Отряд Каприны (джен)

Про Кристальный Риф ходило много слухов, один другого чудеснее. Одни говорили, что над этой деревней круглый год светит горячее летнее солнце; другие — что все жители Рифа сказочно богаты, у каждого своя лодка, да не простая, а с новомодным кормовым винтом; третьи — что в Рифе не действуют никакие законы, пираты белым днем на улицах режут людей, и вонь стоит, как на скотобойне...

Кафу над этими слухами давно не смеялся: надоело. Но сейчас, когда они сидели у походного костра вместе с ребятами из Рифа, и Алексина пересказывала сплетни, с вызовом поглядывая на рифских проводников, мол, я догадываюсь, что несу чушь, но вы сами просили рассказать что-нибудь смешное, — слушать ее было даже забавно.

Кейзель слушал угрюмо и внимательно, не перебивая, только под конец спросил:

— Что за винтовые лодки?

— В Кьянтине появились несколько лет назад...

— Мы видели — занятные, конечно, лодочки. Неплохо ходят против течения, но шумные очень и брызги подымают, — кивнул Юрген, командир рифских. — И кальмарам не понравятся.

Нико дернула ухом:

— Да когда им вообще что-то нравится?

— Оно, конечно, так, но винт лучше без нужды не гонять, а на дно класть весла.

— Согласен, — Кафу только издали видел винтовые лодки, и то пришвартованными. Но в лодках вообще понимал достаточно, чтобы признать: Юрген дело говорит. Когда взять курс против течения, удержать лодку в узком протоке между скал, да и просто добраться до берега раньше, чем кончится вода, тут винт пригодится — а вот порыбачить не выйдет, рыба испугается, да и сеть лопастями порвать недолго. Причалить к укромной бухте без шума тоже непросто... и кальмары, да. В гротах возле деревни жила крупная община гидрогенитов, и с ними деревенские старались не ссориться — а шум, перепуганная рыба и взбаламученная винтами вода вполне могли разозлить старшин и вождя.

— Так и что из этих слухов правда? — вклинилась Алексина, пока разговор не перешел на лодки окончательно. — Впрочем, дайте угадаю: ни-че-го.

— Точно.

Солнце над Рифом светило, как над всеми прочими — раньше по полгода, теперь никак. Богачи в деревне, конечно, жили... только на три богатых семьи и несколько десятков тех, кто имел свой домик и хоть какое дело, приходились все остальные, едва сводившие концы с концами. Лорд Самуэль Мявсли, хозяин деревни, оплативший земли и титул золотом с захваченных кораблей, отстегивал немалые деньги в казну Кьянтина, да и себя не обижал — неудивительно, что налоги в Рифе не уступали столичным. А беззаконие и вонь со скотобойни... Кто вообще эту чушь придумал?

В Рифе и настоящей скотобойни не было, потому что скотины не держали — где ее пасти-то, у моря на камушках? Имелась пара курятников — один у таверны, второй при церкви — почти выработанная шахта, в которой больше прятали товар, чем руду искали, много чего по мелочи, а вот скотобойни не было. И вони не было, и трупов на улицах. Резать резали, как без этого, и кости порой ломали, оставляя жертву калекой на всю жизнь, но чтоб средь бела дня и кого попало, такого не случалось.

Юрген поправил:

— В первые недели Великой Тьмы, конечно, было. Но всех, кто сбрендил, Мявсли уже выкупал...

И правда, что еще с такими делать. Хотя кьянтинских с их законами и постановлениями в Рифе уже привыкли слать куда подальше, это не значило, что в деревне не было своих, неписаных, но свято чтимых. Например, закона о бешеной собаке: кто убивает людей в Кристальном Рифе без ведома и разрешения лорда, без причины, не позаботившись, чтоб не было случайных жертв, ничем не лучше бешеной собаки, и, как та собака, заслуживает лишь купания с камнем на шее. Немало дурного можно было сказать о лорде Мявсли, как за прошлые его подвиги под черным флагом, так и за непомерные налоги на теперешнем посту, но людей своих он защищал как мог — когда золотом в чужой карман, когда камнем на чью-то шею — и получалось у него, стоило признать, неплохо.

