Междумирье (джен)

Утром Северус проснулся с очень необычным настроением — даже не мог вспомнить, испытывал ли он когда-либо такое в своей жизни. Тело распирало от энергии, хотелось движения — бездумного, бесцельного, радостного. Он почистил зубы, затем размялся и вдоволь наплавался в бассейне. С удовольствием позавтракал, провел опыт по приготовлению заковыристого зелья по рецепту из старинной книги, которое, судя по записям, и у его изобретателя удавалось не каждый раз. Это заняло несколько часов, зелье вышло безупречным, а энергия не убавлялась. Решил позвать Дэю и предложить ей прогуляться по лесу, окружающему сад особняка, но неожиданно она не появилась. Тогда он пошел гулять один, и долго бродил меж стройных сосен, с наслаждением вдыхая ароматный, пахнущий нагретой смолой воздух, собирая лесную землянику и слушая щебет птиц. Вернувшись, пообедал супом и жареными куропатками, потом вздремнул, проснулся опять в отличном настроении. И вспомнил, что было ночью.

Он лежал на спине, созерцая зеленый с серебряными узорами полог кровати, и с удивлением осознавал, что воспоминания о детстве больше не причиняют боли. Северус попытался ощутить ее, как прежде, но вместо ранящих, привычных грустных сцен неожиданно стали вспоминаться другие, давно забытые, проецируясь и оживая на ткани полога, как маггловские фильмы. Вот ему пять лет, он уже большой мальчик, но мать качает его на руках, потому что он заболел и плохо засыпает. Вот отец учит его кататься на коньках на замерзшей реке. Они смеются и падают, снег искрится в лучах солнца, у Северуса почти получается, отец подбадривает его и везет за собой за руку. Потом они приходят домой, радостные, уставшие, и вывалянные в снегу с головы до ног, а мать встречает их и зовет пить чай с яблочным пирогом.

С изумлением Северус осознал, что, действительно, помнил только то, что причиняло боль, а все хорошее совершенно не замечалось за ней. Получается, Дэя не обманывала его, он действительно не потерял, а приобрел. Грустные воспоминания не забылись, но перестали резать по живому, остальные же вызывали тихую радость.

Это просто чудо, настоящее волшебство, никто и никогда не делал ему таких подарков. Да, всю свою жизнь, после смерти матери, он был никому не нужен, никому не приходило в голову не то чтобы помочь — даже поинтересоваться, что он чувствует, плохо ли ему или хорошо. Впрочем, справедливости ради стоило заметить, что он и сам никогда не интересовался ничьим самочувствием. Тем неожиданнее было то, что он вдруг почувствовал беспокойство за Дэю и захотел узнать, все ли с ней в порядке. На этот раз она откликнулась на его зов, пришла, но выглядела какой-то измученной: под глазами залегли глубокие тени, в углах рта появились складочки, а кожа не сияла, как прежде.

— Что с тобой? — с тревогой спросил Северус, не замечая, что перешел на "ты". — Что-то случилось? Ты заболела?

— Не волнуйся, все так и должно быть. Помнишь, я говорила тебе, что мне нужно день-два, чтобы пообщаться с твоей болью наедине — вот это оно и есть.

Северус не знал, как на это реагировать. Ему было не по себе: с одной стороны, он изменил своему незыблемому правилу не посвящать посторонних в свои переживания, и Дэе теперь плохо от этого. С другой — ради этого все, собственно, и затевалось, и совершенно не было его идеей или желанием, так что винить себя было не в чем. Он боялся показаться смешным и нелепым, но все-таки пожелал удобное кресло с подушками, усадил в него Дэю, накрыл пледом, придвинул пуфик под ноги и столик с горячим чаем и плюшками. Она благодарно улыбнулась:

— Знаешь, Северус, мне очень приятна твоя забота. Спасибо тебе. Завтра мы придумаем что-нибудь интересное, а сегодня давай просто поговорим.

И они говорили до самого вечера, если в этом мире бывал вечер, наступление которого не зависело бы от желания его обитателей. Никогда еще Северус не чувствовал себя так легко и свободно. Он стал осознавать цену доверия и значение дружбы.