Подмёныш (джен)

Недели проносятся всё быстрее и быстрее. Джинни по-прежнему скучает по квиддичу больше, чем готова признать даже самой себе. Она чувствует себя немного потерянной без этой привычной части жизни. Но ей нравятся занятия, и есть Смита, с которой можно поговорить. Даже Тобиас иногда оказывается забавным, если, конечно, не ведёт себя как полный кретин.

К концу октября, когда в замок прибывают студенты Дурмстранга и Шармбатона, Джинни уже до тошноты устала от Турнира трех волшебников. Люди только и делают, что болтают о нём неделями. Кажется, если она ещё хоть раз услышит фразу «честь и слава», то сойдёт с ума.

Хотя, стоит признать, смотреть, как её братья отлетают от возрастной линии, очерченной возле Кубка Огня и обзаводятся одинаковыми пушистыми бородами, почти стоило всей этой суеты и нервотрепки. Почти.

Но потом всё меняется к худшему.

В хэллоуинский вечер Джинни сидит в Большом зале, задумчиво уставившись на золотые тарелки. Она думает, что, возможно, должна была это предвидеть. Гарри Поттер всегда ввязывается во всё, что только можно. Правила? К чёрту их.

Примерно на полсекунды она верит в это. Верит, что Гарри Поттер мог быть достаточно глуп, нагл и самоуверен, чтобы наплевать на все запреты ради славы, но затем поворачивается к нему, чтобы посмотреть, как и все остальные. Она видит, как он вздрагивает, будто мечтает провалиться сквозь пол или раствориться в воздухе.

Это не чувство вины, понимает Джинни. Она видела, как та выглядит больше раз, чем положено, пока росла. Нет, это нечто другое, больше похожее на… ужас.

Она внезапно вспоминает израненного мальчика, который смотрел на неё, сидя на холодных камнях, покрытых остатками чернил. Вспоминает ощущение теплого плеча рядом, когда метлы проносились по воздуху.

Гарри бросает панический взгляд на Рона, словно надеется на поддержку, но тот смотрит в пол. Его уши покраснели настолько, что их видно даже издалека, даже оттуда, где сидит Джинни. Гермионе приходится легонько подтолкнуть Гарри, чтобы заставить двигаться.

Он выглядит таким маленьким, когда шагает по проходу между рядами взрослых студентов Дурмстранга и Шармбатона. Джинни прикусывает губу, наблюдая, как он движется к Дамблдору. Она пытается не замечать, что директор выглядит более обеспокоенным, чем имеет право волшебник его силы и положения.

Когда Гарри исчезает за дверью вслед за другими чемпионами, Большой зал наполняется гулом. Имя Гарри проносится над шумом голосов с разной степенью резкости и ядовитости.

Обманщик, называют его. Охотник за славой. Самовлюбленный нарцисс.

Даже Рита Скитер говорит о нем в таком ключе в своих статьях.

Они не знают настоящего Гарри, думает Джинни. Она вспоминает мальчика, запутавшегося в собственных ногах от восторга, вызванного такой простой вещью, как квиддич. Вспоминает, как его глаза до сих пор становятся огромными от изумления при виде всего того, что она давно привыкла воспринимать как должное. Он может быть много кем, но Джинни не верит, что Гарри сделал бы нечто подобное намеренно.

В течение следующих недель она издалека наблюдает, как Гарри становится изгоем. Видит, как он делает вид, что презрение окружающих его не трогает. Но она знает наверняка, что никакие перешептывания за спиной не ранят его сильнее, чем холодное предательство её глупого брата.

Джинни вспоминает лицо Рона, когда он впервые показывал Гермионе «Нору». Его ужас и разочарование при виде старой заплесневелой парадной мантии, особенно когда рядом стоял Гарри с новым комплектом. Она всегда молча задавалась вопросом, каково это — иметь в качестве лучшего друга кого-то вроде Гарри Поттера.

