Дикие лебеди (гет)

Джинни

Джинни иногда хочется, чтобы ее не трогали. Не приходили со своими вопросами о Гарри, советами и лживыми утешениями. Хочется запереться где-нибудь одной и никого не впускать. Но это чувство такое щемяще — странное, горькое, как будто вместе с этим ей хочется тепла, заботы и ласки… Только вокруг — камень.

Занятия по трансфигурации Джинни нарочно пропускает. От вида уверенной в себе МакГонагалл лучше не становится. МакГонагалл-то некого терять. Придется продолжать разбираться с превращением в одиночку. Последние попытки закончились отсутствием пуха и кровоточащей ладонью, которую Джинни усердно прячет в насильно натянутом рукаве блузки.

Вместо трансфигурации Джинни плетется в туалет плаксы Миртл. Только здесь возможно остаться наедине с собой. Наша жизнь состоит не из сражений, а из мелочей, рутины и бесконечных сюрпризов взросления. Джинни кидает сумку на влажный пол и садится на широкий подоконник. За окном мерно капает, ударяясь о каменные плиты внизу, проливной дождь. Серые, полные безысходности дни тянутся монотонной чередой.

Живот скручивает так, что дыхание прерывается. Женщиной быть тяжело, а иногда невыносимо тяжело. Джинни подгибает колени к животу и обхватывает их руками. Становится немного легче. Если о боли не думать, она уйдет — во всяком случае, физическая всегда уходит.

Странно вспоминать, что в среду ночью она была в больничном крыле у Малфоя. Он еще не появляется в Большом зале, но иногда приходит на зельеварение по разрешению мадам Помфри. Наверное, Паркинсон таскает ему еду прямо в слизеринскую гостиную.

Джинни не жалко Малфоя. Он вызывает у нее другое чувство, гораздо более опасное: интерес. Люди не меняются, Гермиона всегда это твердила с завидным упорством. Значит, Малфой всегда был таким — не свиньей. Только этого никто не видел и не видит, кроме Паркинсон. Поразмыслив, Джинни приходит к выводу, что Гарри ничем не лучше Малфоя. Сколько драк случилось по его инициативе? Конечно, задирать легко. Особенно когда за твоей спиной — три факультета и молчаливо поддерживающий преподавательский состав заодно с директором. Никто не превращал Гарри в хорька. Унижение перенести сложно. А Сектумсемпра?

Джинни сильнее прижимает колени к животу. Реальность растворяется перед глазами, утопая в тусклом освещении заброшенного туалета. Хочется укрыться одеялом, погрузиться в дремоту и мечтать… Но через два часа — занятия у Алекто. Маггловедение. Или, скорее, магглопрезрение. Магглоненавидение. Пособие по уничтожению. И только попробуй не явиться.

Она почти засыпает под звуки капающего крана, когда в туалете слышатся шаги. Неуверенные, легкие, мучительные шаги человека. Так идет человек, когда хочет упасть и больше не подниматься.

Джинни поднимает голову.

Напротив нее стоит Малфой. Руки и грудь у него в крови. И в серых глазах — серебряное безумие. Пальцы его дрожат. Заметив Джинни, он делает шаг назад и быстро запирается в кабинке.

— Малфой! — она мигом забывает про свой живот. Чужая кровь не так страшна. — Открой! Что случилось? Кто тебя ранил?

Стенки кабинок слишком высоки, чтобы увидеть его лицо. Она видит только его худые щиколотки и черные, лакированные, ядовито блестящие туфли.

— Тебе не кажется, что это женский туалет? — осведомляется Джинни, прислонившись боком к двери.

— Ему это не кажется с прошлой осени, — Миртл грациозно выпархивает из капающего крана и усаживается на раковину. — А сколько раз он тут ревел…

— Заткнись, чертова дура!

Джинни едва успевает отстраниться, как он с ненавистью распахивает дверцу. Пальцы все еще дрожат. Как листья на деревьях за мутным окном. Миртл с всхлипом бросается в раковину, и где-то внизу, в трубе, слышится ее плач.

Малфой, шатаясь, садится на подоконник. И закрывает лицо руками, размазывая кровь по щекам.

— Ты ранен? — Джинни садится рядом, но старается оставить между ними хотя бы несколько сантиметров.

— Это не моя кровь. — Слова разобрать трудно. — Это кровь Людвига.

Джинни лихорадочно пытается вспомнить хоть одного слизеринца с таким именем. Людвиг?

— Это мой филин. Был.

Белые крылья, отчаянно взлетающие вверх и вниз, в темноте, тоже были.

— Кто его убил? — Вопрос с заранее угадываемым ответом.

— Алекто, — Малфой не отнимает рук от лица, слова звучат глухо. — Людвиг прилетел с запиской. От мамы. Она прочла письмо. И смеялась… Потом взяла нож, вытащила Людвига из клетки… и перерезала горло. Она ненавидит меня с той ночи, когда я не смог убить Дамблдора.

Джинни живо представляет себе корчащегося в агонии филина и машинально проводит пальцем по щеке. Малфой поднимает голову и вдруг резко наклоняется к ней. Джинни задерживает дыхание. Ей почему-то мучительно не хочется вдыхать его запах. Их с Малфоем и так много связывает. Чужой запах — это слишком личное. Малфой осторожно проводит окровавленным пальцем по царапине. И на ее коже остается отпечаток убийства, отчаяния и любви — к существу, которого больше нет.

Джинни судорожно вдыхает. Аромат апельсинов с карамелью. Такие раньше продавались в Хогсмиде, на одной полке со сливочными помадками. По пять сиклей килограмм.

— Больно? — осведомляется Малфой, опуская руку. У всех свои счеты с Алекто.

Джинни отрицательно качает головой.

— Чертова боль, — он отворачивается и невольно прикасается рукой к правом боку.

И она вдруг понимает, словно находит нужный кусочек пазла: Малфой ни на чьей стороне. Он зачем-то посередине, или хочет быть посередине, или ему вообще плевать на обе стороны. В войне невозможно оставаться нейтральным, иначе тебя убьют. Либо одна сторона, либо другая, и больше за то, что ты сумел быть нейтральным.

Джинни снова дотрагивается до царапины, чувствуя горящую внутри ненависть к Пожирателям. Если ненавидишь — не можешь быть равнодушным. Как будто Малфою некого ненавидеть…

— Ты ведь не только из-за птицы расстроен? — осторожно спрашивает она. Малфой начинает удивлять, но Джинни не любит сюрпризы. Много людей их попросту терпеть не может.

— Людвиг был моим другом.

— Из-за матери, да? — она бывает навязчива.

— Я каждый день просыпаюсь с мыслью, что сегодня ее могут убить.

— А засыпаешь с какой?

— Это не твое дело, Уизли.

— У меня имя есть.

Джинни хмурит брови. Да, она не умеет утешать. Только сейчас не время страдать. Если он хочет увидеть мать живой, придется занять какую-то сторону. Замок — нейтральная земля. Но вечно жить в замке он не сможет.

Чем слабее оказывается человек рядом, тем сильнее она чувствует себя. Слабость другого придает ей сил.

— Умойся, — сердито произносит она. — Через час маггловедение.

— Я не пойду, — бросает Малфой и отворачивается. Потом покорно плетется к раковине и долго плещет ледяную воду на лицо. — И ты не пойдешь.

Джинни смотрит на капли воды, стекающие ему за ворот рубашки.

— Это почему?

— Когда я зашел, ты лежала на подоконнике с мученическим выражением лица.

Ее щеки вспыхивают таким огнем, что обжигают ее изнутри.

— Это не твое дело, Малфой.

Губы его не могут справиться с эмоциями: растягиваются то ли в улыбку, то ли в усмешку. Он снова садится рядом с ней и проводит рукой по лицу, стирая оставшиеся капли. Джинни исподтишка разглядывает его профиль: не то чтобы красивый, но что-то есть. Отталкивающее или притягивающее — она и сама не понимает. Бывает, безумно нравится то, что кажется отталкивающим. Это как оливки: сначала — гадость, а потом не оторваться.

Малфой продолжает рассеянно смотреть куда-то сквозь стены. Лоб у него большеват, и это не спасает даже спадающая белесая челка. Зато скулы очерчены очень аристократично, и бледность кожи подчеркивают блестящие серо-серебристые глаза. Губы — не тонкие, как кажется с первого взгляда, с едва заметной припухлостью, прячут ряд на удивление ровных белых зубов.

— И чего ты улыбаешься?

— Оливки, — рассеянно отвечает Джинни.

— Что ты несешь?

— Слушай, Малфой, нельзя быть на ничейной стороне, идиот ты.

— Ты всю жизнь такими рваными предложениями говоришь, рыжая? — интересуется он приглушенным голосом. — Осознаешь, что это ненормально? Это тебя Поттер такой сделал? Ты раньше абсолютно по-другому разговаривала.

Как будто раньше они разговаривали часами!

— У меня имя есть. — И ей отчаянно хочется, чтобы Малфой называл ее по имени. — Я нормально разговариваю. Просто тяжело думать. Тяжело скрывать эмоции, приходится все запирать. Проще жить от рывка до рывка.

Малфой молчит и смотрит на свои руки: пальцы у него длинные, белые и ровные. Наверное, умеет играть на рояле. Как его мать.

