Дура (гет)

09.07. 1970. Коукворт

— Что это у тебя за книга, Сев? Старинная…

Лёгкая полупрозрачная рука в жёлтой россыпи веснушек скользит тонкими пальцами по грубому серо-коричневому переплету.

— У матери взял. И вовсе не старинная! Просто старая. 1900-й год издания.

— Интересная?

Лили чуть склоняет голову на бок. Рыжая чёлка, отросшая за лето почти до кончика аккуратного, чуть курносого носа, закрывает правый глаз.

— Не очень, честно говоря.

— Охота же тебе тогда читать... Лето! Давай лучше взапуски бегать!

— Зачем?

— Ну, не хочешь, не будем… А я не люблю читать, когда погода хорошая. Но вчера, наконец, Джеймса Барри одолела. «Питер Пэн». История про мальчика, который не хотел взрослеть, и девочку Венди, которая с ним дружила. А ещё там был остров с пиратами и настоящие феи...

— В маггловских книжках не бывает настоящих фей.

— А в ваших, значит, бывают?

— Да.

Она смеётся. Золотой колокольчик сыплет в пространство звенящие радостные искры.

— А твоя книжка про что?

— Не про что, а про кого. Про Ангуса Бьюкенена. Спортсмен такой был лет сто назад. В регби играл — зашибись!.. Но жизнь у него тяжёлая была, не позавидуешь…

— Потому что бедный, наверное? В девятнадцатом веке в Англии было много бедных…

— Потому что сквиб!

— Кто-о?..

— Сквиб.

— А это кто?

— Ну, это... Вот твои родители — простые люди. Магглы. Помнишь, я говорил, так называются те, кто не умеет колдовать и не чувствует потоков магической энергии в природе. И сестра твоя тоже маггла. И твои родные не помнят, чтобы когда-либо среди известных предков вашей семьи были ведьмы, ворожеи или хотя бы деревенские знахари-травники. Но ты родилась колдуньей, Лили. Настоящей и очень талантливой колдуньей. А бывает наоборот. В семье супругов-волшебников появляются на свет дети, которые колдовать не могут, как ни учи. Вот их-то сквибами и называют.

— А почему они появляются?

— Тому учёному, который это поймёт, Орден Мерлина дадут. Сразу — первой степени. И дом построят за казённый счёт. Только за последние 500 лет никто не заявлял такой научной работы.

Она молча берет у меня из рук тяжёлый коричневый том. Плавно проводит пальцами по тиснёному заголовку на кожаной обложке, давно утратившему тонкий слой позолоты. Агнус Бьюкенен, «Моя жизнь, автобиография сквиба»…

На её маленьких розовых ноготках тоненьким фломастером нарисованы крохотные цветочки... Глупая девчоночья мода. Но ей идёт…

— А быть сквибом у вас считается плохо, Сев?

— Ну… Да! Многие это считают чем-то вроде врождённой болезни или признака нечистоты происхождения… Все равно что родиться без глаза или без ноги… А что, разве у вас не дразнят калек от рождения? Не презирают убогих?

— Дураки — презирают. А я не такая. Мы с Туни всегда помогаем Кевину Доу из соседнего дома, который болел детским параличом и ходит на костылях… А расскажи ещё!

— Что тебе рассказать?

— Ну, как этот парень, Ангус, ухитрился стать знаменитым спортсменом, если его тоже презирали!

— Он был из Шотландии. Родился в 1847 году, в семье Джона и Мэри Бьюкенен, деревенских жителей. У его отца и матери было 11 детей. И все, как на подбор, физически сильные, богатырского сложения ребята. Даже девочки легко побеждали сверстников в перетягивании каната на осенних праздниках! Но вот сквибом оказался один Ангус. А отец у него, надо сказать, был человеком суровым, да ещё и попивал. И Ангуса считал позором семьи…

— Вроде твоего прямо!..

Она смотрит на меня внимательно и… сочувственно. Вот ещё не хватало!

— Ну, примерно… Только — волшебник, не маггл... Ангуса не взяли в волшебную школу: сквибов туда не берут. Тогда он уехал в город, прицепившись к телеге торговки, спешившей на ярмарку. И поселился в качестве подмастерья у маггла-каменщика, бригадира строителей. Работал на стройке. Таская кирпичи и меся глину, силу ещё больше накачал. Денег заработал, увлёкся регби и крикетом. Ему даже удалось стать членом профессионального спортивного клуба и войти в национальную сборную по регби! В 1871 году, на первом международном турнире, благодаря Ангусу Шотландия победила.

— А ты говоришь, не очень интересно! Это же самое интересное, что только может быть: книга про то, как человек, которому не повезло с судьбой, взял и сделал себя сам — от начала и до конца! «Питер Пэн» — это детская сказочка по сравнению с твоим Ангусом! Дашь почитать?

— Да, пожалуйста! Что непонятно будет, спрашивай. Если сам знаю — объясню…

Она звучно прихлопывает ладошкой комара на усыпанной веснушками бело-розовой ручке. На веранду прорывается мокрый вечерний ветер с реки. Я молча стаскиваю с себя старую парусиновую куртку. Всем видом показывая, что не потерплю возражений, закутываю её плечи. Куртка, которую я донашиваю за отцом, так велика, что мы могли бы завернуться в неё вдвоём, и теперь из серо-голубого грубого кокона торчит только солнечная голова над жёстким воротником. А под засаленной полой болтаются стройные голени в жёлтых сандалиях на босу ногу…

Лили смеётся. Подсаживается ближе.

— Знаешь, я подумала: а может, такие, как я, рождаются потому, что среди наших бабушек-дедушек попадаются ушедшие жить к магглам сквибы? Волшебная кровь не может ведь взяться ниоткуда, появиться ни с того ни с сего? У бабушки Рози, маминой мамы, муж, мой дед, пришлый был. Никто не помнит, откуда приехал Билли Беркинс, из каких краёв… А рыжая я — в него. Вот я и подумала: может, как раз он — сквиб?

— Это многое объяснило бы, Лили… Расспроси родных, не было ли у дедушки Билли… ну, чудачеств, что ли. Не видел ли он в лесу зверей, которых не видят другие, не разговаривал ли с котами и лошадьми, утверждая, что они понимают человеческую речь?

— Не, он только боровка боялся…

— Боровка?

— Ну, да. Мне мама рассказывала. Купила как-то бабушка поросёнка, откормить на бекон. Думала, дед заколет, как время пришло. А тот — в обморок, представляешь?!

— Тогда — точно сквиб! Сам никогда не колдовал, но некоторые волшебные суеверия знал! Видишь ли, у нас многие верят, что свинья — немагическое, нечистое животное. Оно редко бывает патронусом — защитником мага от злых сил. Обозвать свиньёй или угрожать превратить в свинью — жуткое оскорбление, которое требует отмщения. Увидеть во сне, как режешь свинью — предвестие большой жизненной неудачи. Вымараться свиной кровью — опозориться. Есть поговорка: «Нанял маггла свинопасом», то есть вместо чего-то интересного и значительного сделал совершенно очевидную, банальную, скучную вещь. Но при этом свиные котлеты с удовольствием лопают все, кто может себе это позволить! А ещё свиней многие боятся — безотчётно, необъяснимо.

— Как некоторые девочки — мышей, как малыши — темноты, да?

— Ну, примерно.

— И ты боишься?

Она смотрит мне прямо в лицо. Близко-близко. В изумрудных глазах тонкая тёмная пелена грусти. Жалеет? Вот же, святая непосредственность, Мордред бы её побрал!..

— Нет, Лили. Запомни, пожалуйста: для меня в этом мире не существует животных, которых стоило бы бояться. Я вообще никого не боюсь — ни среди зверей, ни, тем более, среди людей.

На самом деле, я лгу. Я боюсь твоего отца, Лили. Вернее, того, что, прознав о наших ежевечерних встречах на веранде чьей-то заброшенной старой дачи на окраине и выяснив, из какой я семьи, он, как добропорядочный гражданин и хороший человек, запретит своей неугомонной дочери со мной дружить.

Если из моей жизни исчезнет это шустрое десятилетнее глазастое солнышко на длинных беспокойных ногах с вечно сбитыми коленками, в ней останутся только мамины книги. И — пустота, которую нечем будет заполнить.

* * *

20.12.1972. Хогвартс

Под высокими сводами гулкого зала спит беспокойное эхо. Скажи слово — и оно будет долго носиться от колонны к колонне. Покуда не разобьётся об эти старинные стены, уходящие ввысь. К синеватому лепному плафону, похожему на живое вечернее зимнее небо.

Сквозь стрельчатые окна, вытянутые в высоту, на тёмное зеркало полированного каменного пола льётся закат. Слишком яркий для зимнего дня. И есть в этом закате нечто от расплавленного металла и нечто от свежей крови…

Я сижу на высокой скамье за столом своего факультета. Вяло поковыриваю рисовый пудинг. И через весь зал смотрю туда, где за столом под алыми флагами, в тесной стайке гриффиндорских девчонок, моё огненноголовое чудо — Лили — ловко и аккуратно расправляется с огромным куском клубничного пирога.

— Если хочешь избавиться от прозвища «Сопливус», никогда не шмыгай носом за столом, — долетает до моих покрасневших ушей очень тихий, вкрадчивый шёпот. — А ещё никогда не разглядывай никого так пристально. Особенно девочек. И вытащи, наконец, ложку из чайного стакана, а то, Мордред побери, глаз на неё наденется!

Люс Малфой. Семикурсник. Староста. Внезапный покровитель, взявшийся чуть ли не со дня распределения за восполнение пробелов в моем воспитании — ни с того ни с сего…

«Что ему, чистокровному, до меня?.. Вот же пристал!»

Ложку из чая, пожалуй, действительно стоит вынуть. А вот насчёт того, чтобы не разглядывать сотрапезников, особенно девочек… Не дождёшься, Люс Малфой!

Лили хихикакет. Шепчется с маленькой, круглолицей, полненькой подружкой. Украдкой бросает на меня солнечный взгляд, подмигивает зелёными искорками глаз…

Слева от неё сосредоточенно поглощают бисквит за бисквитом вихрастый черноголовый очкарик и долговязый кудрявый дылда. Джеймс Поттер и Сириус Блэк. Противные ребята — самовлюблённые и, по большому счету, недалёкие. Лишь бы кого-нибудь из наших задрать…

— Кстати, Снейп, где твой галстук? — не унимается Малфой. — Порядочные джентльмены нипочём не являются к общему обеду без галстука…

— Ну… в кармане.

— Незаметно вытащи и надень. Только аккуратно. И сделай вид, что он на тебе был с самого начала. Запомни: Слизерин — элита Хогвартса. Равенкло собирает чудаков и зубрил. Хаффлпафф — старательных и душевных, но, честно скажем, простофилистых ребят. Гриффиндору смелость подчас заменяет мозги. И только мы — клуб настоящих джентльменов и настоящих волшебников, знающих цену себе и своим способностям. Мы — хранители традиций, ориентир для посвящённых. С нас пример берут! Чтобы я тебя больше не видел за столом без галстука, хорошо? И убери книгу с колен! Читать за едой — моветон по отношению и к книге, и к тем, кто делит с тобой хлеб!

— Ну, ладно…

«Что-то я не видел, чтобы с тебя, Люс Малфой, кто-то тут брал пример. Вот разве что твой сокурсник Эйдан Грегори Гойл… Но то, что у тебя получается легко и красиво — танцевать ли с девочкой на рождественском балу, сражаться ли на квиддичном поле, — Гойл делает с грацией медведя, неизвестно кем и зачем разбуженного в середине января».

Украдкой вытерев потную руку о гачину брюк, я вытаскиваю из кармана помятый шёлковый галстук в зелено-серебряных цветах и накидываю на воротник рубашки. Книга — «Руководство по трансфигурации для начинающих» — с громким стуком падает на пол.

Блэк на мгновение отвлекается от своих бисквитов и с прищуром наблюдает, как еле заметным жестом вооружённой палочкой правой руки староста Люс Малфой сооружает из зелено-серебряного клочка шелка на моей шее изящнейший, сложный виндзорский узел.

— Учись!