О, она прекрасно понимает брата. Достаточно хорошо, чтобы знать, что никакие слова ничего не изменят и не заставят его понять, что, бросив лучшего друга из-за своей растущей зависти, он станет не героем, а просто придурком.

Поэтому Джинни не разговаривает с Роном, лишь изредка прогуливается с Гермионой по школьной территории, позволяя ей выплеснуть свою злость на глупость мальчишек. Она выглядит измученной, потому что всё время носится между Гарри и Роном, напоминая растерянную сову, которой хочется разорваться надвое. Настолько, что у Джинни возникает желание либо вдолбить обоим хоть немного здравого смысла, либо проклясть их. Она ещё не решила, что из этого проще сделать.

— Я беспокоюсь о нем, — признаётся Гермиона однажды между уроками.

— О Роне? — уточняет Джинни, вспоминая бледное и осунувшееся лицо брата, его неуверенную походку, словно он начинает подозревать, что сбился с пути, но отказывается признать это.

Гермиона качает головой:

— О Гарри. Я думаю, он в ужасе, но не хочет признаваться. Так же, как и в том, что скучает по Рону, как по ампутированной руке. — Она криво улыбается. — Они довольно жалки друг без друга.

Джинни пытается улыбнуться в ответ, думая, что Гермиона и сама не стала счастливее.

Через два дня появляются эти дурацкие значки Драко, и терпение Джинни лопается. Она говорит Смите, что догонит её, и сворачивает в другой коридор. Ей не требуется много времени, чтоы найти Гарри, особенно с учетом того, что в эти дни вокруг него образовалось совершенно пустое пространство.

Джинни подходит ближе и хватает его за рукав. Она старается не замечать, как его взгляд скользит по её мантии, словно ожидает увидеть там значок с надписью «Поттер — смердяк». Она не может винить его за это, на самом деле. Ведь прошло не так много времени с тех пор, как она сама вышагивала по коридорам рядом с Драко, выдавливая из себя смех.

— Джинни? — настороженно смотрит на неё Гарри. (Приучил себя ожидать худшего со всех сторон, думает она.)

Джинни делает глубокий вдох, сжимая челюсти.

— Рон — придурок.

Гарри удивлённо вскидывает брови, словно это последнее, что он ожидал от нее услышать.

— Но в конце концов он всё поймёт, — обещает она. — Он всегда так делает.

Ей нужно, чтобы Гарри это понял. Что её брат, несмотря на всю свою глупость, тоже не лишен чести.

Гарри пытается улыбнуться, но выходит лишь слабая гримаса, и Джинни его не винит.

— Ты так думаешь? — спрашивает он, и в его голосе под слоями принуждённого юмора звучит крошечная надежда.

Необъяснимым образом желание дать ему пощечину сменяется странным порывом обнять. Он выглядит настолько несчастным, что это сбивает с толку. Вместо этого она сжимает его руку и бодро улыбается.

— Удачи с первым заданием. Я знаю, ты справишься блестяще.

Гарри не выглядит таким же оптимистично настроенным, но все же кивает, пытаясь изобразить благодарность.

— Спасибо, Джинни.

Она смотрит ему вслед, понимая, что её слова ничего не исправили, но надеется, что хоть немного облегчили его бремя. Может быть, Гермиона теперь будет чуть меньше переживать.

— Кажется, малышка Уизли влюбилась, — раздаётся позади насмешливый голос.

Джинни оборачивается и сталкивается взглядом с Драко. Её лицо мгновенно краснеет — наполовину от гнева, наполовину от воспоминаний о той маленькой девочке, которая теряла дар речи и превращалась в неуклюжую глупышку от одного взгляда на Гарри Поттера.

Драко, похоже, воспринимает это как подтверждение того, что ему нужно. В конце концов, давно не секрет, что все Уизли поддерживают Гарри. Его глаза медленно опускаются к её мантии, и она видит, как в них появляется что-то жёсткое и пугающее.

— Ты забыла свой значок.