Нико понимающе кивнула. Кейзель нахмурился — то ли не понял насчет купания, то ли как раз понял — но счел за лучшее промолчать.

— И что, помогло? — не сдержалась Алексина.

— Не навредят теперь никому, это точно, — нехорошо усмехнулся проводник. — И рыба сплылась на трупы, что твое воронье — улов хороший был.

У Алексины чуть дернулись губы; она, должно быть, уже пожалела, что спросила, но взяла себя в руки и улыбнулась:

— Хоть что-то хорошее...

— Пожалуй, — кивнул Юрген, смерив ее долгим одобрительным взглядом. И повернулся к Кафу, меняя тему: — А ты теперь, значит, Кьянтину служишь? Или так, подзаработать решил?

Кафу вздохнул: началось... А ведь до деревни еще несколько миль ходу!

Он, конечно, все понимал. В Рифе не любили людей из Кьянтина, но еще больше не любили тех рифчан, кто поступал в Кьянтин на службу... Кроме проводников — этих уважали везде, не глядя, кто выписал патент.

Собственно, за этим Кафу его и стребовал.

— Вот это видел? — он вытащил из сумки маленькую тубу с плотно свернутым свитком и передал Юргену.

Тот зыркнул чуть удивленно, но тубу раскрутил. Вытащил бумагу и начал читать, бормоча себе под нос то совсем неразборчиво, то почти внятно:

— Предъявитель сего патента, Кафу из Кристального Рифа... года Эры Разобщенности... Не имеет за душой порочащих его деяний — это ты-то не имеешь?

— Можно подумать, у тебя до патента был сан преподобного, — фыркнул Кафу. Да, он подворовывал по мелочи — когда денег не хватало на еду или просто какая-то вещь была ему определенно нужнее, чем своему хозяину, — и порой за это бывал бит, но кто в Рифе ни разу ничего не стянул у соседа? И кто мог его судить? Уж точно не Юрген, в свое время с трудом расплатившийся за фальшивые расписки — и хорошо, что серебром, а не кровью.

— Ладно-ладно, не пыхти... неотбытых наказаний, неоплаченных долгов и иных неисполненных обязательств, так их растак... обладает необходимыми навыками и знаниями в полной мере... по доброй воле и в здравом уме... обязанности, жалованье и привилегии проводника до своей смерти, добровольной отставки, калечащего ранения или решения суда... преступление, совершенное против человека, группы людей или государства, если... после получения настоящего патента и вина его будет доказана. Подписано леди Каприной, временным комендантом Цитадели Кьянтина, и вручено при свидетелях... Красиво, — Юрген аккуратно свернул бумагу и вернул хозяину. — Задницу прикрыл, значит?

— Выходит, что прикрыл. А что, имеешь что-то против?

— Да ничего не имею, потому и спросил. Обидно было б, конечно, если б ты продался.

— В Кьянтине таких сокровищ нет, за которые я продамся, — Кафу скрутил патент плотнее, чтобы влез в тубу, закрыл и убрал в сумку.

— Мявсли не забудь об этом сказать, когда отмечаться пойдешь.

— Не забуду.

Больше говорить было не о чем. Даже Алексина не пыталась возобновить непринужденную беседу — лишь внимательно смотрела на рифских проводников и на него. И Кафу было страшно интересно, о чем она думает, но спрашивать в присутствии Юргена и его людей не хотелось.

Он спросит потом. У них еще будет время.

