Дамы семьи Поттер (гет)

Примечания:

Я по-прежнему работаю над финалом, так что пауза продолжается. Тем не менее потянуло поделиться первой из "буферных" глав с вами, чтобы скрасить ожидание. На канале мнения разошлись (выкладывать или нет), так что мы подбросили монетку. Вините во всем ее ))

Буду очень рада приятным отзывам — вдохновение лишним не бывает ❤️

В предыдущих "сериях": Сириус и Поликсена побывали на конференции в Кельне, где объявили о предвыборной кампании мадам Блэк. Альбус решил поддержать Кингсли в пику Скримджеру, а Реджи поделился своими амбициями с Северусом. Дело происходило в пятницу, 30 апреля, и в субботу, 1 мая. С тех пор прошла неделя.

— Дорогая, вы, как всегда, ослепительны, — мурлыкнул Люциус, склонив голову в легком поклоне и приложив руку к сердцу. — Как поживает муж? Шалят ли дети?

— А вы, как всегда, мне льстите, — Гринграсс протянула руку для поцелуя, но улыбка не затронула серых глаз. Люциус присмотрелся внимательнее и удивился: для человека, высоко ценившего статус и декорум, Церера выглядела неважно. Затем он заметил на столике свежую газету, сломанную пополам сигариллу, полупустой бокал и приободрился: удача пребывала на его стороне. — Муж находится в добром здравии, дети проявляют успехи в учебе. Смею надеяться, что в семействе Малфой тоже царят покой и благодать.

— Мерлин добр, — величественно кивнул Люциус и уселся напротив, с интересом выглянул в окно.

В начале мая лужайки клуба были пустоваты, но он помнил, как пышно расцветали клумбы поздней весной и как осенью окаймлявшие дорожки клены одевались в багрянец и золото. Люциус любил это место еще с тех пор, как отец стал брать его с собой на выходные — и пока родители обсуждали дела за сигарой и бренди, наследники играли и соперничали, ссорились и мирились. Связи, созданные в «Белом вепре», оставались с человеком на всю жизнь и не раз выручали в будущем, и Люциус сделал мысленную пометку уже летом взять Драко с собой.

Он бросил острый взгляд на задумчиво — почти потерянно, почти сломленно! — молчавшую Цереру и улыбнулся:

— Я ведь не помешал? Вы позволите составить вам компанию?

Гринграсс выдержала паузу ровно на столько, чтобы показать: всяким Малфоям за этим столиком не рады, — но затем все-таки кивнула и с кислым видом позвала официанта.

— Итак, к делу, — сухо сказала она, едва Люциусу подали кофе и коньяк. — Я прихожу сюда не для того, чтобы вести досужие беседы.

Люциус спрятал усмешку: если для чего Церера и бывала в «Белом вепре», так это чтобы упрочить статус-кво. В своей первоначальной форме клуб был основан рыцарями-магами Ричарда III, и за четыреста лет он не удостоил членством ни единой женщины — пока его не взяла измором Церера Гринграсс. С тех самых пор победительница полагала своим долгом обедать в «Вепре» каждую пятницу, стоически выдерживая шепотки и косые взгляды. Малфоя такая настойчивость одновременно восхищала и настораживала — сам он не стал бы так долго стучаться в закрытые двери.

Люциус припомнил, как плевались старики — парочка даже бойкотировала клуб в знак протеста; как ровесники отца снисходительно посмеивались: дамам, дескать, следует уступать; и как даже его собственный круг, состоявший из молодых и просвещенных, обходил Цереру десятой дорогой… И тем не менее Гринграсс продолжала появляться в клубе каждую пятницу. Сидела себе за дальним столиком, обедала без малейшей спешки, затем так же обстоятельно пила кофе и уходила, чтобы в одиночестве прогуляться по дорожкам клуба и вернуться снова уже через неделю.

Насколько Люциусу было известно, со своего первого, победного обеда и поныне Гринграсс не пропустила ни единой пятницы. За ней даже закрепили собственный столик — этот самый, у окна, за которым сейчас вступала в свои права весна. По прибытию Цереры можно было сверять часы — и нынче «Белого вепря» было сложно представить без нее. Вода точит камень: Гринграсс не была выдающимся стратегом, она не славилась ни особой силой характера, ни напором, ни харизмой, однако обладала поистине бульдожьей хваткой и морем терпения…

Да, Люциус припомнил все это, и хорошее настроение сняло как рукой: несмотря на удачное начало, битва с этим противником не могла быть легкой. Хватит ли его тщательно подобранных аргументов — или, несмотря на всю подготовку, сегодня он останется с носом?

— Я не отниму много времени, — своим самым обаятельным тоном пообещал Люциус и со значением добавил: — Я понимаю это как никто другой: предвыборная гонка выжимает как лимон.

К ее чести Церера не стала играть в прятки.

— Этого следовало ожидать, — усмехнулась она и пригубила свой «Гимлет»⁽¹⁾ — судя по всему, уже не первый. — Итак, вы все-таки докопались до истоков финансирования. Я говорила Руфусу, что Скитер должна быть на нашей стороне, но он не прислушался. Для будущего Министра он проявляет прискорбное пренебрежение прессой… И что теперь? Каков ваш следующий ход?

— Вы и так знаете, — пожал плечами Люциус. — Вы ведь не зря делали пожертвования анонимно. Вы отлично представляли, что подумают люди, когда узнают, кто стоит за Железным Скримджером. Первым делом они спросят: откуда такая щедрость? Что связывает этих двоих на самом деле?

— Людям следует побольше думать самостоятельно и поменьше верить желтой прессе, — наклонившись через подлокотник кресла, пропела Церера. Ее высоко уложенные рыжеватые волосы золотились на свету, напоминая царскую корону. «Наша Хатшепсут⁽²⁾» — так звали Гринграсс другие, порой уважительно, порой сквозь зубы, но куда чаще со снисходительной, ядовитой насмешкой. Еще одна женщина в мире мужчин, полностью принявшая их правила игры — и во многом превзошедшая своих оппонентов. Пожалуй, единственным отличием было то, что Хатшепсут приходилось одеваться по-мужски и носить фальшивую бороду, но Люциус не сомневался: при необходимости Церера нацепила бы даже усы. — Вы могли бы подать им полезный пример.

— Вот уж вряд ли. Меня очень легко обмануть, — усмехнулся Малфой, и она фыркнула и допила свой коктейль. Бросила долгий взгляд в окно, едва заметно коснулась виска так, словно у нее болела голова, — и Люцию стало почти жаль ее, но только почти.

— Семья Гринграсс действительно финансирует предвыборную кампанию Скримджера, — официальным тоном отчеканила Церера, садясь прямее и кладя ладони на стол. В этот момент с нее можно было чеканить монеты, но Люциус успел рассмотреть за внушительным фасадом человека, и спектакль его больше не обманывал. Она устала. Подготовка к выборам не прошла для Гринграсс даром, а этот день с его ошеломляющими новостями и вовсе грозил добить. — Мы с Амадеем предпочли держать это в тайне, потому что высоко ценим приватность. Британии нужна твердая рука — такая же, какой я веду к процветанию собственную семью. Поддержка перспективного кандидата не является преступлением — иначе мы с вами сидели бы в соседних камерах.

