Дура (гет)

24. 09.1976. Хогвартс

Шестой курс. Осень, вечер. Гостиная Гриффиндора.

…Я гипнотизирую взглядом чистый пергамент.

К завтрашнему уроку по рунам необходимо подготовить сложное задание, а мысли всё никак не удаётся направить в нужное русло. На столе уже валяется несколько скомканных листов, сплошь покрытых рисунками, силуэтами, линиями, геометрическими фигурами — тем, что само собой выводило перо, пока моя голова была занята чем угодно, но только не учёбой.

Тёплое октябрьское солнце бьёт в высокие распахнутые витражные окна гриффиндорской башни, отбрасывает разноцветные блики на пол и стены. В ярких лучах пляшут золотистые пылинки.

Я поднимаю голову и обвожу глазами гостиную.

На диване напротив сидят Лили с Джеймсом. Он увлечённо рассказывает про последний чемпионат Британии по квиддичу. Бурно жестикулирует и из кожи вон лезет, чтобы произвести впечатление на подругу. Временами Поттер спохватывается, стараясь не перегибать палку с невероятными подробностями, чтобы не скатиться к совсем уж бессовестной лжи. Но, судя по тому, что я слышу со своего места, получается у него не очень.

Например, вот сейчас он вовсю заливает о том, как его кумир, охотник и капитан Оливер Хармон пообещал взять его в основной состав «Сенненских соколов» сразу после окончания Хогвартса. Во время дружеского матча профессиональных игроков со сборной учеников он, якобы, настолько был поражён и восхищён игрой Джеймса, что не смог пройти мимо такого дарования…

Я невольно прыскаю. Ну, Поттер! И кем же, интересно, тебя должны взять в основной состав? Неужели охотником? Разумеется, Хармон вот так сразу уступит тебе своё место, повесит метлу на стену и уйдёт из команды… Да нужен ты там, как собаке пятая нога, обманщик несчастный!

Джеймс замечает мою реакцию и несколько раз недовольно поводит бровями, посылая красноречивый сигнал: «Не лезь, куда не просят!!!» Я прикрываю лицо ладонью, чтобы скрыть смех, и вместе с остальными ребятами терпеливо слушаю новую порцию залихватского вранья.

— Между прочим, «Соколы» — самая жёсткая команда во всей Британии. Я ещё совсем зелёным пацаном был, а всё равно помню, как играли их загонщики, Кевин и Карл Бродмуры. Представляешь, Департамент магических игр и спорта с 1958 по 1969 год отстранял братьев от соревнований 14 раз! Команда соблюдает старые традиции. Конечно, нынешние ребята — живые легенды и всё такое, но мы с парнями едва их не вынесли! Их ловец первым поймал снитч, но даже с учётом этого они выиграли у нас с минимальным перевесом — всего-то в жалких пять очков! — вдохновенно сочиняет Поттер, с удовольствием замечая любопытство Лили, которая своим поведением поощряет его и дальше распускать перед ней павлиний хвост. — А потом Оливер пригласил меня в расположение команды. Огневиски, сама понимаешь, после победы лилось рекой!

Я знаю, что такой матч действительно был, но «профи» оставили от учеников мокрое место и выиграли с разгромным счётом. Впрочем, Лили никогда не интересовалась квиддичем настолько, чтобы знать такие подробности…

Вошедший в раж Поттер подвывает и ещё больше жестикулирует, изображая, как вместе с новыми товарищами, пьяный в дым, шатался по улицам и во всё горло орал девиз «Сенненских соколов», пугая до икоты встречных прохожих: «Давайте выиграем, а если не выйдет, давайте проломим пару голов!»

Лили согласно кивает. И не понять, то ли ей настолько интересен его рассказ, то ли она не хочет прерывать словесный поток Джеймса, потому что явно ему симпатизирует. Он ей действительно очень нравится, и со стороны это особенно хорошо заметно. Лили смотрит на него, чуть подавшись вперёд и прикусив нижнюю губу. Время от времени она лёгким жестом, в котором проступает очаровательное кокетство, заправляет за ухо локон, который вскоре и, надо сказать, весьма кстати, снова падает ей на лицо.

Джеймс, как зачарованный, смотрит на тонкие пальцы Лили, по которым сбегает, закручиваясь в тугую пружину, огненная прядь. Несколько раз его собственная рука неосознанно дёргается, чтобы самостоятельно убрать нарушительницу спокойствия, но в последний момент он сжимает ладонь в кулак и, запнувшись на мгновение, продолжает свой рассказ. Лили видит его реакцию, понимает её скрытое значение, и тогда её белая, как у всех рыжих, кожа чуть розовеет на скулах. Она поднимает на Джеймса глаза цвета молодой листвы, и кончики её губ, дрогнув, чуть улыбаются.

Неподалёку от них в кресле скучает Сириус Блэк. Он перекидывает из руки в руку небольшой мяч, качает головой и фыркает, когда слышит особенно завиральный пассаж Поттера.

Я знаю, что он ничего не имеет против самой Лили. Она не заносчивая, не ябеда, а учится так легко, словно танцует. Эванс — настоящая гордость нашего факультета, любимица учителей. Несмотря на своё маггловское происхождение, стала королевой в слагхорновском «Клубе слизней», и можно сколько угодно презирать эту компанию избранных учеников, возглавляемую деканом Слизерина, но это действительно элитарное собрание, куда приглашают далеко не всех. И если уж кто из девчонок подходит Джеймсу, лучшему, по мнению Сириуса, чуваку во всём Хогвартсе, то это она.

Но делить самого близкого друга с кем-то ещё Блэку всё-таки нелегко.

Самый старший в четвёрке мародёров, он в свои шестнадцать ведёт себя с пресыщенностью опытного ловеласа. Иногда Сириус становится невыносим. Особенно если любуется собой, как нарцисс, потому что ужасно избалован женским вниманием. Я неоднократно видела, как к нему на парту приземлялись розовые записки, покрытые глупыми сердечками. В них были предложения дружбы и признания в нежных чувствах. Симпатизируют ему не только ровесницы, но и девушки постарше, которые, я считаю, зря ведутся на его смазливую физиономию.

Ха! Если наше факультетское Чистокровное Высочество однажды и обратит на какую-нибудь из однокурсниц своё драгоценное внимание, то это явно будет одна из тех, кто смотрит не на него, а в другую сторону. А таких, честно говоря, немного.

Я морщу нос и презрительно хмыкаю. Сириус тут же отвлекается от своего бесполезного занятия, серьёзнеет и крепко стискивает мяч в ладони. Повернувшись всем корпусом, он буравит меня взглядом, в котором проскальзывает такое странное, тяжёлое выражение, что если бы я знала его чуть хуже, то могла бы подумать, что нравлюсь ему. Но этот наследный принц, скорее, со всей силы запустит в меня бладжером, чем обратит благосклонное внимание на столь скромную персону. Уж он-то точно знает, что мне, в отличие от армии поклонниц, смешны его потуги строить из себя крутого и неотразимого парня. Сириус совершенно не выносит насмешек над собой и по этой причине постоянно цепляется к Снейпу, у которого изредка (жаль, что только изредка!) получается выставлять Блэка дураком.

На ковре, подложив себе под локоть диванную подушку, полулежит Петтигрю и увлечённо листает какой-то журнал. Он всегда умудряется быть незаметным — вот и сейчас почти сливается с обстановкой гостиной. Многие в школе, включая преподавателей, недоумевают, как Питер, невзрачный, ничем не примечательный, трусоватый, смог стать другом таких сорвиголов как Поттер и Блэк. Я разделяю это мнение, потому что, как бы я ни относилась к сокурсникам, они действительно яркие и бедовые ребята, безрассудные проделки которых всегда на слуху.

За столом, стоящим прямо у раскрытого окна, Римус Люпин и старшекурсница Алиса Вуд готовят уроки. Вот бы и мне такую сосредоточенность, как у факультетских отличников! Они без видимых усилий могут отвлечься от красоты дня, не тратить своё время на пустяки и не фантазировать, глядя в распахнутое окно на подсвеченные золотом облака.

В голову по-прежнему ничего не лезет. Перед глазами пляшут солнечные зайчики, летают светящиеся мошки. Грудь сжимает от непонятного чувства, от которого хочется то ли засмеяться и по-детски запрыгать на одной ножке, то ли заплакать, то ли покинуть замок и быстро бежать, раскинув руки, куда-нибудь по озёрному берегу или в сторону Запретного леса — пока не иссякнут силы…

Больше в гостиной никого нет. Остальные ребята высыпали во двор, чтобы насладиться теплом погожего осеннего дня. Пятница. Все студенты, у кого есть разрешение на посещение Хогсмида, уже в предвкушении субботней вылазки в ближайшую к школе деревню, где можно пропустить стаканчик сливочного пива в «Трёх мётлах», накупить вкусностей в «Сладком королевстве».

Мне не нравится ходить в Хогсмид. Возможно, потому, что мне приходится это делать в одиночестве. Для моих сокурсниц это целый ритуал: ждать всю неделю, а потом получить приглашение от симпатичного парня, театрально волноваться по этому поводу, закатывать глаза, изводить окружающих разговорами о том, куда стоит отправиться вместе с воздыхателем, что ему сказать. Хихикая, советоваться с подружками: стоит ли позволить поцеловать себя на этом свидании или лучше потерпеть до следующего? Долго выбирать подходящий наряд и часами наводить красоту перед зеркалом, накладывая чары привлекательности и выливая на себя флаконы духов. В нашей спальне каждую субботу пахнет так, словно там устроил день открытых дверей парфюмерный магазин, который позволил всем желающим опробовать на себе весь ассортимент ароматов.

