник.

— Измена, синьор Брунегг! На нас было совершено покушение, а ваших людей рядом не оказалось.

Полковник побледнел. Для гвардейца обвинения страшнее не существовало. Когда Йост смог снова заговорить, его акцент сделался совершенно невыносимым.

— Ваше Святейшество, я все выясню!

Перетти доверял своему полковнику и не сомневался, что после произошедшего тот вскроет всю подноготную этого дела.

— Мы надеемся на вас, синьор Брунегг. Вот эта женщина — свидетель того, что тут происходило. Допросите ее и не выпускайте пока из дворца. До нашего особого распоряжения!

— Слушаюсь, Ваше Святейшество. Идемте синьора.

Монсеньор Каррера держался во время разговора Папы с гвардейцем в стороне. Это помогло ему совладать с волной чувств, когда он увидел свою давнюю испанскую знакомую. Каррера перевел взгляд на неподвижно лежащего на полу мужчину. Лицо его было обезображено, но кардинал догадался, что это супруг стоящей в покоях Папы женщины. Руки кардинала задрожали, когда он понял насколько близок к разоблачению.

Юлия бросила на вошедших мужчин короткий скользящий взгляд — что ей до них и им до нее? Но тут же ее взгляд стал пристальным, маркиза с трудом удержала удивленный возглас — в одном из вошедших она узнала человека, помощь которого так пригодилась ей в Испании. С этого момента она старалась поймать его взгляд, ощущая, как оживает совершенно безумная надежда на помощь. Кардинал старательно отводил глаза, сжимая холодеющие от волнения пальцы. Но это его не спасло. Перетти как раз посмотрел на Юлию, когда говорил о ней полковнику, и выражение ее лица показалось ему странным. Не прерывая разговора, Папа проследил за взглядом маркизы. С еще большим изумлением, быстро превращавшимся в подозрение, увидел, что он направлен на кардинала Карреру.

Юлия чуть прикусила губу и тут же расслабилась, осознав, что почти никакой надежды у нее не остается. Из пальцев женщины выскользнул пузырек, который она давно взяла со стола и уже забыла про него, и разлетелся на осколки на каменном полу. Феличе задумался, глядя на маленькую лужицу, растекшуюся по полу, повел носом, улавливая запах травяного настоя.

— Уведите синьору Плесси-Бельер, полковник. Монсеньор, — обратился Папа к кардиналу Каррере, — мы с вами пройдем в другое место.

Перетти чуть иронично усмехнулся, заметив, как кардинал вздрогнул при этих словах и, помедлив, добавил:

— В покои епископа Монтальто.

Юлия перевела взгляд на Святейшего Отца, и только сейчас до маркизы начало доходить, что ее не поведут сразу отсюда на плаху. Она неожиданно осознала, что Перетти назвал ее не участницей, а свидетельницей произошедшего, и взгляд синьоры невольно вновь обратился к мертвому телу мужчины, который был ее мужем. Нелюбимым. Нежеланным. Иногда вызывавшим жгучую досаду и злость своими немотивированными приступами ярости, привычкой начинать вздорить из-за каждого пустяка. «Как он узнал, что я не любила Анри?» — неожиданно мелькнула в голове совсем нелепая и неуместная мысль.

— Синьора, идемте, — настойчиво, уже явно не в первый раз повторил полковник Брунегг.

— Teufel! — забывшись, воскликнул гвардеец.

Папа, махнув Каррере, первым пошел к дверям. Белая спереди, на спине сутана, от пояса и ниже, была алой от крови, и виднелась длинная резаная рана, оставленная кинжалом маркиза в пылу схватки. Юлия, уже подчинившаяся приказу солдата и направившаяся к двери, проследила за его взглядом. И почувствовала, как земля плавно качнулась под ногами. Женщина судорожно ухватилась за руку гвардейца, чувствуя, что сейчас лишится сознания. Она не боялась вида крови. Ей стало плохо, как только она увидела кровь Феличе и представила, как ему должно быть больно.

— Что случилось? — раздраженно повернулся на возглас Святой Отец. Но этот резкий разворот стал для него роковым. Кабинет, полковник, женщина рядом с ним — все закачалось и поплыло куда-то по кругу. Каррера тоже обернулся, взгляд зацепился за спину Папы. Теперь стала понятна пепельная бледность на лице Сикста. Размышлять кардиналу было некогда — прямо на него валилось тело Святейшего Отца. Удержать его у невысокого монсеньора шансов не было. Все, что смог сделать Франческо — это поддержать и не дать рухнуть Перетти со всего его немалого роста. Свое плечо, чтобы Святейший вновь не оказался на полу, хотела подставить Юлия, бросившаяся было к Перетти.

— Врача, нужен врач!

Но тут полковник доказал, что охрана Его Святейшества все-таки чего-то стоит. Движение Юлии было довольно грубо остановлено:

— Стойте здесь, синьора, — велел синьор Брунегг.

Резкая команда на родном языке, и на пороге уже два гвардейца. Дюжие швейцарцы с легкостью подхватили Сикста.

— В опочивальню. Монсеньор, я прошу вас привести лекаря.

— Да, конечно, синьор Брунегг.

Каррера бросил короткий взгляд на Юлию и скрылся в коридоре.

Юлия предпочла замереть там, где ей приказал остаться начальник стражи, не отрывая взгляда от восково-бледного лица Феличе.

— Идемте скорее, синьора! — поторопил ее Йост, жалея, что не может последовать за своими людьми и Его Святейшеством.

Маркиза молча повиновалась, и, не оглядываясь более, вышла из студиоло. Она чувствовала, как накатывает волна безумной усталости и апатии, желания уснуть и хоть на время забыть все, что произошло.

Брунегг привел синьору Плесси-Бельер, как ее представил Папа, в крыло швейцарской гвардии, где были специальные комнаты для всякого рода арестованных и задержанных. Полковник выбрал ту, что была лучше обставлена, в ней был даже камин, и провел туда свою подопечную.

— Устраивайтесь, синьора. Позже я приду к вам, чтобы задать вопросы.

Йост коротко кивнул и вышел. В двери щелкнул замок.

Маркиза осмотрелась, подумала, что здесь намного уютнее, чем там, где она провела предыдущую ночь. И намного теплее. Обнаружив на столе кувшин с водой, напилась, и с трудом добравшись до узкой жесткой постели, буквально провалилась в глубокий, но тревожный сон. Однако долго спать Юлии не пришлось. Она открыла глаза и тревожно вскинулась, когда почувствовала, что ее бесцеремонно трясут за плечо:

— Синьора, поднимайтесь! Скорее!

— Кто вы? — отшатнулась к стене Юлия, спросонья не узнав человека в плаще и капюшоне.

Мужчина нетерпеливым движением сдвинул ткань с головы:

— Поднимайтесь же!

— Монсеньор?!

— Идемте. Пока Брунегг не вернулся… Папа в ярости из-за ранения.

Страх волной окатил маркизу. Слишком свежи были воспоминания об этом состоянии Феличе Перетти.

— Идемте со мной, синьора. Я отвезу вас в безопасное место, — продолжал убеждать ее кардинал Франческо Каррера. «И где вы не сможете раскрыть Сиксту меру моего участия в вашей судьбе…» — подумал монсеньор, но, конечно, этого он не сказал вслух.

— Но… Папа сказал, что я лишь свидетель, — неуверенно проговорила Юлия, поднимаясь на ноги.

— Думаете, ему сложно сменить мнение?!

Кардинал уже накидывал на плечи женщины просторный, скрывший ее до пола, плащ.

— Идемте же! Или вами займутся гвардейцы Его Святейшества! На ком, по-вашему, они отыграются за то, что не сумели охранить Святого Отца от покушения?

И Юлия де Ла Платьер сдалась, подчинившись увещеваниям синьора Карреры. Маркиза шагнула к выходу, но тут силы ее оставили — сказались волнения последних часов и последствия яда, еще отравлявшего кровь. Женщина пошатнулась, и кардиналу пришлось подхватить ее под руку.

— Простите, монсеньор… Но я не могу…

— Можете, синьора! Идемте.

Вскоре его преосвященство Франческо Каррера покинул предрассветный Ватикан в сопровождении молодого монаха. До резиденции кардинала карета доехала без приключений, если не считать того, что молодой монах в пути потерял сознание, и во дворец его пришлось нести на руках.

* * *

Вот уже вторые сутки маркиза не приходила в сознание и металась в бреду. Большая часть сказанного ею осталась для Франческо Карреры загадкой, но и понятого хватило, чтобы крепко задуматься. «Что делать теперь?» — вот вопрос, который мучил кардинала. Он уже едва ли не жалел о проявленном малодушии. Любил ли он сейчас это создание, как это было пять лет назад? И не сочувствие ли двигало им на самом деле? Может быть, в ближайшие дни Сикст не будет искать беглянку: много хлопот с церемонией номинации и праздниками.

* * *

Когда Йост Брунегг не обнаружил главную свидетельницу там, где оставил ее, полковник решил, что на этом его служба и закончится. Один из сыновей рода Брунеггов традиционно поступал на службу в папскую гвардию. И вот на нем — на Йосте Вилле Габелере Брунегге — эта традиция с позором прервется. Йост удалил со своего дублета все знаки полковничьего звания и явился с повинной к Его Святейшеству. Возле постели Папы хлопотал доставленный только что из Остии знаменитый врач Давид Лейзер. Сикст лежал на животе, обнаженный, и Йосту была прекрасно видна длинная косая рана, шедшая поперек спины Святого Отца. Из-за резких движений, которые Папе пришлось совершать в пылу борьбы с маркизом Ла Платьер, края раны сильно разошлись. И не смотря на то, что Лейзеру уже удалось остановить кровь, она представляла собой серьезную угрозу. Давид готовился осуществить «первичное натяжение» — попросту соединить края рассеченной плоти шелковыми нитками. Осознание того, что именно он и его люди стали виной этого, заставило бравого полковника покраснеть.

— Сбежала?! — переспросил Сикст.

— Ваше Святейшество, я знаю, мне нет прощения…

— Прекратите, Брунегг. Ваши причитания ничего не исправят. Найдите виновных. Выясните, почему они оставили свой пост возле наших покоев и накажите. А женщина… Проследите за кардиналом Каррерой. Заметите что-то подозрительное, доложите. Но не трогайте его. Этим я займусь сам. И приведите свой дублет в порядок, синьор полковник гвардии Святого престола!

Несколько мгновений понадобилось Йосту, чтобы понять, что он оставлен на службе. Брунегг вытянулся в струнку, задержал дыхание, чтобы справиться с затопившим его чувством благодарности и раскаяния, и вдруг рухнул на колено перед Сикстом:

— Клянусь, Ваше Святейшество, я умру, но не допущу более ничего подобного!

— Я знаю, полковник, я знаю, — устало ответил Перетти.

— Ваше Святейшество, — прервал их Давид, — нужно завершить с раной или может произойти заражение. Благословите, Святой Отец.

Врач оттеснил гвардейца и опустился перед Папой, держа в руках моток шелковых ниток, иглу и губку, пропитанную настоем белладонны. Йост тихо вышел из опочивальни Святого отца, не забыв перекреститься и помянуть про себя недобрым словом святотатцев-евреев.

Все происшедшее той ночью в ватиканском студиоло папа Сикст приказал держать в строжайшей тайне. Тело маркиза Ла Платьер было запечатано в бочку с ромом и отправлено во Францию родственникам. Обстоятельства смерти Анри, изложенные в кратком послании, сопровождавшем груз, исключали возможные претензии со стороны рода.

* * *

Когда его окружила темнота узкого коридора, брат Иосиф решил, что хотя убийство Святейшего Отца и не удалось, все закончилось намного лучше, чем могло бы. Он свободен и, значит, сможет однажды завершить начатое. Затем за его спиной раздался странный звук, словно сдвигались стены, дрогнул пол, и вновь наступила тишина. Монах пошел вперед, держась правой рукой за стену.

...Первым пришло отчаяние. Он не знал, сколько времени бродит в этой молчаливой темноте. Ему казалось, прошла уже вечность. Он не мог поверить, что слухи о существовании лабиринта, из которого невозможно выйти, вдруг обрели плоть. Брат Иосиф кричал и разбил в кровь костяшки на пальцах рук, пытаясь сломать невидимые ему в темноте стены. Он обломал ногти, чудом успев ухватиться за какой-то выступ, когда пол ногами вдруг исчез. Потом пришел гнев. Но яростные проклятия вязли в насмешливой тишине. Гнев окрашивал темноту перед глазами в кроваво— красный цвет. На фоне красных колышущихся полотнищ он видел Перетти и медноволосую синьору. Они смеялись. И иезуит вновь задыхался от ярости. Когда тело обессилело от усталости, жажды и гнева, он, распластавшись ничком на каменном полу, раскинув руки в стороны, обратился к Нему. Монах просил дать ему сил и подарить надежду; показать путь и сохранить жизнь. Он говорил до тех пор, пока не начала сочиться кровь из пересохших от жажды, потрескавшихся губ и опухшему языку стало невозможно ворочаться в иссушенном рту. Потом ему стало все равно. Брат Иосиф... Нет, теперь уже просто Фернан Веласко, не знал, шел ли он еще или просто сидел у стены, ощущая ее прохладу своей спиной. А может уже и вовсе умер.

Потом темнота поблекла, и появилась Она. Первым, что осознал его почти угасший мозг, была нереальная зелень Ее глаз. Прохладная как вода в роднике и режущая как клинок. Вторым в сознание проник другой цвет — переливы меди и золота, струящиеся, согревающие, обжигающие и притягивающие. И вот он увидел Ее всю — от нежных кончиков пальцев на ногах до слегка вьющихся золотистых кончиков волос. Его взгляд не мог оторваться от небольших округлых упругих грудей с сосками цвета роз, от лона, покрытого мягкими золотистыми волосками, от перламутрово светящихся бедер, от тонких запястий и гибких чувственных пальцев, которые вдруг скользнули по его губам, коснулись резко очертившейся от нахлынувшего желания ямки под кадыком. Каплями прохладного и одновременно обжигающего, как расплавленный металл, дождя прикосновения скользнули вниз по обнаженной (почему?!) груди и коснулись отяжелевших от греховного желания чресел. Он вытянул руки, чтобы схватить Ее. Зачем? Оттолкнуть? Притянуть еще ближе к себе? Но Она ускользнула. На алых сочных губах расцвела призывная улыбка. Он видел как Ее руки скользят по напряженным соскам, по нежному животу. Видел, как женское тело выгибается в непристойном откровенном наслаждении, когда тонкие пальцы касаются лона, лаская, проникая все глубже. Он видел как напрягается ее тело от ласк, как твердеют соски, как лоно становится влажным от истекающего сока. Слышал, каким прерывистым становится Ее дыхание. Он протягивал руки, чтобы прикоснуться к Ней. Кончики его пальцев уже чувствовали тепло шелковой кожи, он был уверен — еще совсем немного и Она будет его. Ее тело будет изгибаться от каждого его толчка. Она будет кричать, когда он будет брать ее снова и снова… И опять эта зовущая улыбка на губах и легкий смех, снова тяжелое от страсти дыхание, снова стон удовольствия. И снова Она ускользнула от его рук. Он чувствовал ее тепло и пряный запах разгоряченного женского тела, слышал стоны страсти и неровное дыхание. В тот момент, когда женщина содрогнулась всем телом, достигнув пика удовольствия, он с тяжелым хриплым стоном излился семенем.Последнее, что помнил Фернан — изумрудный острый блеск глаз и победный звонкий смех.

Брату Иосифу показалось, что он пролежал в бесчувствии очень долго. Но когда он поднял тяжелую голову, внизу, под разодранной рясой, было еще тепло, влажно и липко. Сначала он зарычал, как попавшийся зверь на хозяина капкана. Потом Фернан снова кричал, но теперь беснуясь в бессильном гневе на Него — оставившего, не защитившего. И расхохотался, когда на веках закрытых глаз увидел Ее образ, но не с зелеными, а с янтарно-золотистыми глазами, глазами цвета горного меда.

— Блудница и дьявол! — повторял он в исступлении, пока сон, а скорее беспамятство, не накрыл его милосердным тяжелым пологом.

...Много позже в темноте снова проступили очертания золотых, теперь отливающих пламенем на ветру, волос. Брат Иосиф не видел лица, но знал, что это вернулась Она. Длинное, скрывающее фигуру, белое одеяние мерцало во тьме. Но в этот раз Ее шаги были спокойными и уверенными, — так подходит судьба. И сейчас у него уже не оставалось сил бороться.

— Теперь ты мой, — женский голос отразился от стен, и вернулся, преобразившись мужским, наполненным спокойной силой и уверенностью в истинности сказанного.

Выбирая между смертью и служением, Фернан выбрал второе. Но даже чувствуя, что его подняли и несут куда-то, мучительно пытался понять, кому — рыжеволосой ведьме с то ли янтарными, то ли зелеными глазами или мужчине в белом одеянии Папы — он отдал право на спасение своей жизни, право на владение своей душой.

_________________________________

Примечания:

* Пьеда — мера длины. 1 итальянская пьеда = ок. 30 см.

** «Biblia sacra vulgatae editionis» (лат.) — "Святая Библия. Всеобщее издание" (Вульгата).

Прошло несколько дней с момента бегства маркизы Ла Платьер из дворца.

* * *

В дальних покоях дома монсеньора Карреры на постели беспокойно спала женщина. Она проснулась как-то вдруг, словно ее что-то испугало. Маркиза прислушалась. Тишина. Совсем не такая, как тишина подвала — уютная, мирная. Юлия попыталась вспомнить, как оказалась в этой комнате. Каррера, Франческо Каррера. Человек, с которым она встретилась в Мадриде. Он помог бежавшей узнице начать новое восхождение, итогом которого стало замужество за маркизом Ла Платьер, обретение богатства и возможностей — прежде всего, отомстить человеку, предавшему ее любовь, лишившему сына. Едва она погрузилась в воспоминания о Феличе Перетти, дверь в опочивальню открылась, и на пороге появился человек в сутане. Затуманенное слабостью сознание затопила паника — он здесь, он нашел ее. Но в следующий миг мягкий голос хозяина дома развеял тревогу.

— Синьора, — проговорил он, — вы уже проснулись?!

Маркиза вздохнула с облегчением и прикрыла глаза:

— Это вы, мой добрый ангел, — но вдруг резко поднялась. — Монсеньор, я должна уехать. Папа догадается, кто помог мне.

— Тише, маркиза. Сегодня вечером вы уедете, а пока прошу вас, оденьтесь, — он поцеловал ее руку и позвонил в колокольчик — в комнату вошла девушка.

— Она поможет вам, синьора Юлия.

— Ваше преосвященство, вы дважды спасли меня. Я в долгу перед вами.

Юлия попыталась подняться, но тут же упала снова на постель и застонала: от слабости закружилась голова.

— О, нет-нет, — Каррера помог ей устроиться на подушках. — Я вижу, вы еще совсем слабы. Завтрак принесут сюда.

Монсеньор расположился на стуле с высокой спинкой возле небольшого круглого стола.

— Кто-нибудь знает обо мне? Я не могу подвергать вас опасности. Я должна… — она замерла, прислушиваясь. — Сюда идут!

— Успокойтесь! Юлия, вам нельзя волноваться. Никто не войдет сюда. Вам показалось.

— Ступай, милая, — обратился он к служанке. Когда девушка вышла, Каррера повернулся к маркизе, несколько мгновений задумчиво смотрел на нее, потом покивал своим мыслям и пробормотал:

— Ну, хорошо.

Монсеньор скрылся за гобеленом, висящим в изголовье постели. Несколько манипуляций, и пол спальни пришел в движение: подиум, на котором стояла постель Юлии, стал опускаться вниз.

— Не бойтесь. Я спущусь к вам следом.

Через несколько минут кардинал вошел в нижнюю комнату, а с ним двое слуг с большими подсвечниками. Стало светлее. Но беспокойство и страх не оставляли маркизу:

— А вдруг он уже знает? Почему, Господи? Ну почему я должна умереть?

В это время хозяина дома нетерпеливо ожидал гонец из Ватикана.

— Здесь вы спрятаны еще лучше. Вашу одежду служанка принесет. Отдыхайте и набирайтесь сил. А сейчас я должен идти.

Каррера направился к себе. Вскоре слуга привел в студиоло посланца из Апостольского дворца. От него кардинал узнал, что Папа пожелал с ним встретиться после обеда. Франческо вернулся к Юлии.

— Синьора, я покажу вам ход отсюда, он ведет в сад, а там, через калитку можно выйти в соседний квартал. Воспользуйтесь им, если к вечеру я не вернусь, — он поднес ее пальчики к губам, согрел их дыханием и сразу отступил.

— Синьор Каррера, вы не должны… Я буду ждать вас.

* * *

В Апостольском дворце монсеньора Карреру проводили в кабинет Святого Отца. Сикст сидел за столом и как будто спал, опершись головой на руку. Монсеньору пришлось довольно долго ждать, пока Его Святейшество соизволит заговорить.

— Кардинал, мы благодарим вас за воспитание Бенвенуто.

— Спасибо, Святой Отец. Но я лишь исполнял свой долг.

— Бенвенуто хорошо себя вел на церемонии. Его матери все понравилось?

— Возможно. Для чего вы меня вызвали?

Папа пристально посмотрел на осмелившегося дерзить. И, не сводя с него пристального тяжелого взгляда, пророкотал:

— Нам хотелось бы знать, как чувствует себя маркиза Ла Платьер!

На застывшем лице Франческо порозовели щеки, но он постарался говорить спокойно:

— Вы ее нашли, Святой Отец? Смею предположить, ей сейчас не очень хорошо.

— Я уверен, что тебе это очень хорошо известно! — не сдержавшись, Перетти вскочил со своего кресла.

— Ваше Святейшество, вы считаете, что я…

— Ты вынуждаешь меня сказать — я знаю! — тяжелый кулак обрушился на стол, отчего тяжелый подсвечник покачнулся.

— Она была у меня, — неожиданно легко согласился монсеньор, — но маркиза странная женщина… Не успела немного прийти в себя, как сбежала.

Некоторое время Сикст смотрел на Франческо, подозрительно сузив глаза. Кардинал бестрепетно выдержал этот взгляд.

— Друг мой, — Папа вдруг расцвел в улыбке и сменил тон разговора, — у меня сегодня свободный вечер. Я навещу тебя после вечерней службы. Посидим как в старые времена. До встречи.

От этой улыбки у Франческо Карреры по спине прошелся холод. Там, в Мадриде, будучи легатом, он в большей степени принадлежал себе, а потому мог совершить необдуманный поступок — укрыть беглянку, помочь очаровавшей его юной женщине. Но здесь и сейчас у монсеньора Карреры было слишком много обязательств и планов.

* * *

Кардинал вернулся вовремя. Но, чем ближе был вечер, тем мрачнее он становился. В конце концов, приняв решение, синьор Франческо вошел к Юлии:

— Синьора, вам нужно собираться.

— Что случилось? Я ждала вас. О чем вы говорили с… Его Святейшеством?

Франческо молчал, закусив губу, стоя на пороге комнаты в нерешительности.

— Почему вы молчите?! — прокричала маркиза.

— Синьора Юлия! Успокойтесь. Сегодня он будет здесь, — Франческо остановил ее движение. — Сейчас вы отправитесь на мою старую виллу. Там вас никто не найдет. Прошу, не задавайте больше вопросов. Дорога каждая минута. Я навещу вас вскоре и все объясню. Хотите увидеть сына? Он сегодня будет в городе, на вечерней службе.

Каррера улыбнулся, но удивленно вскинул брови в ответ на резкое:

— Нет!

Маркиза в смятении прикрыла глаза рукой:

— Не надо. Это лишит меня мужества. Я не смогу уехать. Мне очень страшно. Я боюсь его. Опять бежать, скрываться, — она спрятала лицо на груди монсеньора и заплакала.

— Франческо, защити меня.

— Не бойтесь,— он прижимал ее к себе, гладил вздрагивающие от рыданий плечи, волосы, но взгляд его был далеким и каким-то усталым. Юлия глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

— Ну, вот, так лучше, — Франческо отстранился, заглянул ей в лицо и чуть улыбнулся. — Помочь вам одеться?

— Нет, благодарю. Я справлюсь.

Кардинал проводил маркизу к карете, еще раз на прощание коснулся губами ее руки и приказал кучеру ехать. Уже глядя из окна кареты Юлия успела сказать:

— До свидания! Я боюсь за вас. Ваша жизнь мне дорога.

Проезжая по улицам, маркиза заметила вдруг, что карета направляется не к городским воротам, а к папскому дворцу. Высунувшись из окна, она прокричала кучеру:

— Куда вы меня везете?!

— Туда, куда приказал монсеньор.

Она попыталась выскочить, но рядом с каретой появился всадник в строгом черном камзоле.

— Нет! Каррера! Предатель!

Папа Сикст сошел с трона и, раскрыв объятия, шагнул навстречу склонившейся в глубоком поклоне синьоре:

— Донья Виктория! Ну же, поднимись, дочь моя, ты была герцогиней, сейчас — королева, но осталась все той же скромницей.

Он рассмеялся.

— Ваше Святейшество, — высокая, стройная черноволосая Виктория де Бюсси, вдова герцога Миланского, супруга короля Испании Филиппа, подняла на Сикста улыбающиеся глаза.

— Не притворяйся! Твое бегство из Вальядолида очень смелый, но безрассудный поступок. Я с большим трудом разрешил ситуацию… Но не в силах на тебя сердиться!

— Я не сделала бы этого, если бы не была уверена, что вы обратите мое преступление на пользу себе и Церкви.

Перетти залюбовался молодой женщиной, ее чуть склоненной головкой, приопущенными плечами:

— Пойдем отсюда, здесь слишком официально для встречи друзей.

Последнее слово Папа выделил лукавой интонацией. Из аудиенц-зала они прошли в небольшой уютный кабинет.

— Ты решилась приехать сама. Без моего дозволения, — за теплыми, почти отеческими нотками, было заметно, что Феличе Перетти крайне недоволен поведением своей протеже. Появись Виктория раньше — когда он только узнал о сложившейся в Испании ситуации — ей бы очень не поздоровилось. Теперь же, когда Святому престолу удалось извлечь из этого пользу, Папа был более благосклонен к провинившейся. — Но ты уже наказана — не увидела, как хорош был твой воспитанник на церемонии рукоположения в сан кардинала.

— Мне было сложно расставаться с Бенвенуто… А сейчас я могу увидеть его высокопреосвященство?

— Увы. Кардинал, — Папа не смог сдержать гордую улыбку, — отбыл с коадъютором в Тулузу. Но оставим дела. Поговорим о нас. Тогда ты убежала от меня слишком быстро. Торопилась к своему венценосному супругу...

Виктория встревожено отвела глаза:

— Я не хочу вспоминать об этом. И теперь я лишь хотела увидеть мальчика. Скоро я вновь покину Рим.

— Я приглашу тебя на праздники в день поминовения святой Екатерины. И буду ждать. Приедешь?

— Вы этого хотите? Мне казалось, вы больше не испытываете во мне потребности…

Она опустила взгляд и сняла с руки перчатку, а следом — кольцо. Перетти внимательно следил за ее движениями.

— Виктория, я не жду от тебя подарков! Ты уже подарила мне то, что достойно всех царств этого мира, — он подошел к ней и встал очень близко, не касаясь, однако ничем, кроме взгляда. — Лучше прими это от меня.

Заметив, как напряглось ее тело, Перетти отступил к столику и указал на ларец. Виктория положила кольцо рядом, но к ларцу не прикоснулась:

— Святой отец, в этом кольце хорошее противоядие. Прошу вас, примите его.

Взяв бокал, наполненный Перетти, она отошла к окну:

— А что в этом ларце?

— Посмотри сама, — он поднял крышку и вынул колье, камни которого ослепительно вспыхнули в лучах заходящего солнца.

— Вам нравится, ваше величество, — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес он.

— Это красиво! Но, прошу, не называйте меня так.

— Виктория, раз уж не получилась встреча с монсеньором, я хочу, чтобы ты увиделась кое с кем другим.

По тому, как это было сказано, она поняла, что Папа заговорил о деле. Виктория заинтересованно посмотрела на понтифика:

— Кто это?

— Сейчас узнаешь, — Папа вызвал секретаря. — Пригласите монсеньора Карреру.

— Его преосвященство еще в Риме?! — изумилась Виктория.

— Да, я оставил его в курии. Он хорошо занимался с Бенвенуто этот год. Но… Скажи, какие отношения связывают его и, — Папа помедлил, — Юлию де Ла Платьер?

В душе женщины зародилась тревога.

— По-моему, она была ему небезразлична в Испании.

— Вот как... И насколько?

— Не знаю. Наверное, отцам-инквизиторам и настоятельнице монастыря, откуда она сбежала, это известно лучше, — Виктория повела плечами.

Перетти усмехнулся. Этой усмешкой он и встретил вошедшего кардинала.

— Приготовьте все к посещению. Вы поняли?

— Да, Святой Отец, — кардинал ничем не выдал своих чувств, вызванных выражением лица Папы и его приказом. В сторону доньи Виктории он даже не посмотрел.

Перетти и Виктория долго шли по переходам и лестницам пока не оказались в довольно большом зале. Раздвинутые шторы открывали путь лучам закатного солнца, но света, по мнению Перетти, было недостаточно, и он приказал принести больше свечей.

— Присаживайся, — он запросто махнул рукой в сторону накрытого на троих стола.

Сам Святой Отец сел рядом с Викторией, собственноручно налил синьоре вина, предложил фрукты. Вскоре в зал ввели маркизу Ла Платьер. Едва увидев ее, Виктория отвернулась, но справилась с волнением и даже отпила из бокала. Повернувшись к Папе, она улыбнулась ему. Перетти тем временем обратился к Юлии:

— Проходите, сударыня, присаживайтесь. Пообедаем.

Маркизе, три дня до того ничего не бравшей в рот кроме воды, было тягостно смотреть на яства, теснившиеся на столе. В зале повисла тишина, нарушаемая только потрескиванием свечей. Виктория наклонилась к Папе:

— Я хотела бы сказать вам несколько слов, — и еще тише добавила, — наедине.

Собравшийся было ответить ей, Перетти обернулся на голос маркизы. Он был слаб, но не утратил прежнего очарования:

— Здравствуйте, ваше величество. Я давно не видела вас, Виктория. Приветствую вас, Ваше Святейшество! О, какое общество!

Перетти поочередно смотрел на двух женщин — нежную, хрупкую королеву и уставшую, измученную борьбой, в измятом платье, но улыбающуюся маркизу. И невольно сравнивал их.

— Позвольте мне выйти, — все тем же тихим голосом проговорила Виктория.

— Каррера, проводите донью.

Как только они вышли, Виктория тронула кардинала за рукав сутаны:

— Прошу вас, вернитесь, там просто немного душно. Не оставляйте их сейчас наедине…

— Это ничего не изменит, — холодно проговорил Каррера, но все же вернулся обратно в зал. Перешагнув порог, кардинал почувствовал, витаеющее в воздухе напряжение. Повинуясь знаку Сикста, монсеньор прошел к столу и встал за спинкой стула Святого Отца. Через несколько мгновений, справившись с дурнотой, вернулась и Виктория. Она села на свое место рядом с Перетти. От нее пахнуло свежестью и розами. Маркиза, внимательно наблюдавшая за всеми, отлично понимала, что помощи в этой милой компании ей ждать неоткуда. Холодный липкий ужас предчувствия смерти сжал ей сердце, но сдаваться она не желала.

— Ваше величество, вы как всегда прелестны! Жаль, что здесь нет кавалеров, достойных вашего очарования.

— Спасибо, Юлия, — в мягком и нежном голосе Виктории явно послышалась ирония. Она обратилась к Сиксту:

— Ваше Святейшество, можно еще света? Мне кажется, маркизе темно.

Перетти понял, для чего Виктория попросила об этом. В ярком свете контраст между женщинами стал еще более очевиден. После того как еще несколько свечей поставили рядом с его пленницей, Виктория поднялась из-за стола:

— Простите, я покину вас. Приятно пообедать.

— Кардинал, проводите донью Викторию и распорядитесь, чтобы увели синьору Юлию.

В дверях маркиза оглянулась, улыбка искривила ее губы:

— Это последняя наша встреча, Феличе? И ставка в нашей игре все та же — моя свобода и жизнь?

После Юлия перевела взгляд на Викторию:

— Попейте настой корня валерианы, ваше величество. Он укрепляет дух.

Оставшись один, Перетти воздал должное таланту повара. На столе было так много вкусного.

Его Святейшество Папа Сикст размышлял, прокручивая в памяти два документа, доставленные ему днем раньше. Согласно им выходило, что Виктория и Юлия вполне могут быть близкими родственницами. Он смотрел и сравнивал сегодня не просто женщин, но возможных сестер. Закончив трапезу, Папа прошел в свои апартаменты, где подписал приговор Юлии дю Плесси Бельер маркизе де Ла Платьер: за покушение на жизнь понтифика, совершенное по наущению дьявола и в беспамятстве, преступница приговаривалась к прохождению в санбенито⁽¹⁾ со свечой в руках до места аутодафе⁽²⁾ и публичному покаянию. Перечитав текст приговора, он задумался и решил послать к маркизе Франческо Карреру, чтобы тот объяснил ей очень доходчиво и понятно, возможно даже при помощи мастера-палача, что публичное покаяние и ссылка в монастырь гораздо лучше смерти — неважно, публичной или тайной. Тут Святому Отцу доставили сообщение, что посол короля Испании просит принять его. Нетрудно было догадаться, что он собирается передать обращенную к Святому престолу просьбу аннулировать брак его величества Филиппа с Викторией де Бюсси, герцогиней Милана. Перетти удовлетворенно покивал своим мыслям.

* * *

В назначенный день Виктория прибыла в Ватикан. Перетти ждал этого с нетерпением, но при встрече ничем не выдал себя:

— Господь с вами, донья Виктория. Идите за мной.

Папа раскрыл двери в смежную комнату и шагнул за порог. Войдя за ним следом, Виктория увидела существо в обносках платья, утонувшее в глубоком кресле.

— Боже милостивый, опять она! Зачем, Ваше Святейшество?! — женщина с мукой в глазах посмотрела на Папу.

— Вы поймете позже, — в голосе Перетти мелькнуло раздражение.

— Итак, сначала прочтите вот это, — он протянул ей внушительно вида грамоту.

От первых же слов глаза Виктории затуманились слезами: «Мы, Филипп, Божией милостию Король Испании обвиняем нашу супругу… в неверности и заявляем, что дитя, которое она носит под сердцем, не плод семени нашего». Заметив, что синьора де Бюсси прочла бумагу, Папа забрал документ из ослабевших пальцев женщины. В комнате повисла тишина. Наконец, Виктория гордо вскинула голову:

— Ваше святейшество, — голос королевы был тверд, — это клевета! Я не ношу и не носила со дня вступления в брак дитя! Если нужно, пусть проведут осмотр.

Последние слова она проговорила едва слышно, но все так же глядя поверх головы Перетти. Тот нетерпеливо отмахнулся:

— У меня на руках решение конгрегации о правомерности требований вашего супруга. Оно ждет только моей подписи. Решайте! Или вы желаете публичного суда и осмотра?

Виктория сникла. Ее взгляд обратился к Перетти, глаза молили.

— Это жестоко. Я надеялась, что вы сделаете все иначе. Ведь я, — тихо проговорила она и еще тише продолжила, — люблю…

«Вас» прошептали уже только губы, когда королева медленно опустилась на колени. Перетти отступил на шаг.

— Не смейте, синьора де Бюсси! — маркиза, до того молча наблюдавшая за всем, вмешалась в разговор. Виктория удивленно подняла голову, только в этот момент вспомнив, что они с Перетти не одни в комнате. Папа гневно сверкнул глазами в сторону узницы. Но та ничуть не смутилась:

— Перетти! Если ты посмеешь это сделать, я, — Юлия замолчала, не зная как продолжить, но договорила, — убью тебя.

И, невзирая на ее состояние, на ее вид, на ее нынешнее положение, Папа понял, что говорила маркиза вполне серьезно. Их взгляды встретились, в глазах Юлии полыхал ответный гнев. Но Перетти лишь холодно улыбнулся и ответил:

— В это дело не вмешивайтесь, синьора.

И снова обратился к Виктории:

— Поднимитесь. Мы поговорим позже. А сейчас то, для чего я пригласил вас, маркиза. Недавно мне доставили документы — это запись в метрической книге толедской церкви и свидетельство нотариуса. Бумаги говорят о том, что вы, Виктория де Бюсси, и вы, Юлия дю Плесси Бельер, вероятней всего являетесь сестрами по матери.

Женщины одновременно повернулись друг к другу. Их и так связывало слишком многое, но столь же многое их и разделяло. А главное — вот этот человек, имеющий власть вершить их судьбы. Зажегшийся было в глазах маркизы огонек интереса, потух при виде исказившихся брезгливостью губ Виктории.

Папа оглядел обеих, усмехнулся и обратился к Юлии:

— Советую подумать, маркиза, какое будущее может открыться перед вами при условии… хорошего поведения, — не давая Юлии возможности ответить, он вызвал слугу и приказал увести пленницу.

Перетти и Виктория остались вдвоем. Он подошел к ней и встал за спиной, осторожно взял за руку и, перебирая тонкие пальчики, тихо проговорил:

— Все будет хорошо. На время ты уедешь — в родной Клермон или в обитель поближе к твоему дорогому Милану. А потом я заберу тебя в Рим, ко двору. К себе.

Он ощутил, как напряжение оставляет Викторию, и сам выдохнул с облегчением: «Обошлось».

— Но пока, до того как все решится, тебе необходимо быть в Риме.

Не отнимая руки, Виктория повернулась лицом к Папе. В ее глазах блестели слезы. Перетти вспомнил, как он впервые увидел ее совсем еще девочкой, какое сильное впечатление тогда произвела она на него. И еще раз поздравил себя с тем, что так удачно разыграл эту фигуру в очередной испанской партии. Но ни одна из его холодных расчетливых мыслей не отразилась на лице, в глазах были только нежность и сопереживание.

— До приезда представителя твоего супруга ты вольна в своих действиях. Я пришлю тебе своего человека. А теперь ступай, дитя мое, тебе нужно отдохнуть.

Женщина подавила вздох разочарования, когда Феличе отпустил ее руку и отступил. Склонившись в глубоком поклоне на несколько мгновений, она выпрямилась и, не оборачиваясь, вышла.

Когда за Викторией закрылась дверь, Перетти вызвал служку и потребовал вина. Впереди был еще один разговор. Выпив и переодевшись в темную сутану, Папа направился в подвалы дворца.

---

1) Санбенито — одеяние кающегося. По форме напоминало мешок с прорезями для головы и рук. Шилось из желтой шерсти, с рыжими крестами.

Вернуться к тексту

2) Аутодафе — церемония оглашения приговора.

Вернуться к тексту

В камеру к своей узнице Перетти шел со смешанным чувством ожидания и раздражения. Ее красоту и ум он уже давно оценил, но вот свое отношение к Юлии Везен определить не мог. С одной стороны — и в этом Феличе Перетти с трудом, но все же признавался себе — он готов был постелить к ногам этой женщины все мантии мира и свою в числе первых, с другой — всякий раз укрощая, подчиняя, заставляя ее ощущать свою власть, он испытывал почти физическое удовольствие. Он то жаждал приникнуть к ней, как к источнику наслаждения, то укрыть от всех невзгод этого мира, то своими руками ощутить, как перестает биться упрямая жилка на точеной шее. Но основой всей этой смеси чувств было одно — чувство собственника, творца: забрав ее из низкопробного притона на задворках Парижа, он сделал из девчонки даму высшего света, и она, черт возьми, должна благодарить его за это, а не предъявлять требования.

Едва дождавшись пока охранник откроет камеру, Перетти отослал всех и шагнул внутрь. Маркиза стояла на коленях и тихо напевала. Прислушавшись, Папа разобрал слова протестантского гимна. Затворив плотнее двери, Сикст обратился к пленнице:

— Снова богохульствуете... Поговорим?

— С удовольствием! — тут же откликнулась Юлия. — Только о чем нам говорить?!

Она легко поднялась с колен и повернулась к Сиксту. Лицо ее при этом движении исказилось гримасой боли, но она не позволила Перетти увидеть это.

— Могу ли я рассчитывать на ваше искреннее раскаяние? Монсеньор Каррера должен был вам все подробно объяснить.

— Раскаяться?! Мне?! В чем? Феличе, ты… Неужели ты думаешь, что я признаю себя виновной? Мне неплохо и здесь. Только прохладно.

Маркиза посмотрела на Папу с легкой усмешкой. Ничем она не показала, что в этот момент душа ее плачет от страха. Перетти вызвал охранника и распорядился, чтобы внизу затопили печь.

— Скоро здесь станет теплее. А что вы скажете о своем родстве? — тоном, более уместным для салонной беседы, спросил Сикст.

— Мне сейчас не поможет родство даже с… Иисусом, не так ли? Тем более с опальной королевой-блудницей. Феличе, пощади ее! Она так молода и красива. Она любит тебя, — последние слова Юлия проговорила словно задумавшись, но тут же усмехнулась. — Хотя, не скрою, мне льстит мысль о том, что я родилась в богатом дворце, а не в трущобах.

— Не вам, друг мой, заступаться за кого бы то ни было. Сейчас вы должны позаботиться о себе. У вас ведь есть просьбы ко мне?

— Да.

Глаза Перетти удовлетворенно зажглись, но при следующих же словах, сузились до злых щелочек.

— Мне скучно, — чуть растягивая слова проговорила Юлия, прекрасно осознавая, что дразнит и так рассерженного мужчину. — Даже встреча с палачами была бы интереснее.

Перетти едва не заскрежетал зубами, но сумел сдержанно выговорить:

— Вы занимаетесь пением, это разнообразит пребывание здесь. Еще просьбы есть?

— Приходите ко мне чаще. Когда не угрожаете, вы очень приятный в общении человек.

Сикст потерял терпение:

— Неужели вам не хочется на свободу?!

— Неужели я так глупа, чтобы просить вас об этом?! — в тон воскликнула Юлия.

— Иногда то, что вы называете глупостью, помогает. Блаженны нищие духом!

— Хорошо. Считайте, что я сделала эту глупость!

Поняв, что большего сейчас не добьется, Перетти сжал кулак, но почти сразу расслабился, заставив себя успокоиться.

— Вы, конечно, понимаете, какой вопрос последует далее. Какие гарантии с вашей стороны?

— Я должна буду забыть сына и вас, оставить всякие притязания на Тулузу и никогда более не появляться на вашем горизонте… Но зачем мне тогда свобода? У меня не будет ни титула, ни богатства, ни надежды на месть. Лучше уж остаться здесь, по крайней мере, я смогу надеяться…

Она замолчала. Он с явным нетерпением посмотрел на нее.

— Ну, продолжайте же — «надеяться»… На что?

— О, на многое…

Юлия прошла по камере, остановилась за спиной Феличе. Он почувствовал ее руки на своих плечах:

— На многое, — повторила она.

Подавив первый, малодушный, порыв повернуться к противнику лицом, Феличе сперва накрыл ее руку своей и лишь после обернулся к женщине:

— И все же, на что?

Взгляд его заскользил по лицу, шее, груди Юлии так, словно они стояли на одной из аллей сада, окруженные дивной зеленью и цветами. Оказавшись очень близко друг к другу, оба замерли на миг. Резким движением Юлия высвободила руку и отвернулась.

— Зачем тебе знать?

Горечь прозвучала в ее голосе. Но уже в следующее мгновение Юлия вновь говорила с улыбкой:

— Разве принято сообщать план битвы своему противнику?

— А если противники станут друзьями? — он привлек к себе маркизу.

— Феличе, между нами всегда будет стоять прошлое…

И словно молния ее поразила мысль: он видит в ней только покорную воле сильного падшую женщину.

— Отпустите меня! Слышите, отпустите!

— Но… — слова едва не сорвались сами собой. Он резко замолчал, но помедлив все же договорил:

— Неужели ты не понимаешь!

— Что?! — Юлия внезапно успокоилась. — Я не смогу забыть… Нет! Я не могу. Виктория, да ведь она любит вас!

— Что тебе до нее?! Подумай лучше о себе!

Юлия отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы скрыть слезы, побежавшие по щекам. Впервые Перетти видел опущенные не под физическим насилием плечи, и слезы, текущие не от боли. Он сделал движение, будто хотел поцеловать ее, но отпрянул. И нарочито спокойно проговорил:

— Вам надо отдохнуть. Сейчас я уйду. Вам принесут ужин, что-нибудь переодеться, сменят постель. Утром мы продолжим разговор.

После, не оглядываясь, едва не бегом, Феличе Перетти покинул камеру узницы. Когда звякнул дверной засов, Юлия без сил опустилась на скамью, уронила руки на колени и… улыбнулась.

На другой день они снова увиделись. Его Святейшество ни словом, ни жестом не показал, что накануне между ним и маркизой произошло что-либо необычное. Голос его был по-деловому сух и холоден.

— У меня мало времени. Слушайте внимательно. Через две недели Виктория будет разведена с венценосным супругом. Вы поедете с ней в Веллетри, в монастырь Святой Катерины. Там вы пробудете месяц. С Викторией ничего не должно произойти. Ясно? Потом можете отправляться куда угодно… Да, общаться мы будем через брата Иосифа. Через того самого брата Иосифа, — глядя на изумленное лицо Юлии, Перетти не сдержал улыбку. — Прощайте.

— Спасибо, — впервые за много лет она опустилась перед ним на колени по своей воле. Прижала его ладони к своему лицу и горячим дыханием выдохнула вновь:

— Спасибо…

Пальцы Перетти дрогнули, и голос прозвучал неожиданно хрипло:

— Встаньте. Не хочу видеть вас сейчас на коленях… Прощайте, я спешу. Благослови вас Господь!

Обернувшись на пороге, он увидел ее глаза — огромные и чистые.

* * *

Спустя две недели…

По решению курии после развода с Филиппом Испанским Виктория должна была отправиться в монастырь. Перед отъездом Папа пригласил ее попрощаться.

В кабинет синьора вошла в черном платье, голову покрывала мантилья. Ни единого украшения на ней не было. Когда секретарь проводил Викторию через приемную, за их спинами шептали: «Филипп жесток… Тяжко ей будет в монастыре… Говорят, она застала его с любовницей в саду, устроила скандал и поплатилась за это. Что вы! Не просто скандал... Она пыталась избавиться от несчастной. А как вы думаете — она правда в тяжести? Что-то не похоже...»

Шагнув за порог кабинета, синьора де Бюсси преклонила колени. Повинуясь легкому взмаху руки Его Святейшества, секретарь вышел и закрыл двери. Только тогда Сикст позволил женщине подняться:

— Сожалею, что тебе, дитя мое, пришлось пережить столько неприятных часов. Но теперь все улажено. В Веллетри с тобой поедет женщина, которой ты можешь доверять. И помни — через год я верну тебя в Рим.

Она молчала. Не дождавшись ответа, Перетти подошел к ней ближе. Ему показалось, что с ней что-то произошло — даже сквозь кисею вуали была заметна бледность.

— Что с тобой?

— Простите, я больна, — словно очнувшись, проговорила Виктория. — Мне нужен лекарь. Вчера мне прислали вино… Я немного выпила и вот результат… Я благодарна вам за все.

Она опустила голову, но, решившись, вдруг заговорила, глядя прямо в лицо Перетти:

— Я всегда обращалась к тебе на «вы», но сейчас...

Перетти обратил внимание на ее руки — они беспокойно терзали манжеты платья. Последняя фраза его встревожила, поэтому он поспешил воспользоваться паузой:

— Это, скорее всего, прощальный подарок Филиппа. О лекаре я позабочусь, — голос Перетти стал холоден и сух.

Она вновь сникла, утратив надежду:

— Позвольте писать вам. Я знаю, понимаю все, но может быть… Простите, я конечно не заслужила… Прощайте, синьор Феличе Перетти.

Виктория закрыла лицо руками и пошла прочь.

Сикст молчал.

У порога она все же остановилась, тихо произнесла:

— Нет, — и, обернувшись, громко закончила, — до свидания, Ваше Святейшество.

* * *

Карета неторопливо двигалась по прямой дороге, уходящей за горизонт. Две женщины сидели в ней, мерно покачиваясь в такт движению. Одна из них с живым интересом наблюдала то вид за окошком, то свою спутницу. Другая — безучастно смотрела в пространство перед собой. То, что произошло между Святым престолом и Филиппом, почти уничтожило Викторию. Последняя встреча с Перетти многое показала ей. Она поняла — он использовал ее как инструмент, использовал ее любовь и преданность в своей политической игре. Порыв Юлии выяснить, какие мысли скрываются за напряженным молчанием Виктории, был остановлен прямым и твердым взглядом графини де Бюсси:

— Маркиза, — ее голос дрогнул, — не пытайтесь успокоить меня. Я знаю, что монастырь — это навсегда. Он сказал год, но я знаю, где год, там и пять, и вся жизнь. Но я все равно люблю его. Глупо?

Она вдруг рассмеялась и закричала:

— Глупо! Любить — это глупо!

Когда маркиза уже начала беспокоиться, Виктория подавила истерику:

— Герцог Миланский любил меня, и я его тоже. Хотя нет, если бы я любила, наш Тео не умер бы. Сын…

Это последнее слово для обеих многое значило. Только у одной сын умер, а от другой — отрекся.

— Юлия, я чувствую, он любит вас! А я — так, вещь, которая уже не нужна. И он рано или поздно избавится от меня.

Это признание заставило губы маркизы сжаться в тонкую линию.

— Виктория, успокойся, — строго сказала Юлия. — Сейчас я ничем не могу помочь тебе. Перетти следит за нами. Малейшее подозрение, и мы окажемся вместе там, откуда точно никогда не выберемся.

Помолчав, маркиза взяла Викторию за руки, сжала их и уже мягче добавила:

— Девочка моя, никогда никому не верь, даже мне. Никогда никому не признавайся в своих чувствах.

Графиня лишь глубоко вздохнула в ответ.

Во время оставшегося пути женщины мало разговаривали, каждая была занята своими мыслями.

В монастырь они прибыли днем. Кельи, отведенные им, не отличались изяществом убранства, и Виктория заметила улыбку, искривившую губы Юлии:

— Сестра, эти покои так не похожи на те, в которых мы жили раньше. Впрочем, здесь тепло и светло. До вечера, моя дорогая.

После вечерней трапезы Юлия передала через приставленную к ней послушницу просьбу увидеть отца Иосифа. Монах не заставил себя ждать.

— Слушаю вас, синьора.

Лицо его было непроницаемо холодно, словно никогда до сего дня они не встречались, и не было сговора против Папы Сикста. Юлия приняла правила, безмолвно предложенные иезуитом.

— Святой отец, вы отвезете в Рим письмо.

Монах только усмехнулся в ответ на приказной тон женщины. Присев к столу, она быстро набросала: «Феличе, мы в Веллетри. Через месяц я вернусь в Рим, к тебе. Но что будет с моей сестрой? Прошу тебя, сжалься над ней. Я очень скучаю по тебе». Запечатав письмо, маркиза отдала его монаху. Брат Иосиф, не тратя время на слова, вышел из кельи и направился к себе. Там, сидя за столом у свечи, он бережно вскрыл послание. Конечно, у него были полномочия просматривать переписку маркизы и графини, но не переписку же Папы. Когда он закончил читать записку, на его губах задрожала усмешка. И брат Иосиф решил рискнуть — чуть-чуть, на грани подозрения, неаккуратно запечатал бумагу: ведь у него все-таки были полномочия. Пусть Перетти поймет, что его подручный в курсе всех этих «Феличе…», «к тебе…», «скучаю….», «сжалься…» А после он посмотрит, чем это обернется для нее.

Вскоре монастырь погрузился в ночь.

Через месяц, за день до запланированного отъезда маркизы де Ла Платьер в Рим, в веллетрийский монастырь вернулся брат Иосиф. Он велел собрать пленниц в одной келье.

— Синьора де Бюсси, синьора де Ла Платьер, вас приказано перевести в Сьеррский монастырь. Собирайтесь, вы выезжаете прямо сейчас.

Виктория повернулась и без слов отправилась к себе: она почти ждала чего-то подобного. За прошедшие недели графиня о многом думала и, в конце концов, решила, что пока будет выгоднее смириться с тем, что ее судьба находится в чужих руках.

Юлия так же молча покинула келью монаха, но выходя, она обернулась и успела заметить странную полуулыбку, скривившую губы иезуита.

Через несколько дней за каретой с двумя синьорами закрылись тяжелые, обитые железом ворота Сьеррского монастыря. В отличие от веллетрийской обители, он был окружен толстыми каменными стенами и славился строжайшим уставом. Навстречу прибывшим вышел мужчина в хабите доминиканца. Виктория узнала в нем коадъютора⁽¹⁾ Бенвенуто ди Менголли, кардинала Монтальто.

— Да благословит вас Бог, сестры. Добро пожаловать. Встретимся после вечерни. Сестра Аделия проводит вас.

Маркиза окликнула доминиканца:

— Отец мой, не откажите в любезности… Его Святейшество здесь?

— Что, простите?

— Святой Отец здесь? — в голосе Юлии послышалась угроза.

— Смирите гордыню, сестра! — приторно улыбнулся монах. — Пост и молитва помогут вам!

Маркиза отвернулась. Но взгляд ее ясно сказал доминиканцу, что от смирения синьора Юлия весьма далека.

Вечером маркиза тайком прошла в келью сестры.

— Слушай меня внимательно, Виктория. Происходит что-то странное. Будь готова ко всему. Возможно, нам придется бежать, — она прислушалась. — Сюда идут. Будем спокойны.

Изумленное внимание в глазах Виктории сменилось безразличием, когда она, вслед за Юлией, обернулась к двери. Без стука в келью вошел коадъютор. Заметив синьору де Ла Платьер, он укоризненно покачал головой:

— На будущее, уважаемая маркиза, учтите, что в этой обители не приветствуется общение сестер наедине. Итак, я уверен, у вас есть некоторые вопросы. Готов на них ответить, если, разумеется, они входят в мою компетенцию.

Графиня была спокойна и молчалива. В голове была одна, смешившая ее, мысль: «Мы уже монахини или еще нет?»

Юлия решила взять инициативу в свои руки:

— У меня… У нас несколько вопросов: где Папа, по чьему приказу мы здесь, как долго мы будем здесь? И, наконец, в этом месте принято ужинать?

— Сестра, бес попутал твои мысли. Святейший Отец в Риме, все свершается по велению Божьему. А по поводу трапезы — я же велел тебе сменить пищу телесную на пищу духовную, сиречь молитву.

Видя, как Юлия наливается гневом, коадъютор повысил голос:

— Сестра Аделия, проводи сестру, — это слово он выделил особо, — Юлию, она хочет помолиться в одиночестве!

Теперь он понимал, что собрат-иезуит не зря предупреждал его о строптивой грешнице.

Когда за маркизой закрылась дверь, Виктория подняла взгляд на монаха и спросила:

— Святой отец, можно мне пойти в часовню?

— Устами нашей сестры говорит дьявол, но мы спасем ее душу. А вы можете идти в церковь. Молитесь, сестра, и Господь услышит вас.

— Спасибо, святой отец, — женщина склонила голову, но сама подумала: «Не учи монахиню молиться».

Коадъютор был почти спокоен — от Виктории нечего ждать неожиданностей. Но вот с маркизой, похоже, хлопот не оберешься.

Через неделю в монастыре начались приготовления. Было заметно, что кого-то ждут. К обедне приехал тот, ради кого поднялась суета — в Сьеррский монастырь святой Девы Марии прибыл кардинал Менголли. Монсеньор был слишком молод, и сидеть на одном месте ему было тяжко, поэтому в своей обители его высокопреосвященство бывал лишь наездами. Когда юноша вышел из кареты, графиня, сидевшая в это время у окна своей кельи, от неожиданности выронила молитвенник из рук.

— Боже милостивый! Он здесь?! — Виктория задумалась. — Прекрасно. Перетти двинул очередную фигуру.