— Не является, — покладисто согласился Люциус и подался вперед через стол. — Дорогая, давайте начистоту. Меня вы не проведете — я был там лично и видел вас собственными глазами. О вашей дружбе знали все без исключения.

— И свечку они тоже держали? — криво усмехнулась Гринграсс. Топазовый «браслет вечности» на ее запястье блеснул золотом, и Люциус прищурился: было время, когда такие браслеты дарили в знак любви… Как жаль, что старые традиции канули в Лету! Теперь поди пойми, кроется ли за украшением тайный смысл. — Не могу поверить, что мне приходится говорить это вслух, но между нами ничего не было. Руфус — друг семьи.

— Было, не было… — цинично отмахнулся Люциус. Лично он склонялся к первому: вдоволь насмотрелся на еще одного «друга семьи». — Какая разница, что происходило на самом деле? Мы оба знаем: важно то, во что поверят! Поймите, я пекусь о вашей репутации — людям ведь и правда недосуг размышлять. Зачем, если за них уже подумала, а затем разложила по полочкам и красиво оформила выводы драгоценная мисс Скитер?

— А за драгоценную мисс Скитер подумали вы, — Церера откинулась в кресле и устало прикрыла глаза рукой. Люциус терпеливо ждал: в охоте нет ничего важнее выдержки. — Как это низко.

— Не только я, — уточнил Малфой — вопреки доводам рассудка, ему было почти неловко перед этой женщиной. — Я представляю интересы целой группы людей, и этот разговор — наша совместная инициатива.

— У вас нет ни единого доказательства, — невпопад отчеканила Церера, убирая ладонь от лица. — Нет и быть не может, потому что все это — ложь и клевета от первого слова и до последнего. Малфой, я удивлена и даже немного разочарована. Для вас это как-то мелко: тайный роман, серьезно? Это что, шутка?

— Увы, но нет, — покачал головой Люциус. — Хотя я был бы рад, останься это просто шуткой между старыми знакомыми.

Он сделал паузу, позволяя Церере принять подачу, но она молчала, и Малфой продолжил — хотя продолжать совсем не хотелось. Побеждать не хотелось тоже, а хотелось просто встать и уйти. Прогуляться по аллеям клуба, затем пообедать в одиночестве и закончить вечер в будуаре Нарциссы… Что это — совесть или старость?

— Видите ли, дорогая, — почти через силу продолжил Люциус. Древние полагали, что лучшая победа — покорить чужую армию, не сражаясь. Древние были правы: он тоже устал, уже устал, а ведь кампания только началась! Несмотря на все старания, проклятый Скримджер по-прежнему лидировал в опросах, а значит годился любой шанс обойтись малой кровью. — Беда вашего друга Руфуса в том, что он слишком уж хорош. При одном взгляде на Скримджера хочется вытянуться в струнку и отдать честь — и тем слаще будет узнать его подноготную, понимаете? Грязные секретики, которые есть у всех людей, включая господина Главного аврора.

Он выдержал паузу и продолжил:

— Сам по себе тайный роман не взбудоражит общественность. Дьявол кроется в деталях — и в их количестве. Давайте представим целый цикл статей, посвященных вашему многолетнему… общению. Вы познакомились… когда именно, в 75-м?

— У вас есть отвратительная привычка, — светски заметила Церера, поправляя свой браслет, хотя он и так лежал удачно. — Вы играете с жертвой, как кот с мышью. Я прекрасно помню, при каких обстоятельствах встретила Руфуса, и в напоминаниях не нуждаюсь. К сути, Малфой.

Люциус тоже все прекрасно помнил. Это случилось летом, душным и полным гроз, и новости тоже были подобны грому и молнии: сколько исполнилось Цефею, всего восемнадцать? Да, вроде бы именно столько, они с сестрой учились на год младше самого Малфоя. Гринграссы были совсем не похожи, и в Хоге зубоскалили, что нет на свете близнецов хуже: все, что любил взбалмошный мечтатель-брат, терпеть не могла практичная умница-сестра. На Слизерине предсказывали, что при Цефее Гринграссов ждет или небывалый взлет, или полный провал, вплоть до банкротства, — и добавляли, что надо бы сделать ставки. И когда Цефей нежданно-негаданно умер, были те, кого это совсем не удивило: близнецы никогда не ладили, а Церера входила в «Клуб Слизней» не только из-за фамилии…

Разбирательства не было: молодой, но уже тогда перспективный аврор Скримджер не усмотрел для него причин. Люциус считал, что этим Руфус подложил Церере свинью: если бы следствие провели как полагается, это заткнуло бы людям рты… конечно, если Цефей и вправду умер своей смертью. А так в их кругу шептались и по сей день: кто, как не Гринграссы, стоял за последним в Британии предательством крови? Горбатого исправит могила, а Григрассов не возьмет даже она…

— Мне всегда было интересно, — тихо промолвил Люциус, потирая занывший висок. — Стоило ли оно того? Вы заплатили высокую цену — и я сейчас даже не о Цефее. Ваше личное счастье…

— Ни слова больше, — тихо, но с заметной угрозой промолвила Церера, и он вскинул руки и даже подался назад.

Слова действительно не требовались: в их кругу бесконечное сватовство младшего Лестрейнджа стало притчей во языцех. Сколько именно невест было у вечного жениха Рабастана — две, три? Вроде бы три, и больше на памяти Люциуса имелось только у бастарда Шеклболта. Впрочем, если матримониальная невезучесть Кингсли объяснялась очевидными причинами, то к Басти Лестрейнджу было не придраться, он вышел всем: и родословной, и состоянием, и лицом, и характером… И тем не менее умер холостяком.

После скандала с Андромедой Блэк, о котором Люциус до сих пор вспоминал с содроганием — его собственная помолвка тогда повисла на волоске, — Лестрейнджи сговорили Цереру Гринграсс, но и с ней Рабастан не дошел до алтаря. Идиллия закончилась со смертью Цефея: то, что прежде считалось удачей, стало неприемлемым для новоиспеченной наследницы…

Люциус до сих пор помнил, как удивился, узнав о разрыве помолвки: он был уверен, что Басти уйдет в семью Гринграсс. На Слизерине тогда делали ставки, как и по другим мало-мальски важным поводам, и Люций спустил пару сотен галлеонов. Позиция Лестрейнджей была полностью лишена смысла — Рудольфус внезапно заартачился и дал заднюю… почему? Люциус до сих пор не мог взять это в толк. Тогда ходили слухи, что для Цереры новости стали настоящим ударом. Говорили, она пыталась умаслить старшего Лестрейнджа и так, и эдак, но Руди стоял стеной, и в итоге Гринграсс пришлось отступиться.

Именно тогда в историях, рассказанных то за чашкой чаю, то за коньяком, снова начал фигурировать старый знакомый Руфус Скримджер. Люциус прекрасно помнил эти истории, потому что ему довелось и выслушивать их, и рассказывать самому. Это были истории о том, как часто некоего аврора видят с наследницей Гринграсс, а еще о том, что их крепкая дружба переходит все границы приличия… И наконец о том, что не ровен час зазвонят свадебные колокола и что для Руфуса это будет серьезный успех, лестница на самую вершину. Тогда все считали его карьеру в аврорате блажью, временной забавой: Скримджер был хорошего происхождения и мог устроиться куда лучше — например, стать консортом Священной семьи.