— Нет, не забыла, — резко отвечает Джинни, делая шаг в сторону, чтобы протиснуться мимо него, но Крэбб и Гойл тут же выходят вперёд, загораживая путь.

Драко сжимает в руках волшебную палочку.

— Может, ты хочешь чего-то более... постоянного? — Он хватает её за правую руку и поворачивает так, чтобы обнажить запястье. — Может, более подходящую пару?

На первом курсе Драко, как негласный лидер младшекурсников, её почти не замечал, предпочитая игнорировать. Ей казалось, что это своего рода демонстрация того, что она не достойна даже его внимания. Но на втором курсе всё изменилось. Скандал вокруг Тайной комнаты и положение в команде по квиддичу превратили её из незаметной девчонки в объект любопытства. Но когда она тонко дала понять, что не собирается идти у него на поводу, началась тихая война.

В этом году Драко, похоже, не устраивает роль молчуна. У Джинни больше нет квиддича, чтобы удерживать его на расстоянии, и он прекрасно этим пользуется.

Весь семестр он громко рассуждает о бедности семьи Джинни и об её отце-магглолюбце, добавляя колкие комментарии в стиле сценического шёпота, который эхом разносится по общей гостиной.

— Вы слышали, что она изучает маггловедение? Жалкое зрелище.

И что она сделала с его словесными нападками? Ничего.

Рон, Фред, Джордж... даже Гарри — все они уже достали бы палочки и бросились через всю комнату, чтобы заткнуть Драко любым способом. А она — нет.

Она не такая, как братья. Возможно, это делает её трусихой.

По крайней мере, не совсем гриффиндоркой.

Рука Драко крепко сжимает ее запястье.

— Что скажешь, Уизли?

Она вырывается из его хватки, чувствуя, как ногти больно впиваются в кожу. Опустив голову, ныряет в толпу учеников, и только громкий смех раздаётся за спиной.

* * *

— Джиневра, — доносится голос Тобиаса. — Это что, любовное письмо?

Джинни поднимает глаза от письма папы, где тот с восторгом рассказывает о новой вилке, найденной им в месте, которое магглы называют «Блохастый рынок». Хотя какое отношение имеет электричество к насекомым, она до сих пор не знает. Надо будет спросить у профессора Бербидж. Тобиас лежит на полу в общей гостиной, окружённый конспектами, и, приподняв брови, смотрит на неё с насмешливым видом.

Она закатывает глаза.

— О, да. Это от Хиткота Барбари. Он хочет взять меня с собой в турне.

Тобиас фыркает.

— Думал, у тебя музыкальный вкус получше.

Он оглядывается через плечо и слегка толкает Смиту, сидящую на диване за ним.

— Как ты можешь с ней дружить?

Смита закусывает нижнюю губу, словно борется с улыбкой, и углубляется в чтение учебника по рунам. Джинни и Тобиас обмениваются ухмылками. Похоже, одна из его главных целей в жизни — рассмешить Смиту. Джинни мысленно желает ему удачи в этом непростом деле.

Она возвращается к письму, но ненадолго. Через всю комнату с глухим стуком прилетает значок, ударяется ей в грудь и падает на колени. На нём яркими буквами написано: «Поттер — смердяк».

Джинни чувствует, как исчезает улыбка. Драко стал вести себя тише в общей гостиной с тех пор, как один из семикурсников устал от его шушуканья и велел заткнуться. Но это не означает, что он прекратил над ней издеваться. Он просто стал находить новые способы.

Джинни смахивает значок с коленей и возвращается к письму, делая вид, что ничего не произошло.

Смита вздыхает:

— Я бы хотела, чтобы он просто… перестал.

Тобиас поднимает значок с пола и крутит в пальцах.

— Как же, — произносит он, убирая его в карман. — У парня ведь должно быть хобби.

Джинни молча желает, чтобы он нашёл себе другое.

— В любом случае… — говорит Тобиас, собирая бумаги и поднимаясь на ноги. — Спасибо, что позволила мне взглянуть на твои конспекты, Смита.

