Власть женщины сильней (гет)

Бенвенуто ди Менголли очнулся не в своей постели: небеленое льняное белье, жесткая подушка, да и сама кровать короткая и узкая. Вокруг тихо и сумрачно. Он снова закрыл глаза, не желая выдавать чужим, что пришел в себя. Прислушался к ощущениям. Осознал еще несколько тревожащих фактов. Во-первых, то, что лежит в несвойственной для себя позе — на животе, и без рубашки. Во-вторых, горло саднит так, будто недавно читал многочасовую проповедь огромной толпе на берегу бушующего моря. В носу приевшийся запах чего-то горелого. Бенвенуто чуть шевельнул руками, ногами. С ними, казалось, все в порядке. Тогда он рискнул и попытался подняться. Сильная слабость и боль в спине заставили вернуть голову на подушку.

— Осторожнее, мой господин.

Незнакомый голос послужил отличным стимулом — кардинал резко развернулся, чтобы увидеть говорящего. И тут же застонал, прикусив губу, голова нещадно закружилась, а в спину будто воткнули тысячи мелких иголок. Но он не остановился, а продолжил рывок и, наконец, сел.

— Ты кто?

— Валлетто, мой господин. Ваш камердинер.

Совладав с головокружением, Бенвенуто присмотрелся к собеседнику. Немолодой мужчина с легкой проседью в короткой бородке на испанский манер, волосы подвязаны тесьмой, простая, но добротная одежда. Он стоял чуть в стороне от кровати и смотрел на Менголли внимательными темными глазами из-под широких бровей.

— Вам еще рано вставать, мой господин.

— Сам разберусь! Где я?

— У меня в доме. Я не знал куда вас отвезти после… церемонии, мой господин.

Менголли повел головой, ощущая натяжение кожи на спине и как по ней щекотясь что-то потекло. Неловко изогнувшись, провел рукой и осмотрел пальцы — кровь.

— Раны еще не затянулись, мой господин.

Бенвенуто зло прищурился, но тут сухой треск и волна тепла привлекли его внимание к горящему камину.

— Помоги, — кардинал требовательно протянул руку.

Валлетто подошел ближе, наклонился, предлагая опереться на плечо. Переставляя ненадежные ноги, Бенвенуто добрел до камина и опустился на колени перед огнем. Взгляд словно купался в переливах цветов пламени и, омываясь ими, прояснялся. На щеки возвращался румянец. Менголли посмотрел на мужчину и заметил странное выражение на его лице: было в нем что-то очень похожее на благоговение.

— Вина с водой.

— Слушаю, мой господин.

Валлетто с поклоном протянул кубок, где смешал вино и воду:

— Вы верите мне?

Бенвенуто медленно выпил предложенное, вернул кубок и только после ответил:

— Хотел бы убить, уже убил бы… Или связал хотя бы… И не твердил «мой господин» через слово.

Мужчина вдруг улыбнулся:

— Благодарю, мой господин.

— Да перестань ты. Зови меня монсеньором… По сути тоже самое, но привычнее.

Увидев, как изменилось лицо Валлетто, кардинал усмехнулся:

— Не ожидал? Все равно ведь узнаешь кто я.

— Если на это будет ваша воля, — мужчина замялся, потом продолжил, — монсеньор.

Бенвенуто махнул рукой и хотел было прислониться спиной к опоре камина, но лишь досадливо вздохнул — чувствовал, что кровь все еще сбегает каплями вдоль позвоночника.

— Позвольте, я обработаю раны, монсеньор.

— Не сейчас. Оставь меня.

Последнее распоряжение было проверкой: если представившийся камердинером незнакомец выйдет, значит действительно все в порядке. Менголли прикрыл глаза. Открыл их, когда вслед за шумом нескольких шагов последовал звук закрывшейся двери.

Кардинал попытался вспомнить, какие события привели его в чужой дом и стали причиной такого плачевного состояния. Очень скоро Бенвенуто убедился, что воспоминания весьма отрывочны и сумбурны.