Она мгновенно понимает, что не принадлежит этому миру — миру, где Малфой играет на рояле в большой зале, а за окном цветут вызывающе яркие ирисы и белая сирень.

— Я пойду, — она поднимается, стараясь не касаться ноющего изнутри живота. Она не достанется принцу. Она останется в своей пещере, рядом с зарослями цветущей крапивы, или обернется лебедем. Черным.

И в ее лице и в глазах так ярко отражаются ее мысли, что Малфой вдруг все понимает.

— Ты куда?

— На пару. — В ореховых глазах дрожит отчаяние. Ей нужно сделать выбор. Сейчас. Или завтра. Но не потом. И ей становится страшно. — Я не принадлежу твоему миру, Малфой.

— А я не принадлежу твоему, — глухо отзывается он. — Но люди всегда могут создать свой собственный мир, не похожий ни на чей чужой.

— Мне жаль твою птицу, — Джинни не знает, что еще сказать. Она хочет остаться с ним, но осознание своего уже осознанного выбора пугает, и она пытается сбежать. Вернуть все на свои прежние места. Спрятаться. Но Малфой не отпускает.

— Ты все еще горишь, Уизли.

— Я пойду на пару, — она поворачивается к нему спиной. Он с ума сошел? — Не хочется провоцировать Кэрроу. Идешь?

— У меня дела. Я приду ближе к концу.

Волосы снова сильно бьют по щекам. Что ему нужно? Почему он то отталкивает ее, то снова делает шаг навстречу? Пропасть между ними не сужается. Ей хочется понять, что он чувствует к ней, но спросить открыто не хватает дерзости. И потом: он не захочет отвечать.

— Мы сталкиваемся случайно, Малфой. — Она смотрит на него вполоборота. — Что, если эти столкновения прекратятся? Будешь рад?

Он устал, но прекрасно знает ответ, это видно по выражению глаз и темным кругам под ними. На белоснежной рубашке медленно засыхает кровь птицы. Джинни кажется, что запах крови окутывает ее с ног до головы.

Малфой качает головой и поворачивается к ней спиной.

— Я понимаю, — говорит он, наконец, и каждое слово словно выдергивает из нее душу. — Я ничего не знаю про Поттера и поэтому для тебя совершенно бесполезен.

Воздух холодной волной сжимает ей горло. Давно она не задыхалась от гнева.

— Слышишь, ты! Мне от тебя ничего не надо, понятно? Ничего!

Кроме одного: чтобы он оставался рядом. И обнял ее. Ей до ужаса хочется попасть в его объятия, как в расставленные силки.

— Точно? — уточняет Малфой, оборачиваясь к ней. Голос у него настороженный. С примесью из ниоткуда взявшейся надежды.

— У тебя ни черта нет! — зло выплевывает Джинни. — Что тебе нужно? Ты что, подкатываешь ко мне?

Малфой меняется в лице. Подростки не всегда умеют быстро найти правильные слова, и взрослые не умеют. Это редкий дар.

— Подкатываю? — он пробует слово на вкус и морщится. — Какая гадость! Еще скажи, я специально убил Людвига, чтобы прийти в женский туалет идиотского привидения в надежде застать тут тебя!

Джинни обхватывает плечи руками. Даже веснушки у нее краснеют и словно прыгают по лицу.

— Я запуталась! — говорит она, делает шаг навстречу и тут же задерживает дыхание. Ей не хочется чувствовать его аромат. — Сначала ты трусливый мальчишка, вечно прячущийся за спиной двух туш и авторитетом отца. Ты не умеешь сочувствовать. Тебе важна твоя личная выгода. И вдруг — раз! — как камень срывается с обрыва — ты внезапно другой… Какого черта ты постоянно разный? Что с тобой происходит? И сколько у тебя лиц?

Лицо Малфоя из бледного становится алебастровым.

— Люди иногда разочаровываются в прошлом, Уизли.

Джинни сжимает губы. И снова он ускользает от вопроса!

— Ты мне не нравишься, — говорит она нарочно зло, чтобы задеть его. Чтобы он возмутился, сказал что-нибудь в ответ.

— Не нравлюсь? — переспрашивает он озадаченно, словно надеялся на обратное.

— Мне жаль твою птицу и вообще спасибо, что заслонил собой от бладжера, — она говорит не то, что хочет. — Но держись от меня подальше, пока не захочешь объяснить, какого Мерлина с тобой происходит. Если я делаю выбор, я хочу быть уверена, что делаю его не зря.

Малфой оказывается за спиной, в своей окровавленной рубашке, с алебастровым лицом и пустыми глазами. Какого черта он лезет, когда сам не отвечает ни на один вопрос?

…Гриффиндорцев мало, поэтому шестой и седьмой курс занимаются вместе. Джинни это только на руку: Симус и Невилл всегда рядом. Правый ряд парт всегда занимают слизеринцы: приходят последними и первыми уходят, чтобы раньше попасть на обед. И всегда их стравливают на общих парах. Таким, как Гойл или Крэбб, это нравится.

Маггловедение всегда ведет Алекто. Она ведет достаточно много предметов наравне со своим братцем. Они берут только те занятия, которые им интересны. Каждый раз Джинни с сожалением вспоминает учебу, когда директором еще был Дамблдор. Как она любила ходить на занятия, не меньше Гермионы! И тут же при воспоминании о Дамблдоре ее губы кривятся. Он ей никогда не нравился. Морочил всем голову, вот и все. Ничем не лучше Снейпа.

Алекто всегда опаздывает на пару и появляется на пороге с заранее ядовитой улыбкой. Еще ни одно занятие по маггловедению не разочаровало ее. Она успешно практиковала все то, что требовал от нее Лорд.

— Сегодня мы обсудим еще одну сторону жизни магглов. Какую, Гойл?

Туша промычала что-то невразумительное и затихла.

— Правильно, Гойл. Мы обсудим их бесполезность, — Алекто намеренно подчеркнула это слово. Она еще не забыла надпись на стене, и на ее лице явно видна жажда мести. Она отравляет ее изнутри. — Кто может сказать, почему они бесполезны?

— Потому что в рядах Темного Лорда могут быть лишь чистокровные волшебники? — пищит Паркинсон и оглядывается в поисках Малфоя. Для одобрения. Только Малфоя нет.

— Верно, Паркинсон. Иногда можно сделать исключение для полукровок. В редких случаях. — Алекто окинула взглядом класс. — Я знаю, какое происхождение у каждого из вас. Для этого мне не нужны документы. Я вижу по глазам. Я вижу каждого и каждую грязнокровку.

Джинни отклоняет голову и зло усмехается. Уж кого, а грязнокровок среди них нет. Те, кто был, не решились вернуться в школу. Остался только Дин.

— Грязнокровки бесполезны потому, что Лорд не сможет построить с их помощью новый магический мир. Будущее магии — чистая кровь.

Джинни улыбается. Ясно, что Алекто их всех провоцирует. Но молчать — значит бездействовать.

— Будущее магии — это Гермиона Грэйнджер. И она маглорожденная. Поверьте, мозгов у нее больше, чем у вас и вашего братца, — спокойно замечает Симус.

Алекто поднимается с кресла и сощуривает крысьи глаза. Она ждала этого. Гриффиндорцы всегда прут напролом. И ей это даже нравится.

— До сих пор мы использовали разные не очень приятные заклинание, — хихикает она. — Но сегодня мы будем практиковать Круциатус.

— Наконец-то! — Булстроуд поворачивает свою сияющую лошадиную морду к гриффиндорцам. — Я хочу начать, можно?

Алекто указывает ей на свободное пространство у доски. И медленно обводит взглядом оставшийся класс. Гриффиндорцы отвечают ей яростными взглядами. Пахнет ненавистью.

Глядя, как на колени перед Милисентой падает Симус, Джинни впервые спрашивает себя: зачем она здесь? Зачем все они здесь? Да, они поехали в Хогвартс по принуждению. Но разве это было обязательно? Почти у всех родители открыто или тайно сражаются против Волан-де-Морта, даже если по-прежнему ходят на работу, как ее отец. Если бы ее родители знали обо всем ужасе, что происходит здесь — отпустили бы они ее? Никогда.

— Уизли!

Она вздрагивает, выпадая из своего мира. Симус, шатаясь, садится обратно за парту.

— К доске! — рявкает Алекто. — Сейчас же!

Джинни четкими шагами выходит на середину класса. Семь. Семь шагов.

— Твой брат все еще болен? — с подозрением интересуется Алекто, неприятно улыбаясь.

— Лишай долго лечится, — равнодушным голосом отзывается Джинни. Ну, и кто будет пробовать на ней это чертово заклятие?

Из-за дальней парты грузно поднимается еще одна туша.

— Всегда хотел потрогать эту киску, — его шаги, словно шаги мамонта, отдаются эхом.

Джинни машинально тянется к палочке, потом опускает руку. Если она станет защищаться, Алекто больше не вернет ей палочку никогда. А это — верная смерть. Теперь, когда Олливандер больше не может ничего изготовлять…

— Круцио!