Он протягивает ей толстую стопку пергаментов, испещренных аккуратным почерком. К бесконечному восхищению Джинни, лицо Смиты вспыхивает легким румянцем.

— Конечно. В любое время.

Тобиас улыбается ей, почесывая шею:

— Спасибо, но я не планирую в ближайшее время снова болеть оспой.

Румянец на лице Смиты становится ещё ярче, а рот приоткрывается:

— О! Я не это имела в виду…

Ухмылка Тобиас становится шире:

— Конечно, не это.

Джинни фыркает, чем привлекает к себе внимание обоих.

— Что? — спрашивает Тобиас.

— Ничего. Совсем ничего.

Тобиас щурится, и его взгляд явно обещает скорую расплату. Джинни лишь мило улыбается в ответ. Тобиас качает головой, признавая поражение.

— Ладно, увидимся позже, — бросает он и, несомненно, оставляет их ради своих более крутых друзей.

Пока он идет через гостиную, взгляд Джинни ненароком цепляется за Драко, потому что тот смотрит прямо на неё. Она резко опускает глаза, расправляя письмо в руках, хотя слова на пергаменте расплываются.

* * *

На первом испытании Джинни приходится пересмотреть своё безразличие к Турниру трех волшебников. Возможно, это и невероятное навязывание, и по значимости далеко не квиддич, но определённо не шутка. По крайней мере, если судить по четырём огромным драконам, которые, зловеще рыча, терпеливо ждут, когда чемпионы войдут в их огненный ад.

— Они же не серьёзно, — шепчет Джинни, стараясь не думать о том, каким маленьким кажется Гарри с вершины трибуны.

— Блестяще, — вздыхает Тобиас и выглядит буквально одурманенным перспективой кровавой бойни.

Смита ничего не говорит, только прижимает руки ко рту, широко раскрыв глаза.

Несмотря на опасения Джинни, Седрик, Крам и Флёр справляются со своей задачей достойно. Лишь в двух-трех случаях она была уверена, что кто-то из них потеряет руку. И всё же Джинни слегка разочарована, что у гламурной чемпионки из Шармбатона не сгорела хотя бы часть её блестящих идеальных волос из-за шальной вспышки драконьего дыхания.

Когда доходит очередь до Гарри, Джинни машинально копирует позу Смиты, впиваясь пальцами в край сиденья.

К счастью, Гарри не разрывает на части и он не превращается в горку пепла в форме самого себя. Вместо этого он встречает своего дракона (самого огромного и злого, Джинни в этом уверена) с таким ослепительным мужеством, что она не может не восхищаться. Почти так же, как она всегда восхищалась тем, как метла становится продолжением его тела.

(Ей интересно, скучает ли он по квиддичу. Или слишком занят тем, чтобы выжить в смертельно опасных испытаниях и не сойти с ума от взглядов, преследующих его в каждом коридоре, чтобы думать еще и об этом?)

Позже по дороге к замку она замечает Гарри и Рона. Они обнимают друг друга за плечи, смеются и дружески хлопают по спине. Всё выглядит так, словно никакой ссоры между ними и не было.

Гермиона идет в нескольких шагах позади. Джинни приподнимает бровь, и та раздражённо закатывает глаза в сторону Гарри и Рона, но порицание смягчается яркой тёплой улыбкой, которая будто говорит: «Мальчишки».

Джинни только сочувственно пожимает плечами и поворачивается к Тобиасу и Смите, которые бурно обсуждают оценки, выставленные судьями.

— Поттер ни за что не должен был получить столько очков! — возмущается Тобиас, поднимая руки к небу. — Он использовал самое простое заклинание на свете!

— Но ведь никто другой до этого не додумался, — возражает Смита. — Кроме того, ты должен признать, что летал он очень хорошо.

Тобиас хмурится.

— Да. Наверное, да. Но я всё равно считаю, что у Флёр была лучшая… техника, — на его лице расцветает глупая улыбка.