Но к алтарю Цереру повел ставленник ее родителей, непритязательный и беспрекословный немец Амадей, а пикантные истории померкли и припали пылью в закромах памяти — пока не потребовалось снова достать их на свет.

— Итак, — вслух сказал Люциус, пригубив кофе и промокнув губы салфеткой. — Вы ведь осознаете, как все выглядит со стороны? Ваш супруг неделями не появляется дома, о вашем знакомстве с Руфусом до сих пор помнят в салонах, а теперь вы спонсируете его кампанию… Уверен: если колдофото Дафны и Астории опубликовать бок о бок с колдофото кандидата Скримджера, многие обнаружат фамильное сходство.

— Которого там нет, — глядя в окно, устало возразила Церера, и Люциус пожал плечами. Рыбку пора было подсекать, и он решил надавить.

— Даже если сходства нет, люди его отыщут, — цинично заметил Малфой и добавил проникновенным тоном: — Вашей наследнице придется несладко. Вы были законной дочерью, и то вам пришлось завоевывать уважение к себе, которое другим досталось просто так…

— Что бы вы понимали, — горько промолвила Церера, снова поворачиваясь к нему. Об ее высокие скулы можно было порезаться, такое напряжение читалось в каждой черте лица. — Каждый встречный полагал себя вправе поставить меня на место. Подробно объяснить, что и как следует делать, к кому — примкнуть, а от кого — держаться подальше. Даже ради места в «Белом вепре» мне пришлось обивать пороги годами, а вам оно досталось просто так. Исключительно потому, что вы родились мужчиной.

Совсем как Цефей, повисло в воздухе между ними, но так и не прозвучало.

— Так избавьте от этого Дафну, — вкрадчиво посоветовал Люциус. — Если на рождение девочек падет тень, ваши многочисленные кузены обязательно оспорят ее права. Даже намека — и того хватит с головой. Вы желаете дочери вечной битвы за наследство?

— Не притворяйтесь святошей, вам это не идет, — отмахнулась Церера и заказала еще один коктейль, на этот раз имбирный виски. Продолжила она, только когда перед ней поставили новый бокал. — Вам нет дела ни до страданий Дафны, ни до меня самой, лишь бы я сыграла на руку Малфоям. Мы два сапога пара, передо мной можно не притворяться.

— Увольте, — усмехнулся Люциус и тоже заказал еще одну чашку кофе и коньяк. — Тогда говорю прямо: я наконец добился кворума в Визенгамоте и собираюсь проредить список Священных семей. Угасшие рода, а также все прочие, что не проходят по чистоте крови и имущественному цензу, будут исключены голосованием — в их числе Лестрейнджи, Уизли и Олливандеры. То же самое касается и Предателей крови или тех, кого посчитают таковыми… Может, в этот раз Гринграссы и удержатся на плаву — но сегодняшние решения обязательно аукнутся в будущем. Подумайте хотя бы о брачных перспективах своих девочек…

— О, я думаю о них без устали, — процедила Церера, отпивая коктейль. — И о своих собственных тоже.

Люциус настолько опешил, что даже глазами захлопал. А он-то гадал, что такого Скримджер мог пообещать Церере, чтобы она согласилась пойти на риск… Гринграссы всегда были осторожны. После грязной истории с Уизли они держались в тени, вели себя скромно и не лезли в политику — ни Лорду, ни Гриндевальду не удалось склонить их на свою сторону ни посулами, ни шантажом. Девизом Гринграссов было Radices nostrae validae sunt⁽³⁾, но Prudentia et temperantia⁽⁴⁾ шло им куда больше.

Люциус усмехнулся про себя: оказалось, что в груди Цереры тоже билось живое сердце. Кто бы мог подумать.

— Дорогая, Руфус никогда на вас не женится, — с непритворным сочувствием покачал головой Малфой. — Он все-таки не Эдуард IV, а вы — не прекрасная вдова Елизавета Вудвилл⁽⁵⁾. Второй подозрительной смерти в семье вам не простят.

— Он мог бы быть Эдуардом VIII, а я — его разведенной дамой сердца⁽⁶⁾, — с горькой иронией заметила Гринграсс, и Люциус покивал и проникновенно добавил:

— Этому Эдуарду брак стоил короны, а Руфусу брак с вами будет стоить политической карьеры. Или вы надеетесь на военный переворот? Согласен, это могло бы помочь делу — но так ли вы доверяете слову Руфуса Скримджера? Вы знаете не хуже меня, что он склонен идти по головам — как недавно прошагал по голове Кинга Шеклболта. Или взять, к примеру, Лестрейнджей — Скримджер попал в фавор к начальству благодаря их аресту. Это, кстати, один из грядущих сюжетов в нашем цикле. Суд над Лестрейнджами всегда вызывал вопросы — и одним из ответов может быть личная месть сопернику… Вы ведь так и не забыли Рабастана, верно?

Церера молчала. Она снова сидела прямо, как мраморная статуя, пристально глядела в окно, за которым начало собираться на дождь, и пила имбирный виски, как воду.

— Его больше нет, — тихо сказал Люциус, и Гринграсс отсутствующе кивнула. — И я не поручусь, что с ним не расправился ваш друг семьи — Железный Скримджер не забывает обид и не соблюдает сроки давности. И вы тоже не поручитесь, правда?

— О нет, — Церера невесело рассмеялась и заглянула в пустой бокал с заметным удивлением. — Ручаться за Руфуса Скримджера? Я еще не сошла с ума.

— Вы ведь читали сегодняшнюю газету, — продолжил Люциус, и она поджала тонкие губы. — Грюма нашли в собственном доме мертвым. Очень подозрительная смерть, учитывая знаменитую паранойю усопшего. Они со Скримджером не ладили, это известно всем, у кого есть уши. Многие скажут, что в преддверии выборов господин Главный аврор устраняет неугодных, затыкает им рты. Кто, как не Скримджер, мог бы выкурить другого опытного аврора из его норы?

Церера снова замолчала. Ее размышления выдавали только движения — задумчивый перебор раухтопазов в браслете, почти судорожное потирание запястья, словно украшение неведомо когда превратилось в кандалы.

— Вода точит камень по капле, — веско добавил Люциус. — В какой момент даже самый неискушенный читатель «Пророка» будет уверен: Руфус Скримджер — продажный аврор, прелюбодей и убийца? Человеку, чей слоган — «Закон и порядок», этого не простят. Вы наверняка видели результаты первого опроса избирателей. Руфус лидирует, но Поликсена дышит ему в затылок. И это до публикации даже первой из наших статей!

Церера молчала, и Люциус успел допить и коньяк, и кофе, и даже слегка заскучать, но ожидание того стоило: когда Гринграсс наконец заговорила, он ощутил на языке сладкий вкус победы.

— В последнее время Руфус не держит свои обещания. Пока что это касается других, того же Шеклболта, но может коснуться и семьи Гринграсс. Меня это… печалит. Выборы были его идеей от начала и до конца, я никогда не стала бы лезть в политику такого пошиба. Возможно, пора подсчитать убытки и двинуться дальше. Чего именно вы хотите? Давайте прямо.

— Сойдите с дистанции, — без экивоков сказал Люций. — Откажите Скримджеру в финансировании. Сохраните лицо, пока его еще можно сохранить.