Виктория вернулась к чтению. Шум за окном вновь привлек ее внимание. По двору в сопровождении монахинь проходила маркиза. Кардинал Монтальто обернулся посмотреть, кого ведут. Этого было достаточно, чтобы Юлия узнала сына. Монсеньор тот час отвернулся, увидев женщину с растрепанными волосами, в мятом грязном платье — Юлия еще в первый день отказалась переодеваться в одеяние послушницы и до сих пор стойко сопротивлялась этому требованию сестер и доминиканца. Маркиза не закричала, у нее перехватило дыхание. Тихо выдохнув: «Феличе, предатель», она опустилась на землю в обмороке. Шум, поднявшийся вокруг упавшей Юлии, и привлек внимание Виктории. Она вышла во двор. В отличие от постоянно выказывавшей неповиновение маркизы, графиня выглядела хорошо. Невозмутимо оглядев представшую картину, Виктория поинтересовалась:

— Что произошло?

Юлия уже пришла в себя, ей помогали подняться. Тут сеньоры услышали голос коадъютора:

— Ваше высокопреосвященство, в монастыре новые послушницы, они ожидают вас, чтобы принять постриг.

Мальчик внимательно оглядел женщин. Ему было неудобно рядом с ними: одна воспитывала его в раннем детстве и даже нравилась, с другой их свели очень неприятные обстоятельства. Но он нашел в себе силы проговорить:

— Мир вам, — и сразу обратился к коадъютору, — брат мой, проводите меня.

Еще бледная после обморока маркиза беспомощно посмотрела вслед Бенвенуто, потом повернулась к Виктории:

— Что здесь происходит? Ты понимаешь? Нас собираются постричь?!

— Ты только сейчас это поняла?! — резко ответила графиня. Виктория развернулась и направилась к себе. А Юлию отвели туда, куда собирались — в карцер, место уединенной молитвы и поста.

* * *

Поздним вечером ворота монастыря выпустили двух монахов. За углом монастырской стены один из них протянул другому перстень, скинул балахон, оставаясь в костюме всадника, и направился к привязанной неподалеку лошади. Вскоре стук копыт стих вдали. Оставшийся же через сад вернулся обратно в стены обители и передал записку Виктории: «Сестра! Я не хочу становиться монахиней. Я постараюсь бежать. Если мне повезет, очень скоро я буду в Риме. До встречи. Храни тебя Бог».

Тот же монах, что провел Юлию через ворота, доложил коадъютору о бегстве маркизы. Доминиканец улыбнулся и отправил гонца в Рим, а сам пошел в келью графини де Бюсси.

— Синьора, вы уже, думаю, знаете, что маркиза де Ла Платьер сбежала. Не переживайте, через неделю вы отправитесь в Рим в свите монсеньора Менголли. Там Святой Отец освятит ваш брак с графом Морно, племянником монсеньора Карреры.

— Как?! Значит вот, что на самом деле... — по щеке Виктории скатилась слеза. — А если я хочу стать монахиней? Впрочем, это равносильно… Хорошо, синьор коадъютор, я все поняла.

Пожилой мужчина едва ли не сочувственно кивнул ей и вышел.

* * *

К крыльцу Апостольского дворца галопом подлетел всадник. Спрыгнув с коня, он направился к входу.

— Послание от монсеньора Монтальто, срочно к Его Святейшеству!

Гонца проводили в один из кабинетов. Впустив его, служка тут же вышел и прикрыл двери. Папа стоял лицом к окну в легкой шелковой сутане. Дождавшись, когда стукнет, закрываясь, дверь, он обернулся:

— Здравствуйте, маркиза. Мужское платье вам к лицу. Вы перепугали моих людей. К чему такая спешка?!

— Что же, — Юлия и не подумала смутиться, напротив, ее глаза только ярче вспыхнули в свете свечей, — тогда, может быть, вы изволите объяснить…

Тон и слова женщины заставили Перетти изумленно приподнять бровь. Но даже столь явно выраженное неудовольствие Святого Отца не остановило маркизу:

— Не желаете ли объяснить мне события последних месяцев? Какой постриг?! Ведь я так ждала от вас письма.

В голосе Юлии сквозило разочарование. Папа вновь отвернулся к окну. Помолчал. После, все так же, не оборачиваясь, проговорил:

— Не желает ли синьора поужинать со мной?

Этот спокойный тон заставил женщину опомниться. Она чуть расслабилась, заставила себя улыбнуться.

— С удовольствием! Помогите мне снять плащ.

Перед тем как отойти от окна Сикст пробормотал:

— Надо бы что-то поставить на эту площадь...

После приблизился к Юлии и снял с плеч женщины дорожный плащ, сумев не коснуться ее самой.

Если Юлия и была удивлена приемом, то сумела не показать этого, мгновенно превратившись в даму большого света.

Они сидели уже довольно долго. Феличе говорил о пустяках, оправдывая общение желанием прояснить для себя настрой маркизы, чтобы определить меру доверия к этой женщине. Но на самом деле он уже давно откровенно любовался ею. Как маркиза ни торопилась к Феличе, она все же остановилась на несколько часов в одном из трактиров на окраине города. Там она привела себя в порядок, уложила волосы, а посыльный от хозяина даже достал для нее любимые духи с нотами сандала. И теперь Феличе Перетти наслаждался вечером, их вечером. Юлия тоже казалась довольной обществом приятного мужчины. Напряжение, не покидавшее ее несколько суток пути, спало, и она почувствовала себя безмерно усталой и опустошенной. Разгоряченный вином, Папа не сразу заметил перемену ее настроения.

— О, маркиза, вы устали… Я приказал приготовить вам комнаты рядом с моими покоями, — произнося последние слова, он словно бы испрашивал ее позволения или искушал.

— Благодарю вас, — не задумываясь, ответила Юлия. Она поднялась из-за стола. Ее качнуло от усталости и вина.

— Боже, как кружится голова.

— Да, вино отменное.

— Спокойной ночи, монсеньор.

В комнате, отведенной ей, маркиза стянула с себя костюм и с наслаждением погрузилась в наполненную горячей душистой водой бронзовую ванну. Тепло и тишина разморили ее, она задремала. В конце концов, служанка-монахиня разбудила Юлию, обтерла льняным полотенцем и уложила в постель. Потушив все свечи, кроме лампады, служанка вышла. Едва укрывшись, Юлия заснула.

Он пришел глубокой ночью, прямо из молельни. Она спала, и лицо ее было лицом невинного ребенка. Феличе сидел в кресле, смотрел, как спокойно в размеренном дыхании приподнимается ее грудь, скрытая покрывалом, и вспоминал. Картинки их совместного прошлого скользили по его сознанию, но он не позволял им проникнуть глубоко, задеть чувства. Он слишком хорошо помнил, почему очень давно, еще в Испании, отказался от этой женщины! Молоденькая изящная парижанка, жемчужина в клоаке порока, она с первого мгновения их встречи очаровала его, уже тогда влиятельного прелата. В одном единственном взгляде он почувствовал ее силу — силу обольстительной женщины в теле еще девочки. И он решил использовать эту силу для осуществления плана своей вендетты. А потом… Потом Феличе Перетти осознал, что и сам слаб против ее женской власти. И он отдал ее инквизиции. Не насовсем, а так, чтобы придержали, ослабили. И была последняя перед отъездом в Рим встреча, где она умоляла, требовала забрать ее с собой, а потом попыталась вернуть его, сообщив о скором рождении ребенка. Их ребенка. Феличе Перетти почти устоял. Почти, потому что, отвергнув ее, он принял дитя. Монсеньор прекрасно сознавал, что тем самым точку своей рукой превращает в многоточие. Но ничего не мог поделать с собой. Когда Юлия впервые после долгих лет подала о себе весть, он почувствовал что-то сродни удовлетворению — она возвращается. Оставалось дождаться и посмотреть, как она вернется. И он признал, что Юлия вернулась достойно, с блеском стали. И что же теперь? Он ощутил в себе уверенность, что сможет не только предложить ей свои правила игры, но и добиться от нее их соблюдения.

Пока Папа был погружен в свои мысли, маркиза, почувствовав присутствие постороннего в комнате, проснулась. Свет от лампады позволял разглядеть лишь белеющий в сумраке силуэт в кресле. Но она и так знала, кто оказался рядом с ее постелью. Приподняв голову, Юлия посмотрела на Перетти.

— Ты пришел. Хочешь мне что-то сказать?

Золотистые волосы — пышные, но теперь коротко стриженные — едва касались обнаженных плеч, в глазах отражался огонек лампады, руки в пене кружев казались выточенными из слоновой кости. Окинув Юлию жадным взглядом, Перетти резко поднялся: "Нет!", — подумал он и, не проронив ни слова, вышел.

---

1) Коадьютор — помощник епископа. Назначается Святым престолом, когда по ряду причин епархиальный епископ не в состоянии справляться со всеми функциями, которые входят в круг обязанностей главы епархии. Такими причинами могут стать значительная территория епархии, затрудняющая исполнение епископских функций одним человеком, состояние здоровья епископа и другое.

Вернуться к тексту

Герцогиня-вдова, бывшая супруга испанского монарха, ныне графиня де Бюсси вошла в свой римский дом после долгой дороги. Через несколько часов она была вновь прелестна, на лице не осталось и следа усталости или неуверенности прошедших месяцев. Виктория приказала приготовить карету. Вскоре она уже шла по приемному залу в Ватикане. Зачем? Чтобы сказать всего одно слово человеку, от которого сейчас зависела её судьба. Чтобы еще раз взглянуть на него, услышать голос, получить благословение.

Викторию ждали и проводили к Папе без задержки.

— Вы прекрасно выглядите, дитя, — встретил её Сикст. Ласковое, почти нежное обращение не обмануло Викторию. В его голосе она не услышала ничего, кроме покровительственного отчуждения. И она все поняла. Нет, не напрасно шептались о том, что Святой отец поселил подле себя женщину. Виктория слишком хорошо знала, что это за женщина.

Графиня молчала. Когда пауза уже грозила стать неприличной, она проговорила:

— Благодарю, ваше святейшество.

Голос её был холоден и спокоен. Не дождавшись более ничего, Перетти продолжил сам:

— Вы, я знаю, хотите еще что-то сказать…

— Нет, ваше святейшество, только то, что уже сказала.

— Обо всем, связанном с бракосочетанием с графом Морно, вас известят. Ступайте, графиня, — Перетти едва справился с гневом — этот изящный, красивый инструмент, каким для него была Виктория, не имел права ничего ждать и требовать от него.

Графиня развернулась и направилась к выходу. Он дал ей уйти, но оставлять её одну было опасно. Поэтому к синьоре де Бюсси был приставлен человек.

Виктория вернулась домой. Приказав не беспокоить, закрылась в своей спальне и долго сидела у зеркала, бесцельно перебирая украшения в шкатулке. "Он ни о чем не спросил. Он даже не поинтересовался, как я пережила унижение, связанное с разводом. Он даже не объяснил, зачем ему этот брак с графом Морно. Зато ЕЁ он поселил в ватиканских покоях!" Виктория взяла со столика молитвенник, раскрыла его, между страниц скрывался тонкий стилет. Едва взглянув на оружие, она тут же захлопнула книгу. Нет, её ответ будет еще тоньше и острее, чем этот клинок.

* * *

Бракосочетание разведенной вдовы и племянника кардинала курии прошло блестяще. Мантия Святого Отца прикрыла грехи, а её белый цвет затмил позор. Сам Папа благословил пару, так какие же могут быть сомнения в добродетельности этого брака! Виктория воспринимала всё происходящее как затянувшийся нудный кошмар. Но даже сквозь эту пелену она обратила внимание, что платье и украшения ещё одной дамы были оплачены Перетти не менее щедро, чем её собственные. Видела она и то, что Сикст, улыбаясь новобрачным, почти не сводил глаз с маркизы Ла Платьер. Когда сразу после начала танцев Перетти покинул дворец Морно, Виктория едва нашла силы, чтобы сдержать слезы бессильной ярости. Она все же надеялась, что его присутствие избавит её от «свершения брака» и ей не придется ложиться в постель с новоявленным мужем. Убедившись, что нужно самой позаботиться о себе, графиня нарисовала на лице милостивую улыбку и велела позвать одного из младших дворян своего супруга. Она приметила юношу еще до свадьбы — тот смотрел на свою будущую госпожу не скрывая блеска обожания во взгляде. Через несколько минут разговора юный синьор, окрыленный благосклонностью дамы, отправился исполнять её желание. К окончанию вечера новобрачный должен быть пьян до бесчувствия.

Вернувшись со свадьбы сестры в свои апартаменты поздно ночью, а точнее рано утром, Юлия застала спящего в кресле Феличе. Мимоходом взглянув на него, она прошла к туалетному столику, чтобы снять украшения и расчесать волосы. После стянула тяжелое от камней и шитья бархатное платье и накинула легкое домашнее из шелка. Все это она сделала не торопясь, умело справляясь, видно не в первый раз обходясь без помощи горничной. Закончив туалет, она подошла к двери и распахнула её:

— Убирайтесь! Когда протрезвеете, тогда поговорим. А сейчас немедленно уходите. Я устала и хочу спать.

Но адресат этой пламенной речи не слышал её. Он спал глубоким пьяным сном. Притопнув ножкой от досады, маркиза опустилась в кресло, стоявшее напротив. Шло время; Папа спал, Юлия читала «Гептамерон» королевы Маргариты, найденный на полке в соседней комнате, где прежде часто отдыхал Святой Отец.

Когда утром Перетти открыл глаза, он увидел на столе два бокала — с вином и рассолом. Напротив все так же в кресле сидела маркиза.

— Видно нечистый помутил мой разум… Как я здесь очутился?

— Это я хотела спросить у вас. Ваши служки обыскались уже с утра. Где вы были после того, как ушли с бала? — в голосе Юлии звучали ледяные нотки.

Подобный тон не понравился Перетти. Сознавая глупость ситуации, он промолчал. Но скулы четче проступили на лице от гнева… или от головной боли.

Наконец он проговорил:

— Пожалуй, мне лучше уйти. А вы ложитесь и отдохните.

Шагая к себе, чтобы переодеться к литургии, Святой Отец подумал о Виктории. Нужно кого-нибудь послать к Морно — как у них там? Кроме того, Папа передал графине приглашение на встречу.

А в доме графа и графини Морно всё было тихо. Слуги почти бесшумно убирали последствия праздника, пьяный граф еще спал где-то в комнатах палаццо, его супруга медленно ходила по дворцу. Все было отлично, хотя… У Виктории оставалось невыполненное дело. Если она рассчитала все правильно, и при определенной доле везения, задуманная шутка должна удаться.

В покои маркизы Ла Платьер вошла дама, лицо которой скрывала густая вуаль. Она просила доложить о себе как о графине Морно. Юлия удивилась, но тут же велела проводить гостью в подобие гостиной, и сама вышла туда:

— Извини, сестра! Я недавно встала и еще не успела привести себя в порядок. Присаживайся. Папа уже наверняка знает о твоем визите.

— Но я не сообщала ему об этом, — Виктория сняла вуаль.

Маркиза невесело рассмеялась:

— Тут есть кому сообщить Перетти об этом. Поэтому, уверена, скоро он будет здесь… Виктория, очень удачно, что ты зашла ко мне. Я хочу попросить тебя о помощи. Уже многие дни я не могу понять кто я здесь — пленница или гостья.

Виктория опустила глаза, пряча гнев: «Уж я-то хорошо представляю — кто ты здесь».

— Сестра, мне становится страшно. К чему эти игры? Зачем этот фарс с твоей свадьбой? Может быть вместе нам удастся узнать о нашей дальнейшей судьбе? Вдруг он уже и мою свадьбу подготовил, — в голосе Юлии сквозило подлинное отчаяние.

Просьба маркизы озадачила Викторию, но она решила продолжить начатое. Поэтому взгляд её, направленный на Юлию стал мягким и участливым:

— Право, я сама не знаю, что привело меня к тебе…

— Так ты поможешь мне? Папа уважает тебя и, может быть, прислушается.

— Я попробую. Но знай, вскоре я уеду.

— Попробуй узнать, что нас… меня ждет, — маркиза подошла к сестре и взяла ее за руки, заглянула в глаза. — Он сейчас будет здесь.

Заметив мелькнувшее в проеме двери лицо служки, Юлия быстро покинула комнату. Перетти вошел необычно стремительно:

— Я вижу, маркиза, у вас новый наряд?! Откуда?

Виктория повернулась лицом к вошедшему:

— Добрый день, ваше святейшество, — она опустилась в глубоком поклоне.

— Вы?! Разве вы не должны сейчас ожидать аудиенции в моей приемной?!

Изумление Перетти было неподдельным, это Виктория поняла сразу. Папа летел сюда уже будучи если не в гневе, то в раздражении. Значит, у Виктории был неведомый союзник, и всё складывалось как нельзя лучше.

— Сестра просила меня зайти.

Глаза Папы подозрительно сузились, а следующие слова графини заставили его еще пристальнее взглянуть на Викторию.

— Но раз вы здесь, Святой Отец, я хотела вас отблагодарить и попросить разрешения покинуть Рим.

— Что-то очень быстро вы хотите оставить своего супруга, — он в точности повторил интонацию сеньоры Морно. — Надеюсь, партия, которую я вам подыскал, пришлась вам по нраву?

— Благодарю. Но мне хочется просто отдохнуть. Меня здесь не очень ласково встретили. Поэтому позвольте мне…

Виктория подошла к Перетти ближе и протянула раскрытый футляр — там лежали подаренные им драгоценности:

— Это ваш подарок, возьмите. Мне, как сказала синьора маркиза, он более не пригодится…

Перетти потемнел от гнева. Не глядя на безделушку, он шагнул к женщине и, четко расставляя слова, проговорил ей прямо в лицо:

— Нет уж, отдыхать вы будете позже. Тогда, когда я это сочту уместным. А сейчас, если уж вам так не терпится покинуть новобрачного, прошу вас съездить в Тулузу к кардиналу Монтальто. Бенвенуто будет рад вас увидеть.

Так как часть внимания Виктории была обращена к двери, за которой скрылась Юлия, она уловила момент, когда та начала открываться.

Виктория буквально упала на колени перед Святым Отцом, поднесла его руку с перстнем к губам:

— Как угодно, ваше святейшество!

Обернувшись на вошедшую Юлию, графиня легко поднялась и направилась вон. Проходя мимо маркизы, Виктория сунула ей в руку приготовленную еще дома записку.

Наблюдавшая с недоумением последнюю сцену, маркиза и не подумала скрыть листок бумаги. После того, как закрылась дверь за синьорой Монро, Юлия прочла: «Сестра! Всё, что окружает тебя — ложь. Не верь. Он просто желает твоей ревности». Свернув бумагу, она положила ее на столик. Потом, вскинув голову, посмотрела на Папу.

— Святой Отец! У вас найдется немного времени, чтобы побеседовать со мной?

— Именно для этого я и пришел, сударыня, — проговорил Папа, читая послание Виктории.

«Бог мой, неужели настолько явно?! — проносились в голове почти панические мысли. — Надо покончить с этим раз и… Навсегда?». Закончив чтение, он поднял на Юлию тяжелый взгляд:

— Нас беспокоит ваше поведение, сударыня. Вы распоряжаетесь в моем дворце как хозяйка, приглашаете гостей, которые невесть что пишут вам в записках. Вы забываете на каком положении здесь находитесь! Вас не должно быть видно и слышно.

Перетти немного помолчал, в упор глядя на неё, и наконец, спросил главное:

— Кто был у вас сегодня рано утром, после того, как я ушел?

— Великолепно! — Юлия зло усмехнулась. — Во-первых, вы когда-то сами учили меня не читать чужих писем, помните? Во-вторых, вы не соизволили мне объяснить на каком я здесь положении, поэтому я считаю себя вправе доставлять себе маленькие развлечения. В-третьих, — она склонилась перед ним в шутовском поклоне, — о, мой господин, я выполняю вашу волю и умолкаю. А о тех, кто приходит ко мне, вы знаете не хуже меня! Благо шпионов тут достаточно.

Юлия развернулась к нему спиной — резко и с великолепно выраженным презрением. И поэтому не заметила вовремя признаков опасности — плотно сжатых губ и багровых пятен на скулах Перетти. Его ответ был прерван стуком и открывшейся дверью:

— Святой Отец, — на пороге стоял кардинал Каррера.

Не обернувшись Юлия резко бросила вошедшему: «Вон отсюда!»

— Молчать! — прогремел наконец-то Перетти, но уже через мгновение, совладав с собой, обратился к кардиналу:

— Что у вас, брат мой?

— Простите меня… Я…

— Ждите за дверью, синьор Каррера, я сейчас выйду.

При взгляде на маркизу лицо Папы вновь исказилось злостью:

— Я еще вернусь, — и он стремительно вышел к ожидавшему под дверью монсеньору.

— Кардинал, кто вам сказал, что разыскивая меня вы можете врываться в покои синьоры Ла Платьер?

— Простите, я не подумал… И брат Иосиф сказал, что…

— Ах, брат Иосиф... Ну, говорите скорее!

Каррера совсем смутился и, не произнося более ни слова, протянул Перетти странного вида бумагу.

— Что это? — понтифик брезгливо глянул на листок, но, чуть помедлив, взял его.

Развернув лист, Папа прочел, продираясь через жуткий почерк и множество ошибок: «Любезный граф Морно, если ты хочешь увидеть свою супругу, приготовь выкуп. Сумму узнаешь позднее».

— Но она только что покинула дворец!— удивленно посмотрел Перетти на кардинала.

— Святой Отец, разрешите оставить на время курию и заняться этим делом лично.

— Вы с ума сошли? Послезавтра праздничная служба! После праздника я вас отпущу.

Тут открылась дверь комнаты Юлии, и вышла она сама. Маркиза обратила внимание на бледность кардинала:

— Что случилось? Сестра? Что-то с ней? Святой Отец, прошу вас, отпустите кардинала.

Не глядя на маркизу Феличе холодно произнес:

— Вы еще и подслушивали... Соизвольте зайти в комнату, сударыня. А вас, синьор Каррера, я вечером жду у себя — вы, как всегда, послушаете мою проповедь на праздничную службу.

Теперь ему предстояло вернуться к маркизе. И не обращая более внимания на кардинала, Папа вошел в покои Юлии.

— Убежден, вы хотели что-то сказать мне… в свое оправдание?

— Хотела. Но оправдания тут ни при чем! Вы не забыли, что мы не на Востоке и я не ваша рабыня? Итак, на каком же я здесь положении? Что вам нужно от меня? Впрочем, это уже не важно. Я ухожу отсюда, — она замолчала, увидев холодный взгляд Перетти, и отвернулась к окну.

Что ему от неё нужно?! Больше всего сейчас он желал… обнять её, заполучить её губы в поцелуй, увидеть покорный податливый страстный взгляд. Это желание накрыло его вдруг такой сокрушительной волной, что он почувствовал слабость в коленях, готовность склониться и умолять её об этом поцелуе, об этом взгляде. Но со слабостью Феличе Перетти боролся всегда и беспощадно. Что ему нужно? Чтобы она исчезла, чтобы её не существовало! Отпустить её?! Чтобы она где-то жила, смеялась, радовала кого-то другого?! Ни за что! Она должна вернуться туда, откуда пришла, откуда он её призвал. Оброненные братом Иосифом фразы, разговоры за спиной, записка Виктории, а главное — поведение самой Юлии. Гнев затягивал сознание плотной пеленой.

— Вы перешли все границы. Я предоставил вам все блага, вы преступили дозволенное. Вы хотели узнать, что с Вами будет? Вы узнаете это сегодня вечером. А пока вас запрут здесь. Вам всё ясно?

Она склонилась в поклоне главным образом для того, чтобы скрыть накативший страх, вызванный его ледяным тоном. Еще хуже ей стало, когда она услышала, как он прошептал уже от двери: «Убеги от меня, Юлия, прошу, убеги от меня. Прощай».

* * *

Время то длилось, вытягивая последние силы и решимость, и тогда Юлию сковывал ужас перед неизвестностью, то неслось вскачь — и тогда она представляла, что вот он войдет, обнимет и скажет, что был глупцом, подозревая в каких-то грехах, что сам во всем виноват, что на самом-то деле любит её. Но, несмотря на все эти метания, в глубине души Юлия чувствовала, что на этот раз проиграла, что будущее её висит на волоске, а тот, с кем она связывала это будущее, готов перерубить волосок топором палача. И не важно, что сам он после будет мучиться. Ей-то уже будет все равно.

Маркизу потревожили только дважды — монахиня принесла еду и убрала в комнате. После дверь за ней вновь закрывалась на замок.

К вечеру муки неизвестности и ожидания достигли предела, и Юлия уже была готова сама проситься в «кабинеты» к отцам-инквизиторам. Вдруг двери её покоев раскрылись и вошли два человека. Оба в длинных плащах, из-под которых виднелось оружие. Один из них остался у дверей, второй спокойным голосом обратился к женщине:

— Собирайтесь, синьора.

— Вы можете меня оставить в покое хотя бы сейчас?! Мне некуда собираться!

Второй, плащ которого выглядел более богато, быстро пересек комнату, подошел к Юлии и взял её за руки:

— Тише, умоляю вас. Простите, я не представился. Виною тому только мое волнение и обстоятельства нашей встречи. Франсуа де Вилль князь де Бельфор, ваш покорный слуга. Маркиза, я хочу, чтобы вы поехали со мной… во Францию.

В душе Юлии шевельнулась надежда, но тут же и подозрение, что все это провокация Перетти.

— Вы сошли с ума, сударь? Я никуда не пойду. Сегодня вечером может решиться моя судьба. А теперь уходите. Я хочу остаться одна.

Юлия постаралась всем видом показать, что разговор окончен.

— Сударыня, я не могу медлить. После я все объясню.

Франсуа кивнул своему спутнику, и тот прижал к лицу маркизы остро пахнущий платок. Через несколько мгновений женщина погрузилась в беспамятство.

Подкупленный служка помог беглецам незаметно покинуть дворец.

Несколько дней дороги Юлия провела в полусне, её приводили в себя только чтобы она поела и оправилась.

Однажды утром синьора Ла Платьер проснулась на широкой уютной постели в светлой хорошо обставленной спальне. У окна стоял высокий черноволосый мужчина. Услышав, что женщина пошевелилась, он повернулся.

— Доброе утро, сударыня, — заметив обеспокоенный взгляд Юлии, он поспешил продолжить. — Не бойтесь. Я не причиню вам вреда. Помните? Я Франсуа. Вы во дворце Бельфоров в Доле. Прошу вас, простите меня за столь неожиданное вмешательство в вашу судьбу. Я знаю о вас всё через вашу сестру, Викторию де Бюсси.

Маркиза была зла — на себя, на Перетти, на Викторию, на этого человека, вообще на весь свет. У неё болела голова от всей гадости, которой её пичкали в дороге. Кроме того, она не могла понять, что нужно де Виллю от неё.

— Простите, сударь, но… Я могу понять всё, кроме одного — зачем вам нужно было рисковать своей честью, жизнью, наконец? И где же моя сестра?

Голос Юлии звенел от сдерживаемой злости. О, как ей хотелось дать волю своему гневу! Но здесь правила игры ей были незнакомы, и она лишь улыбнулась.

Франсуа стоял у окна так, что все черты его лица были хорошо видны — он был бледен, взгляд был каким-то усталым, тусклым, но в глубине угадывалась улыбка:

— Вы вправе осуждать меня, но я движим только одним желанием — обеспечить вам спокойную счастливую жизнь. Я понимаю, вы не верите ни одному мужчине. Это ваше право. Я наблюдал за вами довольно долгое время. И наконец, когда ко мне пришла ваша сестра, решил — сейчас или никогда.

Слова о том чувстве, которое терзало его вот уже несколько лет, так и не были произнесены. Мужчина опустил голову, но тут же вновь вскинул и прямо посмотрел на маркизу:

— Ваша сестра у себя дома. Её, хм, выкрал собственный муж, чтобы увезти из… от… в общем, подальше. Влюбленный супруг редкость в нашем мире, а может он просто чертовски ревнив. Вы хозяйка здесь. А пока прошу меня простить, нужно еще кое-что устроить для вашего удобства, — Франсуа чуть поклонился и двинулся к двери.

— Постойте! Я не знаю, что вам рассказала Виктория обо мне, но я должна сказать вам — я не могу принять то, что вы хотите предложить мне. Сейчас у меня нет ничего — ни имени, ни состояния. Но прошу вас, не считайте меня безумной, я не могу остаться здесь. Я должна отплатить за всё — за боль и страдания — человеку, которого вы знаете, которого я ненавижу и, — она посмотрела ему в глаза, — люблю.

Ничего не ответив, де Вилль вышел из её покоев.

Они увиделись вечером, маркиза вышла к ужину. Когда трапезе было отдано должное, князь поднялся и обратился к Юлии:

— Сударыня, вот моё решение. Земли у меня небольшие, титул звучит дольше. Я последний отпрыск рода де Виллей. А посему мой жест никого не удивит. Вы примете мой титул, моё имя и, надеюсь, мою заботу. А после, если захотите, можете ехать в Рим.

Он взял Юлию за руку и поднес к своим губам её пальчики. По нему было видно, с какой болью ему далось проговорить «в Рим». Не дав маркизе возможности возразить или поблагодарить, Франсуа стремительно покинул зал.

Тем временем в Риме Папа был поглощен торжествами по случаю Рождества. Поначалу он пытался найти беглянку, но вскоре дела вытеснили её из головы, а сердце Перетти сам закрыл на увесистый замок. Он хотел забыть всё, что было. Его ждал фундамент нового собора.

Юлия стала супругой Франсуа де Вилля. Она старалась забыть прошлое, но оно возвращалось к ней ночами в беспокойных снах. А потом в этих снах стал все чаще появляться ее сын — то младенцем, которого уносят из сумрачной комнаты, то епископом, требующим склонить голову под благословение. В конце концов стало очевидно — у Юлии будет ребенок. Франсуа обратился к своему покровителю Гульельмо Гонзаго герцогу Монферрат с просьбой прислать лучшего лекаря для супруги. Спокойная жизнь, забота и любовь мужчины сотворили чудо. Но во благо ли?

Однажды Франсуа вошел в покои жены. Юлия заметила, что князь чем-то взволнован. Легко поднявшись из кресла, она подошла к нему:

— Что случилось,друг мой?

— Все в порядке, любимая.

Он собрался уже обнять женщину, когда в дверях показался слуга:

— Прошу простить меня, но ваша светлость велели это письмо принести сразу…

Де Вилль подошел к свече и тут же начал читать. Графиня вернулась в кресло, не желая ему мешать. По лицу князя было видно, что новости приятные: «Кортеж Святого Отца проследовал в Авиньон минуя земли Бельфора». Поэтому она сочла момент благоприятным для своей деликатной просьбы:

— Франсуа, позвольте просить вас… Я хочу написать письмо. В Рим. Простите меня, но мне необходимо это сделать!

Она говорила, а он гасил свечи. Рядом с Юлией оставалась последняя свеча. Мужчина потянул графиню к себе, поцеловал.

— Это не кончится добром, Юлия. Не нужно…

— Франсуа, я прошу…

Ссориться с этой женщиной, когда она так смотрела на него, он не мог. И Франсуа сдался, лишь мягко проговорил прямо в ее губы:

— Когда-нибудь я смогу рассчитывать на твою взаимность.

Утром графиня отправила человека с запиской к отцу Иосифу, к которой было приложено письмо для Перетти: «Ваше Святейшество! Феличе, я жива, и я прошу Вас не забывать об этом. Я стала женой другого, но я люблю Вас. Я никогда не встану на Вашем пути. Муж, который любит меня, и ребенок, которого я ношу под сердцем, остановят меня. Я хочу, чтобы Вы были живы еще долгие годы. Юлия де Вилль графиня Бельфор».

Первым сигналом тревоги для Франсуа стало известие о желании Виктории де Бюсси навестить сестру. Дело в том, что не утихали неясные слухи, касавшиеся внезапной необъяснимой смерти ее супруга графа де Морно. Говорили, что кардинал Каррера пытался добиться у Папы расследования, опротестовывал завещание, по которому все богатства Морно отходили вдове. Но Сикст ответил отказом. Такое высокое покровительство не давало возможности каким-либо образом помешать этому визиту. И спустя некоторое время князь наблюдал из окна, как по саду прогуливаются две женщины — Виктория и Юлия.

— Юлия, на пути к тебе я встретила гонца. На него в лесу напал какой-то сброд, но мои люди отогнали их… Юноша был ранен, мне пришлось оставить его в ближайшей деревне. Он сказал, что должен доставить письмо в Рим от графини Бельфор.

— И что? — Юлия всеми силами постаралась не показать насколько ее заинтересовала эта история.

— Я вижу, ты ждешь ребенка. Ты стала еще красивее, — Виктория улыбнулась. — Но Папа сейчас не в Риме. Перетти в Авиньоне. Твой муж ничего не сказал тебе?!

— Какое мне дело, где Перетти. Значит, он получит письмо позднее, когда вернется.

— Прости, возможно, я была не права… Я убедила твоего посланца отправить письмо с моим человеком в Авиньон. Уверена, Папа будет рад получить от тебя весточку. Возможно, он даже решит заглянуть к вам на обратном пути.

— Прости, сестра, пришло время принимать отвар из трав. Я покину тебя, встретимся за ужином.

Если бы Юлия так не спешила спрятать свои чувства, вызванные словами и поступком Виктории, а главное вероятностью встречи, она увидела бы как участливое, сочувственное выражение лица ее собеседницы сменилось холодным удовлетворением.

Князь, заметив, что Юлия быстро возвращается в дом, решил поинтересоваться, чем она взволнована, но на пути его остановил слуга с внушительным конвертом в руках. На конверте красовался герб Ватикана.

— Я же говорил, Юлия, это не кончится добром, — тихо проговорил Франсуа, понимая, что это послание может означать только одно — Папа едет в Бельфор. Перетти едет к его жене.

Оставалась надежда, что герцог Монферрат воспротивится визиту. Но через день эта надежда угасла — герцог повелел принять Святого Отца со всем возможным гостеприимством. Гульельмо не пожелал ссориться с Римским владыкой.

* * *

Время шло, и дальше откладывать было уже нельзя. В один из вечеров де Вилль раньше обычного оставил дам наедине. Для князя Виктория оставалась любящей сестрой, поэтому он просил ее сообщить новость графине. Сам Франсуа не желал видеть реакцию супруги — ни отчаяние, ни радостную надежду. Но об одном он беспокоился особо — лекарь утверждал, что переживания могут пагубно отразиться на здоровье графини, а значит и на беременности.

— Сестра, князь поручил мне сообщить тебе одну новость.

Юлия еще днем по беспокойным взглядам супруга поняла, что что-то надвигается. Более того, она была почти уверена, что знает, о чем хочет сообщить Виктория. И все же произнесенное заставило ее побледнеть.

— Сюда едет Перетти, — медленно проговорила Виктория и тут же добавила. — Тебя это радует?

— Я этого боюсь, — неожиданно спокойно ответила графиня. — Но, надеюсь, это радует тебя, сестра.

Небольшой дворец Бельфоров был готов к приему высокопоставленного гостя и сопровождающих его лиц. Только вот почему-то хозяйка в этой подготовке почти не участвовала. Князь, опираясь на поддержку лекаря и Виктории, оградил супругу от волнений. Юлию убедили временно перебраться из ее покоев в более спокойное крыло дома.

* * *

Однажды, вскоре после полудня, слуга сообщил князю, что на горизонте показался кортеж римского понтифика. Вообще-то Его Святейшество ждали только на следующий день, но видно Перетти что-то торопило. Или он торопился к кому-то? Франсуа мог только в бессильном гневе сжимать кулаки.

Не смотря ни на что, церемонию встречи и гость, и хозяин провели безупречно: папа Сикст допустил князя к перстню, де Вилль расписался в совершеннейшей преданности Святому престолу. При этом оба понимали, что главная схватка впереди. Когда с приветствиями было покончено, Перетти как бы между делом поинтересовался:

— Князь, а где же ваша супруга? Почему она не вышла нас встретить?

Взгляды мужчин едва ли не впервые за все время церемониала встретились. На миг оба забыли, что один является полновластным господином своего дома, а другой — одним из владык мира. Стоявшие рядом с Перетти кардинал Каррера и отец Иосиф заметили, как забилась на виске Папы жилка. Оба хорошо знали, что это признак бушующей в нем ярости. А отец Иосиф знал и то, что причиной этой ярости является… ревность. Франсуа физически ощущал угрозу, исходящую от высокой, широкоплечей, в торжественном белом одеянии фигуры. Но он действительно любил и желал защитить свою любовь и Юлию от этого человека. Князь уже открыл рот, чтобы дать достойный ответ на бестактный вопрос, когда Перетти вновь заговорил:

— Или ваша жена не считает себя достаточно верной католичкой, чтобы приветствовать своего пастыря? Тогда ваш долг, князь, просить помощи, да вот, хотя бы брата Иосифа. Его подопечные объяснят графине, что значит быть супругой верного католика.

По мере того, как от слов Святого Отца с лица князя сходила краска, на губах Перетти проявлялась злая улыбка.

Наконец Франсуа сумел проговорить:

— Прошу простить графиню, ваше святейшество. Утром она плохо себя чувствовала, её положение, знаете ли…

Перетти вдруг махнул рукой, сменив гнев на милость:

— Не стоит каяться за чужие грехи, дорогой князь, — но Каррера уловил, как сыграли желваки на скулах Феличе при упоминании «положения» Юлии. — Уверен, мы увидим графиню за обедом. А пока, любезный хозяин, мы хотели бы отдохнуть с дороги.

— Да, Святой Отец.

Папа и его компания разошлись по отведенным комнатам. Брат Иосиф, как обычно, проследовал за своим господином. «Этот де Вилль её не удержит. Слабак. Прикрылся-таки её пузом», — думал монах, размеренно шагая следом за Перетти.

— Иосиф, ты сделаешь дырку в моей сутане, если будешь и дальше так напряженно смотреть мне в спину, — Перетти на ходу обернулся и успел заметить следы размышлений на лице своего верного служителя. — Что ты увидел?

— Вы можете её забрать отсюда, Святой Отец, как только пожелаете.

* * *

Когда Юлия узнала, что Папа приедет в Бельфор, ей показалось, что мир рушится. Всё, чего она добилась, пытаясь забыть и примириться с прошлым, могло исчезнуть с появлением этого человека. Отправив письмо Перетти, она ждала, надеялась на ответ, а не получив его, смирилась. Смирилась со всем — с нелюбимым мужем: Юлия уважала Франсуа, но питала к нему лишь дружеские чувства, с тем, что её переселили в дальнее крыло дома. Она хотела убить в себе графиню Тулузы — гордую и непокорную, и стать графиней Бельфор — примерной женой, а после и матерью.

Но известие Виктории разбередило рану. Юлия не спала всю ночь накануне приезда Папы. Она впервые в жизни не знала, как поступить. То ей хотелось бежать из замка навстречу Перетти, то она обещала себе предстать перед ним счастливой и прекрасной.

Утром, с первыми лучами солнца, графиня позвала своих служанок, и через несколько часов её туалет был закончен. Платье темно-зеленого бархата обрисовывало её ещё не располневшую фигуру, белизну плеч подчеркивало ожерелье из жемчуга золотистого оттенка. Отливающие золотом и медью волосы спускались локонами из-под изящной сеточки, плетеной из золотых ниток и так же украшенной жемчугом. Если бы не едва заметные лучики морщинок у глаз, ей можно было бы дать не больше двадцати лет, да и эти морщинки смотрелись скорее как признак смешливости, а не возраста.

Уловив оживление слуг, Юлия догадалась о приближении кортежа высокого гостя. Но наступившее почти сразу затишье в её апартаментах, насторожило графиню. Не дождавшись посыльного от мужа, она решила сама подняться в главный зал, но дойдя до двери обнаружила, что та заперта снаружи. Юлия поняла, что снова оказалась на правах пленницы. Снова кто-то принимает решение за неё! Вновь её судьба принадлежит другим! И диктует ей условия тот, кто… От следующей мысли, едва не прозвучавшей вслух в порыве праведного гнева, у Юлии помутилось в глазах: «Тот, кто не достоин и ногтя на его мизинце». Графиня разозлилась на мужа, на свою глупость, но больше всего — на Перетти! И тогда женщиной овладело безумие. В ярости, охватившей её, она метнула что-то попавшееся под руку в зеркало с такой силой, что венецианское стекло пошло трещинами, растерзала в клочья платок и манжеты платья и, сдерживая крик, закусила губы. Боль и капельки крови привели её в чувство. Юлия подошла к окну и замерла, глядя в синее безоблачное небо. Она не думала ни о чём, ничего не хотела, не ощущала течения времени. Ею завладела пустота.

* * *

У дверей выделенных ему комнат Перетти увидел синьору, замершую в глубоком поклоне. Небрежным жестом благословив её, он прошел мимо.

— Феличе! И это всё?!

Крайне удивленный подобным обращением, Папа обернулся. Узнав Викторию, Перетти скрипнул зубами, но в следующее мгновение по-светски учтиво улыбнулся:

— Ах, это ты, дорогая! Приятная встреча. Хотя я должен был предположить, что ты не оставишь сестру в трудном… положении. Проходи.

Перетти пропустил даму вперед, а сам задержался, чтобы сказать пару слов брату Иосифу.

Виктория заметила гнев понтифика, но не подала вида. Она прошла в его покои с гордо поднятой головой.

— Итак, Виктория, рассказывай, как проводишь время. Ты ведь теперь совершенно, — Перетти выделил это слово, — свободна.

— Прекрасно, — с холодной отстраненной улыбкой ответила синьора Морно.

— Жаль, что тебя не было на пасхальной службе в этот раз. Праздник удался как никогда. Надеюсь, ты провела его в молитвах, дочь моя?

Виктория снова улыбнулась: «В молитвах, святой отец, в молитвах».

— Монсеньор, я прошу отдать мне кольцо, которое я вручила вам однажды как символ моих чувств.

— Вот как?! Но я не вожу такие драгоценности с собой, — Перетти усмехнулся. — Приходи ко мне в Риме. Там мы об этом и поговорим.

Феличе откинулся на спинку кресла. Виктория прошлась по комнате, её взгляд задержался на гобелене со сценой охоты — егерь кинжалом добивал подстреленного господином оленя:

— Не правда ли, красиво?

Папа скривился от отвращения.

— Виктория, на столе фрукты. Угощайся и угости меня.

Женщина выбрала гроздь винограда и шагнула к Феличе. Несколько ягод оказались в её ладони. Не отрывая взгляда от глаз Виктории, мужчина взял губами виноградину с её руки. Но как только он подался к ней всем телом, женщина отступила. Перетти усмехнулся и вновь откинулся в кресле, глаза его при этом нехорошо сверкнули.

Виктория отошла к стене, провела по обивке рукой. В стене открылся не видимый до того проход.

— Если вам понадобиться выход, он здесь.

— Благодарю. Но что мне может угрожать в доме верного католика?!

— В доме ревнивого мужа, — Виктория стояла у стены и смотрела на Перетти.

Они оба повернулись на шаги вошедшего.

— Монсеньор?! — вскрикнула Виктория.

Глаза Перетти мстительно зажглись:

— Чему ты удивляешься? Мне кажется, вам есть что сказать друг другу.

— Добрый день, монсеньор, — Виктория уже была спокойна и прямо смотрела на кардинала Карреру.

— Вижу, вы не слишком удручены смертью моего племянника, который был вашим мужем!

— Моим мужем?! Да будет вам известно, он так и не смог им стать, — злая улыбка исказила губы женщины.

— То есть брак не был свершен? — вкрадчиво поинтересовался кардинал. — Тогда о каком наследстве…

Виктория не дала ему договорить:

— Он не стал мужем, потому что не смог завоевать сердце своей супруги!

— Он не успел! А вы не соизволили подождать!

— Подождать?! — казалось, Виктория была искренне изумлена.

Она рассмеялась. Потом вдруг посерьезнела и с горечью проговорила:

— А с синьорой Вильен он успел…

И синьора Бюсси выскользнула в открытый ею проход.

Каррера обернулся на звук смеха. Перетти стоял у стола и наполнял кубок вином:

— Не везет тебе, кардинал, с женщинами. Давай выпьем, друг мой.

Когда Перетти повернулся с двумя кубками в руках, злой огонёк в маленьких глазах Франческо Карреры был уже надежно спрятан.

* * *

Дверь в комнату графини Бельфор открылась бесшумно. Вошел Франсуа. Он уже справился с чувствами после встречи с Папой, а потому подошел к супруге с легкой улыбкой:

— Дорогая, как ты себя чувствуешь?

Юлия очнулась от забытья.

— Прекрасно! Или мой вид говорит о другом?

Только тогда князь заметил и зеркало, и клочки ткани, и бахрому вместо манжет.

Франсуа нахмурился, но следующие слова Юлии развеяли тревогу.

— Как прошел приём? Ты так печален, друг мой, — графиня улыбнулась мужу.

— Ты хочешь выйти к обеду? — неожиданно для себя спросил Франсуа.

— Если ты не хочешь, я останусь здесь, но я думаю, лучше мне выйти.

Де Вилль помолчал, отвернулся, потом проговорил:

— Да, наверное так лучше… А то Его Святейшество разнесет Бельфор по камню.

Юлия с сомнением посмотрела на супруга — что это? Сарказм? Или истерика?

Графиня подошла к Франсуа и обвила его шею руками, с улыбкой прошептала:

— Ну, перестаньте хмуриться, князь! Вместе мы его усмирим. Ступайте, я выйду к обеду, если двери не будут снова заперты. Мне надо переодеться.

Через некоторое время графиня была готова предстать перед гостем счастливой и прекрасной.

[Вот и первый пробел в сюжете. В утраченной тетради, по воспоминаниям авторов, описаны следующие события. Совместный обед героев проходил в раскаленной до бела атмосфере: Франсуа, преодолев приступ малодушия, держался достойно; Юлия вполне натурально исполняла роль счастливой супруги, Феличе сходил с ума от бешенства, но даже взглядом не дал понять этого заинтересованным лицам. Ночью в замке Бельфоров начался пожар. Целью, скорее всего, был Папа, но, вероятно чтобы отвлечь подозрение от хозяина, здание подожгли сразу в нескольких местах. В пожаре, к несчастью, погиб князь. Виктория исчезла еще накануне вечером. Перетти очень пригодился проход, открытый де Бюсси, — он сумел спасти Юлию от огня. Но ребенка графиня потеряла. Тут проявились весьма глубокие познания Перетти и брата Иосифа в медицине. В конце концов, все герои вернулись в Рим. Как и сказал иезуит — Перетти смог забрать Юлию.]

[Юлия дю Плесси Бельер, вдова князя де Бельфор, добилась главного — Феличе Перетти, папа Сикст, признал своё чувство к ней. В это время не было женщины счастливее её. Вернувшись в Рим, Перетти вновь погрузился в большую политику. Покорялись Святому престолу земли и их правители, строился Рим, осушались болота. Папский флот избавил побережье от пиратов, а папские сбиры — дороги от бандитов. Преобразилась сама церковь — Перетти сломил сепаратизм римской курии. Покорившиеся получили места в новых конгрегациях, остальные «ушли» из Рима, а иные — из жизни. Властью и славой папа Сикст превзошел самого Иннокентия III. Он пребывал на вершине, но что за тоска омрачала взгляд Феличе Перетти по вечерам? Почему так задевало выражение… скуки на лице той, с чьим именем в сердце одерживал он эти победы?]

* * *

Вечером того дня, когда Доминик Фонтана воздвиг на площади перед собором Святого Петра монументальный обелиск, Папа был в своих апартаментах на последнем этаже Апостольского дворца. Целый день из окна кабинета Перетти наблюдал, как сотни рабочих с помощью системы лебёдок поднимали двадцатипятиметровую колонну. Рядом с ним находился брат Иосиф. Не раз монах замечал, как на напряженном лице Папы шевелятся губы — Сикст молился. Когда статуя святого Петра вознеслась над площадью, Перетти отшатнулся от окна со словами:

— Ita est. Fiat*.

Потом, не скрывая выражения торжества на лице, обернулся к иезуиту:

— Ну, что? Всё еще жалеешь, что не убил меня?

От неожиданности вопроса монах не сдержал досадливую гримасу. Перетти рассмеялся довольный тем, что застал его врасплох.

— Думаешь, кто-то был бы лучшим Папой, чем я? Ведь не кобелем же за юбкой ты сюда пришел тогда, — взгляд Перетти ожёг Иосифа не хуже плети.

— Это давняя история, — огрызнулся монах.

— Я не знаю, что значит слово «давняя» в устах иезуита. Но уж точно не «забытая». Ведь так?

— Ваше Святейшество всё ещё сомневается в моей преданности?

Перетти не ответил. Вернувшись вновь к окну, он махнул рукой в сторону стола:

— Там лежит бумага, прочти.

Брат Иосиф взял в руки довольно большой исписанный лист. По мере чтения черты лица соратника понтифика черствели, а под конец на его лице был гневный ужас. Сикст обернулся, когда услышал тихое:

— Ты не посмеешь этого сделать, Перетти. Только не теперь.

— Именно теперь, брат мой!

Ответить Иосиф не успел, в кабинет вошел один из папских секретарей:

— Святой Отец, синьор Фонтана просит принять его. На площади был нарушен ваш указ о тишине.

— Проводи моего дорогого архитектора в зал. И этого нарушителя тоже!

И папа Сикст направился из кабинета. Уже на пороге он обернулся к монаху и с усмешкой произнес:

— Мне тесно здесь. Мы заскучали, — и вышел.

Иосиф отбросил бумагу, которую всё еще держал в руках, и устало провел руками по лицу: «Мы?! Юлия! Дьявол!» Иезуит глухо застонал, а после невесело рассмеялся.

Ближе к ночи граф де Невре, как предпочитал именовать себя Перетти вне стен и обязанностей Ватикана, вошел в дом Юлии де Ла Платьер. Глаза его светились лихорадочной радостью:

— Ты видела её? Она прекрасна!

— О, да. Еще один символ твоего величия, — графиня мягко улыбнулась. Она говорила спокойно, даже слишком спокойно. Её мысли были заняты другим.

— Феличе, я искала сегодня монсеньора Карреру. Боюсь, что-то случилось с сестрой. Она прислала мне записку, где написала, что уезжает в Испанию, словно бежит от кого-то. Странно это всё.

Перетти неопределенно хмыкнул:

— Ничего странного. Каррера несколько дней выпрашивал у меня под разными предлогами поездку… Куда бы ты думала? В Испанию. Она не бежит, она завлекает. И вряд ли уедет далеко. Виктория не добыча. Эта женщина — охотница. Я дал ей племянника, а оказалось ей нужен дядя.

Слова мужчины были наполнены ядом. Юлия внимательно посмотрела на него.

— Ты же сам отказался от неё. Что ей оставалось? В Риме трудно без покровительства красной мантии.

— И она угадала! Скоро эта красная мантия станет белой.

— Феличе, ты еще не оставил свою безумную затею?

— Подготовка в самом разгаре. Я уже назначил точный день. Завтра я сообщу это своим кардиналам. А после Пасхи... Но пусть это будет для тебя сюрпризом.

Лицо Юлии озарилось любопытством:

— Что ты ещё придумал?

— Нет. Помучайся…

— Да, для тебя главное удовольствие — видеть, как я мучаюсь, — графиня отвернулась к столику с фруктами, чтобы скрыть обиду. Трудно было понять, шутила она или говорила серьезно.

Перетти устало откинулся в кресле, вытянул ноги, но следующие слова Юлии заставили его насторожиться.

— У меня тоже есть для тебя сюрприз, — проговорила она медленно, с трудом подбирая слова, — но сначала пойдем к столу, ты наверняка голоден.

Перетти поднялся, приблизился к женщине и обнял её. Он почувствовал, как она напряглась в его руках.

— Ты что-то скрываешь. Скажи мне, — потребовал Феличе.

— Я? Ничего.

Юлия будто боялась встретиться с ним взглядом, поэтому торопливым шагом направилась в комнату, где их ожидал накрытый стол. В несколько широких шагов он нагнал ее, за плечи развернул к себе:

— Юлия де Ла Платьер, посмотри на меня! Ты же знаешь, что обманывать меня бесполезно.

Со вздохом она подняла глаза:

— Я никогда не обманывала тебя. Я хочу уехать из Рима. Одна. Не спрашивай «зачем» и «почему». Я просто хочу уехать. Я ни от кого не бегу. Никого не завлекаю, — Юлия усмехнулась.

Его руки опустились, а сам он отошел от неё.

— Одна?! Но… почему? — вопрос Перетти задал почти шепотом.

— Я могу тебе не отвечать?

— После Пасхи мы уедем вдвоём. Ты же давно хотела… приключений. Я чувствовал это! У меня есть идея. Мы возьмём с собой Иосифа, у него есть несколько проверенных людей. У тебя будет всё, что ты пожелаешь. Поедем, куда ты захочешь. Мы не просто уедем из Рима, мы сбежим из Рима!

В глазах Юлии мелькнул интерес и тут же погас.

— Ты, прежде всего, священник. Ты не можешь…

Он прервал её повелительным жестом:

— Не говори мне, что я чего-то не могу!

— Это только мечты, — когда она потянулась за бокалом, рука её дрожала.

* * *

Конечно же, Юлия никуда не уехала. После Пасхальных торжеств сославшись на крайне ослабленное здоровье и невозможность в связи с этим блюсти Церковь, Сикст отрёкся от тиары. Злые языки, правда, говорили, что не ослабленное, а, напротив, отменное здоровье Перетти увлекло его с трона за женской юбкой. Курия была в замешательстве. Чтобы не дать повода обвинить себя в давлении на выбор нового Папы, Перетти объявил, что здоровье не позволяет ему выполнить и его кардинальский долг. Феличе заперся на своей вилле, куда для убедительности прихватил и лучшего римского лекаря — Давида Лейзера. Брат Иосиф остался возле протеже бывшего Папы — кардинала Франческо Карреры. Он должен был всеми способами обеспечить ему голоса на конклаве, а с другой стороны — проследить, чтобы избранник не забыл о своих обещаниях и гарантиях в пользу Перетти.

В конце мая Франческо Каррера был избран римским Папой и принял имя Климент, а кардинал Феличе Перетти отправился легатом в милую сердцу Тулузу. Каррера отправил бы своего наставника ещё дальше от Рима, но очень уж его беспокоили здоровье и жизнь одной небезызвестной синьоры, по слухам, носящей к тому времени под сердцем его дитя.

В одной карете с его преосвященством ехал брат Иосиф. Часом позднее город покинула синьора Юлия де Бельфор. В местечке Фиано две кареты встретились, и ещё к ним присоединился отряд всадников. Перетти давно сменил сутану на камзол, а мягкие туфли — на ботфорты. Теперь на его груди вместо распятия лежала пряжка перевязи, на которую крепилась шпага с необычно тяжелым эфесом.

И вот незадача, в Тулузе кардинала Перетти не дождались. Он и те, кто был с ним, пропали где-то между Болоньей и Пармой. Зато через несколько недель в округе заговорили об отряде молодцов, промышлявших разбоем. Как говорили, предводительствовал в отряде некий Джакомо Сарто. Свое прозвище — Портной — Джакомо получил за то, что ограбленных до нитки ростовщиков его подручные наряжали в полосатые короткие балахоны и в таком виде оставляли привязанными в их конторах. А еще говорили, что с Сарто всегда рядом красивая золотоволосая синьора с манерами придворной дамы. Нередко отряд занимал целую деревню, но к подходу сколько-нибудь внушительных сил порядка они исчезали, чтобы вновь проявить себя где-нибудь в соседнем городке. Добрался Сарто и до Феррары. Эти земли недавно отошли к Папской области, и о бесчинствах разбойников было доложено Клименту. Конечно, Папа приказал поймать негодяев. Если бы он знал, кого ловит! Получив сообщение, что на его поимку Климент отправил несколько отрядов сбиров, Сарто принял неожиданное решение — он повел своих людей на юг, ближе к Риму. Через год развеселой жизни Джакомо Сарто объявился близ Тиволи. Оставив людей в ближайшем селении, Перетти-Сарто и Юлия поселились в городе. Отправленный вперед Иосиф сумел найти для них небольшой дом и теперь изображал слугу при благородной семейной чете. Для женских премудростей Феличе приказал найти и доставить в Тиволи Женевьеву — старую римскую служанку-компаньонку графини.

* * *

Перетти не спалось. Укрыв Юлию еще одним шерстяным одеялом, он спустился из спальни в столовую. Там Феличе обнаружил брата Иосифа, которого в последнее время предпочитал именовать бароном. Тот был полностью одет, будто только пришел или, напротив, куда-то собрался. Перетти глянул на иезуита с подозрением, но после вспомнил, что тот предупреждал о необходимости встретиться со своим Генералом.

— Какие новости? — Феличе прошел к столу с напитками, налил вина.