Перед глазами все плывет в тумане боли. Класс кружится вокруг нее каруселью. Но она все еще стоит на ногах, словно налитых свинцом. Кусая губы до крови — она стоит. Может, Крэбб еще не умеет толком… Живот вдруг скручивает так, что она громко стонет и опускается на пол. Но где-то глубоко внутри ей смешно: женское начало победило Круциатус. Когда каждый месяц испытываешь такую боль, даже непростительное заклятие кажется не таким страшным. В дымке боли белым пятном проскальзывает лицо Малфоя. Он стоит где-то между дверью и партами, не решаясь сесть. Пришел, он все-таки пришел… Странно, но…

Боль вдруг кончилась — Крэбб садится обратно за парту, довольный собой, и оживленно рассказывает о своем успехе соседу, чьего лица Джинни не видит. Наверное, это Гойл. Она видит только серое от ужаса лицо Малфоя и его глаза, которые кричат… О чем — она не понимает. К горлу вдруг подступает тошнота.

Держась одной рукой за стену, Джинни доходит до двери, распахивает ее настежь. Хватается за косяк, почему-то весь ободранный настолько, что несколько заноз впиваются в ее ладонь и пальцы — и не сдерживается. Жалкое содержимое ее желудка едким потоком вырывается наружу, прорывая все попытки сдержаться. На глаза наворачиваются слезы, ей хочется ласки, материнского утешения, запаха дома, домашней еды… Только октябрь, а она уже так устала! От нее так мерзко воняет, вот он — рвотный запах безысходности. Джинни прислоняется к стене и сползает на пол рядом с отвратительной лужицей.

— Малфой! Отнесите предательницу крови к Помфри! Она нам еще пригодится.

Малфой? Он все еще здесь? Она так опозорилась перед ним… Наговорила ему гадостей… Испугалась своего желания быть с ним…Оттолкнула… Чьи-то неожиданно сильные руки бережно поднимают ее наверх — куда? К солнцу, которого так давно не было?..

Следующие несколько минут проходят в тишине, а потом кто-то над ее ухом стучит в дверь.

— Мадам Помфри, осмотрите Уизли. Потеряла сознание после Круциатуса.

Потеряла сознание, как же! Джинни пытается что-то сказать и открыть глаза, но не может. Те же сильные руки несут ее дальше, в самый водоворот запахов больничного крыла, в ту самую зиму, и опускают на кровать.

— Накройте одеялом, — голос Помфри сохранил прежнюю властность. — Да, вот так. Можете идти.

Джинни пытается помотать головой, попросить, чтобы он не уходил. Она знает, что просить нельзя, но все-таки пытается разлепить пахнущие рвотой губы. Но, убаюканная тайной песней одеяла, сулящего покой и отдых, немедленно засыпает. Ей снится темнота и чей-то дьявольский хохот.

Мягкий, теплый свет лампы пробивается сквозь ресницы. Где-то между ребрами щемит так, что Джинни тяжело вздыхает и открывает глаза. Выспаться всегда приятно, особенно после Круциатуса… Напротив нее, на кровати с откинутым одеялом сидит Малфой и, не замечая, что она проснулась, что-то деловито пишет на большом пергаментном листе, поминутно сверяясь с учебником.

— Привет, — шепчет Джинни, словно чего-то боясь. Чего? Что он исчезнет?

Малфой вздрагивает, и на пергаменте растекается уродливая клякса, похожая на паука с семью ножками.

— Что пишешь?

— Доклад по второй гоблинской войне.

Джинни морщится, вспоминая, как на втором курсе носилась по классу профессора Бинса, чтобы хоть как-то развеяться. История магии давалась ей с большим трудом, и экзамен она сдала только с помощью Гермионы.

— Кому-то еще нужна история магии?

— Мне нужна, — Малфой пытается сдуть кляксу, но чернильный паук только больше расползается по желтоватому пергаменту. — Я на международную дипломатию поступаю. Чтобы свалить из этой чертовой страны.

Джинни садится на постели и, натянув одеяло до подбородка, прислоняется спиной к стене.

— А как же твоя мама?

Малфой пожимает плечами, и в глазах пробегает металлический блеск. Без надежды.

— Ей плевать на меня. На, выпей, — он протягивает ей чашку со знакомым напитком. — Тебе Помфри оставила. Остыло, правда.

Джинни покорно берет пахнущий лимоном напиток: живот еще болезненно отзывается отголосками ушедшей боли. Как объяснить ему, что его мать просто не может прийти к нему? Неужели он не понимает сам?

— Какого черта ты здесь делаешь? — интересуется она, глотая остывший чай.

Малфой поднимает на нее глаза: в них — ответ, столь очевидный, столь ясный, что он может молчать.

— Плачу по долгам.

Как можно лгать, когда у тебя есть глаза?

Джинни криво улыбается.

— И только?

Малфой сворачивает пергамент в трубочку и засовывает в сумку.

— Я… Если бы я пришел раньше…

Джинни резко ставит чашку на стол и выпрямляется. Волосы ее спутанной копной ложатся на плечи.

— Ты не можешь меня защитить, Малфой.

Он поднимает на нее глаза: в них — ярость и боль одновременно, и вместе с ними — осознание. Жестокое осознание ее правоты.

— Я и не собирался тебя защищать! — шипит он, словно змея.

Как можно лгать, когда у тебя есть глаза?

Джинни пристально смотрит на него: Малфой упал в ее жизнь, как та клякса на пергамент. Никогда ее не смыть. Пергамент нельзя отмыть, жизнь нельзя переписать заново. В мягком свете лицо Малфоя кажется красивее, чем обычно. Узкое, с явно очерченными скулами и светлыми глазами, оно кажется призрачным. Аристократичное лицо, без единой веснушки. Веснушкам появляться запрещено.

— Снейп может запретить использование непростительных заклятий на учениках, — произносит Джинни, вдруг вспоминая отрывками низкий голос директора.

— Не может, — Малфой хмурится. — Кэрроу здесь не только для порядка. Они развлекаются. Если запретить им издевательства, они вернутся в особняк и будут убивать всех подряд. Всех тех, кого допрашивают.

Все волоски на ее теле встают дыбом.

— А разве их не убивают?

Малфой алебастрово бледнеет.

— Не всех… Магглов — да. Полукровок — бросают в подземелье. Некоторых кормят, некоторые умирают от голода, ран или крыс.

Джинни молчит. Ее ореховые глаза намертво прикованы к Малфою.

— Я не к этому стремился, Уизли. — Он качает головой, смотря куда-то под ноги. — Я просто хотел быть лучшим. Идиотская мечта. Я хотел быть знаменитым. Кто из нас не мечтает об этом в детстве? Я не хотел убивать и пытать людей. Я ведь не смог убить Дамблдора. И у меня одно лицо.

— И Пожирателем ты не хотел становиться? — с интересом спрашивает она.

— Хотел, — голос его становится тише. — До тех пор, когда я им стал. С этой минуты я только страдал. Я почти сошел с ума. А потом встретил тебя… ты горишь, Уизли. Я — замерзаю.

— Слушай, я тебе соврала там, у Миртл, — вдруг севшим голосом произносит она. Чтобы дать надежду? Или это правда? — Ты мне нравишься.

Он поднимает на нее глаза: у человека-зимы они серые, ледяные, но в них сияет что-то, что она не может толком разглядеть. Он весь вдруг вздрагивает, потом обхватывает голову руками.

— Черт. Меня ждет Паркинсон, — он нервно смотрит на часы.

— В два часа ночи? — Джинни не хочется оставаться одной. Особенно в больничном крыле.

Малфой быстро поднимается на ноги. Руки у него почему-то трясутся. И глаза какие-то неживые. Словно ему вдруг стало плохо, но он не хочет в этом признаваться.

— Мы всегда поздно проверяем работы, больше некогда.

Джинни улыбается.

— А что вы делаете допоздна?

— Пишем распорядки… — он осекается, рассмотрев выражение ее лица. — Прекрати смеяться! Твой Томас с Патил тем же занимаются. Только ты ни о чем не знаешь.

Все ее веснушки с досадой дергаются. Это правда — то, что говорит человек с глазами цвета зимней вьюги. Ее оберегают на каждом шагу. Потому что — Гарри. И не потому, что — девочка. Малфой ее оберегать не собирается. Он будет ее защищать, хотя это невозможно. Она еще не понимает различия, но ей уже нравится само чувство.

Может быть, так и должно быть? Может быть, Гарри и должен был уйти — чтобы она вдруг встретила Малфоя? Мы думаем, что сами творим свою судьбу. Это так. Только, творя ее, мы еще не знаем, что это и есть наша судьба.

— Ты скучаешь по нему? По Людвигу? — Джинни пытается его задержать.

— Да. Он был моим другом. Наверное. — Малфой отводит взгляд. — И он был со мной всегда, с самого детства.

— Когда у Гарри убили Буклю, он долго не мог ее забыть, — Джинни почему-то вспоминает тот залитый солнцем день, когда она подарила Гарри поцелуй.

— Его птицу убили? — Малфой тоже не торопится уходить. На его рубашке до сих пор — запекшаяся кровь. Он ходил так весь день, словно не желая смывать с себя скорбь.

— Да. Летом. — Джинни замолкает на мгновение и смотрит на него снизу вверх. И снова видит в его глазах желание сказать ей что-то. — Ты помнишь, что сегодня за галереями следит Долохов?

Малфой кивает. Видно, что уходить он не хочет, но объяснить самому себе почему — не может. Не можешь объяснить — уходи.

