Моя война (гет)

Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад!

Александр Сергеевич Пушкин "Признание"

1991 г.

Я сошел с ума. Я не был психом, тихим и мирным или буйным и нервным, нет. Я был вполне нормальным, за одним исключением. У меня был друг. Ненастоящий, неживой, но лучший друг для меня маленького. Невилл. Я так и не смог отпустить его. Может, он на самом деле не ушел, а может, он был лишь плодом моего воображения. И то и другое возможно, но, скорее всего, я просто был немного сумасшедшим. Ну, или совсем сумасшедшим. Я не реагировал на грустные новости, преувеличенно смеялся над шутками, учился и помогал учиться своему другу. Я учил правила поведения в Обществе, учился танцевать, играть на фортепьяно, подарке отца матери на годовщину свадьбы. Я играл с Катрин пока она не выросла. Пока не поняла, почему родители и их друзья смотрят на меня с жалостью. Пока не поняла, почему в доме что-то взрывается, когда я злюсь. Пока не услышала, как надрывно плакала мама в каждый мой день рождения. Она не понимала точно, что со мной, но и она тогда стала сторониться меня. Я помню своего друга во всех подробностях, благодаря своему сумасшествию. В какой-то степени мое не совсем разумное состояние и сделало меня таким, какой я есть сейчас. Моя магия накапливалась во мне годами. Та ее часть, которая помогала мне видеть души людей, переполняла меня и вплескивалась наружу взрывами. Я стал скрытным, сильным, независимым магом только из-за своего помешательства.

* * *

Я помню тот день, когда рухнули мои стены, так тщательно закрывшие меня от боли. Это был мой одиннадцатый день рождения, и я ждал своего письма из Хогвартса. Письма со списком учебников для домашнего обучения, заменившего приглашение в школу после начала открытой войны. Я ждал его. Но оно не пришло.

Я помню, как впервые за это время почувствовал боль. Настоящую, детскую боль и обиду. На несправедливость мира, на его жестокость, на родителей, на Директора школы, на весь мир. И в этот же миг так долго преследовавшая иллюзия Невилла распалась на сгустки света и исчезла, прошептав мне слова прощания. Это было страшно. Будто ты считал, что на улице ночь, а на самом деле у тебя на глаза просто была одета повязка. А ты не заметил разницы. И все мои поступки, все мои сумасшедшие поводы для злости заставили меня покраснеть от стыда и сбежать прямо из-за стола. Я слышал через дверь, как отец ругается с Дамблдором, доказывает ему, что я могу учиться магии, что от этого ничего не измениться. Он не хотел слушать моего папу. А мама рыдала в спальне родителей. Я помню, как Катрин пришла ко мне. Она пыталась поговорить со мной, но я не отвечал. Тогда эта маленькая храбрая девочка схватила меня за руку, прекрасно зная, что после такого обычно что-нибудь взрывается — я ненавидел, когда меня касались. Я поднял взгляд на нее и посмотрел ей прямо в глаза, рассматривая эту чистую, наивную душу, такую, какая была когда-то у меня. Нежную, любящую близких больше жизни, прямо-таки по-гриффиндорски храбрую и упрямую. И именно тогда я понял, насколько ненужными были воображаемые стены, скрывшие меня ото всех. Насколько глупо было мое вполне осознанное сумасшествие. Насколько эгоистично я себя повел. Ведь Алиса Лонгботтом была лучшей подругой моей мамы. И моя мама пережила ее потерю, постаралась отвлечься от этого, отдала всю свою заботу мне и Катрин. Моя милая, добрая мама. И я, такая эгоистичная свинья.

— Какие у тебя красивые глаза. Я никогда не видела таких глаз. Но еще вчера они были такими тусклыми, безжизненными. Что-то произошло?

— Здравствуй, Катрин, — я здоровался с ней впервые. Ведь раньше я не понимал что делаю. Как я мог ответить на ее вопрос? Никак. Слишком мала. Я вернул себе разум. И вернул ту яркость своим глазам, которая раньше отличала меня от остальных.

— Пойдем, милая. Надо успокоить этих взрослых. Что-то они расшумелись.

Я помню, как смотрел на меня дядя Северус, приехавший на мой день рождения. Как он опустился на корточки рядом со мной и, глядя мне в глаза, объявил:

— Он вернулся.

И какая недоверчивая тишина накрыла гостиную, и как Катрин дернула меня за рукав и, доверчиво прижавшись ко мне боком, тоненьким детским голоском спросила:

— О чем они говорят?

И как я ей прошептал на ухо, что это все их взрослые заморочки, и что она может не волноваться. И что теперь я буду проводить с ней все свободное время. И что теперь у нее будет лучший старший брат.

Я помню, как Дамблдор увел на кухню отца, чтобы обсудить с ним мое обучение. И как всхлипывала мама. И как неуверенно обнял ее за плечи дядя Северус. И тепло Катрин, которой я на ушко шептал всякие глупости, из-за которых она совсем по-девчачьи хихикала, прикрывая ладошкой рот, чтобы не отвлекать родителей. Помню, с какой заботой смотрел на меня дядя Северус. Кто-то другой сказал бы, что он смотрит на меня отнюдь не с заботой, а, в общем-то, совсем без чувств, но я мог видеть его душу. Я мог увидеть его нерешительность, неуверенность, его любовь к маме — я снова видел истинные лица людей. И не только людей.

— Гарри...?

— Да, мама?

— Мм, ты... С тобой все хорошо?

— Конечно, мам. А разве должно быть плохо?

Я смотрел ей прямо в глаза, нежно улыбаясь, коря себя за глупость и за такое дорогое потерянное время. А она плакала, и эти слезы уже не были слезами безнадежности, не были слезами отчаяния, какие я видел у нее все эти годы. Это были слезы счастья, счастья за меня, из-за моего, казалось бы, потерянного счастья.

— Спасибо тебе, Мерлин. Спасибо...

Она обнимала меня, как раньше, будто ничего и не было. Будто не было пяти лет ее мучений. Будто не было пяти лет моего сумасшествия.

* * *

Меня зовут Гарри Джеймс Поттер. Мне 16 лет. У меня самая лучшая семья на свете. Семья, которая ждала, пока я «откроюсь» им. Семья, которая ждала меня столько лет. Семья, на жизнь которой я променял свою душу.

* * *

Песня группы Muse "New Born"