— Ваш сын защитил диссертацию.

— Тему он так и не сменил?

— Нет. «Сила и слабости сатаны». Написано с большим знанием дела. Такому позавидовали бы и толедские доктора… Аквавива обеспокоен.

— Чем же обеспокоен твой Генерал?! Из Бенвенуто выйдет хороший инквизитор!

— …или сатанист… или еретик.

Перетти резко поставил бокал на стол и приблизился к Иосифу. Вопреки обыкновению, монах не отступил, более того, Феличе разглядел, насколько холоден его взгляд.

— Это будет на твоей совести, провинциал, — зло проговорил кардинал.

— Ты сам определил его в Сапиенцу, а не в наш колледж.

— Достаточно того, что ты его Учитель.

— Он слишком своенравен…

— Ну, договаривай!

— Совсем как его отец и мать.

Перетти вдруг довольно улыбнулся:

— Я бы сказал — независим.

Их взгляды встретились, но тут уже Иосиф первым опустил глаза.

— Как угодно вашему высокопреосвященству.

Черты лица Феличе вдруг смягчились, он положил руку на плечо монаха:

— Иосиф, обещай мне, если Бенвенуто выберет не ту дорогу, ты остановишь его. Я не смогу. Я слишком люблю его для этого.

Монах коротко глянул на своего патрона и ответил:

— Можете на меня положиться, монсеньор.

Перетти вернулся к своему бокалу.

— У меня еще одна новость. Из Ватикана, — Иосиф протянул бумагу.

Чтобы прочитать написанное, Перетти пришлось подойти ближе к свечам. Через минуту Иосиф услышал гневное восклицание, за которым последовала вереница ругательств:

— Мерзавец! Он разоряет мою сокровищницу!

— Папскую сокровищницу, — не без издевки поправил Иосиф.

Перетти только рыкнул в его сторону и отбросил бумагу в сторону. Монах тут же прибрал ее подальше.

— Подожди меня здесь, — и Феличе вышел из столовой.

Вернулся он, завязывая плащ, под которым угадывалась пристегнутая к перевязи шпага.

— Пора нанести кое-кому в этом городе визит.

— Сейчас?! Ночью?

— Именно. Ночью и не через дверь. Ты ведь сможешь добраться до второго этажа, а, синьор барон?

— Заберусь сам и еще вам помогу.

Мужчины вышли в темный город.

Юлия проснулась от тишины: рядом не слышалось дыхание, не чувствовалось ничье присутствие. Пошарив по постели рукой, она поняла, что Феличе снова не спит. Её собственный сон тут же растворился в этой тишине. Графиня поднялась, накинула на плечи шаль и направилась из спальни. Спустившись в гостиную, она успела услышать, как закрылась входная дверь. Обернувшись на стол, Юлия увидела то, что ожидала — пустую бутылку. Губы женщины от досады сжались в тонкую линию. Графиня села в кресло ждать возвращения Феличе.

По пути Перетти затащил Иосифа в кабак. Там он опустошил еще одну бутылку. Его спутник не переживал: количество выпитого для Перетти было еще далеко от критического. Но один вопрос иезуита все же беспокоил:

— Куда мы идем, ваша светлость?

— Иосиф, Иосиф, только не говори мне, что не догадываешься. А то я в тебе разочаруюсь.

Иезуит помолчал, потом с сомнением проговорил:

— Но как вы узнали, что она здесь?!

— Ты не единственный мой источник информации, — Перетти усмехнулся. — Пора напомнить этим голубкам кому они обязаны своим благополучием.

Иосиф заметил в неверном свете уличного огня, как зло блеснули глаза кардинала.

Через стену сада они перебрались довольно легко. Дальше по дереву до балкона на втором этаже.

— Здесь её спальня, — тихо проговорил Перетти, и они вошли в дом.

На постели спала женщина. Глядя на её белую в лунном свете кожу, Феличе почувствовал сладкое напряжение. Повернувшись к монаху, он проговорил со смешком:

— Иосиф, зря я тебя с собой взял…

Иезуит только фыркнул. Этот звук оказался достаточно громким, чтобы разбудить спящую. Дом огласил женский крик. На постели графини оказалась её служанка Луиза. Сама же хозяйка со слугами поспешила на шум из детской, куда заглянула, вернувшись с прогулки по саду во внутреннем дворе.

— Сандр! Арно! Жан! Огня!

Когда комнату осветили свечи и фонари, Перетти заметил, что они с Иосифом не единственные ночные визитеры в этом доме. Возле портьеры прятался еще один мужчина, по виду дворянин, а не вор. Лицо его показалось Перетти смутно знакомым. Решение было принято мгновенно — вытолкнув Иосифа на балкон, Феличе отправил к нему незнакомца:

— Забери его с собой, — а сам загородил собой проход.

— Кардинал?!

К вошедшей в спальню Виктории Перетти обратился уже вооруженный своей самой обаятельной улыбкой:

— Так-то вы встречаете старых друзей, графиня!

— Так-то вы входите! — Виктория была рассержена. — Да вы пьяны?! Сейчас вас проводят, а после, когда протрезвеете, мы поговорим.

Перетти окружили трое слуг графини. Разглядев сомнение на лице визитера, хозяйка добавила:

— И прошу вас, не шумите. Попробуйте только разбудить дочь!

Перетти смирился. Открытый конфликт не входил в его планы. Он хотел произвести впечатление, напугать. Но увы. Оставалось подчиниться требованию и выждать более удобный момент.

Поздним утром Перетти проснулся от щелчка замка в двери. Вошел темнокожий слуга графини — Сандр:

— Вас ждут, монсеньор. Я провожу.

— Пошел вон! — Перетти накинул камзол и уверенно зашагал той дорогой, которой его вели ночью. Вскоре он оказался в спальне, но там никого не было. Сандр, догнав ночного гостя, проводил его в кабинет, где и была Виктория.

Едва переступив порог Перетти начал:

— И о чем же вы хотели говорить?

— Главным образом, о том, как вы оказались ночью в моем доме.

— Вам описать весь путь? — Перетти удобно расположился на стуле. — Сначала через стену, потом по дереву на балкон.

Виктория опешила от такой наглости:

— Я прикажу срубить это дерево!

Перетти глубокомысленно покивал:

— Да, это будет правильное решение.

— По какому праву…

Перетти резко поднялся:

— По своему! Я вхожу туда, куда сочту нужным, и так, как мне нравится! Тем более это касается тебя, дочь моя!

— О, нет, в отношении меня эти права вы утратили уже давно! Когда подвергли унижению при разводе. Когда угрожали оставить в монастыре. Когда выдали меня замуж за никчемного выскочку Морно. Когда сделали свой выбор не в мою пользу. Кстати, как моя сестра? — Виктория на несколько шагов отступила от Перетти. Казалось гневная тирада лишила ее сил — частое дыхание стало тяжелым, щеки покрылись нездоровым румянцем. Но Перетти не собирался никого щадить.

— Действительно, кстати… Пожар в Бельфоре твоих рук дело?

— Нет. Но, скажем так, я была в курсе некоторых предполагаемых событий.

— Кто был целью?

— У вас есть какие-то сомнения на этот счет?!

Перетти с сомнением посмотрел женщине в глаза и усмехнулся:

— Я должен благодарить тебя за тот проход. Ты помогла мне спасти свою сестру.

Произнося последние слова, Перетти внимательно следил за Викторией. От него не укрылась мимолетная гримаса недовольства на её лице. Он улыбнулся еще шире:

— Да, мне тут шепнули — Каррера, о, простите, Его Святейшество ждут вас в Риме. Ты позволишь мне взглянуть на дочь? — Перетти вновь подался к женщине.

— Нет! — резко и громко ответила Виктория. Слишком отчетливо она услышала в словах Перетти угрозу.

Кардинал не выдержал и рассмеялся.

— Арно! Сандр! Проводите синьора… Сарто!

От гнева щеки Перетти залил густой румянец. Шагнув к графине, он зло проговорил:

— Белая мантия любовника наделила тебя отвагой, лишив при этом разума?

— Не только белая, — в тон ему ответила Виктория.

И уже громче закончила:

— Проводите гостя!

Покидая дом Виктории, кардинал никак не мог избавиться от мыслей о последней фразе графини.

К полудню Перетти вернулся в свой дом.

— Юлия, хочешь знать, где я был и кого видел? — он не обратил внимания, что графиня куда-то собралась и уже застегивает плащ.

— Мне абсолютно все равно, — спокойно ответила она, — можешь ходить где угодно, встречаться с кем угодно и когда угодно. Только возвращайся, пожалуйста, в приличном виде.

Юлия ничем не выдала, что прождала его всю ночь. Вернувшийся Иосиф рассказал ей всё, и графиня сделала свои выводы. В прошедшие месяцы она ни на что не жаловалась Феличе, ни разу не упрекнула его в том, что слишком часто он бывал просто пьян. Но это ночное похождение вывело её из душевного равновесия. Перетти проигнорировал слова Юлии. Но, проходя к креслу, бросил все-таки мимолетный взгляд на себя — одежда и впрямь была помятой и пыльной. Он поморщился и тут же покивал каким-то своим мыслям, словно увиденное подтвердило какое-то его решение. Некоторое время синьор Невре сидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Когда же граф поднял взгляд, то удивился, что остался в комнате один. Вошел Иосиф, ответил на безмолвный вопрос:

— Она поехала прокатиться за городом. Я послал за ней человека.

— «Её светлость», Иосиф, а не «она».

Монах склонил голову, пряча усмешку. Это замечание уже стало традицией.

— Монсеньор, что делать с тем человеком из дома Морно?

— Пришли его сюда.

Перед Перетти предстал молодой мужчина. Дублет его сохранял еще некоторые следы роскоши, но был явно потрепан временем и поединками. Однако из-под простого темного плаща выглядывал эфес хорошего дорогого оружия.

— Как твое имя?

— Жерар Манфреди.

— Ты вор или наемник? — холодно поинтересовался Перетти.

— Учитывая обстоятельства нашей встречи, я мог бы задать тот же вопрос вам, синьор.

Кардинал усмехнулся.

— Почему ты не сбежал от, — Перетти замялся, думая как лучше обозначить Иосифа.

— От вашего монаха?! Потому что знаю, с кем свела меня судьба. А от судьбы я никогда не бегаю.

— Что ты делал в доме Морно ночью?

— Искал закладные на свои земли. Выкупить их у меня вряд ли получится.

— И ты решил обворовать женщину?!

— Только после того как она обокрала меня!

— М-м-м… Что ж, возможно судьба была не так уж не права в отношении тебя. Ступайте, синьор Манфреди, у меня будет для вас дело чуть позже.

После Перетти позвал к себе иезуита:

— Синьора Юлия еще не вернулась?

— Нет, монсеньор.

— Как только появится, скажи ей, что я хочу её видеть. И вот еще что… Я возвращаюсь в Рим.

— Слава Всевышнему!

— Иосиф, ты не понял… Кардинал Феличе Перетти возвращается в Рим. Отправь весточки моим друзьям в курии, пусть готовятся, сочиняют легенду. Например, мы были в плену у разбойника. И с Божьей помощью сейчас спаслись и вернулись под сень Святого престола. Чем невероятнее, тем лучше! Рассчитай моих молодцов, но скажи им, что его преосвященство нуждается в верных людях так же, как знаменитый Сарто. Казну на виллу Монтальто доставит синьор Манфреди. Проследи за этим особо тщательно.

— Разумно ли доверять этому ночному гостю? Манфреди никогда не были друзьями римских пап.

— Вот и проверим. Ты понял меня?

— Да, монсеньор.

Юлия вернулась лишь вечером. На её лице, разгоряченном быстрой ездой, отражалась скрытая радость. Она была красива в мужском костюме, с подобранными волосами. На Перетти она не обратила внимания, не заметила его в полумраке комнаты, через которую прошла к себе. Вскоре Феличе сам вошел к ней. Впервые за год он был облачен в кардинальскую мантию. Он окинул взглядом покои графини, убедился, что она еще не заметила обновку.

— Я изменил планы. Мы возвращаемся в Рим. Ты поедешь в этом платье, — Перетти отодвинул ширму.

— Тебе нравится, — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес он.

— Ты в этом так уверен, что я не могу отказаться. Но зачем тебе в Рим? Тебе надоело жить? Ты забыл, что твой друг Каррера многое отдаст, чтобы увидеть тебя… на улице. А ты сам лезешь ему в руки!

Кардинал мрачнел с каждым словом:

— Ты думаешь, я не знаю этого?

— Что ты собираешься делать? — в голосе Юлии прозвучали нотки тревоги.

— Тебе достаточно будет знать, что я не собираюсь заниматься там составлением букетов!

— Когда ты не хочешь мне чего-то сказать, это всегда означает, что или ты совершишь преступление, или… ты хочешь поссориться, — она обиделась, но постаралась скрыть это.

— Разве вернуться в Рим означает совершить преступление?! И потом, поверь, я подготовлю почву.

Тут на лице женщины отразилась какая-то догадка. В следующее мгновение глаза наполнились злыми слезами:

— Уж не для этого ли ты бегал ночью к Виктории! Она тоже сегодня приказала собирать вещи! Можешь мчаться за ней! Но без меня! — сорвалась графиня.

Перетти, уже протянувший руки, чтобы обнять её, отшатнулся.

— Вот как?! — его лицо исказилось то ли от гнева, то ли от досады.

Через мгновение кардинал вышел, хлопнув дверью.

Наутро, уже готовый к отъезду, кардинал не обнаружил в доме Юлию. Выругавшись, он дал сигнал трогать.

---

* Быть по сему. Конец. (лат.)

Через несколько недель его высокопреосвященство Феличе Перетти прибыл в Вечный город. На столе в своем доме Перетти обнаружил записку: «Кардинал, ты зря приехал в Рим». Однако на следующий же день он появился в курии, чтобы самому убедиться в справедливости уверений брата Иосифа — его ждали. Хотя часть бывших соратников предпочла соблюсти нейтралитет, нашлись и те, кто открыто выразил свою радость по поводу его возвращения. Папа Климент не сомневался, что Перетти приехал в Рим не смиренным просителем. Но сдавать свои позиции и делиться властью бывший протеже Сикста не собирался. А потому кардиналу было чего опасаться.

Однажды Феличе увидел в Ватикане Викторию, шедшую по двору к семинарии. Он дождался, когда женщина выйдет, и направился ей навстречу. Увидев Перетти, Виктория опустилась в легком реверансе, даже приложилась к перстню. Но эти знаки почтения не обманули кардинала, в его голове вновь звучало её презрительное: «Проводите».

— Кого-то навещали, сударыня?

— Одного юношу. Он сирота, дальний родственник… Я принимаю некоторое участие в его судьбе, — Виктория чуть повела плечами, скрывая нежелание подробнее отвечать кардиналу.

Перетти с усмешкой кивнул, и графиня почувствовала, как некстати её лицо заливается краской.

— Не тот ли это юноша, о котором вы просили меня однажды? И папа Сикст тогда даже издал буллу, которая давала этому мальчику, м-м, Сержу, кажется, вашу фамилию — Бюсси — и место в семинарии?

— Вы правы, ваше высокопреосвященство, — Виктории стоило большого труда изобразить благодарную улыбку в ответ.

— Тогда, можно сказать, что мы оба принимаем участие в его судьбе. А как ваша дочь?

Казалось, кардинал искренне заинтересован ответом Виктории, но именно этот интерес и заставил похолодеть её пальчики от страха.

— Благодарю, хорошо. Подрастает.

Всей душой графиня желала сейчас уйти от этого человека, но на лице была лишь учтивая улыбка и ни тени былой дерзости. Виктория не хотела сейчас дразнить Перетти.

— Папа уже видел её? — это было произнесено всё тем же тоном заинтересованного друга, без иронии.

Виктория немного смутилась, но ответила:

— Простите, но разве это так важно?

— Вы же знаете, что ваша судьба, а значит и судьба... ваших детей, крайне меня заботит. Но вы, кажется, торопитесь. Позвольте, я провожу вас.

— Не стоит,— нервно вскрикнула графиня, но тут же постаралась взять себя в руки и проговорила более спокойно, — ваше преосвященство. Я хотела еще заехать к ювелиру и навестить друзей.

— Своих или Карреры?

— Общих, — и Виктория, прямо взглянув на кардинала, улыбнулась так, что у Перетти не осталось и тени сомнения — под учтивостью скрывалась уверенность в своих силах. Кроме того, Перетти понял, что графиня прекрасно осведомлена о том, что Его Святейшество уже дважды отказал кардиналу в аудиенции, и, более того, не раз вполне убедительно указал бывшему патрону его нынешнее место.

— Что же, ступайте, синьора Морно. Желаю приятно провести время, — кардинал чуть склонил голову и направился к себе.

Через несколько шагов он остановился, обернулся и продолжил путь только тогда, когда отъехала карета графини. Ему было жаль её, но это была последняя возможность. Каррера действительно любит эту женщину и свою дочь.

Виктория уже из окна кареты заметила, что Перетти не ушел. Графиня почувствовала, что должна сегодня обязательно встретиться с Франческо.

Ближе к вечеру служка провел Викторию Морно в апартаменты папы Климента. Франческо был заметно взволнован:

— Как долго мы не виделись. Сегодня самый счастливый день.

Каррера протянул руки, желая обнять графиню. Виктория, приветствуя Папу, опустилась в глубоком поклоне. Она боялась взглянуть на него и выдать свои чувства.

— Боюсь, что это ненадолго, Ваше Святейшество.

— Почему? — он взял её за руки и усадил рядом с собой. Не дождавшись ответа, осторожно касаясь, приподнял за подбородок её лицо к своему:

— Что случилось, Виктория?

Словно отвергнув последние сомнения, графиня на одном дыхании проговорила:

— Сегодня, после того как я поздравила Сержа с именинами и вышла из семинарии, меня встретил кардинал Перетти. Он спрашивал о Диане.

— Я видел, как вы разговаривали, — Климент помрачнел. Папа резко поднялся из кресла, куда только успел присесть, и прошелся по комнате.

— Этот человек вернулся уверенный, что будет действовать через меня. Но я не стану марионеткой ни в чьих руках. Тем более в его!

— Ваше Святейшество, — Виктория подошла к нему, положила руки на плечи, — Франческо, я боюсь за дочь… Ты же ещё не видел её. Она здесь, вели позвать Луизу с девочкой…

Когда служанка внесла малышку, Папа не сдержал радостной улыбки. Он взял на руки ребенка, всмотрелся в темные вишневые глаза. И тут до него дошел смысл слов Виктории.

— Почему ты боишься за дочь?

— Перетти… Он захочет заставить тебя… И наша дочь может стать для него инструментом. Знаешь, когда родилась Диана, лекарь сказал, что она совершенно здоровый ребенок и будет красавицей, советовал позаботиться о её будущем. Но Перетти… Я чувствую — он что-то недоброе задумал, — Виктория едва сдержала слезы.

— Не бойся! Для начала ему придется попробовать восстановить свое влияние в коллегии. А я не собираюсь этого допускать. Все будет хорошо, Виктория, — Климент задумался, глядя на дочь. Через несколько мгновений он поднял на графиню тяжелый взгляд:

— Возможно скоро мне удастся избавиться от этого человека.

— Спустись на землю, Франческо! — со слезами воскликнула Виктория. — Я боюсь его с того момента, как он забрался в мою спальню в Тиволи. Слава Богу, в постели была не я, и рядом были мои верные слуги.

Испугавшись громких голосов, девочка заплакала. Виктория подошла к Клименту, взяла ребенка из его рук.

— Прости, я не должна была тебя тревожить. Но я так хотела тебя увидеть, — женщина смотрела в глаза Клименту и, казалось, что-то искала в его взгляде.

Франческо откинулся на спинку стула. Виктория стояла перед ним с младенцем на руках — прекрасная, хрупкая, нуждающаяся в защите.

— Завтра ты придешь с дочерью сюда, и вы останетесь во дворце.

Тут Клименту пришлось отвлечься, в комнату постучали.

— Ваше Святейшество, прибыл кардинал Менголли.

— Проводи кардинала в кабинет, мы сейчас будем.

Когда дверь закрылась, Франческо подошел к Виктории, осторожно, чтобы не потревожить малышку, склонился к губам и после поцелуя проговорил тихо и уверенно:

— До завтра, любовь моя.

— До завтра, — так же тихо ответила Виктория и, уже отвернувшись, прошептала, — если не будет поздно.

Проходя по коридору, графиня заметила человека в дорожном плаще, из-под которого выглядывала алая мантия. Приглядевшись, Виктория узнала Бенвенуто. Молодой кардинал тоже узнал женщину и уже хотел окликнуть её, как туда же вышел Климент. Кардиналу пришлось опуститься на колено перед Святейшим. Воспользовавшись этим обстоятельством, графиня быстро покинула папскую резиденцию.

В это же время Перетти велел привести синьора Манфреди.

— Сударь, сегодня ночью вы возьмете отца Иосифа, его людей и отправитесь к графине де Морно. Мне нужен ребенок. С головы девочки не должен упасть и волос. С женщиной можете делать что хотите. Если со мной что-то случится, увезите ребенка на виллу в Сальвеццо.

— Но, монсеньор, это серьезное мероприятие. Необходимо тщательно подготовиться — лошади, деньги…

— Синьор Манфреди, я прекрасно это понимаю! Вот деньги, — Перетти выложил перед Жераром увесистый мешочек, — остальное доверяю вашей находчивости и воле Божьей. У меня нет времени на подготовку. Ступайте, и да пребудет с вами все небесное воинство.

Манфреди отправился готовиться к исполнению приказа. Когда Жерар выходил из дома, ему встретилась женщина в одежде простой горожанки. Она торопливо склонилась в поклоне — больше из желания скрыть лицо, чем из почтения. Манфреди успел заметить золотисто-медный локон, выбившийся из-под капюшона. Необычная простолюдинка, заходящая в дом прелата с парадного входа, показалась ему знакомой, но он не остановился, торопясь по своим делам.

Юлия вошла в палаццо и уже за порогом скинула капюшон с головы. Вставший было на ее пути слуга, склонил голову и отступил. Женщина поднялась в кабинет к Перетти и остановилась на пороге. Кардинал что-то писал за столом и, казалось, ничего не заметил. Юлия, бесшумно пройдя по пушистому ковру, опустилась в кресло. Она не нарушала молчания. Она ждала. Перетти закончил писать, накапал воска и запечатал письмо. После поднялся и отошел к окну.

— Зачем ты приехала?

На улице темнело. Было видно, что кардинал чего-то ждет.

— Я устала без тебя. Я боюсь за тебя. Мне плохо, — Юлия подошла и встала за его спиной, — мне очень плохо и… страшно.

— Чего же ты боишься? Ты могла бы уехать в Тулузу или… еще куда-нибудь и жить там.

Перетти повернулся к женщине. На лице его блуждали усталость и тревога, мысли витали где-то далеко.

— Ты ввязался в драку с человеком сильнее тебя. Ты обречен на поражение. Твоя мнительность заставила тебя это сделать!

Юлия знала, что это жестоко, но она хотела вывести его из оцепенения. Если ему нужно бороться, пусть он будет готов к этому. Она смотрела Феличе в глаза. Они словно были подернуты ледяной дымкой, будто он и не слышал слов графини. Ей же хотелось раскрыться, обнять его, защитить, поцеловать его усталые и такие родные глаза.

Вдруг кардинал повел головой, словно сторожевой пес на шорох, бросился к столу и стал сжигать бумаги. Та же участь постигла и недавно написанное послание. Через некоторое время за окном послышался шум подъехавшей кареты, голоса, и вот уже по первому этажу стучат тяжелые шаги.

Феличе схватил женщину за плечи:

— Юлия, это за мной. Беги. Здесь дверь, уходи, — и почти вытолкнул её, не успев даже поцеловать.

Она не сопротивлялась. Только оставаясь на свободе, Юлия могла помочь Перетти. Едва успела закрыться неприметная дверь за беглянкой, а в комнату уже вошли папские солдаты.

— Кардинал Перетти, следуйте за нами.

— По какому праву вы врываетесь, — начал было монсеньор, но его грубо оборвали.

— Мы здесь по приказу Его Святейшества, поэтому помолчите, кардинал. Вам еще предоставят возможность поговорить, — капитан нагловато усмехнулся.

Чтобы не провоцировать насилие, дальше Перетти подчинялся молча.

Ближе к полуночи Жерар Манфреди и брат Иосиф с несколькими бывшими членами отряда Сарто были у дома Бюсси-Морно. Жерар расставил людей, а сам с иезуитом перелез через стену.

— Отец Иосиф, я спущу корзину с ребенком вниз.

Монах встал спиной к стене, помог подельнику взобраться на балкон и затих…

Манфреди уже прикрепил корзину к крюку на веревке, а монах приготовился принять груз, когда оба одновременно почувствовали у шеи холод стали. Их ждали! Иосиф еще успел свистом подать сигнал своим людям, за что поплатился тяжелым ударом по голове. Наверху Манфреди скрутили двое дюжих слуг:

— Милейший, пройдемте-ка с нами. Вам понравится, не сомневайтесь.

Их провели в подвал дома, где заперли по разным клетушкам. Вскоре в каморку Жерара пришла сама Виктория и трое доверенных слуг. Манфреди, не скрывая удивления, осмотрел её наряд — графиня пожаловала в камзоле, штанах и мягких сапогах.

— Синьор Манфреди, помнится, мы однажды не завершили один наш разговор.

Слуга буквально вложил в руку Жерара шпагу.

— На чем мы тогда остановились? На моем отказе?

— Ошибаетесь, сударыня, — голос мужчины сбился. — На том, что если бы вы были мужчиной, я убил бы вас.

— М-м, так может быть попытаетесь теперь? — Виктория холодно, надменно оглядела его.

Манфреди вдруг улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой:

— Бог мой, графиня, как вы прекрасны сейчас, — и он бросил шпагу к её ногам. — Я сдаюсь на милость победителя… победительницы.

К концу фразы обаятельная улыбка превратилась в издевательски-злую. Виктория осталась бесстрастной:

— Не нужно бросаться оружием, барон.

— Синьора Морно, я просил вас не поминать моего титула до того, как я верну свою собственность! — взгляд Манфреди на мгновение ожесточился, но мужчина тут же вернул своему лицу безмятежно веселое выражение.

— Свою собственность?! У вас более нет собственности. Уверена, вам не удастся в срок оплатить закладные, а потому… Возьмите шпагу, сударь!

Жерар взвесил в руках вновь поданное ему оружие:

— У вас плохо сбалансировано оружие, Виктория. Так клинок кажется тяжелее…

Продолжить барон не успел, Виктория сделала резкий выпад, и ему пришлось занять оборонительную позицию.

— К бою! — Виктория на самом деле была в гневе, как любая мать, защищающая свое дитя. В эти минуты она действительно была прекрасна, её глаза сверкали яростью и жаждой крови.

— Итак, вас послал… Ну же, отвечайте! — и вновь звон металла.

— Вы же знаете, Виктория, я всегда бьюсь молча.

Манфреди проскользнул под рукой графини, развернул кисть, и шпага Виктории оказалась на полу. Мужчина замер на месте:

— Вы хорошо запомнили положение ног при этом финте?

— Пожалуй. Вы прекрасный учитель, барон. Но вы не ответили на вопрос… Хотя это ни к чему! Я знаю ответ! Вы с Перетти стоите друг друга.

Виктория подняла оружие и повторила атаку.

— Синьора, запомните, тот, кто знает удар, знает и защиту от него. И вообще никогда не повторяйтесь.

Жерар провел серию атак и под конец силой инерции движения своего тела буквально выдернул шпагу из рук графини.

— А здесь главное не потерять равновесие.

Виктория, сжав зубы, подняла оружие. И они вновь сошлись в фехтовальном танце. Вдруг, рискуя нанизать себя на шпагу графини, Жерар подался к ней и, одновременно указав в угол, воскликнул:

— Крыса!

Виктория тонко взвизгнула и тотчас обнаружила себя прижатой к стене. А Манфреди прошептал, склоняясь к её ушку:

— Виктория, никогда не отвлекайтесь. Это может стоить вам… чести.

На выручку к госпоже подоспел Арно. На затылок графа опустилась рукоять кинжала, и мир померк. Когда Жерар очнулся, в каморке никого не было, но на небольшом столе стояла бутыль вина.

Утром следующего дня графиня Морно пришла к Клименту. Дома она потратила немало времени, выбирая наряд. В конце концов, остановилась на бархатном темно-бордовом платье и любимом рубиновом колье. К назначенному сроку она опоздала.

Папа встретил Викторию в личных покоях, на лице его были явственно заметны следы бессонной ночи.

— Наконец-то, а то я уже начал беспокоиться. Что-то произошло? Где дочь? — с каждым вопросом голос Климента все больше наполнялся тревогой.

Виктория же, напротив, выглядела совершенно спокойной.

— Диану ночью пытались похитить… какие-то проходимцы. Слава Богу, со мной были Арно и Сандр.

— Где Диана? — Франческо в несколько шагов пересек комнату и обнял женщину.

— Все в порядке, она здесь с Луизой.

Климентом овладел гнев:

— Негодяй! Когда он успел?! Вчера вечером я арестовал Перетти!

— Да?! А я думала, что он тоже был там, но успел унести ноги…

— Где там? И что значит, успел унести ноги? Виктория, расскажи мне все!

— Франческо, я хочу чего-нибудь выпить, и я очень проголодалась, — Виктория улыбнулась, желая успокоить мужчину.

— Хорошо. Диану сейчас устроят в ваших комнатах, а я прикажу подать на стол. Но ты должна мне все рассказать.

Уже сидя за обедом, графиня начала свой рассказ:

— Вчера, точнее, ночью, несколько человек пробрались в дом, в спальню, где спала Диана. Слуги вовремя заметили это… Вернее, мы ждали чего-то подобного, — при этих словах лицо Климента омрачилось еще больше. — Мы взяли двоих, когда они пытались спустить дочь в корзине вниз. Сейчас все в порядке.

— Ты… говоришь мне не всю правду, — Папа посмотрел в глаза Виктории. — Назови мне этих… проходимцев!

— Не кричи, пожалуйста, я очень устала. Один — отец Иосиф, а второго… Я не знаю как его… звали.

— Твои люди убили его?

— Не знаю… Наверно… Да. Его не найдут, не волнуйся.

Франческо надолго замолчал. После, что-то решив для себя, подошел к Виктории, за руки поднял её со стула и привлек к себе.

— Ступай к дочери, отдохни. Здесь вас никто не потревожит. Да, скажи только вот что — не знаешь ли ты, где скрывается Юлия? Мне сообщили, что она может быть в Риме. Мне нужна эта… синьора.

— Сестра в городе. Если ты захочешь пообщаться с монахом Перетти, он в подвале моего дома. Сандр выдаст его твоим людям. Только не пугайся его вида. Ты же понимаешь, и я, и мои люди были очень рассержены этим наглым вторжением.

— Боюсь, нам придется вернуть его Генералу, — вздохнул Франческо.

Виктория на несколько мгновений прижалась к нему всем телом, но сразу отступила и направилась в отведенные ей покои. Там графиня велела приготовить постель и, уложив дочь в колыбель подле себя, легла отдыхать. Лежа с закрытыми глазами, Виктория думала о том, что ей жаль отца Иосифа, а Манфреди никто не найдет — Арно прекрасный слуга, он будет осторожен. Скоро женщина заснула глубоким спокойным сном.

После того, как Юлия выбралась из дома Перетти, её охватила паника — она осталась одна, Манфреди исчез, отец Иосиф тоже, Перетти оказался в руках своего злейшего врага, и его нужно было спасать. Первым порывом было броситься к сестре. Юлия оказалась у дома Морно как раз вовремя, чтобы увидеть, как глупо попали в ловушку барон и монах. И она решила отложить визит к сестре.

Дождавшись утра, Юлия де Ла Платьер направилась в Ватикан. Пользуясь своим знанием глухих переходов дворца, она пробиралась в бывшие свои комнаты, не ожидая встретить здесь никого, кроме, пожалуй, Папы. Но встретила его слуг. Поскольку у графини не было желания разъяснять, что она здесь делает, Юлия постаралась увеличить расстояние между ними и собой. Вид быстро удаляющейся фигуры в камзоле вызвал у прислужников понтифика желание поймать незнакомца. Юлии удалось добраться до своей комнаты, нащупывая одновременно ключ, еще с давних времен висевший на цепочке на шее, отпереть дверь и закрыть её за собой. Осмотревшись, она замерла — на постели спала женщина. За дверью приближались шаги и голоса.

Виктория проснулась от плача ребенка, не заметив сестру, взяла Диану к себе. Прежде чем синьора Морно сказала хоть слово, Юлия шагнула из-за портьеры и упала на колени:

— Виктория, помоги мне, умоляю. Это гонятся за мной. Они не посмеют ворваться сюда… Несколько минут, я прошу только несколько минут…

Графиня Морно спокойно положила ребенка обратно в колыбель, накинула халат. После подошла к Юлии, помогла ей подняться и сесть в кресло:

— Что случилось?

В дверь забарабанили: «Откройте!»

Юлия резко поднялась:

— Только несколько минут… — она подошла к алькову, осторожно потянула за подсвечник на стене и шагнула в открывшуюся дверь. — Завтра в полдень я буду в церкви Санта-Лючия. Прошу, приходи туда. Только бы мне повезло.

Последние слова Юлия говорила уже для себя. Пройдя по узкому коридору, она оказалась в спальне Папы. Осторожно шагнув, женщина убедилась, что комната пуста. На кресле лежал светский костюм. Натянуть шляпу и накинуть плащ было делом нескольких секунд. Юлия вышла в другую дверь.

Виктория села на кровать, так и не успев понять, что происходит. Тревога подняла её на ноги, графиня подошла к окну, распахнула створки, встретив порыв свежего ветра. Тут дверь отлетела к стене, и в комнату вошел Климент.

— Синьора, нам доложили, что в вашей комнате посторонний! Объяснитесь.

Медленно обернувшись к Папе, Виктория прямо посмотрела на него. Её волосы развевались на ветру:

— Вы в чем-то подозреваете меня?

Климент опешил:

— Да.

Он прошелся по комнате, заметил щель от неплотно закрывшейся потайной двери.

— Так-то вы благодарите нас! Еще и используете тайны дворца. Здесь же ребенок! Не тот ли это был… проходимец, имя которого вы скрыли? — в глазах Франческо Карреры плескалась ярость.

Пришедшие с Папой стражники ретировались, оставив Его Святейшество наедине с Викторией. Графиня закрыла глаза, тяжело вздохнула:

— Вы не верите мне?! Здесь был не мужчина! — по её щекам полились слезы. — Нам с Дианой лучше уйти!

— Давайте, идите, только знайте, синьора, сегодня утром мы выпустили Перетти, — голос Климента, неожиданно высокий, выдавал едва сдерживаемую злость.

Виктория взяла на руки дочь и отвернулась. Её поникшие плечи вздрагивали.

Папа недоверчиво смотрел на женщину. Наконец, проглотив слезы, она заговорила:

— Тем разбойником был барон Манфреди. Он тоже в подвале моего дома.

— Кто был здесь? Ла Платьер? — уже мягче спросил Папа.

— Ты отпустил голубя, а здесь была голубка…

— Она угрожала вам?

— Нет. Нет, Франческо. Она была в отчаянии.

Мужчина заметно расслабился, вздохнул, даже чуть улыбнулся и протянул Виктории руки:

— Прости меня, но, пойми, когда мне сказали, что к тебе прошел мужчина… Я потерял голову.

— Она была в камзоле… — Виктория всхлипнула, и Франческо не выдержал — крепко прижал своих девочек к себе и склонился к губам графини.

Вот уже несколько дней кардинал Перетти сидел в подвале замка Сант-Анджело. Предполагая возможность подобного поворота, он, тем не менее, не ожидал, что его поместят в камеру одного из самых глубоких коридоров. Сырой ветер с Тибра, пропитанный миазмами, беспрепятственно задувал в зарешеченное окно; порой от запаха этих испарений начинало мутить. Мох, обосновавшийся на стене, сочился влагой. Но каменная скамья, покрытая тонким тюфяком, набитым сгнившей соломой, стояла именно у этой стены. Мягкие туфли на тонкой подошве и легкий плащ поверх сутаны не были серьезным препятствием для промозглого холода, царившего в камере. В первый день Перетти лишь презрительно усмехнулся, когда понял, что таким незамысловатым способом Климент задумал сломить его волю. После, кутаясь в отсыревшую ткань, кардинал сходил с ума от бешенства и злости. Из этой каменной могилы его не выводили даже на допросы. Неизвестный мужчина, представившийся следователем, предпочитал вести беседы о заговоре против Святейшего Отца здесь же. На его вопросы Перетти отвечал только тогда, когда можно было сказать короткое: «Нет». Иначе скулы сводило от желания сдержать дрожь.

Однако больше, чем холод и сырость, Феличе донимал доносящийся изредка то ли из коридора, то ли из окна женский плач. Тяжкое подозрение похлеще телесных лишений и нудных бестолковых допросов подавляло волю. В конце концов, он решился заговорить с надзирателем. И, когда тот пришел забрать посуду после скудной трапезы, Перетти задал прямой вопрос. Пожилой охранник замялся, но кардинал почувствовал, что он уходит от ответа не потому, что следует приказу. Тогда кардинал стянул с пальца кольцо с драгоценным камнем и повторил свой вопрос. На этот раз ответ не заставил себя ждать.

— Нет, — протянул тюремщик и сокрушенно покачал головой. — Это не та благородная синьора. Это синьорина Беатриче Ченчи. Бедняжка никак не хочет признаться в убийстве отца. Да простит ей Всевышний все прегрешения.

Охранник набожно перекрестился и вновь печально покачал головой. Перетти решил продолжить разговор.

— Но может она действительно не виновна?

— Да как же! Сам Святейший Отец утвердил вердикт. Да и брат ее с мачехой признались во всем.

— Ну, раз Святейший Отец сам утвердил, — Перетти понимающе кивнул. «Еще бы он не утвердил. Девчонка лишила его двухсот тысяч золотом откупных ежегодно… Но, слава Богу, это не она…»

— Друг мой, — обратился Перетти к надзирателю, когда тот собрался уходить, — принес бы ты мне жаровню.

Кардинал демонстративно покрутил на пальце оставшееся кольцо. Охранник сопроводил его жест долгим пристальным взглядом, облизнул губы, но отвернулся, проворчал:

— Не велено, — и вышел. Засов на двери тяжко скрипнул.

Однажды ночью Перетти очнулся от мутного сна из-за надсадного кашля. Промучившись до утра болью в груди и дождавшись очередного визита следователя, кардинал заявил, что не скажет больше ни слова никому, кроме Святого Отца. Ни угрозы, ни допросные уловки не смогли изменить его решения.

— Передайте папе Клименту, что отныне я буду говорить только с ним. Если только он, конечно, действительно хочет что-то узнать.

* * *

Папа уже трижды лично приходил беседовать с Перетти. Климент пытался добиться от кардинала признания и раскрытия заговора, но монсеньору удавалось свести разговор на совсем иную тему. Франческо Каррера всякий раз ловил себя на том, что говорит с Перетти о своем понтификате, как ученик с учителем, и страшно раздражался по этому поводу. В последний раз Перетти дошел до того, что позволил себе прямые обвинения в нечистоплотности Святого престола. Словно это он, Каррера, сидел в камере Сант-Анджело. И тогда раздражение прорвалось гневом. Но на это Перетти не смог ответить достойно — кардинала сломил приступ кашля.

Когда двери камеры открылись в очередной раз, кардинал решил, что Климент, после стычки во время последней встречи, решил перейти к более действенным способам убеждения. Феличе закрыл глаза и начал молиться. Однако кардиналу сообщили, что он свободен — Папа-де милостив — и волен идти на все четыре стороны, и что у ворот его ждет лошадь. Уже на выходе из замка кардинала догнал приказ явиться на следующий день в курию. Перетти был удивлен скорым развитием событий. Он намеренно провоцировал Карреру и ожидал, что Папа форсирует разбирательство его дела. Перетти не ошибся в расчетах. Следующий поспешный шаг понтифика против неудобного прелата вызвал сплоченное сопротивление курии. И вот двери темницы распахнулись перед несправедливо обвиненным князем церкви.

На предоставленной ему старой грустной лошадке, спина которой лишь чудом не подламывалась под весом седока, кардинал подъехал к дому. Где-то теперь графиня? Где искать Юлию? Он должен её предупредить, что это, вероятнее всего, не конец, что она должна скрыться.

А Юлия была здесь же, в доме Перетти. Она пришла сюда в надежде узнать что-либо о Манфреди или об отце Иосифе. Услышав шум на улице и после — шаги по лестнице, графиня скрылась за портьерой. Перетти вошел в кабинет и устало опустился в кресло. Очень хотелось затопить камин, но слуг в доме не было, а у самого возиться с дровами и огнем сил недоставало.

— Феличе?! — раздался за его спиной голос Юлии.

Мгновенно, в одно движение Перетти вскочил и развернулся на звук. Она стояла перед ним белая, как мел.

— Юлия! Бог мой, — он шагнул к ней, обнял.

— Откуда ты? — она ткнулась лицом в его плечо. — О, я не то говорю… Ты свободен. Слава Богу!

Женщина осторожно поцеловала его губы и вдруг начала медленно опускаться на пол. Напряжение, поддерживавшее её силы, спало, а вместе с ним ушли и силы. Подхватив потерявшую сознание Юлию на руки, Перетти отнес её на постель и попытался привести в чувство. Едва склонившись над женщиной, кардинал почувствовал тупой удар по голове. Глаза отказались видеть, и он провалился в темноту. Когда Феличе очнулся, за окном было уже темно. Попытка движения вызвала глухой стон. Но сделав усилие над собой, Перетти поднялся с пола. «Юлия!» — молнией пронзила мозг мысль. Ощущая тошноту то ли от удара, то ли от страха, он осмотрел кабинет. Графини нигде не было. На постели лежала бумага. Перетти узнал руку Франческо Карреры: «Кардинал, надеемся в скором времени увидеть в вас верного и покорного нашей воле служителя Святого престола и Церкви».

* * *

Виктория прогуливалась в парке. Она вновь была в камзоле — фехтовала с Арно. Увидев её в окно, Климент спустился в парк.

— Как вы устроились? — в глазах Папы светились радость и довольство собой.

Виктория отослала Арно, приблизилась к Франческо, но обнять не решилась — мало ли кто еще мог наблюдать за ними из окон дворца.

— Ваше Святейшество, у меня есть одна просьба… — и тише, — обещай, что выполнишь ее.

— О чем ты хочешь попросить?

Виктория была дивно хороша в мужской одежде, и Каррера откровенно любовался ею. Хотя все-таки еще больше он любил, когда эта женщина была рядом с ним вовсе без всякой одежды.

— Я хочу, чтобы меня не ограничивали в вине и мне… нужен лекарь.

— Прости, но это я распорядился по поводу вина. И в этом я прошу тебя быть послушной. А для чего тебе лекарь? — Папа не на шутку встревожился.

— Нет-нет, с Дианой все в порядке. Просто… А впрочем… Я хочу заняться живописью! Написать твой портрет. А насчет вина ты зря, но я слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Пойдем, я покажу тебе, что вышила для нашей малышки.

Они поднялись в комнаты Виктории.

— Показывай, рукодельница!

Виктория развернула перед Франческо крохотную белую рубашечку, целиком расшитую цветами и райскими птицами. Глаза Виктории зажглись огнем:

— Ну, как? — прошептала она.

Папа сначала поцеловал рубашку, потом ручки графини, а потом и её саму привлек к себе.

— Франческо, ты получил год назад мое письмо? — женщина положила руки ему на плечи, ей хотелось продлить этот момент близости, хотелось всегда быть с ним рядом, и чтобы он был рядом с ней.

— Да, и храню его до сих пор. А почему ты вдруг вспомнила о нем?

— Так… Хочешь заполучить Манфреди?

— Ха, ты еще не прикончила его?! Как же так?

— Мне жаль его, но сегодня в обед он умрет.

— А если я попрошу тебя передумать?

— Он очень зол на меня. Он будет искать моей смерти.

— Верни ему закладные на его земли…

— Нет! Это слишком малая плата за его… наглость!

— Он всего лишь хотел жениться на тебе…

— И прибрать к рукам мое имущество и свободу!

— Тише, тише, — Климент рассмеялся, потом посерьезнел и добавил, — смерть одного из Манфреди не в моих интересах сейчас.

— Хорошо. Вот моя брошь — она пароль для тех, кто его охраняет, и ключ от замка. Когда решишь его выпустить, воспользуйся этим.

Виктория подошла к буфету с вином, наполнила бокалы. Один протянула Франческо, другой залпом осушила сама.

— Франческо, я не сказала тебе главного… Вчера принесли воду с соком для Дианы. Там был яд. Я поняла это, потому что сама сначала попробовала. Поэтому сегодня нехорошо себя чувствую и просила о лекаре. Принес напиток монах, которого я раньше не видела. Потому и попробовала воду. Я потом искала его, но он пропал.

Виктория тяжело опустилась в кресло, закрыла лицо руками:

— Мы приносим тебе одни заботы. Лучше бы нас здесь не было!

— Виктория де Бюсси, не говори так! Одно тебе скажу совершенно точно — Перетти на этот раз не замешан.

Климент не стал говорить, что если бы было иначе, Диана была бы уже мертва, а может, и Виктория вместе с ней. От этой мысли у него самого похолодела спина.

— Здесь тебе нечего бояться! И не факт, что ты права. Твое недомогание может быть следствием и чего-то другого. Тем более мне удалось сделать так, что наш злейший враг будет беречь тебя и Диану как зеницу ока.

Виктория утерла слезы, подошла к Клименту и прижалась к его груди.

— Хорошо, Ваше Святейшество. Будь осторожен. Береги себя.

От Виктории Папа отправился на нижний этаж дальнего крыла дворца, туда, куда доставили Юлию де Ла Платьер графиню де Бельфор. Женщина к тому времени уже пришла в себя.

— В странном месте мы встретились, не так ли? Ну-да, вам не привыкать, — Климент, очевидно, был настроен благодушно.

Юлия, напротив, была не так дружелюбна. Слишком уж плохие воспоминания вызывали у нее подвалы прекрасного дворца. Поэтому она промолчала, лишь презрительно улыбнувшись.

— Признайтесь, не ожидали от меня подобного…

— Отчего же… Я помню, что однажды вы уже предали меня, поклявшись сначала в любви.

Климент поджал губы и продолжал уже гораздо менее доброжелательно:

— Вы понимаете, почему здесь оказались?

— Я надеюсь, вы объясните это мне, — её голос был слаб, но в нем звучала плохо скрываемая злость.

— Извольте. Наш общий знакомый стал непозволительно дерзок. Мне нужно было сдерживающее средство. И потом, как он любил повторять — я сдал выпускной экзамен и, кажется, на высший балл.

В комнату-камеру принесли блюдо с едой и кувшин.

— Подкрепитесь, синьора, вам понадобятся силы.

Юлия была похожа на загнанного, но непокоренного зверя. Она тяжело дышала, а в глазах сверкало бешенство:

— Я презираю вас, Каррера! Вы не смогли справиться с Перетти и выбрали самого слабого! Трус!

Пощечина, которой она наградила Климента, показала ему, что её ручки не только нежны, но и сильны. Папа вдруг почувствовал, насколько тесен ворот шелковой сутаны, его плотно сжатые губы побелели от гнева. Наконец, ему удалось расцепить зубы:

— Справиться с Перетти? Да! Я не смог справиться, но не с Перетти, а с Римом!

Рот Климента исказился в издевательской усмешке:

— Хотя с Перетти я, похоже, все-таки справился. Он ведь так любит вас.

Юлия рассмеялась:

— Боюсь, вы жестоко ошиблись! Вы, оказывается, слишком плохо знаете Феличе Перетти… А теперь, позвольте мне остаться одной, я не желаю вас видеть, — графиня успокоилась, хотя горло все еще сжимала холодная рука ярости и …бессилия.

Климент сделал шаг к женщине, словно готов был ударить её, но взял себя в руки:

— Мы уйдем. Но как бы вам самой не пришлось звать нас. Мы умеем забывать людей, особенно старых знакомых.

К графине приставили старого глухонемого монах-шотландец. Климент исполнил обещание: едва поднявшись из подвала, Папа забыл о существовании Юлии де Ла Платьер. По крайней мере до тех пор, пока его не вынудят вспомнить о ней какие-нибудь обстоятельства.

Синьора Бельфор отлично знала, что это слово Каррера сдержит. Когда за ним закрылась дверь, она заплакала от злости, обиды и бессилия. А потом задумалась: графиня понимала, что её вряд ли решатся убить — «ссоры» с Перетти Климент не хотел, но её и не выпустят отсюда. Значит, или нужно бежать самой, или… Перетти будет искать её, наверное, но он связан самим существованием Юлии. Графиня металась по камере, как тигрица в клетке. В конце концов, синьора Бельфор решила подождать: должен же к ней кто-то приходить, кроме старого монаха, можно же придумать, как найти оружие получше ногтей и зубов! А на худой конец — перстень, её любимый перстень, всегда был на пальце.

* * *

В комнатах Виктории стоял нежный аромат роз. Сама хозяйка в легком лиловом платье лежала на широкой кровати и наблюдала, как Диана изо всех сил пытается подползти ближе к ней. Они обе были увлечены этим процессом, а потому пропустили появление Папы. Климент уже некоторое время наблюдал за своими девочками. Но если при взгляде на малышку глаза Святейшего улыбались, то взгляд, направленный на Викторию, был холоден. Накануне Франческо Каррера узнал, что синьора Морно часто проводит время со своим бывшим воспитанником — Бенвенуто ди Менголли кардиналом Монтальто, недавно вернувшимся в Город из поездки по своим приходам. И все бы ничего, Франческо и сам знал этого мальчика, но мальчик вырос в привлекательного юношу. Именно это, а вовсе не то, что кардинал Монтальто сын кардинала Перетти, беспокоило Климента.

— Вы, синьорина Диана, будете самой прекрасной дамой Рима, — Папа прошел в комнату, обернулся на Викторию, но улыбка вышла неискренней, — после вашей матери.

Виктория почувствовала отстраненность и даже какую-то враждебность Климента. Графиня порывисто поднялась с постели, подошла к мужчине:

— Сегодня у нашей принцессы маленький день рождения — Диане полгода…

Она пыталась заглянуть в глаза Франческо, но, в конце концов, просто приподнялась на носочки и потянулась к его губам. И Франческо не устоял, склонился в ответном движении и соединил их губы в поцелуе. Через несколько минут он подсевшим голосом прошептал ей в ушко:

— Позови служанку, пусть заберет Диану…

— Франческо, прости, ко мне вернулись мои особые дни…

— Но…

— Я же не кормлю нашу малышку. Простите, Ваше Святейшество.

Каррера, не скрывая усилия, взял себя в руки.

— Я хотела попросить вас… Не волнуйтесь, если сегодня меня не будет вечером здесь. Мне необходимо отлучиться, проверить, все ли в порядке в моем доме.

Огонек подозрения вновь зажегся в глазах Франческо:

— Хорошо. Вернешься утром?

— Ближе к обеду.

— Манфреди и монаха сегодня заберут из твоих подвалов.

Виктория встревожилась:

— Разве их до сих пор не забрали?

— Пока не успели.

Климент еще не знал, что Перетти, оправившись после удара, воспользовался отсутствием хозяйки и отправил своих людей пробраться в дом Виктории. Все произошло очень быстро, опыт в отряде Сарто не пропал даром. Через час барон Манфреди и отец Иосиф были за городом.

Уже собравшись уходить, Каррера обернулся с порога. Помолчал, потом проговорил:

— Нам доложили, что вы, синьора, проводите много времени с кардиналом Монтальто. В силу известных обстоятельств мы не советовали бы вам это делать.

Викторию словно обдало жаром. Она помолчала, осознавая брошенный упрек:

— … Но мы просто… — а потом воскликнула: — Нет, это невыносимо! Мы с Дианой должны уехать.

Вдруг Виктория почувствовала, как пол под ногами качнулся. Женщина поднесла руку к голове и оперлась на спинку стула. Папа с тревогой подался было к ней, но остановился. Справившись, графиня взяла на руки девочку и отошла к окну.

— Вы редко бываете со мной… Я не нужна вам. Мне то и дело говорят, что…

— Что… Продолжайте, синьора.

— Даже ваши монахи смеются надо мной. Я пустое место здесь, никто. Стоит мне выйти за порог, как я слышу смешки и шепотки за спиной… Мне говорят, что я очередная прихоть папы Климента. Что меня можно купить за пару монет.

Глаза Климента сузились: он-то хорошо знал, кто стоит за этой тихой травлей. А если и молодой Менголли заодно с отцом? Хотя Перетти и держал сына на отдалении, пока тот рос, сейчас ничто не мешает ему найти с ним общий язык, чтобы выставить Папу дураком. Но Франческо не собирался допускать, чтобы Виктория сомневалась в нем.

— Виктория де Бюсси, доказательство моих чувств к вам вы держите в своих руках. У нас всегда найдутся недруги и завистники. Не поддавайтесь им.

В своем кабинете Климент некоторое время метался в гневе из угла в угол. Он ненавидел себя за бессилие перед Перетти. Вот если бы… Но для этого необходимо убедить Юлию дать показания.

Синьора де Бельфор в темнице не скучала. Как догадывалась Юлия, а ей было с чем сравнивать, поместили ее в «привилегированную» камеру. Просторное, сухое помещение. Два высоких, хотя и очень узких, окна обращены во двор замка-крепости, и оттуда слышны шаги и команды караула. В самой камере — стол, табурет и деревянный лежак. В углу ширма прикрывает отхожее место. Когда дверь закрылась за охранником, Юлия повела головой, принюхиваясь, внимательно осмотрела пол: слава Всевышнему, крыс, похоже, здесь не было.

Печально улыбнувшись, синьора Бельфор подошла к окнам. В узкие щели можно было увидеть лишь глухую противоположную стену, а просунуть разве что руку, да и то Юлия подумала, что мускулистая рука Феличе застряла бы между камнями. Поразмыслив, графиня решила, что даже в таком месте необходимо обзавестись союзником. Охранником к ней был приставлен старый подслеповатый монах. Юлия понимала, что ее красоту и обаяние тот оценить не в силах, поэтому решила действовать иначе. Молитвы она помнила.

Монах видел, как много времени женщина проводит в беседах с Богом. Губы Юлии шептали слова, обращенные к Всевышнему, но думала она о другом. Графиня думала о Перетти. Почему ее схватили в его доме? Как и почему он оказался на свободе? Неужели… Она не хотела в это верить. Ей нужно было увидеть кого-то. Кого угодно, но не старика монаха. И Юлия рискнула. Из всего, что ей приносили на скудный обед, она пила только воду…

Силы оставляли ее. Поначалу женщина имитировала лихорадку, но вскоре болезнь и вправду овладела ею. Да, Юлия де Ла Платьер не скучала.

Когда дверь отворилась, графиня стояла на коленях. Длительное воздержание и слабость, полумрак и сырость помещения сделали свое дело: на бледном лице горели лихорадочные пятна и влажно блестели глаза. Восковые руки покоились на животе, поверх потрепанного платья, висевшего теперь на ее похудевшей за последние недели фигуре.

— Вы плохо выглядите, сударыня, — в голосе Климента сквозила ирония.

— Неужели?! Право, вы огорчаете меня. Я думала воздух подземелий мне на пользу… — ее голос прервался, она судорожно прижала руку к горлу, но овладела собой. — Что заставило вас вспомнить обо мне?

— Вы отказываетесь от еды, заболели вот…

Папа отослал всех, кто был за дверью и плотно закрыл ее.

Юлия настороженно молчала, прижавшись спиной к стене.

— Вы знаете, что в город вернулся ваш сын?

— Ну и что? — Юлия смотрела Каррере в глаза. — Мой сын… Он не принадлежит мне. Вы ему ближе, чем я.

— Тогда что же вас так встревожило?

— Это вам показалось. Если вы пришли только за этим, то лучше оставьте меня. Пришло время молитвы.

Своды подвала сотряс хохот Святого отца. Утирая слезы, выступившие от смеха, Климент приблизился к графине:

— Вам?! Молиться?!

— Да! И не вам этому удивляться!

В глазах мужчины зажегся недобрый огонек:

— Вы, верно, скучаете по Перетти…

— Это вас не касается.

— Ошибаетесь. Вам не следовало бы сердить меня, Юлия.

