Методика Защиты (гет)

Куст жасмина, под которым они очутились, щедро присыпал их снегом, к тому же, они угодили прямо в сугроб. Росаура рассмеялась и принялась отряхивать волосы Руфуса, отчего те растрепались и стали очень похожи на львиную гриву. Пара секунд на морозе — но и лицо его, кажется, чуть зарумянилось, пусть он успел оглядеться зорко и настороженно. Росаура подумала, что если б на него осиное гнездо упало, он и тогда первым делом прояснил бы диспозицию.

Жасмин рос на заднем дворе, поэтому они обошли дом по садовой дорожке, и вот остановились перед дверью. Росаура заметила свет в окне, а из трубы валил дым — значит, родители дома, и теперь…

Если бы она могла быть откровенной с собой в те минуты, она бы признала, что хочет как можно дольше оттянуть миг, когда придётся ступить на порог родного дома не одной, но под руку с мужчиной, которого она желала назвать своим перед Богом и людьми. Признание, что её попросту страшит возможное родительское несогласие, лишило бы Росауру половины того счастья, от которого волосы её отливали живым золотом, а губы цвели, точно алые розы. Когда человек преисполнен радости, ему хочется делиться ею без остатка. Потому она усердно гнала прочь подлые мысли о том, что её выбор может встретить непонимание или даже сопротивление. Росаура так хотела, чтобы теперь все стали счастливы, а боль и страх ушли бы, как дурной сон…

Она опомнилась, когда Руфус поднялся на крыльцо и постучал. Он вернулся к ней и отошёл на полшага назад, а Росаура прижала руку ко рту:

— Мы без подарка!

— Ты главное шарф не снимай.

Росаура замерла, затем покраснела так, что в глазах потемнело, а дверь как раз отворилась.

— Что же ты не заходишь, дорогая? А я уже начал волноваться…

Отец осёкся, увидев, что Росаура вернулась не одна. Одна эта пауза и пристальный отцовский взгляд будто по щеке хлестнули Росауру, и она заговорила, сама себя не помня:

— Папа, не о чем волноваться, я немного задержалась в гостях, но Руфус… мистер Скримджер, меня проводил, и…

— Как это любезно с его стороны, — ровно произнёс отец. — Благодарю вас, мистер Скримджер.

— Сэр, — ещё ровнее отозвался Скримджер.

— Пожалуйста, будьте знакомы! — воскликнула Росаура, а в груди дыхание так заходилось, будто она полмили бегом бежала.

Отец внимательно поглядел на неё, а она поняла, что не ощущает спиной близости Руфуса — верно, тот из приличий держался на расстоянии. Отец перевёл взгляд выше её плеча и сказал:

— Редьярд Вэйл, профессор.

— Сэр.

Росаура чуть не взвыла и на силу улыбнулась:

— Мы ведь пригласим мистера Скримджера на чай, верно, папа?

Отец странно поглядел на неё и усмехнулся:

— Ну конечно, "одна нога здесь, другая там", достаточно времени, чтобы промёрзнуть до костей. Заходите-заходите.

Отец шагнул назад в дом, придерживая дверь, её же перехватил Руфус, но так вышло, что по привычке сделал это правой рукой, в которой держал трость. Взгляд отца скользнул по трости, и впервые Росаура не смогла его прочитать. Ей показалось, что на улице сегодня гораздо холоднее, чем вчера.

Когда они замерли на коврике в прихожей, отец отстранился на пару шагов и с вежливой улыбкой предложил раздеваться. Секунду назад Росауре было холодно, теперь её бросило в жар. Она поспешно скинула с себя пальто, Руфус принял его, коснувшись её плеч, и Росауре показалось, что отец с особым выражением отследил этот жест. Позади него на перила лестницы приземлилась Афина. Она приветственно ухнула, но тут её золотые глаза налились подозрительностью, стоило ей заметить, что Росаура пришла не одна. В иной раз Росаура бы хихикнула, проследив, какими сощуренными взглядами обменялись Руфус и Афина, но выжидающее молчание отца едва ли располагало к такой вольности. Пытаясь хоть как-то прийти в себя, Росаура спросила:

— А где мама?

— Мама? — отец чуть усмехнулся. — Ещё не вернулась со своего шабаша. Чем они там опохмеляются, кровью девственниц?..

Росаура с опаской взглянула на отца. О матери и её образе жизни он язвил, порой желчно, но чтобы при чужом человеке позволить раздражению прорваться… Что-то было не так, и в гостиную они прошли в неуютном молчании. Афина деловито уселась на спинку отцовского кресла.

