Междумирье (джен)

И с этого дня все пошло прахом.

Тебе было скучно, тебе надоела идиллия? — получи, Северус, вот тебе твоя боль, наслаждайся. И ты уже не сможешь отвлечься ни на бестолковых учеников, ни на задания Дамблдора и Волдеморта, ни даже на варку зелий для Больничного Крыла. Какое-то время он был почти счастлив, но теперь память вернулась в полном объеме, как будто открыли ящик Пандоры, и стала нещадно терзать его душу.

Снейп погрузился в депрессию. Книги, лаборатория, бассейн — все стало не в радость. Получалось, что выбраться из западни этого странного междумирья он может только отказавшись от боли — следовательно, от памяти о любимых людях. Это была слишком высокая цена, и он не готов был ее заплатить. Надо было найти другой выход, а для этого ему была нужна хозяйка этого места. И он решил, возобновив общение, узнать получше об этом мире и его свойствах, не касаясь пока темы возвращения.

Дэя, как будто угадав его желание, все чаще стала появляться без зова. Северусу нравилось ее общество, она оказалась женщиной не только красивой, но и умной, что не часто встречается, к тому же разговоры отвлекали его от собственных мрачных мыслей. Они беседовали о мироздании, политике, событиях прошлого и их отдаленном влиянии на настоящее и будущее, о причинах и следствиях, о проявлениях законов кармы. Было интересно сравнивать и анализировать мироустройство, как оно выглядело с точки зрения различных маггловских религий, проводить параллели. Что-то подтверждалось историей магического мира, что-то — нет. До сих пор у Снейпа не было времени интересоваться чем-то, кроме зелий, темной магии и колдомедицины. Неожиданно Дэя оказалась интересной рассказчицей. Он узнавал не только о событиях, происходивших тысячи лет назад, но и о том, что чувствовали те или иные их участники. Например, как тяжело было Будде отказываться от статуса принца. Или как страшно было Христу перед Голгофой. По некоторым подробностям рассказов Северус предположил, что вышеозначенные личности тоже когда-то побывали в этом месте, и пришел к выводу, что не так все просто, как показалось на первый взгляд, и что ему, похоже, не только хотят помочь, но и оказывают честь подобным предложением. И через какое-то время он решился заговорить о тревожащей его теме еще раз, осмотрительно начав издалека.

— Дэя, скажите, как меняются личности людей после пребывания тут?

— Изменение личности — процесс длительный, так что меняются они уже не тут. Здесь же меняется отношение к себе и своей жизни. Я бы сказала, что восприятие прошлых событий становится более полным, это изменяет мировоззрение и, как следствие, саму личность.

— Как же более полным? Мне показалось, наоборот, человек лишается части своих воспоминаний.

— Ты ошибаешься, Северус. Никто не лишается даже крохи воспоминаний. Они остаются все и в полном объеме, но меняется их восприятие. В вашем мире очень много боли — это и благо, так как развивает сострадание, но и зло, так как на определенном этапе начинает тормозить развитие души. Ты не подозреваешь, но душевная боль, как очень сильное переживание, затмевает собой все остальные. И ты не можешь больше ничего чувствовать, даже вспомнить не можешь о чем-то другом, тебе кажется, что боль — единственное, что было, и кроме нее ничего не было. Но это не так.

Северус не совсем понял, как можно затмевать то, чего нет, но уточнять не стал. Он решил обдумать услышанное после, наедине с собой, и перевел разговор на другое.

* * *

Днем еще как-то отвлекали книги, опыты и беседы с Дэей, а ночью Северус метался по кровати, сбивая простыни, не в силах уснуть. Видимо, само это место, этот чертов идиллический мир мешал ему расслабиться, не давая забыть, подталкивая к нужному решению. В миллионный раз в голове мелькали образы плачущей матери, разъяренного пьяного отца, мертвые глаза Лили, и зеленая вспышка Авады, лишившей жизни Альбуса. Это было привычное, родное сумасшествие — без звука, без всхлипа, без слез. Он давно перестал плакать, и только боль сжигала его изнутри все с той же силой, что и все эти годы. В одну из ночей это стало невыносимым, ему захотелось разорвать свою грудь и вынуть оттуда трепещущий сгусток боли, который у других, более счастливых людей назывался сердцем. И он сдался. Сел на кровати, завернувшись в одеяло, и тихонько позвал:

— Дэя..

Зашуршало шелковое платье, стройная фигура опустилась рядом на край кровати и Северус почувствовал, как Дэя обняла его рукой за плечи. От ладони заструилось тепло, пробежало по плечу, спустилось по руке, стало разливаться по груди. Встретилось с сердцем, и боль как будто взорвалась холодом, обожгла изнутри, заморозила воздух в легких.

И Северус не выдержал.

Сначала сдержанно, подбирая слова, а потом все быстрее и быстрее, задыхаясь, проглатывая окончания фраз, он стал рассказывать о своем детстве. О постоянном безденежье и травле сверстниками — за странную, поношенную одежду, потертую обувь, растрепанные учебники, купленные на барахолке. О матери, метавшейся между мужем и сыном, в попытке сохранить шаткий мир в семье, но неизменно уделявшей львиную часть внимания мужу, потому что он был опасен и непредсказуем в своей ярости. Об отце, ненавидевшем магию и всех ее носителей без разбору. О нелюбимом, забытом ребенке, не видевшем тепла и ласки, но в изобилии получавшем побои и презрение. Как будто прорвался какой-то сосуд, наполненный болью, и Северус больше не мог удерживать ее в себе. Она вытекала и вытекала, пока не иссякла. В какой-то момент он осознал, что лежит головой на коленях Дэи, а она ласково гладит его по голове и плечам, как маленького мальчика. Он смутился и хотел было отстраниться, но теплая ладонь властно удержала его, и он, неожиданно для себя, не смог сопротивляться — и подчинился. Ему было тепло и уютно, как любимому ребенку на руках у матери. С этим чувством он и заснул.