«Я такой нипочём не завяжу. Ни палочкой, ни руками».

— Акцио, учебник! — шепчет Люс. Книга подскакивает с пола ему в руки. С чуть брезгливой гримаской на белобрысой физиономии староста приподнимает клапан моей простой брезентовой сумки и аккуратно засовывает «Руководство по трансфигурации» переплётом вверх — промеж дневником и стопкой чистого пергамента.

Я смотрю на Лили. Она смотрит на меня. Улыбается. Ей смешно? Наверное, с этим узким зелёным лоскутом на шее и с глазами навыкате я похож на лягушонка, какого-то драккла обросшего неаккуратными черными патлами…

«Как бы ни старался Люс Малфой, быть мне позором факультета! Мало, что полукровный, так ещё и самый некрасивый в классе».

— Теперь поправь узел своей рукой, — шепчет Малфой, — правильно завязанный галстук не должен тебя душить. Сделай так, чтобы ты вообще не замечал, что он есть!

Не отрывая глаз от сияющей улыбки Лили, я тянусь рукой к узлу — чуть ослабить бы! И на периферии зрения замечаю Блэка, который осторожно высунул кончик палочки из широкого рукава своей мантии, направил на меня и еле заметно шевелит рукой, беззвучно бормоча по-детски пухлыми губами.

Узел галстука пребольно кусает меня за палец.

— Ой!..

Длинная, узкая, зелёная ящерица в плеснево-серых полосочках соскальзывает с воротника. Мерзкими лапками, холодными и липкими, обхватывает мою руку. Пялится стеклянно-жёлтыми немигающими глазками.

— Фу, дрянь какая!!! — я инстинктивно встряхиваю кистью укушенной руки.

Ящерица, кувыркнувшись в воздухе, ныряет в стакан к Малфою. Чай ещё горяч, и трое учеников, на которых попадают брызги, чувствуют это, что называется, на собственной шкуре. Над краем стакана нервно подёргивается длинный чешуйчатый хвостик.

Сидящая напротив Малфоя красавица-шестикурсница Нарцисса Блэк, кузина ненавистного Сириуса, скорчивает рожицу, будто её сейчас стошнит.

Я безотчётно протягиваю руку к стакану старосты и вытаскиваю омерзительную тварь за хвост. И замираю, решительно не представляя, что мне делать дальше.

Оглушительный взрыв хохота накрывает меня громовой волной. Кажется, от всеобщего смеха дрожат высокие стрельчатые окна…

Но хуже всего, что Лили тоже смеётся. К моему горлу подступает горячий, колючий ком. Я злюсь. Конечно, есть на свете безусловно смешные вещи. Например, галстук, превратившийся в ящерицу и прыгнувший соседу в чай. Но… Она же не могла не видеть, что эту подлость сотворил окаянный Сириус!!!

Висящая безвольной тряпочкой в моей руке ящерица внезапно оживает и, резко извернувшись, дёргается. В пальцах остаётся только исступлённо извивающийся хвост. А всё остальное, дико вращая жёлтыми бусинами глаз и дёргая длиннопалыми лапами, приземляется в тарелку старшеклассника Гойла. Прямо в стремительно исчезающий под его ложкой клубничный мусс…

Гойл вскакивает со скамьи и даёт мне оглушительную затрещину — так, что я буквально ныряю носом в свой пудинг.

— Минус десять баллов Слизерину! — грохочет под гулкими сводами зала голос директора школы профессора Дамблдора. — За неподобающее поведение во время общего пиршества!

— Позовите Филча! — мягко, почти ласково требует наш декан, профессор Слагхорн. — Пусть он выведет из-за стола мальчиков, не умеющих себя вести! Аргус, заприте их у меня в классе, после ужина приду — поговорим!

Сутулый сторож вырастает меж столов. Бесцеремонно хватает за рукав верзилу Гойла. Пытается то же сделать и со мной, но я, резко дёрнув плечом, сбрасываю его руку.

— Не надо, мистер Филч. Я сам пойду…

Уже у дверей я успеваю оглянуться, чтобы поймать взгляд Лили. Но она на меня не смотрит. Её изумрудные звезды буравят Блэка. Поняла… Все-таки поняла!

* * *

20.12.1972. Хогвартс

Три дня спустя. Класс зельеварения, потоковая контрольная. Главная за первое полугодие — перед рождественскими каникулами.

Профессор Слагхорн, отдуваясь в серебряные усы, длинными пассами палочки левитирует стопку пергамента, раздаёт по партам чистые листы.

— Теоретическая часть нашей работы будет состоять в том, чтобы вы по памяти воспроизвели рецепт Wiggenweld Potion — уникального сложного эликсира, залечивающего раны и пробуждающего к жизни даже тех, кто был усыплён сонными чарами или опоен зельем Живой Смерти. В течение часа вы должны записать не только состав зелья, но и полную последовательность его приготовления. Второй час контрольной мы посвятим практическому заданию: вы приготовите Виггенвельд, используя только собственные записи и не подглядывая в учебник. Всех, кто справится с заданием и получит действенный эликсир, ждёт не только отличная оценка, но и подарок лично от меня…

«Профессор Слагхорн всегда покупает внимание учеников посулами разных бонусов и подарков. Зачем? Как будто без этого его предмет не будет никому интересен!.. Тем более — Виггенвельд, лечебный рябиновый эликсир… Это, пожалуй, самое важное, что можно почерпнуть из программы второго курса!»

Виггенвельд. Было бы что вспоминать!

…Воду не используем, состав собираем на базе одной пинты сока мурлокомля, нагретого до медленного, спокойного кипения. Понадобится 2 капли слизи флоббер-червей от двух разных особей, семь зубов чизпурфла, истёртых в порошок, 2-3 жала веретеницы вместе с ядовитыми железами, один побег перечной мяты с листьями, примерно 6-7 дюймов длиной, сок одной бум-ягоды. Затем — протомлённая в медовой воде сушёная и толчёная мандрагора в количестве одного корня среднего размера, 50 миллиграммов ликворальной жидкости из мозга ленивца, 12 капель лунной росы, чайная ложка истёртого в порошок корня асфоделя, 10 звездочек бадьяна, только не молотых, а вручную измельчённых ножом, полпинты саламандровой крови.

Далее — 10 лепестков цветка моли, 10 разваренных хребтов рыбы-льва для придания зелью клейкой вязкости, позволяющей использовать его на пластырных повязках на рану, на кончике ножа -порошок из рога единорога. И, наконец, главное целительное начало, треть фунта измельчённой рябиновой коры и один цветущий побег аконита не длиннее ладони… Все это кипятить 20 минут и выдержать ещё 10 на водяной бане.

Оптимальное сочетание целительных свойств эликсир наберёт, настаиваясь ещё шесть часов. Потом можно процедить и использовать. Но, в принципе, получилось или не получилось, можно оценить и сразу после варки: если сделать все правильно, густой мутный состав приобретёт травянисто-зелёный цвет. Если цвет будет буро-коричневый, лучше вылить ко всем дракклам, этим не то что лечить нельзя — насмерть отравиться можно!

Хитер старик Слагхорн! Двух зайцев одной стрелой убивает… Наверняка сварить галлон-другой Виггенвельда ему поручила мадам Помфри. Уж очень хорошо эликсир из рябины и бадьяна идёт против ран, царапин и ссадин, получать которые население школы умеет при каждом удобном и неудобном случае. Даже если, скажем, кого на прогулке в Хогсмите собака укусит, за 3-4 часа рану зарастить можно — даже шрама не останется…

Вот интересно, есть ли такое повреждение, которое Виггенвельд не возьмёт? Например, сколько будет с ним зарастать порез от боевого заклятия Секо? И зарастёт ли без следа?..

Я сижу за одной партой с Мальсибером. Лили — с гриффиндорцами в соседнем ряду. Изящно наклонив на бок голову, она быстро записывает рецепт — только летает невесомо над жёлтым листом пёстрое совиное пёрышко в полупрозрачной руке. Подсказывать не понадобится! Виггенвельд — её любимое снадобье.

За одну парту с ней попал окаянный Сириус Блэк. Он то шепчет ей что-то, склоняясь к самому розовому уху, то мечтательно пялится в потолок… Неужели уже написал? Или ждёт, чтобы внаглую содрать у девочки то, что сам забыл?

«Начнёт списывать — заложу негодяя Слагхорну!»

До конца первого часа остаётся минут пять. Сириус принимается что-то лихорадочно скрести на своём пергаменте. Перо у него длинное, чёрное, жёсткое, скрипучее, с лоснящимся синеватыми проблесками опахалом и толстым белым очином. Говорит, что орлиное. Но я уверен — воронье! Даже с его деньгами орлиного ему нипочём не достать…

«Только сунь морду в её пергамент! Я тебе покажу!!!»

По краю чернильницы Сириуса степенно разгуливает здоровенная черно-зелёная помойная муха. Потирает передние лапки. И даже не пугается, когда Блэк сует туда своё приметное перо… Когда у меня будет своя лаборатория, в ней не будет ни одной мухи. Ненавижу эту погань летающую, способную испортить любое зелье!!!

Я осторожно сую руку под парту, извлекаю палочку и направляю на чернильницу Блэка. Шепчу:

— Оccidas ne una quidem!

Чернильница едва заметно вздрагивает. Муха замертво падает внутрь. Мгновение спустя Блэк ныряет туда же своим пером, накалывает несчастное насекомое и, не заметив этого, заносит над пергаментом…

По практически готовому рецепту расплывается огромная отвратительная клякса.

Блэк тянет руку:

— Господин профессор, нельзя ли мне заменить пергамент? Я тут муху на перо поймал — вон что получилось… Я успею переписать!

— Не успеете, к сожалению, — Слагхорн щелкает крышкой карманных часов, — время вышло… Что у вас там?.. Ну и насвинячили же вы — ни смеркута не разобрать! Нет, Блэк, к практической части я вас допустить не могу, вы мне такого наварите... Придёте в понедельник на пересдачу! И минус пять Гриффиндору — за вашу неаккуратность!

Наверное, это будет его первая пересдача за два года.

«Повод больше не считать себя гением, да, Блэк?»

Неожиданно над третьей партой в гриффиндорском ряду поднимается пухлая короткопалая рука Питера Петтигрю.

— Господин профессор, Сириус не виноват. Я видел, это Снейп нарочно ему муху в чернильнице утопил!

«Ну, берегись, дракклов ябеда!!! Ноги вырву — в уши вставлю!!!»

— Сомневаюсь я, чтобы такой серьёзный ученик, как Северус Снейп, развлекался на контрольной сбиванием мух в чужие чернильницы, — бормочет Слагхорн.

«Пронесло… Но Питеру все равно ноги вырву и в уши вставлю!»

Через час, когда я сдаю на стол учителю реторту готового зелёного зелья и выхожу из класса, Лили догоняет меня в коридоре.

— Это правда — ты?

— Что — «я»?

— Муху Сириусу подкинул?..

Я не могу ей врать.

И признаваться тоже очень не хочется.

Я просто беру её за руку и опускаю глаза.

— Пойдём к озеру? Сегодня уроков больше нет…

— Не пойду. Холодно… Ты не ответил!

— Ну, я…

— Зачем?

— Не зачем, а за что… За ящерицу…

— Я так и подумала… Слушай, Сев, кто-то из вас должен это прекратить первым. Почему бы не ты?

— Он пусть издевается, а мне даже не отомстить?!

— Да.

— Почему?

— Потому что ты — умный. И все-таки честный, как мне думается. Ты сможешь быть выше мелкой мести.

— Наверное, даже могу… Но не хочется. Оставишь таких, как ваш Блэк, безнаказанными, и они почувствуют себя всесильными.

— Да ну?

Она резко выдёргивает тёплую звёздочку своей руки из моей ладони.

— Если вы будете продолжать провоцировать друг друга, я не буду с вами водиться.

Она нашла самые страшные слова для меня. Волна гнева стремительно растёт в моей душе. Не на неё — на Блэка.

— Сириусу своему это скажи!

— Говорила уже. Дурак он — со своей ящерицей… Только посмеялся!

— Вот видишь…

— Все равно ты тоже неправ!

— Не уходи!