…Я больно сжимаю виски и ещё раз вчитываюсь в домашнее задание: «Укажите дополнительные смысловые значения знаков Faihu и Thоrn группы Фрейи Старшего Футарка». Но вопрос проходит мимо сознания, словно написан на незнакомом языке.

Тяжело вздохнув, я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться. Пальцы перебирают прохладные холодные окатыши базальта с нанесёнными на них древними знаками: я отказалась от использования простых ученических рун из дерева, и этим летом сама, следуя советам бабушки, создала собственный набор.

Основу для изготовления рун я нашла на побережье близи водопада Килт-Рок. Каждый из кусочков базальта — миндалевидных, со светлыми вкраплениями, обточенных водой и временем — долго держала в руках, словно живое существо, пытаясь понять, отзывается ли во мне что-нибудь на них или нет. Нужные камни проявляли себя по-разному. Одни теплели в руках, от прикосновения к другим покалывало подушечки пальцев, от третьих по всему телу проходила волна вибрации. На поиски ушли почти все каникулы, а потом, за несколько дней до отъезда в Хогвартс, я закончила свою работу. Тёмные базальтовые заготовки тщательно промыла в родниковой воде и высушила на солнце. Не обладая навыками резьбы по камню, купила в лавке алую краску, в которую, проколов большой палец на левой руке, со стороны сердца, добавила несколько капель крови, соединив древние таинственные знаки со своей жизнью.

…Я смотрю на руны, закрываю глаза, и в темноте появляются светящиеся символы. Они переворачиваются и сами собой начинают подсказывать правильные ответы.

Первые восемь рун посвящены богине Фрейе. Они отвечают за чувства, эмоции, интуицию: каждый человек от рождения и до самой смерти подвержен страстям, которые он подчас не в силах контролировать. В любом живёт и свет, и тьма, а одерживает верх та сторона, которой отдано предпочтение: совсем как древней притче о том, что в человеке побеждает тот волк, которого он кормит.

Faihu означает «феод», «имущество», но если руну перевернуть, то её смысл кардинально меняется — физическая и духовная нищета человека. Thorn — тут, на первый взгляд, всё просто: шип, колючий терновый куст, но ведь это ещё и врата в непознанное. Фрейя — это не только супруга верховного скандинавского божества Одина, но ещё и воплощение страстной любви, которая бескорыстна, способна беззаветно прощать, а случае утраты возлюбленного становиться безутешной…

Любовь как терновый куст. Она глубоко и больно ранит, впивается, разрывает, мучает, и при любой попытке вытянуть её шипы сердце начинает истекать кровью. Теперь я тоже это знаю. Юноша, которого я люблю, вырастил вокруг себя много терновых кустов, а разозлиться на него почему-то совсем не получается…

Вместо того чтобы приступить к выполнению домашнего задания, я под влиянием момента быстро пишу на пергаменте: «Северус, если ты свободен в эту субботу, может быть, ты не против сходить со мной в Хогсмид? Мэри Макдональд».

Если бы я была меньше погружена в свои мысли, то наверняка раньше заметила бы нехорошее внимание в глазах Блэка. Прищурившись, он всё это время наблюдал за мной и по артикуляции губ догадался, чьё имя я только что беззвучно произнесла.

Рассеянность и невнимательность — бич всех влюблённых.

— Акцио!!!

Я не успеваю даже понять, что случилось, как вижу свою записку в руках у Сириуса. От предчувствия того, что произойдёт в следующую секунду, меня окатывает ужасом.

Я вскакиваю из-за стола, подлетаю к вальяжно развалившемуся в кресле Блэку. Пытаюсь выхватить кусочек пергамента, который в его руках превращается не только в постыдную для гриффиндорки улику симпатии к ученику с противоборствующего факультета, но еще и в свидетельство того, что испытываемые к нему чувства далеки от дружеских…

Сириус не забыл тот случай на третьем курсе, когда я всю их компанию, а его разлюбезного друга Джеймса в особенности, обвинила в подлости и направилась извиняться перед Северусом в больничное крыло. Тут и дурак сложит два и два, а Блэк далеко не дурак.

— Отдай!

— Да ну?

Он пружинисто вскакивает и лёгким, вальсирующим шагом кружит по гостиной.

— Отдай сейчас же! — я едва не плачу от унижения и пытаюсь дотянуться до злосчастного клочка пергамента.

Но Блэк высоко поднимает руку, и мне остаётся только подпрыгивать, как собачонке за лакомством, безуспешно пытаясь выхватить записку.

— Что случилось, Бродяга? — Поттер нехотя отрывается от увлекательного повествования о собственных подвигах и с недовольством смотрит на друга.

— О, ты не представляешь, Сохатый, какую любопытную штуковину я тут нашёл!

Он поднимает вторую руку, разворачивает записку и читает с придыханием:

— «Северус… — Сириус обводит присутствующих торжествующим взглядом, словно хочет взять их в свидетели вопиющего преступления против факультетских основ, чести и совести Гриффиндора. — Если ты свободен в эту субботу, может быть, ты не против сходить со мной в Хогсмид?» Каково, а? Что вы на это скажете? Ещё и имя с фамилией поставила под этой писулькой.

Ко мне прикованы все взгляды: понимающий — Алисы, смущённый — Лили, насмешливый — Джеймса, злорадный — Питера, сочувствующий — Римуса. Остаётся только благодарить случай, что в гостиной в этот час больше никого нет: с Блэка сталось бы устроить мне показательную порку хоть перед всем Хогвартсом.

— Отдай, — тихо и твёрдо повторяю я, глядя на засранца снизу вверх.

— Может быть, сначала объяснишься, Макдональд? Что ты вообще делаешь на нашем факультете с такой пламенной любовью к слизеринским выползням? Я знаю, что ты давно запала на Сопливуса. Но не слишком-то старайся выслужиться перед ним, — в его голосе звенит непонятная ярость и ещё обида, словно Сириус по какой-то дополнительной и неизвестной причине нарочно накручивает себя, специально подыскивая слова, чтобы ужалить, уязвить меня как можно больнее. — Не обольщайся! Ни Снейп, ни его чистокровная компашка тебя не примут. У них, видишь ли, принято считать всех магглорождённых и полукровок людьми третьего сорта. Они даже к сквибам лучше относятся… Лили, в отличие от тебя, это поняла. Но у тебя нет ни гордости, ни гриффиндорской чести. Тьфу, дешёвка!

Моя левая ладонь с чавкающим звуком впечатывается в щёку обидчика. Он не успевает среагировать, и от удара его голова дёргается. Клацают зубы, и из прокушенной губы идёт кровь. Сириус не выпускает записку и пытается меня остановить или хотя бы оттолкнуть, но тут же получает новую затрещину, а потом ещё и ещё.

Получи, негодяй! Пусть тебе будет так же больно, как мне сейчас!

Кожа на его лице горит, губы трясутся от бешенства. Он сплёвывает на пол кровавый сгусток и всё-таки ловит моё запястье, больно сжимая его цепкими, жилистыми пальцами. В кожу впиваются ногти. Тогда я другой рукой хватаю его за воротник рубашки и изо всей силы рву ткань на себя. Слышится сухой треск, падает несколько пуговиц…

Зрители этой сцены словно парализованы увиденным. Никто не бросается нас разнимать. Все сидят и смотрят, раскрыв рты: не то боятся вмешаться, не то понимают, что такой внезапный и сильный конфликт может быть решён только его непосредственными участниками. Это, похоже, выводит Блэка из себя ещё больше, ведь даже Поттер не спешит поддержать друга и занять его сторону.

На лице Сириуса алеют следы от пощёчин. Его нижняя губа здорово распухла и всё ещё сильно кровоточит, пачкая одежду. Моя ладонь крепко сжимает его уже наполовину оторванный воротник.

Я тяжело дышу. С яростью и болью смотрю в глаза Блэка — синие, глубокие, колючие, недоумевающие. Не выдержав моего взгляда, он вдруг моргает, и его рука медленно опускается вниз. Он грубо сует мне записку и буквально выплёвывает слова:

— Да забери уже, истеричка! Хоть весь Слизерин на свидание пригласи, мне-то какое до этого дело!.. Дура!

Дальнейшее я помню смутно. Алиса, вскочив со своего места, подбегает ко мне и, обняв за плечи, уводит в спальню девочек. Она что-то долго, успокаивающе говорит, пытается ободрить и утешить, но слова и советы старшекурсницы, наверняка очень умные, правильные, жизненные, сливаются в один надоедливый гул.

Зажатый в кулаке клочок мятого пергамента жжёт мне руку. Я не помню, сколько сижу так. В ушах всё ещё стоит издевательский голос Блэка, который бы точно порадовался, узнав, что его слова всё-таки достигли цели:

«У них принято считать магглорождённых и полукровок людьми третьего сорта. Они даже к сквибам лучше относятся».

Значит, вот кто я для Северуса? Никчемное существо, даже хуже, чем сквиб?..

Дура, какая же я дура!..

Алиса, чей запас успокаивающих слов наконец истощается, понимает, что пора оставить меня одну. Она выходит из дортуара, и я разжимаю занемевшую и потную ладонь.

От записки мало что осталось. Он смята и порвана в нескольких местах. Совсем как мои мечты о том, что однажды я смогу доказать: порядочность человека, как и его право на дружбу и любовь, не зависят ни от происхождения, ни от факультета.