— Чтобы Министром стала выскочка Паркинсон? — внезапно прошипела Церера, и Малфой удивился силе ее неприязни. Что-то тут крылось, но сейчас было не с руки выяснять.

— Поликсена тоже снимет свою кандидатуру, — поспешил уточнить он. — Предлагаю… эммм… взаимозачет. Таким образом в гонке останутся Фадж и кто-нибудь еще, тот же Кингсли, чтобы у электората создалось впечатление выбора. По очевидным причинам победу одержит старина Корни, и все будут довольны.

Идея принадлежала Кадмусу — после нескольких дней размышлений тот все-таки поделился предложением Дамблдора. Люциус был не против: пока Верховный чародей поддерживал Шеклболта, он не мог поддерживать Скримджера. Впрочем, точки над «i» все равно были расставлены: несмотря на растравленные амбиции Кадмуса, у его темнокожего бастарда не было ни единого шанса на победу. Основным кандидатом оставалась Поликсена — конечно, если разговор с Гринграсс не увенчался бы успехом.

— Мне нужно что-то еще, — покачала головой Церера, и ее бирюзовые сережки блеснули в лучах майского солнца. — Подсластите пилюлю — например, устройте судьбу моей младшей дочери.

— Увы, дорогая, Драко занят, — отрезал Люциус, едва почуяв, куда дует ветер, и Церера недовольно скривилась. — Простите, но это совершенно невозможно.

— Тогда дайте мне в зятья героя, — уступила Гринграсс. — Астория — чудная девочка, а дочек у Патрокла на всех не хватит.

— Это вам к Блэкам, — с легкой душой перевел стрелки Люциус и с иронией добавил: — К той самой выскочке Паркинсон.

Идея Церере предсказуемо не понравилась, и она наморщила нос. Задумчиво покрутила в пальцах серьгу.

— Если не Драко и не Поттер… то кто тогда?

— Как насчет Шеклболта? — вкрадчиво предложил Люциус и добавил, заметив недоумение на ее лице: — Того, который наследник, законный сын.

— Значит, вы все же вправе говорить за Кадмуса, — удивилась Церера, и он кивнул, борясь с желанием победно потереть руки, а то и сплясать. Возможно, даже на столе. — Ну надо же! Отдам вам должное: вы умудрились собрать занятную коалицию.

— Это все потому, что со мной можно и нужно сотрудничать, — тонко улыбнулся Люциус.

— Малфои-Малфои, — Церера покачала головой и тяжело встала из кресла, оперлась о стол рукой и чуть наклонилась к Люциусу. — Все-таки, дорогой, вы не правы: Мерлин вовсе не добр, а если и добр, то очень избирательно. Ну вот за что вам такая удачливость? Что хорошего вы сделали, чтобы заслужить такие дары судьбы? И браки-то у вас по любви, и дом — полная чаша… Одна радость, что на вас висит проклятие. Хоть какой-то намек на вселенское равновесие.

Люциус не стал вступать в спор — Церере требовалось выпустить парфянскую стрелу, и он был к этому готов, хоть упоминание проклятия все равно кольнуло под ложечкой. Он встал, провожая даму, но Гринграсс только отмахнулась.

— Я жду письменное предложение от Кадмуса, — на прощание устало сказала Церера. — А пока пойду тратить свои тридцать сребреников⁽⁷⁾ — не каждый день спасаешь собственную шкуру, предавая близкого человека. Очень надеюсь, что вам тоже доведется побывать на моем месте.

Она ушла, а Люциус еще долго сидел за столиком и глядел в окно: на островки крокусов, белых, синих и желтых, полянки нарциссов, цветущие кроны деревьев и молодую траву. На душе было тошно, словно у виска просвистела авада: повернись дело иначе, и он действительно мог оказаться на месте Гринграсс.

И, возможно, еще окажется, если отец и Патрокл не соберут смертоносную мозаику из крестражей воедино.

* * *

Увидев, кто открыл двери, Поликсена подняла брови и сконфуженно хмыкнула — слова снова ее подвели. За столько времени она так и не привыкла, что младший брат Эвана вырос, и каждый раз удивлялась этому факту, словно впервые.

Вот и сейчас: перед ней стоял плечистый и строгий мужчина, а она видела вчерашнего школьника Лекса… Того самого, чьи русые волосы торчали на макушке, как перья у птенца, а глаза смотрели на мир внимательно и недоверчиво. Что осталось от того тихого мальчишки? Короткую стрижку давным-давно сменил низкий хвост. Предплечья, на которых некогда сходились ее пальцы, теперь бугрились мышцами. Из-под закатанных манжет выглядывали татуировки: переплетение спиралей и линий…

— Всегда забываю, сколько тебе лет, — призналась Поликсена, переступая через порог, и Феликс усмехнулся, пропуская ее в дом.

— Двадцать пять. Я тоже рад тебя видеть, сестренка.

Поверить его словам оказалось непросто, и она украдкой пересчитала в уме. Да нет, все правильно: Лексу действительно двадцать пять, потому что ей самой вот-вот стукнет тридцать три года… В преддверии очередного дня рождения Поликсена всегда острее ощущала бег времени, хотя обычно возраст мало ее беспокоил.

— Ты сегодня одна? — спросил Розье и, дождавшись кивка, заключил ее в медвежьи объятия. Это оказалось неожиданно приятным — Поликсена и не замечала, как сильно она истосковалась по простому человеческому теплу без подспудного смысла. — Пойдем скорее, родители в гостиной.

Он галантно пропустил ее вперед и загадочно добавил в спину:

— На столе мой подарок брату. Интересно, понравится ли он тебе…

В доме царила оживленная, приподнятая атмосфера, и Поликсена насторожилась: посмертные дни рождения Эвана были горько-сладким праздником, понятным лишь родственникам и близким друзьям, а потому не предполагали особых торжеств. Нынешний день рождения отличался в корне; Поликсена заметила это, едва переступив порог, но так и не поняла, в чем причина перемены.

Она осталась стоять у входа в гостиную, с каждой секундой все меньше понимая происходящее: Нора кружила по комнате и пылко прижимала к груди газету, а Ренар откинулся на спинку стула, расстегнул воротник рубашки и пил виски стаканами — несмотря на то, что со дня похорон Эвана не брал в рот ни капли.

— Вижу, мой подарок забрала мама, — шепнул подошедший Феликс. Он встал рядом и скрестил руки на груди, наблюдая за родителями с непонятной Поликсене сдержанной гордостью. — Тогда я скажу тебе сам… Отныне Эван может спать спокойно. Аластор Грюм мертв.

Поликсена бросила на газету скептический взгляд. В новости не верилось: несмотря на то, что старый аврор был человеком из плоти и крови, он совсем не ощущался таковым. Нажить столько врагов, уцелеть в сотне передряг — и вдруг умереть, как все остальные люди? На свете бывает еще и не то, но Поликсена не могла преодолеть внутренний порог и наконец поверить.

— И как он умер? — спросила она.

— Отравился, — тихо, почти ласково сказал Феликс, и она прищурилась. — Порой лекарство становится ядом. Так бывает. Его нашли в собственном доме, когда спал Фиделиус… «Пророк» полагает, что под конец жизни он сошел с ума — зачем лечиться от болезни, следов которой колдомедики не нашли?

