Самые обыкновенные привычки (джен)

Ночь была удушающее тихой. Сакумо никогда раньше не обращал на это внимания, но в последнее время тишина давала широкий простор голосам в его голове. Голосам, с горечью и злобой обвиняющим его.

Он думал, что привыкнет, ниндзя ведь постоянно приходится иметь дело с тенями прошлого. Будь проблема только в этом, Сакумо бы, наверное, справился, но его мучили голоса не мёртвых, а живых людей. Тех, ради которых он рискнул своей жизнью.

Глумливые и презрительные реплики, ненавидящие взгляды сопровождали его целый день, и, стоило Белому Клыку вечером бессильно опуститься на кровать, отодвинутые на второй план переживания наваливались с утроенной силой, словно поставленная на круговое воспроизведение запись.

Сакумо давно бы уже сошёл с ума, если бы сын не был с ним рядом. Сейчас мальчик вёл себя куда более зрело и решительно, чем когда-либо ранее.

— Йо, — услышал Сакумо, и в поле его зрения показалась серьёзная тёмно-коричневая морда.

— Паккун, ты чего делаешь в моей комнате? — повисла секундная пауза. — И в моей постели?

Мопс индифферентно пожал плечами (насколько это вообще может получиться у собаки) и боднул человека, вырываясь из его хватки на свободу:

— Щенок меня вызвал. Чтобы вещи перенести.

С этими словами пёс аккуратно подтолкнул носом небольшую подушку, всю покрытую его слюнями, и устроил её на отвоёванной у Сакумо стороне кровати.

— Зачем? Для чего? — удивился Хатаке.

Паккун неодобрительно уставился на него. Даже не видя себя в зеркало, Сакумо знал, как жалко выглядит. Он терял сон, терял вес, терял ту волю к жизни, что вела его, позволив стать сильнейшим шиноби деревни. Он ворочался с боку на бок и жалобно стонал, мучимый бесконечным бессонным кошмаром, пока Паккун его не поприветствовал.

— Я в порядке, — нерешительно попытался оправдаться Сакумо.

— Тч, человеки… — ответил Паккун.

Затем в комнате появился Какаши. В руках он держал скомканное одеяло, и потому шёл осторожно, не видя, куда ступает.

— Паккун, принёс мою подушку?

— Конечно.

Кровать промялась под весом вскарабкавшегося Какаши. Повозившись, он зарылся в ворох одеял, стащив заодно и сакумовское. Паккун свернулся у них в ногах.

Сакумо нахмурилася:

— Какаши, что ты тут делаешь?

— Сплю, — отозвался тот.

— У тебя разве нет для этого своей комнаты?

— Хм-м, а разве есть? — лениво удивился ребёнок. — В любом случае, уже слишком поздно. Слишком уютно, чтобы куда-то уходить.

Раздражённо вздохнув, Сакумо позволил Какаши заграбастать себе все одеяла и спать рядом. Он не помнил, чтобы в ту ночь его мучили кошмары.

С тех пор, если Какаши вновь залезал к нему в кровать в особо мерзопакостные ночи, Сакумо больше не пытался протестовать. Он лишь улыбался чуть ярче обычного на следующее утро и крепко, с теплотой и благодарностью обнимал сына.

Тем не менее, как бы Сакумо ни старался держаться и жить дальше, ситуация не менялась к лучшему. Преследующие его шепотки не прекращались — лишь извращались устами сплетников и обрастали новыми и новыми скандальными подробностями, как это и бывает со всякими слухами. Особенно если слухи касаются людей, что у всех на слуху.

И всё это из-за одной провальной миссии — пусть Сакумо и считал, что поступил правильно. Возможно, он ошибался. Возможно, он оказался совсем не таким шиноби, каким его хотели видеть окружающие. И, раз это так, то чем он вообще занимался всю свою жизнь?