Я кладу записку на стоящее на столе жестяное блюдце шандала. Короткий взмах палочкой, негромкое Инсендио, и голубоватый огонь охватывает пергамент. Он сгорает медленно, нехотя, с противным запахом палёной кожи и жалким треском. Буквы на нём съёживаются, сливаются с копотной чернотой. Последним под слоем жирного пепла исчезает твоё имя, Северус…

…Высокая, покрытая причудливыми узорами дверь дортуара открывается с лёгким скрипом. Ну почему, почему меня не хотят оставить в покое!!!

Я слышу позади себя чьи-то тихие шаги, однако не оглядываюсь.

— Как ты? — раздаётся мягкий, сочувствующий голос Лили.

Что за невозможная ситуация! Утешать меня приходит та, кого я меньше всего хочу сейчас видеть. Сострадательная, жалостливая мисс Эванс!

— Эй, ты меня слышишь? — Лили щёлкает пальцами перед моим носом. — Ты совсем ушла в себя. Как ты себя чувствуешь?

— Паршиво.

— Прости идиота, Мэри! Сириус не хотел тебя обидеть, я точно знаю. Просто любое упоминание о слизеринцах его моментально выводит из себя. Он сам не свой становится.

— Ты его защищаешь?

— Нет. Но я не хочу, чтобы вы ссорились с ним. Он хороший, смелый парень. Правда, очень хороший. Поверь мне, он и сам теперь не рад, что так всё вышло.

Лили ласково обнимает меня за плечи и говорит:

— Блэк балбес, конечно, не его это дело, зря он полез. А ты его здорово проучила! Не будет совать свой нос в чужие дела. Не сомневаюсь, что это были его первые пощёчины в жизни, — она жизнерадостно и весело смеётся, потом резко обрывает смех и говорит доверительным тоном: — Я ведь целиком на твоей стороне, Мэри. Честно, я была бы только рада, если бы у вас с Северусом всё получилось. С запиской вот только глупо вышло… Хочешь, я попрошу его сходить с тобой в Хогсмид? Он мне не откажет.

Для Лили это уступка. Огромная уступка, если учесть, что она со Снейпом совсем не общается последние полгода. Но в то же время я вижу её непробиваемую самоуверенность. Она убеждена, что стоит только поманить Северуса пальцем, как он тотчас прибежит на её зов, будет готов есть с её руки, вилять хвостом и преданно, по-собачьи, заглядывать в глаза...

Ненавижу…

— Не нужно.

— Как хочешь, подружка, — Лили быстро и с явным облегчением со мной соглашается, улыбаясь. — Принести тебе чашку чая с мятой?

Жизнерадостная, солнечная, невозмутимая Лили, готовая всегда прийти на помощь. Такая правильная, славная, честная, что ни у кого язык не повернётся упрекнуть её в чёрствости, не говоря уже о недостойном поведении! Роскошный рыжий махаон, порхающий по жизни легко и свободно, перелетающий с цветка на цветок, завораживающий своей красотой.

— Лили… скажи, ты любишь его?

«Хоть сейчас скажи мне правду!..»

— Кого? — она замирает, а потом делает вид, что не понимает вопроса, но вспыхнувшее лицо выдаёт её с головой. — Я не обязана перед тобой отчитываться.

— Но как же Северус? Ты оставила для него место в своей жизни? Ведь вы же так долго дружили с ним? Повсюду вместе ходили, а в библиотеке специально одну книгу на двоих брали, чтобы читать, прижавшись друг к другу... Вы даже молчали как-то по-особенному… уютно, что ли… И никого вокруг себя не замечали. Ты думаешь, такое забывается? За что ты так с ним, Лили? Тебе же было наплевать на то, что про него болтают у нас на факультете? Пойми, ему сейчас очень плохо без тебя!!!

Плохо — это не то слово. Несколько недель после разрыва у Северуса был такой вид, что краше в гроб кладут. Он бродил по школе, словно потерявшийся ребёнок, одинокий, ссутулившийся, наглухо ушедший в себя. С его лица исчезли все краски. Блестящие чёрные глаза потухли, будто умерли, и под ними залегли тёмные круги.

На совместных занятиях с Гриффиндором он старался слиться со стенами, сделаться незаметным, испариться. Но снова и снова поворачивался в сторону Лили и смотрел на неё с таким тоскливым, рвущим душу выражением, что мне много раз хотелось вскочить со своего места и встать между ними.

Я была готова загородить его собой, обнять, защитить, лишь бы только он больше не смотрел на виновницу своего несчастья и прекратил себя терзать. Но вместо этого я лишь наблюдала его долгую, жестокую агонию…

Лили опускает кудрявую голову, но уже через секунду резко вскидывает подбородок. В сузившихся и полыхнувших зелёным огнём глазах — гнев.

— А вот это совершенно не твоё дело.

— Я должна знать, — упрямо произношу я, глядя на неё в упор.

Под прямым и требовательным взглядом Лили сникает. Она нервно пожимает плечами, отводит глаза.

— Он сам вычеркнул себя из моей жизни. Понимаешь, он хотел большего, чем дружба… А я не могла ему этого дать. Да ты же всё знаешь и сама, видела тогда, что произошло.

О да, я видела и слышала многое, что хотела бы забыть.

Беспомощно повисшего в воздухе мальчишку в задравшейся выше головы слизеринской мантии и хохочущих рядом «мародёров», явно пребывающих в восторге от собственной «остроумной» шутки. Звонкий голос Джеймса, обещающий ещё и штаны с Сопливуса стащить…

Обрушивающегося на землю и морщащегося от боли Северуса. Который, оставшись без палочки после Экспеллиармуса от Джеймса, бросился с кулаками на обидчиков, но был ими побит. Ещё бы, это несложно сделать, когда все — на одного!

Некстати вмешавшуюся Лили и их короткую нервную перепалку, после которой Снейп, отшатнувшись, как от удара, и вобрав голову в плечи, медленно побрёл в сторону замка…

Его неистовую просьбу вызвать Лили для разговора… Тоскливые, остановившиеся глаза, в которых панический страх быть отвергнутым был перемешан с надеждой, что его выслушают, поймут и простят...

Лили не простила. Более того, у неё появился удобный и полностью обеляющий повод разорвать уже начавшие тяготить её отношения, и она им воспользовалась. Только и всего. Она просто выбрала сильнейшего — как олениха, которая спокойно наблюдает за яростной схваткой двух самцов, а потом уходит с победителем.

А для Северуса удар оказался смертельным. Но он сам, по доброй воле, вложил в руки Лили меч и подставил грудь под остриё.

— До сих пор не можешь забыть ему «грязнокровку»?

— Зря я об этом тебе рассказала… Разве ты сама смогла бы спустить такое? Это не обычное оскорбление, Мэри. Хуже этого слова в магическом мире нет!

— Твои ненаглядные «мародёры» измывались над ним! Даже Люпин их не остановил, хотя раньше он мне нравился, потому что казался умнее остальных. Но их же ты простила? Хотя то, что они сделали, чудовищно!

Быть не только осмеянным, подвешенным в воздух на виду у половины школы ради смеха и тупой подростковой издёвки, но ещё и лишённым возможности дать недругам сдачи, чтобы сохранить лицо в травмирующей психику ситуации. И что ещё хуже — всё это на глазах у любимой девушки. Такого не пожелаешь и злейшему врагу!

— Они сглупили тогда. Что с них взять — мальчишки! Детство ещё в одном месте играет.

— Сглупи-и-ли?! — я задыхаюсь от возмущения. — А ты сама ещё хуже сделала! Влезла туда, куда тебя не просили. Как ему было перенести, что ты, именно ты, Лили, всё это видела? Как?! А ведь в том, что произошло, есть твоя прямая вина!

— Что?! — Лили отшатывается.

— Ты забыла тот вечер, когда принесла в общую гостиную старый учебник за шестой класс? Как показала его Джеймсу? Поттер полистал его и очень заинтересовался, попросил посмотреть, что в следующем году проходить будем, почитать и показать остальным… И ты разрешила! Вот только на факультете потом шептались, что в книге, помимо пометок по приготовлению зелий, оказалось ещё и несколько тёмных заклинаний… Одним из них твои приятели и подвесили Снейпа вверх тормашками. Или ты думаешь, он такой глупый, что не догадался, с кем ты без спросу поделилась его книгой? И ты ещё оправдываешь Поттера и Блэка?

— Всё равно они поступили с ним не настолько плохо, как компания Мальсибера с тобой! — в ярости выпаливает Лили и тут же, сообразив, что именно она ляпнула, зажимает рот и испуганно округляет глаза. — Прости меня, Мэри, я не со зла!

Я зажмуриваюсь. И снова, как в ту проклятую ночь, меня охватывает тошнотворное, липкое ощущение собственной нечистоты. Мне кажется, что грязь облепляет всё тело, пачкает лицо и волосы, лезет в глаза и рот, гадкой жижей растекается по языку, забивает горло, мешая дышать. Что если приподнять подол платья, то и под ним окажутся безобразные серые разводы на коже и белье...

…Тогда своей выходкой слизеринцы вытерли о меня ноги, практически обесчестили. Под действием нескольких тёмных заклятий они заставили меня раздеться и танцевать перед ними, а потом отправили в чём мать родила блуждать по коридорам Хогвартса. Вынудили, по выражению Снейпа, «повеситься на шею Филчу».