Разговор с Викторией Морно подвиг его активизировать поиски секты Крылатого Дракона. Нет, не секты… Общины! И вот поздним вечером, под закрытие ворот, Бенвенуто выехал из города в сторону виллы Монтальто. Оттуда, оставив лошадь на попечение сторожа и вооружившись фонарем, пешком направился в лес, в свой грот. В каменном зале развел большой костер, чтобы осветить побольше пространства и стен. Догадка, посетившая его при прочтении древнего трактата, написанного на странной разновидности латыни, оказалась верна.Знаки на одном из участков стены, которые раньше он трактовал как орнамент, на самом деле являлись схемой расположения в Риме убежища-храма общины. Только теперь Бенвенуто осознал, что с этого момента действовал, поддаваясь велениям интуиции, а не разума. Он стоял в каменном зале и смотрел на ярко пылающий костер, пытался представить, где может быть место убежища в городе. По всему выходило — искать надо будет за Тибром, в Трастевере.

Следующей в памяти резко проступила картинка — он стоит, властно протянув руки над костром, а пламя под ногами уменьшается с каждой каплей пота, сбегающей по виску. В конце концов, Бенвенуто рухнул на колени и, с трудом веря, уставился на едва теплящиеся угли. Что это было? Разыгравшаяся фантазия? Или так много времени прошло, что поленья успели прогореть сами и потухли? Или… Молодого кардинала охватил страх. Даже сейчас, сидя у жаркого камина, он вспомнил его леденящий спину холод.

К утру синьор Менголли вернулся в город. Послал слугу сказать в курии, что слегка болен и не явится сегодня, а сам отправился отсыпаться после ночной поездки. Выспаться Бенвенуто не удалось. Сон был тяжелым, беспокойным. Его мучило видение какой-то женщины со странно-знакомым, но в тоже время чужим лицом. Она смеялась и, казалось, заглядывала в самую душу своими острыми изумрудно-зелеными глазами. Женщина что-то говорила, но во сне он так и не смог разобрать ни слова. Проснувшись, кардинал услышал за дверью спальни смех служанки, убиравшей дом. Позднее он подозвал ее, за подбородок приподнял лицо к свету и всмотрелся в ее глаза. Они были обычного карего оттенка.

Потом были поиски, попытки сопоставить схему со стены грота и лабиринт старинных узких улочек района. А через несколько ночей над Римом взошла полная луна — необычно большая и яркая. Чтобы лучше рассмотреть ночное светило, молодой человек взобрался на остатки стены амфитеатра за неприметной церквушкой. И тут его бросило в жар: внизу, среди развалин античного сооружения темнел провал. Он манил к себе, притягивал, звал. Сейчас, выуживая из памяти детали, Бенвенуто удивился, как ему удалось не переломать ноги, спускаясь со стены. А тогда он бежал, перепрыгивая через камни и остатки древней кладки. У самого входа он затормозил, прекрасно осознавая, что следующий шаг станет решающим. Шаг — и его жизнь пойдет совсем иным путем. Но это было не сомнение, это была пауза на вдох.

Дальше память отказалась служить. Остался только разрозненный набор ощущений, наполненных жаром, огнем, гулкими голосами и глухим рокочущим ритмом.

— Эй, как тебя… Валлетто!

Камердинер, явно ожидавший в соседней комнате, появился тотчас:

— Слушаю, монсеньор.

— Что у меня со спиной? Откуда кровь?

Мужчина откровенно смутился, отвел глаза.

— Я жду ответа!

— Это должен был вам объяснить Хранитель общины, мой гос… монсеньор.

— Так, где он?

Валлетто совсем растерялся. На этот раз кардинал молчал, пока тот не решился сказать:

— Вы убили его.

— Господь и все Его воинство! — Менголли, позабыв о слабости, поднялся с пола. — О чем ты?!

— Вы вошли в храм в разгар ритуала. Уже много лет никто не бросал вызов Хранителю.

Ощущения не желали складываться в картинки, но хотя бы начали выстраиваться в последовательность. Бенвенуто вспомнил звуки голосов, очертания зала, очень схожего с его лесным гротом, только неизмеримо большего. Один из людей, стоявших вокруг костра, большого, но почему-то бездымного, явно обратился к нему. Они говорили, причем Хранитель задавал вопросы, а Менголли что-то отвечал. И вдруг Бенвенуто охватила неудержимая, палящая ярость.