— Поэтому можно разгуливать хоть до первого звонка. Долохов любит спать на дежурстве.

Джинни скрещивает пальцы, сосредоточенно смотрит на брызги чернил на прикроватной тумбочке, потом тихо, но отчаянно четко произносит:

— Ты хороший человек, Драко.

* * *

В день одного из последних матчей перед зимним перерывом Джинни просыпается с трудом. Опять придется играть со Слизерином, потому что всю команду Когтеврана отстранили от игры из-за того, что Корнер наорал на Снейпа. Сегодня вечером должна состояться вторая встреча ОД, и там наверняка будут новенькие, она уже ловила на себе многообещающие взгляды. Джинни почему-то не хочется идти на встречу, не хочется учить заклинаниям, ей не хочется делать ничего бесполезного. Ей не хочется делать ничего такого, что бы делал Гарри, находясь в замке.

Алекто заставила Невилла оттирать призыв о мобилизации тряпкой, напомнив Джинни вечера, когда Гарри оттирал пыль и грязь вручную в кабинете Снейпа. Надпись оттерлась не до конца, и кусочки отдельных букв зловеще проглядываются на стене. Джинни это почему-то не нравится.

Перед матчем в Большом зале за всеми столами, кроме слизеринского, царит оживление. На прошлой неделе Когтевран привычно выиграл у равнодушного к квиддичу Пуффендуя и теперь подсчитывал очки. Что, если вдруг выиграет Гриффиндор? Никому не нравится соревноваться со Слизерином с осознанием, что Кубок все равно получит факультет Темного Лорда. Отчасти это неправда, потому что Кэрроу не хватает развлечений, и им нравится смотреть настоящие матчи. Но в итоге они всегда могут найти причину для вручения Кубка Слизерину.

— Ты чего не ешь? — Дин заботливо пододвигает ей булочки с маком и кофейник.

— Спать хочу.

— Плохо, — Дин бросает взгляд на Малфоя. — На нас опять таращится эта слизеринская сучка…

— Дин!

— Что? Пей давай, — он наливает ей кофе. — Тебе необходимо выпить горячего, иначе ты превратишься в ледышку.

Джинни залпом выпивает обжигающий кофе и заталкивает в рот приторно-сладкую булочку. Уж лучше овсянка. Жаль, что сегодня последний матч перед таким долгим перерывом. Зима ведь еще не наступила, но в ноябре часто будет идти снег, поэтому Кэрроу решили перенести оставшиеся матчи на весну. Им холодно сидеть на холодных скамьях и сжимать холодными руками холодные бинокли. Просто смешно…

Открыв привычным, размашистым и слегка небрежным движением дверцы шкафчика в раздевалке, Джинни замирает, только сердце продолжает биться. Оно всегда бьется, хотя давно устало. Вместо ее старенького Чистомета в шкафчике блестит отполированная Молния.

— А говоришь, Гарри о нас не вспоминает, — Дин восхищенно выглядывает из-за ее плеча. — По-моему, шикарное напоминание о себе.

Джинни хмурится, пытаясь справиться с волной бешенства, захлестнувшей волну радости. Какой, к черту, Гарри! Гарри давно забыл о ее существовании. Это Драко купил ей метлу. Ясно как день.

Когда она выходит на поле, у нее слегка дрожат пальцы. Почему Гарри никогда не интересовался ее мечтами? Она затягивает волосы резинкой и уверенно садится на метлу, нервно улыбаясь.

Без перчаток холодно, и колючий ветерок, какой обычно дует в первые дни ноября, пытается пробраться под куртку. Джинни усердно дышит на замерзшие пальцы. Огненно-рыжая девушка посреди серого стадиона, окутанного туманом.

Дамблдор никогда не разрешал играть в такую погоду. Запросто можно упустить снитч, а количество травм повышается, но Кэрроу на это плевать. Они сидят где-то на трибуне, на лучших местах, закутанные в толстые шерстяные мантии.

Мадам Хуч пронзительно свистит, и Джинни медленно набирает высоту, плавно поднимаясь вверх из грязи в серость неба.

Первые минуты она предпочитает держаться ближе к своей части поля и искать снитч пассивно. Дин энергично машет ей со стороны ворот, указывая на приближающихся слизеринцев. Джинни пожимает плечами и отлетает к середине поля, наблюдая, как ловко Джимми отбивает бладжер обратно в Гойла. Краем глаза Джинни замечает золотой блеск и словно бы слышит трепыхание крошечных крыльев.

Она взлетает над верхушками сосен и оглядывается, ища снитч слезящимися от холодного ветра глазами. Темно-зеленое море внизу успокаивает, и странным образом хочется спать.

Пытаясь встряхнуться, Джинни направляет метлу вниз, вдыхая сосновый аромат, когда замечает снитч в нескольких метрах впереди.

— Давай, Уизли, у тебя есть все преимущества поймать мяч.

Она наталкивается на невидимую стену и разворачивается. Снитч исчезает в тумане. Лицо Малфоя выражает столько эмоций одновременно, с превалирующим самодовольством, что в первую секунду она теряется. Потом резко подлетает к нему так близко, что видит всю черноту кругов под его глазами.

— Какого черта, Драко? Зачем ты это сделал?

— И ты снова называешь меня по имени, — непонятно, нравится это ему или раздражает.

Джинни вспыхивает обжигающим румянцем.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Драко задумчиво смотрит куда-то поверх ее плеча.

— Ты помогла мне с письмом. Ты рисковала, Уизли, гораздо больше, чем осознаешь. Я хотел…

— Вернуть долг?

— …выразить благодарность.

Джинни недоверчиво смотрит в его бледное лицо. Благодарность? Какая к черту благодарность? Что с ним творится?

— Она же уйму денег стоит, — произносит она замерзшими губами.

Драко пожимает плечами, но ему явно приятно ее смущение. И он сам не умеет на него реагировать.

— Придется все-таки ловить снитч, Уизли. Мы не можем вот так просто вернуться на стадион.

Повинуясь секундному порыву, горячему и обжигающему, Джинни подается вперед и кладет ледяную ладонь поверх его ладони. Она не знает, что хочет сказать. Она молчит.

Драко осторожно приподнимает свободной рукой ее лицо за подбородок и вглядывается в ореховые глаза. Джинни больше не вспыхивает. Она твердо и смело отвечает ему взглядом на взгляд. Она хочет, наконец, понять: нравится он ей или отталкивает.

— Сколько раз тебе говорили, насколько ты красива? — осведомляется он почему-то шепотом.

— Тысячи. — Таким же шепотом отвечает она и вдруг бледнеет. — Драко, тебе не кажется, что здесь как-то неестественно холодно?

Он отпускает ее лицо на свободу и быстро оглядывается, но туман, ставший почти молочным, мешает разглядеть что-то дальше двух метров. И из этого молочного тумана медленно выплывают несколько бесформенных фигур и обступают их со всех сторон.

— Дементоры, — цедит Драко сквозь зубы. — Мы что, пересекли черту?

Совершенно точно пересекли. Только другую черту.

— Не дальше чем обычно, — Джинни дует на замерзшие пальцы. — Палочка с собой?

— Всегда с собой, — Драко спокойно достает палочку из кармана. — Что им надо? Что мы нарушили? Откуда они вообще взялись?

Джинни оценивающе смотрит на сужающих круг дементоров. Поговорить с ними нельзя, спросить — тоже. Шутить — опасно.

— Я боюсь, это не игра, — Джинни нервно пытается вспомнить, в какой карман сунула палочку, и не осталась ли она в раздевалке. Так и есть. Забыла. — Что ты застыл? Кого я учила патронусу?

Рука Драко с зажатой палочкой дрожит.

— Я не могу, — теперь и голос его дрожит, как разбитое стекло в сумке.

— Малфой, я забыла палочку в раздевалке, так что прекращай сомневаться…

— Мы можем улететь!

— Не можем! Мы в кольце, — Джинни указывает на дементоров за его спиной.

— Я не могу…

Джинни чертыхается, потом резко притягивает его к себе за шарф и решительно целует прямо в посиневшие губы.

— Теперь хватит приятных воспоминаний?

Драко на мгновение напрочь забывает о дементорах.

— Это из-за метлы? — он смотрит в упор в ее распахнутые от страха глаза.

— Какая, к черту, метла? — Джинни кулаком бьет его по плечу. — Они уже близко!

Дементор, приближаясь, медленно снимает капюшон, и у Джинни все внутри леденеет. Из мыслей уходит все хорошее, что когда-либо происходило с ней. И Гарри уходит. Она остается одна с бьющимся сердцем, без надежды. Еще несколько секунд, минута — и все будет кончено. Глупо умереть вот так, на высоте над лесом, играя в квиддич.

У Драко ничего не выходит. Из дрожащей палочки вырывается только серебристое облачко и одно за другим проплывает мимо дементора.

— Ну же! — кричит Джинни, срывая голос, закрывая глаза рукой.

— Экспекто патронум! — он даже не целится и зажмуривает глаза. На мгновение становится тихо, а потом из палочки вырывается серебряная куница и с остервенением врезается в дементоров.

Теплеет. Бесформенные фигуры так же медленно исчезают в тумане, как появились несколько минут назад.

Джинни тяжело выдыхает и проводит рукой по лицу.