Именно старому сторожу-сквибу я впервые сказала сокровенные слова признания в любви, предназначавшиеся невозможному мальчишке, который ещё с третьего курса, после разговора в больничном крыле, шарахался от меня при встречах в сторону, как от зачумленной.

Конечно, Северус не знал, чего мне стоил этот жестокий эксперимент с моим сознанием. После того случая я не выходила из спальни девочек неделю, не чувствуя в себе сил показаться перед однокурсниками. Отзывчивая Лили носила задания и помогала с уроками, чтобы я не отстала в учёбе, передавала готовые работы преподавателям, позволяя сводить к минимуму контакты с внешним миром.

Прежде, на младших курсах школы, мы обе испытывали взаимную симпатию, которая обыкновенно возникает между смышлёными и самодостаточными детьми, которым интересно и весело в компании друг друга. Как и все девчонки, мы нередко секретничали, и Лили рассказывала о дружбе со странным и очень умным мальчиком из родного города, который, к её большому сожалению и разочарованию, попал на презираемый всеми гриффиндорцами факультет.

Разве тогда я могла предположить, что в мою жизнь совсем скоро войдёт глубокое, совсем не детское чувство к этому одинокому темноглазому пареньку, которое так и окажется неразделённым? Увы, Северус меня игнорировал и избегал, потому что был безответно влюблён в свою рыжеволосую одноклассницу…

Ныне между нами с Лили пролегли космические расстояния. Она превратилась для меня в вечный раздражитель и постоянное напоминание о том, что одни получают в этой жизни всё что угодно, а другие вынуждены поднимать за ними крохи, довольствуясь малым…

Я ненавижу и презираю себя за то, что завидую ей.

Лили кусает губы, а потом говорит:

— Я слово Сириусу дала, что тебе не расскажу. И теперь нарушаю его, чтобы ты наконец-то открыла глаза и посмотрела по сторонам.

— Какое слово, о чём ты?

— А вот какое! Ты резко настроена против ребят, а не знаешь, что после той гадкой истории Джеймс и Сириус с твоими обидчиками как следует разобрались. В отместку за тебя Блэк лично Мальсиберу нос в двух местах сломал и вообще жестоко его отделал — настолько, что тот в больничное крыло угодил. Ты думаешь, это и вправду после того, как Мальсибер без спросу пошёл кататься на гиппогрифе? Как бы не так! Врёт он, это с Блэком драка у них была. Грубо, по-маггловски, кулаками! Джеймс мне рассказывал, что едва их растащил. Сириус был в бешенстве и себя не помнил. Месил негодяя, как тесто.

— Блэк?!

Я никак не могу поверить, что за меня вступилась наша недосягаемая факультетская звезда. Но почему? Если всего час назад Сириус так больно меня унизил, похитив мою записку и пристыдив перед однокурсниками.

— Представь себе! Или ты думаешь, что честь факультета для него — пустой звук? Ты ведь тоже гриффиндорка, одна из нас. А, что ты вообще знаешь! — машет рукой Лили. — Когда всё это случилось, ты уже домой уехала. Школа после драки ещё недели две гудела. Блэка, как зачинщика, чуть не отчислили, припомнили ему все его прежние «подвиги». Мать к директору вызвали, так ему ещё и от неё крепко влетело. Мальсибер с теми придурками ведь из влиятельных волшебных семейств, а всем известно, как мамаша Сириуса сдвинута на чистоте крови. Если бы он магглорождённого избил, она бы и бровью не повела, а тут такое… Только представь её реакцию: собственный сын руку поднял не абы на кого, а вроде как на «своего», такого же безупречно чистокровного, как он сам… Скандал был страшный, чудом удалось замять. Блэка, к счастью, Дамблдор отстоял, сказал, что тот вступился за честь девушки, а за это наказывать нельзя… Да знаешь ли ты, что Сириус после этого вообще из дома сбежал? А ты из него врага лепишь!

Лили замолкает и ждёт хоть какой-то реакции на свои слова. Не дождавшись, она кривит губы, снова машет рукой и выходит из комнаты.

* * *

12. 03.1977. Хогвартс

Шестой курс. Весна. Двадцать минут до урока нумерологии.

Назначенная в начале года новая математичка, Септимия Вектор, ещё не спустилась из своих комнат, и класс закрыт. У дверей гомонит группка шестиклассников с Гриффиндора, ещё не отошедших от контрольной по рунике…

— Сириус, ты на третью задачу какой ответ дал? — вполголоса спрашивает Джеймс Поттер.

— Это про Algiz? Да так и написал, что это пятнадцатая руна Старшего и Британского Футарка, шестнадцатая руна Младшего. Группа Тора. Иначе называется Eolh, Ihwar или Eolh-secg. В арманическом футарке, созданном Гвидо фон Листом, по форме соответствует руне Man и означает волю к жизни и чистоту крови, но это из области заблуждений темных магов, сторонников Гриндевальда. В прямом положении — меч-трава, или же тисовое дерево, или же лось, или же олень-рогач… Cловом, эта руна говорит, что дубина ты, Сохатый!..

— Почему дубина? Лично я написал, что она является символом небесной защиты от магического воздействия и символизирует человека, обращённого к высшим силам. Используется в оформлении оберегов от сглаза и темных порч… А ещё может символизировать дружеское бескорыстие и предупреждать о неожиданных поворотах в судьбе, способствовать устойчивости полёта мётел и развитию творческих способностей ребёнка, если будет нанесена на его одежду старшим наставником… И вообще, олень-рогач это мой патронус. Как думаешь, если я себе на метловище Algiz набью?..

— Лучше уж на лбу — аккурат промеж рогов… Помочь?

— Тссс!

— Да что там, нашёл секрет! Почитай вся школа уже знает про наши фокусы с анимагией. Лично я не удивлюсь, если завтра меня потащат в кабинет к Дамблдору и заставят написать в Министерство для регистрации. И прости-прощай, свобода, здравствуй, реферат по анимагической трансфигурации…

— Интересно, кто это нас спалил? Неужто — Хвост? Он же и сам с нами...

— А мне так совершенно неинтересно. Хвоста не трогай. Это Сопливус, больше некому. Он первым догадался. Ещё тогда, в Воющей, когда Лунатик ему клешню расцарапал… Жаль, не морду!

— Уверен?

— Как и в том, что половина преподов уже точно в курсе. Думаешь, Слагхорн не знает, кто у него мандрагору на третьем курсе стащил? А целую коллекцию куколок Acherontia atropos?..

— Что же нас до сих пор тогда не прижали? Без регистрации — это ведь и в Азкабан уехать можно…

— Директор ждёт, чтоб нам по семнадцать стукнуло. Тогда и заставит зарегистрироваться. Оформит как аттестационный эксперимент выпускников. Ну, с Макгонагалл ведь так же было… Иначе ведь и ему от Министерства влетит за то, что нас проморгал!

— Атас! — Поттер резко толкает товарища в плечо. За спиной — нескладная тень подростка в потрёпанной мантии не по росту, с зелёными обшлагами…

— О-о! Вот и Подколодные подвалили!!! Сопливус, опять подслушиваешь?.. А по сопатке твоей немереной?..

— Да ну его, Бродяга! Урок сейчас...

— Не, ты погоди, пусть ответит, какого смеркута он к нашим девушкам клеится? Что, Сопливус, твои слизеринские чистокровки на тебя и смотреть не хотят? Правильно! Только и у нас такому упырю ловить нечего! Не про тебя честь, тряпка зачуханная! Въехал?

— Въехал, что ты — псих, Блэк. Вечно лаешься, как собаченция… Настоящий сукин сын!

Сириус замирает. Неужели дракклов слизеринец действительно слышал хотя бы часть их с Джеймсом разговора?

— Сейчас ты у меня по-другому заквакаешь! — Сириус уверен, что, плавно опуская руку в карман за палочкой, делает это совершенно незаметно. Но раньше, чем в его ладони оказывается холодный ореховый стержень с витой рукоятью, в полутёмном коридоре взрывается оглушительное:

— Эверте Статум!!!

Подхваченный невидимой волной, Сириус взлетает едва ли не к самому потолку, нелепо кувыркаясь, больно стукается спиной о каменный карниз, кубарем катится к ногам Люпина, путаясь в собственной мантии…

Снейп делает шаг по направлению к нему, держа палочку наперевес, как готовый вонзиться нож. За его спиной смыкаются в плотную шеренгу слизеринцы.

— Вердимиллиус!!!

Сноп острых зеленых искр срывается с его палочки, стремительно и плавно летит Блэку прямо в лицо. Но прежде, чем зеленый огонь впивается в кожу, под гулкими сводами звенит пронзительный возглас Лили:

— Римус! Староста ты или нет!!! Разними их!

— Протего!!! — светящийся голубоватый шар успевает излиться из палочки старосты, сплющиться, воздвигнуться зыбким щитом на пути зелёного трескучего вихря. Срикошетив от защитного полога, искры меняют направление полёта, под их сокрушительный залп попадает Питер Петтигрю.

Взвизгнув от боли и захватив правой рукой обожжённую щеку, катится по полу.

— Гриффиндор! Наших бьют! Ступефай!

— Слизерин! Вломим котятам, чтоб не мявкали! Инкарцеро!

— Локомотор Мортис!

— Экспеллиармус!

— Парни, с ума сошли?..

— Коллошуу!

— Агуаменти!

— Секо!

— Ваззивади!

— Bat-Bogey Hex!

— Силенцио!!! — запыхавшись и отдуваясь на бегу, в коридор влетает рассерженным шмелем грузный Слагхорн.