— Хм, мне-то показалось, что это он мне бросил вызов…

Кардинал внимательно присмотрелся к Валлетто. Его лицо снова выражало поклонение и радость.

— Что?!

— Так мог сказать только истинно имеющий право.

Бенвенуто досадливо поморщился, но на самом деле в груди, под сердцем тревога все туже затягивала узел.

— И как я его убил? Я был безоружен! — «если вообще убил». — И что у меня со спиной?

— Сила начинается с умения использовать свое тело как оружие. И единственно как оружие. Так говорится в трактате Первого Крылатого Дракона. А на спине у Дракона — крылья!

Внешнее спокойствие и напускная уверенность слетели с Менголли как шелуха. Он тяжело оперся на стол, опустил голову и замер. Спустя довольно продолжительное время по телу кардинала прошла дрожь, и послышался глухой голос:

— Кто я?

Теперь Валлетто смотрел на своего господина с сочувствием и болью:

— Вы наш Крылатый Дракон, монсеньор.

И Бенвенуто взорвался. С горящими ненавистью глазами он приблизился к мужчине:

— Ложь! Грязный сатанист! Я вас всех отправлю на костер!

Камердинер нервно сглотнул, но не отступил, его взгляд стал твердым и уверенным:

— Из ближнего круга осталось только семеро. Вы можете нас уничтожить. Но это будет решение Дракона! И община примет его как неизбежность.

— Я кардинал Святой римской церкви!

— «Храни же тело свое всегда наготове и, касаясь креста, чуть-чуть выпускай когти. Это лишь подтвердит твое превосходство». Так учит Первый.

Резкое движение заставило кровь из двух округлых рассечений, опоясывающих лопатки, веселее бежать по спине. Но Бенвенуто не замечал этого.

— Вы не верите мне… Посмотрите в меня. Вы все прочтете сами.

— Как я, по-твоему, это должен сделать? — зло прошипел Менголли.

— Смотрите. А ваша сила сделает все остальное.

Глаза Валлетто, которые он не сводил с хозяина, вдруг начали терять выражение, становясь бессмысленными. Бенвенуто пристально всмотрелся, следя за этой переменой, и вдруг ощутил, что словно проваливается в глубину. Усилием воли остановил падение, и вот перед ним уже проносятся картинки: человек в бесцветном балахоне, дерзкий насмешливый вопрос, нечеловеческий рев, и ничтожное существо по ту сторону костра захлебывается криком и кровью из четырех глубоких ран, пламя опаляет оставшиеся семь фигур. А тот, чьими глазами он смотрит, видит его самого, единственного не тронутого огнем и испытывает священный восторг и глубокое удовлетворение, как человек давно утративший, но внезапно обретший.

Бенвенуто отвлекся, когда почувствовал, как пальцы Валлетто судорожно сжались на его плечах, а сам он начал оседать на пол. Кардинал глотнул воздуха, будто резко вынырнул из воды, посмотрел себе под ноги. Камердинер лежал не двигаясь, под носом и возле ушей у него было сыро и красно.Бенвенуто нерешительно тронул мужчину за плечо:

— Эй… Валлетто! — дотянувшись до кувшина на столе, кардинал плеснул ему воды на лицо.

Тот не шевельнулся. Выругавшись, Менголли присел рядом, приподнял голову лежащего и похлопал его по щекам.

— Да очнись же ты!

Валлетто вздохнул глубже и открыл глаза, осознал, что хозяин обеспокоен его беспамятством и поспешил сесть, а после вовсе сменил позу на коленопреклоненную:

— Простите меня, мой господин, я слаб.

Бенвенуто устало потер лицо обеими руками:

— Довольно. Поднимись и сделай что-нибудь с моей спиной, а то уже штаны намокли сзади.

— Слушаюсь, монсеньор.

После Менголли вернулся на кровать и почти мгновенно уснул. А Валлетто, умывшись, сел на табурет рядом охранять покой господина: «Совсем мальчик. Его всему придется научить, а еще большему ему придется учиться самому».