Погубил ли он свою карьеру ниндзя, когда попытался поступать во время миссии в соответствии со своими идеалами? И раз путь шиноби оказался столь чужд ему, то не была ли вся предыдущая его жизнь ложью и притворством? Если деревне нужен послушный шиноби-инструмент, то что он тут делает?

Никому не нужны сломанные инструменты. Они бесполезны.

А именно сломанным инструментом он и был.

— Не думай, — сказал Какаши.

Сакумо, уже несколько минут сидевший, уставившись в стену, вздрогнул и вернулся в реальный мир:

— А? Какаши? Что-то случилось? — спросил он.

Мальчик неотрывно смотрел на него:

— Знаешь, мы и в самом деле очень похожи.

— Хм? — Хатаке обдумал слова сына, недоумевая, отчего тот поднял эту тему. — Признаю, ты перенял массу моих генов. Тебя можно принять за моего клона, — принуждённо рассмеялся он.

Какаши покачал головой:

— Мы оба, ты и я, забываем, что нужно сосредоточиться на настоящем, на тех, кому мы нужны.

— У тебя всё в порядке? — вновь разволновался Сакумо, гадая, отчего его сын считает себя чересчур погруженным в прошлое. Он нахмурился и добавил, вспомнив, который час. — И разве ты сейчас не должен заниматься со своим наставником?

— Минато-сенсей может подождать.

— Ты прогуливаешь тренировки?

Какаши покачал головой:

— У меня есть дела поважнее.

— Какие, например?

— Быть рядом, — ответил Какаши, и взгляд его, казалось, проникал Сакумо в самую душу. — И напоминать тебе о том, что я рядом. Как и Джирайя, и Минато-сенсей, и Хокаге-сама, и множество других людей, которых ты не видишь, потому что позволяешь прошлому довлеть над собой, вместо того, чтобы сосредоточиться на том, что есть здесь и сейчас.

Сакумо не знал, как такое возможно, но Какаши, похоже, слишком хорошо понимал, что он чувствует. Возможно, именно из-за этого понимания его слова нашли столь глубокий отклик в душе отца. Они отдавались в его голове эхом, вытеснив оттуда опостылевших монстров из прошлого на следующие несколько дней.

Но, разумеется, продолжающиеся сплетни и кривотолки неизбежно вновь и вновь привлекали его внимание, вновь селя в душе злобные голоса и придавая им сил. Как бы он ни старался забаррикадироваться в своём доме, Сакумо так или иначе приходилось выходить на улицу и вновь слышать несущиеся в спину осуждающие шепотки.

И вновь, раз за разом, Какаши спасал его своей мягкой улыбкой, любящими глазами и постоянными просьбами.

— Не оставляй меня, — говорил он. И Сакумо вздрагивал от мягкой мольбы, звучавшей в его голосе. Особенно ярко она была заметна на фоне обычного «Иттекимасу», с которым он раньше уходил в Академию или на тренировки.

Какаши не трогался с места, пока Сакумо не давал обещания. Или если его голосу недоставало уверенности.

Сакумо был уверен, что сын каким-то образом загоняет его в ловушку, охраняя от чего-то смутного, мелькающего лишь на краю сознания. Чем бы оно ни было — Сакумо просто не мог нарушить обещание, данное своему драгоценному сыну — только не тогда, когда это было для ребёнка настолько важно, что приходилось повторять клятву ежедневно, утром и вечером. Повторять со всей искренностью — иначе Какаши не отставал.

Видимо, старшему Хатаке следовало бы поволноваться о том, чего так боится его сын; что заставляет его день ото дня умолять об одном и том же. Но, почему-то, Сакумо чувствовал лишь волны тепла, омывающие сердце. Потому что каждый день, снова и снова, он понимал, что так Какаши пытается ему сказать, что любит его.

Кажется, даже если целый мир ополчится на него, его сын всё равно встанет рядом. И в ответ Сакумо никогда не разочарует Какаши в его простом и понятном желании — он никогда не оставит своего сына.