Глазам слизеринского декана предстаёт та ещё картинка: жмущиеся по стенам девочки, разбросанные книги, витающие по воздуху перья, огромная лужа на полу, в которой корчится подпаленный Петтигрю.

Придавленный сверху бесчувственным остолбеневшим Эйвери, силится избавиться от магических пут полузадушенный Поттер. Под потолком болтается вверх тормашками прочно приклеенный подошвами ботинок к высокому своду, извивающийся Мальсибер.

Привалившись спиной к высокой двери кабинета нумерологии, тщетно отбивается от целой стаи верещащих летучих мышей Сириус Блэк. Рядом тщетно пытается подняться на непослушные, словно ватные, ноги Северус Снейп. Люпин зажимает разорванный рукав мантии, с пальцев сочится кровь. Стоя на четвереньках, мотает головой, нашаривая палочку на полу, ошалелый от обезоруживающего удара Рабастан Лестрейндж.

— Финита Инкантатем! — палочка учителя чертит широкий круг над лысеющей головой. Рядом со Слагхорном мешком рушится с потолка в стремительно исчезающую лужу потрепанный Мальсибер…

— Слизерин! Всем привести себя в порядок и следовать за мной!..

* * *

06.04.1978. Хогвартс

Седьмой курс. Весна.

…Северус с закрытыми глазами сидит на холодном каменном полу напротив высокого стрельчатого окна, согнув ноги в коленях и положив на них сцепленные до хруста руки. Кожа его лица, желтовато-бледная от природы, медленно покрывается красными пятнами.

Он всё больше погружается в себя и поэтому не слышит моих тихих шагов. Я выныриваю из-за поворота и застываю в нескольких шагах от него, боясь пошевелиться и обдумывая план незаметного отступления.

С его губ срывается протяжный полувздох-полустон:

— Что же ты наделала, Лили? Зачем?..

Я готова провалиться сквозь землю от неловкости. Но хуже всего то, что мне известна причина такого состояния Северуса.

Когда однокурсница впервые за все годы обучения в школе не ночует в спальне девочек, а наутро появляется в гостиной с шалыми глазами, под которыми бессонница нарисовала голубые круги, все вопросы кажутся неуместными и отпадают сами собой.

А ещё Лили сияет и улыбается припухшими губами так, что на неё больно смотреть. Словно она теперь обладает знанием, которое недоступно всем остальным.

На перемене под понимающее хмыканье Блэка Поттер уверенно притягивает свою невесту к себе, а она, смущённо улыбаясь, утыкается ему в грудь. И в поведении Джеймса и Лили проступает какой-то новый смысл, одновременно стыдный и очень счастливый.

Северус тоже становится свидетелем этой сцены. Внешне он никак на неё не реагирует. Но я успеваю заметить, как стремительно краска покидает его лицо, как сжимаются кулаки, когда он проходит мимо влюблённой пары.

Быстрыми шагами, опустив голову, он направляется в сторону лекционной аудитории. А ещё через несколько часов я встречаю его в одном из дальних коридоров третьего этажа, куда заходят только те, кто хочет побыть наедине с самим собой.

…Северус закрывает глаза. Выхватывает из широкого кармана форменной мантии светящуюся бледно-зелёным пробирку, приготовленную для контрольной работы по зельеварению. Стискивает в кулаке. Толстое кварцевое стекло, выдерживающее высокие температуры и разъедающие эффекты сложных кислот, с жалобным хрустом ломается в руке. Сквозь длинные пальцы с крупными побелевшими суставами обильно течёт кровь…

Меня окатывает паника, раскалывающая душу на два совершенно противоречивых желания. На цыпочках неслышно попятиться назад, а потом, оказавшись за углом, со всех ног дать дёру? Броситься к нему, окостеневшему в горе, раздавленному, уязвимому — силой разжать руку, наложить что-нибудь подходящее из remedium spells, омыть собственными слезами?..

Поддавшись безотчётной жалости, я совершаю непростительную глупость: бросаюсь рядом с ним на колени, хватаю за руку. Он молча, резко выворачивает окровавленный кулак из моих ладоней, зажимает руку меж колен. И тогда одним быстрым движением, взрослым, женским, почти материнским, я нежно прижимаю его голову к своей груди. Шепчу что-то успокаивающее — тихо и горячо…

На мгновение он застывает в моих руках, не понимая, что вообще происходит. Потом делает новую безнадёжную попытку освободиться. Но я держу его мягко и сильно, тесно прижимая к себе.

— Сев, не надо… Я помогу тебе.

Вместо ответа он бьётся в объятиях и, наконец, вырывается, грубо стряхнув меня на пол. Вскакивает на ноги. Его губы дрожат от ярости, тяжёлые тёмные капли крови падают на пол с изрезанной руки.

— М-Макдональд?! П-пошла вон!!!

Я тоже поднимаюсь с пола, морщась от боли в содранных коленках.

— Северус! Не надо… Я всего лишь хочу помочь тебе!

Он замирает. Резко отбрасывает с лица длинную прядь волос. В глазах — уже сухих, красных, колючих, — холодная, непроницаемая пустота.

— Я непонятно сказал?..

— Не надо…

Он делает шаг вперёд, и осколки зелёной склянки жалко хрустят под подошвой ботинка.

Окровавленный кулак угрожающе сжат. Левая рука тянется в карман — не иначе, за палочкой… Я видела его слабость, его слёзы. И только за это он готов стереть меня в порошок.

Я решаюсь:

— Лили и ногтя твоего не стоит, Северус!!! Ты ей не нужен!

Он буквально подлетает ко мне вплотную, и его взгляд пригвождает меня к месту. В голосе — хрусткий, безжизненный лёд.

— Вот, значит, как?..

— Не надо, пожалуйста!.. — испуганно прошу я. И внезапно понимаю: он уже никогда не простит сегодняшнего вторжения. И этих слов — «ты ей не нужен» — никогда уже не забудет…

В моём сердце что-то обрывается, горячая волна отчаяния затапливает сознание, оглушает. И собственный крик я слышу, словно со стороны:

— Дурак слепой! Чурбан деревянный! Разве ты не видишь, что я люблю тебя? Понимаешь, люблю! Люблю!!!

Он смотрит на меня в упор, ошеломлённый внезапным признанием.

Мордред вероломный, разве может быть у человека столько жестокого недоверия во взгляде? Ну почему, Сев? Ты не веришь ни единому моему слову только за то, что я — не Лили, только потому, что я, как и она, с Гриффиндора? Ты ждёшь очередного жестокого розыгрыша? Думаешь, что из-за угла вот-вот вывернет с улюлюканьем четвёрка «мародёров», чтобы всласть поиздеваться над твоими чувствами? Нет, Сев. Я здесь одна. И только затем, чтобы защитить тебя — от тебя самого…

— Сев… — повинуясь неосознанному порыву, я делаю шаг навстречу. Но Северус отшатывается, буравит меня надменным взглядом — сверху вниз:

— Любишь?.. Что ты вообще можешь знать о любви? Да ты даже на Филча вешалась со своей любовью! На старого сквиба!!! Потаскуха!

Слово грохочет в сознании как выстрел. Ударяет в лицо, словно внезапная, хлёсткая пощёчина.

Вздрогнув, я зажимаю рот руками.

«Whore!!! Потаскуха… Потаскуха!..»

Он вскидывает голову и, резко развернувшись, почти бегом покидает злосчастный коридор. Я смотрю ему вслед — неподвижно, словно одно из тех каменных изваяний, что от века украшают галерею Большого зала.

* * *

19.05.1979. Лестрейндж-мэнор

— Я не люблю тайн, которые не в силах разгадать… К счастью, таких очень мало в мире. В тебе есть какая-то тайна, Северус? Есть то, чего я не знаю, но должен знать?..

Высокий, звонкий голос врезается в сознание спокойно, но властно. Но я не знаю, что ответить Лорду. Я только опускаю голову, как полагается скромному ученику перед ликом грозного и могучего наставника, и позволяю себе осторожно вздохнуть.

В необъятной гостиной, в которой можно было бы разместить три моих коуквортских комнатушки, накрыт широкий стол. Дорогие блюда, редкие фрукты. Изысканное вино в хрустале. Повелитель любит произвести впечатление на своих гостей подчёркнуто-аристократическим стилем жизни.

Но я знаю, что это — блеф.

Этот строгий темноволосый джентльмен с пронзительными глазами, с лоснящейся от бриолина причёской, безукоризненно выбритый и модно одетый в тяжёлую чёрную мантию поверх тщательно подогнанного по фигуре дорогого твидового костюма, до определённого момента в своей жизни шёл той же дорогой нищеты, что и я.

Только даже более грязной, пожалуй…

Его мать была родовитой колдуньей. Моя тоже.

Но Эйлин Принс, полюбив хамоватого непутёвого парня, симплекса из самого что ни на есть обычного простонародья, пожертвовала своей судьбой. Не склонившись перед жёсткой неприязнью чистокровной волшебной родни к магглу-жениху, ушла жить с наречённым к его родичам в шумный, грязный, рабочий город. Согласилась запереть палочку в комод и сделаться обычной хозяйкой бедняцкого дома. Потому что любила. Хотя, было ли, что там любить, с моей точки зрения, огромный вопрос...

Как бы то ни было, они прожили вместе достаточно долго, пусть и без подобающего семейного согласия. Последним десятком-другим лет на этом свете спивающийся разнорабочий Тобиас Снейп точно обязан своей супруге. Не будь её — загнулся бы гораздо раньше.