* * *

Насколько знал Кейзель, Кристальный Риф был не самой крупной деревней на Южном побережье, но самой богатой — и определенно самой известной. Центр торговли, гнездо контрабандистов, а по слухам — еще и пиратов; место, где уважали силу больше чинов, титулов и богатства. Когда-то давно ему казалось, что рифчанам должен быть близок образ мыслей гидрогенитов — по крайней мере, таких, какими их описывали в справочниках — примитивных варваров, готовых признать хозяином любого, кто взял дубину. Недаром же жители деревни так хорошо ладили с общиной, живущей по соседству... хотя, возможно, рифчане просто были достаточно хитры и умели производить на всех вокруг — и на гидрогенитов, и на людей — нужное впечатление.

После знакомства с Кафу и Нико Кейзель склонялся ко второму. Впрочем, он и сам уже понимал, что не все в жизни так просто, как рассказывает на уроке уставший офицер, для которого этот урок — всего лишь очередная вахта, которую нужно просто отработать. Желательно хорошо, но там уж как получится... Иногда объяснения разных офицеров не сходились между собой, иногда противоречили старым учебникам, но Кейзель быстро уяснил, что вопросы задавать не стоит: за излишнюю дотошность могли влепить взыскание, а получить немного печенья за сто дней без нареканий казалось важнее, чем докопаться до истины. В конце концов он просто привык отмечать несостыковки про себя и молчать.

И сейчас, впервые оказавшись в Кристальном Рифе, Кейзель тоже приказал себе молчать и ничему не удивляться. Даже тону, которым проводники разговаривали с лордом Мявсли — вздумай Кейзель хоть вполовину так же расхлябанно стоять перед своим бригадиром и так дерзко ему отвечать, карцером бы не отделался. А Юрген и Кафу держались, будто так и надо! И лорд Мявсли даже бровью не повел, только чиркнул что-то в книге и выложил на стол пять каменных жетонов. Четыре — на группу Юргена и...

— И все? — но жетон Кафу все-таки взял.

— А что тебе еще? Или среди твоих людей есть хоть один проводник, готовый предъявить патент, помимо тебя?

— Возможно, если только у вас в поместье не кончилась бумага. Мои друзья прошли каньон полным переходом вместе со мной, выпишите им патенты — и разойдемся.

— С какой стати? Тебя я знаю, твою зверушку, положим, тоже могу припомнить, а вот этих двоих, — Мявсли кивнул на Кейзеля и Алексину, не глядя на них, — впервые вижу. Может, они присоединились к вам на последнем отрезке пути — откуда мне знать?

— Тогда, может, вы дадите мне в долг?

Кейзель обещал себе не удивляться, но тут он чуть воздухом не подавился. Да что там, даже Нико и Кафу переглянулись от такой наглости.

Лорд Мявсли в упор посмотрел на Алексину:

— На каком, позволь узнать, основании я должен давать тебе деньги?

— Вы ни в коем случае не должны, — улыбнулась она, — но вы можете как лорд и благородный человек оказать услугу леди, попавшей в затруднительное положение. Если из нас четверых проводником считается только Кафу, выходит, он сопровождал меня, вдовствующую маркизу Рейбах, и мою свиту в лице этих двоих. И должен получить за это оплату, скажем... Полсотни флоринов за каждого. А поскольку такой суммы при себе у меня нет, я прошу вас занять мне эти деньги, разумеется, под расписку и проценты...

От хохота лорда стекла в переплетах задрожали. Кейзель уже почти смирился с тем, что из этой комнаты они не выйдут, когда Мявсли, отдышавшись и утирая слезы, снова заговорил:

— Девочка, я, конечно, слышал, что Рейбах женился на какой-то малолетке. Но сам я эту девицу в глаза не видел, а если бы и видел — не признал бы в пепле.

— Вам нужны регалии и герб маркиза?

— На кой мне то, что легко украсть и подделать? И даже если допустить, что ты не лжешь — а я могу это допустить — тебе потребуется два полных перехода, чтобы вернуть мои деньги. Как знать, вдруг они сгинут в каньоне? А я, знаешь ли, не в том возрасте, чтобы безоглядно бросать к прекрасным ножкам даже звезды с неба, не говоря о трех сотнях флоринов.

— Я просила полторы, — возразила Алексина.