Феликс замолчал, откровенно наслаждаясь отчаянной радостью родителей, впитывая ее, как губка, и Поликсена не стала наседать с расспросами. В конце концов, какая разница? Все в мире заканчивается, и сегодня настал черед Грюма. Она покривила бы душой, если бы стала сокрушаться из-за его кончины. Однажды ветеран-аврор отомстил лихому мальчишке, не дал тому дожить всего пару недель до очередных именин — и в доме этого мальчишки, и уж особенно в его день рождения, сочувствие убийце было лишним, почти крамольным.

— Ну что же, я рада, — помолчав, твердо сказала Поликсена, и Лекс кивнул так, словно не ожидал иного ответа. — Пойдем за стол? Составим Ренару компанию, нельзя оставлять его в одиночестве.

Минуты сливались в часы, темы перетекали из одной в другую, но Поликсена не ощущала усталости — наоборот, она испытывала прилив сил. То и дело мерещилось: Эван сидит рядом, на специально оставленном для него стуле, на расстоянии вытянутой руки. Подперев кулаком щеку, он слушает, как его вспоминают то со смехом, то со слезами — но чаще всего с теплой улыбкой. Как делятся историями о нем: о том, каким Эван был удачливым, каким он был веселым и добрым — да, добрым! — и еще о том, как сильно его не хватает и родителям, и брату, и даже приблуде Поликсене.

Эван сидит и слушает. Он слышит, как Феликс и Поликсена перебивают друг друга, спеша рассказать самую лучшую историю о герое вечера, а потом машут рукой и фыркают, уступая очередность другому. Он видит, как взгляд Норы на секунду проясняется и она перечитывает газету словно в первый раз — а затем улыбается робкой улыбкой, похожей на дорожку лунного света на темной воде.

Эван сидит с теми, кто до сих пор его любит, и улыбается своей фирменной улыбкой во весь рот, и щурит один глаз, подражая отцу. А отец плачет (возможно, впервые за все годы, прошедшие со смерти первенца) и не скрывает своих слез (возможно, впервые в жизни)…

Били часы, и за окном темнело, и в какой-то момент наверх ушла Нора, за ней потянулся Ренар, расстегивая рубашку прямо на ходу, а Поликсена осталась сидеть в компании початой бутылки вина и своих воспоминаний обо всем (и обо всех) сразу. Фигура Эвана рядом померкла, и внезапно стало холодно и пусто. Одиноко стало — хоть волком вой.

Подумалось, что по правилам приличия следовало прийти с супругом, но в кои-то веки ей было плевать на правила. Сири Блэку здесь было не место — только не в этот день. Сири Блэк сражался по другую сторону баррикад и знал Эвана Розье только как вихрастого парня в зеленом галстуке или очередную белую маску — а Поликсене было не с руки объяснять, что для нее значил этот человек. И было почему-то жаль, что Сириус не знал: частенько, когда заклинание пролетало мимо, беду от него отводил именно Эван. Хоть и не ради самого Блэка, а ради его младшего брата, «чтобы Реджи не плакал» — но все же, все же… И сказать бы, но у Поликсены сводило челюсти от одной мысли о таком разговоре по душам.

Потому что потом придется объяснить, откуда ей известны такие подробности.

А позже на свет выйдет, что пока Эван Розье спасал Сириуса и вдохновенно палил поверх голов, невеста Блэка прикрывала спину совсем другому человеку — тому самому, который так отчаянно пытался его убить.

О том, что случится после, думать не хотелось, но на ум приходили обвинения и ультиматумы, фамильные проклятия и дымящиеся руины на месте Гриммо 12, и Поликсена позволила себе выпить еще.

Нет, Сири здесь и вправду было не место — в отличие от его младшего брата, уж Реджи точно пришелся бы ко двору… Впрочем, Регулус не стремился покидать свое убежище: перемены и боль потери для него были слишком свежи, и Поликсена опасалась торопить события.

Стоило пойти ва-банк и пригласить Севера, мелькнула непрошеная мысль, и она вытянула гудящие ноги и с иронией покачала головой: подойдет что угодно, правда? Так низко она еще не падала, но все бывает в первый раз. По-хорошему Северу нечего было делать в доме Розье — разве что оказывать подруге моральную поддержку… Эван его недолюбливал, а сам Северус помнил однокурсника лишь урывками: одной из точек соприкосновения, а то и трения между ними была Поликсена. От мысли о том, что еще недавно лучший друг не помнил и ее самой, стало почти физически больно.

Нет, Северу нечего было здесь делать, но все равно его остро недоставало. Упорно казалось: встреться Снейп и Розье сейчас, совсем другими, мудрее и старше, они нашли бы общий язык — по крайней мере, Поликсене хотелось в это верить. К тому же, несмотря на все разногласия, Север сумел бы понять Эвана и его близких куда лучше, чем Сириус…

Если на то пошло, он жил с Розье в одной комнате — хоть и ворчал, что тот покушается на чужие полки. Сражался с ним плечом к плечу — хоть Эван и ужасался его целям и методам… Какое-то время они даже дружили, тот бесконечно долгий первый семестр шестого курса, о котором Поликсена старалась лишний раз не вспоминать. Как бы то ни было, в сухом остатке было важно другое. В отличие от Блэка, Северус находился по нужную сторону баррикад, он был свой — и тогда, и сейчас, — и этим было все сказано.

Было бы так хорошо, окажись Север рядом… Вот только вечером пятницы ее лучшему другу было чем заняться — и кем тоже. Кто же та загадочная коллега, о которой упоминал Ремус? Как ей удалось хоть ненадолго потеснить Эванс на пьедестале, пускай и не в сердце Севера, чем именно она взяла — умом, красотой, обаянием? Поликсене было бы любопытно взглянуть на эту femme fatale — ненадолго, хоть одним глазком. Нормальный, чисто человеческий интерес…

Что они сейчас делают: пьют вино, ужинают при свечах? Или Север варит сложное зелье, а его новая подруга подает умные книжки и ставит гирьки на весы? Как вообще выглядит романтика в исполнении Северуса Снейпа?.. Поликсена надеялась, что, чем бы Север ни занимался, он был хоть чуточку счастлив — в их возрасте пора было понижать стандарты. Усмехнулась: она проповедовала это при каждом удобном случае, но на практике не выходило ни драккла, хоть плачь…

В любом случае в эти выходные лучший друг был занят (чем-то или кем-то), и обещанные спарринги пришлось отложить еще на неделю — как раз до ее дня рождения. Поликсена давно уже не отмечала эту грустную дату, метроном потерянного времени, и нынче тоже не планировала. Зачем объявлять о празднике, если можно насладиться подарком без шума и пыли?

Эван-Эван, с горькой иронией подумала она, одним глотком допивая вино и не чувствуя вкуса. Что он сказал бы, услышав, что время лечит не все? Высмеял бы, велел не маяться дурью — или промолчал и взглянул с особым, пронзительным пониманием, а то и сунул в ладонь новый стакан, как когда-то в Ставке? Он ведь все разгадал давным-давно, задолго до самой Поликсены, и предсказал тоже: все случилось так, как Розье и опасался. Эпицентр катастрофы остался неизменным, равно как и ее участники — потому что так сошлись звезды, что Поликсену тянуло в самое сердце шторма. Уютно ей там было, ясно? Так уютно и спокойно, как не было ни в одной тихой гавани…

Да, Розье все понял бы — и, возможно, даже не осудил бы. Порой она забывала, насколько сильно его не хватало, а потом вспоминала и поражалась тому, что мир продолжает существовать без вездесущего, непоседливого, сумасбродного Эвана. И это она — что и говорить о том же Реджи Блэке? Или о Феликсе?