— Прости, Малфой, но, похоже, они приходили за тобой.

— Да ну? — огрызается он, убирая палочку обратно в карман. Потом смотрит на свои белые дрожащие пальцы. — Надо ловить снитч. Иначе подумают, что мы здесь чем-то другим занимаемся.

Ее щеки розовеют.

— Не противно? — спрашивает он тихо, и в светло-серых глазах мелькает огонек.

— Что? — она прекрасно знает, о чем он.

— Целовать меня?

— Смотри, снитч! — Джинни лебедем бросается вниз, ускоряется и одним ловким движением ловит блестящий мяч, но сразу выпускает. Драко неподвижно наблюдает за ней с высоты. Он не улыбается. Потом срывается и мгновение спустя нагоняет ее в холодном воздухе. Они летят бок о бок, протягивая руки к снитчу.

— Это твой мяч! — кричит Драко, пытаясь перекричать ветер. — Не дури, Уизли!

— Я хочу, чтобы его поймал ты! — волосы снова лезут в рот. — Давай! Хотя бы раз!

— Нет, — резко отвечает он. — Это нечестно.

И резко уходит в сторону. Джинни покорно протягивает руку, и холодный мяч ложится в ладонь.

Гриффиндор выигрывает двадцать очков у Слизерина и снова становится ведущей командой в соревнованиях. Измотанный Дин, отбивший почти все мячи слизеринской команды, довольно хлопает Джинни по плечу.

— Стоило Гарри подарить тебе Молнию, и мы снова впереди! — сияет он, напрочь забывая о судьях.

Джинни сглатывает и покорно кивает, хотя на душе у нее мантикоры скребут. Зачем Малфой понадобился дементорам? И что будет дальше, ведь они не смогли его убить? Она машинально кивает всем болельщикам, рассеянно отвечает «да» или «нет» и быстро уходит в раздевалку.

Переодевшись в теплую школьную форму, Джинни долгое время просто сидит на жесткой скамье, натянув рукава джемпера на замерзшие пальцы. Осудит Гарри то, что она приняла подарок от Драко? Она сама не замечает, что Малфой уже превратился для нее в Драко. Она еще не знает, насколько сильно нужна ему.

Джинни устало потирает виски. Нужно заставить себя подняться и пойти на трансфигурацию. Без домашнего задания. Может быть, МакГонагалл пустит ее и так? Все-таки благодаря снитчу в ее руке Гриффиндор выиграл матч. В очередной раз.

Из соседней раздевалки доносится страшный крик, полный боли, потом шум. Крик повторяется через несколько мгновений, на минуту смолкает и повторяется с новой силой. И снова падает тишина.

Джинни выжидает минуту, потом выхватывает палочку и опрометью бросается вон из раздевалки. Откуда кричали? Кажется, из слизеринской комнаты… Она влетает в раздевалку и замирает на пороге.

На полу, у дальней стены полусидит, полулежит Малфой, прислонившись спиной к камню. Лицо у него все в крови, которую он размазывает белыми пальцами.

— Драко! — Джинни падает на колени рядом с ним. — Что с тобой? Кто это был?

— Кровь… я боюсь крови… — он в ужасе смотрит на красно-белые пальцы. — Меня тошнит от крови…

— Кто это сделал? — Джинни вытаскивает из кармана платок с неуклюжей «У» и быстро вытирает его лицо. Драко закрывает глаза, все еще держа руки перед собой. Его неимоверно трясет. Лицо у него бескровное, губы искусаны до крови, нос кажется сломанным и продолжает извергать потоки крови, и в полузакрытых глазах — полное, светло-серое безумие.

— Я трус, я не смог ответить ей…

— Кому? — Джинни берет его за плечи, с усилием поворачивает к себе.

— Я трус, Уизли… Уйди. Мне плохо при виде крови…Они пытают маму…

— Никто никого не пытает! — Джинни хмурится. — С твоей мамой все хорошо.

Драко отрицательно качает головой так интенсивно, что у Джинни все кружится перед глазами.

— Она сказала. Она отомстит за себя. Она будет пытать меня… Я ненавижу кровь, я не виноват, Уизли…

— Кто она?

— Кэрроу…

— Сиди тут, я разберусь, — Джинни сует ему платок в руки и вылетает из комнаты с такой скоростью, словно под ней Молния.

Она расталкивает всех у входа в замок и взлетает по лестнице, только на середине пролета хватаясь за сердце. Оно готово выпрыгнуть из груди и, кажется, очень возмущено беспечностью своей хозяйкой.

— Ты куда? — Симус пытается преградить ей путь у класса трансфигурации.

— С дороги! — рявкает Джинни с такой яростью, что Симус торопливо отступает.

Горгулья медленно поворачивает к ней страшную голову и ждет пароля. Пароль Джинни не знает. Да и вряд ли это «Лимонные дольки».

— Диффиндо! Диффиндо! Редкуто! — выпаливает она, и на третий раз статуя по камням ссыпается прямо к ее ногам. В стене открывается небольшая дверь, ведущая в кабинет директора.

Снейп сосредоточенно заполняет большие желтоватые бланки, огромной стопкой лежащие на его столе. Его привычно сальные волосы низко свисают, стремясь коснуться бумаги.

— Что за шум? Кэрроу, вы? — произносит он, не поднимая головы.

— Я, — Джинни размашистым, бешеным шагом подходит к его столу и с неконтролируемой яростью ударяет кулаком по отполированной поверхности.

Снейп спокойно поднимает на нее черные глаза.

— Уизли! — секунду он непонимающе смотрит в ее раскрасневшееся лицо с бушующими веснушками. — Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? Вон отсюда сию же минуту!

Джинни с яростью снова ударяет маленьким кулачком по гладкой древесине.

— Какого черта вы позволяете Кэрроу издеваться над Малфоем? Так вы его защищаете?

Снейп уже распахивает свой некрасивый рот, чтобы отправить ее подальше в ад, но вдруг произносит:

— Говорите ясней, Уизли.

— Пока вы тут сидите со своими бумагами, — Джинни кончиками пальцем приподнимает один из пергаментов и бросает обратно в стопку, — Кэрроу избивает Малфоя в слизеринской раздевалке.

Снейп аккуратно ставит перо в чернильницу и быстро поднимается с кресла.

— Что натворил Малфой?

Джинни вдруг остывает и складывает на груди руки.

— Не знаю, — раздраженно произносит она. — Он что-то невнятное про мать бормочет. Прекратите смотреть на мои волосы!.. Во время матча на Малфоя напал дементор…

Снейп сверлит ее недоверчивым взглядом.

— Врете! Малфой не умеет использовать заклинание вызова Патронуса. Каким образом он остался жив? Или вы его преследуете?

— Преследую? — Джинни от возмущения ловит ртом воздух. — Я преследую только снитчи. И свои собственные цели.

— Вон отсюда, Уизли! — Снейп нетерпеливым жестом указывает ей на дверь. — Больше вы здесь не нужны. Марш на занятие.

Отказавшись объяснять, куда она так торопилась, всю пару Джинни рассеянно смотрит в черную темноту парты, пропуская мимо ушей все слова МакГонагалл. Теперь, когда нахлынувшая ярость уступила место усталости, она понимает, что наделала. Она ворвалась в кабинет директора и накричала на Снейпа. Она разнесла охранную статую на куски. Ради Малфоя. Малфой — оливки.

И сопротивляться — бессмысленно. И бессмысленно бороться. Она сделала свой выбор, когда поцеловала Малфоя на немыслимой высоте над Запретным лесом. И пусть она сделала это ради того, чтобы спасти его жизнь. Это не считается.

Джинни до боли сжимает незаживающую ладонь и криво улыбается. И вспоминает, что ее белый платок с неуклюжей рыжей «У» остался в руках Малфоя. Значит, он найдет повод снова встретиться с ней наедине?

Беллатриса

Кончики пальцев у Рудольфуса всегда холодные, и ее это раздражает. Беллатриса небрежным движением скидывает его руку с плеча.

— Хочешь выпить? — спрашивает он хрипло. — Я у Люциуса чудесное виски стащил.

Беллатриса смотрит на него пристально. Она устала и хочет просто уснуть.

— Не надоело?

— Это ты меня довела, — Рудольфус садится на кровати. Луч полной луны высвечивает кудрявые черные волосы на его груди. Несколько капель виски падает на кровать. Рудольфус залпом осушает бокал и ложится обратно.

Запах виски, смешанный с запахом постели, будоражит Беллатрису. От окна, от вазы с цветами нежно веет цветущим олеандром.

— Когда ты последний раз приходила ко мне в спальню? — спрашивает он, и она не смеет отвернуться. На мгновение от него пахнет мужчиной, тем мужчиной, кем он когда-то был. До Азкабана. До скользящих мимо дементоров, до насмехающегося Сириуса в снах, до ненависти Драко.

— Давно. И потом, у тебя все равно были другие женщины.

— Не было никаких женщин, Белла. — Его лицо с глубоким шрамом на левой щеке некрасиво в лунном свете. — Ты придумала их, чтобы спать спокойно.

Она отрицательно качает головой.

— Ты любил ту девчонку из Мальсиберов.

— Это была другая любовь. А потом в мою жизнь ворвалась ты, как смерч врывается в комнату и выворачивает все наизнанку. Ты настоящая ведьма. А я как сорока. Выбрал то, что ярче блестит.