— Так сама же сказала — под проценты, — хмыкнул лорд. — Возвращайся с патентом, девочка — духу одолеть каньон у тебя хватит — и я с удовольствием впишу тебя в книгу и выдам жетон. Возможно, даже немного пожалею, что женат...

— Не стоит.

— Тогда просто возвращайся и будь дорогой гостьей. Мы в Рифе любим смельчаков.

Алексина с достоинством поклонилась и вышла, прямо держа спину. И только за пределами поместья прерывисто выдохнула, закрыв лицо руками. Кафу обнял ее за плечи:

— Ты как?

— Ужасно, — простонала она, не отнимая рук от лица. — Когда он ржать начал... Я думала, все, нам конец.

Нико погладила ее по спине:

— Ты все сделала правильно. Риф действительно любит смелых; если можешь что-то использовать — деньги, титул, да хоть бога — попытайся. Желаемое, может, и не получишь, но уважать тебя точно будут.

— Я так и подумала, ну, когда смотрела, как вы разговариваете с теми парнями. А уже потом...

Она всхлипнула и замолчала. Кафу отнял ее руку от лица, вложил ей в ладонь свой жетон:

— Ты была великолепна.

— Подожди, его же тебе дали!

— И что? Кому хочу, тому и передаю свой жетон и право. Ты их заслужила, — вот тут Кейзель был с ним полностью согласен: Алексина просто потрясающе держалась в каньоне, да и сейчас тоже. — И хватит уже торчать тут, как на свадьбу собрамшись — мне не терпится увидеть, как ты употребишь эту штуку по назначению.

* * *

Жетон проводника, прямоугольная пластина с выбитой единицей, давал право одной ночи — придя в любую таверну, проводник, предъявивший патент и жетон, мог не платить за ужин и одну ночь в комнате. Правда, Алексина никогда не слышала, чтобы жетон кому-то передавали... с другой стороны, она и сам жетон впервые в руках держала. Возможно, такое действительно позволялось. Или Кафу был в Рифе своим и уже поэтому имел какие-то привилегии. Или просто в Рифе не слишком строго соблюдали правила... как бы то ни было, трактирщик принял жетон, только предупредил, чтобы не вздумали водить его за нос.

К удивлению Алексины, никто даже не попытался: на три плошки ухи и три кружки чаю деньги нашлись.

— Что с ночлегом будете делать?

Нико пожала плечами:

— Есть у меня один приятель, который точно денег не возьмет... хотя бы потому что он гидрогенит, — пояснила она, хотя никто не спрашивал. — Живет среди людей дольше меня, а смысл денег до сих пор понимает через раз.

Что ж, если вспомнить слухи, ходившие об этой деревне, девять из десяти человек легче поверили бы в живущего среди людей гидрогенита, чем в бескорыстие жителя Рифа. Но у Алексины начинало складываться собственное мнение, и удивляться вслух она не стала.

— А где вы вообще достали деньги? Нам же еще не выплатили жалованье...

— Кое-кто обчистил опустевший дом, — процедила Нико, с явным неодобрением покосившись на брата.

Тот рассмеялся:

— В следующий раз сама на дело пойдешь, раз такая умная... Знаете, что она мне сказала после штурма кьянтинской тюрьмы? Я из караулки бутылку спер, так она меня отчитала, мол, почему спер только одну!

— Ну, штурм — громко сказано, вы же просто через склад прошли, Карлос рассказывал, — заметил Кейзель, отпивая чай. — Кстати, давно хотел спросить — как вы его-то на эту вылазку уломали?

Нико и Кафу переглянулись:

— Вообще это была его идея. Он предположил, что обезумевшие стражники могут довольно долго находиться внутри — у них есть провиант и оружие, будут рубить друг друга и подъедать запасы — но рано или поздно они выйдут на улицы...

— Цитирую дословно: "Если среди солдат еще остались ребята в здравом уме, мы их вытащим, если нет — подарим быструю смерть. Но оставлять это осиное гнездо посреди города, рискуя жизнями простых людей, я не намерен". Остальное вы знаете.