А Меропа Гонт, влюбившись, пожертвовала только последней дюжиной скопленных тайно от отца галеонов — на большой флакон амортенции. Она зарядила снадобье собственной кровью, чтобы перенаправить действие зелья с его автора на себя — да и опоила своего ненаглядного маггла, эсквайра Томаса Риддла… Когда несколько месяцев спустя флакон иссяк, невенчанный супруг протрезвел и без сомнений и лишних терзаний совестью оставил некрасивую ведьму, с которой непонятно как оказался в одной постели в дешёвых съёмных комнатах на лондонской окраине.

Меропа к тому времени была на сносях, без работы, без денег и с отцовским проклятием в качестве единственного ожидаемого наследства. Сына ей пришлось рожать в приюте для бездомных, где она и умерла от физического и душевного истощения, успев одарить слабенького отпрыска лишь именем — Том Марволо Риддл…

Побьюсь об заклад: это полуголодная жизнь в сиротском доме заставляет теперь вас, милорд, носить эти роскошные одежды с хрустящими от крахмала снежными манжетами и адамантовыми запонками, с нарочито небрежно повязанным галстуком серебристо-зелёной расцветки. Заставляет пить дорогое вино из фамильного хрусталя богатых сторонников. Заставляет покровительственно похлопывать по плечу внучатых племянников отставного министра и развлекаться учебными дуэлями с горячей родовитой девушкой, забывающей ради вас свежеиспечённого супруга-аристократа…

— Тилли, убери лишние приборы, сегодня за ужином мне нужен будет только один собеседник!

Безмолвный маленький домовик в хрустящем саронге из связанных сложными узлами белоснежных вафельных полотенец бесшумно левитирует прочь стопку серебра и фарфора. Даже этот слуга не принадлежит вам, милорд. Вы его одолжили на время у очередного «верного друга». Как этот особняк. Как коллекцию дорогого древнего оружия на стене. Как великолепную подборку старинных книг по магическим боевым искусствам и воинским обрядам. Как свою жизнь…

— Присаживайся. Попробуй этого… Отличный аперитив.

Я придвигаю тяжёлый дубовый стул. Беру сверкающий, высокий, гранёный бокал с золотистой, пряно пахнущей горечью и солнцем жидкостью. Свечи в изящном поставце мелко дрожат язычками беспокойного пламени, огонь меняет цвет, в оранжевой плазме перебегают багровые сполохи, тянутся вверх невесомые ленточки чёрной копоти. Над столом повисает невидимый тугой купол, от которого давит в висках и колет в кончиках пальцев. Только что установленная невербальная защита от подслушивания?..

— Ты уже понял, что нам никто не помешает? Хорошо, хорошо…

Пустая похвала. На самом деле я вижу, насколько мой собеседник разочарован. Наверняка считал, что полукровный ученик, которому от роду еще и двадцати не стукнуло, вчерашний школяр, не распознает этой простой манипуляции?

— Пей! Тебе понравится.

— Благодарю, милорд…

Терпкое жидкое золото согревает, не обжигая. Действительно изысканный напиток. В некотором роде — классика жанра. В 1846 году французский аптекарь Жозеф Дюбонне, выпускник Бобатона, грубо нарушил Статут о секретности, исправив убогую стихиальную суть маггловского вермута некоторыми специфическими приправами и — прибыли ради — выпустив своё изобретение в мир по обе стороны невидимого барьера.

Магглы не знают, конечно, что на самом деле иногда подают у них на дипломатических приёмах и светских раутах. Да и оригинальный рецепт был со временем значительно упрощён и искажён в мире симплексов. А здесь, конечно, может быть только настоящий янтарный «дюбонне» с еле заметным привкусом хинной коры, с ароматом зелёного кофе и тропического цветка лагенантуса превосходного, семейства Gentianaceae, который опыляют исключительно в полнолуние летучие мыши определённой, малоизвестной маггловским учёным породы…

— Ты получил метку авансом, мой юный друг. Получил, ещё совершенно не проявив себя в моих глазах. Понимаешь ли ты это?

— Да, милорд.

«Вот с этого надо было и начинать, Ваше-раздувшееся-от-собственной-значительности-несравненное-темнейшество! Теперь понятно, зачем и богатый ужин, и драгоценное вино, и невербальные чары augurium над столом, и… аккуратное, но настойчивое вторжение в мысли одного из многих своих молодых и тщеславных последователей. Вторжение, которое я, спасибо некоторым начальным навыкам ментальных техник, полученным от вашего же адепта Долохова, по вашему приказу занимающегося на досуге с молодыми пожирателями, смог сейчас распознать…

Что последует за этим? Приказ о прямом участии в убийстве очередного не согласного с вами волшебника — со всей фамилией, включая домашних слуг и любимых собачек его бабушки? Распоряжение изготовить отраву для водопровода среднего по размерам населённого пункта со смешанным населением магов и симплексов?..

Почти полтора года вы не трогали меня, милорд, снисходительно мирясь с присутствием на собраниях и обрядах сплошь высокорождённого сообщества мрачного безмолвного полукровки, скромного аптекарского подмастерья. Теперь час вспомнить обо мне настал? Почему?»

— Я считаю, что ты уже достаточно знаешь и умеешь для того, чтобы быть мне полезным.

— Да, милорд…

— Но я вижу, что тебе требуется… небольшое испытание, прежде чем я поставлю перед тобой действительно важную для нашего дела задачу. Я должен быть абсолютно уверен в твоей верности, Северус.

— Да, милорд.

Золотисто-янтарное вино вновь наполняет хрусталь с тихим, поющим звоном. Адамантовая запонка на сахарной манжете тонким лучом с радужным отсветом режет глаза.

— Не опускай головы. Пей! А теперь посмотри на меня!.. Как её зовут, Северус?

Я молчу. Хотя и знаю, чего мне это может стоить. С молодыми адептами здесь не церемонятся, и секундной задержки с ответом на вопрос повелителя бывает достаточно для наказания. Но горячей волной уже оживает в памяти горькая сказка прошлого. И рыжие кисточки огня над шандалом, вытягиваясь, рисуют в полумраке золотой силуэт открытого веснушчатого лица. И две изумрудных звезды остро и безжалостно вспыхивают перед глазами…

«Что бы сейчас ни случилось, я не назову твоего имени, Лили!»

— Ну-ну, не надо так заметно бледнеть, мой юный друг. Что имя! Только звук. Тем более презренное имя безродной грязнокровной ведьмочки. Она ведь магглорожденная…

Тяжёлый бой старинных часов на стене обеденного зала раскатывается в голове нудной, тяжёлой болью. Чары augurium не выпустят ни звука вовне. Но для всей какофонии огромного мира вокруг нас купол остаётся проницаемым.

— Ты знаешь, что я предпочитаю в соратниках верность, искреннее желание изменить мир под свои потребности, убеждённость в собственной правоте и сильную волю — в придачу к достойному происхождению, богатству знаний и развитым магическим талантам... Мальсибер рекомендовал тебя как близкого друга своего сына и лучшего ученика на своём курсе, хорошего зельевара и даже первооткрывателя новых боевых заклятий. Но увидел я безвольное существо — с порабощённым, закрытым для новых знаний умом. Презренное существо, которое менее всего походило на волшебника, готового ломать наше косное и инертное государство под себя. Да и вообще — на человека… Я спросил твоих школьных товарищей, отчего ты стал таков. И узнал, что причина ничтожна.

— Ничтожна, милорд?

— Да… Пей! Мне сказали: «Его девушка бросила»… Быть обделённым вниманием женщины, которую ты вожделеешь — это ещё не повод превратиться в скулящее от жалости к самому себе животное, не повод потерять разум и достоинство. Ты — почти потерял. И ради чего?..

Медленно оплывают над ледяной крахмальной скатертью жёлтые свечи, гулко пульсирует в висках выпитое вино. Пространство искривляется. В голосе моего собеседника прорезываются свистящие, шелестящие нотки. И как будто кровь прилила к глазам? Или это и в самом деле светятся густым кровавым огнём глаза Тёмного лорда?..

Холеное лицо человека, считавшего себя повелителем моей судьбы, кажется теперь высохшим, словно обожжённым изнутри. Контуры его плывут, цвет желтеет. Мгновение назад совершенные его пропорции теперь искажаются, словно тонкий слой человеческой кожи был насыро натянут на голову восковой фигуры, которая начала подтаивать от тепла свечей.

Высокий, звенящий голос плещется под куполом, гремит назойливым колоколом. Тяжелыми металлическими слитками падают в тёмный колодец разума монотонные, неживые слова:

— Если ты ещё в силах овладеть своими страстями — овладей. Вспомни, кто ты и зачем пришёл ко мне. Ты ведь хотел признания, уважения, власти? Так возьми из моих рук ту долю всего этого, которой ты стоишь — вместе с тайными сокровищами, которые я могу тебе дать. У тебя будет всё, чего ты с такой юной непосредственностью требуешь от жизни. Могущественный наставник. Влиятельные и щедрые друзья. Навыки и знания, недоступные обычному магу. Неограниченные возможности для столь любимых тобой практических экспериментов над вещественной материей. И женщины будут — куда как более красивые и сговорчивые, нежели та, что тебя отвергла. Если захочешь, даже чистокровные… Любовное влечение — лишь грубая химия тела, тебе ли не знать, что ей легко управлять с помощью правильно подобранной комбинации волшебных ингредиентов. Так выбирай лучшее из того, что этот несчастный, слишком слабый и хрупкий для нас мир тебе предлагает.