…В ночь необычайно яркого полнолуния в Риме двое мужчин увидели один и тот же сон: высокую женщину в невесомой развивающейся одежде переливчатого зелено-золотистого цвета. Она приблизилась из глубины пустого пространства и взглянула так, будто видела самую суть каждого. Черты лица ее неуловимо изменились и стали до боли узнаваемы. Только глаза не согревали теплым и ласковым светом цвета темного янтаря, а замораживали иронией искристой зелени. Но при этом в своем образе она оставалась страстно-желанной.

Вот лед глаз ее раскололся на сотни острейших осколков, и они устремились в лицо сновидца. А вместе с ними, чуть вытянув губы для поцелуя, приблизилась Она.

— Юлия? — вскрикнул один и дернулся во сне в сторону, безуспешно пытаясь избежать гибельного прикосновения.

— Юлия! — воскликнул второй и яростно двинулся навстречу.

Перетти тяжело поднял голову от высокой спинки кресла у себя в кабинете, где допоздна засиделся над сборником проповедей. Видение, слишком яркое для простого сна, оставило после себя чувство мистического страха и прилипшую к влажной от пота спине сутану. Кардинал осенил себя крестным знамением и решительно направился в молельню.

В одном из монастырей, в небольшой келье брат Иосиф очнулся от сна, как солдат по звуку труб, призывающих к бою. Резко поднялся с узкой лежанки и тут же болезненно охнул, ощутив налитую тяжесть внизу живота. Попытался сглотнуть пересохшим горлом и понял, что губы горят, будто их то ли зацеловали, то ли отхлестали розгой. «Проклятье», — выругался иезуит. Предстояли очередные упражнения по умерщвлению плоти.

* * *

Однажды кардинал Менголли вошел в дом графини де Морно с маленькой девочкой на руках. Жан-Жак поспешил предупредить хозяйку. Виктория, еще не дослушав толком доклад управляющего, бросилась в гостиную, куда слуги проводили гостя. Она резко остановилась на пороге, увидев странную картину: синьор Менголли сидел на самом краю кресла и держал на коленях прелестного ребенка в кружевном платьице и чепце. Молодой мужчина и девочка неотрывно смотрели друг на друга: он — с гримасой печали всего мира на лице, она — отрешенно и блаженно-удовлетворенно. Вдруг кардинал расхохотался, а ребенок в ответ залился возмущенным плачем. Это заставило Викторию скорее войти в комнату.

— Диана, девочка моя!

— Тише, тише, синьоры! — справившись со смехом, Менголли попытался успокоить мать и дочь. — Все в порядке… Почти.

Виктория протянула руки, намереваясь забрать Диану, но неожиданно та замолчала и прижалась к Бенвенуто. Менголли поднялся на ноги, поддерживая девочку, которая крепко обвила своими ручками его шею.

— Ну-ну, синьорина, это же твоя мать.

— Ма, — повторила малышка и взглянула на плачущую женщину более заинтересованно.

Бенвенуто бережно отцепил ручки Дианы от ворота сутаны и передал ребенка матери. После досадливо потряс мокрым подолом своего одеяния. Не замечая ничего вокруг, кроме широко распахнутых глаз дочери с намокшими от слез ресничками, графиня прижала к себе девочку.

— Эм… Синьора Морно, вынужден покинуть вас, — кардинал выжидающе посмотрел на Викторию.

Та словно бы очнулась, но отвлеклась от Дианы буквально на мгновение, только чтобы умоляюще посмотреть на Менголли и выговорить:

— Простите, монсеньор! Я прошу вас, если будет желание и время, навестите меня вечером. А сейчас я…

И она беспомощно пожала плечами.

— До встречи, синьора Виктория, синьорина Диана.

Чуть морщась, когда влажная ткань плотнее прилегала в шаге к бедру, монсеньор Менголли покинул дом Морно. К проявленному графиней пренебрежению его высокопреосвященство отнесся с пониманием. С этим и с испорченной сутаной его примиряла мысль о том, как отец будет высказывать брату Иосифу за упущенную возможность.