Да, Алексина знала — пусть и только понаслышке, ведь ее спасли на неделю позже — что вытащили они оттуда два десятка сохранивших разум людей, но из тех двенадцати, кто решился на вылазку, в убежище вернулись только шестеро. Знала, что самые свежие шрамы Нико и ожог, из-за которого Кафу три недели потом не мог сжать руку в кулак — они оттуда. И знала, насколько были правы те, кто пошел вычищать тюрьму.

Ее муж, маркиз Рейбах, погиб от меча обезумевшего стражника. Заклинание, превратившее убийцу в кусок льда, подействовало парой мгновений позже...

Как она тогда злилась — на безумца, на себя, но в первую очередь на мужа! Почему, почему он так невовремя схватил ее за руку, заставив замешкаться?! Он испугался за нее, да, но что ему стоило испугаться за себя чуть сильнее? Как она проклинала его старомодное воспитание, не только раскрывшее лучшие черты его характера, но и давшее такую благодатную почву для предрассудков!

Потому что...

Алексина яростно заморгала и отвела глаза, чтобы товарищи по отряду не увидели, что она вот-вот заплачет.

Потому что у него был сын от первой жены, младше Алексины на каких-то пять лет. И кто, кто надоумил маркиза отослать сына учиться в предместья, чтобы между молодой женщиной и взрослеющим юношей, не приведи Тетсу, не пробежало никакой искры?! Ведь если бы он этого не сделал, парень был бы дома, у нее на глазах, с преданными слугами, готовыми его защищать. Алексина не забыла бы о нем в попытках сперва обеспечить водой слуг в поместье, затем — выжить и вытащить хоть кого-то. Не вспомнила бы только потом, когда увидела его, чудом уцелевшего, на пороге их с мужем бывшего дома... Как он смог выжить и добраться до дома, что испытал, она не знала. Она и пришла-то узнать о родителях, а получила неопределенное "свет в окнах не горел" и холодный взгляд пасынка. "Как я выжил, вас волновать не должно. Вы опоздали, леди, и более здесь не нужны". Он был несправедлив к ней, чудовищно несправедлив! Она не пришла на помощь не по злому умыслу, просто так вышло! Но злиться на него она не могла... и злилась поэтому на себя.

За то, что опоздала, забыла, не помогла. За то, что умела слишком мало. За то, что вообще тратила время на переживания, которыми даже с товарищами по отряду поделиться стыдно! И пусть даже знала, что никто не осудит — она сама себе не простит...

— Леди, — кто-то осторожно тронул ее за плечо; она обернулась и увидела нескольких мальчишек лет десяти-тринадцати. — А правда, что вы у Мявсли в долг попросили?

— Что? — она обернулась на Нико и Кафу, те только руками развели — мол, Кристальный Риф, чего ты хочешь. — Ну... да, правда.

— Во даете! — с уважением протянул предводитель. — Из наших не каждый бы осмелился.

И такой искренней радостью и восхищением светились их глаза, что Алексине вдруг стало грустно. Насколько же безрадостней стала жизнь этих ребят теперь, без солнца, что даже деревенская сплетня для них — целое событие?

А она... она могла и дальше сидеть тут, жалея себя, или исправить хоть что-то. Она ведь могла подарить им не просто сплетню, но самое настоящее представление. Благодаря магии ее руки могли сплести в воздухе огненный шар — маленькое, но почти настоящее солнце. Если подумать, она вполне могла парой слов забрать у пламени убийственный жар, чтобы не обжечь никого даже случайно. И пусть в каньоне ее плечи невольно опускались под тяжестью баклаги — чтобы, как следует размахнувшись, зашвырнуть шар огня далеко-далеко в море, сила мышц вообще не требовалась...

— А еще я маг, — улыбнулась Алексина детям. — Хотите солнце над морем запущу?