Он уже совсем близко подошел к женщине. Она напряглась, пальцы, сжатые в кулаки, побелели, но графиня не сделала ни одного движения.

— Ваше Святейшество, прошу вас, уйдите! Простите меня, я не хотела вас сердить… Уходите…

— Я не уйду! Однажды я уже выполнил подобную вашу просьбу. Теперь ваша очередь уступить.

Каррера всем телом подался вперед, к Юлии.

— Нет… Вы же видите, я больна… Оставьте меня, прошу вас.

— А если я скажу — «да!». Если я потребую…

В глазах женщины блеснула ярость:

— Я опозорю вас перед всей Европой! Я смогу это сделать!

— О, об этом уже позаботился Перетти! Так что Европой вы меня не напугаете, — Каррера усмехнулся — невесело, зло.

— Я возненавижу вас, сударь! Я отомщу! Мне терять нечего!

— Вам есть что терять! У вас — сын, любимый муж..чина. Итак, да? — Франческо подошел вплотную, оперся одной рукой на стену возле головы графини, второй, не касаясь, обрисовал контур груди женщины.

— У меня нет ни сына, ни мужа! Нет, нет, нет…

— Уверен, Перетти будет очень огорчен, когда я обнародую ваше письмо. Той же Европе будет любопытно узнать, кто такой Феличе Перетти… на самом деле!

— Нет! Я верила вам тогда! Вы не посмеете сделать это. Вам никто не поверит!

— Возможно, но я зароню зерно сомнения. И для, нет, не Европы — для Рима этого будет достаточно, чтобы стереть саму память о… самозванце! Да?

Юлия почувствовала, что слабеет:

— Нет. Ваш сан… Виктория… Отпустите меня, умоляю…

— Перетти вы не напоминали про сан…

— Оставьте меня. Я не люблю вас…

— А Париж вы любили?

— Да, я люблю его! — камера, мужчина перед ней — все поплыло в глазах Юлии.

— А его жителей? А своих мужей?

Она собрала последние силы. Юлия чувствовала дыхание Папы, видела его глаза, горящие сейчас только желанием уничтожить. Ей стало страшно:

— Я ненавижу вас!

— Всего лишь «да». За сына, за Перетти, за себя.

Франческо склонился еще ниже, прислушиваясь к ее горячечному шепоту.

— Нет, нет, нет… Не надо, оставьте меня.

Папа резко отстранился, прошелся по камере, открыл дверь и позвал монаха. Тот, предупрежденный заранее, появился сразу.

— Приказ об аресте кардинала Менголли за злоупотребления в аббатстве Сан-Мари.

Он помахал бумагой перед лицом Юлии:

— Или «да»?

Она смотрела ему в глаза с испепеляющей ненавистью:

— Если я скажу то, что вы хотите услышать, вы дадите мне слово никогда не трогать Бенвенуто?

— И вы поверите моему слову?

— У меня нет выбора…

— Иди, — бросил монаху Климент, не отводя взгляда от Юлии.

Когда дверь вновь закрылась:

— Итак?

Каррера напрягся в ожидании.

Юлия сжала зубы… Потом улыбнулась грустной и странной улыбкой. Ее губы дрожали:

— …Да… Да!

Франческо откинулся назад. Его глаза сияли. Это был вид победителя. Он рассмеялся:

— А теперь оставайтесь с этим «да» и ожидайте моего следующего визита!

Папа повернулся к выходу.

— О, нет! — казалось, что Юлия чудесным образом выздоровела, таким плавным и одновременно стремительным было ее движение. Она оказалась перед мужчиной. Ее руки скользнули по лицу, по волосам Франческо, он почувствовал ее дыхание на губах. Весь опыт обольщения, все свои навыки женщина вложила в эти прикосновения. Каррера ощутил ее губы на своих губах. Он коротко ответил, прикусив губы Юлии, и тут же оттолкнул графиню от себя:

— Прочь, потаскуха! Ты получишь меня только тогда, когда я этого захочу!

Юлии удалось удержаться на ногах. Она повела плечами, словно его руки, оттолкнувшие ее, все еще прикасались к ней, и ладонью утерла губы:

— За что ты мстишь мне? Ты ведь не только из-за Перетти держишь меня здесь. Уж не потому ли, что я предпочла слуге господина? — она рассмеялась, глядя ему прямо в лицо.

Франческо побелел от гнева.

— Не пытайся убедить себя в этом, — прошипел он, в два широких шага подойдя и нависнув над ней. — Если и были у меня какие-то фантазии о тебе, то только до того момента, как я встретил Викторию. А это, чтобы ты окончательно убедилась, что не права!

И рука Карреры опустилась в хлесткой пощечине на лицо женщины. После Папа стремительно покинул камеру пленницы. Уже в своих апартаментах, выпив бокал разбавленного вина, справившись с гневом, Климент понял, что за звук сопровождал его уход — Юлия упала без сознания. Сделав усилие над собой, эта женщина все же была ему нужна, Его Святейшество отправил к графине своего личного врача — Давида Лейзера.

Старый Лейзер пользовал уже не первого Святого Отца. Среди его пациентов было немало сильных мира. И всё благодаря неординарным познаниям и способностям в области сокровенного знания — медицины. Однако сам Давид выше всего ценил свое умение оставаться для всех только врачом. Именно это качество и позволило ему дожить до возраста почтенного еврея в Риме, в Ватикане.

Спустившись в подвал по личному распоряжению Папы, Давид беспрепятственно прошел к пленнице. В камере он нашел Юлию, лежащую все еще без сознания на полу. Первым делом он позвал охранника и с его помощью перенес пациентку на лежанку, а после стал приводить ее в чувство.

— Помогите мне… Если вы человек, во имя Бога помогите мне. Прошу вас, найдите кардинала Перетти, — голос женщины оборвался, когда она осознала, что перед ней личный лекарь Папы. Юлия похолодела от страха.

— Вы слишком плохо думаете о монсеньоре. Это вам от него. Он предвидел, что рано или поздно я увижу вас, — Лейзер протянул графине клочок бумаги, где рукой Перетти было написано: «Юлия, доверяй этому человеку».

— Передайте ему, что Папа не забыл о письме, которое я написала несколько лет назад. Там вся его жизнь… Вся… И еще — кардинала Менголли могут арестовать, — она говорила тихо и быстро. — Уходите. Торопитесь.

И графиня вновь потеряла сознание.

Исполнив долг врача, Давид вышел. Возле теперь уже спящей женщины он оставил небольшой сверток, в котором был сборный стилет — тоже подарок от Перетти.

Вернулся Лейзер на следующий день.

— Я по приказу Святого Отца.

И его снова пропустили к графине. Юлия была все так же слаба, но врача узнала.

— Я рада видеть вас, — она постаралась улыбнуться. — С чем вы пришли?

— Монсеньор Перетти выполнил одну м-м… просьбу папы Климента. Можно надеяться, что вы и ваш сын будете пока в безопасности. Я передам, чтобы вас лучше кормили. Бежать пока не удастся.

За время разговора Лейзер подготовил лекарство.

— Выпейте это, ваша светлость. Вы что-нибудь передадите?

— Нет… Впрочем, скажите кардиналу, что я люблю его.

Юлия не могла до конца поверить этому человеку. Кто мог поручиться, что он не ведет двойную игру? Записка Перетти — всего несколько слов, ее можно подделать. А кинжал — лишнее обвинение против нее и кардинала. Графиня выпила лекарство и после спросила:

— Что это?

— Это… особый настой трав, — Давид прищурился, усмехнувшись, — Сейчас вы уснете, а проснетесь почти здоровой. Только кушайте лучше! Иначе можете не дождаться освобождения, и монсеньор накажет старого больного еврея. Простите, я должен идти. Прощайте.

Врач быстро вышел.

Поначалу Юлия пыталась бороться с действием лекарства, но потом решила — будь что будет, и сдалась Морфею.

* * *

Изо дня в день Франческо Каррера слышал от Виктории горестные вздохи о том, что она и Диана мешают ему, что они ничего не значат для него. Лейзер докладывал, что здоровье графини Морно ухудшилось и воздух Рима ей вреден. В конце концов, Его Святейшество не выдержал и просто накричал на женщину, но этим только усугубил ситуацию. Пришлось идти мириться, потому что без нее было тоскливо и неуютно.

Виктория находилась в своих покоях вдвоем с дочерью. Девочка спала в колыбели, стоявшей в дальнем углу комнаты. Сама хозяйка молилась у маленького алтаря. Ей было плохо, но она была зла. Климент вошел тихо и некоторое время наблюдал за графиней. Потом он окликнул ее. Виктория не спеша обернулась, поднялась с колен, но тут же опустилась в глубоком реверансе.

— Ну, что это ты… — Каррера подошел к ней, поднял за руку и привлек к себе. — Прости меня… Я… был не в себе…Коллегия вновь противится мне. А тут еще Давид сказал, что ты больна…

Как только Виктория выпрямилась из поклона, сразу же отстранилась от него. Ее голос был холоден, но учтив:

— Что вы, Ваше Святейшество, это я прошу прощения, что привлекаю к себе столько вашего внимания.

— Виктория! Я же извинился.

— О, да. Это многое меняет.

Климент замолчал. Он почувствовал, как к горлу подкатывает раздражение, перед глазами всплыла картинка новой встречи Виктории с Менголли в саду. Вывод последовал неожиданный:

— Я думал, ты меня любишь. Я надеялся на это. Я ошибался?

— Люблю и поэтому не хочу быть помехой вам.

— Когда же ты поймешь, что не можешь мешать мне! Кто тебе внушает этот бред? Менголли?

— Мальчик ни при чем, Святой Отец, — Виктория постаралась, чтобы голос не дрогнул от беспокойства за воспитанника. — Просто… я скучаю без вас.

Последние слова, точнее их совершенно беззащитный тон, разоружили мужчину. Климент подошел к Виктории, привлек ее к себе:

— Я люблю тебя, понимаешь? Тебя и нашу малышку. Верь мне.

Виктория посмотрела ему в глаза — недоверие и любовь боролись в ее душе, а тело было охвачено жаром. Франческо покрыл ее лицо поцелуями, но тут же внимательнее посмотрел на нее:

— Ты вся горишь. Я пришлю к тебе Давида.

— Не надо. Я не верю этому еврею. Лучше побудьте вы со мной… С нами.

Обед Папа приказал подать в комнаты графини. Играя с малышкой и разговаривая обо всем, они провели вместе остаток дня.

— Я должен идти, у меня назначена встреча с Генералом.

Виктория ничего не сказала, только улыбнулась и кивнула головой.

Поцеловав своих девочек на прощание, Папа вышел. После он все же отправил к Виктории своего врача. Однако после окончания встречи с Генералом общества Иисуса Лейзер доложил, что не смог осмотреть синьору графиню, так как ее не было в апартаментах. От служанки Климент узнал, что Виктория ходила гулять в сад. «Снова. В такой час?! Ждала встречи?»

Когда Папа вышел из своей молельни, было уже за полночь, дворец спал. К Виктории идти… не имело смысла. Лейзер недвусмысленно сказал, что ее светлости необходимо беречь силы. И тогда перед мысленным взором Франческо встала Юлия де Ла Платьер. Каррера отбросил эти мысли, тряхнул головой, избавляясь от наваждения…

Но через некоторое время обнаружил себя идущим в сопровождении двух швейцарцев по пассетто* в направлении Сант-Анджело. Словно очнувшись от забытья, он остановился. А потом, едва не до крови закусив губу, продолжил путь к замку, а там к камере синьоры де Бельфор.

Юлия спала. Лекарства Лейзера возымели свое действие, но более этого — надежда, принесенная им со словами Перетти: «Я найду способ тебе помочь». Получив это послание, Юлия вновь стала принимать пищу и вино, внимательнее отнеслась к рекомендациям еврея. И теперь с ее лица сошла бледность, губы налились краской. А накануне по распоряжению всё того же Давида ей даже принесли пару ведер воды, и Юлия смогла ополоснуть волосы.

Не заботясь о тишине, Климент вошел в камеру. Но сон от давидовых трав был сильнее. Каррера спрыснул лицо пленницы водой из графина:

— Проснись.

Едва Юлия пришла в себя и разглядела посетителя, в ее глазах загорелась ненависть, а рука незаметно сжала рукоять кинжала, спрятанного в соломе тюфяка, служившего ей постелью.

— Вы опять здесь?! Что же привело вас на этот раз?

— Уже и не думал, что услышу от тебя столько глупых слов после всего…

— Заключение помутило мой разум.

— Как ты себя чувствуешь, дочь моя? — фальшиво-заботливо поинтересовался Каррера.

— Достаточно хорошо, чтобы найти силы сказать, как я вас презираю!

— Ну вот, снова за свое. А ведь это по моему приказу мой личный лекарь заботился о тебе. И, как я вижу, весьма успешно.

Климент прошелся по камере, сел на табурет. Юлия молчала, не сводя глаз с мужчины.

— А известно ли тебе, что кардинал Менголли влюблен в Викторию де Бюсси?

— И что же?! Если мой сын любит… мою сестру, это не значит, что я должна любить вас!

Юлия быстро устала от напряжения, дыхание участилось, начала кружиться голова, но глаза все также пристально наблюдали за Каррерой. Заметив ее состояние, Папа подошел ближе, взял за руку, пощупал пульс. Юлия едва вытерпела его прикосновение. Каррера порылся в складках своего одеяния и извлек небольшой пузырек. Вылил его содержимое в кружку с водой и вернулся к Юлии:

— Возьми, выпей. Не бойся, травить я тебя не собираюсь, — он улыбнулся.

— Действительно, этого мне не стоит бояться, — она горько усмехнулась и выпила предложенное. — Зачем, к тому же, делать это своими руками?!

Все ее чувства были напряжены до предела, в глазах застыл вопрос: «Когда же он уйдет?».

И словно в ответ:

— Я дождусь, пока тебе станет лучше. Через несколько минут ты почувствуешь себя полной сил…

Климент вновь улыбнулся, думая о том, что после окончания действия этого состава Юлия станет бессильной, как младенец. Женщина отвернулась к стене. В тишине шли минуты. Юлия закрыла глаза и ждала… Но чего? Об этом ей не хотелось даже думать.

— Как тебе мой врач? Совершенный специалист. Жаль, что еврей.

Графиня открыла глаза:

— Уйди, я прошу тебя… Почему тебе так нравится мучить меня? Ты, твои слуги — бесчувственнее камней, — в ее голосе звучало отчаяние.

Юлия пыталась понять: все ли о враче знает Климент.

— Мне не хотелось бы начинать снова тот же разговор. Ну, ты же была послушной пленницей. Ты уже сказала «да».

Каррера вновь хотел приблизиться к лежаку, к Юлии. Она резко села, прижавшись спиной к стене. По ее лицу потекли слезы. Тут графиня тяжело поднялась на ноги. Клинок кинжала тускло блеснул в сумраке камеры.

— Не подходи ко мне…

Каррера отпрянул:

— О, как это становится интересно…

Протянув руку к Юлии, Франческо двинулся вперед, внимательно следя за движениями женщины.

— Отдай это мне. Зачем тебе убивать меня? Тогда ты навечно останешься в этих стенах. Или тебя повесят. Просто отдай мне эту железку. Ну!

— Ели ты сделаешь еще хоть одно движение, тебе придется помолиться за мою душу!

Ее глаза горели диким огнем. Рука, сжимавшая оружие, не дрожала.

Папа рассмеялся:

— Хочешь зарезать себя?!

Говоря это, Климент продолжал мягкими шагами приближаться к Юлии:

— Отдай мне кинжал, женщина!

Она пристально следила за его передвижениями. В тот момент, когда он был уже на расстоянии вытянутой руки, лезвие блеснуло в воздухе. Женщина была слишком слаба, ее рука дрогнула, и клинок скользнул по ребрам. Однако кровь мгновенно залила одежду. Каррера выругался, выдернул из рук графини оружие.

— И чего ты добилась? — закричал он. — Через пару дней тебя поставят на ноги, и я снова приду. Глупо! Боже, как глупо.

Папа был в бешенстве. Но Юлия ничего не слышала. Она думала только о том, что не смогла даже убить себя. С ее губ слетели слова: «Господи, дай мне умереть»; и она погрузилась в темноту.

Прихватив с собой стилет, Климент покинул камеру. В чувство графиню приводил снова Лейзер:

— Ай-яй, как нехорошо… Зачем же так…

— Я его ненавижу… Давид, помогите мне умереть… Помогите…

Речь Юлии стала бессвязной, переходя в бред. Но даже в бреду ее не оставляла мысль о смерти.

— Что вы! Вас так любят. Я отвечаю за вашу жизнь не только перед Святым Отцом, но и перед его высокопреосвященством.

Продолжая причитать, врач напоил женщину успокаивающим и закончил перевязку.

— Постарайтесь скорее выздороветь. Вас пытаются освободить. А теперь спать, спать…

Юлия уснула.

 

*Пассетто (Passetto) — укрепленный коридор, соединяющий Ватикан с замком Сант-Анджело.

Ранним утром Его Святейшество потребовал к себе монсеньора Перетти. Он принял кардинала в личном студиоло, без свидетелей. Едва переступив порог Феличе почуял неладное. Каррера стоял в центре комнаты и зло смотрел на вошедшего, ожидая знаков почтения сану. Но кардинал и не подумал склонить голову. Тогда к его ногам упал кинжал. Перетти лишь опустил глаза на упавший предмет. Но разглядев его, он почувствовал, как загорелось от гнева лицо.

— Чья, ты думаешь, на нем кровь? — вкрадчиво поинтересовался Климент.

— Подозреваю, что, к сожалению, не твоя.

— Это ее кровь!

Захрустели сжатые кулаки, Перетти с трудом сквозь зубы прорычал:

— Что ты с ней сделал?

— Я?! Пока еще ничего! Она сама! Разве не для этого ты подкинул ей эту игрушку?! А это, — Каррера на мгновение отвернулся, взял со стола бумагу, — документ о лишении Менголли Миланской епархии и назначении его коадьютором в Риети. В кратчайшие сроки обеспечь его отъезд из города!

— Продолжаешь дарить подарки еретикам? Ты погубишь Рим!

— Не лицемерь! Не Рим тебя заботит, а юбка и плод греха, — Каррера как-то вдруг посерьезнел, справился с обуревавшей его злостью и тихо продолжил. — А Нас очень заботит вопрос — куда делся отъявленный разбойник Сарто. И Мы узнаем это. Очень скоро.

— Помнится, когда тебя избирали, тебе не хватало трех голосов. Теперь тебе может не хватить всей коллегии!

Климент рассмеялся:

— А тебе может не хватить одного человека… Одной прекрасной, о, поистине прекрасной, женщины. И еще, — он вновь обернулся к столу и теперь держал в руках пожелтевший от времени лист бумаги. — Право, тайна исповеди, конечно, священна. Но есть особые случаи. Это письмо Юлии де Ла Платьер к кардиналу Каррере о некоем Жане, слуге графа Тулузы и о Феличе Перетти.

Климент выдержал паузу.

— Итак? Скольких голосов мне не хватит в коллегии?

Лицо Перетти от бешенства пошло алыми пятнами:

— Я не советую тебе показываться где бы то ни было в одиночку.

— Интересно. Вполне в духе этого послания... Я прошу вас, кардинал, передать Джакомо Сарто, что за преступления много меньшие, чем его, люди отправлялись на виселицу. Можете идти, ваше преосвященство, возвращайтесь к своим обязанностям… библиотекаря. Да! Не хотите ли что-нибудь передать… Юлии? — вопрос застал Перетти уже на пороге.

Почти ничего не видя из-за пелены гнева, застившей глаза, кардинал обернулся:

— Передайте, чтобы в следующий раз использовала оружие по назначению, — Перетти вскинул голову, прочищая сознание от приступа ярости.

— Великолепно! Вы достойны друг друга. Ступайте.

Еще несколько мгновений мужчины мерились взглядами. Каждый понял, что предупрежден. Вернувшись на пару шагов, чтобы поднять с пола кинжал, Перетти развернулся так резко, что взметнулись полы мантии, и вышел из кабинета.

* * *

Виктория проснулась утром и почувствовала себя вполне здоровой. Она решила воспользоваться этим обстоятельством, поэтому после завтрака велела приготовить себе костюм для фехтования, собрать на прогулку Диану и позвать Арно. Вскоре они были в саду. Няня присматривала за малышкой, а графиня и Арно упражнялись со шпагами. Там ее и увидел Бенвенуто ди Менголли. Кардинал поспешил к Виктории. Молодой человек был счастлив встретить предмет своих вечерних и ночных дум. Еще никто кроме Папы и монсеньора Перетти не знал, что юноша в опале.

— Доброе утро, синьора Виктория. Наконец-то я смогу исполнить обещание и составить вам пару. Хотя бы и в этой одежде, — он не глядя протянул руку, ничуть не сомневаясь, что Арно отдаст ему оружие.

Почувствовав эфес, Бенвенуто махнул клинком, пробуя его вес и гибкость.

— Здравствуй, мой мальчик, — Виктория исподволь глянула на кардинала, так как знала, что это обращение его сердит, но зато ей позволяет удерживать дистанцию.

Графиня не ошиблась в своих ожиданиях — Бенвенуто поджал губы, но тут же в его глазах мелькнул огонек упрямства.

— Прошу, вставай. А то этот Арно ничего не может. Как твои дела?

— Я счастлив, что вижу вас. А кто учил вас фехтовать?

— Мой отец. А потом… в Испании это было одним из немногих моих занятий. Так, для поддержания духа.

— Прошу, начните вы, а то мне как-то неловко, — Бенвенуто улыбнулся.

Да так, что Виктория невольно засмотрелась на эту улыбку.

-… Да! Конечно, как желаешь…

Менголли отбил несколько ударов и сам ответил серией выпадов. А потом вдруг развернулся вокруг себя, и шпага графини оказалась на траве. Он тут же забеспокоился, не повредила ли женщина руку. Шагнув к Виктории, юноша оказался очень близко, взял ее ладонь в свою:

— Вы не пострадали?

— Все хорошо, — проговорила она, но руки не отняла.

Будучи намного выше Виктории, Бенвенуто склонил голову к ней, и графине показалось, что вот сейчас он ее поцелует. Но молодой кардинал стоял неподвижно. Только его пальцы, тонкие, ухоженные, но крепкие, переплелись с ее. Женщина почувствовала, что земля уходит из-под ног: то ли из-за болезни, то ли из-за…

— Вы стали взрослым, монсеньор Менголли.

— Хвала Всевышнему, вы наконец-то это увидели.

Виктория опустила взгляд и шагнула назад, подальше от юноши… нет, от молодого мужчины. Чтобы сгладить неловкость, проговорила бодрым голосом:

— Этот прием показался мне знакомым.

— Меня недавно ему научил один м-м… — Бенвенуто замялся, подбирая слово, — приятель отца.

— Жерар Манфреди.

— Вы знаете его?!

— Да. Мне знаком этот негодяй.

Менголли непонимающе нахмурился:

— Мне он показался вполне приличным человеком.

— Вместе с вашим отцом он недавно едва не украл мою дочь.

Кардинал досадливо закусил губу.

— Я уверен, отец не желает зла ни вашей малышке, ни вам. Это все… политика. Тем более теперь папа Климент удерживает в подвале мою мать.

«Мы квиты», — говорили посерьезневшие глаза молодого человека. Виктории подумалось, что сейчас он уйдет. И она сама удивилась, насколько это ее напугало. Поэтому графиня шагнула вновь навстречу Бенвенуто, примирительно положив руку на его грудь:

— Оставим этот разговор.

— С радостью. Но вы так бледны, синьора. Может быть, закончим с оружием и просто прогуляемся?

— Да, если можно.

Они отдали шпаги Арно, и графиня оперлась на руку кардинала. Тут из-за поворота показалась няня с девочкой на руках. Виктория улыбнулась:

— А вот и Дианочка.

— Синьорина, — Бенвенуто протянул руки к ребенку, одновременно оглядываясь на графиню, словно спрашивая разрешения. Виктория молча кивнула, а сама с интересом смотрела, что будет.

Няня передала девочку кардиналу. Диана сперва уперлась ручками в затянутую алым одеянием грудь незнакомца, внимательно посмотрела ему в лицо и… крепко ухватилась за черную эспаньолку кардинала.

— Ой, — от неожиданности воскликнул Менголли. А следом раздался на удивление дружный смех ребенка и мужчины. Освободившись от захвата, Бенвенуто на всю высоту своего роста поднял малышку, чем вызвал новый прилив веселого смеха. Виктория уже откровенно любовалась обоими.

Монсеньор вернул девочку няне и обратился к ее матери:

— Чудесный ребенок. Подстать вам, синьора Виктория.

— Это моя жизнь и единственная надежда. Еще… Но это не важно, — оговорившись, она смутилась.

Но Бенвенуто понял что-то свое из этой оговорки.

— Если бы вы только могли позволить себе подумать, как мне хочется стать вашей надеждой.

Он смутился своей горячности и опустил взгляд.

— Что? Посмотри мне в глаза! — вспомнив, что перед ней ее воспитанник, проговорила Виктория. И тут же пожалела о своем требовании. Бенвенуто поднял взгляд и открыто посмотрел на нее. Были в этом взгляде и страсть, и нежелание отступать, и готовность бороться за свое чувство к ней. Женщина будто обожглась об этот взгляд. Но еще надеясь, что ошиблась, спросила:

— Что такое, Бенвенуто? Если ты скажешь, тебе станет легче…

— Но я не хочу, чтобы мне стало легче! Я счастлив тем, что несу тяжесть любви. Любви к вам.

Виктория в самом деле надеялась, что он не скажет этого. Признание, произнесенное вслух, испугало ее:

— Монсеньор, я… стара для вас. И к тому же не хочу, чтобы вы пострадали.

— Не говорите так! Вы прекрасны. И… да, я люблю вас, — едва ли не с вызовом закончил он.

— Любовь — это ничто.

— Вы не можете так говорить! Только не вы. У вас ребенок — плод любви, — он махнул рукой вслед удалявшейся по дорожке женщине с девочкой. — Любовь — это все. Это когда природа ликует и сердце бьет как колокол Святой Марии!

Виктория улыбнулась, но как-то обреченно:

— Любовь может убивать.

— Любовь может делать счастливым!

— Монсеньор, будьте моим другом.

— И это все, на что мне позволено надеяться?! Хорошо, я буду другом. Но помните синьора, что я люблю вас.

— Несомненно, как брат и воспитанник, — из-за куста, с боковой тропинки вышел Папа.

И вот тут Бенвенуто ди Менголли показал, что не напрасно тратил время со своим Наставником — братом Иосифом. Мгновенно опустившись на колено в глубоком поклоне, кардинал четко проговорил:

— Точно так, Ваше Святейшество.

— Нам кажется, что вы уже порядком утомили синьору графиню. Ступайте в свой кабинет. Там вас уже давно ждут кое-какие бумаги, кардинал.

Климент дождался пока Менголли уйдет, посмотрел на женщину и, не сказав ни слова, направился к дворцу.

— Постой! — Виктория догнала его. — Что бы ты ни думал, для меня это было неожиданно, как и для тебя.

— Почему ты решила, что для меня это неожиданно?

Каррера был странно спокоен, но за этим спокойствием скрывалось то, что он был чертовски зол. Слишком свежи были воспоминания о разговоре с Перетти.

— Прости, я забыла, что тебе всегда известно больше, чем мне. У тебя уставший вид. Ты здоров?

— Да, Мы здоровы! Оставь Нас сейчас.

И Папа ускорил шаги.

Поднявшись к себе, графиня почувствовала головокружение и дурноту. Не дойдя до своих покоев, она упала в глубокий обморок. Волей случая Давид Лейзер, несший отвар трав для Дианы, нашел женщину.

* * *

Спустя некоторое время в подвале…

— Я не так давно беседовал с синьором Перетти. Он просил передать, чтобы вы в следующий раз использовали оружие по адресу.

И вдруг резко, требовательно:

— Кто передал вам кинжал?

Юлия молчала, насмешливо глядя на Папу.

— Я буду убивать по одному всех, кто общался с вами здесь, пока не узнаю кто передал вам оружие. Если вы будете молчать, жальче всех мне будет Давида.

Графиня вновь не произнесла ни слова, только губы изогнулись в презрительную гримасу.

Подождав с минуту, Климент хлопнул в ладоши. В глубокой тишине подвала это прозвучало как выстрел. Из-за двери послышался сдавленный крик.

— Кто передал кинжал?

Ее губы дрогнули:

— … ненавижу…

Раздался следующий хлопок, и тотчас за ним — стон бедняги старика-охранника.

— Кто передал кинжал?

Юлия поняла, если Каррера не блефует, следующим должен быть Лейзер. Это был ее единственный шанс — если она не угадает, то проиграет.

— Разве может человек умереть дважды?

— О чем вы?

— Но ведь меня охранял только старый монах-фанатик. Почему же он умирает дважды?

Постояв с минуту молча, Климент развернулся и вышел из камеры. Юлия только улыбнулась ему вслед. Папу сменил Давид Лейзер.

— Как вы себя чувствуете, синьора?

— Я не знаю благодарить вас или проклинать — я чувствую себя здоровой.

— Надеюсь, вы поблагодарите меня, если я скажу, что через два дня вас освободят.

— О, да! Я благодарна вам, синьор Лейзер.

— Давид, просто Давид, — врач улыбнулся своей странной улыбкой.

— Давид, Папа очень разозлился из-за этого кинжала, — Юлия гадала, знал ли он об опасности, висевшей над ним несколько минут назад.

— Да, и это очень грустно. Из-за меня погибли два невинных человека. А ведь я говорил монсеньору, что оружие — это не выход, — старый еврей покачал головой. — Но как вам удалось обмануть Климента?!

На мгновение Юлия окаменела от ужаса. Краска сошла с ее лица. Усилием воли она взяла себя в руки, непослушными губами прошептала:

— Значит, он не играл… Господи, прости меня… Давид, не спрашивайте меня об этом.

— Послезавтра вечером я скажу вам все. А теперь мне надо идти, ваша сестра тоже больна. И это не добавляет хорошего настроения Его Святейшеству.

— Что с ней? Откуда вы знаете?

— Я же врач. У нее лихорадка. Следствие напряжения чувств, — Лейзер вдруг умолк, как будто знал больше и решал сказать или нет. — Я бы сказал, что воздух Ватикана ей вредит.

— Почему же она все еще здесь? Передайте ей, что воздух Милана намного здоровее.

— Не уверен, что теперь это так… — и снова умолк словно на полуслове.

Но чуть погодя все же продолжил:

— Если она уедет, Папа обвинит в этом монсеньора. На днях Его Святейшество потребовал, чтобы синьор Перетти встретился с графиней де Бюсси и убедил ее, что в Риме ей самое место. Насколько мне известно, кардиналу пришлось использовать все свое красноречие.

Юлия живо представила, как Феличе Перетти по принуждению убеждает Викторию в том, в чем сам, мягко говоря, не уверен. Сердце сжалось от непонятного чувства, вместившего в себя и жалость, и боль, и гнев.

— А про Милан вы на редкость вовремя заметили… Папа лишил кардинала Менголли миланских приходов и, кроме того, выслал его из Рима.

Юлия закрыла лицо руками:

— Безумец… Каррера безумец, если так окончательно ссорится с Перетти.

— Ну, или наоборот. Монсеньору тоже следовало бы идти на уступки… Но я только врач, — Давид усмехнулся.

— Идите, си… Давид. Папа может заинтересоваться, почему вы так долго здесь задержались.

— Вы правы. Вот еще что, будьте готовы, Его Святейшество может прийти к вам сегодня ночью.

Юлия грустно улыбнулась:

— Я буду его ждать.

Виктория долго не приходила в себя. Мастер Лейзер испробовал все известные ему способы привести женщину в чувства и уже совсем было отчаялся, но тут в комнату вошел Бенвенуто ди Менголли. Не обратив внимания на врача, кардинал шагнул к постели графини:

— Синьора!

Он уже все знал о своей участи и сейчас, хотя и опасался появления Климента, больше боялся за Викторию и ее благополучие, а не за себя. Осторожно коснувшись лба женщины, кардинал стер пот своим платком. Именно в этот момент Виктория глубоко вздохнула и открыла глаза. Затуманенный слабостью взгляд сперва блуждал по потолку, после наткнулся на монсеньора. Заметив, что Виктория очнулась, Бенвенуто выпустил из руки ее пальцы и шагнул прочь от постели.

Давид внимательно посмотрел в спину молодого человека и покачал головой.

— Не беспокойтесь, ваше высокопреосвященство, синьора графиня поправится.

Даже не взглянув на еврея, кардинал быстро вышел из комнаты. Ему повезло — с Климентом он столкнулся лишь на лестнице, ведущей к покоям графини. Склонив голову, Менголли постарался побыстрее исчезнуть за поворотом. «Хорошо, что сегодня этот мальчишка уедет», — пронеслось в голове Карреры.

Переступив порог, Папа выпроводил врача из комнаты. Виктория лежала на высоко поднятых подушках. Увидев Франческо, неуверенно улыбнулась:

— Это ты… Хорошо, что ты пришел… Мне показалось здесь был мой племянник. Где я? Где Диана?

Она попробовала приподняться, но не смогла.

— Дочь перенесли в другую комнату, чтобы не мешала тебе отдыхать.

— Я хочу увидеть Диану!

Франческо расслышал истерическую нотку в голосе Виктории и решил удовлетворить эту просьбу.

Вскоре принесли девочку.

— Хорошая моя! — обрадовалась Виктория. Но тут же поинтересовалась:

— А куда же делся Бенвенуто? Я помню, что хотела ему что-то важное сказать… Позови его, Франческо.

Улыбка, вызванная улучшением состояния Виктории, сошла с лица Карреры:

— Зачем он тебе сейчас?

Виктория закрыла глаза от боли, попыталась вздохнуть, но боль перехватила и дыхание. Едва не чертыхнувшись, Каррера вышел позвать врача. После осмотра Давид решился на очень нелюбимую им процедуру — кровопускание.

Когда тяжелый запах крови немного выветрился, а Виктория снова открыла глаза, Папа сидел на стуле рядом с постелью.

— Ты еще любишь меня? — слабый голос был наполнен надеждой.

— Вики, перестань сомневаться во мне. И, прошу тебя, не смешивай папу Климента и Франческо Карреру.

Она нашла его руку рядом со своей:

— Я постараюсь. Но с кем я говорю сейчас? С Папой или с моим Франческо?

— С твоим Франческо! Ты единственная, кто теперь говорит с ним. А сейчас тебе пора спать, моя любовь. А то Давид распнет меня за то, что я не берегу тебя, — он улыбнулся, поднес ее руку к губам и прижался к ней, долго не желая отпускать.

Дождавшись пока Виктория уснет, Франческо покинул ее покои и направился к себе.

* * *

Еще во время славного «путешествия» по северо-итальянским землям Феличе Перетти посеял семена своего беспроигрышного, как он считал, возвращения в Вечный город. И вот, наконец, эти семена дали не только всходы, но и плоды. Кардинал получил известие о событии, в ожидании которого и вел все эти мелкие дразнящие, но ничего не значащие интриги вокруг Святого престола. Весь предварительный этап имел только одну цель — пошатнуть уверенность Климента в себе, довести его до состояния утраты контроля над собой, чтобы главное блюдо стало последним железным гвоздем в гроб его понтификата. И вот свершилось!

Кардинал Перетти вошел в кабинет Климента без доклада, даже без стука. Замер на пороге, разглядывая противника.

— Что вы здесь делаете? Мы вас не приглашали! — от неожиданности в голосе Франческо Карреры прозвучало больше тревоги, чем неприязни. Климент всмотрелся в лицо вошедшего и поспешил взять себя в руки:

— Впрочем, мы слушаем.

— Так-то лучше, — тихо проговорил Перетти, а после громче и тверже продолжил. — Я здесь, чтобы поздравить Ваше Святейшество… Ваша неумелая, недальновидная политика замирения с германскими еретиками привела к тому, что их отряды вторглись в Феррару, которую предыдущий понтификат с таким трудом привел под сень Святого престола! А после ваших, так называемых, переговоров, мы не вправе ожидать помощи ни от французского короля, ни от Милана, ни от Венеции.

Ни один мускул не дрогнул на лице Климента, но Перетти заметил, как задрожали его руки.

— Мы благодарим вас за столь усердное исполнение роли плохого гонца. В старину их, говорят, казнили, — Папа говорил медленно, задумчиво. — Но вдруг это только ваши страхи, которыми вы пытаетесь напугать и нас?

— Просто мои гонцы чуть проворнее ваших. А вот, кажется, и к вам поспело сообщение.

Перетти усмехнулся, когда в кабинет пропустили запыленного посланца. Климент вскрыл доставленный от феррарского архиепископа пакет. Информация кардинала подтвердилась.

— Ваши предложения? — Климент поднял тяжелый взгляд от бумаги на Перетти.

— Вы возвращаете мне должность частного секретаря в Коллегии, все епископии и бенефиции, отменяете последнее распоряжение в отношении кардинала ди Менголли и… освобождаете графиню де Бельфор. Я, в свою очередь, гарантирую, что найду способ спровадить врагов Святого престола с Папской земли.

Перетти замолчал, выжидательно глядя на Папу. Климент несколько минут сидел, опустив взгляд, и заговорил так же:

— Сожалею, но ваше предложение не удовлетворяет нас. Вы свободны, кардинал. Ступайте и помните, что Юлия жива, пока мы с вами остаемся друзьями.

Перетти показалось, что он ослышался — кардинал даже чуть мотнул головой, словно прогоняя наваждение.

— Тебе не справиться одному, Каррера! Поверь, у меня есть опыт…

— Поверить?! Тебе? — голос Климента стал холоден и резок. — Идите, Перетти. Если нам понадобится ваша помощь, мы известим вас.

Резко зазвучал колокольчик:

— Эй, там! Проводите его высокопреосвященство!

Но в ответ комната заполнилась кардиналами курии. Зазвучали голоса:

— Святой Отец, уступите испанцам…

Ропот перекрыл неожиданно сильный голос Климента:

— Господа кардиналы! Через три часа мы встретимся в курии. Идите! Нам нужно подумать.

— Мы думали, что нынешний папа Климент не пойдет по пути своего предшественника Климента и не захочет повторить Великий раскол.

Каррера поискал взглядом говорившего, но тот, видимо, стоял где-то за спиной Феличе.Понтифик перехватил взгляд кардинала-епископа:

— Кардинал Перетти, нам нужно поговорить.

Феличе удовлетворенно кивнул, исподволь переглянулся с соратниками. Те постепенно покинули кабинет Святейшего Отца. Они вновь остались вдвоем. Весь вид Перетти словно говорил: «Теперь ты видишь, кто здесь действительно имеет власть». Каррера нарушил молчание первым:

— Мы заключим соглашение... договор. Вы утихомириваете этих лютеран и свою... свору, я возвращаю Милан вашему сыну и Юлию вам.

— Ваше Святейшество забыли еще один пункт договора… Ко всему прочему я прошу добавить вашу дружбу, — неясно, было это издевкой или Перетти серьезен.

Но Франческо дернул головой так, словно получил пощечину. Кардинал отвернулся к окну, милостиво давая сопернику время прийти в себя. Тут открывался прекрасный вид на дорожки сада, по которым так любила гулять Виктория. Там внизу Перетти разглядел две фигуры. Это брат Иосиф и синьор Манфреди готовились исполнить еще один акт пьесы, которую разыгрывал Феличе.

Голос Карреры, сейчас глухой, напряженный, отвлек монсеньора от наблюдения происходящего за окном.

— Сколько времени вам нужно, чтобы решить проблему с еретиками в Ферраре?

Спрашивая это, Папа писал какую-то бумагу.

— Мне нужно две недели.

— Хорошо. Через две недели вы получите Милан и графиню.

Когда Перетти вышел, Папа написал еще несколько бумаг. Затем позвал своего ближайшего слугу — брата Антонио. Через несколько минут от ворот дворца разлетелись всадники.

Вернувшись в свой дом, Перетти обнаружил, что багаж Бенвенуто уже собран. Отец приказал сыну оставаться в городе, но не выходить из дома.

Через несколько часов Франческо, закончив основные дела, пожелал увидеться с Викторией. И был удивлен, не застав графиню в ее комнатах, в постели. Служанка сказала, что госпожа почувствовала себя хорошо и захотела пройтись по саду. Больше Викторию де Бюсси во дворце никто не видел.

* * *

К вечеру стало понятно, что Виктория исчезла не по своей воле. И тогда Климент решил, что любой ценой добьется от Юлии де Ла Платьер того, что ему нужно. С этим он и пришел в ее камеру.

— Как вы себя чувствуете, сударыня? Сейчас вам понадобятся силы…

— Интересное вступление из уст… палача.

— Вы, безусловно, опытны в этом вопросе. Но по моей инициативе вы ни с одним палачом еще не общались.

— Не боитесь, что я могу убить вас? Там, где оружие было один раз, оно может оказаться снова, — Юлия улыбнулась так, словно находилась в салоне и беседовала о последних новинках моды.

Она села на свое ложе, попыталась собрать и подвязать волосы. Поняв бесполезность своих попыток, графиня тряхнула головой, и золотисто-огненные локоны рассыпались по плечам. Каррера только усмехнулся этой женской уловке.

— Убить меня?! Уверяю, это не в ваших интересах. Перетти вас точно не поблагодарит сейчас за это.

Она посмотрела ему в глаза:

— Неужели у вас нет иного способа заставить меня говорить с вами, кроме имени кардинала? Как скучно и предсказуемо!

— Прошу покорно меня простить, — с сарказмом проговорил Каррера, — но вам придется сегодня услышать его имя… и не раз. Итак, к делу! Вы помните все аргументы в пользу своего послушания?

Юлия насторожилась:

— Мое письмо, арест кардинала ди Менголли и… Что же еще?

— Мне нужно, чтобы вы подписали это, — Каррера помахал в воздухе бумагой. — Подпишите и окажетесь на свободе.

— Что это? — графиня протянула руку за документом.

Но Папа не планировал отдавать его (не сочинять же еще раз, если упрямица порвет этот экземпляр):

— Это письменный рассказ о некоем господине Джакомо Сарто.

— Я не знаю никакого… Как вы сказали? Джакомо Сарто. Почему я должна это подписывать?!

Юлии не удалось скрыть охватившее ее волнение, и Папа вновь усмехнулся.

— Тем более! Вы его не знаете, он вас не знает. Его судьба вас не интересует. Зато подписав, вы выйдете отсюда. Неплохая цена за незнакомого человечка.

— Напротив, она слишком велика, чтобы быть истинной. К тому же я просто не хочу ничего подписывать.

Юлия откинулась назад и прижалась спиной к стене.

— Вы же понимаете, что я своего добьюсь. Не лучше ли сделать все полюбовно, не вынуждая применять силу?!

— Попробуйте! Но запомните, что шансы у вас будут уменьшаться с каждым ударом, — в ее глазах зажегся мрачный огонек. — Впрочем, если вы дадите мне прочесть эту бумагу…

— Я зачитаю.

И Климент прочел вслух рассказ, написанный от лица графини, где пересказывались все донесения с северо-итальянских земель о бесчинствах банды Сарто.

— Итак, что вы скажете теперь?

Папа не дочитал до конца, где графиня якобы называла подлинное имя предводителя разбойной шайки. Юлия опустила глаза и задумалась. Слишком хорошо знал Климент о деяниях Феличе-Джакомо, чтобы не знать подлинного имени.

— Нет, — не поднимая глаз, она покачала головой. — Это смертный приговор. Я не подпишу его.

— Но ведь вы не знаете этого Джакомо! — Каррера улыбнулся, едва сдерживая смех.

— Вас это не касается, — Юлия хотела любым способом закончить этот разговор. — Идите. Вы слишком много времени проводите здесь. Виктория будет ревновать. Я не подпишу эту бумагу!

— Виктория исчезла. Учитывая ее болезненное состояние, я уверен, что не по собственной воле. А по воле… нашего общего знакомого! — последние слова он почти прокричал. И Юлия поняла, что Каррера просто на грани самообладания. И все же:

— Нет. Уходите, — графиня так и не подняла глаз.

Каррера тяжело перевел дыхание, он так устал изощряться в софистике, он так ненавидел… Папа стукнул кулаком в дверь. В ответ на стук в камеру вошли двое.

— Приступайте.

Юлия сжала зубы. Потом расслабилась и тихо, так чтобы слышал только Климент, проговорила:

— Ты — грязный, низкий мужлан. Ты и способен только бить женщин. Можешь приказать убить меня, но ничего не добьешься.

Приблизившись к ней вплотную, разъяренный понтифик прошипел:

— Бить тебя?! Не-ет, у тебя другая слабость… Та, что ты считаешь своим преимуществом. Вот через эту слабость я и добьюсь от тебя того, что мне нужно.

Юлия постаралась отстраниться, обхватив себя руками, чтобы унять дрожь.

Лицо Климента исказилось в гримасе отвращения:

— Они сделают тебя сговорчивей. Приступайте!

Юлия замолчала. Слишком хорошо она знала, что могут дознаватели инквизиции. Ее взгляд был прикован к лицу Франческо Карреры, ставшему жестким, отстраненным. На висках и лбу женщины выступил холодный пот.

Каррера прекрасно видел ее состояние, но еще надеялся, что обойдется без особых мер убеждения.

— Последний раз спрашиваю: свобода или…

Она лишь медленно покачала головой. Папа вышел из камеры, оставляя пленницу на попечение мастеров.

Когда Его Святейшество вернулся, ему сообщили, что состав, который Юлию заставили выпить в виде раствора и вдохнуть в виде порошка, начал действовать.

— Выйдите! — скомандовал своим подручным Папа.

Потом склонился к Юлии, сидящей на лежанке, внимательно всмотрелся в лицо. Женщина молчала. Ее огромные, как у кошки в темноте, зрачки остановились на Папе без всякого выражения. После она чуть качнулась из стороны в сторону и улыбнулась. Каррера облизнул губы и припомнил все, чему научил его один монах с Востока, который и привез рецепт этого снадобья. Он отступил к центру камеры, но продолжил смотреть прямо в глаза Юлии; голос его стал негромким, каким-то рокочущим:

— Тебе хорошо сейчас, да? Ты спокойна. Беспечна. Твои тревоги растворились. Небытие поглощает тебя…

Глаза женщины все более походили на бездонные колодцы. Она чуть покачивалась в такт размеренным словам мужчины. А тот постепенно ускорялся, улавливая ее ритм и подчиняя его своему темпу. Вдруг интонации изменились, звук обрел силу и плотность. Юлия замерла неподвижно, не имея ни сил, ни желания вырваться из плена заговора.

— Но что это алое перед тобой! Несчастная! Берегись! Сейчас ты окажешься в аду! Вот они, врата геенны огненной. Душа твоя томится ужасом. Вот звери рыкающие подходят к тебе все ближе и ближе… Беги! Спасайся! Беги, или они сожрут тебя!

Пот покрыл спину Карреры. В глазах заплясал огонек безумия, он и сам погружался в экстаз.

— Беги, несчастная, в рай. Ко мне!

Резкий протяжный крик ужаса взлетел под своды подвала, приведя Папу в чувство. Он увидел искаженное страхом лицо Юлии совсем близко от себя. Она прибежала, спасаясь от безжалостных чудовищ, под его защиту. Каррера тряхнул головой, возвращая себе чувство реальности. Принял в свои объятия женщину и продолжил говорить, но теперь уже прямо ей в ухо, одновременно лаская ее спину, ягодицы:

— Иди, иди ко мне. Я стану твоей защитой. Тебе будет хорошо. Вот, здесь рай. Но чего же ты еще хочешь? Любви и поцелуев… Жарких… Страстных… Глубоких… О, как горит твое тело от этого желания… Оно сводит тебя с ума…

Юлия приникла к мужчине всем телом, ее губы налились краской и приоткрылись. В ответ на очередную ласку рук Карреры из горла женщины послышался низкий грудной голос страсти.

— Подпиши это и ты получишь то, чего желаешь, — прошептал Франческо, отдаляясь от нее. Но оказалось непросто разомкнуть ее объятия. Папа резко дернулся, и Юлия не устояла на ослабевших ногах.

— Подпиши и я потушу этот пожар в твоем теле…

— Да… да…

Ее шепот, казалось, шел из самой глубины души, язык скользил по возбужденным губам. Движения женщины стали гибкими, как у дикого животного, платье соскользнуло с плеча. Она не стала даже вставать, так и поползла по полу к его ногам. Мужчина наклонился к ней, потянул платье с ее плеч еще ниже. Тело, сходящее с ума от желания, гибкими движениями само помогло освободить грудь. Он коснулся одной, огладил другую, сжал напряженные соски, вызвав сдавленный крик удовольствия. И выпрямился, отстраняясь. Сминая белые одеяния, она, все так же стоя на коленях, обхватила его чресла, бессвязным шепотом умоляя продолжить ласку.

— Подожди. Подпиши сначала. Вот здесь, милая…

Юлия не глядя подписала бумагу, на краткий миг сосредоточившись на этом действии. И, воспользовавшись моментом, поднялась рядом с Франческо. Сейчас, в тумане безумной похоти, для женщины важным осталось только одно: тот, кто стоит перед ней — мужчина, и он способен дать ей то, в чем нуждается ее тело. Папа чувствовал ее дыхание, видел, как трепещут крылья носа, как ярко сверкают между алых губ зубки. Золотистый локон прилип к влажному лбу затейливым завитком. Она была красива — ужасной, дикой красотой. Каррера почувствовал, как его самого охватывает острое желание, но тут же в голове набатом прозвучал голос монаха: «Если испробуешь этой любви, продашь душу дьяволу!» И образ притягательной женщины сменился картинкой вавилонской блудницы. К горлу подкатила тошнота. Папа понял, что узрел Грех во всем его омерзительном виде.

— А теперь пойди прочь от меня, шлюха. Я устал.

Он отступил от Юлии… и еще на шаг дальше.

Но женщина хотела получить свое! Ее руки сплелись на шее мужчины. Ее грация, пылающие глаза и горячие губы — казалось, это была Женщина со всем ее умением подчинять и покорять.

— Нет, — отцепив руки графини, Папа направился к выходу.

Она сделала несколько шагов за ним. В ее глазах, теперь явно принявших зеленоватый оттенок, загорелась ярость. И снова ее руки сомкнулись на его шее, но теперь с неженской силой сдавливая ее. «О, Боже…» — пронеслось в голове Климента. Ему пришлось потратить немало сил, чтобы освободиться. Когда это удалось, Папа оттолкнул женщину от себя так, что она упала, и наконец-то вышел. Вспышка ярости и падение вызвали новый прилив нестерпимого жара. Юлию скрутило на полу, тело забилось в спазмах, и визг неудовлетворенного желания разорвал тишину. Графиня потеряла сознание.

Вернувшись, Каррера велел не беспокоить и удалился в молельню. Он чувствовал себя совершенно измотанным. А если бы он поддался искушению? Франческо вспомнил глаза Юлии и содрогнулся.

Зато теперь у него в руках то, что можно противопоставить Перетти и его кучке кардиналов, и германским воякам на севере.

В этот день Виктории пришла почта от управляющего делами в ее владениях. Благодаря стараниям Лейзера ей удалось не только прочитать письма, но и продиктовать ответ, отдав распоряжение проверить состояние владений Манфреди, которые в скором времени должны были стать ее. Ближе к обеду графиня почувствовала себя в силах выйти в сад. Перед этим она написала короткую записку: «Будьте счастливы», и велела Арно передать ее монсеньору Монтальто. В саду графиня отослала служанку, а сама опустилась на скамью под пологом из цветущих кустов, подальше от суеты и людей.

Здесь ее и перехватили брат Иосиф, сейчас в неприметном темном камзоле и высоких сапогах, и барон Манфреди. Через несколько минут бесчувственная графиня де Бюсси ехала в карете в направлении пригорода. Уже за городом, ехавший с ней вместе Жерар привел женщину в чувство. Виктория тяжело вздохнула, открыла глаза и испуганно отпрянула от мужчины рядом:

— Это вы?! Где я? Барон, прикажите остановиться. Мне плохо, — она вновь закрыла глаза, но теперь от боли.

— Еще немного, и ваше желание будет выполнено, — равнодушно ответил Манфреди, даже не взглянув на нее.

Действительно, довольно скоро карета въехала в ворота на дорожку, ведущую к вилле. Манфреди на руках внес Викторию в дом и расположил на кровати в заранее подготовленной для гостьи комнате. Тут же у постели появился человек с манерами лекаря. Виктория посмотрела на него и тихо проговорила:

— Мне нужны следующие травы, — она перечислила необходимое, — молоко и…

Договорить она не успела, не хватило сил.

Лекарь усмехнулся, едва глянув на женщину.

— Нет уж, лечить вас, синьора, буду я, — и этими словами он взялся за дело.

Следом за каретой на виллу верхом приехал брат Иосиф. Первым делом переоделся в привычную сутану, а после направился навестить гостью.

Брат Иосиф вошел в комнату Виктории, неся кружку с горячим молоком.

— Здравствуй, Виктория. Тебе лучше? — приветливый дружеский голос не вязался с холодным внимательным взглядом. Монах хорошо помнил те дни, которые совсем недавно провел в доме графини де Бюсси. Особо глубокие следы общения с ее людьми все еще не сошли с тела.

— Немного. Только я ничего не понимаю.

— Лекарь Его Святейшества считает, что воздух Ватикана вредит твоему здоровью. Кардинал Перетти решил помочь тебе сменить обстановку, а то Папа в своем эгоизме никогда не позволил бы себе расстаться с тобой даже для твоей пользы. Несколько дней ты проведешь здесь. В доме и в саду ты свободна. Выпей молоко.

Виктория послушно выпила молоко и, прямо взглянув на монаха, спросила:

— Поэтому Папа попросил выкрасть меня?

Брат Иосиф рассмеялся:

— О, нет! Монсеньор решил сделать Его Святейшеству сюрприз. Да! Я приношу извинения за достаточно вольный способ приглашения погостить здесь.

— А моя дочь тоже гостит здесь? — синьора Морно в меру сил постаралась повторить интонации монаха.

— Увы, нет. Святой Отец был бы недоволен, если бы его лишили общества сразу двух очаровательных дам.

— Ну, да… Скажи, а кардинал Монтальто тоже тут?

— Нет. Почему тебя это интересует? — иезуит насторожился, но скрыл беспокойство за ехидной усмешкой.

— Мне надо знать. Он тоже с вами? — настойчиво повторила она свой вопрос.

— Сын должен следовать за отцом… Хотя так бывает не всегда, — Иосиф пристально посмотрел на нее. — Ты любишь этого мальчика?

Виктория смутилась прямому вопросу и промолчала. Монах заметил, как заалели щеки женщины и усмехнулся:

— Ну, что ты… Я же священник и могу исповедовать. Но, поверь, будет лучше, если ты не будешь говорить о Бенвенуто здесь… ни с кем.

— Пообещай, если он приедет, ты приведешь его ко мне. Пожалуйста, — мольба в ее взгляде могла бы растрогать и каменную скалу. Но перед Викторией был не камень, а иезуит.

— Прости, но я ничего не буду обещать. Тебе надо отдохнуть. Я приду позже.

Виктория закрыла глаза и проговорила сквозь сжатые до боли зубы:

— Лучше бы мне умереть.

— Ты устала и говоришь глупости. Подумай о детях, — брат Иосиф прикусил язык, проговорившись, что знает о сыне графини, но поспешил исправить оплошность, и Виктория, казалось, не заметила оговорки, — о Бенвенуто. Он умрет, если с тобой что-то случится… нехорошее. И Перетти не простит тебе этого.

Виктория была близка к истерике, страх и болезнь истощили ее силы:

— Я не хочу быть здесь! Я устала! Франческо предал меня! Я… — она попыталась встать.

— Не смей! — против сильных рук монаха она не смогла бороться.

Иосиф уложил ее обратно на подушки:

— Ты поправишься. Этот лекарь действует не сам. Его рецепты от Перетти, а значит, все будет хорошо, если ты будешь хорошо себя вести. Тебя ждет любовь. Папа, — она не увидела жестокую молнию в его глазах, а голос был по-прежнему добр, — любит тебя, Бенвенуто преклоняется перед тобой. Ты красива, очень красива…

Монах говорил успокаивающе, все тише и тише. Когда он поверил уже, что Виктория справилась с эмоциями, прозвучал ее гневный крик:

— Нет! Нет!