Смита не то чтобы злится, просто у нее такое выражение лица, будто она жалеет, что дракон не успел слегка подпалить Флёр.

Джинни замедляет шаг и пропускает их вперед, пока толпа устремляется к замку. Смита ничего не сказала, но Джинни не настолько глупа, чтобы поверить, что она не заметила ее маневр.

Вот так она и оказывается одна, когда Драко нападает на нее из засады.

Заклинание, произнесённое холодным, презрительным голосом, ударяет в спину, отзываясь неприятной вибрацией, будто гонг грохнул внутри позвоночника. Это не особенно больно, поэтому в первые мгновения она не паникует. Пока не пытается обернуться, чтобы встретиться с противником лицом, и обнаруживает, что не может этого сделать.

Она полностью обездвижена, от пальцев ног до горла, тело будто окутано невидимым льдом, сковывающим каждый мускул.

Это худшее, что она когда-либо ощущала.

Драко кружит перед ней и подходит чересчур близко.

— Думаешь, что можешь обмануть меня, Уизли? — шипит он, держа в руках значок.

В панике её разум сразу не схватывает, что именно он ей показывает. На значке больше не написано «Поттер — смердяк». Теперь там крупными буквами сияет: «Драко Малфой — чистокровный ублюдок».

Глаза Джинни расширяются, но не столько от написанного оскорбления, сколько от вида смертельно бледного лица Драко, когда замечает его зловещую усмешку и понимает, что совершенно беспомощна. Внутри всё холодеет. Она никогда не хотела бы почувствовать себя так снова.

«Жалкое зрелище».

— Какие-то проблемы?

Драко со свитой резко поднимает голову, а Джинни слышит приближающийся голос профессора Снейпа. Малфой поспешно взмахивает палочкой и опускает ее. Чары тут же ослабевают, и Джинни чувствует, как тело наконец ей подчиняется. Каждая частичка буквально дрожит, словно желе, и ей хочется заплакать от облегчения.

— Просто тренируемся в чарах, — лжёт Драко и при этом выглядит абсолютно уверенным в том, что декан факультета займет его сторону.

Конечно же, Снейп снисходительно улыбается, от чего у Джинни сводит зубы. «Я тоже на вашем факультете», — хочет сказать она.

Глаза Снейпа скользят по её лицу, ловят взгляд и на мгновение задерживаются.

— Вы хотите что-то добавить, мисс Уизли?

Драко бросает на нее угрожающий взгляд из-за спины Снейпа.

Джинни сжимает челюсти, внутренне закипая от гнева. Она не знает, кого ненавидит больше в этот момент.

— Нет, сэр.

Снейп коротко кивает, его чёрные глаза странно блестят.

— Тогда почему бы вам не пойти туда, куда вы шли.

Малфой со свитой неторопливо уходят, а Джинни с бешено колотящимся сердцем смотрит им вслед. Она не уверена, почему так дрожат ноги — от страха или от гнева. Но, чувствуя на себе пристальный взгляд Снейпа, заставляет себя идти, игнорируя слабость в коленях. К черту ноги, к черту колени.

Снейп медленно следует за ней на расстоянии нескольких шагов до самого замка, как будто не доверят сделать даже такую малость.

— Мисс Уизли, — окликает он, когда они заходят внутрь, и она собирается свернуть в сторону гостиной.

Джинни оборачивается, взгляд её пылает яростью, которую она даже не пытается скрыть.

— Да, сэр? — отрывисто спрашивает она.

Снейп выглядит слегка ошеломлённым, будто не ожидал такого напора, но его лицо быстро возвращается к привычной маске холодного равнодушия. Хотя Джинни уверена, что заметила в глазах что-то похожее на грусть.

Он вздёргивает подбородок.

— Не слоняйтесь в коридорах.

Только через мгновение она понимает, что он отчитывает ее, хотя сам окликнул, заставив остановиться.

— Да, сэр, — отвечает она, разворачивается на каблуках и исчезает на лестнице.