— А вот и уйду!!! Надоели вы мне все! Все надоели!!!

Она резко разворачивается и хочет бежать. Коса огненным сполохом хлещет меня по плечу…

— Нет, Лили, пожалуйста! Нет! Я обещаю, что больше не трону… твоих друзей.

— У меня только один настоящий друг. И это ты. Но я не хочу, чтобы мой друг становился сволочью.

— Прости меня…

Она молчит. В потемневших зелёных глазах — озера слез…

…Моего обещания больше не отвечать на выпады Блэка хватает только на две недели.

* * *

19.05.1975. Хогвартс

Тяжёлый том в жёлтом переплёте из тонко выделанной бараньей кожи кажется тёплым на ощупь, словно его только что отпустили чужие горячие руки. Аманда Рауф, «Искусство трансфигурации. Высшая ступень», год издания 1934-й…

— Что это нынче за поветрие такое — третьеклассников потянуло книжки за шестой год обучения почитывать? Поймёшь ли? Впрочем, ты — поймёшь, по глазам вижу. Вот Поттер, что до тебя брал, шалопай с Гриффиндора, у того вряд ли хоть строчка в голове задержалась, один спорт на уме!.. Руки мыл? Не замарай книгу, смотри, накажу!..

Библиотекарша мадам Пинс любит носить маску холодной строгости. Она похожа в своём узком платье на круглоглазую, вечно голодную птицу. Невесомые пёрышки старого чёрного лебяжьего боа дымным облачком висят на узких плечах, как подрезанные крылья...

Стук каблучков в ритме беспокойного сердца. Левый ботильон у мадам Пинс нещадно скрипит, и в тишине читального зала этот тонкий пронзительно-визгливый скрежет предупреждает затаившихся меж стеллажей учеников о приближении хозяйки книжного царства.

На вид библиотекарше лет сорок пять-пятьдесят. В действительности — чуть ли не вдвое больше. Книги для неё — живые существа. Не удивлюсь, если, расставляя вечерами в гулкой тишине читального зала по полочкам своих пергаментных «подданных», в шорохе страниц она слышит их тихие жалобы на надорванные переплёты, на загнутые углы страниц, на чернильные пятна.

От этих внимательных, выпуклых, круглых глаз темно-оливкового цвета не укроется ни единое движение юного «вандала», так и норовящего хватануть драгоценный фолиант немытыми руками… Говорят, однажды сам директор получил от мадам Пинс затрещину, когда, сидя в учительской читалке над «Транссубстанциональной теорией», машинально оставил какую-то пометку на полях!

Птичья походка, птичий взгляд, птичий голос…

— Люпин? Как твоя поездка домой? Что с матушкой? Уже лучше? Ну, Мерлин даст, поправится, она ведь у тебя ещё молодая! А ты, как будто, сам осунулся — не заразился ли дома от мамы-то? Непременно посети мадам Помфри!.. Что у тебя? «Всемирная история квиддича с древних времён до наших дней»? Уже прочёл или продлевать будем?..

Не пойдёт к мадам Помфри тихий зубрила-гриффиндорец. Как пить дать, не пойдёт! Зачем ему, если он только сегодня оттуда. Сам видел.

Вот только для чего Римусу Люпину врать, будто ездил на три дня домой к приболевшей матери? Зачем оголтелому любителю квиддича Джеймсу Поттеру «Искусство высшей трансфигурации» за шестой класс, а никогда не выходившему на поле Люпину — «История квиддича»?

«Драккл их там поймет на этом растреклятом Гриффиндоре!..»

Страница 296: «Анимаг — это волшебник, способный по собственному желанию своему принимать обличие зверя, птицы, гада или насекомого. Трансфигурируя тело своё в животное, маг сохраняет разум человеческий, и в миг любой может вернуть себе облик, в коем рожден человеком… Ежели анимагу случится долго пребывать в виде животного, век его равен веку, данному от природы: конь живёт 20 лет, кот — 15, змей — 30, а анимаг, принявший вид оных, не менее прочего чародея».

Похоже, эту книжку написали задолго до того, как издали — речь уж больно вычурная, стариной несёт! Ну, так и есть: издание восемнадцатое, академическое, дополненное и исправленное…

«Пребывая в теле хищного зверя, анимаг может охотиться и питаться сырым мясом. Обретая облик птицы, получает способность летать. Змеем себя сделавший — источает яд смертельный, как и прочие змеи. И прилипчивы к анимагам бывают болезни скотьи и звериные, и могут терзать их паразиты, что одолевают животных».

Значит, если, маг сделается быком, он может заразиться сапом или ящуром? А у анимагов-псов бывают блохи?.. Тоже мне, высшая трансфигурация!..

«Желающий освоить анимагию должен быть искусен в трансфигурации и зельеварении, а тако же иметь развитое воображение для создания совершенного мыслеобраза того существа, в кое обращён будет».

«Интересно, скоро ли придет Лили? Судя по тому, что Люпин уже здесь, профессор Спраут давно отпустила Гриффиндор с урока гербологии».

«Тот же маг, что решился обрести животный облик, должен от одной полной луны до следующей носить под языком своим лист мандрагоры, сорванный лунную ночь с побега не моложе трёх месяцев от прорастания. Принимая яства и пия воду, не изымает он листа изо рта своего, и нельзя ему этот лист ни зубами помять, ни паче поглотить. Вынув же в следующее полнолуние лист сей, должен он поместить его хрустальный фиал и, смочив слюной своей, поставить под прямой лунный свет. Затем должен маг остричь прядь волос своих и тако же опустить в фиал, добавив серебряную лжицу росы, собранной с травы на земле, коей в течение семи дней не касались ни солнечный свет, ни человеческие стопы. Когда же роса сделает волосы невидимыми, искрошить надо в фиал живую куколку бабочки «мёртвая голова». После этого магу должно оставить зелье сие в темноте до первой грозы. Готовое зелье обретёт цвет алый, как кровь из сердечной жилы. Покуда же не придёт гроза и не настанет время пить зелье, каждый день на восходе и на закате солнца маг должен брать палочку и, указуя ею на сердце своё, заклинать: «Amato Animo Animato Animagus».

Не так уж и сложно на самом деле. Только уж очень зависит успех от погоды… Что если грозы все лето не будет? Зелье-то не только настояться — оно и протухнуть может, если несколько месяцев в тепле простоит. Там же сплошь органика, а в слюне даже у самого отъявленного чистюли бацилла на бацилле… А, вот здесь написано: все придётся начинать с начала!

И зачем? Чтобы шерстью покрыться и хвост отрастить? Чтобы променять человеческую жизнь, какую ни есть, на примитивное существование животного? Чтобы запереть, хотя бы и на время, свой разум и душу в тело какой-нибудь скотины? Фу!

Нет, в порядке научного эксперимента это, должно быть, даже интересно… Так как анимаг не может запланировать свой животный облик заранее, тварь, в которую ты в результате превратишься, будет отражением сущности твоего характера. Неслучайно анимагический облик совпадает с волшебным защитником — животным-патронусом. Получается, если верен и смел, быть тебе породистым боевым конём. Если горд и независим — орлом, наверное. Если хитёр и осторожен — змеем подколодным. А если глуп, должно быть, вообще баран какой-нибудь получится…

— Привет, Снейп! Что читаем?

— Не твоё дело, Люпин!

— Да ладно, я только посмотрю… А-а! Я это уже читал!

— С Поттером на пару?

— Нет, ещё раньше. Это я ему и насоветовал, если честно. Интересно же, что в старших классах проходить будем…

— Ну, может, к старшим классам твой Поттер и научится глядеть в книгу и видеть там что-нибудь кроме комбинации из трёх пальцев! Хотя — маловероятно!

— Зря ты так. Я все думаю, какая кошка меж вас пробежала?

— Серая такая. В полосочку. И в очках. Вечно отмазывающая своего любимца и его друзей от дисциплинарки, что бы они ни натворили… Профессор Макгонагалл называется.

— Можно подумать, ваш Слагхорн вас не отмазывает! На то и декан… А тебя, я смотрю, анимагия интересует? Наверное, когда в шестом практикум разрешат, попробуешь?

— Вот ещё!..

— А зря! Ворон из тебя получился бы ничего, подходящий…

Тяжёлый том в жёлтом переплёте из тонко выделанной бараньей кожи высоко взлетает в моей руке и звонко хлопает Люпина по затылку.

— Уй!!!

Тут же у моего стола из ниоткуда нарисовывается мадам Пинс. Цепкими жёсткими пальцами выкручивает ухо. Волочёт к выходу…

— Минус десять Слизерину! Вот, погоди, кликну Филча, он уж найдёт применение негодяю, который калечит книги о головы товарищей!..

Тяжёлая дверь библиотеки распахивается, жилистая рука старой библиотекарши придаёт мне ускорения, и, путаясь в собственной форменной мантии, я кубарем лечу по ступеням.

К ногам Лили…

Звонкая горечь обиды заливает глаза. Сквозь бессильную ярость я чувствую маленькие, но сильные прохладные руки, помогающие мне подняться. Вижу травяную зелень искристых глаз — близко-близко…

— За что она так тебя, Сев?

— Люпина ушиб...

— Книжкой?

— Ну, а чем ещё — в библиотеке…

— А зачем?

— Осточертел!!! — я сам не ожидаю от себя этой новой вспышки гнева. И она так горяча и безудержна, что кулаки сжимаются сами собой, а к вискам приливает тугая волна алого жара. — Чтоб он провалился, ваш Люпин! «Ворон получится ничего, подходящий!»…

— Какой ещё ворон? — она лёгким движением отводит упавшую мне на лицо прядь волос, непонимающе смотрит прямо в глаза. И вдруг обнимает, прижавшись головой к моей груди.

— Сев! Успокойся, ну что ты, право… Наверное, Римус опять какую-нибудь чушь невпопад брякнул, а ты его уже ненавидеть готов! Он же просто дурак! Откуда в тебе столько ненависти?.. Ну, не надо! Я не хочу, чтобы у тебя из-за какого-то Люпина были такие страшные глаза!

— Лили…

— Пойдём!..

Через десять минут мы сидим на лавочке в пустынном по случаю непогоды внутреннем дворе, под тихо светящимся прозрачным куполом umbrella spell, и в обнимку слушаем шум дождя. Маленькая тёплая звёздочка её ладони покоится на моем плече, завившийся от разлившейся в воздухе влажности огненно-золотой локон щекочет мою щеку. В мире больше нет ни обязательных уроков, ни факультативов, ни толстых заумных книжек, ни письменных работ по трансфигурации, ни Люпина с его дурацкими попытками со всеми дружить, ни библиотекарш в скрипучих туфлях…

Только она и я.

* * *

14.12.1974. Хогсмид

Четвёртый курс. Зима.

Промозглый влажный ветер дочиста вылизал узенькую мостовую. Кажется, что отполированные сотнями подошв за несколько веков серые булыжники покрыты тонким слоем литого стекла. Нынешней мокрой, «сиротской» зимой снег укроет землю лишь на несколько дней, и то, скорее всего, ближе к Рождеству…

Лили зябко поёживается в своём коротеньком твидовом пальто оригинального А-образного силуэта. Тролль бы побрал эту маггловскую моду — ходить в нашем сыром климате с голыми коленками, защищёнными от пронизывающего ветра только тонюсенькими прозрачными чулочками! Да ещё и без шапки…

Я молча разматываю двухметровый зелёный шарф, стягиваю с плеч тяжёлый суконный плащ с башлыком и закутываю её с головы до ног.

— Не надо! Ты же сам замёрзнешь!

— Надо. Наплюй, я же в свитере… До «Трёх мётел» так или иначе дойти успеем.

— Не хочу в «Три метлы»! Пошли лучше в «Чайную» к миссис Рози Ли!

«Ещё бы!.. Там, в «Мётлах», должно быть, половина Гриффиндора сидит».

С недавних пор она стала стесняться нашей дружбы. Ещё бы! И дело тут даже не в том, что волею судьбы мы принадлежим к разным Домам древней школы. Раньше ведь ей это почти не мешало…

Как-то совершенно незаметно худенькая девочка превратилась в юную женщину. Исчезла долговязая, нескладная угловатость, стройная фигурка приобрела мягкие, пикантные изгибы, под крахмальной форменной блузкой обозначились милые взрослые холмики, движения стали легки и плавны… И отчего теперь так отчаянно колотится сердце и перехватывает дух, когда она на меня смотрит?