Брат Иосиф выругался про себя, затем сжал бьющуюся графиню в объятиях так, чтобы она не могла сопротивляться. Дождавшись когда она обессилено обмякла в его руках, он снова уложил женщину, но теперь сидел рядом. Виктория отвернулась от монаха, по ее щекам текли слезы:

— Я не хочу…

Потом ее руки стали что-то искать на корсете под грудью. Иосиф заметил это движение и подозрительно присмотрелся, но, не заметив ничего необычного, решил, что это часть истерики. Через несколько минут Виктория проговорила почти спокойным голосом:

— Я хочу вина.

Убедившись, что гроза миновала, брат Иосиф поднялся и выглянул за дверь, чтобы приказать принести разбавленного вина. Вскоре требуемое доставили. Он сам наполнил бокал и подал его Виктории. Она принюхалась к содержимому, потом, сдвинув камень на перстне, всыпала в вино порошок. Однако выпить не успела — резким движением иезуит выбил бокал из руки женщины.

— В этом доме ты будешь пить только то, что тебе предлагают. Отдай мне перстень.

— Не бойся, там больше ничего нет, — она снова сдвинула камень и показала пустую выемку. — Это было противоядие. Я принимаю его каждый день.

— Извини, но я повторю — ты будешь пить и есть только то, что тебе предложат.

В этот момент раздался стук в дверь, следом вошла женщина. Монах кивнул ей и повернулся к Виктории:

— Она будет прислуживать тебе. Переоденься, твое платье в вине. И ложись отдыхать.

На этом брат Иосиф посчитал свою миссию исполненной и вышел.

Женщина осталась с Викторией в комнате.

— Вот настой, который ваша светлость велели приготовить. Вам сейчас подать его?

— Оставь его на столе и иди. Мне нужно платье!

— Простите, ваша светлость, но я никуда не уйду. Мне приказано не оставлять вас одну.

Виктория только досадливо поджала губы, но ей удалось тайком переложить кинжал, тонкий недлинный клинок в изящных ножнах, под подушку.

— Вот платье, — с поклоном проговорила служанка и заботливо добавила: — Выпейте свое лекарство…

— Это не пьют, дура! Пойди принеси мне фиалок!

Женщина коротко поклонилась и передала просьбу о цветах и испачканное платье охраннику за дверь.

Через некоторое время с букетиком каких-то голубых цветов вошел брат Иосиф. Только что он внимательно осмотрел платье Виктории и обнаружил интересную деталь покроя. И иезуит отлично знал что должно быть скрыто в этой детали. Но оружия там не было. Монах знаком отослал прислугу. Подошел к графине:

— Как ты?

Виктория молча пожала плечами одновременно смачивая в приготовленном настое полотенце, после она обтерла им лицо и руки. Это хорошо подействовало на нее.

— Тогда о важном. Где кинжал? — Иосиф пристально посмотрел ей в глаза. — Я получу его, даже если мне придется обыскать всю комнату и тебя.

Виктория вдруг весело рассмеялась:

— Окажи услугу — начни с меня!

Он оценил шутку, посмеялся, потом:

— Нет, я начну не с тебя. Я осмотрю комнату. Или ты сама мне его отдашь? Здесь никто не осмелится покуситься на твою жизнь или честь. Он слишком дорого заплатит за это. Тебе нечего бояться! А умереть я тебе не позволю. И не потому, что это угрожает Перетти, или Юлии, или Бенвенуто, а потому что это сделает Папу непредсказуемым, а значит опасным для Церкви. Надеюсь, теперь тебе понятны мои мотивы. Итак?

— Боже, какой человек веры стоит передо мной! Ты истинный сотоварищ Иисуса, брат Иосиф.

Он не отреагировал на издевку. Виктория подошла к изголовью постели:

— Вот кинжал, а ножны, — щелчок и ножны превратились в веер, — я оставлю себе.

Клинок упал к ногам монаха, брошенный рукой графини. Ни один мускул не дрогнул на лице Иосифа. Наклонившись, он поднял оружие, осмотрел его:

— Хорошая работа.

— Мне дорог этот кинжал. После… всего я хотела бы получить его обратно.

— После… будет видно, — не удержался все-таки от ответного выпада Иосиф. — Надеюсь, мы остаемся друзьями. Всего хорошего, Виктория!

Подчеркнуто вежливо улыбнувшись, брат Иосиф вышел. Его место тут же заняла служанка.

После обеда Виктория уснула в кресле у окна, а проснувшись к вечеру, почувствовала себя немного лучше. Графиня вышла в сад. Ее служанка следовала за госпожой по пятам. Синьора Морно долго думала о Клименте, о дочери, ей очень хотелось узнать где, в какой стороне от Рима она находится. Но поговорить было не с кем, не со служанкой же в самом деле. Виктория присела на скамейку, прикрыла глаза.

— Не правда ли прекрасный вечер, синьора де Бюсси, — раздался голос Жерара Манфреди за ее спиной.

Женщина вздрогнула от неожиданности:

— Боже, кто здесь?

— Что же вы не узнаете старых друзей?! — барон вышел вперед.

Виктория встала и направилась к дому:

— Простите, уже поздно и холодно.

— Я вас провожу. Вижу, наши лекарства пошли вам на пользу.

Она молча кивнула. Манфреди тоже помолчал, потом:

— У вас еще не угас интерес к фехтованию?

— Нет, — Виктория остановилась так резко, что шедший чуть позади барон едва не налетел на нее. — Вы прекрасный учитель. Если можно, то прямо сейчас.

Жерар опешил, а через мгновение рассмеялся:

— Нет-нет, вы еще не оправились от болезни и слабы.

Виктория пожала плечами и поспешно вошла в дом. Манфреди последовал за ней и расположился в смежной комнате. Вдруг он услышал звон разбитого стекла и крик женщины:

— Мне это надоело!

Барон, а следом и брат Иосиф оказались в спальне графини. Де Бюсси стояла у разбитой вазы и, указывая на служанку, продолжала возмущаться:

— Что она здесь делает? Почему меня не оставят в покое!

Монах остановился на пороге комнаты и улыбнулся, в то время как барон прошел к графине. Увидев это, Виктория взбеленилась еще больше:

— Вон отсюда! Оба! А ты, — к женщине, — принеси мне плед и фрукты.

Жерар, давно знавший Викторию, никогда доселе не видел ее такой, и теперь он гадал — играет графиня или серьезна. Барон вопросительно посмотрел на Иосифа.

— Выйдете, — сказал тот, обращаясь к барону и прислуге.

— Что за истерика вновь, мой друг? — иезуит не прошел, а словно прокрался вглубь комнаты.

В обращенных на него глазах горела ярость:

— Я не желаю более оставаться здесь! Вы не имеете права задерживать меня! Мне нужно к дочери!

В руках Виктории оказались ножны того злополучного кинжала.

— И что вам здесь не нравится? — иезуит вдруг сменил тон на отчужденно-учтивый.

— Всё! Абсолютно всё! Особенно ты и Манфреди!

Брат Иосиф спокойно расположился в кресле:

— Это не ответ. Вы же умная женщина. Причем, я не имею намерения льстить вам, донна Виктория.

— Вы снова за свое, святой отец.

— Поверьте, вы не задержитесь здесь надолго…

Закончить он не успел. В комнату Виктории отворилась дверь, и вошел кардинал Перетти:

— Прошу прощения за поздний визит, но в другое время никак.

Брат Иосиф удивился глухому сарказму, которым был наполнен голос монсеньора. Виктория тоже была удивлена визиту, но в глазах её, помимо воли, замерцали огоньки надежды на освобождение.

— Вот, приехал справиться о вашем здоровье, графиня.

— Спасибо, пока жива.

Иезуит, за годы изучивший своего патрона досконально, вновь получил повод изумиться: в ответ на реплику женщины на скулах кардинала сыграли желваки.

— Что вы, вам еще не время умирать, синьора Бюсси! Вам еще жить и жить. Надеюсь, с вами здесь хорошо обходились?

Задавая вопрос, Перетти глянул на монаха.

— Хорошо, но мне все равно не нравится, — с вызовом проговорила Виктория. Она уже рассталась с иллюзией надежды и теперь говорила с долей иронии.

— Когда я смогу уйти отсюда?

— О, об этом вам беспокоиться не нужно. Вас отсюда увезут.

— Когда?

— Неужели вам так наскучило наше общество?!

— Вы не поняли! Я хочу уехать вообще из Рима, из Италии.

— Вы уже уезжали, и у вас это не получилось.

— На этот раз я приложу больше усилий.

— Зачем?!

Кардинал устало опустился в кресло, вытянул ноги:

— Зачем уезжать от любимого человека?

— Но не от любящего, — шепотом произнесла Виктория и отвернулась.

— Брат Иосиф, оставьте нас… Синьора, вы знаете, что Бенвенуто влюблен в вас? Не как в свою воспитательницу, а как в женщину.

— Да, он нашел в себе силы признаться в этом открыто.

— И? Что вы скажете на это?

— Он мой племянник.

— Но вы далекие, очень далекие родственники, — проговорил кардинал, а сам подумал: «Если это вообще так».

— Вы хотите, чтобы я отказала ему и уговорила забыть о своем чувстве?

— Я никогда не сомневался в вашей сообразительности, — кардинал медленно кивнул.

— О первом можете не беспокоиться — я уже предложила остаться только друзьями. А со вторым… Бенвенуто всегда поступает по-своему.

Виктория заметила, что при последних словах Перетти не сдержал улыбки, в которой явно сквозила гордость за сына.

— Что ж, это уже хорошо. Отдыхайте, синьора Виктория. Утром меня здесь уже не будет, — Перетти поднялся.

Виктория вдруг вскинулась, будто испугалась его ухода:

— Нет, прошу вас, еще несколько минут побудьте со мной.

Феличе не скрывая изумления, посмотрел на женщину, которая однажды уже отвергла знаки его внимания. А Виктория словно вспомнила себя, свои былые чувства. Ее облик смягчился, порозовели щеки.

— Когда вы здесь, я уверена, что ничего не произойдет.

Кардинал улыбнулся:

— Но вам действительно нечего здесь бояться.

— Вы не правы… Я боюсь себя. И поверьте, на это есть основания.

— Мне кажется, вы давно не исповедовались, Виктория, поживая рядом со Святым отцом.

— Надеюсь, этого больше никогда не будет.

— Вот как…

Перетти скинул сутану, оставшись в белой сорочке, брюках и высоких сапогах. Стало понятно, что на виллу монсеньор прибыл верхом.

— Простите мне эту вольность, синьора, но я устал, — проговорил он, снимая скуфейку.

— Вы хозяин в этом доме.

— Я устал от церемоний, Виктория. Давайте присядем вместе.

— Монсеньор, позволено ли будет мне заметить…

— Говорите же…

— Вы чем-то удручены…

Кардинал низко опустил голову, опершись на подлокотник кресла, а потому Виктория не увидела сжатых от злости губ и неприятной гримасы на лице:

— Прочтите. Это я хочу разделить именно с вами, графиня.

И кардинал потянул Виктории небольшой лист бумаги, сложенный вчетверо, изрядно потрепанный, словно его не раз сминали и вновь расправляли. Виктория прочла: «Кардинал! Как ты думаешь, откуда Папа знает о маленьком шраме под правой грудью графини де Бельфор?»

Уронив записку из рук, женщина закрыла лицо:

— Боже, как это… гнусно.

— Мы с вами в некотором роде товарищи по несчастью, — он невесело и зло рассмеялся.

Женщина отняла руки от лица и внимательно посмотрела на прелата:

— Да, похоже, что так. Но не надо об этом, монсеньор, — Виктория прошлась по комнате, остановилась за спинкой кресла Перетти.

— Вы устали, синьор Перетти, — она подошла к мужчине и положила руки на его плечи, почувствовала его напряженность.

— Да, я устал, очень устал, Виктория, — Перетти накрыл ее руки своими и откинулся на спинку кресла.

Кардинал поднялся на ноги и оказался перед ней. Он смотрел на женщину и в его взгляде был вопрос. Но Виктория не смутилась, ответила таким же прямым взглядом.

— Помоги мне умереть, — она подалась к нему всем телом, прильнула, обняла, словно хотела опереться на крепкие мужские плечи. — Я богата, говорят, красива и счастлива, но на самом деле все это пустота.

— Одно слово и на сегодня я избавлю тебя от пустоты, — до того стоявший прямо, Перетти подался в ответном движении, сильные ладони легли на талию Виктории.

— Сегодня — это сегодня…

— Да, сегодня и более никогда.

Холодность его голоса отрезвила. Виктория вздрогнула как от удара:

— Уходи! — закричала и забилась, вырываясь из объятия.

Отступив от него, она наткнулась на стол, рука нащупала ножны. Щелчок, и появилось узкое как игла лезвие, до того скрытое в конструкции. Вся напускная томность слетела с Перетти в мгновение, молниеносный прыжок и Виктория обезоружена. Женщина, рыдая, упала на постель. Повертев интересную безделушку в руках, монсеньор усмехнулся и вышел. Уже во дворе, бросил ножны в руки брату Иосифу со словами:

— Вы плохие сторожа! Успокойте ее и продолжайте лечить.

Кардинал не остался на ночь, он сразу отбыл обратно в Рим.

Графиню происшествие вновь повергло в расстройство и уложило в постель.

Его Святейшество призвал к себе монсеньора Перетти. Через своих посыльных Климент уже узнал, что продвижение врага в феррарских землях остановлено, и решил, что угроза миновала. Этот момент он счел благоприятным для того, чтобы расправиться с мятежным кардиналом.

Разложив перед собой бумаги, Франческо Каррера задумался, как же тот, кого он искренне считал своим наставником, превратился в непримиримого противника. В памяти всплыл отрывок разговора с Юлией…

— …Когда-то он пощадил вас!

— Я сумел, смог подчиниться.

— Или он нашел способ примириться с вами?

— Я был молод и место в тени такого человека меня вполне устраивало! Сегодня кардинал хочет снова быть первым.

— Но, возможно, он хочет и чего-то другого? Деньги, титулы, должности… Он ведь тоже человек! Вы же лучше знаете, что он просил у вас.

— Если бы он у меня что-то просил! Он явился ко мне, чтобы напомнить, кто есть кто! А я решил прояснить этот вопрос и посмотреть так ли все, как говорит кардинал Перетти. И мне кажется, он оказался не прав!

— Но вы же его хорошо знаете. Он… Будьте мудрее. Если он станет вашим другом, для вас не будет ничего невозможного…

— Для меня итак нет ничего невозможного в пределах, отпущенных Господом человеку! Поймите, я только защищаюсь!

Франческо открыл глаза, с усилием провел по лицу руками. Двум папам не место в Ватикане! А потому Святой Отец позвал монсеньора, чтобы посоветоваться — на какой день лучше назначить суд над разбойником Сарто.

* * *

Перетти вернулся в город после очередного визита на виллу, где гостила Виктория. Графиня выглядела уже намного спокойнее, на щеки возвращался здоровый румянец. Но после памятного первого приезда, кардинал избегал оставаться с ней наедине. Феличе подозревал, что выздоровление Виктории напрямую связано с накалом чувств, вызванным его недвусмысленным предложением «одной ночи». Более того, кардиналу было приятно осознавать, что в деле излечения графини он немного превзошел Давида Лейзера. Перетти еще не знал, что временное улучшение, увы, обернется еще более глубоким кризисом.

Отдохнув несколько часов раннего утра, посетив молельню, монсеньор отправился на прием в Апостольский дворец. Ему было что сообщить Святому Отцу — еретики покинули Феррару. Обещание выполнено. Слово за Климентом, или он вновь поднимет коллегию против Папы-неудачника, Папы, лишенного Божьей милости.

Переступив порог, кардинал заметил, что Святой Отец неплохо пообедал, и только тогда вспомнил, что сам не ел со вчерашнего дня. Еще больше монсеньора насторожил добродушный тон хозяина кабинета.

— Добрый день, брат мой! Прошу, садись. Итак, какие новости из Феррары?

— Дело завершилось к славе Святого Престола, — осторожно ответил Перетти, теряясь в догадках.

— Отлично. Мои гонцы сообщили то же самое. Ты уверен, что еретики не возобновят свои притязания?

— Уверен, Святой Отец.

Теперь кардинал встревожился уже не на шутку, но лицо его осталось бесстрастным.

— Будем надеяться, что Господь услышал наши молитвы. Тогда мы можем поговорить о наших делах. Прочти это, — Климент протянул кардиналу бумагу с подписью Юлии.

Едва ознакомившись с первыми строками, Перетти потерял самообладание: краска сошла с его лица, но тут же вернулась пятнами на скулах. Не дочитав до конца, Феличе бросил документ на стол. И сразу пожалел об этом. Прибрав руки в рукава, он выпрямился на стуле.

— Я слышал о беспутствах этого человека. Но я не понимаю, почему вы называете это нашими делами…

— Только потому, что Феличе Перетти и Джакомо Сарто одно и то же лицо. Ты зря не дочитал до конца, там это указано и заверено подписью самого надежного свидетеля, — Каррера едва смог справиться с издевательской улыбкой, рвавшейся скривить его губы.

Перетти почувствовал, как взмокла спина:

— Кто же этот свидетель?

— Юлия де Ла Платьер графиня де Бельфор. Она не могла ошибиться.

— Позвольте еще раз взглянуть…

Вот тут Франческо уже не сдержался, усмешка вылезла наружу:

— Изволь, — но теперь он не выпускал бумагу из рук.

Перетти рассмотрел подпись графини и откинулся на спинку стула, множество мыслей теснилось в его голове. Внезапно он встал:

— Коллегия тебя не поддержит!

— Постой, куда же ты?! Это еще не все. Письмо Юлии ты уже видел, или желаешь еще раз взглянуть? К тому же, в курии нет ни одного безгрешного человека. В свое время ты объяснил мне это достаточно хорошо. А как будут разочарованы римляне — папа Сикст в свое время разделался с разбойниками на папских землях, чтобы после у него не было конкурентов!

— Что тебе от меня нужно?

Перетти подумал — еще получится поторговаться, ведь если бы Климент не нуждался в нем, он уже был бы даже не в Сант-Анджело, а в римской городской тюрьме.

— О, так уже лучше, — Климент улыбнулся. И дальше заговорил совсем другим тоном:

— Я хочу немного — вы подписываете документ, где признаете, что показания Юлии де Ла Платьер истинны. Я нахожу вам дело где-нибудь подальше от Рима. И вы добровольно туда уезжаете. Но при этом хорошо и долго помните, что при малейшем моем подозрении на вашу нелояльность эти документы будут преданы огласке.

Климент внимательно следил за выражением лица собеседника, а потому, чуть усмехнувшись, добавил:

— То же самое произойдет в случае моей внезапной случайной кончины. Я достаточно внятно изъясняю суть дела?

— Более чем, — Перетти исподлобья глянул на Святого Отца. — Я не буду подписывать себе смертный приговор.

— Прекрасно. Через несколько дней вернутся мои гонцы. Они привезут свидетелей ваших разбойничьих похождений!

Последние слова Папа почти прокричал, на что Перетти вскинул опущенную было голову и буквально впился взглядом в лицо Климента.

— А пока, кардинал, вы погостите в Сант-Анджело… на его нижнем этаже! Рядом с Юлией. Там, глядишь, можно будет и суд начать.

Закончив говорить, Его Святейшество махнул рукой, и за спиной Перетти встали два дюжих гвардейца и монах.

— Брат Антонио, займитесь его преосвященством. Кстати, что там с Менголли?

— Уже здесь.

— Прекрасно! Итак, кардинал Перетти, ваше слово. Да, чуть не забыл… Бенвенуто я, пожалуй, отпущу, если ваши друзья привезут Викторию.

— А ведь эта женщина убила вашего племянника!

— Я меняю жизнь вашего сына на свободу Виктории де Бюсси! Пожалейте мальчика, он так… красив и молод. Говорят, пытки не украшают юношей. Последний раз спрашиваю, вы подпишете признание? Решайте. Времени мало. Подумайте о Юлии. Какой удар для нее — собственноручно подписать вам смертный приговор… Как она защищала вас!

Феличе почувствовал, как алая пелена ярости заволакивает сознание, он подался вперед, готовый броситься на врага. Его отрезвили две крепкие руки швейцарцев, легшие на плечи. Едва расцепив зубы, он выговорил:

— Со мной можешь делать, что хочешь, но ты отпустишь Бенвенуто и Юлию. Оставишь их в покое!

Климент расхохотался:

— Браво! Что за чудесная семья! — но тут же стал серьезен: — Сейчас условия ставлю я! Решайте. Вы же знаете, что мучиться, не умирая, очень больно. Подумайте, что ждет тех, кого вы любите…

Климент замолчал, глядя на Перетти.

Даже зная, как поступил бы сам, кардинал не желал верить Каррере. Почему Папа просто не приведет готовый приговор в действие? Что заставляет Климента вести эти переговоры? Перетти мог предположить только одно: он не уверен в результате. Значит, необходимо выиграть время. Медленно переступая, кардинал вернулся к столу:

— Бумагу. Перо.

Каррера протянул ему и то, и другое:

— Вы умны, я рад за вас.

При этих словах Феличе передернуло от досады. Поставив подпись, Перетти отбросил перо:

— Всё.

Трудно сказать, к чему это относилось. Даже сам кардинал вряд ли смог бы объяснить.

— Итак, когда я увижу синьору Викторию, а значит вы — своего сына?

— Кардинала и графиню де Бельфор.

— Да-да, хорошо, вы сможете забрать их, как только…

— Я хочу забрать их сейчас.

— Не раньше, чем я увижу Викторию. И в ваших интересах сделать это как можно быстрее. Если через четверть часа я не отдам соответствующий приказ, синьору Менголли станет очень плохо.

Феличе очень живо представил, что может последовать за этими словами. Так ненавидимый кардиналом страх перехватил горло, поэтому ответ прозвучал глухо:

— Она не в городе. Вечером. Я привезу ее вечером.

— Через три часа! С вами поедет брат Антонио. И помните: ваши жизни у меня в руках.

— Я очень хорошо это запомню, — Перетти поднял голову, посмотрел на Климента странно отчужденным взглядом. — Наши жизни в самых надежных руках христианского мира. Пойдем, брат Антонио.

Когда кардинал и монах вышли, Папа взглянул на хронометр и откинулся в кресле.

По пути к Перетти и брату Антонио присоединились еще несколько человек.

* * *

Подходил час, когда на виллу должен был вернуться хозяин. И тут барону доложили, что монсеньор подъезжает по западной дороге. Предупредив отца Иосифа, Манфреди поспешил седлать лошадей. Через несколько минут люди кардинала покинули дом, оставив с Викторией де Бюсси только ее служанку.

Кавалькада всадников во главе с монсеньором Перетти и братом Антонио въехала в ворота.

— Брат Антонио, в дом лучше войти мне одному. Ты со своими людьми можешь напугать графиню.

— Ваше преосвященство, смею возразить вам. У графини больше причин бояться вас, а не меня. Я войду с вами, — монах спрыгнул с седла.

Перетти оставалось надеяться, что его соратники выполнили уговор и успели убежать.

— Хорошо. Идем. Но… нет, ничего. Прошу.

«Интересно, каковы полномочия этого человека?» — пронеслось в голове кардинала.

* * *

Манфреди, проводивший к Виктории врача из Рима, задержался на пороге комнаты. Отец Иосиф вопросительно посмотрел на Жерара. А тот, не сводя глаз с постели графини, задумчиво покачал головой:

— Как я мог возжелать… да чего уж там, влюбиться в эту бледную особу?!

— Барон, будьте справедливы к графине. Она не всегда была такой. У этой женщины не простая жизнь. Такой взлет… И падение… И неразделенная любовь, — в голосе монаха сквозило почти искреннее сочувствие.

— Неразделенная любовь?! Уж не к нашему ли монсеньору?

Отец Иосиф промолчал, но тень усмешки ответила за него сполна.

— Но он предпочел Юлию. Я его понимаю.

Иосиф внимательно посмотрел на молодого барона, на его лице мелькнуло странное выражение. Но Жерар не заметил этого, поглощенный своими мыслями.

— Синьор Манфреди, пока жив Перетти с синьорой Ла Платьер не будет рядом никого, кроме него, и синьора Ла Платьер не будет ни с кем.

Барон, удивленный внезапной резкостью тона, вскинул голову и насмешливо посмотрел на иезуита:

— Пока жив… Судя по ходу его игры с папой Климентом, это именно пока. Но если это «пока» вдруг закончится, рядом с синьорой Ла Платьер буду я. Вот увидите!

Холодный злой блеск серых глаз был скрыт склоненной головой, приглушенный голос не выдал гнева, когда монах ответил:

— Уж не стали ли вы сомневаться в успехе кардинала, синьор Манфреди?

— Не оскорбляй меня подозрением, монах. Я — наемник, но честный наемник. Пойду, проверю как там на дорогах.

Очнувшись от забытья, Виктория открыла глаза и заметила два силуэта у окна. Солнечный свет тронул ее волосы, разметавшиеся по подушке, и еще больше высветлил лицо.

— Я еще здесь?

— Да, стараниями нашего врача ты еще здесь.

К постели подошел отец Иосиф. Лекарь остался у окна, скрытый льющим из него в комнату светом так, что разглядеть можно было только силуэт. Виктория приподнялась навстречу монаху:

— В следующий раз спросите разрешения — возвращать меня или нет, — несмотря на отвратительное самочувствие, Виктория улыбнулась дерзко и мило одновременно.

— Возблагодари Господа, дочь моя! И не утомляй себя бессмысленными разговорами.

— Ну уж нет! Я распоряжаюсь своими силами как хочу! Подайте вина.

Монах вопросительно посмотрел на лекаря. Тот пожал плечами и мотнул головой.

— Нет, графиня. Только воды или молока.

Виктория резко села на постели и проговорила сильным громким голосом:

— Я не хочу молока! Дайте вина.

Отец Иосиф шагнул к ней и уложил на подушки, обернувшись к двери:

— Принесите воды!

Виктория стиснула зубы:

— Я тебя ненавижу! Лучше уж умереть, чем…

С водой Виктории дали присланное Перетти снотворное. Почувствовав его легкий привкус, графиня обрадовалась — ее слова теперь не будут принимать всерьез.

— Добились?! Сильные здоровые мужчины на одну больную слабую женщину!

— Все это делается только для вашего скорейшего выздоровления, — раздался голос от окна. Это был акцент Давида Лейзера.

— Я должен уезжать. Отец Иосиф, вы помните все рекомендации?

— Да, мэтр. Поспешите, в Риме не должны заметить вашего отсутствия.

Еврей откланялся.

— Сколько мне еще тут валяться? -резко спросила Виктория.

— Врач сказал, несколько дней тебе нельзя вставать. Твое сердце слишком плохо… бьется.

Она рассмеялась:

— Несколько дней!

— Если ты намерена смеяться, я удалюсь. У меня есть дела.

— Не лги! Здесь у тебя только одно дело — быть при мне сторожевым псом. Я хочу видеть дочь!

Лицо монаха застыло, но он тут же улыбнулся, хотя глаза остались острыми и холодными как льдинки:

— Ты хочешь, чтобы и ее привезли сюда?! Пожалуй, надо уведомить об этом Его Святейшество.

— Что ему до меня?! Я ему не нужна… Я никому не нужна! Он даже не ищет меня!

Тело Виктории содрогнулось от рыданий.

Отец Иосиф тяжело вздохнул и вышел, надеясь, что без зрителя, побежденная снотворным от Перетти, женщина успокоится и уснет. На пороге его перехватил барон Манфреди. По одному его виду Иосиф понял, что дело неладно. Последнее, что услышала Виктория, это приказ женщине ухаживать за синьорой.

* * *

Через четверть часа в дом вошли другие люди.

Пользуясь знанием дома, Перетти первым прошел к Виктории. Увидев на пороге кардинала, графиня постаралась сохранить внешнее спокойствие, хотя в душе ее вспыхнул огонь ненависти и страха. Но Феличе с легкость прочел эти чувства на лице женщины, удовлетворенно усмехнулся и отступил, пропуская в комнату секретаря Папы:

— Добрый день, синьора Морно. Этот человек приехал за вами, чтобы отвезти к нежно любящему Святому Отцу.

Ей было все равно куда и с кем ехать. Настроение Виктории резко сменилось — после вспышки чувств, ее пологом накрыла тяжкая апатия. Бесцветным голосом синьора Морно проговорила:

— Пусть позовут служанку, она поможет мне встать и одеться.

Брат Антонио насторожился:

— Простите, сударыня. Похоже, вам трудно вставать. Что здесь произошло? — он говорил с Викторией, не обращая внимания на кардинала.

— Уйдите все! Я встану. Все будет хорошо, — голос графини стал настойчивым.

Встав у окна и скрестив руки на груди, Перетти наблюдал за всем с гримасой презрительного сомнения на лице. Антонио внимательно посмотрел на кардинала:

— Ваше преосвященство, вы знаете медицину и знаете, что Его Святейшество хочет видеть эту женщину живой! Ее можно перевозить?

— Нет. Точнее, я не ручаюсь за исход этого мероприятия. Несколько дней назад у графини был сердечный приступ.

— Вы играете со смертью, кардинал! У вас есть час, чтобы вернуться в Ватикан… вместе со мной. Синьора, вы останетесь здесь. От вашего благополучия зависит жизнь трёх человек.

При последних словах брат Антонио чуть обернулся на кардинала и успел увидеть, как побелели от гнева плотно сжавшиеся губы Феличе. Монах направился к двери:

— Пойдемте, кардинал. В ваших интересах не тратить лишнего времени. Мои люди останутся здесь… охранять графиню.

— От кого?!

— От всяческих непредвиденных обстоятельств.

Уже за дверью Перетти замедлил шаг, обернулся к папскому секретарю:

— А если нам с тобой не возвращаться в Ватикан, брат Антонио?

Монах серьезно посмотрел на кардинала, потом зло усмехнулся:

— Я предпочитаю быть с теми, кто выигрывает, то есть с теми, с кем милость Божья. А вы сейчас проигрываете.

По его знаку у дверей спальни Виктории встали два стража.

— Ты верно заметил — только сейчас.

— Едем, синьор Перетти. Я уверен, у Святого Отца есть еще вопросы к вам.

Феличе шагнул назад, но остановился, увидев как Антонио качает головой:

— Не нужно усложнять дело, кардинал. Со мной достаточно людей, а ваши, кажется, разбежались. И, кроме того, я имею самые широкие полномочия на случай… непредвиденных обстоятельств.

Феличе опустил голову. Антонио молчал, ждал решения кардинала, впрочем, почти не сомневаясь в нем. Монах был готов ко всему и, тем не менее, упустил момент, а потому невольно вздрогнул, когда Феличе Перетти резко шагнул к выходу:

— Ты прав, не стоит терять время. Едем в город.

В студиоло Климента первым вошел брат Антонио.

— Где графиня? — Папа не поднял головы, делая вид, что занят книгой, но в голосе явно слышалась угроза. — Почему ее нет с тобой?

— Ваше Святейшество, кардинал Перетти показал, где находится синьора Морно. Там сейчас ваши люди. Но ее светлость больна, и я не отважился подвергать здоровье графини еще большей опасности.

— Ты полагаешь, что приезд сюда подверг бы донну Викторию опасности?!

— Нет, Ваше Святейшество. Но монсеньор Перетти сказал, что переезд может повредить синьоре Морно.

— Перетти, Перетти! Что ты заладил?! Кстати, где он?

— Я доставил монсеньора сюда.

— Ну, так пусть войдет! А ты подожди там.

Кардинал, находясь в галерее перед кабинетом, прекрасно слышал в каком состоянии Климент. Поэтому на сей раз решил сменить манеру поведения. Перешагнув порог студиоло, монсеньор воздал необходимые почести сану Святого Отца и не спешил первым начинать разговор.

— Итак, синьор Перетти, что произошло с графиней де Бюсси?

— Несколько дней назад у синьоры Морно случился сердечный приступ. Она еще слаба. Я сказал, что не ручаюсь за безопасность переезда для донны Виктории…

Слушать уже переданное Антонио от самого кардинала было невыносимо, поэтому Каррера прервал собеседника:

— Довольно! Почему вы не сказали об этом раньше?

— Ваше Святейшество не спрашивали.

Каррера посмотрел на Перетти, но увидел только смиренно сложенные на животе руки и опущенный почти в пол взгляд. Подобный вид, однако, не обманул его.

— Отчего же вы не спросите, где графиня де Бельфор? — прошипел Климент.

— Полагаю там же, где и была… Ведь я не выполнил до конца свою часть соглашения.

Каррера все так же недоверчиво всматривался в монсеньора. Раздражение подняло его из кресла и бросило шагать по кабинету.

— Что же привело графиню к приступу?

Перетти помолчал, отмеривая свой ответ. Потом, подняв на Папу взгляд, проговорил:

— Мой отказ принять ее своей любовницей.

Каррера замер напротив крупной, внушительной фигуры кардинала. Казалось, еще мгновение и он, несмотря на очевидную разницу в силе, кинется на Перетти с кулаками. Наконец, ему удалось совладать с собой:

— Ложь!

— Что именно?

— …

— А вот это тоже ложь? — и Перетти процитировал пресловутую записку. — Не хочу даже предполагать, как вы, Святой Отец, добились от Юлии подписи под моим… оговором.

Каррера сцепил дрожащие руки за спиной.

— Юлия де Ла Платьер останется в Сант-Анджело пока вы, кардинал, в доказательство своей лояльности не раскроете мне участников вашего заговора против Нас. И еще — в Рим прибывает посол от Генриха Наварры.

— Вы намерены даровать этому перевертышу отпущение грехов?

— Да!

— Еще ни один еретик не был искренен в обращении. А тем более Генрих — трижды вероотступник! И еще не единожды он предаст и веру, и Церковь! Король Филипп…

— Филипп поражен Господом за свое властолюбие!* А с ним вместе скоро будет поражена и вся Испания! Довольно об этом! Организацией приема посла займетесь вы, кардинал. И сделаете так, чтобы посланец короля Генриха ни в чем не нуждался, — заметив, что Перетти вознамерился возразить, Климент еще повысил голос. — Кроме того, Наше отпущение грехов вы отвезете Генриху лично!

Феличе Перетти ощутил начало конца. Покинув Рим, он подпишет себе окончательный смертный приговор. Либо Климент блефует, либо чувствует за собой силу. Но чью? И кардинал вновь сменил тактику:

— Боюсь, слабость здоровья не позволит мне с должным рвением исполнить это поручение.

Папа окинул взглядом крепкого, подтянутого прелата в черной сутане с алым поясом и усмехнулся:

— Ваш ум и способности скроют вашу телесную немощь. К тому же, уверен, путешествие должно пойти вам на пользу.

— Однако во Франции слишком хорошо известно о моих политических пристрастиях. Это может повредить делу.

— Вы будете представлять Святой престол, а не кардинала Перетти, и действовать в интересах Церкви. После завершения этого дела Мы будем рады видеть вас здесь живым и здоровым, а вы, надеемся, будете рады встретиться с синьорой де Бельфор.

— Не сомневайтесь, Святой Отец, я вернусь таким, каким вы меня будете ждать — живым и здоровым. Но у меня есть просьба. Я хотел бы взять с собой кардинала Монтальто. Ему нужна практика в подобных делах.

— Нет. У Нас есть несколько дел для синьора Менголли. Вы же не думаете, что практика у Нас будет ему менее полезна? Бенвенуто останется в Риме, Перетти, — Франческо Каррера холодно улыбнулся.

Кардинал совершил промах. Он дал почувствовать, что не хочет уехать из Города и оставить здесь сына. И Каррера, поняв, что нашел слабое место, решил бить до конца. Он начал упрямиться просто для того, чтобы не сдаваться, а нащупал прореху в обороне соперника!

— А теперь ступайте. Антонио, проводи его высокопреосвященство!

Перетти вновь смиренно склонил голову, но теперь исключительно для того, чтобы скрыть терзающий его гнев. Кардинал шел по коридорам дворца почти не замечая окружающих и собирал воедино свои наблюдения: «Кто же стоит за твоей спиной, Каррера?»

Когда Перетти вышел из кабинета, Климент расслабленно опустился в кресло — кажется, этот раунд он выиграл. Перетти озадачен. А остальное сделает посол Генриха.

* * *

Как только Давид Лейзер дал добро, Викторию де Бюсси графиню Морно перевезли в ее римский дворец. Папа не оставлял заботой ни свою дочь, ни ее мать, при первой же возможности навещал «своих девочек», а порой задерживался и на ночь. Виктория почти все время проводила с Дианой. Но, привыкшая к водовороту политики вокруг себя, графиня довольно скоро почувствовала, как тяготит ее постоянство рекомендаций лекаря и визитов Папы. Лишь однажды размеренность ее жизни была нарушена: посыльный доставил письмо из далекой Испании с какими-то смехотворными угрозами и предложениями брака. Виктория сожгла это письмо, а в ответ написала послание во Францию управляющему ее имением, чтобы тот готовился встретить госпожу. Оставалась только одна проблема — известить Климента о решении покинуть Рим.

У ворот виллы Морно остановилась карета монсеньора Перетти. Виктория не собиралась скрывать, что кардинал не тот человек, которого она жаждет видеть, а потому гостю пришлось терпеливо дожидаться пока хозяйка соизволит выйти. Выждав около четверти часа, графиня прошла в комнату, куда слуга проводил кардинала. Заслышав шаги, Перетти обернулся от окна. Он прекрасно понял намек Виктории на попытку указать его место, а потому не сделал ни одного движения навстречу вошедшей женщине, не разомкнул ни плотно сжатых губ, ни рук, скрещенных на груди. Лишь молча стоял и смотрел, как высокомерная улыбка на лице синьоры Морно сначала блекнет под его взглядом, а после сменяется выражением замешательства и смущения. И вот уже Виктория склоняется в реверансе, а он, совсем немного помедлив, протягивает ей руку с перстнем для поцелуя: «Так-то лучше, девочка. Никакие твои отношения со Святым Отцом не изменят наших с тобой отношений…»

— Прошу вас, монсеньор, располагайтесь. Что вам предложить?

Чтобы хоть отчасти вернуть себе уверенность, Виктория решила быть просто вежливой хозяйкой.

— Благодарю, синьора Морно, я не задержусь у вас. Скажу сразу, Виктория, я здесь как ваш друг.

Графиня уже справилась со своими чувствами и потому позволила себе с сомнением усмехнуться в ответ на начало разговора. Перетти оставил эту усмешку без внимания.

— Мне стало известно, что вы собираетесь оставить Рим, а значит и Климента.

Это было уже слишком. Виктория не сдержала гневного возгласа:

— О, вы следите за мной!

Перетти остался совершенно спокойно сидеть в кресле, где удобно расположился после приветствия.

— Раньше это считалось заботой о вас, Виктория де Бюсси.

— Я уже давно не нуждаюсь в Вашей заботе, монсеньор!

— Это не так, Виктория. И последние ваши необдуманные поступки и слова убеждают меня, что вам еще рано освобождаться от моей опеки.

От возмущения Виктория не нашла ответа на это заявление, а кардинал тем временем продолжал:

— Совсем недавно вы неосмотрительно проигнорировали письмо из Мадрида. Я не говорю об этом валидо** де Лерма. Он влиятелен и богат… Присядьте же, синьора Морно! Он может позволить себе… выписать любовницу из Рима…

— Кардинал, если вы не прекратите меня оскорблять, я уйду!

— Простите, если мои рассуждения оскорбляют вас, Виктория. Но женщина вашего ума и амбиций обратила бы внимание на упомянутого в послании старого герцога Кастильо…

— У меня нет желания возвращаться в Испанию!

— Но у вас появилось желание сбежать во Францию! От любящего вас человека! Человека, на сегодняшний день наделенного огромной властью…

Виктории послышались отголоски истинного чувства и настоящей причины визита Перетти. Она внимательнее всмотрелась в лицо мужчины, но нашла только сосредоточенную холодность во взгляде кардинала.

Вдруг Виктория рассмеялась:

— Неужели всесильный кардинал Перетти, бывший папа Сикст, боится, что мой отъезд повредит… кое-кому?!

— …Этот «кое-кто» доводится вам сестрой! Вам известно, насколько мнителен и непредсказуем Каррера!

— О, да! Франческо совершенно непредсказуемо смог одержать верх над синьором Перетти!

Виктория обронила фразу и тут же сама испугалась того, что сказала в лицо мужчине. Женщина скрыла свой страх за усмешкой и легким движением плеч.

— Кроме Юлии может пострадать и Бенвенуто Менголли. А вы ведь любите этого юношу, — Перетти потерял изрядную долю своей невозмутимости и, поднявшись, с высоты своего роста буквально прошипел последние слова в лицо женщины. — Но гораздо важнее то, что я очень дорожу своим сыном. И, полагаю, вы дорожите своим сыном — Сержем де Бюсси!

Виктория побледнела:

— Это шантаж…

Перетти выпрямился, выражение холодной сдержанности вернулось на его лицо:

— Возможно. А теперь подумайте обо всем этом, и, возможно, вы поймете, что вам не так уж и необходимо торопиться в свое имение.

Перетти, не дожидаясь ответа Виктории, покинул виллу.

_____________________________________________________________

*По слухам, которые активно распространяли в Европе противники испанского монарха, Филипп заболел сифилисом.

** Валидо — первое доверенное лицо, фаворит при испанском монархе.

Как оказалось, Его Святейшество еще не исчерпал всех возможностей унизить монсеньора. Вскоре кардиналу сообщили, что он должен в составе свиты сопровождать Святого Отца на торжество, которое давала Виктория де Бюсси синьора Морно по случаю своих именин. Частным порядком гонец, брат Антонио, уведомил его, что Папа уверен: помешать быть на приеме у крестницы синьору Перетти может только смерть. И вновь Феличе Перетти вынужден был смирить гордость и подчиниться. Но не только это заботило монсеньора. Необходимость быть у Виктории серьезно нарушила планы кардинала. Однако он надеялся, что все еще может получиться.

И действительно, удача улыбнулась ему. Хозяйка сама просила удалить из ее дома человека, присутствие которого, по ее словам, отравляет праздник. А кроме того Франческо Каррера решил использовать бал как повод встретиться с французским послом, не привлекая особого внимания. И поэтому монсеньору Перетти было позволено после церемонии поздравления и поднесения подарков покинуть достойное собрание. Убедившись, что кардинал уехал, Папа заговорил с французом на интересующую его тему.

— Господин де Бурже, мы уже говорили вам, что желаем лично передать его величеству Генриху знаки нашего благоволения.

— Я помню, Ваше Святейшество, но вы не сказали, кого я буду иметь честь проводить в Париж.

— Буллу об отпущении грехов повезет кардинал Перетти.

— Простите, но у монсеньора весьма предвзятое отношение к его величеству Генриху.

Каррера пристально посмотрел на посла:

— Поэтому мы с вами разговариваем об этом здесь и сейчас.

Папа отвел взгляд и осмотрел зал с рядами танцующих дам и синьоров. Де Бурже молчал, ожидая продолжения темы. Когда понтифик вновь заговорил, француз изумленно воззрился на него.

— Господин де Бурже, ведь во Франции достаточно разбойников на дорогах? Они же могут напасть на какой-нибудь кортеж… со служителем церкви. Конечно, лишь с целью ограбить. Вы будете беречь моего кардинала до Парижа. Но после ему придется возвращаться в Рим практически в одиночку...

Глаза де Бурже зажглись пониманием, и он позволил себе продолжить:

— …и при нападении могут произойти разные неприятные или трагические случайности. Тем более, этот служитель церкви не угоден Святому Престолу и мешает королю Генриху.

— Вы предельно откровенны…

— Я солдат, Ваше Святейшество, и о трагических случайностях знаю не понаслышке.

— Я рад, что мы поняли друг друга, господин де Бурже.

Климент простился с послом. Теперь он мог посвятить себя имениннице целиком. Только переступив порог ее празднично убранной виллы и увидев Викторию — обворожительную и улыбающуюся — Франческо начал сожалеть, что должен будет вернуться на ночь в Ватикан. Но он успокоил себя тем, что через день графиня вместе с ним отправится в Сан-Эворо, и там они смогут больше быть вместе. Сойдя с возвышения, где хозяйка приготовила место для высокого гостя, Франческо прошел в дальние покои, куда велел позвать Викторию. Гостям было чем заняться, поэтому отсутствие самого почетного гостя и хозяйки праздника мало кем было замечено.

Оказавшись наедине с графиней, Папа дал волю чувствам — едва войдя в комнату, Виктория попала в крепкие объятия.

— Франческо, осторожнее, — пришлось прошептать женщине, когда требовательная ласка рук начала угрожать прическе, — нам еще возвращаться к гостям. Потом, когда все уйдут…

— Виктория, прости, я не останусь сегодня. Надо еще кое-что сделать перед отъездом. Ну, не огорчайся! Зато на вилле у нас будет достаточно времени. Возьмем с собой Диану. Будем ездить на охоту.

— Да-да, дорогой. Не обращай внимания. Сегодня чудесный вечер! Столько подарков.

— И еще не все они подарены. Сюда должны были кое-что принести. Посмотри там, — Франческо улыбнулся и с сожалением выпустил Викторию из кольца своих рук.

На столике графиню ожидал футляр с колье, центр которого украшал большой рубин.

— О, это… божественно прекрасно, Франческо!

Он довольно усмехнулся:

— Конечно, раз ювелира благословил сам Папа. Давай я помогу тебе это надеть.

Виктория покрутилась в поисках во что бы посмотреться и подхватила серебряный поднос:

— Мне очень нравится.

Папа улыбался, не сводя глаз со своей любимой женщины. Рубин и россыпь розовых аметистов чудесно оттеняли алые губы Виктории.

Вдруг Франческо заметил, как на лицо Виктории набежала тень:

— Что с тобой?

— Все слишком хорошо… Как будто нет…

— Нет чего?

— Ничего, — Виктория замолчала, потом, нервно прикусив губу, обронила, — и Перетти сегодня был предельно вежлив, даже улыбался мне.

Каррера раздраженно вздохнул:

— Опять ты о нем! Успокойся, он ничего не сможет больше сделать. Завтра рано утром он уезжает проследить за приготовлениями в Сан-Эворо, потом сразу с послом во Францию. Причем он знает: насколько мне будет комфортно на вилле, настолько его женщине будет удобно дожидаться в Риме его… возвращения.

На последних словах голос Папы дрогнул, но Виктория, поглощенная своими тревогами, не заметила этой подозрительной неловкости. Он подошел к ней и привлек к себе:

— Ты теперь долго его не увидишь, — заглянув Виктории в глаза, проговорил Франческо.

— Ты уверен?

— Совершенно.

Через некоторое время папа Климент и графиня Морно вернулись в зал. Его Святейшество даже изволил сделать два прохода в танце с хозяйкой. Немало взглядов оценили обновку на точеной белой шейке прелестной именинницы. И один из этих взглядов был особенно пристальным и пристрастным.

Со дня признания в чувствах к графине, Бенвенуто, по настоянию отца, был более осторожен. Но сейчас он все же собрался подойти к Виктории, несмотря на то, что не получил от нее и намека на знак внимания. Однако порыв этот был прерван объявлением, что Папа покидает бал. Менголли должен был последовать за понтификом. Климент благословил собрание на продолжение веселья и удалился. Уже в пути он отпустил свиту и направился во дворец только в сопровождении малой охраны.

Тем временем Перетти и присоединившийся к нему брат Иосиф быстро продвигались по знакомым переходам и лабиринту коридоров папского дворца. Дойдя до искомого кабинета, они расстались. Кардинал вошел в комнату, через которую можно было попасть в покои Святого Отца, минуя стражу, если знаешь, где нажать и что повернуть. Брат Иосиф прошел дальше по коридору и будто растворился в его тенях.

…Перетти обыскал уже весь кабинет, но так и не нашел то, за чем пришел. Он направился в опочивальню Климента. Времени на поиски оставалось все меньше. Его внимание привлек небольшой стол с массивным основанием. Чуткие пальцы прошлись по затейливой резьбе. Почувствовав, что поддался один из завитков, Феличе едва успел возблагодарить Бога за догадку, как следующий звук — щелчок пружины — бросил его в сторону. Резко обернувшись, он увидел застрявшую в перекладине кровати иглу. Спина взмокла от холодного липкого пота. Кардинал перекрестился. Теперь его движения стали осторожными, почти нежными. Через несколько минут Перетти держал в руках заветный конверт…

Папа вернулся во дворец около полуночи. Поднялся в кабинет, просмотрел подготовленные бумаги и перешел в спальню. Вслед за ним вошел монах, чтобы сменить свечи и помочь Святому Отцу переодеться.

— Отчего ты в капюшоне, брат мой? — Климент с подозрением посмотрел на вошедшего.

Не ответив, монах вернулся к двери, прислушался, а потом запер ее. Развернувшись лицом к Клименту, брат Иосиф скинул с головы капюшон. Каррера не удивился, чего-то подобного он ждал от Перетти.

— Чего ты хочешь? — Папа шагнул к ночному столику, где среди прочего лежал тонкий испанский стилет.

— Убить тебя, — просто сказал Перетти, выходя из-за портьеры и оказываясь за спиной Климента.

— Яд? Кинжал? — Каррера усмехнулся, скрывая охвативший его страх. — Но что ты выиграешь, Перетти?

— Ну, прежде всего свою жизнь. Или не о ней ты сговаривался с этим месье из Парижа?

Франческо закусил губу. Ситуация складывалась явно не в его пользу: у выхода — Иосиф, рядом — Перетти. Нужно суметь открыть дверь… Он прислонился к столу, его пальцы нащупали кинжал.

— Я подписал приказ об освобождении Юлии. Он на столе в кабинете. Ее выпустят, когда я вернусь из Сан-Эворо.

— Очень хорошо, — ледяным холодом повеяло от того, как были сказаны эти слова.

И тогда Каррера испугался по-настоящему.

— Кардинал, сколько стоит моя жизнь?

— Нескольких мгновений на молитву.

— Вы не сможете выйти из дворца!

Каррера приготовился к нападению.

— Ты прекрасно знаешь, что я выйду из этого дворца, а значит и он, — Перетти кивнул на монаха.

Движение Франческо было молниеносным. Тонкий клинок пронзил грудь кардинала. Выдернув стилет, Каррера оттолкнул Перетти и бросился к Иосифу. Но тот уже был готов. Увернувшись от кинжала, монах сильным ударом оглушил Папу. Затем, следуя плану, усадил обмякшее тело в кресло спиной к двери, с большой осторожностью вынул из футляра на поясе длинную тонкую иглу и уколол ею Климента в шею. Тело дернулось, и через минуту всё стихло. После брат Иосиф занялся кардиналом. Тот лежал на полу, зажимая рукой грудь. Иосиф расправил смятую в падении постель, подтер небольшое пятно крови, очистил подолом рясы кинжал и вернул его на ночной столик, а потом взвалил Перетти на спину и вышел из спальни.

Дворец спал. Только утром прислужники обнаружили тело Климента. Весть о внезапной и загадочной кончине Святого Отца облетела курию, а следом и Рим.

* * *

Когда гости разошлись, Виктория с наслаждением сняла тяжелый наряд, водой с душистым мылом постаралась смыть все завистливые и жадные взгляды. Потом заглянула в спаленку дочери, поцеловала Диану и собралась ложиться сама. Но сон не шел, напротив, сердце сжимала непонятная тоска. Едва дождавшись утра, она приказала подготовить карету и направилась в папский дворец. Уже у главного крыльца во дворе женщина поняла, что что-то не так — ее карету опередили несколько других. Среди них она узнала карету Бенвенуто ди Менголли. Графиня почти взбежала по лестнице и здесь столкнулась с бледным, обеспокоенным отцом Антонио.

— Что случилось? Святой отец?

— Синьора, — отец Антонио не знал как продолжить и сообщить страшную весть.

Его спас вышедший из приемной кардинал Менголли:

— Синьора Морно! Синьора Виктория… Идите, брат Антонио.

— Что, Бенвенуто?

Менголли молчал, закусив ус.

— Что случилось? Господи, ну скажите же что-нибудь!

— Его Святейшество папа Климент… умер.

Последнее слово Бенвенуто прошептал не в силах проговорить его, глядя в глаза графине. Виктория, не понимая или не желая верить, повторяла: «Климент… Франческо умер?!» Молодой кардинал с тревогой наблюдал, как по лицу женщины разливается боль.

— Этого не может быть… Он чудовище… Он не должен… Не должен жить…

Бенвенуто начал опасаться за разум графини:

— Виктория, мне очень жаль…

Услышав чужой голос, Виктория очнулась, глаза лихорадочно заблестели:

— Как это случилось?

— Святого Отца нашли утром. Он словно дремал в кресле в своей опочивальне…

— И все?! Не было ли чего-то… странного?

Менголли покачал головой:

— Его Святейшество скончался во сне. Разве только, — кардинал помедлил, но взглянув на Викторию, продолжил, — на пологе кровати внизу обнаружились два пятна, возможно кровь. Да, и видимо накануне Святой отец подписал приказ об освобождении Юлии де Ла Платьер. Он лежал на столе в кабинете.

Виктория закрыла лицо руками. И вдруг рванулась вперед, мимо кардинала:

— Я должна видеть его!

Бенвенуто успел задержать графиню:

— Нет. Теперь вам нельзя, — он прижал ее к себе. — Климента осматривает врач.

— Кто? Лейзер?

— Да, мэтр Давид.

Виктория отстранилась от мужчины, отошла к окну:

— Боже, Боже, за что? Диана, дочь моя, он так любил тебя… Убийца Климента стал и моим убийцей!

Менголли подошел ближе к ней, но коснуться не решился, только проговорил:

— Почему вы решили, что Папа убит? Все выглядит вполне естественно. Жаль, что кардинал Перетти теперь далеко от Рима. Он…

— Не сметь! Не смейте произносить это имя при мне!

Бенвенуто отшатнулся от неожиданности, но тут же его лицо стало суровым:

— Синьора Виктория, кардинала не в чем обвинить. Он еще вечером отбыл в Сан-Эворо!

— Ложь! — и тут, осознав с кем говорит, графиня шагнула ближе к Бенвенуто. — Простите меня, простите… Я сама не знаю, что говорю. Это от горя.

И она не сдержалась, по ее лицу полились слезы.

— И вы простите меня. Поезжайте домой. Я приеду к вам вечером.

— Да, да…

Кардинал проводил Викторию взглядом и вернулся к своим делам. А графиня, прежде чем сесть в карету, бросила сопровождавшему ее Сандру:

— Найти Перетти. Следить за Лейзером.

Кардинал Перетти лежал без сознания в доме на окраине пригородной деревни. Брат Иосиф делал все, что мог, но дыхание монсеньора становилось все хуже, а жар все сильнее. Он давно послал за лекарем, но понимал, что тот сейчас занят в Ватикане. Лейзера Иосиф дождался только к вечеру. Врач ни словом не обмолвился об обстоятельствах, приведших монсеньора на край жизни и смерти. Он просто сделал свое дело, а уходя сказал: «Если синьор доживет до утра, за его жизнь можно не опасаться». Иосиф неусыпно следил за состоянием патрона, менял повязку, промывал рану, закладывал ему под язык какую-то пасту из трав, которую оставил мэтр. Но порой вместо тревоги на его лице проступало выражение досады, едва ли не злости на своего подопечного. Монах слишком хорошо понимал: если кардинал сейчас отдаст Богу душу, на его карьере, а может быть и жизни будет поставлен крест.

Через два часа после ухода Давида Лейзера из пригородного дома, Виктория де Бюсси знала, где и в каком состоянии находится Перетти. А еще через несколько часов ее нашел в домашней молельне Сандр и на молчаливый вопрос в глазах госпожи также молча кивнул.

— Ступай… И, Сандр, те кто был с тобой…

— Они уже отдыхают, моя синьора.

— Ступай.

Графиня опустилась на колени перед распятием. Дело сделано, Франческо и Перетти должны поговорить в более уединенном месте.

Утром следующего дня синьора Морно была в Ватикане, в приемной кардинала Менголли. Бенвенуто сам вышел встретить и пригласить ее войти.

— Ваше высокопреосвященство, — Виктория опустилась в реверансе и замолчала, ожидая пока он заговорит.

— Поднимитесь, Виктория, и присядьте вот здесь, рядом со мной, — на правах друга и утешителя он позволил себе взять ее за руку.

— Я не приехал вчера, простите, это не из-за пренебрежения вами и вашим горем…

— Не надо, монсеньор, я все понимаю. И спасибо тебе, Бенвенуто.