Она чувствует на спине его взгляд, пока не скрывается за поворотом.

— Джинни, — говорит Смита, как только она заходит в гостиную. — Где ты…

Но, видимо, она выглядит почти так же плохо, как и чувствует себя, потому что Смита замолкает на полуслове, мягко берёт за руку и уводит в спальню.

Руки у неё всё ещё трясутся.

Следующие тридцать минут Джинни обзывает Драко и Снейпа самыми грязными словами, какие только может придумать.

— Я даже не делала этого! — восклицает она и раздражённо бьет рукой по одеялу.

Самое обидное даже не в том, что Драко напал на неё, а в том, что у неё самой не хватило смелости провернуть эту выходку, за которую он решил отомстить. Она должна была сама до этого додуматься!

— Это был Тобиас, — говорит Смита, глядя на неё круглыми глазами, полными ужаса.

— Что?

Смита закусывает губу и бросает на неё неуверенный взгляд.

— Значок. Я уверена, он не думал, что...

Джинни качает головой. Лежа на кровати, она обнимает руками подушку.

— Это неважно.

Смита сворачивается калачиком в изножье кровати и тёплым успокаивающим жестом обнимает лодыжку Джинни.

На следующее утро Джинни просыпается с тяжестью в ногах и отголосками тихого голоса в ушах, а перед глазами смутно мелькают уплывающие картинки из сна. Пятна чернил, некто, дергающий за ниточки, и собственные конечности, двигающиеся без контроля.

— Джинни? — спрашивает Смита, сонно моргая в изножье постели.

— Судорога, — на ходу врёт Джинни, резко подтягивая ноги к груди и потирая икры, чтобы сделать обман правдоподобным.

— О, извини, — виновато говорит Смита, потягивается и морщится, разминая затёкшую спину.

Остальные девочки в спальне шевелятся, и пора одеваться, спускаться на завтрак и идти на занятия, как будто всё нормально.

Нормально.

* * *

В течение следующих нескольких недель, предшествующих Святочному балу, Джинни старается не бродить по коридорам в одиночку. Она не знает, что именно Смита рассказала Тобиасу, но между ними, кажется, установилась негласная система напарников.

Джинни хочется съязвить, что для Слизерина такая заботливость совсем нехарактерна, но это выглядит глупым и мелочным. К тому же речь идёт о Смите. Даже Тобиас, судя по всему, стал более серьёзным после того случая.

«В конце концов, мы, слизеринцы, должны держаться вместе».

Где-то тут точно есть шутка, но смеяться почему-то не хочется.

На зельеварении Джинни время от времени ловит себя на том, что скользит взглядом по Снейпу. Она почти уверена, что он наблюдает за ней, но каждый раз, когда решается посмотреть в ту сторону, его взгляд оказывается направлен куда-то мимо неё. Да и с чего бы ему за ней наблюдать?

В ночь Святочного бала Джинни сидит и ждет возвращения старшекурсниц, чтобы послушать их истории о танцах, платьях и сплетнях. Может, даже немного помечтать о том дне, когда она тоже вот так будет гулять допоздна.

Вот только шумная компания девушек, вернувшихся с вечеринки, не смеется и не зевает с усталым удовлетворением. Они врываются в общую гостиную, их голоса звучат громко и возбужденно. При этом одна из девушек оказывается в центре, будто остальные взяли ее в своеобразный защитный кокон.

— Он заслуживает смерти, — говорит одна из них.

Даже из своего укрытия Джинни видит на коже девушки, стоящей в центре, следы от синяков, а на лице дорожки слез. Порванная ткань. Джинни тратит лишь мгновение на то, чтобы собрать все воедино и выстроить логическую цепочку. Когда ей удаётся это сделать, она чувствует, как по позвоночнику пробегает колючий страх. Она вспоминает, как не могла двигаться, как полностью находилась в чьей-то власти.

Джинни не может не думать о том, какими уязвимыми иногда бывают девочки.