* * *

Со стороны это походило на ритуальный танец: Алексина высоко поднимала руки с посохом над головой, вся вытягивалась в струнку, будто бы даже становилась выше ростом — на цыпочки, что ли, вставала? — пока вокруг ее посоха разгорался огненный шар, и...

— Иииии-эх!

Она действительно бросала шар — обеими руками, с размаху, как мяч. Только мяч устремился бы свечкой вверх, а шар летел над морем прямо вперед.

Дети в восторге смеялись и хлопали в ладоши, на шум выходили взрослые — посмотреть, что случилось — и уже не спешили покидать пристань. Нико уже видела это в каньоне, но одно дело смотреть в свете шара по сторонам, выискивая алтарь, и совершенно другое — ничего не опасаясь, наблюдать, как шар летит с диким ревом почти до самого горизонта. Тогда это было необходимо, сейчас — просто красиво.

— Еще, еще, леди маг! Киньте еще!

— А давайте!

— Вот сейчас выложишься и упадешь на трое суток, — попытался урезонить ее Кейзель, но выходило плохо. Может, потому что он сам только что в восторге наблюдал за полетом шара и в эти мгновения отличался от местных пацанов только ростом... да еще тем, что молчал.

Алексина резко обернулась к нему, прищурилась:

— Знаешь такую поговорку: после каньона давят слова? — и продолжила, когда он кивнул: — А меня вот давят несделанные глупости. Я, может, всю жизнь мечтала побросаться шаром просто так, не тренировки ради и не в бою, и пока у меня есть силы, я буду бросаться шаром! Потом я как следует высплюсь, и ты отчитаешь меня за то, что я задержала нас в Рифе. Но сейчас... просто не делай вид, что тебе не нравится.

Кейзель не ответил. Алексина повернулась к морю, вновь вскидывая руки над головой; выбившиеся из косы пряди, казалось, со свистом рассекли воздух.

— Леди, ветер поднимается! Шар не сдует?

— Не-а, — она движением головы отбросила с лица волосы, иссиня-серые, как свинец. — А теперь все молчат и смотрят!

И снова возле ее рук затеплилось пламя, что не боялось ни воды, ни соленого ветра... Нико прикрыла глаза.

Старики в племени Бареки говорили, что каньон меняет человека — сносит всю шелуху, оставляет только самое главное, но в себе она никаких изменений не замечала. Может, потому что у нее ни разу не было времени как следует в себе покопаться — в Кьянтине некогда было, а в тот, первый раз...

Она не собиралась тогда спускаться в каньон. Просто понимала, что с одним ножом и маленькой флягой, которую умудрились передать ей родители в обход воли вождя, в горах не выжить. Она шла, надеясь найти для начала воду и безопасное укрытие — а набрела на непроходимый обвал, пришлось идти в обход, круто забирая влево и вниз, пока не...

Ей повезло, что в воздухе не было яда. Только пепел, острый, как каменная крошка, резал кожу, глаза, горло, забирался в легкие и кромсал их изнутри. Она уже тогда понимала: не выберется, унесет каньон с собой — но, ничего не видя, в кашле захватывая ртом все больше смертельного пепла, брела вперед. Выбралась и даже сумела добраться до Кристального Рифа... не помнила, как — только что в дороге прошли два дня.

Она была голодна, но не могла толком ни есть, ни говорить — язык, десны, щеки изнутри превратились в кровавое месиво. Ей нужны были деньги, но резь в глазах мешала осмотреться и решить, где в Рифе можно заработать на хлеб, а боль во всем теле — как следует выполнять даже те несложные поручения, которые ей все-таки давали. Она помнила, что была красива до каньона, и предлагала себя, внутренне соглашаясь на любую цену, но от пепельной мужчины шарахались. Через четыре дня сил осталось только на один удар кинжалом — и тут ее руку перехватили...