Лицо молодого человека просияло, когда она назвала его по имени. Осторожно, чутко наблюдая за ней, он поднес ее руку к губам. Виктория замерла, лишь через несколько мгновений отняла руку, но так же осторожно и нежно.

— Я наверное некстати…

Менголли вздохнул:

— Сейчас у нас у всех много дел… Погребение, подготовка конклава… Но вы пришли не за этим! Я слушаю вас.

— Монсеньор, у меня просьба. Я прошу присмотреть за… моим подопечным — Сержем де Бюсси.

— Виктория, будьте откровенны со мной…

— Да, тебе я могу довериться… За моим сыном Сержем.

— С ним что-то случилось? — Менголли отвел глаза, задавая этот вопрос.

— Пока нет, но я беспокоюсь за него. Мне кажется, ему пора прекратить учебу по кабакам.

— Вот как…

— Бенвенуто, ты знаешь что-то еще?

— Монсеньор Беллармино жаловался на него Святому Отцу после очередной лекции в семинарии. Но зная, что Сержу благоволят, ни он, ни монсеньор Сантори не решились на какие-либо действия…

— Инквизиция… Бог мой… Бенвенуто, я прошу тебя!

— Я займусь им.

— И посмотри какие книги он читает… Или лучше я заберу его и мы уедем, а там я его женю… и все.

— Не спешите, синьора, возможно у мальчика… просто пытливый ум.

— Помоги мне, Бенвенуто, — она подняла взгляд полный мольбы и надежды. — Я осталась совсем одна.

У молодого кардинала перехватило дыхание. Он подался к ней, влекомый этим взглядом, и через мгновение уже вновь целовал ее руку. Виктория встала, чтобы увеличить расстояние между собой и монсеньором, но он не позволил ей этого, поднявшись следом. Так их и застал стук в дверь кабинета. Менголли прошептал:

— Я сейчас вернусь, — и подошел открыть.

На пороге его встретил служка, через плечо увидел, что кардинал не один, а потому понизил голос:

— Ваше высокопреосвященство, я должен сообщить кое-что вам...

— Ну, быстрее!

Служка еще раз оглянулся на даму в кабинете. Чтобы не беспокоить Викторию, Менголли вышел за порог.

Когда кардинал вернулся, она все поняла, но не подала и вида. Некоторое время они в полном молчании смотрели друг на друга: он — с зарождающимся подозрением, она — бестрепетно и открыто. Наконец монсеньор проговорил:

— Графиня, вам лучше уйти сейчас.

Так и не сказав более ни слова, синьора Морно вышла.

Оставшись в одиночестве, молодой кардинал плеснул себе из графина разбавленного вина и сел за стол. Вся старательно взращиваемая в себе взрослость, напускная значительность слетели с Бенвенуто ди Менголли монсеньора Монтальто, как плащ. Саднящую пустоту от известия о смерти отца почти тотчас заслонило понимание ненадежности положения в Ватикане. Он прекрасно осознавал, что было основой покровительства Франческо Карреры, папы Климента. В наименьшей степени — это личная приязнь понтифика, в большей — правильное поведение самого юноши, но главное — возможность сохранять еще одну ниточку контроля над Перетти. И, тем не менее, это было покровительство, защита. Не говоря уже об отце, чье присутствие за спиной, чаще незримое, позволяло ему не упускать возможности соблюсти свои интересы.

Бенвенуто захлестнуло совершенно детское желание залезть под стол, как всегда, когда наставник — брат Иосиф — в гневе смотрел на него своими пронзительно-холодными серыми глазами. Следом, он уже знал, придет боль. И она не заставила себя ждать: похолодели кончики пальцев, в висках запульсировали шарики раскаленного металла. Боль стремительно разрасталась, грозя разорвать сознание и саму ткань окружающей реальности. Бенвенуто слишком хорошо помнил, чем это может закончиться — в последний раз он не сумел с ней справиться и очнулся на полу несколько часов спустя. Тогда был день, а значит не горела ни одна свеча. С тех пор кардинал старался сделать так, чтобы там, где он находился, всегда горел хоть маленький огонек.

О своих странных отношениях с этой субстанцией Бенвенуто не распространялся. Это был его главный секрет, особо хранимый от наставника. Менголли любил огонь. А огонь, юноша был в этом уверен, любил его. Боль отступает, если взять в руки свечу и долго всматриваться в пламя. Оно словно вбирает её в себя, становясь сильнее. Однажды Бенвенуто даже опалил брови взвившимся вдруг пламенем. Потом пришлось объясняться с отцом. Вот и сейчас, сжимая дрожащими руками подсвечник, кардинал не отрывал затуманенного страданием взгляда от огня. И по мере того, как прояснялись глаза, пламя на кончике фитиля набирало силу. С последним болезненным спазмом его озарила мысль: «Боль делает сильнее!»

Пережитые чувства унижения и сомнения в себе заставили кардинала резко подняться и расправить плечи. Или он не сын Феличе Перетти! Или он не Бенвенуто Менголли! Следующей мыслью стал вопрос: «Где же, собственно, наставник? И почему обо всем этом рассказал мне не он…» И тогда молодой кардинал начал думать. Отца нашли в какой-то деревушке. Это за пределами Города, но довольно далеко от Сан-Эворо. Судя по рассказу, его просто зарезали в постели. Что кардинал Перетти делал в этой халупе ночью?! Почему он не мог защититься? И где был брат Иосиф? Но главное — что делать теперь? Да, он слаб! Но, черт возьми, слаб только потому, что молод! Значит нужно найти старшего покровителя. О своем учителе Бенвенуто не задумался ни на мгновение, несмотря на его далеко не последнее место в Ордене. Слишком неоднозначными были их взаимоотношения. Бенвенуто был уверен, что тот едва ли не первым пожелает избавиться от него, если подвернется случай. Перед глазами встали лица ближайших друзей-соратников отца — монсеньоров Оттавиани и Альберти. Обоих папа Климент не тронул, так как один был провинциалом Ордена святого Игнатия, а значит — слишком опасен; второй — куратором Ватиканской библиотеки, слишком, по его мнению, незначителен. Чтобы заручиться поддержкой Оттавиани, нужно вступить в Орден. «То-то Иосиф порадуется…» Но положение кардинала-библиотекаря совершенно не отвечало амбициям монсеньора Монтальто.

Раздумья прервал стук в дверь.

— Монсеньор, вас просит к себе его высокопреосвященство кардинал Беллармино.

— Передайте, что я сейчас буду.

Еще один сотоварищ Иисуса, но при том еще и советник Папы по вопросам веры, Великий инквизитор… Возможно, это и есть ответ. Возможно, окончательный.

— Я только что узнал о еще одной утрате, постигшей нас, — Роберто Беллармин встретил Менголли внимательным, полным сочувствия взглядом.

Бенвенуто молча склонил голову.

— Мне очень жаль. Кардинал был одной из опор Церкви.

Теперь Менголли смотрел на советника, не скрывая удивления. А Беллармин тем временем продолжил:

— Я вижу своей задачей сделать так, чтобы талант его сына не был утерян для дела веры.

— Вы слишком высокого мнения обо мне, ваше высокопреосвященство, — вновь склонился в поклоне Менголли.

— У меня есть для этого основания. Я читал твою работу о враге рода человеческого. Она выше всяких похвал. Но, уверен, ты понимаешь, что у каждого знания есть и оборотная сторона…

— Я молю Господа, чтобы Он уберег меня от неправильного пути. И готов продолжить познание этого вопроса. Если бы я только мог надеяться…

— Продолжай.

— Я просил бы вас стать моим учителем и направлять мои скромные усилия. Однако, ваше высокопреосвященство, я обязан предупредить вас. Папа Климент в последнее время был не очень доволен моим служением.

— Папы Климента больше нет. Следующий Папа вряд ли поддержит эти обвинения против тебя, если ты докажешь свою верность Церкви.

— Будьте уверены, я приложу к этому все силы!

— Хорошо, — тут кардинал решил проверить насколько искренне смирение молодого монсеньора, — сын мой.

Обращение резануло слух Менголли, указав его место. Но Бенвенуто укротил норов и, словно принося присягу верности, опустился на колено. Глядя на склоненную голову молодого человека, Роберто чуть улыбнулся и поздравил себя с хорошим приобретением.

— Поднимись. Поезжай, организуй перевозку тела кардинала Перетти в Рим. Но… постарайся обойтись небольшими силами.

— Да, я понимаю.

— И еще. Святой отец перед… м-м… кончиной подписал распоряжение об освобождении синьоры Бельфор. Ты можешь забрать ее из Сант-Анджело. И подумай, может сеньоре стоит покинуть Рим на время, восстановить силы, примириться с потерей.

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Ступай. Да благословит тебя Господь.

Скорым шагом кардинал Менголли вернулся к себе. Тут он почувствовал, как по телу прошла волна озноба. Бенвенуто посмотрел на свои руки. Они не дрожали, но пальцы оставались холодны как лед. Этим холодом он и постарался остудить еще пылающие виски. Бенвенуто вдруг ясно увидел, что из кабинета Роберто Беллармино мог пойти вовсе не к себе, а в темницы инквизиции. Еще некоторое время он переждал, пока выровняется частое дыхание, а после отправился исполнять свой долг. Благо болезненная бледность была вполне оправдана произошедшими событиями и не вызвала бы подозрений у встречных знакомых.

* * *

Монсеньор Монтальто поехал верхом, взяв с собой только нескольких служек и сбиров, полагая, что повозку найдет на месте. Задумавшись, он не обратил внимания на то, что его команда при выезде из города пополнилась еще одним человеком. Заметив краем глаза, что с его лошадью поравнялся всадник с явным намерением нарушить молчаливую сосредоточенность, кардинал хотел уже осадить зарвавшегося служку. Но взгляд наткнулся на знакомые серые глаза, блеснувшие под широкими полями шляпы.

— Тише, сын мой.

— Где ты пропадал, Иосиф? — прошипел Бенвенуто, посылая лошадь чуть вперед, чтобы оторваться от сопровождения.

— Сколько раз тебе повторять — отец Иосиф, ученик! — в тон ответил монах.

— Я теперь не твой ученик.

— Вот как?! Уж не визит ли к Беллармину тебя убедил в этом?

— Откуда… Следишь за мной!

— Исполняю волю твоего отца.

Губы иезуита изогнулись в усмешке, когда он заметил, как опустились плечи молодого кардинала. Но Менголли не позволил ему долго торжествовать:

— Отныне, полагаю, ты свободен от исполнения его воли.

Рот монаха сжался в тонкую линию, и через мгновение он продолжил совсем другим тоном:

— А теперь слушай меня внимательно. За этими холмами на окраине деревни в доме лежит труп мужчины в одежде кардинала Перетти. Предупреждаю: тело выглядит весьма… непривлекательно. Но ты узнаешь в нем отца.

— Что это значит?!

— Молчи и слушай! Ты признаешь в этом человеке убитого кардинала. И перевезешь его в дом Перетти, а после похоронишь в один день с Климентом. Тихо и… по-семейному.

Бенвенуто словно окаменел в седле, судорожно сжимая повод лошади. Наконец, он сумел проговорить:

— Где отец?

Брат Иосиф удовлетворенно кивнул головой.

— Ты узнаешь позднее. Он в безопасности.

Бенвенуто встревоженно обернулся к монаху. Тот отвел взгляд, но все же ответил на невысказанный вопрос:

— Климент успел его ранить.

— Так вот откуда эти пятна… Да, ты не все убрал, учитель, — не удержался от колкости Бенвенуто.

— Их видел не только ты?

— К сожалению, как я теперь понимаю. Но это не все… Я сказал о них…

— Виктории де Бюсси.

— Да. Она была у меня.

— Вот стерва, — кардинал с удивлением расслышал нотку восхищения в голосе наставника.

— Ты думаешь…

— Уверен. А теперь главное. Кроме нас троих — тебя, меня и Давида Лейзера — никто не должен знать правду, пока монсеньор не встанет на ноги и сам не решит объявиться. У тебя на руках приказ об освобождении твоей матери, — тут отец Иосиф бросил внимательный взгляд на лицо юноши и не ошибся: при упоминании о родстве с Юлией де Ла Платьер Бенвенуто помрачнел.

— Да, монсеньор Беллармино поручил мне освободить синьору Бельфор. Но она все равно захочет посмотреть на… тело.

— Ну, так придумай что-нибудь, ученик, прояви талант убеждения. Никто не должен сомневаться, что кардинал погиб! Или они не остановятся.

— Они?!

Монах проигнорировал последнюю реплику Бенвенуто.

— А теперь прощай. Я найду способ связаться с тобой.

И иезуит повернул коня в сторону от дороги, ведущей к деревне. На горизонте уже были видны первые дома.

— …не сомневаюсь, — пробормотал вслед удаляющемуся всаднику Бенвенуто и задумался, как все могло произойти.

…Брат Иосиф вышел во двор почти следом за мэтром Лейзером. Именно это позволило ему увидеть, как за каретой врача метнулась тень, а после послышался стук копыт. Поразмыслив, иезуит потребовал перенести своего подопечного в надворный сарай, где хранилось сено. Хозяйская кровать в доме была возвращена ее законному владельцу. Как оказалось, для него это стало роковым возвращением. Посланцы Виктории постарались на славу. Ранним утром, войдя в дом вместе с подъехавшим на своем муле Лейзером, монах убедился, что его опасения были не напрасными. Крестьянин отдал свое единственное одеяло им, а сам, не найдя ничего лучше, накрылся оставленным в доме плащом Перетти. Убийцы не зажигали огня, а потому и ошиблись. Но иезуит поразился, насколько тихо и хладнокровно все было проделано. И еще — тело несчастного было буквально истыкано кинжалом, из чего Иосиф сделал вывод, что Виктория не поскупилась на людей.

— Судя по всему, святой отец, у вашего… друга еще остались враги.

— Монсеньора необходимо спрятать.

— Простите старого еврея, но я думаю, смерть — лучшее убежище.

Пока деревня не проснулась окончательно, брат Иосиф с врачом раздели кардинала, сняли с пальцев перстни. Напоенный предварительно успокаивающим настоем, Перетти находился в глубоком сне и не почувствовал, как его погрузили на повозку, прикрыли сверху какой-то ветошью. Брат Иосиф погнал лошадь прочь от дома. А Лейзер остался завершить начатое: одетый в одежду Перетти, с перстнями Перетти на пальцах и его нательным распятием на золотой цепочке, труп крестьянина должен был стать трупом кардинала. Благо телосложение, почти не уступавшее мощной фигуре монсеньора, а также схожий цвет волос позволяли надеяться, что для чужих обман удастся. Талант хирурга помог врачу усугубить последствия жестокости убийц — лицо жертвы было обезображено до неузнаваемости. Конечно, и брат Иосиф, и мастер Лейзер понимали, что сына и женщину такой уловкой не проведешь. Поэтому первого монах решил взять в союзники, а вторую пообещал взять на себя врач.

Похороны кардинала Перетти «в связи с неясными обстоятельствами смерти», как гласил официальный документ, прошли почти тайно. Но ничего другого в сложившихся обстоятельствах монсеньор Монтальто и не желал. Будь его воля, он отправил бы в другой конец города, где шла церемония погребения почившего папы Климента, и того единственного, кто пришел на кладбище проститься с Феличе Перетти — кардинала Альберти. Но куратор Ватиканской библиотеки наотрез отказался бросить в последнем пути давнего товарища, не смутившись и не испугавшись двусмысленности событий. Лишь поэтому Бенвенуто пришлось доигрывать роль безутешного сына до конца. Кроме этих двоих и священника с парой служек, присутствовал и брат Иосиф. Когда Бенвенуто заметил, что тому небезопасно появляться в Риме, монах лишь странно усмехнулся и ответил: «Должен же кто-то рассказать монсеньору, кто и как горевал у его гроба». После того, как все закончилось, молодой кардинал отговорился усталостью от сочувственного приглашения монсеньора Альберти на ужин, едва успел махнуть рукой вслед удаляющемуся иезуиту. И тут с кристальной ясностью понял, что даже если бы отец на самом деле был мертв, все было бы именно так, как было: он, Иосиф и этот тюфяк в мантии кардинала. Единственно, может быть монах так просто не ушел бы, не оставил бы его… Может быть. В который раз за последние дни Менголли почувствовал, насколько бессилен и незащищен. И в ответ на это в душе и в сознании он поднял, как щит, злость и упрямство. Последний раз оглянувшись на место погребения, молодой кардинал направился в город. Этой ночью монсеньора Монтальто не было ни дома, ни в апартаментах Ватикана.

На женщину, молившуюся у могилы неподалеку, кардинал так и не обратил внимания. Когда место захоронения кардинала Перетти опустело, Виктория Морно поднялась с колен и подошла к свежей могиле. Скоро стараниями сына земля здесь оденется в камень. А пока синьора Морно зачем-то поковыряла носком изящной туфельки край невысокого холмика, улыбнулась и склонилась положить на его вершину цветок эдельвейса. Вдруг Виктория почувствовала, как по спине пробежал холодок. Женщина нервно обернулась и буквально наткнулась на взгляд пристально смотрящего на нее монаха. Синьора Морно махнула рукой, и тут же за ее спиной появилась фигура верного Сандра. Графиня оперлась на его руку, прикрытую полой плаща, и поспешила к своей карете, оставленной у церкви. Все также провожая женщину взглядом, брат Иосиф усмехнулся, уверенный, что она почувствует эту его усмешку, потом забрал с могилы цветок и теперь уже действительно ушел с кладбища.

* * *

О том, как не дать Юлии де Ла Платьер усомниться в подлинности тела кардинала Перетти, Бенвенуто думал не долго. В Сант-Анджело кардинал Менголли пришел лишь на другой день после похорон. Он был бледен и спину держал так прямо, словно пытался избежать прикосновения одежды, причинявшего то ли просто неудобство, то ли боль. Увидев Бенвенуто Менголли на пороге своей камеры, Юлия решила, что Климент не сдержал слово. Все прошедшие с его последнего визита дни она терялась в догадках о том, что происходит за стенами узилища. И догадки эти были одна страшнее другой. И вот одна из самых страшных стала явью. Прошептав: «Нет, только не это», — женщина лишилась сознания. Кардинал опешил, но из-за его спины вышел Давид:

— Простите, ваше преосвященство, позвольте мне.

Еврей посмотрел в лицо монсеньора. Старого мэтра поразил взгляд молодого человека, направленный на мать — настолько он был холоден и отчужден. Лейзер тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, и поспешил к женщине. Через некоторое время его усилия принесли свои плоды — Юлия пришла в себя. Едва обретший мысль взгляд Юлии устремился на сына:

— Бенвенуто…

— Поберегите силы, графиня, — кардинал жестом остановил ее. — У меня в руках распоряжение о вашем освобождении.

Глаза синьоры Бельфор зажглись радостью и надеждой, но тут же в них забилась тревога:

— Почему тогда…

— Почему здесь я, а не монсеньор Перетти? Его преосвященство мертв. Убит.

Лейзер возмущенно повернулся к Менголли:

— Ваше преосвященство, с этим можно было подождать!

Кардинал лишь коротко глянул на врача, не удостоив его ответом. В самом деле, что такого? Ведь он мог бы еще добавить: «Как вы и хотели несколько лет назад», но удержался. Все же вид Юлии, закрывшей рот руками, чтобы сдержать рвущийся с губ крик, тронул кардинала. Взгляд его чуть смягчился.

— Пойдемте отсюда. Я провожу вас и все расскажу. Мэтр Давид, прошу вас поехать с нами. Ваша помощь понадобится синьоре Бельфор.

По дороге, сидя в карете напротив матери, Менголли пересказал свое видение событий последних недель, стараясь избегать связи смертей двух иерархов церкви. Давид Лейзер следовал за каретой кардинала в своем портшезе. Проводив Юлию до ее римского дома, Бенвенуто поспешил откланяться.

— Вынужден покинуть вас, синьора. Монсеньор Беллармино не любит задержек с делами.

— Да, конечно, — голос Юлии был слаб. Больше всего ей хотелось сейчас прижать к груди своего мальчика, выплакаться. Но все такой же далекий, почти чужой взгляд кардинала не оставлял сомнений в неуместности подобного проявления чувств. И Юлия, подавив судорожный вздох, позволила себе лишь грустно улыбнуться сыну.

— Синьора, — Менголли помолчал, подбирая слова, — я советую вам уехать на какое-то время из Рима. Мы с братом Иосифом найдем убийцу. Клянусь вам. Но нам будет проще, если вы будете в безопасности.

— Ты… О, простите… Вы правы, монсеньор. Я лишь хочу увидеть… Побывать на могиле Феличе Перетти.

— Я провожу вас туда. Скажем, через пару дней, когда вы немного окрепнете. А пока передаю вас на попечение мэтра Давида. Поправляйтесь, — и кардиналу удалось даже улыбнуться.

После ухода Менголли Юлия отдалась на волю горничной и врача. Давид не раз подтвердил, что совет монсеньора очень правильный. В конце концов, поужинав и приняв изрядную порцию успокоительных капель, синьора Бельфор уснула с мыслями о том, куда направиться из Рима.

[И вновь время беспощадно к рукописи. Последующий сохранившийся текст позволяет предположить следующее.

Похоронив очередного покровителя и наказав его убийцу, Виктория де Бюсси синьора Морно решила воспользоваться советом последнего и обратила свое внимание на «старого герцога Кастильо». Она прекрасно понимала, что в Риме ей оставаться небезопасно. А потому, взяв дочь и сына (воспитанника), отправилась искать счастья в Испанию. Благо король Филипп II к тому времени скончался. Там она пристроила детей, а после, использовав старые связи, богатство, красоту и изощренный ум, пристроилась и сама. Брачный договор не давал Виктории права более чем на «вдовью долю», а потому вызвал лишь пересуды шепотком, но был освящен церковью и даже, как говорили, благосклонно встречен новым королем.

Юлия де Ла Платьер синьора де Бельфор так и не смогла посетить могилу кардинала Перетти. У входа в некрополь, куда привез мать Бенвенуто, она потеряла сознание. Молодой кардинал, сочтя это добрым знаком, воспользовался ситуацией и отвез женщину домой. По настоянию мэтра Давида Юлия решила попробовать дать ране затянуться. А для этого сменить на время место и обстановку. Графиня отправилась навестить свое имение в Плесси-Бельер.

Однако скоро наши герои вновь встретятся в Вечном городе. Ибо сказано: «все дороги ведут в Рим».]

* * *

Жерар Манфреди никогда не понимал бесшабашной смелости. Напротив, считал это качество совершенно вредным для жизни. А потому, как только над головой патрона сгустились тучи, стал приглядывать себе новое место. Когда стало совершенно ясно, что в партии Климент — Перетти верх одерживает Папа, Жерар воспользовался первым же удобным моментом и покинул лагерь проигрывающего битву полководца. Отец Иосиф не удерживал наемника, более того, снабдил на прощание некоторой суммой. На эти деньги Манфреди и путешествовал в поисках новых приключений. Лишь иногда на склоне дня, сидя в общем зале какого-нибудь трактира, он вспоминал вдруг карие глаза с золотистыми крапинками в обрамлении горящих медью волос. Если бы только ему удалось добыть свои закладные… Но бесплодных мечтаний Жерар тоже не принимал.

Однажды, въезжая в ворота Браччиано, он осознал, что все последнее время постепенно вновь приближался к Риму. Словно нечто тянуло его туда. Не желая поддаваться подспудному зову, Жерар Манфреди решил навестить старого товарища в Витербо. Вооруженный этим намерением, он спускался по лестнице постоялого двора, чтобы сесть на лошадь и двинуться в путь. Жерар уже расплатился за постой, лишний раз тряхнув кошель и прислушавшись к жидкому звону оставшихся монет. На пороге барону пришлось отступить, чтобы пропустить в дом синьору, только что прибывшую сюда. Женщина вошла скорым решительным шагом, на ходу снимая перчатки. Когда изящная тонкая рука скинула с головы путешественницы капюшон, показалось, что в грязное окно трактира заглянуло солнце: светящиеся медные локоны рассыпались по плечам синьоры. Тогда-то Жерар и разглядел, с кем его свела судьба. Наконец-то он понял смысл своего неясного влечения к Городу.

— Синьора Бельфор! Какими ветрами вас занесло сюда?!

— Синьор Манфреди! Здравствуйте. Я тоже рада вас видеть, — Юлия иронично улыбнулась. — Я еду в Рим, из Бельера.

— А-а, возвращаетесь к его высокопреосвященству…

Графиня побледнела, взгляд ее стал каким-то потерянным.

— Кардинал Перетти… Он умер.

Барон всем телом подался к Юлии:

— Но я оставил его в совершенно добром здравии. Неужели…

Она посмотрела ему прямо в глаза:

— Кардинала убили. И теперь я возвращаюсь, чтобы узнать, кто это сделал.

Брови барона шевельнулись в удивлении, но он тут же и усмехнулся:

— Этого следовало ожидать. Простите, я говорю то, что думаю. При всем моем уважении к покойному, я никогда не одобрял его… опрометчивости.

За время их разговора слуга, сопровождавший графиню, договорился о комнатах для новых постояльцев и обеде. Барон проводил синьору к столу и сел рядом.

— Как вы провели это время, синьор Жерар? И чем собираетесь заниматься? Если, конечно, это не секрет.

— Я путешествую, собираю на кончик своей шпаги приключения. Мое имение заложено, я барон-безземельник, — он невесело усмехнулся, — так что ничем не занимался и не собираюсь.

— Вот как?! — графиня задумчиво присмотрелась к сидящему рядом мужчине. — В таком случае мне придется найти другого искателя приключений и предложить ему то, что я хотела предложить вам. Жаль.

— Разве я уже отказался?! Я только сказал, что не имею планов. Я очень хочу знать, что вы хотели мне предложить.

— Мне нужен человек, хорошо владеющий шпагой и готовый рискнуть жизнью. С его помощью я надеюсь найти убийцу кардинала Перетти. И я достаточно богата, чтобы оплатить ему этот риск.

— Уж не принимаете ли вы меня за наемного убийцу? — барон вскинул голову, не сводя взгляда с Юлии.

— Я не сказала, что хочу кого-то убить. Я хочу найти убийцу. И мне нужен умный и сильный помощник. Если к тому же у него самого будет интерес в этом деле — тем лучше.

Жерар внимательнее присмотрелся к Юлии. Лицо правильной овальной формы. Высокий лоб, плавно переходящий в прямой небольшой нос. Упрямые скулы со свежим румянцем. Четко очерченные чувственные губы, слегка тронутые кармином. На всем довольно обычном лице выделялись глаза — миндалевидные с пушистыми темными ресницами, сейчас золотые искорки были словно приглушены тенью печали. Жерар знал: эти глаза могли охладить пыл наглеца или воспламенить страсть в схимнике. Она была совершенно спокойна и уверена в себе.

— А что же отец Иосиф? И почему вы уверены, что у меня есть свой интерес в этом деле?

— Отец Иосиф, прежде всего, служитель церкви. А интересы церкви, как пути Господни, неисповедимы. А ваш интерес в том, кого я более всего подозреваю в причастности к смерти Феличе.

— Виктория де Бюсси… Что ж, вы убедили меня, — Жерар улыбнулся, теперь уже открыто и без подвоха.

Юлия вздохнула с заметным облегчением. В деле, которым она собиралась заполнить до сих пор саднящую пустоту, графиня не могла полностью опереться ни на кого. Официальное расследование тихо погребли под предлогом смерти прежнего Папы и суеты по поводу выборов нового, знание о чувствах Бенвенуто к синьоре Морно уверенности в поддержке не добавляло. Отец Иосиф, вероятнее всего, с головой ушел в дела ордена. Поэтому Юлия решила, что Манфреди ей послало само провидение.

Графиня с теплой улыбкой протянула мужчине руку:

— Спасибо, Жерар.

Он склонился для поцелуя, а когда выпрямился, перед его взором на несколько мгновений въяве оказались те глаза, о которых он грезил не один вечер.

— Вы устали с дороги, сударыня. Увидимся утром, — слегка севшим голосом проговорил барон и поспешно вышел во двор отдать распоряжения на утро.

— Доброго дня и ночи, — тихо ответила Юлия и поднялась в приготовленные для нее комнаты.

Поздним вечером, когда, казалось бы, городские ворота уже закрыты и никаких гостей быть не может, на дворе трактира послышался стук копыт. Вскоре в дом вошли двое. Один из них был в плаще, под которым виднелся черный камзол, украшенный красным и серебряным шитьем. Пряжка перевязи закрывала грудь, а завершала экипировку длинная шпага с тяжелой гардой в инкрустированных серебром ножнах. Второй был одет попроще и выглядел как вассал первого синьора. Разбудив хозяина, они сговорились о вине и закуске, постое на ночь, спросили зачем-то инструмент и поднялись наверх. До раннего утра в их комнате не смолкала лютня. Перед самым рассветом все стихло. Граф де Невре, а для большинства Феличе Перетти, и его спутник уехали.

Спустившись утром после завтрака, у самого выхода графиня нашла на полу лист бумаги — аккуратно свернутый, но чуть потрепанный. Подняв и развернув его, она увидела, что это обрывок стихотворения:

Пылает за окном звезда,

Мигает огоньком лампада.

Так, значит, суждено и надо,

Чтоб стала горечью отрада,

Ушедшая невесть куда…

Далее было зачеркнуто, а после продолжено:

И жаль, и больно мне вспугнуть

С бровей знакомую излуку

И взять, как прежде, в руки руку.

Прости ты мне земную муку,

Земную ж радость не забудь! (С. Клычков)

Пока графиня читала, вниз спустился барон Манфреди:

— Доброе утро, синьора! Боже, какую лошадь я сегодня видел! Вороной жеребец со светлой гривой! А какие ноги, спина… Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто ее хозяин. Как вы провели ночь?

Неосознанно Юлия постаралась не показать лист со стихами барону. Быстро свернув, она спрятала его в кошелек на поясе и только тогда повернулась к Жерару.

— Благодарю, хорошо. Впервые за время путешествия я по-настоящему отдохнула. Мы можем отправляться?

Но мужчина не поддался на милую улыбку:

— Мне кажется, между нами не должно быть тайн. Что это за бумага?

Она отвела взгляд. Потом протянула лист Манфреди. Жерар прочел стихи, на мгновение задумался, что-то вспоминая, но отбросил сомнения и весело спросил:

— Потянуло на сладкую поэзию?

Юлия бросила мимолетный взгляд на спутника:

— Это не похоже на меня? Прошу, барон, в путь!

Манфреди усмехнулся. На пороге Юлия обернулась:

— Стихи… Если они не нужны вам…

— Возьмите, синьора. Чем они так вас привлекли?!

— Не знаю, — графиня отвела взгляд. — Мне показались знакомыми их персонажи.

— Вы позволите ехать с вами в карете?

— Я хотела предложить это вам. Мне будет приятно путешествовать рядом, — и вновь чарующий взгляд стер шутливую улыбку с лица мужчины.

…Граф де Невре в это время поминал всех святых и чертей, расхаживая по двору кузницы. А его спутник торговался с кузнецом о цене смены подковы…

— Барон, я хочу спросить вас, — Юлия прервала затянувшееся молчание. Они ехали уже довольно долго. Все это время графиня смотрела в окно на местность, по которой они проезжали.

— Как вы думаете, кто мог поднять руку на кардинала Перетти? У него было много врагов, я знаю, но кто из них смог сделать это?

— Вы говорили о Виктории…

— Это только подозрение.

— Ходят слухи, что тогда же умер папа Климент. Но никто не связал эти события вместе. Доберемся до Города, узнаем подробности. Но смотрите! Вон там! Вдоль рощи скачут всадники. А вот и то животное, которым я восхищался сегодня утром! Они тоже едут в Рим. К вечеру и мы будем на месте.

Юлия проводила взглядом всадников. Какое-то неясное чувство шевельнулось в груди, на миг сжало сердце.Они торопятся к кому-то, может быть, к женщинам, которые их ждут.

— Синьор Манфреди, я прошу вас погостить у меня в доме. Так нам будет удобнее разбираться в этом деле.

— Благодарю. Я воспользуюсь вашим приглашением, — склонил голову Жерар, а в голове у него пронеслось: «Да, так будет гораздо удобнее». Еще ночью, потягивая вино и прислушиваясь к отголоскам переборов лютни, он решил, что возьмет эту крепость.

* * *

На следующее утро после приезда в Рим Юлия первым делом поинтересовалась, в доме ли синьор Манфреди, и узнала, что господин ушел очень рано, сказав, что пройдется по друзьям. Тогда графиня надела черное атласное платье, покрыла голову черной же мантильей и отправилась к сыну… Нет, к монсеньору Менголли.

Бенвенуто обосновался в особняке Перетти. На этом через отца Иосифа настоял сам хозяин. Ожидая в галерее молодого кардинала, Юлия едва сдерживалась. Оказалось, что рана и не думала затягиваться. Каждый предмет интерьера, каждый глоток воздуха здесь будили воспоминания. Когда Менголли вышел к гостье, графиня смогла лишь тихо проговорить:

— Ваше преосвященство… Бенвенуто, прошу, проводи меня в сад. Нам надо поговорить.

Еще в первые дни монсеньор Беллармино недвусмысленно дал понять своему подопечному, что заповедь велит чтить не только отца своего, но и мать. Однако молодой человек сделал вывод, что чтить вовсе не означает любить, но и не мешает при случае использовать. А потому вышел к матери более-менее расположенным к общению. Бледность и откровенная слабость женщины, неожиданно для самого кардинала, тронули его. Бенвенуто вдруг почувствовал острое желание обнять ее, успокоить. В последний момент ему удалось совладать с непривычным чувством, но остановить движение он уже не успел. Прикоснувшись к руке Юлии, кардинал произнес:

— Я рад видеть вас. Идемте, в саду сейчас очень красиво.

Уже не сдерживая слез, графиня оперлась на руку сына, и они направились во двор и далее по дорожкам к фонтану.

— Бенвенуто, расскажи мне все, что происходило тогда, пока я была… Пока меня не было.

Менголли долго молчал, наблюдая, как падают струи воды из чаши в виде рога изобилия. Юлия же, осушив слезы, внимательно смотрела на кардинала. Наконец он заговорил:

— Накануне папа Климент поручил монсеньору проследить за подготовкой виллы в Сант-Эворо к своему приезду. После кардинал должен был отправиться с французским послом в Париж, чтобы доставить Генриху Наварре буллу об отпущении грехов от Святого отца.

— Перетти к Генриху?! Подготовить виллу?! Каррера совсем сошел с ума, так дразнить и унижать… — Юлия задохнулась от негодования.

Лицо Менголли исказилось непонятной гримасой:

— У него была возможность это делать. Мне говорили, что у Папы был какой-то документ, позволявший держать монсеньора на очень коротком поводке.

Слова сына заставили Юлию пошатнуться. Волна мерзкого удушливого стыдного воспоминания захлестнула ее. Потом она живо представила себе, каково было на этом «поводке» безмерно гордому, владевшему Городом и миром Перетти.

— Он должен был убить его…

Графиня испуганно вскинула взгляд на кардинала, когда поняла, что произнесла последние слова вслух. Менголли отвел глаза, но все же ответил:

— Вероятно…

Юлия прижала руку к губам, чтобы сдержать возглас.

А кардинал продолжил:

— Но мэтр Давид осмотрел тело Святого отца и не нашел на нем следов насилия или… яда. Климент умер сам. А тело монсеньора нашли в доме на окраине пригородной деревни. Отца, — Бенвенуто пришлось сглотнуть, чтобы прочистить горло, — опознали только по одежде, кольцам и распятию. Он был исколот кинжалами… И лицо тоже…

Юлия стояла бледная, как мел.

— Это случилось после известия о смерти Карреры?

— Да.

— Где находится этот дом? Ты сможешь показать мне его?

— Сегодня вечером я свободен.

— Потом проводишь меня к могиле отца?

— Если вы хотите… Да, конечно, синьора.

— Хочу. Кстати, что случилось с Викторией? Для нее это, наверно, был страшный удар. Она уехала? Куда?

— У меня давно нет известий о ней, — не глядя на мать проговорил Бенвенуто.

— Это правда? — графиня внимательно посмотрела на сына. — Неужели никто не знает где она?!

— Не знаю, — досадливо тряхнул головой Бенвенуто. — Я слышал только, что она в Испании.

Графиня не стала настаивать.

Тут их разговор прервали. К кардиналу подошел слуга:

— Господин, вас спрашивает французский дворянин. Он не хочет называть свое имя, но настаивает на встрече. Очень. Простите.

— Ступай. Я сейчас подойду. Синьора, прошу извинить меня. Это ненадолго.

— Я дождусь тебя, — и спрашивая, и утверждая ответила Юлия.

Кардинал коротко бросил, уже повернувшись идти:

— Конечно.

Юлия смотрела ему вслед, пока Менголли не скрылся за поворотом дорожки. И вдруг удивилась своему открытию: высокий для своих лет, подтянутый молодой кардинал со спины выглядел каким-то почти беззащитным, почти мальчиком. Возможно потому, что не утерпел и, еще не успев свернуть из поля зрения матери, бегом направился к дому.

Бенвенуто спешил, потому что при словах «французский дворянин» по его спине прошелся холодок предчувствия и предвкушения долгожданной встречи. Синьор Монтальто распахнул двери кабинета. Там его действительно ждал Феличе Перетти. Мужчины молча крепко обнялись. Только Перетти пришлось сдержать стон — рана в груди до сих пор не на шутку беспокоила его. Однако дальнейшее проявление чувств было жестко остановлено старшим.

— Чья карета во дворе?

— Юлии Бельфор.

— Вот как…

— Она в саду у фонтана. Ты мог бы…

— Нет! Не сейчас. Я должен сначала вернуть себе имя.

— Она страдает.

— Не думал, что тебя это хоть сколько-нибудь беспокоит, — как всегда, когда тема была для него неудобна, Перетти обратил разговор на собеседника. Бенвенуто потупился, отвел взгляд, но Феличе это не обмануло. Он знал, что сын снова его проверяет, чтобы убедиться, что он стоит на первом месте, а не женщина.

— Я повезу ее сегодня на твою могилу, — продолжил Менголли.

— Довольно!

И тут Перетти увидел, что его сын широко улыбается. Глаза старшего кардинала сузились, но тон был спокоен, даже вальяжен:

— Ты решил посостязаться со мной в выдержке?

Улыбка чуть поугасла на лице Менголли:

— Я просто очень рад, что могу видеть вас и говорить с вами, отец.

Перетти стало неловко. Он шагнул к Бенвенуто:

— Сын мой, я тоже… Я тоже.

И сразу:

— Беллармино в Риме? Не уехал на виллу?

— Да. Мы готовим бумаги, чтобы передать дело Бруно в римский суд.

— Этот бунтарь все еще упорствует?! Безумец. Я должен встретиться с Роберто без лишних глаз. Устрой это поскорее. Мне пора. И никому ни слова! Никому! Вы поняли меня, синьор Монтальто?

— Да, монсеньор.

Бенвенуто проводил отца и поспешил вернуться в сад.

Когда кардинал Менголли ушел, Юлия еще какое-то время стояла у фонтана. Ее очень занимали мысли о том, как сын отреагировал на вопросы о Виктории. Либо он раздосадован, что на самом деле ничего о ней не знает, либо знает и скрывает это. Вскоре графиня окинула взглядом дорожку, по которой они пришли, но не увидела ни одной скамьи, поэтому она перешла на широкую аллею, где и нашла место для отдыха. Оттуда виднелось главное крыльцо особняка. Поэтому синьора Бельфор смогла наблюдать, как господину в шляпе и длинном плаще слуга подвел великолепную лошадь вороной масти со светлой гривой. Гость легко вскочил в седло, но уже верхом вдруг сильно пошатнулся. Юлия даже поймала себя на желании добежать и помочь этому странному господину. Но то ли это была случайность, то ли ей вообще показалось, только всадник быстро выправился и резко послал животное вперед. Графиня усмехнулась.

Наконец в начале аллеи показался синьор Монтальто. И Юлия едва ли не впервые посмотрела на молодого человека совсем иным взглядом. Он красив, подумалось ей, и тут же, но... Откуда это «но»?! То, что Бенвенуто почти не уступал в росте Перетти, она заметила давно. Это подчеркивала прекрасно сшитая сутана, сейчас черная, подхваченная алым муаровым поясом. Облачение священника-кардинала сидело на худой поджарой фигуре как мундир. Весь образ его производил впечатление тугой пружины, способной на молниеносное действие. Внимание женщины привлекли руки кардинала: с узкими ладонями и длинными, чуть узловатыми пальцами, пластика их движения завораживала. Она представила, как эти пальцы складываются в благословение, как взлетает рука, осеняя паству крестным знамением, как они скользят по чьим-то волосам… Юлия почувствовала, как по щекам разливается румянец, и одернула себя, перевела взгляд выше, на лицо Менголли. И тут осознала, откуда взялось «но»! Из-под алого пилеолуса* до плеч спускались густые, чуть волнистые волосы очень темного, почти черного цвета. Такие же темные брови едва не сходились над переносицей. Темные глаза… Вот! Боже, сколько в них искрящегося льда! И губы — тонкие, словно готовые в любой момент сложиться в гримасу презрения. Он был весь как тугой язык пламени — влекущий поначалу и гарантирующий смерть при чрезмерном приближении.

Юлия поднялась со скамьи навстречу сыну, еще не успев окончательно прийти в себя после увиденного. И он прочитал это ее ошеломление. Кардинал остановился в паре шагов от матери и усмехнулся. Графиня поняла, что он прекрасно знает какое производит впечатление, и более того — знает, как этим пользоваться. Синьора Бельфор непроизвольно выше вздернула подбородок в ответ на неприкрытый вызов в этом взгляде.

— Прошу простить меня, синьора, мне пришлось задержаться.

Услышав спокойный глубокий голос, Юлия словно очнулась от наваждения. Графиня улыбнулась:

— Не переживай, мне было о чем подумать. А что твой посетитель? Когда мы ехали в Рим, всадник на этой лошади обогнал нашу карету.

— «Нашу»?! Вы приехали не одна?

— Да. В пути я встретила барона Манфреди. И он согласился помочь мне.

— В чем? — задал вопрос Менголли и тут же пожалел об этом. Ответ, который он подозревал, выводил разговор на очень скользкую тему. И Бенвенуто не ошибся.

— Я хочу найти убийцу кардинала Перетти. Возможно, мне повезет больше, чем папским сбирам**, его ближайшему помощнику и…

Юлия отвела взгляд, почти отвернулась от собеседника, нервно сжав руки под манжетами платья.

— И его сыну, — тихо продолжил Менголли.

Она ничего не ответила. Не шевельнулась и тогда, когда за спиной послышался шорох одежды. Лишь когда кардинал заговорил, она вновь посмотрела на него:

— Вы можете рассчитывать на мою помощь в этом деле. А отца Иосифа я не видел уже очень давно. Практически со дня похорон кардинала.

И в этом Менголли не лгал. Даже распоряжение о доме монах передал письмом.

— Прости. Я не в праве тебя в чем-либо обвинять. И даже в мыслях не было.

Помолчав, Юлия задумчиво проговорила:

— Ты очень повзрослел, Бенвенуто. Я пойду, увидимся ближе к вечеру.

— Я заеду за вами, синьора Бельфор.

Монсеньор Монтальто проводил графиню до кареты, сам помог ей сесть и только после того, как карета выехала из ворот, вернулся в дом.

---

*Пилеолус — традиционный головной убор клира Римско-католической церкви. Возник для того чтобы содержать тонзуру представителей клира в тепле в зачастую холодных, сырых помещениях церквей. Состоит из восьми сегментов, сшитых вместе с маленьким хвостиком сверху.

**Сбиры — в Папской области судебные и полицейские служители.

Далеко после полудня карета кардинала Менголли остановилась перед крыльцом дворца графини де Бельфор. Манфреди так с утра и не появился, и синьора де Ла Платьер отправилась с сыном одна. Всю дорогу Юлия молчала. Кардинал также не спешил нарушать тишину. Какое-то время он наблюдал за графиней, но скоро задремал. Заметив это, женщина улыбнулась — все же Бенвенуто оставался еще очень молодым юношей, особенно сейчас, когда смягчилась линия губ, а глаза были закрыты. Менголли проснулся от толчка остановившейся кареты. Юлия отвернулась, чтобы дать монсеньору прийти в себя. Бенвенуто ругнулся про себя за слабость.

— Как кардинал Перетти оказался в этой глуши? — замерев на ступеньке кареты, графиня осмотрела окрестности.

— Он остановился здесь по дороге в Сант-Эворо.

Графиня удивилась, но не подала вида.

— Соседи рассказали что-нибудь?

Синьора Бельфор шла впереди, и Бенвенуто мог не следить за лицом, сочиняя очередную ложь.

— В доме напротив слышали шум. Но никто не вышел.

На самом деле хозяина дома соседи не любили. Говорили, что за сесино* он продаст или засудит любого. Потому о нем никто особо и не горевал. Графиня внезапно остановилась, повернулась к Монтальто, в ее глазах плескались боль и ужас:

— Бенвенуто, мы с ним даже не простились… Я не верила, что он может умереть!

Кардинал резко отвел взгляд, опустил голову и промолчал.

— Пойдем отсюда.В дом я... Нет, не смогу.

Графиня последний раз окинула внимательным взглядом округу. Манфреди должен будет узнать об этом доме все. И главное — куда делся хозяин.

Как отклик на ее мысли из-за поворота верхом показался сам Жерар:

— И вы здесь! Прекрасно! Ваше высокопреосвященство, — барон склонил голову, но с лошади не спустился.

— О, синьор Манфреди! Этот дом, видите? Постарайтесь узнать все о том, что произошло здесь,прошу вас. Кардинал Менголли и я едем на кладбище. А вас, Жерар, я жду вечером.

— Вы плохо обо мне думаете, уважаемая синьора. Здесь было около десяти человек. Среди них видели одного очень высокого, широкоплечего и… темнокожего. Народ тут любопытный. И нам это на руку.

Юлия судорожно вздохнула:

— Барон, прошу вас! Кардинал ждет меня, — она взглянула на него. — Жерар, простите, мы поговорим обо всем вечером.

Бенвенуто внимательно прислушивался и присматривался к разговору.

— Я поеду с вами, синьора, — твердым, не терпящим возражений тоном проговорил барон Манфреди. И графиня отвела глаза, молча кивнув.

Карета остановилась у ворот некрополя. Бенвенуто, памятуя первую попытку Юлии посетить могилу монсеньора Перетти, пристально наблюдал за женщиной. Но она хорошо держалась. Еще днем кардинал отправил слугу привести могилу в порядок, почистить, чтобы не казалась заброшенной, ничьей. Менголли проводил графиню. Манфреди, спешившись, шел следом.

У могучего каменного надгробия они остановились.

— Оставьте меня, синьоры.

Мужчины отошли.

Женщина опустилась на колени, прижалась лицом к камню. Слез не было. Была только глухая боль в сердце и воспоминания. Юлия вспоминала Перетти, Викторию, себя…

Сколько она пробыла около могилы, Юлия не знала. Графиня поднялась, еще раз взглянула на надпись на монументе и сделала шаг в сторону. Закружилась голова, она начала оседать на землю… Очнулась Юлия уже в карете. Рядом сидел Бенвенуто, напротив Жерар.

— Как вы себя чувствуете? — с тревогой в голосе спросил барон.

— Благодарю. И простите, я напугала вас. Бенвенуто, отвези меня домой, пожалуйста.

— Непременно. И, пожалуй, зайду к вам.

В палаццо Бельфор они поднялись в гостиную. Слуги подали вино и фрукты. А кардинал исподволь все также наблюдал за бароном Манфреди. Именно он на кладбище первым оказался возле упавшей в обморок Юлии, и он же перенес ее в карету. В доме, заметил Бенвенуто, синьор Манфреди чувствовал себя совершенно без стеснения.

Обращение матери вывело Менголли из задумчивости:

— Бенвенуто, я прошу тебя, расскажи синьору барону все, что рассказал мне.

Когда Менголли закончил повествование, синьор Манфреди прекратил шагать по комнате и сел в кресло:

— Вот что я понял, — Жерар отпил вина, — вражда между папой Климентом и монсеньором Перетти зашла очень далеко. Папа выслал кардинала, что было равносильно приговору. Не так ли, ваше преосвященство? Логично предположить, что смерть Франческо Карреры — дело его рук.

Манфреди глянул на Менголли — тот едва сдерживался, чтобы не ответить на бесцеремонный тон барона.

— Простите, — проговорил Жерар, хотя на самом деле и не чувствовал себя виноватым, и сразу продолжил: — А так как в деревне был темнокожий слуга, то убийство кардинала Перетти — дело рук Виктории де Бюсси. Тем более… ей не привыкать.

При этих словах синьор Монтальто уже не просто скривил губы, но резко поднялся с кресла. Однако вновь промолчал и, чтобы сгладить неловкость движения, отошел к окну.

— Бенвенуто, я тоже так думаю. Нам надо разыскать мою сестру!

Юлия пристально посмотрела на сына.

— Последнее, что я слышал о синьоре Морно — она уехала в Испанию и… вышла замуж, — не поворачиваясь к собеседникам, ответил Менголли.

— Черт возьми! О, простите, монсеньор, синьор барон, — злые слезы наполнили глаза графини. — Я оставлю вас на несколько минут.

Юлия быстро вышла из комнаты. Мужчины остались одни. И кардинал мог поклясться, что в глазах барона явственно читается ожидание и вопрос: «Вам не пора ли отсюда, молодой человек». Тогда Бенвенуто решил проверить свои подозрения.

— Синьор Манфреди, я не успел толком поблагодарить вас за урок фехтования. Вы научили меня тогда очень интересному приему.

— Надеюсь, что он вам никогда не пригодится, синьор Монтальто. Ваш удел — кафедра собора, а не поле битвы.

С затаенной усмешкой Жерар смотрел, как в гневе сыграли желваки на лице молодого кардинала.

— Битвы на поприще служения Господу и Церкви могут быть не менее опасными.

— Согласен, — примиряюще улыбнулся барон.

— Синьор Манфреди, где вы остановились? Я помню, у вас не было своего дома в Риме.

— Здесь.

— Что здесь?

— Синьора Бельфор любезно пригласила меня погостить у нее. Я остановился здесь.

Кардинал встал напротив кресла, в котором вольготно расположился Жерар.

— Возможно, вам лучше переехать… ко мне?

— Чем же лучше?

Бенвенуто хотел было ответить, но тут двери раскрылись, и к ним вернулась хозяйка:

— Синьоры, приглашаю вас…

— Мне пора, синьора Бельфор, — прервал мать Бенвенуто. — Всего доброго.

— Доброй ночи, монсеньор, — поспешил откликнуться Манфреди.

Юлия недоуменно отступила, пропуская стремительно направившегося к выходу кардинала. На прощание Менголли глянул в глаза матери, и Юлии показалось, что не взгляд, а огненная плеть прошлась по ее лицу. Она даже прижала руку к щеке, провожая почти летящую по галерее фигуру Бенвенуто. Потом повернулась к Жерару, надеясь найти объяснение внезапной перемены в сыне, но барон безмятежно пил из своего бокала вино.

* * *

Юлия и Жерар встретились за ужином. Графиня переоделась. Теперь на ней было темно-красное с черной кружевной отделкой платье из шелка. Обнаженные плечи прикрывала шаль. Сложную прическу Юлия распустила, лишь подобрала волосы черепаховыми гребнями. Ни украшений, ни косметики. Но она была красива. Стройная фигура, гордая осанка, открытый взгляд золотисто-карих глаз.

Стемнело. Слуги внесли свечи. Ужин уже подходил к концу, когда хозяйка заговорила:

— Барон, мне кажется, что кардинал Менголли что-то скрывает. А вам так не показалось?Сегодня днем…

И она рассказала о визите к кардиналу всадника на известной им лошади и о том, что Монтальто был странно возбужден после встречи с ним. Увиденное в саду тревожило ее весь день, и она решила поделиться с Жераром. Он был единственным, с кем она могла сейчас поговорить. Потребность разделить с кем-то свои чувства и тревоги мучила Юлию. Когда ее подозрения об участии Виктории в убийстве Феличе высказал барон, она поняла, что не ошиблась. Она хотела найти сестру. Но зачем? Юлия знала, что не сможет причинить ей вред. Не из-за любви к сестре, нет. Дочь Виктории, очаровательная малышка Диана... Любящая женщина хотела отомстить, мать не могла лишить дитя его матери. И где-то в глубине души у нее теплилась еще надежда, что они с Жераром ошибаются, что Виктория непричастна, что уехала только потому, что Рим вызывал слишком тяжелые воспоминания. Если бы убийцей Феличе был мужчина — она не побоялась бы ничего.

Юлия пыталась думать о чем угодно, только не о Перетти. При мысли о нем к горлу подступала волна тоски и боли. Она вспоминала его глаза, его слова, его поступки. Он стоял перед ней то в алькове ее спальни, то у алтаря в соборе Святого Петра. Она закрывала глаза и чувствовала его губы на своих губах… Сколько раз со дня их расставания она просыпалась по ночам, когда во сне казалось, что он входит к ней. Она жила в подвале в надежде увидеть его! Но эта надежда умерла. Эта надежда была убита ударами кинжала. Юлия понимала, что сойдет с ума, если позволит воспоминаниям завладеть собой. И она боролась. Иногда ей хотелось залить свою тоску вином, но что-то останавливало ее. Лишь мысль о смерти не приходила ей в голову. Самоубийство — удел слабых, а она не считала себя слабой. Графиня была благодарна судьбе, что встретила барона Манфреди. Ей нужно было чувствовать, что рядом есть кто-то, кто поддержит, кому она небезразлична. Поэтому Юлия и делилась с Жераром своими мыслями и переживаниями.

Выслушав рассказ графини, барон нахмурился:

— Вы очень расстроены и напряжены, вот и мерещится черти что… Перетти нет, увы, но это правда. И с ней нужно смириться.

Он подошел к Юлии:

— Я ваш друг.

Юлия поднялась, шагнула в сторону:

— Идемте в каминную, там теплее.

Это была небольшая комната, убранная в золотисто-коричневых, мерцающих в свете свечей, тонах. Единственное яркое пятно — букет роз на столе. Тихонько потрескивали дрова в камине. Юлия опустилась на диван, жестом предложив барону занять кресло напротив.

— Мне хочется верить, что вы мой друг, — она подчеркнула последнее слово. — Если убийца — моя сестра, моя цель превращается в дым. Я не хочу верить в смерть Феличе Перетти. Я знаю, что это безумие.

Внезапно меняя тему разговора, она прямо посмотрела на Манфреди.

— Мне кажется, что мой сын знает, где Виктория.

Ее слова и тон так не соответствовали ореолу таинственности и тепла, которыми была окружена каждая вещь в этой комнате, что Жерар решил вернуть разговор в прежнее русло:

— Как я могу доказать вам свою преданность и… любовь?

Он долго думал и, наконец, решился открыть Юлии свои чувства, бросился в откровение с головой.

— Вы уже достаточно сделали для этого, барон. Не многие согласились бы исполнить такой каприз. Только Феличе и вы… О, простите!

— Не извиняйтесь! Я понимаю, что вы никогда не забудете монсеньора. Но если бы, Юлия... Если бы только вы позволили мне… Я приложил бы все свои силы, чтобы заменить вам его, — говоря последние слова, Жерар уже стоял перед ней на коленях.

— Не надо, барон! — в глазах Юлии застыли слезы. — Рана еще болит. Может быть потом…

— Кардинал ушел, но вы не должны откладывать жизнь на далекое потом! Я здесь! И люблю вас сейчас!

Графиня сжала его ладони в своих руках, кончики ее пальцев были холодны как льдинки.

— Нет, Жерар! Любовь ослабит нас… тебя. А ты должен быть сильным. Моя любовь приносит только несчастье.

— Любовь к тебе делает меня сильнее. А твоя любовь ко мне сделает меня сильнее вчетверо!

Юлия почувствовала, что не сможет противостоять ему.

— Между нами всегда, ты слышишь, всегда будет стоять кардинал! — ее взгляд не отрывался от его глаз.

— Ты убиваешь себя страданием! Я не вынесу этого. Я… постараюсь убрать его!

Манфреди уже не помнил себя — ее глаза, руки, запах заполнили сознание.

Юлия покачала головой:

— Нет. Это не удалось никому.

И вдруг она поняла, что истосковалась по любви.

— Оставьте меня, барон! — это была последняя попытка защититься.

— Я оставлял тебя с живым! Но я не оставлю с мертвым!