«Вот значит как, перебежчица», — подумала Росаура, послав сове раздосадованный взгляд. Афина отвечала ей высокомерным недовольством: «Ничего лучше придумать не могла, как в дом его тащить? Совсем стыд потеряла?» Росаура решила при первом же случае в пух и прах разругаться с Афиной, а пока предпочла даже не смотреть на слишком много возомнившую о себе сову.

— Прошу, располагайтесь, — отец точно понуждал себя к любезности, когда хозяйским жестом указал Скримджеру на кресло, но сам не спешил сесть напротив — потому и Скримджер остался стоять. — Позвольте, не расслышал, как там моя дочь прощебетала ваше имя, мистер?..

— Руфус Скримджер, сэр.

— Руфус! — с выражением повторил отец и обернулся к Росауре. — Королевское имя!⁽¹⁾

Глаза его сверкнули, как бывало всегда, когда отцу что-то нравилось, но в этот раз Росаура не обманулась, как бы ей ни хотелось — блеск этот был стальной.

— А «Скримджер», это что-то шотландское, верно?

— Верно, сэр.

— Причем в колене эдак тридцатом? — усмехнулся отец, зорко оглядывая гостя.

— Берите глубже, сэр.

— Прельстительные этимологические глубины! Мне что-то подсказывает, что было бы уместно перевести как… «мечник»? Или, лучше, «фехтовальщик»?..

— Примерно так, сэр.

— Как интересно, батюшки! Вы простите, это у меня профессиональное. Люблю занятные… словечки.

Отец улыбнулся и чуть встряхнул головой, точно насилу выныривая из бездны изысканий. Вскинул брови будто удивлённо:

— Так что же вы, располагайтесь! Я вас совсем заболтал, а мне просто привычно стоять во время рассуждений, тем более, если я веду их вслух.

Росаура гадала, отец и вправду заигрывается или же нарочно создаёт неловкость, что тоже за ним водилось. Она сказала поспешно:

— Я принесу чаю.

Сбежала ли она, натурально? Вполне. Иначе не гремела бы чашками и чайником, пытаясь заглушить шум сердца и, главное, чтобы не слышать — как они там, в гостиной, а вдруг так всё стоят и молчат?..

Когда Росаура вернулась, к счастью, увидела, что Скримджер и отец сели друг напротив друга, но почему-то так вышло, что кресло, оставленное для нее, ближе стояло к отцовскому, и, несмотря на свое желание быть рядом с Руфусом, она не смогла найти в себе сил перетаскивать тяжелое кресло ближе к нему. Отец, верно, был расстроен, что мать так долго не возвращалась, и его покоробило, как Росаура навязала ему необходимость принимать непрошеного гостя, вот он и ёрничал, — так успокаивала себя Росаура, дрожащими руками раскладывая блюдца и ложки. Волшебством она бы поостереглась пользоваться — ещё поднимет невзначай на воздух весь дом…

— А мы, Вэйлы, долгое время жили в долине, отсюда и фамилия, — говорил тем временем отец. — Хотя при моём дедушке, кажется, возник спор, стоит ли писать нашу фамилию как «долина» или как «вуаль». Омофоны!⁽²⁾ Склонились к долине, хотя моей дочери, думаю, понравился бы второй вариант. Впрочем, доверять фамилию дочери — дело ненадёжное. Рано или поздно она с нею распрощается без всякого сожаления, не так ли, дорогая?

Отец улыбнулся ей, принимая чай из её рук, и так совпало — соприкосновение, взгляд, слова, — что Росаура замерла ни жива ни мертва.

— Мне кажется, мама вполне осталась верна своей девичьей фамилии, папа, — всё же нашлась она.

— Некрасиво злословить о человеке в его отсутствие, дорогая.

— Это был комплимент.

Росаура улыбнулась, совсем как умела мать. Отец чуть прищурился, пригрозил ей пальцем.

— Что-то в тебе изменилось, егоза.

— А я думала, ты и не заметишь. Мои волосы, папа! Разве не чудо?

Росаура встряхнула головой, и плечи, спину, грудь её облил золотой водопад. Она даже тихонько рассмеялась от удовольствия.

— Ой-ёй, а ведь я сразу и не заметил! — ахнул отец и хлопнул себе по колену.

— А что с волосами? — подал голос Руфус. К умилению Росауры, весьма озабоченный.

— Как?.. Ты серьёзно?..

— Что-то не так? — он ещё и нахмурился сосредоточенно, как если бы перед ним возникла боевая задача.

— Быть может, ваше внимание было занято чем-то другим, мистер Скримджер, но ещё вчера у меня волосы едва до плеч доходили.