— Я… выбрал, милорд.

…Глаза в глаза. Горячим клубком оголённых нервов шевелится чёрная татуированная змея на левом предплечье. А под звонким куполом заглушающих чар в тёмном воздухе беззвучно смеётся рыжая девушка, обнимающая на школьном подоконнике чужую неясную тень с моим лицом…

— Ты трижды осмелился сегодня промолчать в ответ на мой прямой вопрос, Северус. Это… либо вопиющая недальновидность юноши, либо настоящая отвага хорошего бойца. Полагаю, что все же второе… Твой разум не сдался крепкому вину, хотя твоя наследственность и заставляла предполагать иное. Ты не уронил себя в моих глазах, не растёкся в патоке подобострастия, как имеют обыкновение растекаться некоторые твои чистокровные ровесники. Ты был честен в тех немногих словах, что я сегодня от тебя услышал, и был прозрачен для меня, как хрусталь этого бокала. Ты прошёл испытание. Это стоит награды. Пойдём со мной!

Три минуты спустя, следуя пустым коридором старинного поместья за высокой осанистой фигурой повелителя, я оказываюсь перед резной дверью. И, пошатываясь на ставших непослушными от количества горячительного ногах, слышу шелестящее Аlohomora.

В сизоватом тумане замутнённого сознания пролетает шальная мысль: а в курсе ли наш чопорный самодовольный лорд, что эти известные каждому первокласснику простые чары, отпирающие большинство замков и секретных засовов, завёз в своё время из Африки известный жулик?

Элдан Элмарин был большой любитель чужих артефактов и фамильных драгоценностей. Само слово alohomora и то переводится с седека, древнего полузабытого диалекта африканского языка суахили, как «отопрись для вора»! Но на девятнадцатом ограблении злосчастный Элдан обнаружил, что очередной «терпила» изобрёл действенное контрзаклятие. И столь огорчился, что, вернувшись домой, не справился со своим сторожевым зверем, привезённым из тех же экзотических краёв… Знаменитого жулика так и не получил Азкабан: гигантский то ли лев, то ли леопард, именуемый нундо, не оставил от незадачливого хозяина даже костей…

— Войди первым!

Я пожал плечами и повиновался. В конце концов, мне обещали награду, а не кару — чего же медлить?..

Под подошву сапог, неслышно сминаясь, луговой травой лег высокий ворс дорогого ковра.

Рассмотреть помещение я не успел. С тугим лязгом дубовая дверь захлопнулась за спиной, и в навалившейся темноте я услышал лишь удаляющийся шорох шагов и насмешливую реплику лорда:

— Счастливого вечера, мой юный друг!..

Запереть подвыпившего ученика в темной, застеленной вязкими пушистыми коврами душной комнате… А все-таки лорду не откажешь в чувстве юмора, пожалуй!

Скользнуть неверной после избыточной дозы спиртного рукой в карман, выхватить палочку, бросить в темноту короткое lumоs — и более не будет никакой темноты!

Но раньше, чем я успеваю что-либо предпринять, моего лица достигает тонкое жаркое дыхание с запахом зелёных яблок, лаванды и весенней грозы. Теплые женские руки нежно обвивают плечи. Неожиданно прохладные, мягкие губы легко касаются поцелуем пересохшего в единый момент рта, тихо шепчут:

— Мой, мой навсегда!.. — и пьяное тело физически здорового, почти двадцатилетнего юнца отказывается повиноваться заплутавшему в темноте мятежному сознанию, исступлённо закричавшему: «Нет!»

«Сейчас уже не важно, что было потом. То, что было, стало просто одним из многих предательств, совершенных мной по отношению к тебе, Лили».

Очнувшись несколько часов спустя среди разбросанных на ковре одежд, усталый и дрожащий от тупой головной боли и омерзительного чувства презрения к самому себе, я все-таки выпростал из тряпья свою палочку. В мерцающем голубоватом свете Люмоса у моих ног простёрлось стройное, словно нежно светящееся изнутри, тело нагой молодой женщины, примерно моей ровесницы, оцепеневшей в глубоком безмятежном сне.

Маленькое круглое лицо с приоткрытым чувственным ртом, волнистый каскад густых волос кофейного цвета, смуглая матовая кожа, изящный контраст между тонкой талией и высокой грудью с темно-розовыми ореолами аккуратных сосцов, на которой мои нетерпеливые и неумелые руки оставили несколько отчётливых синих пятен.

…И — красные полосы странгуляционных борозд на запястьях обеих рук.

Неопровержимое свидетельство применения жестокого инкарцеро, имевшего место не более суток назад.

Эту девушку привели сюда связанной. Возможно, как раз тогда, когда я выслушивал бесконечные монологи лорда в обеденном зале этажом выше. И даже сняв магические путы, не озаботились тем, чтобы подлечить нанесённые ими повреждения…

Запах зелёных яблок, лаванды и весеннего дождя вновь вспыхнул в воспалённом мозгу. Услужливая предательница-память тут же подкинула недостающее звено в цепи последних событий: трое суток назад, в прокуренной дешёвой забегаловке в Лютном я сам отдал Мальсиберу опалесцирующий фиал свежеприготовленной амортенции. И ещё злобно пошутил. Мол, что, без своевременно выполненного мной заказа ему и девки уже не соблазнить? А ещё чистокровный…

Старый школьный приятель молча проглотил грубую остроту, поправил на голове низко опущенный капюшон, выкрутил пробку фиала и недоверчиво проводил глазами спиральную струйку пара, вырвавшуюся из горловины.

— Красота! Сделано как надо! Все-таки не зря тебя считают лучшим из молодых мастеров, Снивеллус…

— Похвалой карман не набьёшь, Зибер. С тебя четыре галеона. И не забудь перед применением наколоть палец и пожертвовать зелью капель пятнадцать своей протухшей за пять сотен лет династических браков аристократической кровушки. А то твоя девушка от тебя ко мне убежит — на всю ночь!..

Это не суеверие. Амортенция, вопреки своему звучному имени «Amortentia» — «удерживающая любовь», служит не любви, а лишь плотской страсти, безудержной и кратковременной. И если не ввести в состав зелья немного крови того, на кого должна быть направлена эта страсть, опоенная жертва испытает неодолимое влечение к мастеру, изготовившему приворотный напиток.

Третьего дня лорд уже готовил мне западню. А Мальсибер был лишь подставным покупателем той ловушки, для которой я сам добросовестно сплёл силки…

Чёрная волна пропитанной гневом досады на собственную глупость поднимается из глубины тёмного омута души. Оглушает, опустошает, рушит все мыслимые и немыслимые моральные барьеры.

Наклонившись, я безотчётно грубо дёргаю спящую пленницу за руку, не помня себя, ору:

— Проснись! Тебе давали пить вчера вечером что-то сладкое, с привкусом аниса и майского мёда? Ну проснись же, проклятая!!! Скажи хоть, как тебя зовут!!!

— Лия…

На по-детски припухшем со сна лице вспыхивают глаза. Неподвижные серые глаза с остановившимися зрачками, совершенно не реагирующими на льющийся с конца моей палочки свет.

Пленница слепа… Абсолютно, безнадёжно слепа, вероятнее всего — с рождения. Как та девица из маггловского священного писания, что носила то же имя. Как моя любовь, которую я замарал собственными руками.

* * *

31.10.1981. Годрикова Лощина

На комоде в прихожей чадит лампа. Мой школьный враг Джеймс Поттер замертво простёрся на истоптанном щербатом полу старого дома в Годриковой Лощине. На сером лице — тень предсмертного удивления. Левая рука неуклюже подвёрнута под корпус. А в правой нет палочки. Похоже, он даже не успел испугаться, когда в этот дом, предоставленный молодой семье самим профессором Дамблдором и защищённый нерушимым обрядом Высшего Доверия — Фиделиусом — ворвался сам Тёмный Лорд.

Ворвался, чтобы убить и… умереть?..

Я не прикасаюсь к покойному. Я и так вижу, что ему помощь уже не нужна. От заклятия Авада Кедавра нет средств. Его смерть была мгновенной, лёгкой и бессмысленной. Я молча перешагиваю через перегораживающие проход длинные жилистые ноги мертвеца — это уже не может его оскорбить.

Старая лестница тяжко скрипит под моими сапогами.

Наверху собакой воет в разбитых окнах мокрый осенний сквозняк. Надсадно хнычет младенец… Ребёнок, о котором сказано: «Родится на исходе июля у отца и матери, трижды бросавших вызов Злу».

Это были очень слабые вызовы, Джеймс Поттер! Что ты мог — недоучившийся начинающий мракоборец двадцати одного года от роду? Член Ордена Феникса. Боец, оказавшийся неспособным даже палочку свою держать при себе…

А вдруг ты успел бы первым — некогда прославленный спортсмен, лучший охотник квиддичной команды?.. Вроде, Создатель не обидел тебя ни умом, ни силой, ни скоростью реакции…

Но ты не погиб в честном бою. Ты просто глупо и пошло подставился сам и подставил тех, кого любил.

Если, конечно, любил по-настоящему, в чём, прости уж, у меня есть несколько причин сомневаться… Тот, кто любит, не погибает так бездарно — он до последнего пытается сражаться.

— Лили!

Поднимаясь по лестнице, я зову твою жену. Я имею на это право. Ты проиграл, Поттер. Тебя нет…

А я — есть. Я отстоял для Лили Эванс право на жизнь, рискуя немилостью Тёмного Лорда. И теперь я смогу утешить твою вдову. И даже, пожалуй, смогу воспитать твоего сына, чтобы он был смелее и умнее тебя.