— Страдания гораздо лучше, — возражает другая девушка, которую, похоже, беспокоит не столько гипотетическое убийство, сколько возможность наказания.

Остальные вступают в разговор, и в общей гостиной рождаются планы. Как им пробраться на корабль, как его потопить, как проклясть двери и захлопнуть навсегда — каждая новая идея становится всё более жестокой.

— Нет, — перебивает Теодора, и голос семикурсницы заглушает все остальные. Она не особенно высокая, не громкая и даже некрасивая, формально не староста, но Джинни давно заметила, как все её слушаются. Она — главная во всем, что имеет значение. — Это должно быть публично. Все должны узнать, что бывает, когда пытаются силой взять что-либо у слизеринок.

После этих слов всё быстро организуется. Одна из девушек накладывает чары на лица всех присутствующих. Они не преображаются, не меняются, а просто размываются. Как бы Джинни ни старалась, их черты ускользают от нее, словно капли дождя по стеклу. С надвинутыми на головы темными капюшонами они настолько похожи на дементоров, что холодок страха пробегает по позвоночнику.

Джинни поворачивается и видит рядом Смиту, её лицо чуть бледнее обычного, но оно всё равно спокойное.

— Я пойду, — решает Джинни, понимая, что ей нужно увидеть, как это произойдёт.

Смита сглатывает:

— Хорошо.

— Ты не должна...

— Если ты пойдешь, то и я пойду.

Джинни кладет ладонь на руку Смиты и сжимает её. Хогвартс отнял у неё многое, включая квиддич, но сейчас проследить за старшекурсницами — все равно что взлететь в небо.

К тому времени, как Джинни и Смита догоняют их, девушки уже выводят Грегора из корабля Дурмстранга. Его грубо толкают вперед, ставя перед Лайзой, которую Джинни узнаёт только по оторванному подолу мантии.

— Это он? — спрашивает одна из девушек. Джинни догадывается, что говорит Теодора. Голос звучит резко, словно дрожит от сдерживаемого гнева.

— В чем дело? — пытается возмущаться Грегор.

Одна из девушек выхватывает палочку.

— Петрификус Тоталус! — выкрикивает она, и тело Грегора мгновенно застывает в вертикальном положении, только глаза продолжают бешено вращаться.

— Это тот самый? — повторяет Теодора.

Слышен шорох ткани, который Джинни принимает за кивок.

— Да.

— Ты сказала ему, что его внимание нежелательно?

Лайза еле заметно вздрагивает.

— Да.

— И он послушал?

— Нет.

— Клянешься ли ты своей магией и кровью, что это правда?

— Да.

— Очень хорошо.

Круг девушек смыкается вокруг Грегора.

Джинни всего тринадцать, когда она впервые так близко видит Непростительное проклятие в действии. Она знает, что должна быть в ужасе. Знает, что наказание за такое ужасное преступление — это заключение в Азкабан. Но видеть, как парень из Дурмстранга корчится, лепечет и умоляет о прощении... Это кажется не столько злом, сколько чем-то заслуженным. Что же более непростительно — мерзкое заклинание или преступление, которое он совершил?

Так ведь?

«Право сильного», — напоминает ей жесткий и резкий голос Тома в голове.

Джинни и Смита наблюдают, как девушки заставляют Грегора написать признание — его руки двигаются очень неуклюже под действием Империуса. Потом они увеличивают и копируют его слова, заполняя ими стены. Только когда они связывают его и накидывают верёвку на шею, Джинни подаётся вперёд, и сердце замирает в груди.

Конечно, они не...

Джинни подаётся еще больше вперёд, когда Грегора поднимают на балкон над входом. Смита хватает её за руку, пытаясь удержать, но Джинни стряхивает её. С приглушённым вскриком Грегор падает за край.

Джинни не сразу понимает, что, видимо, издала какой-то звук, потому что все оборачиваются и смотрят на нее. Их лица всё ещё скрыты искажённой маской чар, словно призрачный туман висит над ними. На мгновение Джинни думает: «Вот и все. Я — следующая».