— Видимо, Рождественское чудо непостижимо даже для волшебников, — обронил отец.

Зря, зря! Колкостью она дала отцу повод для ироничной улыбки, и вот, вместо расположения и дружелюбной заинтересованности в госте — взгляд свысока. Коря себя на чём свет стоит, Росаура, чтобы скрыть неловкость, протянула чашку на блюдце Руфусу, но когда тот их принял, раздалось лёгкое дребезжание: у него мелко дрожали руки. Конечно, заметили все, но произошло то, чего Росаура никак не ожидала — отец, с прохладой наблюдая, как Руфус быстро поставил чашку на стол, сказал, усмехнувшись:

— Весёлый был праздник?

Если бы не его голос, Росаура убедила бы себя, что это не мог сказать отец. Только не с циничной усмешкой, в которой был лишь упрёк.

— Бывало повеселее, — бесстрастно отозвался Руфус.

Росаура не выдержала:

— Это от контузии.

Руфус подёрнул плечом. Взгляд отца посерьезнел.

— Простите. Не могу смириться с мыслью, что даже для волшебников существуют неудобства. Когда я принял тот факт, что моя дочь летает на метле, единственным утешением для меня стала уверенность в том, что если она упадёт с высоты трёхэтажного дома, то отделается лишь лёгким испугом.

— Поэтому я и не летаю на метле, папа, — попыталась улыбнуться Росаура, но отец не отвёл внимательного взгляда от Руфуса и повторил:

— Простите.

— Не о чем говорить.

Вышло резко почти до грубости, но, к чести отца, он и бровью не повёл, только сказал в задумчивости:

— Помню, в войну, раз на соседний дом бомба упала, так меня потом полгода трясло.

— Вы воевали? — негромко спросил Руфус.

— К счастью, нет, — ответил отец, и голос его стал печальнее, а потому и теплей. — Я был приписан к добровольному студенческому формированию. Мы обеспечивали воздушную безопасность Оксфорда, и периодически нас мотали по стране, но на фронт так и не закинули.

Руфус коротко посмотрел на мистера Вэйла, произвёл жест, как если бы хотел взять чашку, но передумал, и просто сцепил руки в замок, уложив локти на колени, и сидел так, чуть склонив голову и ссутулившись, в недолгом молчании, пока наконец не сказал:

— Мой отец был лётчиком. Насколько мне удалось сопоставить по времени, скорее всего, он участвовал в подготовке высадки в Нормандии, тогда и пропал.⁽³⁾

Мистер Вэйл оживился.

— Но ведь это можно узнать наверняка, обратиться в архивы…

— Для этого нужно знать о человеке чуть больше, чем одно его имя.

Руфус поднял на мистера Вэйла прямодушный взгляд, мол, судите, как знаете. Мистер Вэйл глаз не отвёл и тихо качнул головой.

— Знаете, чтобы помнить человека, одного имени более чем достаточно.

Незаметно что-то изменилось; стало легче дышать. Росаура закусила губу, пока внутри разливалось ликование: вот этого она бы желала для них! Понимания, мудрого совета и доброго слова, уважения и признания.

— А вы, я полагаю… — заговорил отец, пока Росаура с жадностью выискивала в его взгляде крупицы искренней заинтересованности, тогда как Руфус, предугадав вопрос, усмехнулся с присущей мрачностью:

— К несчастью, да. Воевал. Хотя слово неверное. Не для той чехарды, которая у нас творилась последнее время.

Всё-таки, это было у него наболевшее, раз он не поскупился на несколько фраз.

— Вы вышли в отставку? — зачем-то спросил отец, его взгляд вновь скользнул по трости у кресла Руфуса, по его рукам, сцепленным в глухой замок.

— Меня перевели на кабинетную работу, — Руфус не смог скрыть досады в этом кратком ответе. Тряхнул головой и добавил чуть поспешно: — Но людей у нас пока очень мало, набор плохо идёт, поэтому периодически я выхожу…

— Простите, Руфус, сколько вам лет?

— Почти тридцать семь.

— Когда началась война, я только поступил в университет, — заговорил отец, — понять, что происходит в мире, я смог только много позже. А вас эта напасть застала уже в зрелом возрасте, поэтому мне было бы интересно услышать ваше мнение… Если позволите, то, что происходило до недавних пор в вашем обществе, — тон отца покрылся налётом бесстрастного любопытства учёного, — по тем наблюдениям, которые мог сделать я, премного напоминает события в Германии конца двадцатых и начала тридцатых годов. Не удивлюсь, если у вас случилась своя Хрустальная ночь,⁽⁴⁾ а, может, и не одна, и, как знать, не обошлось без поджога…

— Что Министерство взлетит на воздух, как раз все и ожидали,⁽⁵⁾ — коротко сказал Руфус, — однако они до этого так и не дошли. Ограничились фейерверками на лоне природы и парой громких концертов.