Поликсена оглянулась по сторонам и нахмурилась: самый младший Розье давно пропал из виду. Затем встала и, прежде чем отправиться на поиски, прикоснулась к спинке стула, отведенного другу детства, — на прощание.

Чего хотел бы Эван — чтобы за него отомстили, принесли на его могиле пышные погребальные жертвы, справили пышную тризну? Или чтобы просто жили и радовались жизни — так, как отлично умел он сам, так, как не вышло ни у него, ни у Басти? Вместо них, за них?

А вдруг Розье сказал бы, ухмыляясь во весь рот, что до Поликсены всегда долго доходит, но раз уж дошло, то ничего не попишешь? И что ей почти тридцать три, а она толком и не жила для себя — и ему за нее натурально стыдно, потому что сколько можно тянуть? Так и в гроб недолго, а там скучно и уныло, уж он-то знает непонаслышке!

Эван был законченным оптимистом и до последнего верил в чудеса. Порой Поликсена ему завидовала.

Она поймала себя на том, что гладит пальцами деревянную окантовку стула, словно чужое плечо, и устало прикрыла глаза. Вышла из гостиной, продолжая думать о том, что Эвану никогда уже не будет двадцать, и тридцать не будет, и тридцать три тоже… И что он никогда не узнает, какими все стали в его отсутствие, как изменились (в лучшую сторону!) — и не поддержит жестом, и не подскажет словом, и даже сигаретой и той не угостит…

По-настоящему она пришла в себя уже на крыльце — и тут же нахмурилась.

— Садись, сестренка, — сказал Феликс и похлопал рукой по ступенькам рядом с собой. Поликсена приняла приглашение и села по другую сторону лестницы, оперлась спиной о перила. Смеркалось, и она заметила, что в саду еще не отцвели яблони: их махровые белые шапки ярко выделялись на фоне темно-серого неба. Это зрелище задело за живое, и Поликсена усмехнулась своей сентиментальности: да уж, воистину старость не радость.

Яблони в цвету… Она жадно втянула носом воздух и прикрыла глаза. Сладкий аромат кружил голову и толкал на безумства: сорваться в ночь, не думая о последствиях, и в кои-то веки говорить правду, правду и ничего, кроме правды. Пойти на риск, как сделал бы везунчик и оптимист Розье… даже если надежды нет. Совсем нет.

Некоторые люди не меняются — несмотря ни на что, их внутренняя суть остается прежней. Их сердцевина, то самое важное и неуловимое, что делало Поликсену Поликсеной, Эвана — Эваном… а Севера — Севером. Проверено на практике: из волка не выйдет сторожевой пес — как бы долго его ни ломали, какой бы крепкой ни была цепь. Можно восхищаться чужой природой — гордостью, упрямством и несокрушимой верностью, — и можно ее ненавидеть, но и то, и другое в конечном счете не имеет значения.

Будь Поликсене снова семнадцать, ей хватило бы и лихого удальства, и ясноглазого оптимизма, но уже к девятнадцати она перестала надеяться на лучшее и тем более не верила в чудеса сейчас, в тридцать три, — разучилась как раз к концу войны. Потому вместо того, чтобы аппарировать, а там уж как-нибудь разобраться на месте, Поликсена осталась сидеть на крыльце, откинувшись затылком на перила и наслаждаясь краткой передышкой: звенящей вечерней тишиной, весенними запахами и чужим присутствием рядом.

Подумалось, что в последнее время она ни с кем не могла расслабиться: говорить и поступать так, как нестерпимо хотелось, было категорически нельзя. Взять хотя бы дражайшего супруга — «дружить» с Сириусом оказалось даже тяжелее, чем с Севером, хоть и по прямо противоположным причинам. Несмотря на все заверения Блэка, втайне Сири стоял на своем и мог усмотреть надежду в любом жесте, движении и взгляде… Это здорово выматывало. Сколько еще она сможет держать круглосуточную осаду — да и стоит ли в самом деле?

Хорошо хоть после возвращения из Кельна Сириус отступил: он не мог наговориться с братом, и Поликсена смаковала каждую минуту порознь. Целая неделя пронеслась мимо как один день, и она начинала входить во вкус. Было бы совсем славно, дай Сири блудной супруге еще недельку свободы: день рождения Поликсены приходился на следующую субботу, и она планировала устроить подарок самой себе — между прочим, первый за многие годы. Вырваться на выходных на виллу и забыться на два дня — для счастья ей требовалось совсем немного…

— Он мертв, — произнес Феликс после долгого молчания, и Поликсена нехотя открыла глаза. Розье сказал это странным тоном, словно до конца не верил в то, что говорил. — Совсем мертв. Это не притворство и не уловка. Он наконец-то сдох. Мне почти ничего не пришлось делать — просто подтолкнуть к краю, а дальше он справился сам… Закопал себя собственными руками. И смех, и грех… Столько лет тянуться и превозмогать, чтобы в итоге все закончилось именно так, по-глупому. Дурацкая шутка, беззубый укус справились там, где сплоховали хитроумные планы.

— О чем ты? — насторожилась Поликсена, и Феликс улыбнулся и поднял свой бокал, но его глаза так и остались холодными и пустыми, блестящими, как оловянные пуговицы. Неживыми.

— Грюм, — сказал Розье очень тихо, почти одними губами, и выпил еще. — Аластор Грюм наконец сыграл в ящик. Ты понимаешь?

— Нет, — помотала головой Поликсена, чувствуя, как что-то внутри холодеет и обрывается. Нет, она отказывалась понимать. Только не младший Розье — это убьет Нору и окончательно подкосит крестного. Это же была совсем не его война, Лекс не застал ее даже краешком, на излете… — Что ты наделал?

— Ничего такого, — пожал плечами Феликс и покачал в руке стакан с виски — который по счету? Сколько времени он просидел здесь до ее прихода, празднуя пиррову победу — потому что после настоящей победы хочется жить, а не топиться в бутылке? — Ничего, что могло бы привести свору к порогу этого дома.

Поликсена скептически молчала, и Феликс усмехнулся и развернулся к ней, заложил ногу за ногу и устроил ладонь на щиколотке. Под зачарованной лампой над входом бился мотылек, натужно жужжа и изо всех сил стремясь к огню.

— Честное слово, сестренка, я совсем ничего не сделал, — почти ласково сказал Феликс — и, разумеется, нагло врал. — Просто однажды Грюм получил анонимное послание — страницу из энциклопедии про перуанского змеезуба. И все. Ни подписи, ни угроз… Ему и не требовалось, Грюм все додумал сам. Я не ожидал успеха, я пошел на эту авантюру из отчаяния, из желания зацепить хоть как-то, чтобы было не так горько терпеть поражение за поражением. И что в итоге? Несчастной страницы хватило с головой… Там, где спасовали подкуп и годы труда, сработал жестокий розыгрыш.

Феликс повторял это раз за разом, только другими словами, и она понимала: Розье пытается объяснить произошедшее не столько ей, сколько самому себе. Пытается — и не может.