Беллатриса пожимает плечами. Она все еще помнит их первую встречу. Они с родителями тогда приехали к Лестрейнджам на выходные. Ее мать была другом того странного высокого и худого мужчины без жены. Говорили, что он убил жену за то, что она не хотела следовать приказам Темного Лорда.

У него было двое сыновей. Рабастан не понравился ей с первого взгляда: его глаза смотрели слишком властно и надменно, и, кажется, он считал себя выше брака. Он так никогда и не женился.

Беллатрисе отчаянно необходимо было выйти замуж. Уйти из родительского дома. Стать независимой. Метка, что жгла ее руку, оставалась тайной для всех, и в первую очередь для отца.

Рудольфус, увидев ее в дверях, так и не отводил бесстыдного взгляда. Он был хорош собой: высокий, как отец, с широкими плечами и крепкими руками с короткими пальцами. Его темно-русые волосы сбились набок и придавали вид испуганного воробья, заметившего коршуна.

— Я могу показать сад, — проговорил он, и его глаза блестели. Рабастан насмешливо кашлянул.

— Только если в нем нет роз, — Беллатриса не улыбалась. Она вполне осознавала свою извращенную, дьявольскую красоту и то влияние, какое она оказывала на окружающих.

В саду не было роз. В нем вообще не было ничего. Сад был пуст. Только на дорожках еще лежал старый красноватый гравий и кое-где из-под травы пробивались маргаритки.

Они останавились у дуба, расколотого молнией.

— Я хочу выйти замуж. — Ее глаза смотрели пристально, изучая его лицо. — Мне нужен партнер. Возможно, друг. Ничего большего я не прошу и не желаю. Мне кажется, вы могли бы стать моим другом.

Рудольфус смотрел на нее как смотрят на недосягаемую звезду. Потом вспомнил.

— Отец хотел, чтобы я женился на Миранде Мальсибер. И потом, сначала женится старший сын, таков порядок.

— Мне плевать на порядок. И плевать на Миранду. Вы мне нравитесь, — ее черные волосы развеваются на ветру. — Разорвите обязательства.

И он разорвал. Он делал для нее все, что она хотела.

И остался ни с чем.

И понял это только после Азкабана.

Сейчас, в сумраке, пахнущем виски, смятой постелью и олеандром, его глаза смотрели на нее как в ту встречу. Только блеск был украден Азкабаном.

— Ты любишь его, а он не знает, что такое любовь. И если бы понял, что ты любишь — убил бы. Он ненавидит любовь, — говорит Рудольфус, смотря на ее обнаженные плечи. Все еще такие круглые. Манящие. Сводящие с ума.

Беллатриса подается вперед и целует в губы с привкусом виски. Вкусно. И она целует еще раз. Ей хочется опьянеть, хочется впасть в безумный дурман и забыть обо всем. Забыть, что ее не любят.

Рудольфус жарко отвечает на поцелуи. Он давно голоден, и не скрывает своего голода. И когда его рука уже решительно мнет ее грудь, из гостиной доносится разъяренный вопль и громкий звук удара.

Беллатриса вскакивает с кровати и, завернувшись в палантин с золотыми нитями, босая выбегает из комнаты, на ходу хватая палочку со стола.

На окровавленном полу гостиной плашмя лежит Амикус. Руки его дрожат. Лорд кружит возле него, как огромная летучая мышь. Беллатриса этого не видит. Она видит стройного мужчину с каштановыми волосами.

— Получай, сука, — шипит она сжавшейся в углу Алекто. И не слышит, что та шипит в ответ.

— Он принес дурные вести, Белла, — Лорд направляет палочку на Амикуса, и тот начинает кататься по полу от боли. — Он сказал, что мы опять упустили Поттера. Кроме того, несколько грязнокровок, которые могут знать, где он прячется, сбежали.

Взмах палочки — и мучения Амикуса прекращаются.

— Убирайся! В следующий раз наказание будет не таким мягким.

Алекто с невиданной заботой подставляет брату плечо, и они оба медленно покидают комнату, почтительно поклонившись господину.

— Не понимаю, Белла. — Лорд садится в кресло у камина. Нагайна обвивает его ноги и кладет голову на колени. Беллатриса ей завидует.

— Не понимаете чего, господин?

— Почему Поттер прячется от меня? — Лорд рассеянно поглаживает скользкое тело змеи. От его движений по коже Беллатрисы бегут мурашки. — Я думал, он похож на меня. Думал, он придет сразу после смерти Дамблдора. Явится ко мне, пылая ненавистью и праведным гневом.

Беллатриса опускается на колени рядом с ним и кладет руку поверх его едва теплой ладони. Уютно горит камин.

— Вы сами говорили, что друзья — его слабое место. Как у его отца. Так почему бы не надавить на его друзей?

— Подождем. — Лорд кладет ладонь на ее жесткие волосы. — Какие новости от Драко? Помнится, я давал ему задание шпионить за Гриффиндором.

Беллатриса вспоминает искореженное ненавистью лицо племянника. И его отвращение к Метке.

— Драко говорит, что гриффиндорцы и когтевранцы создали Отряд Дамблдора.

Эту информацию она получила от Снейпа, но кому какое дело до правды?

Лорд тихо смеется. По-змеиному. Если змеи умеют смеяться — это их смех.

— Замечательно. Возможно, Поттер однажды захочет к ним присоединиться. Ведь он — главный символ.

В гостиной пахнет сосновыми поленьями и свежей кровью. На длинном столе остывает недоеденный ужин. Беллатриса поднимается с колен, и, подойдя к столу, берет с тарелки кусочек мяса. Пальцы покрываются горчицей.

— Ты босая, — Лорд оборачивается, изучая хищным взглядом ее фигуру в длинной белой рубашке. — И едва одета. Ты спала?

— Нет, господин.

— Сядь, поешь.

Она жадно набрасывается на еду. И откуда у нее этот вечный голод? Вечная жажда. Словно она каждую минуту куда-то мчится, и сама не замечает этого.

— Ты единственная, кому я действительно доверяю. — Лорд задумчиво смотрит на горящие поленья.

— А как же Снейп?

— Северус, безусловно, мой преданный слуга. Но он любил. Я не могу забыть его взгляд, когда он умолял меня не убивать Лили Поттер. Не могу доверять человеку, который способен испытывать любовь к женщине или мужчине. Любить можно только вещи. И дело, которому следуешь. Иная любовь — слабость и унижение.

Беллатриса смотрит на него расширенными глазами. Он не видит ее взгляда. Не видит, как дрожат ее пальцы, измазанные горчицей.

— Сыграй со мной, — Лорд взмахивает палочкой, и напротив него появляется столик с расставленными шахматами. — Я играю за черных. Ты — за белых. Меня это ужасно забавляет. Беллатриса Лестрейндж — Белая королева.

И он снова по-змеиному смеется.

Белая королева с короной черных как смоль волос садится напротив него, накинув на плечи шерстяной плед цвета зеленой травы, и уверенно делает первый ход. Она не знает, что там, в далеком шотландском замке, дочь короля с копной рыжих волос и любовью к крапиве украла сердце ее племянника.

* * *

Когда она возвращается в спальню, Рудольфус уже спит, подложив подушку под мышку. Запах виски в комнате перебивает запах цветов. И сегодня ей это нравится. Беллатриса бросает палантин на кресло и забирается в кровать. Тепло.

Она выиграла в шахматы, но на душе, в существование которой она не верит, погано. Если Лорд ненавидит любовь, значит, он никогда не поймет всех ее чувств к нему. Не поймет, почему ей было больно, когда он заставил ее выбрать мужа. Он был ее божеством — и тем, кого она всегда хотела. По-плотски. Жадно. Без остановки. И чтобы он рывками входил в ее горячее тело. На весу. До крика.

Беллатриса заворачивается в одеяло, но стоит ей закрыть глаза, как она видит тех, кого недавно убила. Обычно ей плевать. Обычно она даже рада еще раз вспомнить тех, кто так сильно кричал перед смертью. Но сегодня ей хочется провалиться в сон. И сон не приходит.

Она нетерпеливо проводит пальцами по лицу мужа, касается его горячей кожи. Рудольфус вздыхает и поворачивается на спину. Ее бледная рука пробирается вниз, обхватывает спящий член, хищно сжимает. Пальцы гладят нежную кожу, скользят вверх и вниз. Рудольфус блаженно выдыхает и вдруг открывает глаза.

— Какого хера ты делаешь? — ей нравится хрипотца в его голосе. Она появилась после того, как он пытался сорваться с цепи в Азкабане, и железный ошейник впивался в его горло.

— Не нравится? — надменно интересуется она. — Могу перестать.

— Зачем, — он облизывает губы. — Продолжай, ради Мерлина. Ради кого угодно. А я могу в этом поучаствовать?

— Идиот, — беззлобно скалится она. — Иди сюда. Мне нужна хорошая встряска. Или я сейчас убью первого встречного.

— Обычно за первых встречных выходят замуж, — рычит Рудольфус, резко поворачиваясь и прижимая ее к постели. Еще сильнее пахнет виски. — Кажется, ты так и сделала?