Однако Бенвенуто не суждено было провести в обществе графини вечер этого дня. Монсеньора Менголли потребовал к себе кардинал-епископ Перетти. Монсеньор Феличе Перетти предложил сыну составить ему кампанию в зале для фехтования. В свое время отец сам учил мальчика всему, что касалось шпаги, рапиры и кинжала. После Бенвенуто лишь оттачивал навыки. Он давно уже безупречно выполнял все финты, выпады и отходы, используя и сочетая все лучшее из итальянской и испанской школ фехтования. Пробиться сквозь его защиту было непросто даже очень хорошему учителю. Чего, по мнению Феличе, катастрофически не хватало сыну — это фантазии, полета, непредсказуемости действий, за что он не раз довольно жестко наказывал ученика во время занятий. Но этот бой озадачил Перетти. Бенвенуто словно подменили: он менял финты в комбинациях, совершал выпады из, казалось бы, совершенно невозможных позиций. Клинок и Менголли зажили единой жизнью, тело и сталь двигались в сложном танце, сохраняющем жизнь и несущем смерть. Перетти, не готовому к подобному, пришлось нелегко. Более того, в один из моментов поединка сын едва не обезоружил Феличе. Старшего фехтовальщика спасло только превосходство в грубой силе. Тяжело дыша, жалея о том, что не поберегся, Перетти опустил клинок и шагнул к Бенвенуто, протягивая руку, чтобы помочь встать:

— Прости, сын мой. Тебе удалось напугать меня, — монсеньор рассмеялся, стараясь незаметно растереть заболевшую от глубокого дыхания грудь.

Бенвенуто утер кровь с разбитой губы и досадливо сплюнул:

— Я не ожидал, — но все же, чуть помедлив, протянул руку в ответ.

— Ты расстроен, — Перетти похлопал сына по спине и отошел к слуге, державшему таз с водой и полотенце.

— Да.

Резкий тон ответа заставил Феличе остановиться и повернуться к сыну:

— Ты так жаждешь одержать верх над отцом?! — за вполне добродушной усмешкой в глазах таились огоньки острого внимания.

Молодой кардинал смутился, опустил голову и сделал вид, что занят осмотром шпаги.

Перетти вернулся к прерванному умыванию, а после продолжил:

— Ты вернул Виктории дочь…

Менголли мгновенно напрягся, подобрался, словно старший кардинал вновь взялся за оружие.

— Хорошо, что сумел обставить брата Иосифа со всем его воинством, — Феличе не сдержал улыбки, но уже при следующих словах снова был серьезен. — Однако ты нарушил мои планы.

Повинуясь сигналу, слуги вышли. Перетти и Менголли остались одни в просторном зале. Простенки между высокими окнами украшали фрески, повторявшие в цвете иллюстрации из «Цветка битвы» Либери и «Философии оружия» дона Иеронима Карранза. Вдоль стен расположились несколько стоек с легкими мечами, шпагами и рапирами, среди которых были клинки Педро де Торо, Томаса де Айалы, на особой стойке покоился шлем Гвидобальдо делла Ровере, герцога Урбино, сработанный знаменитым Филиппо Негролли.

Бенвенуто отступил на несколько шагов. Внушительная фигура отца отлично вписывалась в воинственный антураж фехтовального зала. Молодой кардинал внимательно всмотрелся в лицо синьора Перетти:

— Ты хотел использовать ребенка против матери?!

— Запомни, дети — лучшее средство добиться от человека желаемого, — взгляд кардинала-епископа стал жестким.

Казалось, Бенвенуто был потрясен:

— Отец, неужели ты смог бы причинить вред…

Перетти предостерегающе поднял руку:

— Я не воюю с детьми. И, по возможности, с женщинами. Вспомни: когда Каррера держал твою мать в подвале, Виктория лежала на пуховых перинах в спальне на моей вилле, и я оплачивал для нее услуги лучшего римского врача! Твой отец не ангел, но и не чудовище.

Синьор Феличе сложил руки на груди и наблюдал за сыном. Тот, размышляя, по привычке, мерил пространство шагами. Наконец, Бенвенуто пришел к какому-то выводу. И теперь уже вопрос Менголли поверг Перетти в растерянность.