И она сдалась. Притянула его к себе:

— Может быть я смогу полюбить тебя…

Ее глаза обещали многое. «Прости меня, Феличе», — мелькнула мысль, и еще где-то краешком сознания скользнуло понимание, почему так поспешно ушел Бенвенуто. «Прости меня, сын».

И горячий шепот:

— Доверься мне.

---

*Сесино — мелкая медная монета.

Старый кастильский герцог Фердинанд, о чьем влиянии при дворе ныне напоминал только титул первого гранда, давно потерявший сперва сына, а после и дочь, овдовевший, нашел отраду на склоне жизни в своей молодой красавице-жене. В возможности баловать ее, используя немалое богатство, потакать малейшим прихотям и капризам, а взамен получать, нет, не любовь, но почитание, заботу и избавление от частых приступов подагрических болей. Собственно чудодейственное средство, представленное ему Викторией де Бюсси графиней Морно, и стало основой этого неожиданного брака. Однако, однажды уложив супруга в постель и поцеловав на прощание морщинистую руку, на другое утро Виктория проснулась вновь вдовой. Едва схоронив герцога, она получила настоятельное приглашение в Мадрид ко двору, которое позволила себе проигнорировать. Донна Кастильо (как она предпочитала теперь именоваться) решила дать себе время на раздумья. Виктория опасалась, что для решения тонкого вопроса наследства дона Фердинанда король изберет самый простой способ — новое замужество, но уже без учета интересов и выбора вдовы-невесты. И Виктория, дав четкие указания поверенным, снова сбежала. Но бежала она не только «от». В этой холодной расчетливой красавице все еще жила та, кого она старалась убить многие годы — Женщина. Ее-то и манил к себе Вечный город, а в нем — молодой мужчина, почти юноша, в алой мантии. И еще воспоминания, сокрытые теперь в двух могилах.

* * *

Бенвенуто ди Менголли в очередной раз приехал на виллу Монтальто, чтобы взять некоторую сумму из казны Перетти. Молодой человек любил это место. Особенно привлекательным был огромный парк, незаметно переходящий в настоящий лес с неглубокой речкой и прудом на ней. Но главное, в лесу возвышалась одинокая скала, поросшая мхом и подлеском, а в ней — просторный грот. В центре этого подобия пещеры кто-то давным-давно сложил круг из крупных камней. Впервые увидев его, Бенвенуто предположил, что в этом круге располагался очаг. Стены грота в нескольких места были расписаны. С изумлением кардинал обнаружил, что некоторые знаки ему знакомы: он видел их в отчетах римских отцов-инквизиторов, когда готовил к защите свою диссертацию. Еще тогда Менголли задался целью найти Потомков Крылатого Дракона. Если не саму секту, то хотя бы ее следы. Пока же, приезжая на виллу, кардинал приходил в грот, разводил в очаге костер и либо рассматривал найденные знаки, либо просто садился на каменное подобие кресла и смотрел в огонь. Всякий раз, выходя из грота, Бенвенуто чувствовал сильный эмоциональный подъем. Словно душа ликовала, наполнившись жаром пламени. Словно за спиной готовы были вот-вот расправиться крылья и, взрезая воздух, вознести его в небо. Он счастливо лелеял это ощущение, но и боялся его. Особенно после одного случая. На прогулке в парке, на границе с лесом, Бенвенуто застала гроза. До грота было ближе, чем до виллы, и он решил укрыться там. Чтобы подсушить плащ, кардинал развел костер побольше и встал ближе к огню, согревая замерзшие руки. Тогда это и случилось...

Юноша опомнился лишь почувствовав запах горелой кожи ботфорт. Он стоял в самом центре круга камней, в самом сердце костра. Отскочив от огня, Бенвенуто перекрестился. После осмотрел себя и обнаружил, что одежда и обувь опалены. Но совсем не это испугало его. Его испугало то, что он не чувствовал боли от ожогов. Потому что их, ожогов, не было — руки, лицо, даже волосы остались нетронутыми.

После происшествия кардинал долго не бывал в гроте. Но знаки на стенах и, главное, тайна влекли его к себе неудержимо. Возможно, исповедайся он Наставнику, тот сумел бы что-то объяснить, предостеречь. Но Наставником был брат Иосиф. А с ним делиться подобным Бенвенуто не стал бы ни при каких условиях. Тем более после того, как в руки молодого магистра теологии попали протоколы допроса одного из адептов секты Потомков. Слова, после которых допрос прекратился, до сих пор вспыхивали в его сознании: «Желай невозможного! Драконы, проникшие в пределы любви, крыльями разрушают каменные стены. Дальше — огонь. Но знай: карающие мечи отскакивают от кожи, объятой огнем». Все, связанное со своим поиском и находками, Менголли хранил как сокровенную тайну. И боялся, что ненароком, каким-нибудь намеком выдаст себя во время духовных упражнений с Наставником. И ненавидел этот свой страх. «И ненависть — лучшая моя любовь!»

Тайну грота Бенвенуто берёг с особым тщанием, даже не брал с собой на эти вылазки никого из слуг. Поэтому, когда на берегу реки, совсем недалеко от входа в свой «храм», кардинал увидел незваного гостя, он поспешил разобраться с этим. Человек, судя по телосложению юноша,сидел на большом пне лицом к воде. Рядом паслась его оседланная лошадь. Менголли, не скрываясь, вышел из-под сени деревьев и нарочито громко спросил:

— Кто вы, сударь? И что делаете на моей земле?

Плечи мужчины дрогнули от неожиданности. Он повернулся, и глаза кардинала сузились с еще большим подозрением — на лице незнакомца была маска.

— Я живу здесь недалеко, за рекой, — он не поднимал глаз, стараясь еще больше прикрыть лицо полями шляпы.

Голос заставил кардинала еще внимательнее присмотреться к визитеру.

— Это не дает вам права разгуливать по моим владениям!

— О, простите! Я не подозревала… не подозревал, что нарушил чьи-то границы.

Отметив оговорку, Менголли обратил внимание на слишком нежный цвет губ, на тонкую фигурку.

— Не подозревала?!

Кардинал быстро шагнул вперед и молниеносно-точным движением сорвал с лица гостя маску и с головы смахнул шляпу:

— Потрудитесь назвать свое имя!

Собеседник тряхнул головой, рассыпая по плечам черную волну волос:

— Виктория де Бюсси. Ну, зачем вы это сделали…

Бенвенуто от неожиданности отступил на шаг:

— Вы?! — выдохнул он.

— Да. Вы не рады мне, — тихо проговорила она и, чтобы занять чем-то ставшие вдруг лишними руки, наклонилась поднять шляпу.

Справившись с волной изумления, он почувствовал, как в груди зарождается огонек совсем не того чувства, которое ожидал от себя, представляя встречу с этой женщиной после минувших событий. Первыми, после удивления, стали восхищение и радость. Она стояла перед ним на фоне серебрящейся за спиной реки, в ореоле света, такая хрупкая, испуганная, ждущая… Желанная. Но тут темной тенью наползло воспоминание о том, как она исчезла из Города, послав ему лишь глупую записку: «Спасибо. Простите за все». И вместо улыбки, готовой было смягчить его лицо, губы скривила жесткая усмешка:

— Отчего же. Безмерно счастлив!

Но женщина услышала — молодой кардинал взволнован, рассержен и… обижен. Менголли и сам уловил, что допустил ошибку. Поэтому следующий вопрос задал подчеркнуто нейтральным тоном:

— Как вы здесь оказались?

— Я была…

— Я знаю! Что привело вас сюда теперь?

Виктория смутилась, отвела взгляд, но ответила:

— Мой муж… Он был стар и умер…

— Что же помешало вам наслаждаться наследством там?

Женщина невесело усмехнулась:

— Угроза нового брака.

— Разве не за этим вы уехали так далеко и поспешно?!

— Меня собирается выдать замуж король. С этим браком я потеряю свободу, без него — потеряю жизнь.

— И вы вернулись туда, где потеряли… любовника? Зачем?

Виктория сморгнула с ресниц слезы:

— Чтобы увидеть вас…

Но Бенвенуто почти не слышал ее тихого ответа. Его охватило непонятное чувство. Оно поднялось откуда-то из глубины, горячим обручем сжало горло. Он шагнул к женщине, навис над ней. Глаза его пылали сумрачным огнем:

— Может быть в число потерь вы включите и моего отца?

Глаза Виктории на поднятом к нему лице широко раскрылись. В них была мольба и еще что-то, что заставило его услышать это — «чтобы увидеть вас». Может ли быть, что женщина, всегда воспринимавшая его только как мальчика-воспитанника, женщина, которую он впервые мечтал покорить как мужчина, теперь пришла к нему сама? И вовсе не случайно, по незнанию, поселилась на вилле, граничащей с его землей, а намеренно — чтобы быть ближе, «чтобы увидеть вас». Он решил проверить это, убедиться. Получить этот приз, а потом… Потом будет видно. Но сначала нужно сделать ее еще слабее.

Напоминание о смерти Франческо и неприкрытое обвинение в убийстве кардинала Перетти больно ударили Викторию. Она сникла, горько улыбнулась и шагнула к своей лошади:

— Простите. Я снова некстати, — не удержалась и еще раз взглянула в глаза Бенвенуто.

Под этим взглядом вдруг заломило губы от желания прикоснуться ими к тонким, почти прозрачным, под изящной линией бровей, векам на лице Виктории. Кардинал взял под уздцы ее лошадь:

— Синьора, я приглашаю вас к себе.

Виктория почувствовала вдруг обиду — будто она напросилась, а он вынужденно согласился.

— Вряд ли это возможно и нужно.

— Я прошу вас, — теперь уже Менголли искал ее взгляда.

— Что случилось, кардинал?! Только что вы не были так любезны.

— Молю о прощении, — подался к ней, — я вел себя как дурак.

— Хорошо, — после короткого раздумья ответила она. — Но ненадолго. Я просто посмотрю как вы живете, — и осторожно, почти шепотом, — Бенвенуто.

От того, как она произнесла его имя, по спине Менголли прошелся приятный холодок. Кардинал почти улыбнулся и направился к лесу, где оставил свою лошадь. Только теперь женщина обратила внимание, что полы сутаны скрывали сапоги. Через несколько шагов он обернулся на шум. К Виктории подходил немолодой мужчина, по виду слуга. Это был ее верный Жан-Жак. Раздался повелительный голос госпожи:

— Мы не должны были сюда заходить. Этот лес принадлежит его высокопреосвященству.

И дальше еще тверже, в ответ на улыбку старого слуги:

— Возвращайся домой, ужинать буду одна.

Жан-Жак, как всегда, немо кивнул и удалился. А Бенвенуто задумался: почему тот не появился раньше? Да просто потому, что хозяйка не подавала сигнала тревоги. Поэтому слуга и еще двое, так и оставшиеся в тени кустов, не спешили выходить на сцену. Теперь же Жан-Жак исполнил приказ госпожи, но одного из сопровождающих отправил вслед за Викторией и кардиналом.

До виллы Монтальто они ехали молча. Лошадь Виктории тихо шла следом за жеребцом Менголли, а наездница рассматривала спину спутника, пытаясь понять, каким он стал за это время.

— Вот мы и приехали, — нарушил молчание кардинал.

Слуги приняли у них животных. Бенвенуто предложил руку Виктории.

И уже в доме продолжил разговор:

— Что же вы не спросите, как я живу после смерти отца?

Пальчики Виктории дрогнули, но он накрыл ее руку своей, не позволяя убрать ее.

— И как?

— Мне было тяжело. И страшно. Страшно тяжело. Я остался один. Я был уверен — кругом только враги. Смерть кардинала Перетти поставила меня на колени… Тот, кто убил его, поставил меня на колени.

Виктория побледнела, но нашла в себе силы проговорить:

— Но ведь вы встали. И встали сами.

Она увидела, что нашла верные слова. Менголли-Монтальто, расправив плечи и подняв голову,словно стал еще выше, черты его лица заострились, сделавшись властно-хищными:

— В этом вы совершенно правы, синьора.

— Вы истинный сын своего отца, Бенвенуто.

И вдруг вновь эта его почти-улыбка на тонких губах:

— Но виллу я обжил на деньги, оставленные кардиналом Перетти.

— Тут очень уютно. У вас замечательный вкус.

— Мне повезло — синьор Фонтана был свободен от больших заказов. Я прикажу подать обед. Вы обязательно должны оценить искусство моего повара, — Бенвенуто вышел отдать распоряжения и… послал гонца к Юлии де Бельфор. Он хотел бы послать весточку и отцу, но не знал где его искать. Через несколько минут Менголли был вновь рядом с Викторией.

— Синьора, вы все так же пленяете красотой. Уверен, Кастилия была у ваших ног вся, а не только старый герцог, — глаза кардинала зажглись прежним чувством и немного ревностью.

То ли что-то насторожило ее в тоне Менголли, то ли она боролась со своими чувствами, но Виктория отступила от молодого человека, отвернулась к окну. И вовремя, чтобы увидеть, как со двора отъезжает всадник. Женщина закусила губы, но тут же повернулась к собеседнику и довольно холодно проговорила:

— Слезы и горе убили мои чувства. Я не обращала ни на кого внимания. Только дон Фердинандо… Он страдал болями, а мне удалось помочь ему. Простите, я пойду. Мне лучше уйти…

Виктория быстрым шагом направилась к двери. Бенвенуто опередил ее, удержал за руки:

— Не уходите. Прошу вас!

— Я не верю вам, кардинал, — потерянно повела плечами женщина.

— Не верите мне?! Вы?!

Он снова прервал ее попытку уйти. Взял за плечи, поставил перед собой:

— Я люблю вас, — твердо сказал Менголли.

— Молчите! Умоляю!

— Я молчал слишком долго! Меня заставляли молчать! Я стоял у окна и ждал, кода вы появитесь в саду. Я шел по галерее и надеялся хоть краем глаза увидеть вас. Я полюбил портрет Климента, потому что он был написан вашей рукой! Я смотрел за вашим сыном, как за своим братом, пока мне это позволяли. Я позволил вам уехать, потому что не в силах был смотреть, как вы страдаете. И вы теперь хотите уйти?!

Виктория почувствовала, что ей нечем дышать — он выбил воздух из ее легких своим признанием.

— И я люблю вас. Но сейчас, прошу, отпустите меня, — пролепетала она.

В ответ Менголли за руку притащил ее к креслу и усадил в него:

— И, наконец, вы убили моего отца, а я продолжал любить вас!

Он стоял над ней, глаза лихорадочно горели на бледном лице. Бенвенуто почувствовал, как сознание заволакивает туман, в котором сверкают ледяные молнии боли. Он откинулся назад, чтобы ослабить ворот сутаны. Женщина воспользовалась этим и, глотая слезы, бросилась к двери.

И тут навстречу ей, едва не задев, дверь распахнулась, и в гостиную вошел высокий крупный мужчина в черном камзоле, украшенном серебром, с длинной шпагой на дорогой перевязи. Волосы с легкой проседью были схвачены лентой. Снимая на ходу перчатки, он шагал так стремительно, что не заметил Викторию.

— Сын мой, слава Христу.

Но тут же, заметив бледность Бенвенуто и направленный за спину взгляд, он резко обернулся.

Виктория и Перетти застыли напротив друг друга. Женщина очнулась первой и вновь попыталась бежать. Резкий взмах рукой — и проем перегородил шедший за графом брат Иосиф. Следом пророкотал голос Перетти:

— Куда же вы так спешите?!

Виктория обернулась к Менголли:

— Вот, значит, какова ваша любовь! — бросила она и сразу прижала руку к губам, сожалея о сказанном.

Перетти перевел изумленный взгляд на сына. Тому уже удалось взять себя в руки, справиться с наплывающей болью. Но фраза синьоры Морно поколебала его уверенность в том, что хватит сил сохранить невозмутимость. Слова же отца вовсе прозвучали как пощечина:

— Ваша любовь, сын мой?! Уж не к этой ли женщине?

— Это мое дело, отец.

Перетти склонил голову на бок, вгляделся в лицо Бенвенуто и решил беседу на эту тему отложить до момента, когда они будут наедине. Внимание графа де Невре вновь целиком обратилось на женщину.

— Мы так давно не виделись, сударыня, — Феличе шагнул ближе к Виктории.

Она невольно отступила, чем вызвала недобрую усмешку у графа.

— Кардинал Беллармино отсылал меня в Кастилья-ла-Нуэва. А вы, оказывается, намного ближе.

Виктория окинула взглядом комнату, трех мужчин в ней. Она была готова к худшему, но старалась казаться спокойной.

— Вы искали меня?! Хотели о чем-то поговорить, синьор Перетти?

— Ну, хотя бы о судьбе бедняги хозяина дома.

— Странно. Но я не знаю, о чем вы говорите.

— А как, вы думаете, я остался жив?

— На все воля Господня. И я благодарю…

— Замолчите, синьора! Не богохульствуйте. Ваши люди убили ни в чем не повинного хозяина дома, где я заночевал по пути в Сант-Эворо.

— Вы?! В простом деревенском доме, по собственному желанию?!

Виктория осеклась, когда поняла, что проговорилась.

Перетти покивал, подтверждая, что заметил ее оплошность. Он улыбался. Граф стоял перед синьорой де Бюсси как живое воплощение ее неудачи. А неудачников Феличе Перетти всегда презирал, не более того. Эта улыбка вызывала в ней злость. Виктория плотнее сжала губы, чтобы скрыть дрожь. Перетти продолжил,не скрывая яда в голосе:

— И не Бога вы должны благодарить, а меня за то, что я избавил вас от греха преднамеренного убийства.

Это было уже выше ее сил, но что слабая женщина могла сделать против них сейчас… Виктория развернулась к выходу, надеясь, что брат Иосиф уже освободил двери:

— Прошу прощения, синьоры, но я должна вас покинуть!

Графиню остановил резкий окрик:

— То, что вы теперь должны, буду решать я! Ясно?

Она замерла. Видно было, как ткань камзола натянулась на напряженной спине. Потом плечи вдруг опустились, и женщина повернулась лицом к Перетти уже с приторно-светской улыбкой на губах:

— Слушаю вас, монсеньор.

Вместо ответа Перетти обратился к сыну:

— Бенвенуто, предложите даме вина. Я учил вас быть учтивым кавалером.

Виктория окинула молодого человека яростным огненным взглядом, словно крикнула: «Не прощу!» Ответ был не менее страстным. Этот дуэльный обмен не остался незамеченным старшим из присутствующих. Но сейчас Перетти важными для себя считал совсем иные проблемы.

— Что ж, планы изменились. Барон, — монсеньор повернулся к своему спутнику, сейчас одетому не в рясу монаха, а в простой строгий камзол, темные чулки, панталоны и ботфорты, — мы возвращаемся в город. Синьор Монтальто, как дела в курии?

— Папа наш, — коротко ответил кардинал.

— Остальные?

Менголли замялся, скосив глаза в сторону Виктории. Но голос отца подстегнул его:

— Я жду.

— Как обычно, все, кроме француза и теперь еще одного…

— Бенвенуто, не испытывай мое терпение.

— Боргезе.

Виктория, не скрывая удивления, посмотрела на Перетти. Услышав ответ сына, тот выругался сквозь зубы:

— Mascalzone!* Вылез все-таки… Ладно, — кулак опустилась на небольшой столик, оказавшийся под рукой. Предмет мебели жалобно скрипнул.

— Но они вряд ли договорятся между собой, — рискнул заметить кардинал Монтальто.

— Вот этого точно не будет, — жестко ответил Перетти. — Но он расколет мне испанскую партию!

Старший кардинал уже натягивал перчатки на руки:

— Поспешим, синьор Фернан. Слава Иисусу Христу, сын мой. Синьора, будьте уверены — я не оставлю вас без своего внимания. Даже вот как, пожалуй… Синьор Менголли, этой женщине, — Перетти бесцеремонно указал на графиню, — сейчас небезопасно появляться в Риме. Проследите, чтобы она не скучала на вилле. Уверен, вам это не будет неприятно.

И, игнорируя возмущенный возглас синьоры Морно, так же стремительно, как появился, граф де Невре вышел вон. Лишь когда стихли шаги вышедшего следом барона Веласко, брата Иосифа, Бенвенуто вспомнил, что с минуты на минуту может появиться графиня де Бельфор. Менголли расхохотался. Бенвенуто попытался справиться с этим порывом, когда увидел, как Виктория выходит из гостиной в галерею, но безуспешно. Он не стал удерживать женщину — она вернется к нему рано или поздно, потому что ей больше не к кому идти. А наблюдать встречу Морно и Бельфор у себя кардиналу почему-то расхотелось. Вообще, он не испытывал желания видеться сейчас с матерью. Потому, вскоре за гостями, хозяин покинул дом, не забыв, однако, отдать распоряжение о наблюдении за хозяйкой соседнего имения.

---

* Mascalzone (ит.) — негодяй, подлец, мерзавец.

Синьора Юлия занималась очень важным делом — составляла букет из цветов, срезанных садовником. Барон Манфреди подошел к женщине,не касаясь ее руками, проложил дорожку поцелуев от приоткрытого домашним платьем плеча, вверх по стройной шее, к небольшому, с порозовевшей мочкой, ушку. Юлия шевельнула головой, избегая щекочущего прикосновения, но подалась чуть назад, опираясь спиной на мужскую грудь.

— Тут вам послание, ваша светлость. От монсеньора Менголли, — Манфреди протянул ей записку сына. Прочитав послание, графиня усмехнулась и взглянула на барона. В глазах ее светилось торжество:

— Жерар, мы едем на виллу Монтальто. Там Виктория. Прикажи подать карету. Я буду готова через несколько минут.

Уже вечерело, когда они подъехали к загородному дворцу кардинала Менголли. Юлия почти бегом поднялась по ступеням. Жерар, не отставая ни на шаг, следовал за ней. Но тишина, царившая вокруг, заронила в душу женщины сомнение — не опоздала ли она. Действительно, графиню ожидало лишь очередное послание от монсеньора, где он подробно описал, как добраться до нынешнего местонахождения Виктории Морно донны Кастильо. На словах хозяин передавал свои извинения за то, что не встретил гостью лично, и предложение остаться на ночь, если визит будет поздним. От приглашения сына синьора Бельфор наотрез отказалась. Графиня и барон вернулись в город перед самым закрытием ворот.

Дома уставшая и разочарованная Юлия отмахнулась от служанки, накрывшей ужин, и ушла в свои покои. Там сбросила платье, легла ничком на кровать и уткнулась лицом в подушки. Она никого не хотела видеть. И очень хотела, чтобы рядом кто-то был. Она не плакала, просто лежала, не желая вообще что-либо делать. Не пошевелилась женщина и тогда, когда дверь в ее комнату открылась, и послышались осторожные шаги. Юлия почувствовала, как кто-то сел на край кровати. Потом услышала голос Жерара:

— Я принес вина, немного сыра и хлеба.

Графиня промолчала. Манфреди пристроил поднос на столик. Тоже помолчал, но все же спросил:

— Ты поедешь к ней?

Юлия покачала головой: «Нет».

— Тогда что нам тут еще делать?

Она повернулась на спину. Сухие потухшие глаза уставились на полог кровати. В голосе графини явно сквозило отчаяние:

— Что тут делать? Я не знаю. Зачем я поеду к ней? Чтобы спросить, почему она сделала это?!

— Тогда давай уедем из Рима. В Болонью, в Бельфор, во Францию… Куда хочешь!

Юлия вдруг резко поднялась, приникла к мужчине, спрятала лицо на его груди.

— Мне плохо! Помоги мне. Я не знаю, что мне делать.

Жерар еще теснее прижал ее к себе, покрывая лицо поцелуями, чувствуя соленый привкус наконец-то пролившихся слез.

— Уедем! Оставим этот Рим к черту. Ты попытаешься забыть. Я помогу тебе. Я буду рядом.

Жерар Манфреди и сам не понял: когда желание «взять крепость» по имени «женщина кардинала Перетти» превратилось в распирающее грудь стремление защитить, сберечь Юлию де Ла Платьер? Когда желание переродилось в любовь?

— Да! Мы уедем. Но сначала я съезжу к… сестре.

— Одна? — он заглянул ей в глаза, оценивая решимость.

— Да. Мы не должны там показываться вместе. Я не хочу, чтобы она о чем-то догадалась. Чему ты улыбаешься?

— Тому, что кому-то есть о чем догадываться… Тому, что нам есть что скрывать.

— Ох, Жерар…

— М?

Юлия прикрыла глаза, блестящие теперь не от слез, а от удовольствия, когда губы мужчины заскользили от ладошки выше по руке.

— Да.

* * *

Вернувшись к себе после встречи с Менголли и его отцом, Виктория долго не могла успокоиться. После, когда Жан-Жак отогрел свою госпожу напитком, благословленном самим Климентом, она начала вспоминать детали произошедшего. Синьора Морно поняла, что визит Перетти на виллу Монтальто был для Бенвенуто такой же неожиданностью, как и для нее. Тогда к кому он отправлял гонца? Напрашивался только один ответ — к матери. Значит Юлия в Риме или где-то поблизости. И наверняка захочет увидеться. В городе синьора Морно легко могла бы избежать этой встречи или сделать так, чтобы она состоялась тогда и где это нужно было бы Виктории. Но молодой кардинал неукоснительно исполнял распоряжение синьора Перетти и следил, чтобы донна Кастильо не появилась в Риме. Лишенная былых связей, располагающая только Жан-Жаком и несколькими слугами, взятыми из дома последнего мужа, Виктория ничего не могла противопоставить регулярным визитам Менголли.

К чести молодого человека, он вел себя учтиво и о чувствах более не заговаривал. Он обходил эту тему в разговорах так безупречно, что женщина начала даже беспокоиться: не было ли признание Бенвенуто плодом его коварства или ее фантазии. Или мужчина оставлял за ней право выбора?

А визиты эти раз от раза становились для синьоры Морно все приятнее и интереснее. Пока однажды она не поймала себя на мысли, что совершенно забыла о разнице в возрасте, что когда-то мальчик был ее воспитанником. Еще в первый после скандальной встречи приход Менголли Виктория, в знак примирения, подарила ему экземпляр трактата доктора Хуана Карлоса Амата об обучении игре на пятиструнной гитаре и сам инструмент, который привезла из Испании. "Этот инструмент достоин ваших пальцев, монсеньор", — сказала она тогда. И в ответ синьор Менголли улыбнулся. Вскоре синьора Морно уже слушала, как он играет. Словно завороженная, она наблюдала за движениями рук, за перебором гибких, цепких пальцев. Женщина очнулась, когда затих тонкий звон «певуньи»*. Ее щеки пылали, а взволнованной дыханием груди было тесно в корсаже платья. Виктории пришлось встать и отойти подальше, к окну, чтобы усмирить разбушевавшуюся чувственность. Менголли тогда или сделал вид, или действительно не заметил ее состояния.

Другой раз они, по настоянию Виктории, фехтовали в парке. Бенвенуто так искренне и легко рассмеялся, когда, поскользнувшись на листве, упал, что графиня не могла оторвать взгляд от его лица, веселых глаз. Очень скоро женщина не только не тяготилась навязанной ей опекой, но желала этих встреч, порой даже проявляя инициативу.

Однако подспудно, на задворках сознания таилось ожидание приезда Юлии. Вероятная опасность этого визита и явная угроза Перетти, как и рассчитывал монсеньор Менголли, толкали синьору Морно все ближе к сыну ее противников.

И вот Виктории доложили, что пожаловала синьора де Бельфор. Она подала Жан-Жаку знак «осторожно» и приказала приготовить шоколад для гостьи.Юлия ждала хозяйку сидя в гостиной. Она вновь была в бархатном черном платье, украшенном великолепной вышивкой и жемчугом. Она ждала сестру.

— Как я рада, дорогая! — с порога приветствовала графиню Виктория.

Синьора де Бельфор поднялась навстречу:

— Здравствуй. Как ты?

Виктория пожала плечами:

— Все налаживается. Скоро Перетти вернется в Рим и…

— Кто?! Что ты сказала?

Юлия множество раз представляла себе эту встречу, проигрывала в голове разные варианты разговора с женщиной, убившей любимого. Но она оказалась совершенно не готова к такому беззаботному тону. Поэтому, когда Виктория ответила на вопрос: «Кардинал Перетти… Граф де Невре», — синьора де Бельфор пошатнулась, как от удара. Но тут же рассмеялась:

— Давай не будем. Пусть мертвые остаются мертвыми. Поговорим о живых. Как ты? Диана?

— Мертвые?! Я разговаривала с ним не так давно.

— Ты умеешь общаться с духами? — вспылила Юлия. — Ты, ты сама убила его! И, убив отца, теперь ластишься к сыну и можешь смотреть в глаза… любовнице?!

— Успокойся! У тебя истерика, дорогая сестра!

— У меня? Не смей надо мной издеваться, — Юлия шагнула, оказавшись прямо перед Викторией, и продолжила тихим, сдавленным голосом: — Я пришла, чтобы сказать тебе — если когда-нибудь ты встанешь у меня на дороге или если попробуешь соблазнить моего сына — я убью тебя. А сейчас благодари Бога за то, что Он дал тебе дочь. Прощай.

Виктория прокричала в спину уже уходящей графини:

— Скоро ты встретишь его! А я своего Франческо — нет! — Виктория замолчала, отвернулась от Юлии, но тут же повернулась вновь и отчаянно прокричала: — А Менголли любит меня!

Юлия вышла от Виктории как во сне. Ни на мгновение она не поверила сестре, посчитав ее слова злобной издевкой. Графиня вернулась домой бледная как полотно, даже губы не выделялись на ее лице, с трудом поднялась в свои комнаты. Там ее встретил Жерар с кубком подогретого вина. Он ни о чем не спрашивал. Лишь остался сидеть в кресле возле кровати, куда служанка уложила Юлию.

Синьора Морно тем же вечером приехала на виллу Монтальто. Не дожидаясь, когда слуга доложит о ней, Виктория, прошла к Бенвенуто. Шум в дверях заставил кардинала поднять голову от бумаги, на которой он что-то писал, сидя за столом в кабинете. Увидев на пороге синьору Морно, он опешил.

— Сударыня?!

Виктория не дала ему опомниться:

— Монсеньор, мне хочется спросить вас: неужели вы, любящий сын, решили свести собственную мать с ума?

— О чем вы, синьора Виктория?

— Почему вы до сих пор не сказали ей, что кардинал Перетти жив?

Бенвенуто опустил голову, как-то нервно отбросил перо и тихо ответил:

— Таков приказ.

— А…

— Отец велел никому не говорить об этом. Ваша встреча с ним была случайной.

— Это я уже поняла. Вполне в духе монсеньора Перетти!

Виктория осеклась, натолкнувшись на злой огонек глаз Менголли.

— Я был бы крайне признателен вам, если бы вы не вмешивались в нашу жизнь!

— В жизнь вашей семьи или в вашу личную жизнь?

— Я не разделяю их!

Виктория почувствовала, как затрепыхалось в груди сердце, как зашумела в ушах кровь.

— Вы лгали! Значит это все ложь, — ее голос стих. Ей пришлось найти опору, чтобы не упасть.

— Боже, как вы хитры. Как вы обвели меня вокруг пальца. А я, — она усмехнулась, — я поверила вам. Далеко пойдете, кардинал, раз уже с этих лет так легко сжигаете сердца.

— Я остаюсь сыном человека, которого вы хотели или хотите убить.

— Будьте уверены, впредь я приложу все силы, чтобы никогда не встречать вашего отца на своем пути.

Если бы были силы, она ушла бы тотчас. По щекам женщины побежали слезы. Ее качнуло, и Бенвенуто шагнул из-за стола ближе к Виктории. В кабинете повисла тишина. Потом, словно собравшись с духом, синьора Морно тихо проговорила:

— Помните только, что я… люблю вас, — она отвернулась, чтобы скрыть, наконец, слезы.

И он не выдержал. Чувство, которое он сдерживал долгое время, прорвалось в таком же тихом вопросе:

— Зачем же вы так мучаете меня?

Бенвенуто подошел к Виктории так близко, что его дыхание чуть шевелило волосы на ее макушке.

— Я обещаю вам никогда больше этого не делать.

— Это не в вашей власти. Тогда вам придется лишить меня памяти о вас.

— Но что тогда в моей власти?

— В вашей власти любить меня как прежде.

Виктория повернулась к нему. Ей пришлось высоко поднять голову, чтобы посмотреть в лицо молодому кардиналу, отчего губы ее чуть приоткрылись.

— Вы любите меня? — осторожно спросила женщина.

— Мое чувство больше, чем любовь.

Ноги Виктории ослабели, но уже не от головокружения, а от захватившего ее поцелуя. Через вечность в сознание вонзился шепот:

— А как же Климент?

Лицо Виктории исказилось, но Бенвенуто и не думал размыкать кольцо рук. Графиня задержала дыхание, не зная как ответить. Она решила, что промолчит, но взглянула в темные глаза и поняла, что Менголли ждет ответа.

— Я сделаю так, чтобы вы больше не вспоминали о нем.

— Но себе вы оставляете это право?

Снова молчание, лишь после — взгляд глаза в глаза и:

— Нет.

Менголли улыбнулся. Если и оставались у Виктории какие-то сомнения, то они были выжжены новым горячим поцелуем Бенвенуто.

Этим вечером синьора Морно не вернулась к себе на виллу.

---

* «Певуньей» называли первую (одинарную) струну испанской пятиструнной гитары в XVI — XVII вв.

Жерар Манфреди некоторое время пытался вернуть Юлии вкус к жизни, будто вовсе утраченный ею после визита к Виктории. Он организовывал ей выезды в Город или на виллы к своим друзьям. Там графиня была безупречна — блистала улыбкой и гордой осанкой. Но барон видел, как тускнеют ее глаза, если вдруг приходилось проезжать мимо отстроенного папой Сикстом Латерана или мимо акведука, названного в честь Перетти Acqua Felice (Аква Феличе), или мимо дворца монсеньора Оттавиани, где Юлия бывала на вечеринках с, дьявол-его-пригрей, Феличе Перетти. Тогда Жераром овладевала смесь чувств — от собственной униженности до бессилия перед печалью, которая снедала любимую женщину.

Наконец Жерар решил, что пора что-то менять, и вновь поднял вопрос об отъезде из Рима.

— Помнишь, мы говорили о поездке в… куда-нибудь? Она могла бы развлечь тебя, — он протянул Юлии чашку шоколада, не сводя с графини глаз, светящихся удовлетворенной страстью.

— Конечно, — она осторожно отпила горячий напиток и лукаво улыбнулась ему.

— Когда и куда желает ехать моя госпожа?

Юлия вдруг опустила взгляд, поставила чашку на стол, будто снова погасла, едва загоревшись. Так же не поднимая глаз, тихо проговорила:

— Так будет лучше, правда, Жерар?

— Будет. Я все для этого сделаю, — он взял ее за руку, потянул из кресла к себе и обнял.

Графиня несколько мгновений впитывала силу крепкого объятия мужчины, потом отпрянула и совсем другим тоном заговорила:

— Мы поедем к тебе! Сколько стоит выкуп твоих владений?

Опять удар по самолюбию и это чувство собственной неполноценности.

— Не будем говорить об этом. Нам не помешают!

— Нет, мы поговорим об этом, Жерар. Я не хочу жить в заложенном замке. Я хочу, чтобы он принадлежал только нам. Прошу тебя! Ну, не упрямься, — Юлия подошла к барону и, приподнявшись на носки, поцеловала его в уголок губ.

— Векселя у твоей сестры.

— Пф… — фыркнула Юлия. — Опять Виктория! Но ведь сумма долга определена.

— Ты забываешь о процентах. И для этого нам нужно будет остаться в Риме.

— Вот еще! Зачем?! Этим займется мой стряпчий. Он мастер по таким делам. К тому же, я могу попросить Бенвенуто помочь… мне. А мы можем уезжать!

Юлия заглянула мужчине в глаза, легким движением отвела прядь волос с его лба и улыбнулась — искренне, словно и вправду решила, наконец, начать новую жизнь. А потому, едва ли не впервые, за этим взглядом и улыбкой Жерар не увидел затаенной горечи или тоски. Мог ли он что-то противопоставить этому напору? Только не сейчас! А потому смирил гордость.

— Хорошо. Я подчиняюсь.

Казалось, вот уже целую вечность они стоят так и смотрятся в глаза друг друга. И видят в них только себя. А в следующий миг их губы, языки сошлись в жаркой схватке. И Жерар почувствовал, что в этом поцелуе только они двое, и нет никого третьего.

* * *

Перед тем как свернуть на дорогу в сторону Флоренции и Болоньи, карета графини де Бельфор направилась на виллу Монтальто с тем, чтобы хозяйка простилась с сыном. Своего спутника, барона Жерара Манфреди, Юлия попросила подождать, пообещав не задержаться у синьора Менголли дольше необходимого. Но это обещание оказалось не так просто выполнить. Кардинал, недавно вернувшийся после очередного визита на виллу Морно, лично проверял доставленную из Рима партию вина. Он просил передать гостье извинения и заверение, что поднимется к ней очень скоро. На самом же деле Бенвенуто нужно было время, чтобы решить вопрос, который мучил его с того дня, как Виктория в гневе упрекнула его в том, что он держит мать в неведении относительно судьбы Феличе Перетти. От этих раздумий его отвлек вновь появившийся слуга:

— Ваше высокопреосвященство, к вам синьор барон Веласко.

Первым порывом Бенвенуто было отправить гостей дожидаться хозяина по разным комнатам. Но тут ему в голову пришла мысль: если отец решил открыться, пусть брат Иосиф найдет способ сообщить все синьоре Ла Платьер. Вообразив это, молодой человек даже коротко рассмеялся, вызвав удивление у своего римского поставщика.

— Проводи синьора барона в гостиную к ее светлости. Передай мои извинения и предложи гостям фрукты и напитки. Ступай.

Следом кардинал отпустил виноторговца. А сам направился из подвала наверх. Он не спешил, давая старым знакомым время для разговора.

Юлия, в легком дорожном платье, как раз по жаркой погоде, стояла у высокого окна, часть которого закрывал богато цветущий куст роз. Она отказалась от предложенного угощения, попросив только воды из ледника. Бокал едва не выпал из ее руки, когда, обернувшись на шум шагов, графиня увидела в дверях брата Иосифа, барона Веласко. В комнату вошел невысокий, даже для Юлии, но широкоплечий мужчина. Его резко очерченные скулы покрывала темная бородка, сходившаяся клинышком на упрямом подбородке. На графиню смотрели серые глаза очень светлого холодного оттенка. Их хозяин прекрасно знал, каким неприятным, почти болезненным, мог быть их пристальный взгляд. Для синьора Веласко, заметившего карету графини у крыльца, присутствие Юлии не стало такой же неожиданностью. Хотя он не предполагал, что кардинал сведет их в одной комнате. Или это недосмотр слуги? Иезуит отложил вопрос на потом, подумать.

— Синьора Бельфор, — чуть склонил голову вошедший.

Иосиф заметил, как взгляд женщины беспомощно метнулся по пространству за его спиной, словно искал там кого-то еще. Но Юлия на удивление быстро взяла себя в руки. И потому успела уловить в глазах Веласко усмешку. Это ее разозлило. Вопрос, которым она заменила приветствие, прозвучал холодно, почти враждебно:

— Я вижу, Орден не оставляет своей заботой моего сына.

Брат Иосиф словно ждал первого выпада противника, чтобы определиться с манерой боя:

— Вернее, я не оставляю своей заботой сына монсеньора Перетти, — он прошел глубже в комнату, попытался найти место, где солнце из окна за спиной графини не слепило бы глаза.

— Вы заботитесь о сыне, отца которого не уберегли? — губы женщины презрительно изогнулись. Возможно, Иосиф этого и не заметил, разговаривая с силуэтом на фоне солнечного окна.

— Интересно... Если вспомнить обстоятельства нашего знакомства, я и предположить не мог, что именно вы будете первой и... единственной, кто упрекнул меня в смерти монсеньора.

— Просто я одна из тех немногих, кто хорошо знает историю начала ваших отношений с монсеньором.

Иезуит оставил безуспешные попытки найти положение, где мог бы видеть лицо женщины, и теперь ориентировался по интонации, ритму дыхания собеседницы. А кроме того следил за своим лицом, чтобы на нем не отразилось и тени того чувства, что вызвали слова Юлии.

— У каждого из нас своя история...

— Вероятно, вы рады, что теперь-то она будет только вашей. Тяжело, наверное, писать чужую историю. Уверена, об этом вскоре подумают многие.

Если бы ее спросили сейчас, зачем она все это говорит, Юлия вряд ли бы ответила. Но она смотрела на живого и без единой царапины монаха, а перед глазами стоял образ окровавленного Феличе.

Самообладание едва не изменило барону. Но гневную гримасу он постарался скрыть за улыбкой:

— Вижу, страшные события не сломили ваш дух, синьора. Более того, вы нашли себе нового... м-м-м... спутника.

— Вам есть дело до моего духа и моего спутника? Или вы хотите заботиться не только о сыне, но и о любовнице монсеньора Перетти? Чтобы во всем быть похожим на него? — теперь язвительная и даже презрительная улыбка была не только на лице, скрытом в тени, но и открыто звучала в голосе.

Несколько мгновений понадобилось барону, чтобы осознать, что Юлия до опасного близко подошла к правде. К правде, которую он все последние годы тщательно заглушал делами, борьбой, даже заботой о раненом кардинале, пока тот валялся без сил, поминутно теряя сознание. Но противник в лице графини иезуиту был сейчас не нужен. Тем более он уже знал способ отомстить ей за дерзость. Брат Иосиф подошел к женщине, остановившись очень близко, так что солнце почти перестало быть ему помехой. На лице, в глазах были только сожаление и непонимание:

— Почему вы хотите поссориться со мной, синьора Юлия?

— Потому что хочу понять: почему вы, который должны были защищать монсеньора, вы, которому монсеньор доверял, живы, а он — мертв!

Взгляд женщины, наполненный отчаянной, какой-то безумной болью, скрестился с холодным взглядом монаха:

— Почему здесь стоишь ты, Иосиф, а не он?!

Иезуит не дрогнул, не отвел глаз:

— Потому что не я проиграл Клименту. И не я отказал Виктории де Бюсси.

Глаза Юлии нехорошо сузились:

— Отказ Виктории карается смертью? Или предательство слуги, которому верил, стоило господину жизни? А Климент... Он проиграл: я же стою перед вами, а не плыву по Тибру!

Лишь осознание того, что обвинения, которые графиня бросала ему в лицо, — часть вынужденной игры, спасло самообладание брата Иосифа, он даже сумел сохранить невозмутимый тон:

— Вы забыли добавить ко всему этому и то, что я не призвал убийцу к ответу.

— Вы играете в свои игры, — Юлия не отвела глаза, но они вдруг потухли, стали уставшими и почти мертвыми. — Пока Феличе был жив, я верила тебе. Сейчас — нет. Я ненавижу этот город. Ненавижу таких как ты, шакалов. Поэтому я уезжаю отсюда. И не дай Бог тебе причинить зло моему сыну.

Она подняла голову и вновь взглянула на монаха.

От ответа барона отвлек шум открывшейся двери. На пороге появился хозяин дома:

— Прошу прощения, синьора графиня, святой отец. О, брат Иосиф, ты сегодня в светском?!

То, как стояли гости — в доверительной близости друг к другу — сбило синьора Менголли с толку.

Бенвенуто пожалел, что не поддался искушению подслушать, что происходило в гостиной без него между этими двумя близкими кардиналу Перетти людьми. Менголли решил не торопить события.

— Синьора Юлия, я не смог тогда встретить вас здесь. Но мое послание вы получили. И даже воспользовались этими сведениями. Виктория была у меня после вашей встречи.

— Бенвенуто... Монсеньор, я приехала поблагодарить вас... И попрощаться, — изысканный светский тон противоречил выражению глаз, устремленных на монаха. Но лишь краткое мгновение. Юлия почти сразу обернулась к сыну. Барон покачал головой, будто укоряя послушника за недостойное поведение, и отступил от графини. Но Бенвенуто озадаченно посмотрел на брата Иосифа — ему показалось, что тот буквально полыхает гневом. Тут до него дошел смысл слов Юлии:

— Попрощаться?!

— Да. Вы, монсеньор, не нуждаетесь в моем присутствии. После... смерти кардинала Перетти меня более ничего не держит в этом городе. Я не хочу здесь оставаться, — графиня излагала это спокойно и размеренно. И Менголли, и Иосифу.

В памяти Бенвенуто всплыли слова: «…неужели вы, любящий сын, решили свести собственную мать с ума». Даже не глянув в сторону монаха, он заговорил:

— Но…

Боль вспыхнула внезапно. Она полоснула по сознанию раскаленным лезвием, отсекая кардинала от реальности.Женщина молчала, глядя на него. Ждала, что будет концом неожиданной паузы.

— Вам лучше присесть, кардинал, — спокойно произнес брат Иосиф. — Приказать принести воды?

— Да, пожалуй…

Голос Менголли был тих. Плечи, шея и голова его застыла в неподвижности,словно Бенвенуто боялся расплескать эту боль. Тут голова его начала клониться, и молодой человек потерял сознание. Молча, словно в комнате не было никого больше, Юлия бросилась к кардиналу. К сыну. Попыталась подхватить его, не дать упасть. Стоявший ближе иезуит успел первым. Поддержал едва успевшего сесть на стул монсеньора.

— Подайте воды, синьора!

Графиня остановилась. Словно врезалась в стену. Оглянулась, осматривая чужую комнату. И, не увидев ничего, кроме вазы с цветами, насколько могла громко закричала:

— Воды! Скорее! Воды!

На крики поспешили слуги. Кардинал же тем временем приходил в себя. И тут, как пружиной, его подбросили слова, которые иезуит прошептал ему в самое ухо: «Как же ты слаб, ученик».

— Все в порядке, синьора!

Кардинал уже стоял на ногах. Правда, цеплялся за высокую резную спинку стула как за последнюю надежду, и безуспешно пытался сфокусировать мутный взгляд на происходящем в комнате.

— Синьора де Бельфор, сожалею, что испугал вас.

Кардинал поморщился, будто вспоминая что-то важное, но вынужден был лишь досадливо пожать плечами.

— Счастливой дороги, синьора.

Юлия пристально посмотрела на сына, перевела взгляд на иезуита:

— Кажется, ты начинаешь новую историю, Иосиф.

И, не давая монаху ответить, к Менголли:

— Тем, кто убил отца, ничего не стоит убить сына. Не забывайте об этом, монсеньор. Прощайте.

Мужчины молча склонили головы в вежливом поклоне вслед графине. Лишь брат Иосиф тихо проговорил: «Сперва надо закончить старую, синьора». Но в глазах барона было облегчение — мальчишка едва вновь не испортил ему игру, но он успел его остановить. Тем временем кардинал собрал осколки реальности, разбитой болью, воедино и выжидательно посмотрел на оставшегося гостя.

— Монсеньор Перетти велел вам с завтрашнего дня безвыездно быть в Риме. В курии все готово к его возвращению.

Бенвенуто кивнул. Если бы не слабость, он выразил бы радость по поводу этой новости более откровенно. Кроме того, сейчас Бенвенуто больше беспокоили вопросы, касавшиеся только что произошедшего. Но что-то в холодном остром взгляде Наставника, которым он буквально впился в лицо кардинала, предостерегало от расспросов. Увидев, что младший правильно прочитал предупреждение, барон кивнул в ответ:

— До встречи.

— Слава Иисусу Христу, святой отец.

Как только гости разъехались, и на дворе все стихло, Менголли, повинуясь наитию, направился в свой грот.

Из дома сына Юлия вышла так быстро, будто за ней гнались демоны. А перед глазами стоял взгляд, которым напоследок проводил ее брат Иосиф. Он был очень… мужским. Уж кто-кто, а Юлия знала подобное выражение.

Жерар давно устал сидеть в карете и ждал спутницу, прохаживаясь поблизости. Он услышал перестук каблучков по ступеням и поспешил открыть перед синьорой дверцу. Подать руку, чтобы помочь ей сесть, он не успел — так стремительно графиня исчезла в карете.

— Гони, — скомандовал Манфреди кучеру и заскочил в карету сам.

Хлыст просвистел над спинами великолепной пары и щелкнул в воздухе. Карета покатила из ворот на дорогу.

Некоторое время Жерар молчал, потом не выдержал и спросил:

— Что случилось? Поссорилась с сыном?

Манфреди даже подозревал, чем могла бы быть вызвана ссора Юлии с Бенвенуто ди Менголли, вернее — кем.

После долгого молчания графиня ответила:

— Нет. С братом Иосифом.

— Я видел, как он приехал. Боюсь, он знает, что ты едешь не одна.

— Не бойся… Знает, — она усмехнулась, и Жерар разглядел в ее глазах веселые искорки.

— Неприятный тип… Скользкий и опасный.

— Но мы от него сбежали.

— Что тебя так рассмешило? — барон с удивлением смотрел, как Юлия повернулась к окошку кареты и весело улыбается. Удивление сменилось тревогой, когда ему пришла в голову другая мысль:

— А как же твой сын?

Женщина задумалась, потом открыто посмотрела в лицо мужчине:

— Он один из них. Он справится.

Юлия сказала это с такой нерушимой уверенностью, с таким вызовом посмотрела на Жерара, что тот залюбовался ее воинственным лицом. Барон поднес к губам руку графини и, целуя поочередно нежные пальчики, проговорил:

— Не сомневаюсь.

Кучер вывернул с боковой дорожки, которая вела к вилле, на Кассиеву дорогу. Синьора де Бельфор и синьор Манфреди направились во Флоренцию, чтобы оттуда продолжить путь до Болоньи и далее — до Фаенцы. Когда день начал клониться к закату, они как раз добрались до постоялого двора. Там их уже ожидала вторая карета с вещами, служанкой и управляющим графини — Пьером Шане.

На другой день, после довольно позднего завтрака, кортеж продолжил путь.

На старой вилле del Edelweiss граф де Невре, кардинал Феличе Перетти, в небольшом котелке, подвешенном прямо в камине, сам заваривал себе питье, смягчавшее боль в груди. Когда варево было готово, немолодой мужчина, виски которого уже чуть тронул первый снег, удобно расположился в кресле с чашкой горячего отвара. Судя по тому, что на спинку этого кресла был наброшен короткий плащ, а на столе лежали оружие и перчатки, синьор Невре был готов отправиться в путь. Действительно, ему нужно было лишь дождаться возвращения барона Веласко от кардинала Менголли.

Брат Иосиф вошел так тихо, что задумчиво глядящий в огонь Перетти его не услышал. Сделав несколько шагов вглубь комнаты, барон увидел, что кардинал спит. Иосиф повел носом — точно: патрона сморило после лекарства. Нога наткнулась на что-то, барон наклонился и поднял с пола чашку, повертел в руке и твердо поставил ее на стол рядом с креслом Перетти. Кардинал не вздрогнул, не вскинулся со сна. Он просто открыл глаза, увидел барона и:

— А, это ты, брат.

Иосиф почувствовал, как в груди шевельнулось раздражение — Перетти нисколько не смутило, что его застали врасплох, расслабленным, спящим. Иезуит знал, что в этом крупном высоком теле, несмотря на участившиеся после ранения приступы апатии, бурлит могучая тугая энергия, способная двигать Рим и Церковь. Но вот эта неизменная уверенность в себе порой бесила его.

— Да, это я, а не очередные убийцы от Виктории Морно.

— Оставь, Иосиф! Только не говори, что переживаешь за меня.

— Конечно нет! Только за себя. Надоело кормить вас с ложки и менять повязки.

Монах с удовлетворением заметил, как в свете от огня камина резко очертились скулы на лице Перетти.

— Ты лишь вернул мне долг жизни за спасение из лабиринта, — сквозь зубы проговорил кардинал. — Или ты ждешь от меня благодарности?

— Нет, монсеньор.

— Садись, — Перетти указал барону на кресло рядом со своим. — Рассказывай.

-Беллармино по распоряжению Святого Отца готовит бумаги к новому назначению. Боргезе пообещал, что не будет препятствовать вашему возвращению в курию, если вы поддержите идею примирения Святого престола с французским Генрихом…

Перетти рассмеялся:

— Говорят, этот сын шлюхи сказал: «Париж стоит обедни», когда переобувался в очередной раз… Что ж, Рим тем более стоит одного еретика. Скажи Боргезе, что я буду улыбаться и молчать, когда при мне будут говорить об отпущении грехов Генриху.

— И еще… ваш Танцующий сатир для Сципиона.

— Черта с два! Ни сатира, ни Савроктона* моего не получит! Щенок! Пусть радуются, что я вообще озабочен их мнением.

Перетти поднялся на ноги, расправил затекшие от сидения мышцы и вдруг улыбнулся:

— Ну, раз все решилось, можешь отдыхать. А мне надо наконец-то утешить кое-кого.

— Э-э, монсеньор, кардинал Менголли сказал мне, что графиня де Бельфор уехала.

— Уехала?! Куда и когда?

— Как раз сегодня. Я разминулся с ней на вилле Монтальто буквально на пару часов…

Перетти нетерпеливо перебил иезуита:

— Куда она поехала?

— Она направилась на северо-восток, по Кассиевой дороге.

Вот теперь брат Иосиф был вознагражден. Он наблюдал, как стоящий перед ним человек, высокий и широкий в плечах настолько, что, встав, уменьшил комнату едва не в половину, человек, только что несколькими словами определивший направление политики Святого престола, при известии об отъезде женщины превращается в потерянного мужчину.

— Но ведь она встречалась с Викторией! Неужели эта маленькая стерва не сказала ей, что видела меня? Никогда не поверю, что она упустила такой шанс поиздеваться.

— А если сказала, почему синьора Ла Платьер не искала вас?

Перетти резко повернулся к Иосифу, словно тот не вопрос задал, а ударил его в спину:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, монсеньор.

— Собирайся! Мы ее догоним.

— Мы?!

— А ты предлагаешь мне мотаться по дорогам в одиночку?!

— Советник Папы ждет вас в Риме!

— Ждал все эти месяцы, подождет еще несколько дней.

Перетти шагнул к столу, надел перевязь со шпагой, подхватил перчатки и только тут заметил, что барон стоит неподвижно у кресла.

— Оставь ее, Перетти, отпусти. Пусть едет куда собралась.

Взгляд темно-карих глаз схлестнулся с серым льдом, обжег его гневом.

— Это моя женщина! И она будет рядом со мной!

— Ты пожалеешь об этом.

— Это угроза, брат?

— Нет. Считай это предчувствием.

— Хватит болтать! Едем.

— Но у меня дела в Ордене!

Не желая больше тратить время на споры, Перетти ухватил барона за плечо и повел к выходу:

— Орден тоже подождет!

Два всадника — один впереди на вороном со светлой гривой, второй следом за ним на гнедом — во весь опор помчались к Кассиевой дороге.

* * *

На второй день пути, ближе к полудню жара стала донимать путников в карете. А тут еще послышался скрежет, и следом повозку сотряс удар, а воздух — ругательства кучера. Графиня и барон, до того мирно разговаривавшие о пустяках, выбрались из покосившейся дверцы.

— Что случилось, Луиджи? — поинтересовалась Юлия.

— Колесо, ваша светлость, слетело с оси… Dioporco! О, простите, синьора! Втулка вылетела.

— Что ж ты не проверил все перед выездом, кретин! — барон разозлился не на шутку. — Юлия, с тобой все в порядке?

— Все хорошо, Жерар… Синьор Шане! Помогите Луиджи наладить колесо.

Графиня осмотрелась. Справа от дороги простирались зеленые холмы, перемежающиеся рядами виноградников. Слева она увидела небольшую каштановую рощу. Проблески между деревьями намекали на то, что в роще скрывается озеро.

— Синьор Манфреди, раз уж так вышло, предлагаю отдохнуть вон в той роще и пообедать, — Юлия лукаво глянула на барона.

— Вижу с вами действительно все в порядке. Мне нравится ваша идея, синьора Ла Платьер, — Жерар хитро прищурился в ответ на откровенный призыв в глазах женщины.

Служанка собрала господам корзинку со снедью, туда же легла бутыль с вином. За рощей действительно оказалось небольшое, почти идеально круглое озерко. Жерар выбрал место на берегу и расстелил плотную небеленую скатерть, Юлия разложила запеченное мясо, сыр, несколько засахаренных яблок и пшеничных лепешек.

— Можно я предложу тебе эту утиную ножку? — поинтересовался Манфреди, одновременно ближе придвигаясь к Юлии.

— Если она приятна так же, как твои поцелуи, — графиня с насмешкой смотрела на него.