Возможно, по доброй воле я не стал бы этого делать, но знаю: Лили не расстанется с сыном. А у меня Долг Жизни перед тобой. С пятнадцати лет. С того самого дня, когда твой лучший друг пытался уничтожить меня лапами вашего приятеля-оборотня. А ты не позволил ему этого сделать.

Вечный долг, переходящий по наследству от отца к сыну…

Мы с Лили позаботимся о твоём отпрыске. И я выполню свой обет до конца. Хотя и не могу гарантировать, что буду любить этого трижды проклятого ребёнка, как родного… Принимая Лили, я приму и того, кого она родила. К счастью, мальчик достаточно мал, чтобы не успеть научиться от своего отца той тщеславной самоуверенности, которая погубила тебя, Джеймс Поттер. У него ещё есть шанс вырасти совершенно другим человеком…

— Лили! Отзовись! Я знаю, что ты здесь.

Чёрный ветер с холодным дождём хлещет в разбитые окна. В комнату с полуразрушенной стеной проникает лишь отсвет уличных фонарей. И прежде, чем я выхватываю палочку и возжигаю Люмос, мои ноги спотыкаются о что-то мягкое, тёплое, и я, не удержав равновесия, падаю на ещё одно лежащее на полу тело…

Моё лицо оказывается в дюйме от бледного до синевы лица юной женщины. Той, чьи руки так доверчиво обнимали меня в забытом городе моего детства.

— Лили!!!

Ребёнок заходится в крике.

…Обморок?..

Я приподнимаю её голову, сажусь на полу, зажигаю Люмос, дрожащими похолодевшими пальцами пытаюсь нащупать пульс на сонной артерии.

Тонкая гибкая шея ещё тепла, глаза открыты. Носогубный треугольник чуть тронула предательская синева.

Её сердце не бьётся.

Время останавливается для меня. В отчаянии я рву ворот её простенькой домашней кофточки, припадаю к усыпанной веснушками бледной груди, пытаясь услышать единственный нужный мне сейчас робкий звук...

Тщетно.

Но разум отказывается верить в неизбежное.

Я поднимаюсь. Коротким «Нокс!» гашу свет. Убираю на время палочку. Сбрасываю мантию. Бережно закутываю Лили и поднимаю на руки, чтобы унести прочь из этого разорённого дома.

На ней нет ни единой раны… Значит, ещё не все потеряно?

— Лили!.. Потерпи, сейчас мы доберёмся до целителя…

Почти наверняка в доме установлен антиаппарационный барьер. Но мои ладони не чувствуют привычного покалывания, характерного для пребывания мага под невидимым щитом. Они лишь улавливают, как тепло оборвавшейся жизни уходит из той, что была моим счастьем на этом свете.

В любом случае — рисковать не будем. Надо спуститься с ней на крыльцо. И уже оттуда аппарировать в госпиталь Святого Мунго. Пусть даже меня, пожирателя смерти, тут же и повяжут мракоборцы…

Я делаю плавный, неуверенный шаг к лестнице. Голова Лили покоится на моем плече, выскользнувшая из-под тёплого тонкого сукна мантии рука свешивается вниз, бледно светясь в холодном, тягучем воздухе.

Ещё шаг. Сердце сжимает невидимый раскалённый обруч, голова нещадно кружится, мир искажается вокруг, плывёт, тычет расплавленной восковой свечой. Вдох горячим комом взрывается в лёгких, словно мне слева под лопатку вогнали нож.

Ещё шаг… Лестница уходит из-под ног. Потолок опрокидывается. И, крепко прижав к себе мою единственную любовь, я рушусь на тёмные доски с последней мыслью — упасть так, чтобы не причинить ей вреда…

…Один и тот же сон — из года в год…

— Ты хочешь мне что-то сказать, Северус?

Тёмный Лорд восседает на широком диване с дорогой обивкой, пожёвывает тонкими губами не горящую сигару — подлинный виргинский табак! — холодной рукой приглаживает аккуратно подстриженные лоснящиеся волосы.

— Да, милорд.

— Слушаю тебя. И покороче, пожалуйста! Сегодня меня ждут дела…

— В пророчестве, которое я вам передал, речь идёт только о мальчишке. О матери его — только то, что она родила его на исходе июля…

— Да, мой юный друг. Только о мальчишке. Но вряд ли родители откажутся его защитить, верно ведь? Придётся драться, чтобы добраться до парня — так я думаю...

— Мне безразлична судьба его отца, милорд. Он никогда не был в моих глазах достойным человеком. Но… женщина. Могли бы вы её пощадить?

— Значит, ты все ещё надеешься заполучить свою магглорожденную королеву, Северус?

— Да, милорд.

Повинуясь безотчётному порыву, я делаю то, чего не делал ещё ни разу. Я опускаюсь у ног Лорда на колени.

— Повелитель, Лили Эванс…

— Лили Поттер, Северус!

— Лили не представляет для вас никакой угрозы. Она всего лишь женщина, которая вышла замуж за не того человека и родила не то дитя, что были предназначены ей судьбой. Она ошиблась — в юности это бывает. Отчасти я и сам в этом виноват — в своё время я её обидел и отвратил от себя. Но я люблю её по-прежнему и хочу, чтобы она жила. Располагайте мной как угодно, но оставьте её в живых… пожалуйста!

— Как много слов, Северус! Пожалуй, я от тебя за весь минувший год столько не слышал… Что же, если для тебя это так важно, я обещаю. Я не трону твою грязнокровку, если уж она так тебе нужна!.. Но сын её должен умереть. Это ты понимаешь?

— Да, милорд.

— Встань. Тебе не идёт пресмыкаться — ты не Гойл и не Эйвери. Прикажи подать мне дорожную мантию. Пора… И не следуй за мной. Это — приказ…

…Я прихожу в себя от боли — щербатая ступень давит в спину. Лили лежит на моей груди совершенно холодная. Тонкая рука, схваченная узкой манжетой, уже начала коченеть, под запавшими открытыми глазами обозначились жёсткие синие тени…

— Мертва!..

Я не произношу вслух этого страшного слова. Оно само, помимо моей воли, набатом гремит в висках. Беззвучные слезы душат.

Ребёнок больше не плачет. Он беспокойно переступает босыми ножонками в своём лёгком манежике, застеленном красным клетчатым одеяльцем, таращит огромные круглые зелёные глазёнки. На лбу — запёкшаяся кровь.

Я встаю, пошатываясь. Осторожно шагаю к манежу, кладу Лили на пол, почти там же, где несколько минут назад — или часов? — взял её на руки. Опускаюсь рядом. Без сил, без мыслей, без надежд…

Дождь кончился. В окна льётся пронизывающий холод. Но мне все равно. Дрожь пройдёт через несколько минут. И мне уже не будет больно.

Как ей…

Рука нащупывает в кармане брюк складной перочинный нож. На счастье, я не забыл его в доме Лестрейнджей, как мне казалось. Срывая пуговицы манжеты, обнажаю левую руку.

Чёрная метка потускнела. Ощеренная змея, спутанным корабельным канатом свисающая изо рта мёртвой человеческой головы, выглядит задушенной. Значит, правда, что Тёмного Лорда больше нет?

Широким взмахом я вскрываю внутреннюю локтевую вену — вдоль. Боли почти нет. Тёмная кровь широкой струёй заливает татуировку, поит мёртвую змею, стекает на грудь Лили. Теперь то же самое с правой рукой. Полчаса, не больше — и мы снова будем вместе, любовь моя…

Но я не хочу ждать даже эти полчаса. Вдруг я просто лишусь чувств, а кровь успеет свернуться?

Приподняв негнущуюся, как у фарфоровой куклы, руку Лили, нахожу в кармане мантии маленький синий флакон. Выкручиваю пробку. Лёгкий зелёный дымок поднимается над узеньким горлом склянки. Вредоносный состав, Noxious Potion — жестокий яд... Мой маленький секрет, который я берег на случай ареста.

— Я иду к тебе, Лили!..

Я ложусь на пол и крепко обнимаю её окровавленной рукой. Прижимаюсь щекой к огненному золоту волос и отпускаю угасающее сознание, не успев услышать осторожных, тяжёлых шагов этажом ниже...

Потом тугая, перепончатая тишина взрывается густым баритоном, произносящим нараспев:

— Санандум! Эпискей!.. Реннервейт!

В губы мне тычется холодный металл. Горлышко фляги?.. Я чувствую, как чьи-то жёсткие сухие руки отрывают меня от Лили, приподнимают мою голову, силой вливают в рот обжигающе-терпкую жидкость. Противоядие?.. Я глотаю горький напиток вопреки желанию. В гулкой пустой голове колышется абсурдная мысль:

«Надо будет потом узнать состав».

У меня уже не должно быть никакого «потом»!!! Но в уши назойливо лезут звуки жизни.

То, чего я менее всего могу желать в эти минуты.

Снова плач ребёнка, свист ветра в перекошенной выбитой раме, грохот мотоциклетного мотора за окном…

— Отпустите… меня!

— Нет, — спокойно бубнит прямо над моим ухом директор школы Хогвартс Альбус Дамблдор. — Лежи! Ты ещё не исполнил того, что мне обещал — тогда, на холме! «Все что угодно…» Сейчас мне угодно, чтобы ты жил. Пей! А теперь — спи! Спи!..

И милосердное забытьё снова повергает меня в темноту.