— Ты ей не пара, — без обиняков заявил отец, когда застал нас летом в саду у старой водокачки. — Чем раньше прекратишь за ней увиваться, тем лучше для тебя! Года не пройдёт — эта красавица пошлёт тебя ко всем чертям. Так что успей бросить её раньше.

Я промолчал тогда. Вот ещё — отвечать на такие дурацкие шутки!.. Да вот только шутки ли?..

Лили растёт удивительно, непостижимо, ошеломительно красивой. Такая, если захочет, любого парня к своим ногам уложит. А я с ней рядом смотрюсь, в лучшем случае, смешно.

Эйвери третьего дня брякнул, что я на дементора похож.

Яркое, тёплое, обворожительное солнце и… дементор! Конечно, не пара…

Самое противное, что она и сама, кажется, стала так считать. Перестала подсаживаться рядом в библиотеке во время часов самоподготовки. Больше не берет меня за руку, когда мы вместе идём по школьному коридору, если рядом мелькнёт кто-то из её подруг. Вот и теперь, на традиционной прогулке в выходной по Хогсмиду, предпочла посиделкам в «Трёх Мётлах» крохотную чайную на отшибе — только бы одноклассники не увидели...

— Лили!

— Что? — зелёные искры-смешинки сияют из-под чёрного капюшона.

— Ты стесняешься меня, потому что я страшный?

— Ну, что за глупости, Сев!.. Просто… У миссис Рози не так шумно. И очень тепло. А какой чай — с лавандой, с лемонграссом, с веточками жасмина!..

— Да что — чай…

Оглушительный хлопок сотрясает стёкла старинных домишек, над стеклянисто сияющей мостовой прямо под ногами вспухает омерзительно воняющий клуб коричневого дыма, в лицо мне летят комья липкой отвратительной грязи. Я едва успеваю закрыть собой Лили от этого тошнотворного выброса.

Навозная бомба!..

И — ехидное, очень знакомое «хи-хи!» за ближайшим углом…

Питер Петтигрю, сукин сын… Успел, гадёныш, и в «Зонко» затариться, и нас выследить!!! Отчаянно кашляя и утираясь рукавом, рву за угол. Так и есть, он!

— Что, Снивеллус, поймал кило драконьего?.. Держи ещё!

Новый взрыв заволакивает мерзким дымом узкий переулок. Я задыхаюсь, слезящиеся глаза готовы выскочить из орбит. Где-то наверху, на втором этаже, громко хлопает оконная рама, и на голову мне обрушивается не меньше ведра холодных помоев пополам с бранью невидимой хозяйки дома.

— А ну, пошли отсюда, мерзавцы! Нашли место для своих идиотских забав!

— Экскуро! — Лили подбегает ко мне, пытается заклинанием счистить липкий драконий навоз с лица и одежды…

— Потом! Сначала со скотиной этой разберусь!

«Ну, всё! Каюк тебе, шваль подзаборная!!!»

Отчаянным жестом я рву из кармана палочку. Есть такое заклятие — Авифорс. Для дуэли — то что надо: преобразует противника в какую-нибудь глупую курицу. Или даже в целую птичью стаю! Ещё на втором курсе проходили. Можно и невербально бросить…

А если чуть изменить привычную формулу, вложить в заклятие больше презрения к врагу и гнева… Тогда — держись, ненавистный Питер Петтигрю!!!

— Лили, смотри!..

С конца моей палочки срывается флуоресцентно-голубой луч. Впечатывает дракклова гриффиндорца в косяк запертой двери чужого дома. Пёстрой грудой опадают на крыльцо форменная мантия с замызганным подолом, широкие штаны, мятая клетчатая рубашка с джемпером… А из-под них, отчаянно визжа, веером взлетает косяк бурых летучих мышей, мечется, бьётся в окна...

— Ступефай!.. — оранжевая вспышка парализует и отшвыривает меня от Лили. Я в сознании. Только сделать уже ничего не могу, разве что злобно повращать глазами.

«Блэк, мать его! В засаде сидел — за крыльцом… Конечно, когда это Петтиргю лез сражаться со мной в одиночку!»

Валяясь навзничь на ледяной мостовой, в луже вонючей грязи, я вижу, как летучие мыши разлетаются по всему переулку, забиваются под карнизы, прячутся в слуховых окошках. Как невесть откуда взявшийся Поттер помогает подняться Лили, и она, ошеломлённая, доверчиво опирается на его руку.

Слышу голоса:

— Где Хвост?

— Сохатый, мышей надо как-то ловить!

— Мышей? Ты чего, Бродяга? Зачем?

— Это и есть — Хвост!.. Сопливус чем-то приложил. Вроде Авифорса, похоже, только темнятина какая-то. Я его… того… Обезвредил, вон лежит. Но как теперь Хвоста вернуть, если мыши разлетятся?..

— Может, на Фините взять?

— Пробовал. Не канает!!!

— Ох, черт!.. И что делать?

Лили наконец-то приходит в себя. Бросается ко мне.

— Реннервейт!.. Северус, расколдуй Питера! Немедленно!

— Нет. Пусть… полетает немного! Ему полезно!

Я с трудом поднимаюсь. Липкая грязь застывает на мне жёсткой коростой. Холодно. Невыносимо холодно…

— Расколдуй! Я прошу тебя…

— Нет!

Благодаря блэковскому Ступефаю я утратил контроль над мышиной стаей. И у меня уже просто не получится собрать её снова, чтобы отменить заклятие. Нет гарантий, что если попробую сейчас, гриффиндорцы не получат своего подлого дружка без руки или без ноги. А может, и без головы — в виде готовенького покойника. Но объяснять долго.

Холод, пульсирующая боль в висках после недавнего оглушения — и страх. Тошный, пронизывающий насквозь до нутра страх в изумрудных глазах Лили…

Страх вместо восхищения моим могуществом, на которое я, признаться, наивно рассчитывал…

— Ты… не можешь?!.

— Да, не могу!!! Блэку своему спасибо скажи...

— У-у! С-сволочь!!!

Поттер подскакивает ко мне и оглушительной оплеухой сбивает наземь. Пинает в бок что есть духу. От боли я складываюсь пополам. Тянусь за выпавшей из руки палочкой. Заметив это, он пинает ещё раз — метко, точно «под дых».

«Только не застонать!..»

— Джеймс! С ума сошёл! — Лили буквально оттаскивает его от меня за одежду.

— Ступефай!!! — новая оранжевая вспышка от Блэка припечатывает меня к ледяной мостовой, и я теряю сознание…

…Полночь. Больничное крыло. Пять часов спустя. Мадам Помфри чуть ли не силой вливает мне последнюю — третью по счету — порцию успокаивающего, сообщает мне, что до утра я останусь здесь. И, неслышно скользя по надраенному паркету мягкими туфлями, исчезает за ширмой, где слышатся сдавленные подвывания и повизгивания.

«Петтигрю? Значит, все-таки нашёлся тот, кто снял чары?..»

С этой мыслью я проваливаюсь в удушливую темноту.

* * *

16.12.1974. Хогвартс

— По большому счету, я должен сейчас решать вопрос о вашем исключении из школы, Снейп.

Профессор Слагхорн демонстративно спокоен. Стоит у окна, толстым пальцем ковыряется в короткой прокуренной трубочке-носогрейке. Разговор его явно тяготит.

— Скажите спасибо, что Люпина в «Трёх Мётлах» задержала для беседы профессор Макгонагалл, и в переулке они появились вместе. Если бы не её искусство, Петтигрю могли бы и не спасти.

«Значит, Макгонагалл… Повезло негодяю!»

— Вы отдаёте себе отчёт в том, что едва не совершили непоправимое, Снейп?

— Вполне, профессор.

— И вы более ничего не хотите мне рассказать? Ведь были же у ваших действий какие-то… причины?

— Возможно, навозная бомба, брошенная Петтигрю в девочку, не покажется вам достойной причиной, профессор?

— В девочку?.. Ах, да, там же была Лили Эванс… Милейшее дитя! Солнышко, радость… Вы хотите сказать, что этот Петтигрю посмел её обидеть?

— Ну… Мы гуляли вместе… А он бросил навозную бомбу. И потом ещё — уже в меня.

— Значит, гриффиндорцы затеяли ссору первыми?

— Получается, да.

— Все равно это не повод отвечать на глупость однокашника заклятием, которое способно нанести непоправимый вред здоровью человека. Я хочу, чтобы вы это поняли, Снейп. Профессор Макгонагалл уже сняла тридцать баллов с нашего факультета за ваши действия. Я добавляю к ним ещё минус десять. И накладываю на вас дисциплинарное взыскание до конца семестра. Отныне вы лишаетесь права прогулок в Хогсмиде и отстраняетесь от посещения всех увеселительных мероприятий, включая общий пир и Рождественский бал. Каждый вечер с шести до восьми часов вы будете находиться в библиотеке и помогать мадам Пинс. Убираться, чинить переплёты, расставлять книги, двигать стеллажи, носить за ней стремянку — всё, что она вам ни прикажет. И учтите, ещё один малейший проступок, и от исключения вас даже я не спасу…

Я делаю над собой усилие, чтобы не усмехнуться. До конца семестра — полторы недели. Прогулки? А к чему мне они, если Лили уже сказала, что больше меня не позовёт? Бал? Да ни для кого не секрет, что танцую я, будто метловище проглотил, и то если Лили потехи ради вытащит меня на «белый» вальс. Трудовая повинность в библиотеке? Тоже мне, нашли Азкабан!.. Будет время наладить с мадам Пинс такие отношения, чтобы давала читать то, что только старшекурсникам положено!

— Профессор!.. А Поттеру за то, что бил меня ногами, тоже полагается дисциплинарное взыскание?

— Я поговорю с Макгонагалл… Думаю, что минус двадцати баллов эти побои стоят… И ещё по десять за каждую навозную бомбу от Петтигрю. Сколько их было? Две? Три?

— Спасибо, профессор!

— Не стоит благодарности, — он втыкает свою носогрейку в седые усы, пожелтевшие от табака, но так и не решается закурить в кабинете. — Ступайте!

Через час, отправившись отбывать своё дисциплинарное взыскание к мадам Пинс, я встречаю Лили у закрытой двери в кабинет нумерологии. Тугая волна необъяснимой дрожи охватывает меня с головы до ног.

— Здравствуй!..

— Привет, Сев. Как ты?

— Ничего. Получил от Слагхорна отработку до конца семестра. В библиотеке… А синяки скоро сами сойдут.

— Ты… можешь мне сказать, что это было?

— С Питером?

— Ну, да.

— Авифорс. Только… в тёмном варианте. Это заклятие ещё иногда Бэтфорс называют. Если очень злишься на кого-то, вместо птиц получаются летучие мыши… Не сердись на меня, Лили!

— Я не сержусь. Но мне было очень страшно, понимаешь? А что, если бы Римус не привёл Макгонагалл?

— Лучше спроси, что, если бы Блэк не кинул свой дурацкий Ступефай!

— Но… надо же было как-то тебя остановить!..

— В том-то и дело, что не надо. Ты, наверное, ещё со второго курса помнишь, что при заклятии Авифорс получившейся птичьей стаей можно управлять. Летучими мышами тоже. Я хотел только попугать Петтигрю. Заставить его поноситься по улице в таком… виде. А потом трансфигурировал бы обратно. Правда, он остался бы нагишом. Но — и не более того. А Блэк меня уложил, и мыши разлетелись.

— Но это же… Это так ужасно, Сев!

— А навозная бомба из-за угла — не ужасно, согласен. Это… это просто подло.

— Значит, из-за комочка-другого какого-то драконьего дерьма ты был готов уничтожить человека?! — Она смотрит на меня остановившимся взглядом. И мне от него больно. Колючие зелёные звезды прожигают меня насквозь. — Я боюсь тебя, Сев. Чем ты становишься старше, тем сильнее ненавидишь всех вокруг.

— Разве всех?