Его передёрнуло.

Росаура понять не могла, зачем они оба продолжают говорить о том, что для Руфуса было так тягостно, и не знала, как их прервать, тем более что отец казался до неприличия заинтересован беседой.

— Позвольте полюбопытствовать, мистер Скримджер, я правильно понимаю, что вы служите в… органах безопасности?..

— Можно и так сказать.

— Мистер Скримджер — мракоборец, папа, — сказала Росаура. — Он…

— Какое славное наименование, — воскликнул отец не без лёгкой усмешки, — быть может, у вас там и Комитет общественного спасения имеется?⁽⁶⁾

— Недавно у нас был учреждён Комитет по устранению нежелательных последствий, — сухо сказал Скримджер.

— Реакция, — со странным холодком произнёс отец. Скримджер посмотрел на него почти с вызовом.

— Да, реакция. И это лучшее из того, до чего смогли додуматься наши политики. Если бы только те законы, которые они принимают сейчас, действовали лет десять назад! А всем казалось, что школьники, которые рисуют себе на руках метки, просто в клуб по интересам собрались.

— Молодёжь легче всего агитировать, — заметил отец. — Её много чем можно прельстить (причём самыми дешёвыми трюками, вроде яркой символики или чувства избранничества), и ей почти нечего терять (по крайней мере, ей так кажется, ведь легче всего сгоряча рвут с семьёй и отвергают ценности именно подростки).

— Вот именно. И этот псих и те, кто его финансировал, вовсю этим пользовались.

— И вы полагаете, что если запретить на законодательном уровне студенческие сообщества и отменить выход за пределы школы в праздничные дни, такое можно предотвратить?

Руфус не мог не услышать почти неприкрытой насмешки в витиеватом вопросе мистера Вэйла. Однако ничуть не показал, что уязвлён, напротив, поглядел на собеседника прямо и ответил жёстко:

— Больше всего развращает безнаказанность. Половина из них не полезла бы туда, если бы имелись установленные меры пресечения. Да, нашлись бы отчаянные, которых запрет только распалил бы. Но тогда с ними и разговор на их языке вёлся бы. Нарушил закон — неси ответственность по всей строгости. А для многих сам закон стал бы препятствием. Знаете, сколько в их шайке сосунков, которые просто от нечего делать, за компанию, потому что так модно стало, нацепили на себя эти маски, а на допросах запросились к мамочке?

— А ведь и правда, у них есть матери, — негромко сказал отец. Руфус не отвёл глаз и сказал чуть громче:

— Есть-есть. И приходят и просят отпустить их «непутёвых несмышлёнышей», ведь кто-кто, а их-то Ричи никогда и ни за что на свете, он просто спутался с дурной компанией, и вообще, как вы смеете, и это же произвол и диктатура… Как это ему, семейной-то гордости с отличным аттестатом и серебряной ложкой во рту, приговор и срок! Почему-то так сложно поверить, что большинство подонков мало чем отличаются от людей «порядочных». Что большинство преступлений совершают такие же хлыщи с белыми воротничками, а не маньяки с диагнозом и звериной мордой.

— Скорее всего, это идёт от убеждённости, что они имеют на что-то особое право.

— Да просто потому, что они уверены в своей безнаказанности.

— И вы предлагаете карательными мерами прививать им понятия об ответственности?

— Не наблюдаю, чтобы ваша либеральная педагогика справлялась с этой задачей. Скоро и про взрослого будут говорить, что внутри-то он — бедный брошенный ребёнок, так разве можно у него леденец отбирать!

— Я вовсе не говорю о вседозволенности. Я лишь выражаю сомнение, будто закручивание гаек может действительно улучшить нравственность общества.

— Нравственность — слишком спекулятивное понятие. Равно как и гуманизм. Вы можете сколько угодно твердить о неприкосновенности красоты, но большинство хочет не просто любоваться розой, но сорвать её, и остановит человека укол шипов, а вовсе не священный трепет, или о чём вы там толкуете. Все эти слова в воздухе растворяются, а должны быть реальные меры и реальные последствия, одинаковые для всех.

— Но что для одного послужит ко благу, то для другого отнимет последнюю надежду.