— Как ты можешь сравнивать меня с утиной ножкой!

Брови Юлии дрогнули, губы раскрылись от смеха:

— Ты обиделся?! О, не надо! Я часто говорю не то… Привыкай. Я не хотела тебя обидеть. Теперь я понимаю, почему ты так хорошо владеешь шпагой.

Пока графиня говорила, Жерар старательно изображал обиженного пренебрежением кавалера, а Юлия пыталась достучаться до него, щекоча травинкой шею мужчины.

— Еще ни один обидчик не ушел от меня не наказанным. Тебя я тоже накажу, — проговорил барон, смеясь, и неожиданным движением привлек ее к себе.

— Но я умею защищаться, — ответила она, изгибаясь, уходя от его рук.

— А я хорошо владею не только шпагой, — Жерар преодолел несерьезное сопротивление, и Юлия вновь оказалась в его объятиях.

— Я знаю, — она откинулась на траву, увлекая Манфреди за собой. — Но докажи это еще раз…

Он склонился над ней и засмотрелся на то, как к золотым искрам в глазах женщины примешалась яркая синева неба.

— Ты прекрасна… Я люблю тебя…

Вместо ответа Юлия скользнула кончиком языка по пересохшим вдруг губам. Для Жерара это стало последней каплей…

* * *

Ночь и все утро Перетти гнал коня, лишь изредка переходя на более медленный темп, чтобы животное отдохнуло. На тот же, что и графиня с бароном, постоялый двор они с Иосифом прибыли уже после отъезда Юлии. Время на еду, приведение себя в порядок, приготовление отвара, и снова в седло. Иосиф проклял все на свете, больше всего в его тихих ругательствах доставалось, конечно, Юлии и Перетти. Но граф мчался, как одержимый, не замечая ни жары, ни своего возраста, ни сиплого дыхания, ни усталости спутника.

Иезуит вслед за графом натянул повод, останавливая лошадь. Перетти указывал вперед. На дороге стояли две кареты. Вокруг одной из них суетились мужчины.

— Это она!

— Вы собираетесь вот так запросто подъехать?!

— А ты предлагаешь мне подъехать сидя в седле задом наперед?

Перетти рассмеялся и послал лошадь вперед. Барон спешить не стал.

Пьер разогнул спину и вытер пот с лица — Луиджи удалось надеть колесо на ось и закрепить запасную втулку. Сперва он решил, что от жары и напряжения у него помутился разум. На него верхом на вороном жеребце накатывал Феличе Перетти. За спиной Пьера сдавленно взвизгнула служанка.

— Матерь Божья Пресвятая Дева, его высокопреосвященство…

Оценив ситуацию, Перетти произнес только три слова:

— Где ваша синьора?

Женщина не сводила широко открытых глаз с кардинала и беспрестанно крестилась, а в ответ на вопрос бездумно махнула рукой в сторону рощи. Не отвлекаясь более на мелочи, синьор Невре соскочил на землю, бросил повод Пьеру и зашагал в сторону купы деревьев. Тем временем подъехал и барон Веласко. Он-то и разглядел, каким тревожным взглядом провожал кардинала управляющий графини.

— Синьора там не одна? — тихо спросил он у него.

Пьер лишь молча кивнул. Барон поспешил вслед за Феличе.

Преодолев последний заслон из редкого кустарника, граф вышел на берег и тут увидел парочку. Те приводили свою одежду в порядок, не оставляя сомнения в только что законченном деле.

Жерар поднял взгляд, заметив движение, и вскрикнул:

— Дьявол!

Перетти застыл на полушаге. Лицо его приобрело сероватый оттенок. Он узнал Юлию.

На мгновение мир перестал существовать для графини. Радость, удивление, страх — все смешалось. Она хотела уже броситься к Феличе, но… Не до конца зашнурованный корсаж платья упал, а Юлия окинула взглядом картину и расхохоталась:

— Перетти, вы как всегда вовремя!

Лицо кардинала стало еще темнее, а подоспевший брат Иосиф заметил, как у патрона от шеи вверх поползли неприятные алые пятна. Монах понял, что сейчас Перетти будет убивать. Шагнув к нему близко за спину, он прокричал:

— Вы бы оделись, синьора!

Резкий звук чуть отрезвил кардинала. Он переводил взгляд с графини на Манфреди и обратно, все еще не в силах расцепить сжатые яростью зубы и сказать хоть что-то.

Юлия справилась с платьем, поднялась на ноги и посмотрела на Феличе, на Жерара:

— Это похоже на сцену для вашего любимого «Декамерона», кардинал!

В два широких шага он приблизился к ней и ударом отбросил обратно на траву:

— Кем была, той и осталась. Шлюха! — взревел Перетти.

Манфреди кинулся было к де Невре, но наткнулся на острие шпаги барона Веласко.

— Как вы смеете! Прекратите!

— Он еще и защищает вас! — граф за руку резко поднял Юлию на ноги, но лишь для того, чтобы вновь ударом ладони наотмашь бросить на колени.

Жерар метнулся за своей шпагой, но вновь был остановлен угрозой со стороны Веласко.

— Я защищаю свою… супругу!

Граф медленно повернулся к Манфреди:

— Эта... — Перетти помедлил, потом словно выплюнул, — женщина... не способна быть чьей-либо супругой. Ей не везет на мужей. Они умирают!

Юлия тем временем тяжело поднялась, утирая с лица кровь и слезы. В ее глазах были отчаяние и гнев. Внимание кардинала вернулось к ней:

— А вы не скучали.

На мгновение она опустила голову, но сразу гордо вскинула подбородок и посмотрела Перетти в глаза:

— Уверена, вы тоже!

Он едва удержал себя от третьего удара.

— Эй! Вынимайте-ка свою шпагу, синьор мертвец!

На окрик Манфреди Невре даже не повернул головы, не сводя горящих гневом глаз с Юлии, но снизошел до ответа:

— А вы, синьор безземельник, заткнитесь и отойдите подальше. Когда вернете себе земли и положение в обществе, я, возможно, сочту вас достойным чести скрестить со мной оружие.

— Уходи, Жерар! Я прошу тебя! Я умоляю, — не сводя глаз с Перетти, прокричала Юлия.

О том же говорил холодный насмешливый взгляд барона Веласко, шпага которого все так же недвусмысленно угрожала Жерару.

— Пожалуйста, Жерар, — на мгновение обернулась она к нему.

Так и не вынув шпагу из ножен, Манфреди развернулся со словами:

— Я буду ждать в карете.

— А ваш супруг храбрец, каких поискать! — нарочно громко произнес Перетти.

— Право, вы нашли себе достойного противника, — Юлия вновь не сводила с Перетти потемневшего янтарного взгляда.

— Как и вы нашли достойную вас замену мне!

Брат Иосиф проводил Манфреди взглядом и подошел к Перетти:

— Мне вас оставить? — а сам незаметно для кардинала ухмыльнулся в сторону Юлии.

— Нет. Мы уедем вместе.

Граф развернулся спиной к женщине и пошел обратно к дороге, к лошадям.

Неодолимая сила бросила Юлию за ним:

— Нет, Феличе, нет, не оставляй меня снова!

— Теперь вы оставили меня, — он не замедлил шага.

— Я люблю тебя! Не уходи, я не смогу снова потерять тебя.

— Уже смогли.

— Ты даже… Ты не соизволил сообщить мне, что жив. Ты жесток! Все, все знали, что ты не умер, кроме меня. Что мне оставалось делать?!

— Действительно! Ничего, кроме как тут же лечь в постель с другим! Оставьте меня! У вас теперь есть супруг!

Подоспел Иосиф с лошадьми. Юлия увидела вороного со светлой гривой жеребца и вдруг тихо, словно дуновение ветра, с ее губ слетели слова:

— Так, значит, суждено и надо, чтоб стала горечью отрада, ушедшая невесть куда…

Она отвернулась и тихо пошла прочь.

Перетти на мгновение задержал ногу в стремени, услышав свои стихи. Но, отогнав всякие сомнения, вскочил в седло:

— Синьор Веласко, возвращаемся в Рим! Мы никого не нашли!

Едва ли не быстрее, чем сюда, граф помчался в обратный путь. Иосиф подбросил на ладони колесную втулку, которую ему передал мальчик-конюх на постоялом дворе, уронил ее в дорожную пыль, улыбнулся и поспешил догонять кардинала.

После одного из поворотов за очередным холмом барон потерял оторвавшегося довольно далеко синьора Невре. А когда вывернул на прямую, лошадь его взвилась на дыбы от неожиданности. Сам же Иосиф не сразу понял, что уже не сидит верхом, а прижат спиной к стволу большого дуба, и в шею ему упирается острие кинжала.

— Ты все знал, — прошипел ему в лицо Перетти, почти вгоняя сталь в горло.

Иосиф оскалился, перехватывая руку Перетти, чтобы отвести от себя оружие. Получив малейшую возможность говорить, барон ответил в тон:

— Я предупреждал тебя. Хочешь, я убью ее?

Кардинал отпрянул от противника. Лишившись опоры, иезуит рухнул на колени, тяжело дыша. Глядя, как барон поднимается, держась за ствол дерева, Феличе холодно проговорил:

— Не смей даже мыслью ее тронуть. Или я уничтожу тебя.

Казалось, он совершенно успокоился. Кардинал убрал кинжал за спину, на испанский манер, и приблизился к монаху.

— Покажи, — кивнул на рану, оставленную его рукой.

— Все нормально.

— А Бенвенуто знал?

Вопрос застал Иосифа врасплох. Он медленно кивнул:

— Подозревал.

Резким ударом Перетти содрал костяшки пальцев о кору дерева. Отошел, закрыв лицо руками. Барон не мешал. Через некоторое время Феличе огляделся в поисках лошадей.

— Пора возвращаться в Рим, брат Иосиф.

— Слава Иисусу Христу, монсеньор.

---

*Танцующий сатир, Савроктон — древнеримские мраморные копии с бронзовых оригиналов IV в. до н. э. работы Праксителя.

Бенвенуто ди Менголли собирался в Рим. Нужно было подготовить дворец к долгому отсутствию хозяина, а главное — обеспечить безопасность той части казны, что хранилась под его присмотром. Это занимало почти все время монсеньора Менголли.

Синьора Виктория Морно предстала перед кардиналом без доклада слуги, как это уже бывало не раз в последнее время. Бенвенуто отпустил управляющего, с которым обсуждал детали отъезда.

— Синьора! — шагнул он навстречу женщине.

Графиня остановила его порыв, присев в глубоком поклоне:

— Монсеньор, — казалось, еще чуть-чуть, и она протянет руку и поднесет к губам подол его сутаны.

Монтальто улыбнулся:

— Виктория, мне нравятся эти знаки внимания к сану, но, прошу, не лукавь.

— Я совершенно искренна, — не поднимаясь из поклона, Виктория посмотрела на кардинала.

Только теперь он заметил дорожки слез на ее щеках.

— Что случилось? — встревожился Менголли, подхватывая ее под руку.

Она выпрямилась, подчиняясь его движению:

— Мне нужна помощь. Вот это мне доставили сегодня утром. Письмо не подписано, но я знаю руку, которая его написала. Это герцог Лерма, валидо Филиппа, моего… Короля Испании, прежнего… Вы сможете прочесть?

— Конечно. Позвольте…

Кардинал прочел следующее: «Сеньора Кастильо, если Вы желаете видеть невредимыми своих любимых детей, то лучше Вам незамедлительно вернуться в Толедо. А если Вы желаете своим детям, особенно мальчику, не только здоровья, но и благополучия, то еще лучше было бы Вам не огорчать нашего доброго господина и навестить его. Совершенно замечательно будет для Вас и Ваших отпрысков, если Вы привезете с собой известные Вам бумаги, уже подписанные Вашей же рукой. У Вас очаровательная дочь и подающий надежды, но не надежный в своих убеждениях, сын». Менголли еще раз внимательно прочел послание и вновь обратился к Виктории:

— Говорили, что герцог Лерма после смерти третьего Филиппа уже не в фаворе. Видимо таким способом он пытается вернуть себе расположение, — кардинал заглянул в бумагу, — своего «доброго господина». Виктория, почему вы оставили детей там?

— Я боялась за них. Вы говорили, здесь Сержем заинтересовался кардинал Беллармино. А Диана… Она же дочь Климента и… моя.

Монсеньор покачал головой:

— Никто лучше матери не защитит дитя, если оно еще не в состоянии защищаться самостоятельно. И лучше бы Сержем интересовалась римская инквизиция, чем испанская, — увидев, как побледнела Виктория после его слов, Бенвенуто чуть приобнял ее, но продолжил тем же тоном: — Я понимаю вас. После смерти кардинала Перетти… Отец Иосиф, иезуиты… Но поверьте, если бы им это было нужно, они уже нашли бы ваших детей.

Виктория гневно вскинулась:

— Им пришлось бы сильно потрудиться!

— Вот как… Но герцогу это удалось. Либо он выдает желаемое за действительное. Дело должно быть стоящим, чтобы синьор Лерма пошел на такой открытый шантаж. Итак, синьора Морно, о чем идет речь в письме? О каких документах?

Графиня смотрела на кардинала Менголли и молчала. Куда делся обаятельный молодой человек, нежный и восторженный, как она смогла убедиться, любовник? Перед ней стоял спокойный, уверенный в своих силах мужчина, способный холодно и здраво рассуждать. И этот незнакомый ей Бенвенуто ждал ответа.

— Монсеньор, я не знаю.

Кардинал удивленно выгнул бровь, в глазах появилось недоверие.

— Клянусь вам своими детьми, я не знаю какие документы от меня требует герцог!

Виктории вдруг стало очень страшно, но она не могла отвести взгляд от темных, показавшихся сейчас чужими, глаз.

— Почему вы сбежали из Испании?

— После смерти дона Кастильо, почти сразу после похорон мне передали приказ явиться ко двору. Один… друг предупредил, что король хочет запереть меня в монастыре, чтобы, когда истечет траур, выдать замуж. Он так же сказал, что есть какие-то тонкости в наследовании герцогства. Наверно, существуют и документы, их обосновывающие. Больше я ничего не знаю. Поверьте мне, кардинал.

Жесткое, будто выточенное из камня лицо смягчилось улыбкой, ушла гроза из глаз. Увидев это, графиня почувствовала, что стало легче дышать.

— Виктория, ты должна доверять мне. Я не давал тебе повода сомневаться.

— Прости. Но что же делать?

— Твой испанский друг не мог бы поискать эти бумаги? Они, скорее всего, хранятся где-то во дворце в Толедо. А заодно пусть присмотрит за детьми. Что касается герцога…

Менголли замолчал, обдумывая продолжение своей мысли, вновь мягко привлек женщину к себе. Она прижалась к нему, ища опору. Следующие слова кардинала вызвали у нее судорожный вздох.

— Ты же понимаешь, я мало что могу.

— Да, да. Я все понимаю…

— Но вот один человек мог бы сделать многое!

Бенвенуто за плечи отстранил графиню от себя, чтобы заглянуть ей в глаза:

— Виктория, я говорю о человеке, которого ты хотела убить.

Предвидя реакцию, Менголли удержал рванувшуюся как в силках женщину.

— Я говорю о кардинале Перетти!

— Я пришла за помощью к вам. Неужели вы думаете, что он станет слушать меня?!

— Может быть, донна Кастильо, вы спросите у меня самого об этом?

От неожиданности Виктория вздрогнула и шагнула ближе к Бенвенуто. Но, закусив губу, под хмурым взглядом де Невре отступила от Менголли. Бенвенуто тем временем склонил голову, приветствуя входящего отца.

— Мне, наверное, лучше уйти, — тихо проговорила Виктория.

Менголли так же тихо ответил:

— Подумай о детях.

Перетти с мрачным удивлением переводил взгляд с одного на другого. Графиня села на скамью, опустила голову и закрыла лицо руками:

— Бенвенуто, прошу, расскажи все графу.

— Нет, синьора, — резко проговорил Перетти, — вы расскажете мне все сами.

Синьора Морно повторила свой рассказ, ни разу не подняв головы.

— Дайте мне это письмо, — граф бросил перчатки на ту же скамью, рядом с Викторией и протянул руку за бумагой.

Пока синьор Невре читал послание из Испании, Бенвенуто обдумывал и пытался связать сразу несколько наблюдений. Почему старший кардинал здесь, а не в Риме? Что привело его в такую ярость, волны которой едва ли не въяве расходились по небольшому помещению, где они разговаривали? И почему на пальцах его правой руки содрана кожа?

Отрывистым движением Перетти протянул Монтальто письмо обратно, прошелся по комнате и остановился у окна, разглядывая пейзаж за ним.

— Бенвенуто, сын мой, вы хотите, чтобы я помог женщине, которая хотела, а вероятнее всего и сейчас хочет, лишить меня жизни, которая поставила вашу мать в положение изменницы, и, наконец, которая трижды была замужем и меняет пятого любовника?!

Бенвенуто посмотрел на Викторию, привлеченный звуком подавленного рыдания.

— Нет. Я хочу, чтобы вы помогли мне и Святому престолу.

— А что скажете вы, синьора?

Виктория сидела теперь с прямой, застывшей спиной, но все так же не смотрела ни на Менголли, ни на Перетти. Упоминание о мужьях и любовниках причинило ей боль. Слез уже не было, как не было и сил бросится к ногам отца и сына. Но она решилась сказать:

— Мне нечего предложить вам, кроме, пожалуй, векселей вашего товарища Манфреди. Вы вправе мне не помогать, — она поднялась со скамьи и тут обнаружила, что мнет в руках перчатку Перетти, которую сама не заметила как взяла. Менголли тоже изумленно уставился на ее руки, потом в спину де Невре.

При упоминании барона Манфреди лицо Перетти невольно исказила гримаса глубочайшего презрения. Он развернулся к собеседникам:

— Я знаю, что я вправе делать, а что не вправе! Завтра привезете мне его векселя в Латеран. И оставьте в покое мою перчатку!

Окрик заставил женщину вздрогнуть, лицо залила краска. Она аккуратно положила перчатку к ее паре. Невре снова отвернулся к окну, но спиной чувствовал, как в неё упирается взгляд сына.

— Отец, я люблю эту женщину и прошу относиться к ней уважительно.

Рука, опиравшаяся на перекрестие рамы, сжалась в кулак.

— Синьора, вам пора к себе. Собирать вещи для поездки в Рим.

Единственной мыслью графини было не упасть в обморок в этом доме, перед этими мужчинами. Чуть тряхнув головой, она постаралась смирить взволнованное дыхание.

— Да, я конечно. Синьоры, всего… доброго.

Перетти обернулся, посмотрел на женщину, на сына и направился к выходу:

— Проводите донну, Бенвенуто, и поднимитесь в библиотеку. У меня еще есть к вам вопросы.

Граф вышел. Менголли тут же шагнул к Виктории, привлек ее к себе, обнял. Почувствовав опору, она расслабилась и едва не упала.

— Благодарю тебя. Но твой отец… Наверно, не стоило тебе говорить о своих чувствах. Ему это не нравится.

— Ты приехала в карете? Идем, я провожу тебя, — кардинал подал руку Виктории.

Она покорно последовала за ним. Уже у дверцы кареты графиня спросила:

— Можно тебя поцеловать?

Ничего не ответив, Бенвенуто сам склонился к ее губам. За миг до соединения Виктория прошептала: «Я люблю тебя». Он целовал ее долго, не стесняясь ни кучера, ни слуги. Но женщина чувствовала, что кардинал уже не здесь, не с ней. Все его существо в другом месте — в библиотеке. Графиня отстранилась первой:

— Иди, а то синьор Перетти еще больше рассердится.

— До встречи.

И, не дожидаясь пока карета выедет со двора, синьор Монтальто поспешил подняться к графу де Невре. Стремительно, подхваченный каким-то нетерпением Бенвенуто вошел в библиотеку:

— Отец, я очень рад, что ты возвращаешься в курию!

И сразу натолкнулся на жесткий неулыбчивый взгляд Перетти, расположившегося в кресле у камина.

— Прикажи, наконец, принести мне вина.

— Прости. Всех прежних слуг, кто тебя знал, я отправил отсюда.

Когда слуга принес кувшин и кружки, кардинал отпустил его и сам разлил напиток. Граф молчал. Бенвенуто тоже не решался заговорить. Наполнив вторую кружку уже своей рукой, Перетти глухо обронил:

— Ты тоже все знал?

— О чем ты…

Менголли замолк на полуслове, когда его прожег гневный взгляд. И тут мозаика сложилась: прощание Юлии, Виктория, поставившая «мать в положение изменницы», усталый запыленный вид и волны ярости, сбитые костяшки на руке и, главное, Манфреди в тот давний вечер в доме графини де Бельфор.

— Только то, что барон Манфреди был приглашен синьорой де Бельфор погостить в ее доме и помочь в поисках твоего убийцы, — осторожно проговорил Менголи.

— Ты молчал.

Бенвенуто опешил:

— Я видел его лишь раз в доме графини. И был озабочен только сохранением твоей тайны! У меня вряд ли бы получилось хорошо разыгрывать активное участие и помощь в деле возмездия!

— А после?

— А после… дела синьоры Ла Платьер меня не волновали!

— Не волновали?! Почему же ты поспешил ей сообщить, что Виктория вернулась?

Менголли тонко улыбнулся и с вызовом вскинул голову:

— Ты же знаешь что такое загонная охота?

Кардинал следил, как на лице отца постепенно проступает понимание.

— Письмо из Испании?

Менголли покачал головой:

— Нет, оно не мое. Здесь все чисто. Письмо настоящее.

Перетти вновь налил себе вина и, не скрывая нотки брезгливости в голосе, поинтересовался:

— Зачем тебе эта женщина?

— Я хочу, чтобы она принадлежала мне полностью.

Перетти внимательно вгляделся в лицо Менголли и, рассмеявшись, отсалютовал сыну кружкой.

Вскоре граф простился с молодым хозяином виллы и направил свой путь в Город, в дом старого товарища — кардинала Оттавиани.

* * *

Как только два всадника развернули коней в сторону Рима, синьор Манфреди бросился обратно к берегу, к Юлии. Побежавших было следом служанку и управляющего жестом отправил обратно в карету. Графиня так и сидела на траве, куда упала, пытаясь остановить Перетти. Жерар поднял ее, обнял за плечи:

— Юлия, дорогая моя… Зачем… Почему ты не позволила мне поставить этого зарвавшегося мужлана на место…

Она подняла к нему лицо. Алела капля крови еще дрожала на разбитой губе, но слезы уже высохли. В ее глазах была безграничная тоска и мука.

— Не надо, Жерар.

Юлия не сделала попытки высвободиться из объятий, но как она была далека от него сейчас!

— Поедем, тут недалеко есть еще один постоялый двор. Там мы поговорим и все обдумаем.

Манфреди подхватил женщину на руки, словно она была безвольной куклой, и понес к дороге. Увидев как барон выходит со своей ношей из-под сени придорожных деревьев, Пьер поспешил на помощь. Вместе они усадили Юлию в карету. И кортеж отправился дальше, до ближайшей таверны.

Оторвав с камзола пару серебряных пуговиц, Манфреди расплатился за комнаты. В одной из них разместил Юлию. Через некоторое время он зашел к ней с вином и фруктами.

— Если позволишь, я буду рядом.

Она посмотрела на него с благодарностью и удивлением:

— Это моя судьба — мучить тех, кто любит меня. Прости мне… все.

— Надеюсь, в число тех, кого мучаешь, ты не записала Перетти?

Юлия закрыла лицо руками, и Жерар проклял себя за несдержанность.

— Много лет назад я продала свою душу этому человеку. И с тех пор он всегда возвращается требовать то, что принадлежит ему. А я не имею ничего: ни его души, ни его тела. Всю жизнь я бегу за ним и не могу удержать его… Он — как песок, уходящий сквозь пальцы, как тень…

Она говорила тихо, будто сама с собой, и в голосе слышалась смертельная тоска и обреченность. Жерар почувствовал, как сжимается сердце от боли за нее.

— Помнишь, ты сказал, что всегда оставлял меня с живым Перетти? Он жив…

Кровь бросилась барону в голову, но он постарался говорить спокойно:

-Никогда. Теперь уже никогда я не оставлю тебя! Ни с кем! Тем боле с… ним!

Манфреди на мгновение задумался, потом посмотрел прямо на графиню:

— Юлия, будь моей. Я верну себе земли и смогу дать тебе все, что ты захочешь. Только прошу, согласись стать моей женой!

Графиня горько рассмеялась:

— Нет, Жерар. Перетти прав, мне не везет на мужей, они умирают. А я не хочу твоей смерти! Пока Перетти жив, и я знаю об этом, я не буду принадлежать никому.

Барон сорвался с места, отошел к окну.

— Ты и вправду любишь только Перетти, — имя соперника он выплюнул сквозь зубы. — Но ты ошибаешься — я умирать не собираюсь!

— Жерар! Он страшный человек! Это может случиться так и тогда, что ты и не поймешь ничего, пока не будет поздно. Женщина, толпа разбойников, камень со стены…

— Ну, с женщинами, кроме тебя, я теперь не общаюсь. От толпы разбойников, поверь мне, я отобьюсь. А камень… Просто не буду ходить под стенами!

Под конец он едва не кричал, но тут же опомнился:

— Прости. Прости меня, — Жерар опустился перед ней на колени. — Я сейчас уйду к себе. Отдыхай. Утром вместе решим, что делать дальше.

Поцеловав ее ладони, барон поднялся и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Ранним утром, едва начало светать, Юлия осторожно разбудила Пьера и Женевьеву. Спустя короткое время, понадобившееся синьору Шане на то, чтобы подготовить карету графини, она уже ехала по дороге в Рим. На столе в ее комнате осталась записка, адресованная барону Манфреди: «Я уезжаю. Не хочу лгать ни тебе, ни себе. Постарайся забыть меня. И не пытайся погубить Перетти. Если он умрет от твоей руки, я убью тебя и себя. Прощай». Обнаружив послание после завтрака, Манфреди в неистовом исступлении разгромил комнату.

— Ну уж нет, синьор Лазарь… Я верну тебя туда, откуда ты вернулся… В могилу!

* * *

Юлия вернулась в Рим усталая и опустошенная. Она с безразличием наблюдала, как по городу разносятся слухи о том, что монсеньор Перетти чудом спасся при покушении, что он не погиб, а лишь скрывался, избегая повторных попыток его убить. Спустя всего несколько дней в ее дом полетели приглашения в гости, на балы. Всем хотелось услышать историю если не из первых уст, то хотя бы из вторых. От самых расторопных приглашений графиня вежливо, но твердо отказывалась.

Жерар Манфреди не показывался, за что она была ему даже благодарна. Но тихие одинокие вечера быстро стали тяготить Юлию. И как только синьора Ла Платьер убедилась, что с лица сошли последствия встречи с кардиналом на берегу озера, она отправилась на званый вечер. И как в прежние времена синьора Юлия была одной из самых обаятельных и остроумных женщин римской аристократии, ее присутствие снова украшало собрание. Единственным, чем графиня разочаровала общество, стало ее молчание обо всем, что касалось пикантных подробностей произошедшего с монсеньором Перетти. На все вопросы об этом Юлия либо отвечала односложно, либо шуткой. В конце концов, ее перестали тревожить, и она смогла целиком отдаться блестящему великолепию бала. Разгоряченная танцами, комплиментами, вином, а еще больше духотой галереи Юлия вышла на балкон. Ночной прохладный ветерок остудил ее тело, шербет-мороженое освежил.

Поздним утром следующего дня Юлия почувствовала себя плохо. Болела голова, резкий кашель усиливал боль в груди. К обеду синьора слегла в постель. Комната плыла и качалась перед глазами. Женевьева притронулась к голове и щекам госпожи и ужаснулась — настолько они были горячими. Послали слугу за врачом. Давида Лейзера в городе не оказалось. Пришлось обойтись простым лекарем. Он был способен лишь вырвать зуб, поставить пиявки или сделать кровопускание. Последнее он и счел самым действенным средством. На некоторое время Юлии стало легче, но потом ее состояние продолжило ухудшаться. В страшном жару она металась в постели пока не потеряла сознание. Лекарь сказал, что если Богу будет угодно, синьора очнется к утру, если нет — она умрет. С этим эскулап и покинул дом пациентки. Пьер и Женевьева не отходили от постели больной. Юлия то впадала в забытье, то металась в бреду. И в бреду плакала и звала: «Феличе… Не уходи… Феличе». Пьер все больше мрачнел, служанка, теряя надежду, утирала слезы.

— Надо, наверно, послать за его высокопреосвященством, — обратилась она к управляющему.

— С ума сошла? — вскинулся Пьер. — Забыла что было?

— Но госпожа умирает. Что если… Она так зовет его.

Пьер обернулся на очередной всхлип Юлии: «Феличе…»

— Думаешь, он пойдет сюда?! Ночь на дворе. Где его искать? Да и не пропустит к нему никто!

Женевьева заметила гневный отблеск в глазах синьора Шане и поспешила сказать:

— Я пойду. Я возьму с собой Джованни. Надо попробовать.

После короткого раздумья управляющий махнул рукой:

— Ступай. И пусть Джованни возьмет с собой оружие.

Когда за служанкой закрылась дверь, Пьер подошел к постели графини. Поправил подушки, убрал с лица женщины прилипший локон.

— Что же ты делаешь с собой, Юлия Везен.

Они вновь сидели вчетвером на вилле римского провинциала ордена Иисуса кардинала Марка Оттавиани — сам хозяин и монсеньоры Перетти, Беллармино и Альберти. Последний, как кардинал-библиотекарь был особенно благодарен монсеньору Перетти за новое здание хранилища манускриптов. Поэтому, несмотря на то, что был гораздо старше, относился к нему с неизменным пиететом. С Роберто Беллармином Перетти тоже связывали давние отношения. Правда, не такие безоблачные, сдобренные изрядной долей соперничества. Но именно к нему Феличе послал брата Иосифа в первый же проблеск сознания после ранения, чтобы Беллармин присмотрел за Бенвенуто.

За этими тремя, как за ожерельем дивных самоцветов, наблюдал тонкий сибарит, любимец женщин и ценитель всего прекрасного Марк Оттавиани, единственный из четверых настоящий римлянин, чем немало гордился. Советник Папы по делам веры монсеньор Беллармино и субурбикарный епископ Альбано* монсеньор Перетти в очередной раз сошлись в поединке остроумия.

— Все же Климент успел напечатать свою «Климентину» вместо твоей «Сакра вульгаты», — Роберто знал, что бьет жестко, но нынешний враг Перетти способен ударить еще больнее. Иезуит проверял Феличе на прочность. И не ошибся — кардинал-епископ и бровью не повел:

— Конечно, ради того только, чтобы ты смог напечатать свое предисловие к ней. Все еще не можешь простить мне запрета твоих «Диспутов»? Не может быть выше наместника Христа ни кардинал, ни коллегия. Иначе Церковь погрузится в анархию похлеще авиньонских времен!

— Но Церковь может быть выше Папы!

Оттавиани демонстративно возвел очи горе. Перетти лишь тяжко вздохнул, и тут в его взгляде вспыхнул острый огонек:

— Роберто, друг, я слышал, ты наконец-то одолел Ноланца**? Но как-то… не до конца. Так и не смог сформулировать обвинительное заключение? — Феличе совершенно невинным взглядом смотрел на то, как перекосилось лицо товарища.

— Надеюсь, он отправился в свои измышленные миры, рассказать, что делают римляне с людьми богохульными и нечестивыми.

— В конце концов, действительно, нельзя же бесконечно дискутировать о том, может дева физически зачать или не может, — тут у Перетти уже не хватило сил сохранять серьезное выражение лица, и он рассмеялся. А следом за ним и Марк с Альберто.

— Грешно смеяться над тем, что не спаслась душа, потерявшая Христа! — возмутился легкомыслием товарищей монсеньор Беллармино.

Перетти справился с собой, положил руку на плечо инквизитора, одновременно наполняя его бокал вином из Монтепульчано:

— Роберто, уверен, ты сделал все, что мог для его души. Восемь лет не прошли даром! Я пью за великого инквизитора!

Когда бокалы опустели, монсеньор Оттавиани поинтересовался:

— Синьор Феличе, а где же очаровательная Юлия? Уж она-то не позволила бы тебе обижать нашего Роберто.

Легкая тень набежала на чело кардинала Перетти, но он тут же усмехнулся:

— Вы, римляне, такие непостоянные… То вам подавай мальчиков-хористов, то вдруг женщинами интересуетесь?!

На правах старшего в компании вмешался Альберто Альберти:

— Феличе, ты был далек от римской суеты. Неужели не выразил это в какой-нибудь милой канцонетте?

Уже захмелевший Перетти, ставший после вопроса Марка каким-то задумчивым, протянул руку за инструментом:

— За что ценю тебя, брат Альберто, так это за умение деликатно выразить мысль.

Пробежали пальцы по струнам, и комнату наполнил глубокий кафедральный баритон:

Порой Мадонна жемчуг и рубины

Дарует мне в улыбке неземной

И, слух склоняя, внемлет ропот мой, —

И ей к лицу подобье скорбной мины.

Но, зная горя моего причины,

Она не знает жалости живой

К стихам печальным, сколько я ни пой,

К певцу, что счастья рисовал картины.

Безжалостен огонь прекрасных глаз,—

Жестокость состраданьем притворилась,

Чтоб страсть в душе наивной не прошла.

Не обольщайтесь, сердца зеркала:

Нам истина давным-давно открылась.

Но разве это отрезвило нас?* * *

Едва отзвучал последний мелодичный перебор, кардиналов побеспокоили.

— Ваше высокопреосвященство, там какая-то женщина просит увидеться с монсеньором Перетти?

— Что за женщина, дружок? — оживился Оттавиани.

— Она назвалась Женевьевой, служанкой ее светлости графини де Бельфор.

Синьор Феличе молча отставил гитару и вышел в галерею. Вернулся он довольно быстро, но только чтобы попрощаться с друзьями:

— Веселитесь дальше без меня, монсеньоры. А я вынужден нанести визит.

Марк раскрыл было рот, чтобы выдать очередную шутку, но, разглядев на лице Перетти смесь чувств весьма далеких от смеха, произнес только:

— Нам будет не хватать тебя. До встречи.

Вскоре лошадь монсеньора Перетти, а точнее — в данную минуту — графа де Невре остановилась возле дворца синьоры Ла Платьер. А следом и лошадь, на которой Джованни вез Женевьеву. Едва переступив порог спальни графини, Перетти сморщился от тяжкого спертого воздуха, еще пропитанного запахом крови.

— Открыть окно, задернуть шторы, запереть дверь, — приказал он. Женевьева, успевшая только скинуть выходной плащ, поспешила выполнять указание.

— Сколько?

— Что, монсеньор? — Пьер, не покидавший все это время спальню Юлии, постарался, чтобы его голос звучал не очень неприязненно.

— Сколько ваша госпожа находится в таком состоянии?

— День и ночь, монсеньор.

— Кто-то уже был у нее? — и Женевьеве: — Уксус, подогретой воды, красного вина, анис с кухни.

— Городской врач. Сделал кровопускание и посоветовал уповать на Господа.

Перетти, за время разговора успевший пощупать пульс, осмотреть глаза и рот Юлии, перевел взгляд на мужчину в комнате:

— Его совет и есть самое полезное из того, что можно сделать.

Граф отметил, как губы управляющего гневно сжались.

— А теперь все вон отсюда. И не входить пока не позову, — кардинал смотрел на синьора Шане, ожидая исполнения приказа.

Женевьева мягко потянула управляющего за рукав, и они вышли, плотно закрыв двери.

Перетти сосредоточил внимание на Юлии. Она лежала в забытьи, губы запеклись от жара, темные тени залегли вокруг закрытых глаз, частое неглубокое дыхание перемежалось тяжелыми сиплыми вдохами. Феличе отбросил с нее покрывало, распустил завязки на сорочке, обнажая грудь, собрал все подушки, чтобы поднять голову Юлии повыше. В тазу для умывания смешал уксус с теплой водой и обтер ее тело. Потом пришел черед аниса в медной плошке — с помощью свечи Феличе добился, чтобы трава задымила. Влил несколько капель своей настойки, пузырек с которой носил с собой всегда, в бокал с вином, и постарался напоить графиню. Получилось плохо, но он был доволен уже тем, что смесь попала в рот женщины. Но самым важным было другое. Как-то давно в руки еще епископа Перетти попали заметки неизвестного путешественника, побывавшего на Востоке. Там описывались странные методики излечения хворей путем нажатия разных точек на теле и наоборот, причинения вреда человеку тем же способом. Перетти счел это тогда если не ересью, то фантазией автора. Но рукопись сохранил, как редкость. Годы спустя ему довелось разговаривать с одним синьором, который утверждал, что смуглокожий человек с узкими глазами и очень странным именем избавил его от страшной зубной боли всего лишь несколько раз прикоснувшись к нему в разных местах на голове и руках. Тогда Перетти вновь вспомнил о своей находке и отнесся к ней с большим вниманием. Сейчас Феличе освободил пальцы от перстней, снял, коснулся губами и отложил крест, прикрыл глаза, сосредотачиваясь и собираясь с духом. После его пальцы, начиная с ножек Юлии, потекли по ее телу, отыскивая нужные точки и то с силой надавливали на них, то мягко поглаживали. Когда Перетти закончил, за окном серел рассвет. Кардинал устало опустился в кресло. Сил не было даже на то, чтобы утереть собравшийся каплями пот со лба. Но он заставил себя встать, дойти до таза с уксусной водой и ополоснуть руки. Вернувшись к постели графини, он вновь попытался напоить ее вином. Убедился, что теперь это получилось гораздо лучше, и собрался уже отойти, когда его рука оказалась в руке женщины, а с ее губ сорвалось тихое: «Феличе». Он решил было, что она пришла в себя, но нет — глаза Юлии оставались закрытыми, а безвольные пальцы соскользнули с его руки. Все же дыхание синьоры выровнялось, лихорадочный румянец на щеках побледнел. Перетти понял, что забытье сменилось глубоким сном.

— Слава Христу, — с облегчением выдохнул кардинал. И тут склонился к губам графини и с поцелуем прошептал прямо в них:

— Ты все равно будешь моей. Только моей.

Пьер и Женевьева, сломленные переживаниями и усталостью,спали в соседней комнате, сидя на стульях и сложив головы на круглый стол. Перетти вышел из спальни графини, окинул взглядом картину и усмехнулся. Больше ему здесь нечего было делать. Кардиналу еще нужно было заехать к себе и сменить пурпурэн на сутану, чтобы успеть к утренней молитве Святого Отца в часовне Латерана. Синьор Шане поднял голову на шум, но успел увидеть только спину кардинала. Сон слетел с управляющего мгновенно. Он не окликнул Перетти, а поспешил к синьоре Бельфор. Графиня крепко спала. Губы Пьера тронула улыбка.

* * *

Через несколько дней синьора де Бельфор уже могла преодолеть слабость и провести на ногах целый день. Еще раньше, проснувшись на другой день после визита кардинала Перетти, графиня вызнала у Женевьевы и Пьера все подробности своего лечения. Не испытывая ни капли сомнения, она связала рассказ и фразу, которая билась на самом краю сознания: «Только моей». И теперь готовилась к встрече. Первым делом Юлия приказала узнать о том, как монсеньор проводит время.

Болезнь заострила черты ее лица, придала ему утонченную бледность, но волосы и глаза, как прежде, лучились мягким светом. Этому свету вторил блеск золотого шитья и переливов шоколадного муара, из которого было пошито платье женщины. Юлия придирчиво осмотрела свое отражение в высоком венецианском зеркале и осталась довольна. Посчитав себя достаточно вооруженной для встречи с Феличе Перетти, графиня отправилась к монсеньору, чтобы лично поблагодарить его высокопреосвященство за помощь. Выйдя из паланкина, синьора де Бельфор прошла в палаццо Перетти. Но Юлию ждало разочарование. Графиня четко ощутила, что ее не ждали, да и самого хозяина дома не было. Вернувшись в паланкин, синьора Бельфор задумалась. В конце концов, усмирив гордость, она приказала двигаться к палаццо Оттавиани — месту, где по ее сведениям кардинал Перетти бывал теперь чаще, чем у себя. Юлия надеялась, что синьор Феличе не распространялся об их отношениях, и ей удастся договориться с монсеньором Оттавиани.

Услышав имя гостьи, Марк чрезвычайно удивился, но вышел к графине с неизменно приятной улыбкой и выражением готовности услужить прекрасной синьоре. Она склонилась перед ним в поклоне и, поцеловав перстень на его руке, с ответной улыбкой на губах произнесла:

— Я обижена на вас, кардинал, — как многие красивые женщины, Юлия была убеждена, что может себе позволить очень многое.

— Чем же скромный служитель церкви не угодил вам?!

Следуя приглашению монсеньора, графиня удобно расположилась на кресле с высокой спинкой.

— Вы не только сами давно не были у меня, но и лишаете меня общества кардинала Перетти. Это немилосердно с вашей стороны!

— Но, синьора, разве пригласить друга на вечер, значит лишить кого-то его общества?! Вы же знаете, я всегда буду рад видеть и вас у себя.

— Ах, монсеньор… Я могу быть с вами откровенна? Мне нужна помощь, — в голосе женщины прозвучали чуть капризные и умоляющие нотки.

— Для вас — все, что в моих силах, синьора!

Оттавиани рассмеялся, увидев смущение на лице графини:

— Смелее, прекрасная Юлия!

— Мы в размолвке с кардиналом. В этом была виновата я, но признать это… Я хочу встретиться с ним, как бы это сказать… на нейтральной территории. У вас, я знаю, бывают весьма… непринужденные вечера. И наверняка найдется свободная комната… Я хочу заставить синьора Перетти изменить мне со мной. Это моя прихоть. Если вы не согласны, я откажусь от нее.

Чарующий и многозначительный взгляд лишь немного маскировал напряженное ожидание в глазах женщины. По затуманившемуся на несколько мгновений взору Марка, Юлия поняла, что кардинал представил в воображении возможный ход событий. Веселый смех иезуита подтвердил ее догадку.

— Вы представляете, что он сделает со мной, если вас постигнет неудача?

Юлия улыбнулась, хотя ей было совсем не весело, и с забавной гримаской прикусила чувственную губу:

— Тогда вы, монсеньор, получите возможность развлечься… А я в ваших глазах стану… неудачницей. Ну же, не будьте слишком строги, кардинал.

— Что же, ради этого я согласен рискнуть. Приходите завтра до темна. Я устрою вас в особой комнате и предоставлю вам нашего монсеньора на расправу. И буду надеяться, что вы выйдете победительницей, прелестная заговорщица!

Совесть Юлии была неспокойна из-за обмана. Все же то, что произошло между ней и кардиналом Перетти, сложно было назвать простой «размолвкой». Но не в ее привычке было отказываться от принятого решения. Синьору Оттавиани придется ее простить, если… Но об этом «если» она тоже постаралась не думать.

И вот вечером следующего дня в одной из комнат палаццо Оттавиани Юлия ждала своего часа. Если накануне она хотела предстать перед Перетти как королева в коричневом с золотом бархатном одеянии, то теперь это была откровенно соблазнительная женщина в легком открытом муаровом платье. На голове графиня закрепила вуаль, чтобы до поры скрыть свое лицо. Юлия коротала время на софе с бокалом прекрасного вина. За ее спиной стояла широкая кровать под атласным балдахином. Обивка стен, роспись потолка, тяжелые шторы на высоком окне и большие свечи создавали в помещении атмосферу сокровенного уюта.

— Думаю, здесь вам понравится, — хозяин, лично проводивший сюда гостью, произнес эти слова так, что Юлия сразу поняла — Марк Оттавиани говорил о них двоих.

— Благодарю вас, монсеньор. Только прошу, пусть кардинал будет не настолько… пьян, чтобы не смочь войти сюда без вашей помощи, — она улыбнулась ему как сообщнику, хитро и многозначительно.

За окном темнело. Юлия, чтобы не скучать в ожидании, листала оставленный хозяином томик новелл. В какой-то момент ей показалось, что она совершает ошибку. Но этот миг слабости прошел быстро. Вдруг за дверью послышался голос кардинала Оттавиани:

— Внимание! Сегодня у нашего друга, нашего старшего, не по возрасту, а по опыту, друга, — тут Марк замялся, видимо подбирая слова, — именины!

— Правда?! Мне-то казалось, мои именины в декабре!

— Это совершенно не важно! У меня есть подарок и мне нужен повод его подарить. Мой подарок, синьор Перетти, ждет тебя за этими дверями. Это горный ручей! Это лесная лань! Это послание небес!

— Не дразни меня, провинциал!

Оттавиани открыл дверь и слегка подтолкнул товарища вперед. Как только Перетти оказался внутри, двери закрылись, и стало тихо.

Оказавшись в небольшой уютной спальне, Феличе опешил. А увидев, что не один, поспешил взять себя в руки. Выпитое вино и жаркий танец приглашенных девушек-танцовщиц туманили взгляд и сознание. Перетти был в светском камзоле, крючки которого давно расстегнул, белая рубашка с широким кружевным воротником выбилась из панталон. Но Юлия с трудом справилась с внезапно накатившим острым чувством — забыть все, броситься к нему, обнять и почувствовать, как его руки обнимают ее… Последнее ее отрезвило. И следом сразу страх — он оттолкнет, снова ударит или посмеется. И Юлия решила играть роль до конца.

В комнате висел легкий, едва уловимый аромат сандала, любимых духов Юлии.

— Как вы узнали, что мне нравятся именно эти духи на женщине?

Юлия поняла, что молчать бессмысленно. Она поднялась с софы и откинула вуаль с лица:

— Возможно, я сама заставила вас полюбить этот запах?

Перетти потемнел от гнева:

— Так вот какой подарок приготовил мне этот похотливый римлянин!

Графиня шагнула к нему. Невысокая, едва достающая ему до плеча, изящная женщина стояла перед разгневанным мужчиной. В ее глазах были только боль и мольба.

— Я пришла к тебе, чтобы поблагодарить за спасение. И еще, потому что не могу больше без тебя!

— Я не верю вам, — проговорил он, наклоняясь к ней с высоты своего роста. — А Оттавиани еще поплатится за это!

И кардинал развернулся, чтобы уйти.

— Постойте! — в голосе синьоры де Бельфор послышались повелительные интонации. Она вновь подошла ближе, но теперь встала между Перетти и выходом.

— Уйдите с дороги, синьора!

— Скажите мне, что я не нужна вам, что вы не любите меня и не хотите видеть. И я уйду, чтобы никогда не встречаться с вами. И никогда не вернусь к вам.

Графиня говорила тихо, почти спокойно, но он воспринимал ее слова как пощечины, одну за другой. Сказать ей все как есть, правду? Что больше всего сейчас хочет освободить ее волосы от гребней и шпилек, тело — от всего этого муара и кружев и не выпускать из своих объятий, пока она не начнет кричать: «Я твоя!», пока не сотрутся нафантазированные образы ее в объятиях другого. Хрустнули сжатые кулаки, скрипнули зубы, но губы искривила злая усмешка:

— Никогда не вернетесь? Никогда — не — вернетесь?!

— Да! — в ее голосе прозвучала отчаянная решимость. И снова тихо:

— Никогда.

— Вы действительно никогда не вернетесь ко мне! Потому что немедленно отправитесь к своему жениху.

Глаза Юлии широко раскрылись от удивления:

— Куда я отправлюсь?

— Не стройте из себя дурочку! А из меня шута делать и подавно не советую.

— Если вы говорите о бароне Манфреди, я не знаю где он с того самого дня. Я не его невеста и, тем более, не жена. И не стану ею!

— В таком случае ищите его. Это будет, похоже, сложнее, чем найти меня.

Она опустила голову, обхватила себя руками:

— Зачем ты приезжал лечить меня? Зачем ты меня мучаешь? Если я не нужна тебе, скажи, я уйду сама… Я устала от неизвестности.

Он отвернулся, прикрыл глаза, сознание услужливо подсунуло картинку на берегу озера: «Я защищаю свою супругу», и Перетти проговорил:

— Уходите, — «уходи, пока я не верну себе все права на тебя, пока я не уничтожу того, кто отнял эти права у меня».

— Вы — священник. Примите мою исповедь. Тогда я подчинюсь любому вашему решению, кардинал. Клянусь, я не солгу ни единым словом.

— У вас есть свой духовник, — лоб монсеньора покрылся испариной.

— Много лет моим духовником были вы.

Она не могла больше бороться. Все ее слова разбивались о его холодность и иронию. Юлия нетвердым шагом подошла к столу, где лежали ее перчатки, взяла их.

— Простите меня и прощайте, — она медленно направилась к дверям. Натягивая перчатки на руки, случайно уронила помятый лист бумаги. Потрепанный, со стершимися краями, он упал у ног кардинала.

— Это что за реликвия?!

— Стихи. Их написал… кто-то, наверное, своей любимой. Это подарил мне случай.

Он поднял, развернул листок, тут же узнал свою руку и строки.

— Мы с вами поменяемся, — из кармана, глубоко пришитого к изнанке камзола, достал не менее истертый лист, где говорилось о шраме под грудью, о котором знал Климент.

— Надеюсь, мне более никогда не пришлют подобных посланий.

— О, злые языки, — слезы мешали ей продолжить, но Юлия справилась с собой, подняла взгляд на Феличе. — Идите. Вас ждут друзья… и подружки. Они не причинят вам горя. Да, кардинал Оттавиани действительно думал порадовать вас. Я обманула его, чтобы встретиться с вами.

Сильные пальцы Перетти сжали плечи женщины. Его глаза горели адским пламенем, голос сел и больше походил на хрип:

— Господи, да что же это такое? — он смотрел на Юлию так, будто действительно не мог понять, что за явление имеет над ним такую власть.

Она попыталась освободиться от его рук. Ей было больно и, вырываясь, она закричала:

— Лучше убей меня!

Перетти совладал с порывом, отпустил ее и отшатнулся. Оборонительные бастионы рушились один за другим.

— Простите.

— Отпусти меня, Феличе. Помоги мне забыть тебя. Как я была глупа, поверив, что камень может любить, лед может согреть. Всю жизнь я пыталась заставить тебя полюбить меня. Я проиграла. Отпусти.

— Да разве я держу вас?!

Он дышал мелко, тяжело, стараясь усмирить накатывающую боль в груди: «Чертов Каррера, гори в аду». Кардинал вздрогнул от странного безжизненного смеха графини:

— Ты никогда не держал меня. Я была игрушкой, забавой, такой же, как девочки в соседних комнатах. Но я надеялась на твое чувство, я всегда возвращалась… — она вдруг замолчала, будто только сей момент осознав с кем разговаривает. — Простите, кардинал.

«Девочки?!» — и он поднял последний щит — оскорбление:

— Именно! Именно девочки! Вы уже стары. И годитесь только для своего беглого жениха.

На его лице вновь заиграла усмешка, но скрыла она то, что Феличе сам испугался того, что сказал. Для Юлии эти слова стали ударом из-за угла, в спину. Она вздрогнула, закусила губы. Боль привела ее в чувство.

— О да, я стара! Я как собака, которая служит пока молода, а как состарится — ее выкидывают. Ну, спешите же к ним! Им еще долго быть молодыми. И их всегда можно поменять на еще более юных!

— Вот это ваше желание я, пожалуй, исполню, — и он в который уже раз повернулся к выходу. Но был остановлен жутким, испуганным криком:

— Нет! — Юлия осеклась, зажала себе рот рукой. Поникли плечи, точно на них легла непосильная ноша.

Он тряхнул головой, обернулся:

— Так кто же кого держит?

Юлия молча покачала головой. Во взгляде, на который он натолкнулся, была безысходность:

— Чего ты хочешь? Чтобы я на коленях умоляла не уходить?

И он понял, что разгромлен, что загнал себя в совершеннейший тупик. Феличе Перетти — кардинал, Папа, дипломат и политик до мозга костей, не знал, как закончить все это. Он молчал, а Юлия тем временем медленно опустилась на колени и глухо проговорила:

— Прости меня за то, что любила, люблю тебя и за все, что было. И уходи. Уходи навсегда.

Сколько раз за свою жизнь в Церкви он видел эти коленопреклоненные позы, но еще ни одна не потрясала его так глубоко. И тем не менее, наряду с потрясением, монсеньор ощутил удовлетворение — ему показалось, что выход нашелся.

— Встань.

Юлия недоверчиво подняла голову, чтобы видеть лицо Феличе. Мужчина улыбался. Не усмехался, не скалился в гневе. Именно улыбался и протягивал ей руку:

— Поднимись же, говорю тебе.

Почти не воспользовавшись его помощью, она поднялась на ноги, гибко, изящно. Отступив на шаг, Юлия продолжала смотреть на него, молча, широко распахнув глаза. Перетти плотнее закрыл дверь, подошел к столу, наполнил два кубка вином, один протянул графине. Она настороженно наблюдала за его действиями. Не обращая внимания на кубок, синьора Бельфор с трудом произнесла:

— Что все это значит?!

— У нас всегда получались отменные спектакли, — Феличе улыбнулся еще шире, отпил вина и продолжил. — Это значит, что мы давно не ругались, и я соскучился.

Она все еще непонимающе, напряженно смотрела на него в ожидании ответа.

— Ты может быть все же выпьешь? И сними, пожалуйста, перчатки. Мне нравятся твои руки.

Весь разговор пронесся в сознании женщины, боль и отчаяние сломившие ее. Юлия успела еще удивиться тому, какая волна гнева вдруг захлестнула ее с головой.

— Ты снова… Снова смеешься?! А я… Я не знаю, верить тебе или нет!

Он отставил вино и раскрыл объятия:

— Иди ко мне, и я еще раз докажу, что умею быть очень серьезным.

Женщина не тронулась с места. Юлия дрожала, как в недавней лихорадке, и не могла понять, что произошло. Только-что они говорили друг другу злые, ужасные слова, а сейчас… Неужели для него ее признания ничего не значат? Неужели он думает, что нужно только поманить ее? Графиня отступила на шаг, еще и еще.

— Что с тобой?! — казалось, Перетти был искренне удивлен.

— Нет. Ничего. Я подумала, что стара для тебя.

— Подойди ко мне, — Феличе уже успел сесть на край кровати.

Осторожно Юлия приблизилась к нему, села рядом, но все тело звенело как перетянутая струна. С ее стороны их разделяла огромная пропасть, и преодолеть ее синьора Бельфор сейчас была не в силах, или вовсе не желала. Перетти почувствовал это, посерьезнел:

— Я сделал шаг навстречу. Что же ты? Чего ты от меня хочешь теперь?

— Ты всегда думал, что мне нужны только твои поцелуи… Но ты даришь их многим…

Упрек раздул еще тлевшие угли. Но, не заметив этого, Юлия продолжила:

— Я отдавала тебе душу, сердце, тело… Но не получила взамен ничего. Возможно я хочу слишком много — ответной любви. Но ты на это не способен…

Последние слова оказались роковыми. Перетти резко поднялся:

— Не способен?! Так вот чего вы искали у Манфреди!

— Может быть. Но я опять здесь… с тобой, — она сказала это чуть удивленно, словно сама недоумевала, как здесь оказалась и что здесь делает.

— Наш разговор утратил всякий смысл.

Следом раздался треск захлопнувшейся двери.

Графиня де Бельфор вышла из комнаты спустя некоторое время. Вуаль скрыла мертвенную бледность. В галерее ее ждал встревоженный хозяин дома:

— Синьора, что случилось? Перетти едва не лишил меня жизни, но ничего не сказал и выскочил отсюда так, словно за ним гналось все воинство ада, — одежда на синьоре Марке и вправду была изрядно помята.

— Простите, простите меня, ваше высокопреосвященство… Позвольте мне просто уйти сейчас.

— Ну, хорошо, — Оттавиани пожал плечами и приказал проводить гостью.

Синьор Шане, ожидавший все это время госпожу возле паланкина, едва успел подхватить ее и усадить на сиденье. Хотя, увидев как стремительно покинул палаццо кардинал Перетти, Пьер ожидал уже, что Юлии понадобится помощь.

— Домой, — приказал он носильщикам и сам, поправив под плащом шпагу и кинжал, пошел следом.

---

*Субурбикарные епархии (от лат. suburbis — пригород) — епархии пригородных районов Рима, известных с древности. Исторически на кафедры этих епархий назначаются наиболее влиятельные епископы Римской курии.

**Ноланец — прозвище Джордано Бруно, родившегося в местечке Нола близ Неаполя.

3*Стихи Торквато Тассо, XVI в.