— Иногда мне кажется — всех, кроме меня…

Я осторожно касаюсь в полумраке коридора её руки. Горячая волна заливает сердце.

— Лили…

Она отдёргивает руку и долго смотрит мне прямо в глаза. Время останавливается. За окнами кружит снег. Первый снег в этом году.

— Мне пора, Сев. Извини, но до конца Рождественских каникул мы не увидимся. Я уже сдала все контрольные пораньше, и родители забирают меня домой. Надо к бабушке съездить, она нездорова.

Легкие шаги долгим эхом разносятся в пустынном коридоре. Я верю, что все ещё вернётся — потом, после Рождества.

* * *

08.11. 1975. Хогвартс

Пятый курс. Лекция по истории магии.

— К семнадцатому столетию напряжённость отношений между немагическим населением Европы, имевшим в латыни, международном языке общения магов, именование симплексов, и действующими волшебниками достигли своего наивысшего развития. Такой известный католический институт, как Святая Инквизиция, переживая упадок после разгрома целого ряда распространённых еретических движений, но, не желая терять высокого статуса и привилегированного положения в обществе, обратил свой взор на магическое сообщество и явился инициатором сразу нескольких громких судебных процессов против действующих в мире симплексов немногочисленных волшебников и ведьм. Не в силах собрать достаточных доказательств для осуждения сильных и высокопоставленных магов, инквизиторы объявляли преступной деятельность тех магов, которые, в основном, проявляли активность в среде симплексов, или, как вам их проще называть, дети, магглов. Под удар попали, преимущественно, знахари-гербологи, целители, предсказатели судьбы, заклинатели домашних животных, а также некоторые представители цеховых ремесленных кругов, рискнувшие изготавливать артефактные предметы с применением магии…

«Мерлин Всемогущий, как же скучно!!! История магии могла бы, наверное, стать самым интересным предметом в школе. Ведь в летописи всегда попадают великие события и выдающиеся люди, в жизни которых полным-полно самых удивительных приключений. Но историю магии в Хогвартсе с незапамятных времён ведёт профессор Катберт Бинс. Скучнейший книжный червяк, кабинетный ум, обладающий совершенно необъятными объёмами информации, но отмеченный страстью к тоскливому псевдонаучному стилю речи. И совершенно не заботящийся о том, чтобы заинтересовать, захватить своей темой учеников.

Сам-то он свою историю любит… Настолько любит, что не мыслит себя нигде, кроме как в библиотеке за очередным пудовым томом «Всемирной истории чародейства и колдовства» или здесь, в лекционном классе, у зелёной, покрывшейся тонкими, забитыми многовековой меловой пылью трещинами, доски…

Примерно в 1689 году под давлением Святой Инквизиции магический мир ушёл в подполье и занялся разработкой и принятием Статута о секретности.

Примерно в 1962 году преподаватель истории Катберт Бинс тихо скончался от сердечного приступа в своём любимом кожаном кресле у камина в учительской. А по звонку на урок поднялся уже в виде полупрозрачного бесплотного привидения и, оставив бренное тело почивать вечным сном, поплёлся себе, как ни в чём не бывало, в поточный класс, читать очередную лекцию.

Так и читает до сих пор».

— Католический мир, отвергший магию как часть естества природы, начал против магов беспримерную и беспощадную войну. Многие маги и колдуньи были схвачены и приговорены к смерти по абсурдным обвинениям. И хотя большинство сильных и талантливых волшебников смогли спастись, другим повезло гораздо меньше, особенно взрослым, у которых изымали волшебные палочки, и детям, чья неспособность контролировать свою магию делала их заметными и уязвимыми для магглов. Широко распространённое преследование детей, периодические попытки заставить магов колдовать в своих целях, участившиеся случаи сжигания ведьм, а также ошибочно заподозренных женщин-симплексов, катализировали в магическом обществе процесс принятия определённых мер. Так, в Великобритании недавно созванное Министерство Магии попыталось обратиться к монархии симплексов. Страной на тот момент совместно правили Вильгельм III Оранский и Мария II. Специальная делегация Визенгамота не была удостоена внимания короля и королевы. Провал попытки переговоров, имевших целью защитить подданных короны, обладающих особыми способностями, стал последним штрихом, подтолкнувшим магическое сообщество в диаметрально противоположном направлении — к полной скрытности и к отказу от помощи немагическому населению…

Под монотонный голос бесплотного профессора засыпают за партами школьники. С тёмной стены, из богатой рамы старинного портрета, взирает на монотонно бубнящего Бинса облачённая в белое санбенито невинно осуждённая королева Британии, несчастная супруга Генриха Восьмого, ведьма Анна Болейн.

Анна скорбно морщит высокий лоб с подбритыми по тогдашней моде висками, листает молитвенник. Бледная служанка распускает ленты её белого чепца. Палач, он же — тюремный цирюльник, овечьими ножницами режет длинную черную косу, безжизненной холодной змеёй упавшую на плечо. Королева приговорена к смертной казни, и теперь её стригут, чтобы ничто не могло помешать роковому удару топора…

Шорох листов молитвенника, стрекотание ножниц по густым прекрасным волосам, шёпот paternoster, глуховатый голос Бинса, скрип прыткопишущего пера над чьим-то конспектом — всё сливается в сплошной занудливый белый шум… Спать хочется!

— Мэри!..

Жаркий шёпот Мэттью Эйвери из слизеринского ряда на мгновение вырывает меня из дремотного оцепенения. У самых глаз над партой парит, подвешенный на чарах вингардиум левиосса, крохотный, плотно скатанный шарик пергаментной бумаги. Записка?

— Это тебе. Сама знаешь, от кого.

Послание ложится на вспотевшую ладонь.

Бинс на мгновение поднимает глаза от свитка:

— Внимательно ли вы меня слушали, Эверанс? В каком году король Вильгельм Оранский санкционировал казнь волшебницы Бенефиценты Боунс?..

— В 1662-м, профессор! Она была осуждена за трансфигурацию обличавших её односельчан в баранов и оскорбление действием епископа Дорсеттширского… Только я не Эверанс, а Эйвери.

— Хорошо, пять баллов Слизерину, Эйвертерн… Только более не отвлекайтесь, будьте любезны… Статут о Секретности был сформулирован и подписан в 1689 году Международной конференцией магических сообществ, но окончательно ратифицирован лишь через три года, в 1692-м, и принят к фактическому исполнению всеми Министерствами Магии просвещённой Европы…

«Сегодня в 10 вечера приходи в Обсерваторскую башню. Есть разговор. Буду ждать в нише слева от входа на Наблюдательный балкон. Никому ничего не говори. S.».

Острый, довольно мелкий, но разборчивый летящий почерк с длинными надстрочными «хвостами» у букв… Северус почти никогда не пользуется самопишущими перьями — его семье они не по карману. Вот и сейчас, бросив осторожный взгляд на слизеринский ряд, я вижу, как худощавая фигура с высоко торчащими острыми плечами низко склоняется над конспектом. Длинная, неровная чёлка занавешивает лицо черным крылом, угловатая рука с обкусанным пёстрым совиным пёрышком стремительно летает над пергаментом…

«Учителя всегда делают ему замечания. Говорят, что «пишет носом». Интересно, им не приходило в голову, что, проводя столько времени за книгами, парень уже мог зрение посадить? Может, ему очки нужны».

Он чувствует мой пристальный взгляд. Вскидывает голову, недовольно сверкнув сузившимися в щёлку внимательными глазами. Раскрывает потрёпанный том «Всемирной истории чародейства и колдовства» и ставит на парту торчком, отгораживаясь, будто ширмой. Снова утыкается в свой бесконечный пергамент. Стесняется. Но ведь позвал…

Для него, неизменно отстранённого от любых школьных компаний, наверное, очень непросто вот так, через товарища, передать записку девушке. Да ещё с другого факультета. После двух лет полного отчуждения — холодного, напряжённого, подчас даже какого-то озлобленного… Непросто даже самому себе признаться: я, Мэри, все-таки нужна ему.

И не важно, почему именно теперь, для чего, главное — нужна.

— Я приду, — шепчу я бесшумно. Радость и нежность затапливают сердце. — Обязательно приду…

Вечер того же дня.

Солнце давно провалилось за холодные коричневые холмы, покрытые жёсткой и мёртвой осенней травой. В ноябре здесь темнеет рано, сегодня по живому календарю астрономии и астрологии, который украшает вход в самую высокую башню Хогвартса, закат состоялся в половине пятого.

Восемь часов пятьдесят минут короткого светового дня истекли хрустальными каплями старинной клепсидры, и ледяная ночь вплыла на высокий каменный балкон, затопила мраком широкую долину внизу с черными треугольниками елей на опушке Запретного леса, с прижавшейся к лощине крохотной хижиной лесничего, с остывшей темной чашей таинственного озера Гриндилоу…

По случаю пасмурной погоды вечерних занятий не было. Преподаватель астрономии Аурелия Синистра погасила факелы в коридоре, заперла чарами дверь, ведущую на площадку телескопов. И ушла в башню Равенкло навестить перед отбоем дочь, первоклассницу Аврору. Не забыть бы, что сегодня ещё обещала шахматную партию Флитвику…

Устав школы категорически запрещает ученикам пребывание на самой высокой площадке замка в отсутствие учителей. Тем более — после отбоя. Но ровно без пяти десять в пустом коридоре возникают три колышущиеся, неслышные тени.

— Люмос!..

Сияющая голубая звёздочка на конце волшебной палочки выхватывает из темноты маленький светлый шар. А в нём — угловатую мальчишескую руку, широкий рукав мантии с муарово-зелёным обшлагом, курносое белобрысое лицо с пухлыми, ещё детскими скулами...

— Мэтт, докси тебе в рот! — шипит сзади тень повыше ростом. — Гаси огонь, дракклово семя! Заметит же раньше времени!!!

— Я едва не споткнулся! Тут какая-то дыра в полу. Плитка раскололась, что ли… — шёпотом оправдывается Мэттью Эйвери. — Нокс! Чтоб тебе пусто было, Зибер!

Третья тень, длинная, колышущаяся, еле слышно смеётся булькающим, сдавленным хохотком.

— А неплохо придумано, Зибер… С запиской-то!.. Где ты её только взял?

— Как это — где? У Снейпа и взял. Гляжу третьего дня — в библиотеке торчит, отрывает от большого чистого листа кусочки, что-то пишет на них, потом рвёт, комкает и снова пишет… Тут его миссис Пинс позвала. Нашла, видно, книжку, которую он ждал. Ну, я притянул у него со стола на акцио пару скомканных клочков. Просто из любопытства. И чуть со смеху не лопнул — наш упырёныш девушке приглашение на свидание сочиняет! Одна записка более-менее целой оказалась, её и прихватил. Как знал, что пригодится. Оторвал только спереди имя адресата.

— Что за имя?

— Лили. Ну, знаешь, эта, с Гриффиндора. Рыжая такая… Они, вроде, с Сопливусом из одного посёлка, так он, небось, ещё в началке за ней бегал…

— А если Макдональд поймёт, что это не ей писалось? Только бы пришла!

— Ага… С чего бы ей не прийти? Только так явится, дура влюблённая. Поверь, Дин, я в девчонках неплохо разбираюсь.

— Главное, чтобы теперь Сопливус сам не припёрся. Где его носит — инферналы ведают! Двадцать минут назад в дортуаре не было…

— Конечно, не было. Я ему подарок сделал — закачаешься! «Волхвование презлейшее», пера самого Годелота! У отца из библиотеки тиснул… До утра будет читать где-нибудь в сортире.

— Тиснул? То есть — без спроса? Ты что? Это же пятнадцатый век!

— Да репринт, конечно!.. Я не дурак, чтобы подлинник утащить. Папаша и за репринт-то заживо слопает, если узнает…

— Тсс! Идёт!..

Тени вжимаются в стенную нишу. Из-за угла в мрачный коридор выплывает лёгкое серебряное облачко света.

Мэри Макдональд… Тёплая шерстяная мантия наброшена на простенькое байковое платье в легкомысленный цветочек, волосы свободно заплетены в длинную, толстую, почти в руку толщиной, словно литую косу. Уютные мягкие домашние туфли бесшумно ступают по ледяным плиткам полированного лабрадорита. Рука держит волшебную палочку на отлете, чтобы робкий люмос не слепил глаза ни ей, ни тому, кто выйдет навстречу.