— Значит, для тебя и я был средством? Против женщины.

Было что-то во взгляде Бенвенуто, что заставило сердце кардинала Перетти странно дрогнуть.

— Боюсь, наоборот. Ты был ее средством против меня. Но не тогда, когда она пришла в день твоего одиннадцатилетия. А в тот момент, когда я впервые взял тебя на руки.

На первых словах Менголли отвернулся, чтобы не показать вспыхнувшего в нем гнева, но после недоверчиво посмотрел на отца. Показалось? Или глаза кардинала-епископа блеснули странной влагой?

— Ступай. Прикажи накрыть ужин. Я подойду позже, — глухо проговорил монсеньор.

Уже у дверей Бенвенуто остановил оклик:

— Сын мой!

— Да, отец?

— Ты изменился.

— Ты прав, — Менголли невольно чуть выше вскинул подбородок. Но в его глазах не было вызова. Нет, Перетти увидел там только уверенную готовность ответить, если таковой последует. Мальчику надо найти дело, пока этого не сделал кто-нибудь другой — решил кардинал-епископ. Феличе надеялся, что еще не опоздал.

* * *

Монсеньор Перетти терял терпение. Вот уже несколько дней как из Испании в Рим вернули дочь Виктории Морно, но от гонца кардинала не было известий. Хотя, в отличие от Манфреди, он имел все возможности открыто воспользоваться любым транспортом и способом передачи информации. Папа все чаще благосклонно прислушивался к кардиналу Боргезе. А тот при любом удобном случае не уставал нашептывать выгоды от брака Пьетро Альдобрандини с младшей дочерью короля Филиппа. В самой возможности брака между потомком флорентийских адвокатов «только вчера» получившим княжеский титул из рук Святого отца и, пусть слабоумной, но все же дочерью монарха монсеньор Камилло Боргезе не сомневался. И Феличе Перетти очень хотелось бы знать, откуда он черпает эту уверенность. Но пока Перетти, в ожидании важных новостей из дворца в Кастилии, всеми силами старался удержать внимание Его Святейшества. Перепалки с Боргезе на заседаниях курии становились все ожесточеннее. Идея породниться с королями Испании казалась Папе чрезвычайно соблазнительной, несмотря на все опасности превратить Пьетро в бесправного заложника при испанском дворе.

И вот наконец-то терпение монсеньора Перетти было вознаграждено, а заодно и стала понятна задержка гонца. Бумаги из хорошо скрытого тайника в спальне кастильского дона были не только важными, но и опасными. И посыльный воспользовался рекомендацией — в подобном случае обратиться за помощью к легату монсеньору Анджело Рикару. Тот, завершив дела в Вальядолиде, возвращался в Рим и взял под свою охрану человека Перетти.

Легат, после аудиенции у Святого Отца, лично передал пакет с бумагами кардиналу-епископу, а взамен получил обещание поспособствовать назначению обратно к испанскому двору, но уже на недавно освободившуюся должность нунция.

Вернувшись из Ватикана к себе, монсеньор Перетти приказал не беспокоить и заперся в кабинете. До глубокой ночи кардинал разбирался с документами и думал о том, что оказалось в его руках. Феличе расположил перед собой на столе несколько основных для зарождающейся цели бумаг: свидетельство о даровании кастильским герцогам экстраординарных прав завещания и наследования, подписанное императором Карлом; копия записи в приходской книге одной из толедских церквей о рождении девочки, дочери Фердинанда Кастильского, заверенная нотариусом и свидетелями; и главное — завещание, согласно которому кастильские владения после смерти герцога Фердинанда, если сына герцога признают пропавшим окончательно (заверенное свидетельство этого так же прилагалось), наследует супруг внебрачной дочери дона Кастильо. О матери в документах не говорилось почти ничего. Только то, что «ее имени упомянуть не смеют». Здесь же стояла пометка, что по прямому указанию матери девочку через год после рождения вывезли во Францию. О дальнейшей судьбе дочери дона Кастильо известий не сохранилось.