Алексина рассказывала, какие сказки читают человеческие матери своим детям. О прекрасных принцах, которые влюбляются в простых девушек с первого взгляда, увозят своих возлюбленных во дворцы, осыпают их золотом и исполняют любое желание в обмен на любовь... "И зачем это принцам?" — "Да Хейгу знает... может, делать нечего. А может, к ним женщин не пускают, а до борделя далеко, вот они и влюбляются в первую, кого увидят за воротами".

Вместо дворца у Нико был тюфяк в закутке под крышей, вместо роскошных нарядов и прочей дребедени — зелья, чтобы промывать глаза и легче выкашливать пепел, да и на принца Кафу не тянул — принцам не прилетает по морде за попытку спереть булку с прилавка. И когда в их дворцах пахнет едой, принцам нет нужды раскусывать в кровь руки и дышать пореже, потому что им никогда не приходится выбирать, потратить деньги на еду или на лекарства, — но тем прекраснее. Потому что Кафу не требовал взамен ни денег, ни услуги, ни даже простого "Хейгу с тобой, давай по-быстрому". Вообще ничего не требовал. "Тогда зачем?" — "Потому что ты живая. И теперь будешь жить".

Кафу к тому времени уже несколько раз переходил каньон, и у него осталась жизнь — единственное божество, которому он молился искренне, ради которого первым вызвался идти штурмовать тюрьму... ладно, Кейзель прав, громко сказано — они действительно просто прошли через склад во внутренний двор.

У Кейзеля остались его правда и долг, о которых он не забывал даже сейчас — следить за боеспособностью и безопасностью отряда, пытаться защищать подчиненных, если нужно, даже от них самих. Как он сейчас пытался защитить Алексину от полного истощения, хотя наверняка понимал, что она его не послушает.

У Алексины осталось ее право распоряжаться всем, что у нее было — титулом, телом, магией — по собственному усмотрению и отстаивать себя. Даже в глупостях, хотя, на взгляд Нико, бросить солнце над морем, чтобы порадовать детей — никакая не глупость, а хорошее дело.

А что осталось у нее самой?..

Огненный шар полетел вперед под смех и аплодисменты, Алексина же покачнулась и осела Кейзелю на руки. В неверном свете фонарей ее лицо, без того мертвенно-бледное, казалось совсем прозрачным.

— Просто выложилась, — пояснил Кейзель трактирщику. — Куда ее отнести?

Комната наверху оказалась очень уютной, даже с окном, и совсем крохотной — разместиться вчетвером возможно, если постараться, но...

— Кто-то обещал не дурить, — напомнил трактирщик. — Я вашу девицу будить не стану, пока не проснется, но и вы имейте совесть.

И пришлось им вернуться в общий зал.

— Ну что, идем побираться по знакомым? — без выражения спросила Нико.

Кафу покачал головой:

— Без меня.

— Думаете, Алексине что-то угрожает?

— После сегодняшнего-то? Да половина деревни растерзает дурака, который хоть пальцем ее тронет, а другая половина спляшет на его могиле. Просто проснуться в незнакомом месте, одной... Не знаю. По крайней мере, я встречу ее, когда она проснется.

— Тогда я с тобой, только провожу Нико куда она скажет...

— Не надо, — она сделала парням знак, чтобы наклонились, и шепнула: — У нее в комнате окно, видели?

— Мы, кажется, обещали не дурить?

— Ты обещал. Я ничего такого не говорила. И потом — пусть сперва поймают...

Кафу кивнул с видом лиса, задравшего жирную несушку. Он вообще был похож на лиса — такие же янтарные глаза, тот же довольный прищур порой — и Нико без труда могла представить его антропоморфом.

— Ну тогда спокойной ночи.

Оконные рамы в таверне слова доброго не стоили, сложнее было удержаться на подоконнике, чем выдавить эти гнилые деревяшки; впрочем, Нико сочла это скорее достоинством, чем недостатком. Забралась внутрь, поставила раму на место — не слишком крепко, потом тем же путем удирать — и устроилась под боком у Алексины.

В Кристальном Рифе любили наглых, но хитрых любили немного больше.