Старшеклассник Ивен Дин Розье плотоядно скалится во мраке:

— Сладкая цыпочка, да? И ножки, и грудь — взрослая совсем… Так бы и вытряхнул её из этого пёстрого мешка, что по недоразумению платьем называется…

— Тсс!!!

«Большинство девчонок, если их позовёшь вечером «на разговор», и косметикой измажутся, и волосы завьют, и напялят на себя что понаряднее. И ещё чары привлекательности поверх всего этого наложат — так, что самой девчонки за ними подчас не видно. А эта — по-простому, будто не на свиданку, а братца в щёчку поцеловать… Уверена, что и в таком виде будет неотразима для своего Сопливуса? А ведь она, пожалуй, права: этот глист сушёный если на что и клюнет, так не на красоту, а, скорее, на доброту, на искренность, на неведомое ему домашнее тепло. А красивая ему уже, похоже, по полной нос натянула. С первого класса бегает, как собачонка, за медноволосой гриффиндорской грязнокровкой Лили Эванс. Только она его динамит, как может!»

* * *

8 ноября 1975 года, Хогвартс

…Я скорее чувствую, чем вижу неуловимое движение впереди и слева, в непроницаемо-темной нише. Ускоряю шаг.

— Северус?..

Эрни Мальсибер с неожиданной для своего роста и крупного сложения прытью выскакивает навстречу с палочкой наперевес. Маленький Эйвери выбегает влево, перекрывая дорогу по узкому коридору к винтовой лестнице, ведущей на обсерваторский балкон. Сзади уже блокирует путь к отступлению вальяжный, сально улыбающийся, кудрявый старшеклассник. Лицо его скрыто тенью.

— Цыпа-цыпа-цыпа!..

Они надвигаются с трех сторон. От их неясных теней на стенах веет холодом, как от дементоров каких-то… Я растеряна. Напугана. Обескуражена. И — Мордред побери! — возмущена.

— Ребята?.. Где Северус? Что вы с ним сделали?..

— Снейпа ищешь? — скалится Мальсибер. — А я вместо него не сойду?..

Бесшумно подобравшись сзади, кто-то сильный и наглый одним движением срывает небрежно наброшенную мантию с моих плеч. Железными пальцами больно хватает за голые локти. И в ту же секунду подскочивший вплотную Эйвери выдирает ещё сияющую люмусом волшебную палочку из руки. Без экспеллиармуса — по-маггловски грубо и оттого особенно страшно.

— Силенцио!.. — почти втыкая свою палочку мне в лицо, шипит Мальсибер. — Теперь вопи, не вопи, никто не услышит!

Оторванный от моего энергетического потока слабый лучик люмоса истаивает, отступая перед холодной и душной темнотой. Но прежде чем снова наваливается мрак, я успеваю исступлённым усилием вырвать правую руку из цепкого захвата старшеклассника. И проснувшееся под гулкими сводами старого замка эхо несёт от колонны к колонне, от ниши к нише, от лестницы к лестнице отчётливый шлепок пощёчины, доставшейся Эйвери…

— С-сука!..

— Тихо, Мэтт. Сейчас она у нас попляшет! Люмос!

На кончике палочки Мальсибера рождается серебристо-голубой огонёк. Я бесшумно бьюсь в руках слизеринцев. Эйвери наматывает на кулак мою косу...

— С чего начнём, господа? Венсеро? Демиссио? Или Конфундус?

— Дин, давай сразу Империо, что уж тут мелочиться…

— Э-э, нет, Зибер! В отличие от тебя, мне уже семнадцать стукнуло. Если я кину на эту гриффиндорскую шавку что-нибудь из непростительных, мне придётся лет десять-двадцать вместо тебя с дементором по вечерам беседовать…

— А правда, Зибер, если кишка не тонка, сам с Империо и балуйся, для тебя возраст уголовной ответственности ещё не наступил!

— Венсеро!!!

«…Холодный пол плывёт под ногами, пространство искажается, контуры стен колышутся жарким, тугим миражом. Как гулко стучит в висках лихорадочный пульс… Кто я? Что делаю здесь?»

— Демиссио!!!

«Серый камень оплывает, как расплавленное стекло. Коридор сужается. Три черных призрака невесомо отрываются от пола и кружат, кружат над головой, затягивая разум в ускоряющуюся, клокочущую чёрную воронку. Камень. Холод. Пустота. Безумие. Тоска. Невыносимая, глухая тоска, заполняющая каждую клеточку усталого тела… Дементоры? Я в тюрьме? В тюрьме».

— Конфундус!!!

«Солнце… Солнца хочу! Тепла… Тёплых рук, чтобы помогли подняться с пола, отряхнули одежду, утешая, погладили по голове: «Не дрейфь, сестрёнка, прорвёмся!»… Голоса хочу — родного, глубокого, бархатного, чтобы знал, что сказать, чтобы сразу лопнула и растворилась эта душная, пустая тоска… Брата хочу… Сильного, честного, доброго старшего брата. Ведь он же у меня был когда-то? Невозможно же помнить того, кого никогда не было, правда? А я — помню. Помню».

— Импе…

— Довольно! Она и так готова… Отпусти её, Дин! Уже никуда не денется... Слушай меня, Мэри Макдональд! Встань! Вот рука, обопрись, если тяжко. Стоишь?

— Вроде стоит…

Эйвери разматывает косу с кулака. Глумливо улыбаясь, приподнимает мне подбородок омерзительно холодными, влажными пальцами. В неверном, колышущемся свете люмоса заглядывает в глаза.

— Готова!.. Зенки мутные, как у дохлой лягушки…

Он смеётся — тому, что безвольная кукла, несколько минут назад носившая имя Мэри Макдональд, пошатываясь, висит на руке Мальсибера.

— Я буду звать тебя Лори! — смеётся тот. — Знаешь, это не только имя. Есть такая порода полуобезьян, ленивцев. Ты сейчас «тормозишь», как они!

— А что, грязнокровке пойдёт немного побыть полуобезьяной... Все они — серединка-наполовинку, то ли люди, то ли нет.

Холодная рука грубо тискает грудь сквозь платье.

— Не на-адо! — голос, словно чужой, гласные расплываются, светлое пятно люмоса плывёт перед глазами.

— Иди сюда, Лори! — Мальсибер указывает жестом на широкий подоконник. В тёмный хрусталь окна тягучими волнами льётся беззвёздная ночь.

Я делаю шаг. Ноги подкашиваются. Не упасть! Только не упасть!!!

— Влазь! — те же холодные руки, бесцеремонно облапив зад, подсаживают меня на подоконник. — Встань во весь рост!.. Сними платье!

Дрожа от навалившегося напряжения и не понимая, зачем повинуюсь, я расстёгиваю маленькие красные пуговки. Одну за одной, одну за одной…

— Бросай сюда!

Скомканную байку Эйвери кладёт себе за пазуху. Не хватало ещё, чтобы Филч при ночном обходе обнаружил девчоночьи шмотки, раскиданные на полу…

— Теперь комбинацию! Да, да, Лори, хорошо, хорошо… И лифчик тоже.

— Скажи, чтобы косу распустила!

— Зачем?

— Чтобы как на шабаше…

— Трусики!!!

Белый клочок простого шелка, без кружев, летит к ногам Мальсибера.

— Мэтт, подбери и это!

— Фу! — морщась, Эйвери подцепляет невесомую деталь девичьего белья кончиком палочки и левитирует в карман к старшему мальчику:

— Ты её раздеть предлагал, значит, твой и трофей!..

Я уже не чувствую ни холода, ни стыда. Только грязь… Они вымазали меня липкой серой грязью! И где-то в темноте оглушённого сознания бьётся тонкой жилкой последняя мысль:

«За что?»

— Танцуй!!!

Три пары ладоней синхронно выхлопывают ритм. Джига лихорадочным пульсом отдаётся в висках. Я сбрасываю туфли, неловко колышусь на горячих, покрасневших пальцах ног…

— Танцуй, Лори!!!

— Брось, Эрни. Она сейчас упадёт.

— Ладно… Может, того… пообжимаемся? Девка-то — что надо, сам сказал — почти взрослая…

— Это с грязнокровкой-то? Да ну, себя не уважать. Я лучше придумал.

— Что?

— А вот, смотри. Формидо!!!

«Страх. Безотчётный, необъяснимый, а потому неукротимый страх, липким омерзительным животным завозившийся под диафрагмой… Смерть как страшно!!!»

— Лори, беги!!!

Я неуклюже срываюсь с подоконника, гулко шлёпнув по камню холодными ступнями, качусь по полу, больно ударяясь плечом, вскакиваю, опрометью несусь по коридору в спасительную темноту.

Вслед упоённо свистит Эйвери.

* * *

08.11. 1975. Хогвартс

— Кис-кис-кис!..

Ночной обход — неизбежная, досадная обязанность школьных сторожей с незапамятных времён...

Намотав на голову потрёпанный шерстяной шарф, зябко поёживаясь в накинутом на плечи коричневом пледе, загребает непослушными ногами по коридору сонный сторож Аргус Филч.

— Кис-кис-кис! Где ты, моя хорошая? Что, никого нет ни в Зале Побед, ни в библиотеке? Хорошо-хорошо, милая, вот сейчас ещё лестницу на второй этаж проверим и спать пойдём. Не шалят нынче ребятишки-то, видно, уморились за день… Поделом маленьким негодяям! Будь я у них учителем — втрое больше бы задавал, чтоб совсем некогда было баловаться-то!

С кошками сквибу всегда было проще, чем с людьми. Потому и имена им даёт человеческие, почтительные. Миссис Табби, мистер Джеркинс, Мисс Олден… Коты — они все понимают! Жаль только, живут недолго — только успеешь прикипеть душой… У сквибов век волшебников, генетика сказывается. И животные их уважают, слушаются. Вот только самому колдовать — никак…

— Кис-кис-кис!..

Шаркающие шаги растоптанных суконных тапок шелестят по лестнице. Чадит в руке фонарь в закопчённой медной оправе. Умиротворяющее бормочет под нос надтреснутый, от природы несильный, старушечий какой-то голосок… И здесь никого! Тихо, как в склепе…

— Ой!!!

Белая, словно светящаяся, тень скатывается прямо на сторожа сверху по ступеням. Девица!.. И вся, как есть — нагишом!!! Бывает же такое…

Она врывается в круг света. Обжигаясь о тёмную медную оправу фонаря и не замечая этого, бросается Филчу на шею... Стискивает в объятьях — крепко, словно хочет тут же и придушить. Хрипит почти беззвучно:

— Се-еверус… Спаси меня… Я люблю тебя... Люблю…

От неожиданности сторож роняет фонарь, с громким хлопком разлетающийся на ступенях, почти опрокидывается на спину, грузно садится в навалившейся холодной тьме прямо на пол. Машинально пытается прикрыть своим обтрёпанным пледом исступлённо выгибающееся в судороге бледное девичье тело, бьющееся у него на коленях.

— Зачаровали, скоты безрогие!.. Кто ж сподобился-то? Вот рожи бесстыжие!!! Погоди, милая, потерпи. Сейчас миссис Помфри позовём. Я за ней кошечку пошлю. Кис-кис-кис!..

* * *

09.11. 1975. Хогвартс

На обрезе мраморной раковины оплывает жёлтая восковая свеча. Дрожащая кисточка огня множится в зеркалах, заливая холодную душевую жёлтым, неверным светом. Черными насекомыми пучатся на пергаментной странице тиснёные буквы:

«Инфернал — суть тело мёртвое, искусством чародея-некроманта побуждаемое к подобию жизни, но остающееся при этом мёртвым телом. Душевные свойства персоны, что раньше жила в кадавре этом, не присутствуют в нём более, ибо отлетела душа. Инфернал не мыслит, не чувствует, не дышит и не питается, но покуда тлен не разрушил полностью плоти его, способен подчиниться воле чародея, что сотворил обряд Жизни без Жизни над усопшим.