За окном разгоралось утро, когда в голове монсеньора Перетти четко оформился план, который сулил такие захватывающие перспективы, что у кардинала и впрямь перехватило дыхание. Оставалось только найти потерянную дочь испанского гранда. Нужное имя всплыло в памяти тот час. Женщина с манерами и обликом представительницы высшей аристократии и темным происхождением: Юлия Везен, Юлия дю Плесси-Бельер, графиня Тулузы, маркиза де Ла Платьер, княгиня де Бельфор. Выбор кандидатуры мужа, к сожалению, придется оставить за испанским монархом. Но когда это Феличе Перетти мешали мужья?! Тут монсеньор позволил себе несколько мгновений помечтать о том, как они с Юлией будут жить вместе и править Испанией. Их ссора? Она будет забыта, когда он бросит к ее ногам герцогскую корону. Ее измена? Она будет забыта, когда он убьет Жерара Манфреди.

Вечером во дворце монсеньора Оттавиани кардинал Перетти поделился планом с друзьями. Но, к своему удивлению, на лице одного из союзников синьор Феличе заметил скептическую усмешку:

— Ты полагаешь, что эта женщина согласится быть послушным орудием церкви? — не скрывая сомнения, проговорил Марк.

Напоминание об обстоятельствах последней встречи с Юлией не смутили Феличе. Он не отвел глаз под пристальным, изучающим взглядом. Кардинал-епископ понимал, что провинциалу Ордена святого Игнатия и наиболее вероятному и скорому его Генералу нужны гарантии. После недолгого молчания Перетти ответил:

— Она будет послушна, если я соглашусь принять ее. Или она ушла тогда не после меня и не в слезах?! — и на его лице появилась лукавая самодовольная улыбка.

Внимательно слушавший и молчавший до того Роберто Беллармино тихо сказал:

— Я думаю, проблема будет не в женщине, а в мужчине. В муже, — монсеньор задумчиво пожевал губами. — Хотя, синьора Юлия обладает чем-то таким, что подчиняет ее воле… многих мужчин.

— Из уст инквизитора это звучит угрожающе, — натянуто рассмеялся монсеньор Перетти.

Беллармино примиряюще вскинул руку:

— В данном случае — это будет только на пользу делу. Я так понимаю, если желать исполнения этого плана, то необходимо поторопиться. Пока испанская корона не нашла свой выход из этой щекотливой ситуации?

— Верно. Виктории, донне Кастильо, уже угрожали. Кроме того, она обмолвилась, что положение его величества Филиппа не так надежно, как выглядит. Из чего я сделал вывод — король будет рад связать своего брата морганатическим браком и тем самым исключить его претензии на корону. А если ему еще и посулить некоторые сиюминутные выгоды, не раскрывая наших далеко идущих планов…

Перетти многозначительно замолчал, отметив, как на лицах собеседников отразилось умело им подчеркнутое слово «наших». И все же иезуита не оставляли сомнения:

— Хорошо, план безумен, но осуществим. Документы — его сильная сторона. Но вот кандидатура на роль дочери герцога Фердинанда… Прости, Феличе, но последнее, в чем можно упрекнуть Юлию — это излишнее послушание.

— Но она, — Перетти с видимой неохотой произнес следующее слово, — умна и амбициозна. Первое время, пока меня не будет рядом, без этих качеств не обойтись. А после, Марк… Не тебя убеждать, что женщине нужна лишь толика любви.

Поддержка пришла вновь от Роберто:

— У нас пока нет иной кандидатуры. А упущенный момент станет упущенной возможностью.

Хотя Перетти не очень понравилась формулировка, к которой прибегнул Беллармино, он лишь молча кивнул, соглашаясь со словами инквизитора. Не дождавшись новых возражений со стороны монсеньора Оттавиани, кардинал-епископ вынес вердикт:

— Я попрошу брата Альберта найти в архивах все, что касается завещательной свободы и связанных с ней прецедентов наследования.

Гости уже собирались покинуть гостеприимную виллу, когда одного из них остановил вопрос хозяина:

— А как же один из Манфреди?

В ответ Феличе Перетти бросил только два слова:

— Он умрет.