Беллатриса не отвечает. Желание захлестывает ее, она — как человек, шедший по пустыне без воды несколько дней и вдруг увидевший колодец. Она не может напиться. Она двигается яростно, не сдерживая криков, впиваясь ногтями в потную спину Рудольфуса. Он дышит тяжело, нависая над ней, не отрывая обезумевших и неожиданно счастливых глаз от ее лица. Счастье — лишнее и опасное слово в окружающем их доме. Здесь нельзя быть счастливым.

Но Рудольфусу плевать.

Он с наслаждением изливается в нее, и приглушенный стон в то же мгновение изливается в темноту, срываясь с губ.

Ее волосы черными волнами покрывают красную ткань подушки. Ее сбивчивое дыхание — лучшая награда. Ее лихорадочно блестящие глаза — победа.

Рудольфус растягивается рядом с ней и властно прижимает к себе ее разгоряченное тело.

— Понравилось?

Беллатриса вдруг вырывается из его объятий, как дикая кошка вырывается из рук человека, пытающегося ее укротить. Укрощение — для других.

— Пошел к черту! — кричит она, не жалея голоса. — Пошел ты к черту!

Она хватает палочку со стола и быстрым шагом выходит из спальни. Ее трясет, как пожелтевший лист на осине. Ей было хорошо — и она не может этого себе простить. Какого дьявола?

Шаги гулко раздаются в подземелье. Поместье спит — не спят только узники. Ночью они вечно придумывают, как сбежать.

— Ты! — Беллатриса тычет палочкой в связанного маггла, скорчившегося на полу. Его спутанные волосы закрывают половину лица. — Ты! Что ты знаешь о Гарри Поттере?

— Ничего, госпожа, пожалуйста…

Это именно то, чего она так жаждала услышать. Видя выражение ее лица, остальные узники пытаются спрятать взгляд, закрыть глаза. Но их руки связаны.

— Круцио!

Пахнет кровью, человеческими испражнениями и страхом. И смертью.

Она успокаивается, когда человек затихает на полу, перестав мучительно дергать руками. Это приносит ей больше наслаждения, чем оргазм.

Драко

Первое, что бросается в глаза — портреты. Десятки портретов. И большой, украшенный скульптурами с гербами всех факультетов камин. Потом в поле зрения попадает точеная фигура Снейпа, который стоит вполоборота к нему, опираясь спиной о большой книжный шкаф.

— Держись подальше от Уизли, Драко.

Он пытается оправдаться, но оправдываться глупо и трусливо. И слова не идут на язык. Им тяжело взбираться, как человеку тяжело карабкаться на ледяную гору.

— Уизли опасна для тебя. Она ворвалась в мой кабинет так, словно в нее вселилась Беллатриса. Понятно, почему она нравится Поттеру. Непонятно, чем ее общество привлекает тебя.

— Меня не привлекает ее общество.

— Ну да, извини, — Северус отталкивается от шкафа и вынимает из кармана окровавленный платок с неуклюжим «У». — Оставишь на память?

— Отдай! — Драко пытается приподняться, но в глазах незамедлительно появляются разноцветные пятна. — Какого дьявола Алекто дважды пыталась меня убить? И почему не убила?

Северус наводит палочку на платок и, пробормотав заклинание, очищает платок от крови.

— Ты слишком громко кричал, — невозмутимо заявляет он, бросая платок на бледные руки Драко. — Ей не нужны свидетели или улики. Беллатрису она пока что боится сильнее, чем хочет убивать.

Драко снова пытается сесть на кожаном диване. Перед глазами плывет.

— Моей тетке на меня плевать. Она недавно приходила ко мне. Чтобы напомнить, что я Блэк. Но ей важна моя кровь и ее имя, а не я.

— Сомневаюсь. Она, разумеется, настоящая сука, но кровные узы для нее немало значат. Лорд остался недоволен неудачной попыткой Амикуса поймать сообщников Поттера, поэтому он заставил твоего отца наказать Амикуса. Так что Алекто решила попросту отыграться на тебе.

— Северус, это когда-нибудь закончится? Я устал. Я боюсь каждого шороха, мне снятся кошмары про реки крови, я не хочу ни за кого сражаться.

Снейп медленно садится в большое кожаное кресло и задумчиво смотрит на огонь, пляшущий в камине. Драко кажется, что только с ним Снейп — настоящий. Живой. Не ворон, каким его привыкли видеть другие.

— Нельзя быть на нейтральной стороне, Драко. Так скорее умрешь.

— Вот и Уизли так сказала.

Снейп на мгновение закрывает глаза, и маленькие морщинки вокруг его глаз разглаживаются. Драко вдруг понимает, как ему одиноко в этом кабинете, полном мертвых людей, каждую минуту глядящих из позолоченных рам. Мысль о том, что портрет Дамблдора — здесь, здесь! — колоколом ударяет в сердце.

— Любишь ты осложнять себе жизнь, — наконец произносит Северус, не открывая глаз. — Какого Мерлина ты связался с Уизли? Она же предательница крови. Она — все на этом свете, что ты так презираешь.

— Приоритеты меняются.

— Ты завел опасную игру, Драко. — Северус приоткрывает глаза. Они черны, как ночь без звезд. — Уизли, нейтральная сторона. Сейчас не время для этого. Может, обратишь внимание на Паркинсон? Она ужом вьется возле тебя.

— Она чудовище.

Северус то ли усмехается, то ли улыбается — не разобрать. Есть два Северуса: тот, что сидит сейчас перед ним, и тот, который убивает и пытает ради Лорда. Драко предпочитает забывать о существовании последнего.

— Ты не знаешь, что происходит у Ордена Феникса?

Драко резко садится. Маленькие разноцветные пятна кружатся перед глазами, застилая ряд портретов.

— Мы не разговариваем об этом, — резко выдыхает он. — И если ты хочешь, чтобы я…

— Я ничего не хочу, — Северус проводит рукой по лицу. Драко вдруг понимает, что Снейп еще не достаточно стар, чтобы проводить свою жизнь вот так. Почему он один? Да, он ненавидит многих. Да, он язвителен и иногда даже противен. Но даже у Беллатрисы есть муж… Тот странный человек, которому все равно.

— Я хочу домой, — Драко с трудом поднимается на ноги и рассматривает рыжее «У» на платке, зажатом в его руке. — Могу я увидеться с матерью?

— Нет. — Северус продолжает думать о чем-то, понятном только ему одному. — Лорд упустил Поттера в очередной раз, не стоит попадаться под горячую руку. Тебе лучше? Можешь вернуться в гостиную.

— Я хотел спросить… — голос у него едва заметно дрожит, но не обрывается. — Маховики времени еще существуют? МакГонагалл задала небольшой реферат на эту тему.

— Маховики проходят на третьем курсе.

— Она решила повторить несколько самых сложных тем перед сдачей ЖАБА, — Драко врет настолько естественно, что почти верит себе сам. — Я думал, все маховики пропали после битвы в отделе Тайн.

— Думаю, тебе следует спросить об этом саму МакГонагалл, — Снейп тяжело вздыхает и вытягивает руки вдоль ручек кресла. — Скорее всего, маховики все еще существуют. Только добраться до них сейчас тяжелее, чем раньше.

Драко поворачивается к нему спиной и поправляет съехавший на бок галстук. Существуют!

— Я и не собираюсь до них добираться. Просто хотел уточнить, стоит ли писать «утеряно навсегда». Спасибо, Северус. Я спрошу у профессора. Почему ты всегда один?

Снейп не отвечает, и Драко приходится уйти ни с чем. Он просто не знает, что Северус не одинок — у него есть его воспоминания.

Джинни

Она с размаху падает на пол и ударяется локтем. Локти у нее острые, с выступающей косточкой, которая так и норовит удариться обо что-нибудь. Боль пронзает руку и ударяет в голову. Новички — с Гриффиндора и Когтеврана — смотрят на нее снисходительно. Джинни даже не знает их имен. И знать не желает.

— Что с тобой? — Корнер садится напротив нее на корточки. — Ты опять не с нами.

— Я здесь, — протестующе произносит она и сжимает палочку. — Давай еще раз?

Корнер протягивает ей руку, но Джинни поднимается сама, держась за стену. В Выручай-комнате тепло и уютно. И эта теплота мешает ей сосредоточиться на заклинаниях, гонит мысли в голову, как ветер гонит сухие листья.

Ей не хочется больше тренироваться. Она может делать что угодно: досаждать Кэрроу, дразнить Снейпа, таскать еду с кухни, рисовать на стенах, но быть членом ОД она больше не может. Ее выбор сделан, и он сделан не в пользу Гарри. Никто этого не знает, но осознание своих поступков не позволяет ей с чистой совестью быть частью Отряда. Не позволяет, и все.

— Сконцентрируйся! — кричит Майкл, поднимая палочку. От него пахнет потом, и от пота же блестит его лицо.

— Не могу, — Джинни раздраженно запихивает палочку обратно в карман и уходит вглубь комнаты. — Давайте без меня!

Она садится на потертый вельветовый диван в тонах Гриффиндора и устало откидывается на спинку. Так бы сидеть вечно. И спать. Проснуться — а за окном весна. И война кончилась.

— Что случилось? — Демельза садится рядом и кладет палочку на столик перед собой. — Выжата, как лимон?