Инфернал по виду бледен и хладен, носит следы тлена на лике своём и членах своих, глаза его мягки и белесы, аки бельма слепца. И нет блеска во взоре его, поскольку нет души во плоти его. Но служит он создавшему его чародею, повинуясь беспрекословно. Приказано украсть — украдёт, приказано умертвить — убьёт.

По смерти создателя своего долго ещё бродит инфернал неприкаянно в тех местах, где оставлен был, покуда время не обратит его во прах. Истребить же инфернала не всякому чародею под силу. Не чинят вреда ему ни сглазы, ни чары, не остановит его ни усекновение главы, ни окаменение ног. Лишь одно Пламя Адово изжигает его, да свет дневной пугает его»…

«Вот же, пакость какая! И какому сумасшедшему в голову пришло бы заиметь в качестве слуги полуразожившегося покойника? Домовых эльфов мало, что ли?»

Годелот, «Волхвование всех презлейшее». Копия, конечно! В нашем веке уже сделана... Печатный подлинник пятнадцатого столетия, насколько мне известно, чуть ли не на всю магическую Британию — один. Здесь, в школе, в Запретной секции библиотеки. Выдаётся только старшеклассникам по особому письменному распоряжению декана факультета, для реферативных работ по Защите от тёмных искусств. А кто попробует без спросу с полки вытащить, книга на него… так наорет! Оглушительным визгливым голосом, так что не только мадам Пинс — весь профессорский состав через три минуты набежит. Я как-то попробовал… Неделю потом под надзором Филча Большой Трапезный зал вручную драил вместо домового эльфа! Слава Мерлину, копии так орать не обучены…

«Интересно, насколько точно воспроизведено здесь содержание оригинала? А то знаем мы эти репринты!»

Высокий витраж отражает пламя свечи мириадами колючих холодных огоньков. Глаза слипаются! Но главу нынче надо дочитать — кто его знает, сколько ещё пробудет у меня эта редкая книга?

Завтра первой парой опять история магии. И я, похоже, сам буду на лекции смахивать на инфернала — вялый, зелёный и с тусклыми глазами, только что без трупных пятен на лице и членах моих… Вот как выйдет из потёртой классной доски бесплотный призрак-профессор, как начнёт заунывную речь о делах давно минувших дней, точно засну ко всем дракклам! Впрочем, Бинс не заметит. У него вечно полкласса на уроке дрыхнет, а ему хоть бы что!

Тяжёлая белая дверь душевой взвизгивает, отъезжая на скрипучих петлях. В тёмном проёме возникает невысокая фигура Мэтта Эйвери.

— Все читаешь, Сопливус?

— У меня, вообще-то, имя есть… Или мне звать тебя Эсхоули? Прозвище Засранец тебе пойдёт!

— Да погоди ты ругаться! Слушай! Тут такое дело… Мы с Зибером и Красавчиком Розье немного пошутили над одной дурой с Гриффиндора… Короче, если кто из учителей тебя спросит — с половины девятого мы все в гостиной торчали. А по отбою честно пошли на боковую.

«С Гриффиндора?! Мерлин Всемогущий, неужели они посмели обидеть — её?! Убью, зараза!»

Вскочив, я мгновенно наматываю на кулак ворот его мантии, рву на себя. Мы оказываемся нос к носу. Я слышу, как трещит ткань, как прерывисто дышит Эйвери, как колотится от страха его сердце. Вижу, как светлые остановившиеся глаза выкатываются из орбит.

— Над кем подшутили?!

— Т-тише, — сдавленно икает Мэттью, — отпусти… псих! Не бойся, с твоей рыжей Эванс всё в порядке. Подружку её подловили и пугнули слегка. Но если узнают, нам влетит. Баллов сорок сходу долой, если не пятьдесят. И родителей в известность поставят… А могут и даже исключить…

«Всего лишь — подружка…»

Я отпускаю его одежду. Мэтт шумно отдувается, распускает галстук, плюхается рядом на бортик ванной.

— Совсем ты очумел из-за неё, Снивеллус!..

— Не твоё дело… Эсхоули! И что я буду иметь, если солгу?

— Ну… Во-первых, нашу уважуху. Я лично в ухо заеду тому, кто ещё раз тебя Сопливусом обзовёт. А во-вторых… Хочешь мою метлу — насовсем? Все равно мне к лету другую подарят.

— Сдался мне твой «Чистомет» обтёрханный! Ты на нем третий год играешь.

— Тогда… Знаешь, тогда я тебя с одной компанией познакомлю. Ребята — во! Правда… Почти все немного старше нас. Там есть один джентльмен… Такому учит — закачаешься! Скоро у нас всё по-другому будет.

— У нас — это где?

— Ну… Во всей Англии — это уж точно!

— А по-другому — это как?

— Увидишь… Кстати, это ведь по его заказу «Волхвование» переиздали…

«Вот как? Стало быть, тёмный маг? Интересно».

— И с чего бы это взрослому джентльмену с вами, сопляками, возиться?

— Не веришь? Ну и не верь себе. А он клёвый. И знает много. Летает без метлы, в башку лазит, как к себе домой — мысли читать… Здешним преподам такое и не снилось!

Эйвери умолкает. В тугой тишине душевой гулко отбивает секунды холодными каплями подтекающий кран.

— Ладно. Договорились. С половины девятого ты в гостиной списывал у меня эссе по трансфигурации.

— Списыва-ал?

— Ну, да… Если признаться в маленьком грехе, то ложь будет больше похожа на правду.

— Голова ты все-таки, Сни… Северус! А по правде, дашь трансфигурацию содрать?..

— Мордред с тобой, дам.

— И вот ещё что. Поклянись честью, что все будет так, как мы уговорились.

— Ну, клянусь… Слова тебе моего мало?

— А я тоже клянусь, что вскоре у тебя будет наставник получше старика Слагхорна!

— Идёт! А теперь проваливай. Дай дочитать!

* * *

09.11.1975. Хогвартс

Сквозь темно-зелёную толщу озёрной воды в высокие окна льётся ослепительный осенний закат. Долгобородый Мерлин на портрете щурится, когда изжелта-зелёные блики попадают ему в глаза. Трещит камин. Уроки закончены. В такие часы даже в нашей чопорной серебряно-зелёной факультетской гостиной бывает хорошо.

Завтра суббота. В одиннадцать занятия хора, в половине второго тренировка на квиддичном поле, в три часа кружок игры в плюй-камни, в пять — шахматный клуб…

Я не хожу на хор, не играю в квиддичной команде, плюй-камни меня перестали интересовать ещё в третьем классе, несмотря на то, что двадцать восемь лет назад чемпионкой школы была Эйлин Принс, моя мать... Вот в шахматишки с кем-нибудь перекинуться можно. Тем более что клуб традиционно заседает у Макгонагалл, большой любительницы красивых партий, и в гриффиндорской башне есть шанс хотя бы издалека увидеть Лили…

В полированной малахитовой стене, совершенно глухой на вид, разверзается вертикальная трещина. Потайная дверь неслышно отъезжает в сторону, в проёме возникает грузная — просветы видны только по бокам от лысеющей головы — фигура нашего декана, Горацио Слагхорна.

— Эйвери, Мальсибер, Снейп! Возьмите, пожалуйста, свои палочки, приведите в порядок внешний вид и следуйте за мной!..

В кабинете директора, не в пример нашей гостиной, жарко натоплено. Дамблдор, заложив руки за спину, меряет аршинными шагами пространство, его фиолетовая мантия метёт длинными полами витиеватый узор на полу. В углу на резном насесте чистит перья алый феникс.

За столом на обитом рыжеватой саламандровой кожей высоком стуле — напряжённая, натянутая, как струна, профессор Макгонагалл.

Кратко поприветствовав присутствующих, Слагхорн велит нам стоять и внимательно слушать, а сам плюхается в колченогое кожаное кресло у стола и тут же начинает вдохновенно хрустеть кунжутными бисквитами из чайной корзины.

Посреди кабинета теребит синий галстучек маленький круглолицый первоклассник с длинными золотистыми кудрями. Равенкловский… Я даже не знаю, как его зовут.

У его ног метла. Только не та, на которой летают. Обыкновенное сорговое помело на длинной ореховой рукоятке — из тех, что Филч выдаёт провинившимся ученикам для ручной уборки школьных помещений…

— Не соизволите ли повторить свой рассказ, Рой? — вкрадчиво просит директор.

Первоклассник поднимает на Дамблдора ослепительно-голубой взгляд. Явно любуясь собой, поправляет крохотной ручкой кудрявый чубчик.

— Ну, значит, это… Профессор Флитвик наказал меня за надпись на заборе… А за что наказал? Я ведь там чистую правду написал! «Рой Локхарт — звезда Равенкло»… Вы же сами говорили, что я талантливый и далеко пойду…

Мальсибер прыскает в кулак. Эйвери сдавленно хихикает. У стола, развалившись в кресле, сияет Слагхорн. Даже у директора святая непосредственность малыша вызывает улыбку. И только Макгонагалл упрямо поджимает губы и укоризненно качает головой:

— Боюсь, сейчас кое-кому станет не до смеха! Продолжайте, продолжайте, мистер Локхарт!

— За эту чистую правду профессор снял с собственного факультета пять баллов и велел мне отправиться после уроков к Филчу. А тот дал мне вот это — малыш брезгливо указывает пальчиком на метлу — и заставил убирать пыль на полу. Так и сказал: «Пока весь коридор не выметешь от Обсерватории до самого балкона с часами, на ужин не пойдёшь!» Ну, мету я, значит, мету… а тут — вот это!

На маленькой белой ладошке — смятый крохотный клочок пергамента.

— Ну, я, конечно, развернул его и прочёл. И так как я настоящий умница, то сразу догадался, что это как-то связано со случаем, о котором вся школа говорит. Ну, с тем, когда девочку с Гриффиндора заколдовали, чтобы она нагишом ходила… И тогда я совершил настоящее геройство. Я сбежал от Филча, чтобы срочно доставить это послание глубокоуважаемой леди Макгонагалл… — Первоклассник картинно кланяется.

— И что же там у нас написано?.. — Дамблдор двумя пальцами берет записку с ладони ученика. — Вот, послушайте: «Сегодня в 10 вечера приходи в Обсерваторскую башню. Есть разговор. Буду ждать в нише слева от входа на Наблюдательный балкон. Никому ничего не говори. S.».

Слова директора падают, как в бездонный колодец. Тишина оглушает. Сердце в груди делает головокружительный кульбит… Чтобы устоять на ногах, я вынужден незаметно опереться спиной о плотно уставленную старинными томами книжную полку…

Макгонагалл снимает очки и долго трёт их батистовым платочком, отделанным незатейливой вышивкой.

— До сегодняшнего вечера я недоумевала: как это Мэри Макдональд, прилежная дисциплинированная девочка, оказалась у Наблюдательного балкона после отбоя? Теперь всё наконец-то встало на свои места... Какая низость, Альбус. Какая неслыханная низость!.. Я сразу узнала ваш почерк, мистер Снейп… Это ведь вы писали?

— Да, профессор…

— Как вы побледнели, однако! Боитесь? Значит, вызвать несчастную девочку под предлогом серьёзного разговора, спровоцировав на нарушение школьных правил, вам было не страшно. И не прийти потом на эту встречу — тоже не страшно для вашей… гм… совести… Мы очень аккуратно расспросили пострадавшую девочку. Двоих нападавших она помнит. Это вы, Эйвери, и вы, Мальсибер. Был и некто третий… Но вашего имени, Снейп, она не назвала.

— Я полагаю, мистер Локхарт может быть свободен, коллеги, — Дамблдор поднимает метлу и вручает её первокласснику. — Верните этот предмет мистеру Филчу и сообщите ему, что от дисциплинарной отработки вас освободил лично я. За особую услугу, так сказать… Ступайте, горгулья вас пропустит!.. А что касается вас, Снейп… Вы ведь не были в тот вечер в коридоре, верно? А кто был?

Я ловлю на себе тревожный, почти испуганный взгляд Мальсибера и молчу.

«В конце концов, пусть думают, что хотят!.. Я писал это письмо не для Мэри Макдональд. Но от меня об этом никто не услышит ни слова! Вообще больше никто ничего не услышит!!!»