Но та девушка, которую Джинни приняла за Теодору, поднимает руку, и группа слизеринок расступается, словно приглашая её осмотреть их работу.

Джинни не знает, как ей удается сдвинуться с места, она просто тяжело сглатывает, борясь с комком в горле, и бесшумно проходит сквозь ряды.

Когда она идёт мимо, раздаётся тихий шёпот, и лицо обдувает прохладный ветерок. Она не сразу понимает, что кто-то замаскировал её. Для защиты или просто для себя — она не знает. Её пальцы сжимают холодный камень. Она нагибается через выступ, чтобы посмотреть вниз.

Грегор смотрит на нее широко раскрытыми глазами, его тело раскачивается из стороны в сторону на ремне, затянутым вокруг талии. Испуганный, но вполне себе живой.

Джинни думает, что должна быть в ужасе, должна осудить жестокость, проявленную слизеринками. Но вместо этого чувствует мрачное удовлетворение. Её губы сами собой изгибаются в слабой, почти зловещей полуулыбке.

Когда она оборачивается, все девушки уже исчезли, словно растворились в ночи. Только Смита стоит в коридоре, прижав руки ко рту.

Джинни подбегает к ней и хватает за локоть.

— Пойдём. Давай уйдём отсюда.

Меньше всего ей хочется, чтобы их застали так близко к месту происшествия.

Смита не спорит, позволяя Джинни увести себя.

* * *

На следующее утро Грегора находят раскачивающимся над входом в Большой зал. Его глаза широко раскрыты, он беззвучно кричит сквозь кляп. Сверху яркими магическими буквами, написанными его собственной рукой, сияет признание:

«Я извращенец и вор. Я пытался взять у слизеринки то, что она не хотела отдавать. За это я заслуживаю смерти».

Они заставили его поверить в это, он верил в эти слова вплоть до того момента, когда завязанная вокруг шеи веревка остановила его падение за мгновение до неизбежного. Он был жив, но потрясен. И всё же, если бы кому-то требовалось ещё подтверждение его страха, достаточно было взглянуть на подозрительную лужицу, собравшуюся прямо под ним.

Профессорам понадобился почти час, чтобы придумать, как спустить Грегора вниз. Ещё две недели ушло на то, чтобы избавиться от всех следов инцидента. Этого времени оказалось достаточно, чтобы каждый ученик в школе успел увидеть это зрелище своими глазами.

Проходит несколько дней. Те самое слизеринки продолжают наблюдать за Джинни, следят за каждым движением, словно ждут, что она сдаст их, побежит к Снейпу или Дамблдору. Ждать им в таком случае придется долго.

Она до сих пор не понимает, что на самом деле произошло той ночью и что она чувствует по этому поводу, но бежать к учителям она точно не собирается. Ни к Снейпу, ни к МакГонагалл. Она подозревает, что у них нет ответов на все вопросы, как бы они ни хотели, чтобы ученики так думали.

В конце концов, наказывать оказывается некого. Даже когда Грегор вновь обретает способность говорить, он только лепечет о безликих волшебницах в мантиях. Джинни понимает, что это ещё одна часть того, что значит быть слизеринкой. То, что они готовы выполнить задуманное, еще не означает, что они примут и наказание за содеянное.

Это не мешает парням из Хогвартса и Дурмстранга бросать на слизеринок настороженные взгляды. Джинни чувствует это на себе каждый раз, когда идёт по коридору. Зеленый цвет формы теперь словно клеймо и предупреждение для всех вокруг.

Прошло уже несколько недель, но она всё ещё не может думать о той ночи без странного ощущения в животе. Это не похоже на страх. Это что-то другое. Что-то новое, непривычное... и пугающе правильное.

Интересно, что это говорит о ней самой?

По ночам Том долго смеётся в её снах, его голос звенит победной трелью, словно он знает что-то, чего она сама пока не осознаёт.