— Что за страница? На ней что, был яд? — Поликсена ткнула пальцем в небо и нахмурилась: что-то внутри шептало, что все, что могло случиться, уже случилось и расспросы горю не помогут.

Лекс всегда был умным и вдумчивым ребенком и вырос умным и вдумчивым парнем. На вкус Поликсены даже слишком умным: она предпочла бы, чтобы Розье пришел за советом, прежде чем ломать дрова в одиночку. Что ж вы все такие самоуверенные и гордые, а? — с горьким раздражением подумала она и с нажимом продолжила:

— Давай к сути: ты оставил улики? Мне нужно понимать, что происходит. Тебя спрятать?

— Не-а, — Феликс легкомысленно покачал головой и залпом допил виски, поставил стакан на пол и устало привалился спиной к перилам. — Меня не надо прятать. Все в порядке, честное слово. Теперь все совершенно точно будет в порядке… Так, как и должно было быть изначально.

Захотелось схватить его за плечи и хорошенько потрясти, но Поликсена не отважилась — с Розье совершенно точно было не все в порядке, что бы тот ни говорил вслух.

— Феликс, — очень твердо сказала Поликсена. — Пожалуйста, расскажи по порядку, что именно случилось. Ради своих родителей сделай скидку на мое тугодумие и объясни словами — с ребусами у меня плохо.

Я не хочу провожать тебя в Азкабан. Не хочу, не хочу… Ты позарез нужен матери и отцу — так зачем полез к Грюму? Он бы сдох и так, сам по себе, надо было просто потерпеть… Ты обязательно пережил бы мерзавца и сплясал на его могиле, а я составила бы тебе пару! На Грюме ведь не оставалось живого места, нужно было просто подождать… Почему, ну почему ты не подождал?

Почему вы вечно не желаете ждать?!

— За своих ты всегда стояла горой, — ласково заметил Феликс и улыбнулся почти нормальной улыбкой — оказалось, что Поликсена ее помнила, такую светлую и искреннюю, погасшую на долгие годы после гибели Эвана. — Я тоже не смог жить дальше, зная, что убийца брата продолжает сидеть в своей норе, продолжает дышать, как ни в чем ни бывало… я не мог с этим смириться, понимаешь? Я задыхался, я отказывался дышать с ним одним воздухом. Каждый день я думал о том, что Грюм продолжает существовать, — а нашего Эвана больше нет. Я ел, не чувствуя вкуса, — и думал, что ест Грюм и откуда он берет провиант. Ложился спать — и ночь напролет глядел в потолок, все думал о том, каково спится этому мяснику. Сладко ли ему на пуховой подушке, пока Эван уже который год лежит в земле. Пока моего брата грызут могильные черви…

— Лекс…

— Подожди, — прервал он, поднимая ладонь, и Поликсена замолчала. В саду неуверенно, робко застрекотали цикады — одна, а за ней другая. На небе загорались звезды, полускрытые облаками, и было странно сидеть с Феликсом здесь, на пороге дома Розье, и с ноющей тоской осознавать, что она всюду опоздала — впрочем, как и всегда. Не заметила симптомы болезни, подточившей его изнутри, не услышала немой крик о помощи, точно так же, как годами раньше не услышала Эвана. — Я знал про Грюма все, ты мне веришь? Совершенно все. Вот только это никак не помогало делу. Он так хорошо закопался, так глубоко залез в свою проклятую нору, что я не мог его выкурить, не пожертвовав при этом собой. Я бы пожертвовал, ты не думай, но что стало бы с мамой?..

Поликсена молчала и внимательно слушала, хотя больше всего хотелось закрыть уши руками и закричать в голос. Да сколько можно?! Сколько еще лет должно пройти, чтобы война наконец закончилась в сердцах и умах и все они вернулись с поля боя домой? Сколько еще таких не выросших детей, живущих одной местью?

— На четвертом курсе я решил сыграть вдолгую, — признался Феликс и улыбнулся самым краешком губ, улыбкой острой, словно лезвие серпа.

И ведь даже в этом не похож на брата, тот улыбался совсем иначе, с горечью подумала Поликсена, до красноты растирая лоб. А может, и стал бы похож, если бы Эван не погиб и не унес с собой в могилу что-то очень важное… Каким бы вырос Феликс Розье, не потеряй он любимого старшего брата, а заодно и мать, всего в одиннадцать лет, за полшага до Хога? На что потратил бы жизнь? Уж точно не на охоту за Аластором Грюмом.

Она сделала короткий и глубокий вдох — внезапно перестало хватать воздуха. Столько упущенных возможностей, столько потерянного времени… И даже винить некого — разве что иронию судьбы.

— Знаешь, чем перуанский змеезуб отличается от остальных драконов? — спросил Феликс безупречно светским тоном, словно они вели досужую беседу на рауте, а не сидели прямо на ступеньках с сигаретами и бутылкой виски. — Он чаще всех других видов переносит драконью оспу⁽⁸⁾.

— Ты не сумел бы заразить Грюма, — усомнилась Поликсена. Или все же… До чего можно додуматься, если потратить на одну задачу столько времени и усилий, подчинить идее-фикс целую жизнь?

Феликс кивнул и погладил большим пальцем стоявший рядом пустой стакан.

— К нему не выходило подобраться, он же совсем поехал крышей, — он красноречиво постучал себе по виску. — Везде мерещились враги — и не напрасно. Нас же тьма — тех, чью жизнь Грюм искалечил так или иначе. Уверен: краем глаза он следил за всеми, а за мной особенно, за упорным и перспективным наследником Розье. Только романтики бросают все и уезжают в Перу, чтобы там работать со змеезубами. Отпетые романтики, да… или те, кто ищет способ отомстить.

— Грюм решил, что ты хочешь его заразить? — с замиранием сердца предположила Поликсена, и Лекс кивнул и попытался снова сложить губы в улыбку, но вместо нее вышла гримаса боли.

— Решил, а как же — и принялся усердно лечиться. Видишь ли, лекарство от драконьей оспы токсично, его не применяют для профилактики. Тот случай, когда лечение убивает вернее болезни, если патогена в организме нет… Грюм ведь не доверял медикам, сестренка, и особенно Сметвику, у них давняя вражда. И собственному организму не доверял тоже — когда не мог отыскать у себя симптомы, в наличии которых был свято уверен. Грюм не доверял никому, кроме собственной паранойи, и в итоге убил себя сам… Я его только подтолкнул и сам поразился своей удаче. Я думал, моя месть останется глупой детской мечтой, и теперь… Теперь мне кажется, что я сплю и не могу проснуться. Я ведь сплю? Ты мне снишься?

Поликсена подсела ближе и с силой притянула Феликса к себе. Тот склонился к ее плечу как деревянный, и Поликсена погладила его по голове, обняла, сцепив руки в замок на правом плече Розье, — и только тогда почувствовала, что он хоть немного расслабился.

— Что мне теперь делать? — растерянно прошептал Лекс, и Поликсена снова увидела ребенка, которого знала давным-давно — серьезного и доброго мальчишку с самодельным драконом из папье-маше. — Что мне делать?