Тонкий звон капель старинной клепсидры на директорском столе заполняет пространство. Растёт. Отзывается под высоким потолком тяжким гулом набата. Сквозь внезапно ставший густым и тяжёлым воздух с трудом прорываются слова:

— Непосредственные участники грязной забавы получают по минус тридцать баллов каждый… Родители будут поставлены в известность… Лишить права принимать участие в тренировках и соревнованиях по квиддичу… Отстранить от всякого участия в деятельности ученических кружков и клубов… Каждый вечер после восьми часов и до начала утренних занятий находиться в пределах гостиной своего факультета или в дортуаре… Контроль возложить непосредственно на декана факультета…

— А теперь о вас, мистер Снейп, — Дамблдор останавливается прямо передо мной и смотрит на меня в упор, льдистые глаза его совершенно спокойны. — Сейчас вы можете разделить участь ваших товарищей. Или не разделить. Итак, записку действительно написали вы?

— Да.

— И вы знали, что будет, если девушка примет ваше приглашение?..

Я молчу.

— Кто был четвертым участником вашей грязной игры? Кто пришёл в коридор у Обсерватории вместо вас?

Я молчу… В глухой тишине только лихорадочный пульс отмеряемых клепсидрой секунд, хруст печенья, шумное дыхание Слагхорна и шорох жёстких алых перьев директорского фамилиара…

— Вы сделали свой выбор, мистер Снейп. Еще минус тридцать Слизерину — и тот же комплект дисциплинарных мер, что и вашим товарищам по жестоким забавам. Да, и освобождение от обязанностей старосты класса до конца семестра… Можете быть свободны!

В темноте у винтовой лестницы, прежде чем зажгутся свечи и горгулья выпустит нас из директорского кабинета, Эйвери успевает незаметно пожать мне руку и жарко прошелестеть в ухо:

— Спасибо!.. Ты настоящий друг.

До конца семестра мы живём как арестанты — за исключением учебных часов. И все же Блэк успевает подловить меня одного в уборной, после пары по трансфигурации, когда, засунув руки под горячую воду, я тщетно пытаюсь унять преследующий меня с утра озноб.

— Вот тебе за твою записочку, мразь! Аква Эрукто!!!

Струя ледяной воды из его палочки окатывает меня с головы до ног, сбивает на пол, загоняет под сияющий белизной ряд изящных раковин. Барахтаясь в обжигающем холоде обильного потока, выхватываю палочку.

— Экс... экспеллиармус!

Заклятие выходит кое-как. Моему противнику даже удаётся устоять на ногах. Палочка, правда, всё-таки выскальзывает из его руки, но падает тут же, у самых ботинок. Ему не составляет труда её подхватить.

— Аларте Аскендаре!

Воздух сбивается в тугой, пружинящий ком, рождая мощную взрывную волну, и швыряет меня головой в бездонное зеркало. В звоне осыпающегося стекла я обрушиваюсь спиной на смеситель и сворачиваю кран. Вода хлещет фонтаном. И прежде, чем я успеваю вновь научиться дышать, Блэк уже подскакивает ко мне. Вцепляется в ворот мантии, рвёт на себя.

— За Мэри Макдональд! — жилистый кулак жёстко прилетает в лицо.

В ослепительном взрыве боли я успеваю только заехать ему коленом под дых. Мы вместе валимся в ледяную лужу под низвергающимися на нас потоками воды из сломанного крана. Слившись в жестоких объятьях, катимся по мокрому мрамору, давим и душим друг друга. Наконец, ему удается вцепиться мне рукой в волосы и несколько раз ударить лицом о своё колено…

Кто-то, кажется, Петтигрю, истошно кричит:

— Старосты!!! Здесь потоп! И драка!!!

Через несколько минут, мокрые, расхристанные и окровавленные, мы стоим перед разъярённой Макгонагалл. Меня шатает. Блэк тоже размазывает по лицу кровавые сопли. Значит, мой последний удар все-таки достиг цели…

— Минус двадцать… каждому! За что дрались?

— За Мэри Макдональд! — сквозь зубы цедит Блэк.

Я молчу. Из-за заплывших кровью глаз мир кажется призрачно-красным. Пол плывёт под ногами.

«Только не упасть!»

— Люпин, Вуд, проводите обоих в больничное крыло! — она резко поворачивается, и длинный шлейф её зелёного платья хлещет меня по ногам.

— Ну, пойдём, что ли… — Люпин трогает меня за рукав.

Я продолжаю стоять, пошатываясь. В дальнем конце коридора черным силуэтом на фоне высокого стрельчатого окна — фигура сидящей на подоконнике с книгой Лили.

Я знаю: сейчас она смотрит на меня...

«Подойди, ну подойди же, ради всех Основателей, прошу, подойди!!!»

Но она не трогается с места.

— Лили!..

— Пойдём! — Люпин бесцеремонно забрасывает мою руку себе на плечи. — Ты же сейчас с ног свалишься ко всем троллям!

Лили молчит. И снова утыкается в книгу.

* * *

14.11.1975. Хогвартс

— А мне казалось, мы друзья, Лили…

Холодный ветер врывается во внутренний двор школы, пригоршнями швыряет на щербатые ступени желтовато-коричневые, невесомые жухлые листья в ажурных узорах осеннего тлена.

Плотно закутавшись в тяжёлую суконную мантию, Лили сидит с книгой на коленях на потемневшей от времени деревянной садовой скамье. Смотрит на меня. И словно не замечает…

Я присаживаюсь на ту же скамью с самого края. И не знаю, чем продолжить разговор, если она так и не ответит.

Придвинуться ближе? Но что-то мешает мне, словно невидимая стеклянная стена воздвиглась меж нами. Холодно! Ссутулившись, будто горбун, и неуклюже вобрав голову в плечи, я засовываю ледяные ладони меж колен, чтобы хоть немного согреться.

— Но мы и есть друзья, Сев.

— Лучшие друзья…

— Ну, да. Просто… У тебя тут ещё кое-какие друзья завелись. И, признаться, они мне совершенно не нравятся!

— Ну… Я и сам, знаешь ли, многим здесь не нравлюсь…

— Вот возьмем Мальсибера… Что ты в нем нашёл, Сев? Он же хам и подонок, даром что из образованной, аристократической семьи. Или этот его вечный прихвостень, Мэтт Эйвери…

— Ребята как ребята…

— Что? А ты знаешь, что они на днях пытались сделать с Мэри Макдональд?

Она вскакивает, подбегает к высокой, отполированной временем гранитной колонне старой ротонды, касается рукой влажного камня. Мне остаётся только встать и идти за ней.

— Лили!

Она оборачивается. Дерзко вскидывает голову, глядит в упор. Изучающе… Так, как будто впервые увидела!

Я не люблю, когда меня так разглядывают. Знаю, что, мягко говоря, некрасив. Когда так пялится кто-то другой, могу вспылить, наговорить обидностей. Но ей… Ей всегда было можно смотреть на меня сколько угодно, мне казалось, этот искристый взгляд весеннего лесного цвета не может ранить…

Почему же теперь он обжигает обидой и гневом?

— Лили, парни только посмеяться хотели…

— Ничего себе — посмеяться! Диффиндо, конфундус и что ещё там?.. Проклятие дезориентации, порча на волю и самосознание, наведение страха, чары обмана! Ты не хуже меня понимаешь — отборная коллекция примеров использования темной магии против личности живого человека! Это пре-ступ-ле-ни-е!!!

Она тянет это слово, перекатывает его горькую, гнусную суть на языке, словно пробуя на себе всё то, что испытала злосчастным вечером её одноклассница.

— Ерунда. Ни одного заклинания из запретного списка…

— Если ты тоже считаешь, что забивать девушке мозги страхом и обманом, заставлять её раздеться донага и в таком виде бегать по школе — это смешно, знаешь, кто ты?..

— А чем твой Поттер с дружками лучше?..

— Не лучше. И он — не мой, Северус. Такой же дурак и нахал, как твой Мальсибер, только что шмотки, к сожалению, красным отделаны…

— Хуже, Лили…

— Ху-уже?!

«Почему ты перестала верить мне, Лили? Почему?»

— А ты знаешь, чем они занимаются по ночам? Где шатаются, что творят? Почему ваш Люпин каждый месяц по три дня и три ночи пропадает смеркут знает где, и эти твои Джеймс, Сириус и Питер тоже? Знаешь?.. Может, хорошо, что не знаешь? Или сказать?..

— Да знаю я, что ты скажешь... Слышала уже твою теорию! Ну, допустим, оборотень… Что ж теперь? Если это так, разве Римус виноват, что его в детстве ликантропией заразили? Это — болезнь, тяжкая, мучительная болезнь, с каждым может случиться! А то, что ребята где-то пропадают вместе с ним… Какое тебе-то до этого дело?

— Я просто хочу показать тебе, что не такие уж они замечательные, какими их, похоже, все считают.

Когда я пытаюсь её коснуться, она резко сбрасывает мою правую руку со своего плеча. Широкий рукав моей мантии с муарово-зелёным обшлагом отлетает к локтю. Из-под него, так некстати задравшегося, в её глаза брызжет белизна высокой — почти до сустава — плотной повязки…

— Сев?.. Что это?

— А-а… Это, видишь ли, моя «теория»…

Она стоит и молча смотрит на забинтованную руку. Опомнившись, я резко одёргиваю рукав, прячу руки за спину, опускаю голову. Длинная неухоженная челка налезает на глаза…

— Значит, это правда…

— Что?

— Ребята говорят, будто ты лазил в подземный ход под Буйной Ивой. И что тебя там… то ли цапнули, то ли царапнули! А Джеймс тебя выручил и в медицинское крыло притащил…

— Ну, было дело… Люпин твой разлюбезный, между прочим!..

Она замирает. Огромные глаза, остановившись, смотрят на меня изумлённо и тревожно, с нескрываемым страхом.

«Неужели все-таки беспокоится за меня?»

— Значит… Теперь ты тоже заболеешь?.. О, Мерлин…

Я ловлю её взгляд… Выпрямляюсь, откидываю волосы с лица.

— По счастью, нет, Лили. Из меня не так-то просто сделать оборотня. Это всего лишь когтями задело. Ни кровь Люпина, ни слюна не попали в рану, а значит, у меня все шансы остаться собой… Сволочь твой Поттер! Уже всему Гриффиндору проболтался! «Ребята говорят»… Знаем мы этих ребят… поимённо!

— Зря ты так. Джеймс ведь, считай, тебя спас…

«Три тысячи дракклов перепончатых, Лили! Ну почему?!!».

Безотчётная, глухая злость вскипает во мне, кровь туго ударяет в виски. Захлёбываясь словами, я почти кричу:

— Спа-ас?.. Да пойми же, не меня он спасал — шкуру свою несчастную! И Блэка, приятеля своего, идиота грёбаного. Это ведь он, Блэк, обещал мне в подземном ходе под Ивой показать «что-то интересное»… Скотина подлая! А Поттера ты защищаешь, потому что он… Он втрескался в тебя и бегает за тобой!

— И ничего не защищаю! Ты просто не умеешь быть благодарным, Северус… Представь себе, я знаю, что Поттер — дурак, нахал и воображала! Можешь не тратить свои несчастные нервы на брань. Он мне неинтересен. Ну вот ничуточки! Честное слово! Но этот факт никак не влияет на то, что «шутки» Мальсибера и Эйвери — жуткая подлость… Брось с ними водиться, Сев! Пожалуйста!..

— Лили, повтори, пожалуйста, ещё раз, что ты сказала про Поттера?

— И повторю. Нахал самовлюблённый, дурак и воображала! Дай руку! Больно? Перевязать не пора?.. А все-таки, бросай водиться с этим Мальсибером!..

«Слава Создателю!..»

Главное сказано. Я снова смотрю на неё, расправляю плечи, безропотно даю осмотреть повязку на руке. Чувствую легчайшее касание маленьких быстрых пальцев, тёплых и ласковых. Касание, от которого по телу пробегает такая упоительная, необъяснимая и неповторимая дрожь.

Пары нелестных слов Лили о моем сопернике вполне достаточно для счастья.