Джинни не отвечает. Она не выжата, нет. Она общипана, как курица перед отправкой в суп. Ладонь едва зажила, а новые попытки трансфигурироваться в птицу оставили на плече белый пушок. Он не проходит уже второй день, и Джинни всерьез думает, что он останется навечно.

— Ты меня слышишь?

Демельза хорошая. Она всегда рядом в нужную минуту: и на поле, и на уроках, и на встречах Отряда. Не то что Гарри.

— Прости, ничего не соображаю, а с зельеварением так и не разобралась, — Джинни усердно трет глаза, пытаясь не заснуть на мягком диване, который пахнет домом.

— Мы заканчиваем тренировку, уже десять, — уставший Невилл неосознанным движением приглаживает волосы. — Идешь, Джинни?

Она отрицательно качает головой, и это качание трудно остановить. Голова мотается из стороны в сторону, как елочная игрушка.

— Жду тебя в гостиной, — Демельза поднимается на ноги. — Мы как раз собирались вместе доучить зелья, помнишь?

— Помню, — машинально отвечает Джинни, уставившись куда-то в стену.

Когда все уходят, она обхватывает голову руками и лихорадочно пытается придумать, как сказать им, что она больше не придет. Она говорила, что ОД — лучшее, что можно придумать сейчас. И ошиблась. Для нее встречи Отряда были худшим кошмаром. Видеть все эти лица, вспоминать Гарри, вспоминать те дни, которые уже не вернуть…

Из-за двери раздается шум и нарастает с каждым мгновением. Кто-то кричит, но что и кто — не разобрать. Джинни зло выдыхает и неохотно поднимается с дивана. Интересно, как там Драко? И что он сейчас делает? И когда они увидятся снова?

В дверном проеме она видит спины друзей, образующие полукруг. И чью-то окровавленную рубашку, белым снегом мелькающую сквозь ряды.

— Шпионишь, крыса? Даже палочку на тебя поднимать противно! — Симус делает шаг вперед, слышится звук удара, и кто-то падает на пол, не издавая даже стона.

— Что здесь происходит? — Джинни расталкивает толпу и оказывается напротив Драко, лежащего на полу с разбитой губой и синяком на щеке. Вот и увиделись.

При виде ее он медленно поднимается на ноги и стирает кровь рукавом.

— Он шпионил за нами! — повторяет Невилл и морщится. — Я увидел его рожу за статуей. Уже торопился донести Кэрроу, да, слизняк?

И он тоже протягивает кулак к Драко, но на его пути решительно встает Джинни. Она не думает о последствиях. Никогда.

— Какого черта вы делаете? — с бешено горящими глазами интересуется она.

Отряд таращится на нее в ответ, словно оглох.

— В смысле? — выдавливает Корнер, надеясь, что он ослышался.

— Мне не нужна твоя защита, Уизли! — шипит Драко, переводя больной взгляд с нее на Корнера.

— Заткнись! — огрызается она. — Вы вдесятером напали на одного человека! Это нечестно! И Гарри бы так никогда не поступил!

Гриффиндорцы и когтевранцы переглядываются. У кого-то на лицо проступает стыд. У большинства — досада.

— Хватит махать именем Гарри! — Полумна впервые трезвеет и сердито смотрит на Джинни. — Он здесь не при чем.

— Отлично! — Джинни повышает голос и встает рядом с Драко. — Давайте, забейте меня заодно с ним. Ну же!

Отряд продолжает таращиться на нее, как на дракона, сорвавшегося с цепи. В воздухе пахнет пылью и кровью.

— А ты! — Джинни поворачивается к Драко. — Какого черта ты не даешь сдачи?

Он смотрит на нее оторопело. Потом криво улыбается кровавыми губами.

— Я?

Отряд дружно смеется, наблюдая за его лицом.

— Ничего смешного! — кричит Джинни и сжимает руки в кулаки. — Знаете что, я больше не буду ходить на встречи. А то еще превращусь в диких зверей вроде вас. Вы не знаете, что Малфой прикрыл меня от бладжера…

— Не надо, Уизли…

Она машет на него рукой, словно крылом.

— И я спасла его от Алекто. Мы квиты. Ты ведь это пришел сказать?

Драко вскидывает голову, как норовистая лошадь, но предпочитает молчать. Конечно, он пришел за другим. Они оба это знают.

— Какая разница, Джинни, — Невилл делает шаг к ней и пытается взять за руку. — Забыла, что это Малфой впустил в школу Пожирателей? Что он вечно завидовал Гарри? А теперь он знает про Отряд и кто в нем состоит…

— Отлично! Давайте убьем его, да? — Джинни не обращает на него внимания и проходит мимо толпы и тычет в каждого своим маленьким пальчиком. — Может, это будешь ты, Корнер? Или ты, Падма? Или ты, Дин? Ну же, что вы стоите? Раз — и нет человека!

— Ты, по-моему, перегрелась или замерзла, — осторожно произносит Симус, смотря на нее с ужасом. — Отойдешь — поговорим. Пошли, ребята. А ты, крыса, снова улизнул. Но однажды я тебя найду.

— Вдруг я решусь дать сдачи? — Драко приподнимает брови, и сердце Джинни с уханьем падает вниз. — Что делать будешь, Финниган?

— Может, это? — Симус выхватывает палочку. — Остолбеней!

Но Драко оказывается быстрее и мгновенно выставляет Щитовые чары. Кто-то из толпы неосознанно и одобрительно кивает.

— Забываешь, что у меня по заклинаниям и защите «превосходно», — Драко выпускает себя на волю под колючий взгляд Джинни. — А у тебя всегда «выше ожидаемого».

Заклинания мелькают быстро, как вспышки молнии, но достать Малфоя не получается. Невилл зло кусает губы, глядя на Драко. Они ни разу не видели его в сражении, и Джинни не видела. Но теперь ей кажется, что они с Гарри равны. И ей это нравится. Больше шансов выжить. Больше шансов… на что?

Симус летит вниз, на пол. Брюки порваны на коленях, а лицо покрыто ядовитой смесью боли и ярости.

— Чертов Пожиратель смерти! — плюет он в лицо Драко. — Долго тренировался на магглах? Пойду к Помфри. Ты идешь, Джинни?

И все взгляды обращаются к ней. Даже взгляд светло-серых глаз. Джинни в отчаянии закусывает губу. Она на мгновение становится Малфоем и не хочет быть ни на чьей стороне. Ей не хочется предавать Гарри еще больше, чем она уже это сделала. И ей не хочется предавать человека, который помог ей в самый черный час.

— Я узнаю, что он от меня хотел, и догоню, ладно? — осторожно спрашивает она, осознанно вступая в водоворот.

— Конечно, Джинни, — Демельза опережает уже открывшего рот Невилла. — Уверена, это ненадолго. Пойдемте, ребята. Полумна, прекрати искать мозгошмыгов по стенам. Никого там нет.

В галерее становится тихо, только иногда с нижних этажей доносится звук разговоров и громких шагов.

— Я неплох, да? — Глаза Драко светятся самодовольством. — Не хуже Поттера, да?

— Почему ты сразу не ответил ударом на удар? — недовольно интересуется она, подходя ближе к нему и рассматривая рассеченную губу.

Драко отводит взгляд и сразу теряется. В самом себе.

— Подумал, что тебя это разозлит. Что я нападаю на твоих друзей.

Джинни устало проводит рукой по лицу. Ей хочется прикоснуться к этим плечам, к этому лицу, полному одновременно радости и недовольства. Но она все еще не смеет.

— Время, когда ты прятался за отца или Гойла и не умел отвечать яростью на ярость, давно прошло. Если тебя ударили — ударь в ответ изо всей силы. Только так сейчас можно выжить. Как бы жестоко это ни звучало.

— Иногда ты меня пугаешь, — признается он, не сводя глаз с ее лица.

— Иногда я сама себя пугаю, — отзывается она. И на всякий случай делает шаг назад. Она боится того, что может случиться между ними. Здесь, в полутемной галерее. Она боится своих желаний. Боится только рядом с ним. Рядом с Гарри она никогда не боялась. — Что ты хотел, Драко?

— Увидеть тебя, — говорит он прямо, вздрагивая от звука своего имени, и по глазам видно, что хотел соврать. Шаг — ей навстречу. Джинни поднимает руку и проводит дрожащими пальцами по его щеке.

— Я хотел вернуть платок, — говорит он тихо.

— Потом вернешь, — шепотом говорит она. — Тогда мы увидимся еще раз.

— Мы не можем увидеться просто так?

— Я… не знаю, — эта мысль птицей бьется в ее висках. И отчаянно хочется ответить «да». Но сказать «да» — уступить своим желаниям. Шагнуть в бездну. Ногти больно вонзаются в раненую кожу ладони, и губы не удерживают вскрик.

На середине ладони выступает кровь. Джинни смотрит на нее с неприязнью. Лицо Драко слегка зеленеет, и она знает, почему. Его тошнит от запаха крови. Вот если бы внутри людей была вода, окрашенная красной гуашью…

И тут Драко ошибается. Он наклоняется к ней слишком явно. И в его глазах слишком явно читается желание поцеловать. И Джинни отступает. Его завораживающая решительность гильотиной падает между ними.

— Увидимся… когда-нибудь еще, — скороговоркой произносит она и исчезает в темноте галереи, убегая от себя, убегая от его губ, убегая от своего выбора.