— Жить, — твердо сказала Поликсена, и он отстранился и взглянул на нее очень серьезно. Затем глубоко вздохнул и отвернулся. Продолжил глухим голосом, упорно глядя куда угодно, кроме как на нее:

— Знаешь, я ведь почти не помню Хог. Я ни с кем не дружил и не встречался — это только отняло бы время. Даже на выпускной не пошел — тогда я полагал, что это пир во время чумы, а сейчас жалею… Я работал на работе, которую не любил, и жил в ненавистном климате, в чуждой мне стране — и все ради того, чтобы наступил этот день. И вот он наступил, и я сижу тут второй час и пью, и не могу напиться, потому что совсем не знаю, что мне теперь делать… Я не умею жить.

Поликсена снова его обняла — очень крепко, до хруста, и после нескольких долгих минут почувствовала, как Феликс все-таки заплакал: глухо и тихо, сотрясаясь всем телом, складываясь почти пополам от застарелой боли, спрятанной глубоко внутри.

— Ты придумаешь, — убежденно шепнула Поликсена ему на ухо. — Ты обязательно придумаешь, слышишь? Я буду рядом, я тебя научу. Это вполне реально, нужно просто отыскать новую цель…

— И ты нашла? — выпрямившись, с надеждой спросил Феликс, а затем быстро и грубо вытер слезы, стыдясь минутной слабости. Глупый, глупый Лекс — Поликсена была рада его слезам. Лучше так, чем донянчить бутылку и заавадиться на могиле брата, — а ведь все к тому и шло. Чего-чего, а этого Эван точно бы не одобрил…

— Нашла, а то, — кивнула Поликсена, отстраняясь и нашаривая в кармане пачку. Снова оперлась спиной о перила и не глядя достала сигарету. Давно пора было покончить с дурной привычкой — она же обещала Северу бросить… но как прикажете справляться, как утешать себя, если судьба подбрасывает все новые задачки со звездочкой?

Феликс терпеливо ждал ответа, и Поликсена усмехнулась краем губ. Смысл жизни, да… Следовало сказать правду и поглядеть на его выражение лица — тот же Эван, помнится, остался не в восторге от ее наклонностей, — но она не рискнула и сделала ставку на приятную ложь:

— Для меня такой целью стало воспитание Панси, моей племянницы. После смерти матери она осталась у меня на руках.

Феликс прикусил губу и потер бровь костяшкой большого пальца.

— Так что, мне жениться? — неуверенно предположил он, и Поликсена снова усмехнулась, хотя тянуло заплакать.

Нет, ну какой же смешной мальчишка! Ей было особенно жаль именно таких, нецелованных, пропустивших все, что только можно и нельзя, ради достижения своих архиважных целей. До боли жаль упорных и умных, отчаянных и решительных, идущих вперед по головам, не щадя себя и других, чтобы однажды остановиться, оглядеться по сторонам и понять, что все было напрасно. Что жизнь прошла мимо, да и была ли вовсе? И что гнались они вовсе не за теми, за кем следовало. Маленькая повседневная трагедия — Поликсена жила с ней так долго, что успела привыкнуть, но разговор с Феликсом разбередил рану, и та закровила с новой силой.

— Жениться легко, — мягко заметила она, прикуривая от палочки. Поликсена знала это не понаслышке — что, ну вот что прикажете делать с Сири? Еще один неустроенный и потерянный, набивший шишки и поумневший — ну просто обнять и плакать… И, может, стоило бы — Сириус как никто другой заслуживал участия и тепла, — да только беда в том, что начав, Поликсена не смогла бы остановиться. С Блэком никогда не бывало просто, и сейчас все усложнилось еще больше — сам же Сири и усложнил, подлец. — Прежде чем вести девицу под венец, сначала разберись, кто ты вообще есть. Вот какое мороженое ты любишь больше всех?

— Шоколадное, — не задумываясь, выпалил Феликс, и она укоризненно покачала головой и выдохнула дым в черное небо. На душе тоже было черным-черно, и Поликсена порадовалась тому, что сумерки сгустились окончательно и Феликс плохо различает выражение ее лица, а зажигать люмосы обоим не с руки.

— А вот и нет, — попеняла она, — шоколадное любил Эван, я это прекрасно помню… Какое мороженое любишь ты сам, без оглядки на брата?

На этот раз Лекс задумался надолго, и Поликсена успела докурить и уничтожить окурок, когда он наконец повесил голову и глухо сказал:

— Не помню. Я не ел мороженого со дня его похорон.

— Это надо срочно исправить, — строго велела Поликсена. — Чтобы к следующему моему визиту мог твердо назвать свой любимый цвет и любимый сорт мороженого. А еще — какие девчонки тебе нравятся на самом деле… Нам тебя еще женить. Учти, я хорошо помню вкусы Эвана — меня на мякине не проведешь.

— Спасибо, — просто сказал Лекс, и Поликсена криво усмехнулась и потушила сигарету о перила, а затем уничтожила окурок.

Пожалуйста. Ей не сложно — она не хотела снова надевать траур, тем более по кому-то из семейства Розье. Больше никаких смертей — и если для этого нужно отвести Феликса к Фортескью и посидеть рядом, пока он не перепробует весь ассортимент, Поликсена это сделает. А еще лучше — попросит кое-кого другого. Кое-кого, кто тоже любил Эвана Розье и похоронил вместе с ним частичку души, заковал себя с ног до головы в ледяную броню. Кто заперся нынче в доме, который помнил совсем другим, кто прятался от портрета собственной матери, стыдясь посмотреть ей в глаза. Кто улыбался такой же холодной улыбкой, не затрагивавшей глаз, взвешивал каждое слово, будто полновесную золотую монету, смотрел на мир со змеиной выдержкой — и, скорее всего, понятия не имел, какое мороженое он любит и что ему делать дальше.

— Я тебя кое с кем познакомлю, — пообещала Поликсена, и Феликс медленно кивнул. — Уверена: вам будет о чем поговорить.

Примечания:

Отдельное огромное спасибо Viky Sh ❤️ Без твоего вклада мне было бы куда тяжелее.

PayPal, чтобы скрасить мои суровые будни: ossaya.art@gmail.com

Карта для тех же целей: 2200700436248404

Буду очень благодарна, если вы порекомендуете "Дам" кому-нибудь, кому они могут понравиться ❤️

Церера Гринграсс: https://ibb.co/2ggjj47

1) Вики: коктейль, основанный на джине с добавлением лаймового сока

Вернуться к тексту

2) Вторая исторически подтвержденная женщина-фараон Нового царства Древнего Египта. Одна из самых известных египетских цариц, Хатшепсут обладала всей полнотой власти и представляла себя на барельефах как мужчину-фараона

Вернуться к тексту

3) лат. Наши корни крепки

Вернуться к тексту

4) лат. Благоразумие и умеренность

Вернуться к тексту

5) Король Англии Эдуард IV женился на собственной подданной, вдове Елизавете Вудвилл. Скандальный брак был заключен втайне: будущая королева прельстила Эдуарда своей выдающейся красотой. Эдуард стал первым королем Англии, женившимся на своей подданной, после нормандского завоевания

Вернуться к тексту

6) Церера говорит об Уоллис Симпсон. Чтобы жениться на разведенной Уоллис, король Эдуард VIII отрекся от престола

Вернуться к тексту

7) Плата за предательство, заплаченная Иуде Искариоту

Вернуться к тексту

8) Канонный факт

Вернуться к тексту