— Моя служба позволяет мне послать к чёрту индивидуальный подход, сэр. В конце концов, почему к тому, кто преступил закон или даже эту самую нравственность, должно быть какое-то особое отношение? Кажется, он сам себя лишает права на такое претендовать, нет разве?

— Значит, вы стоите на ветхозаветном «око за око»? Конечно, по сравнению с культурами тех времён и это было верхом гуманизма, ведь в язычестве за одного убитого сородича объявлялась кровная месть до последнего младенца из рода обидчика. Но вот уже две тысячи лет наша цивилизация зиждется на принципах несколько более высокого порядка, где каждый должен спросить себя: «А мне ли бросать камень?..»⁽⁷⁾

— Верно, — усмехнулся Скримджер, — ваше общество камни не бросает, это же варварство. Ваше общество более прогрессивно — оно сбрасывает атомные бомбы.

— А ведь это всегда было привилегией волшебников, не так ли? — отец тоже усмехнулся. — «Стереть в порошок» — такое раньше только в сказках звучало.

— Папа… — тихонько вздохнула Росаура. Её не отпускало подозрение, что мужчины вовсе забыли о её существовании. Интересно, Скримджер вообще помнил, зачем он здесь сидит, так и не притронувшись к уже трижды остывшему чаю? Насколько далеко они оказались от главной цели их визита?.. Нет, это, конечно, хорошо, что Руфус и отец увлечены беседой, только вот она больше походила на спор, причём весьма ожесточённый, и это Росауре совсем не нравилось. По правде сказать, это даже пугало.

Отец взглянул на неё с лёгкой усмешкой.

— Прости, милая, тебе, верно, совсем неинтересны наши разговоры, мы забылись. Скажу только, — он обернулся к Скримджеру, — что наши учёные все ведь поголовно тоже язычники. Их желание обуздать природу и подчинить её своей воле и привело к созданию оружия массового поражения, а идея эволюции, позволившая в сознании масс уравнять человека и животное, разве не развязала руки идеологам и политикам, чтобы создать расовую теорию и на её основании устроить газовые камеры? Нет-нет, наш век — век позора западной цивилизации. Мыслящие люди видели во Второй мировой войне заслуженный Апокалипсис, но отчего-то Богу не было угодно поставить точку в нашей постыдной истории. Колупаемся дальше. Жаль только, что ваше общество наступает на те же грабли. Мне, чтобы оценить масштаб бедствия, не хватало трезвого взгляда, и вот, вы мне его предоставили, за что я вам премного благодарен. Так-то я в некотором роде меж двух огней был: дочь вешала мне самую сладкую лапшу на уши, лишь бы я не беспокоился почём зря, а вот супруга моя, напротив, делала из мухи слона…

— Из мухи?..

Руфус резко вскинул голову и с явным усилием заставил себя отвести взгляд, в котором вспыхнула досада. Отец сощурился.

— Значит, сомнения мои были верны?

— Начёт чего? Стоило ли позволять вашей дочери оставаться в стране, где таких, как она, забавы ради на ремни пускают?

В голосе Руфуса что-то зазвенело. Росаура уколола ногтем большой палец. Всё слишком стремительно оборачивалось полнейшей дрянью. Отец чуть вскинул бровь. Росаура и не догадывалась, что его лицо может так окаменевать в надменности.

Быть может, под этой маской он прятал боль от укоров собственной совести.

— Я мог бы спросить вас, — заговорил отец холодно, — как ваше правительство допустило такое положение дел, но понимаю, что это будет лишним сотрясением воздуха. Вы, сэр, предлагаете преследовать виновных, тех, у кого кровь на руках, но ведь если смотреть глубже, чуть ли не всех поголовно придётся привлечь к ответственности! Вы обвиняете меня в беспечности, но я, как отец дочери (которая судьбой, видно, проклята принадлежать миру, в котором я не могу её защитить), скольких бы мог обвинить в безответственности! И тех, кто совершал преступления, и тех, кто стоял у руля и вёл корабль на рифы, и тех, кто своим немым согласием и равнодушием позволял ситуации усугубляться…

— И наши службы, которые сработали недостаточно эффективно, а наличие или отсутствие каких-то законов тут не при чём, да, — резко сказал Скримджер.

— Я вижу, — с прохладой сказал отец, — для вас это личное…

— Для меня? Нисколько. Вот для тех, у кого полсемьи, как скот, вырезали, это в некотором роде личное, да.

Руфус всё так и не поднял взгляда, только закусил складку у рта. Мистер Вэйл замер, и Росаура, пытаясь сохранять трезвомыслие, отметила, что редко когда видела у него настолько серьёзное и печальное лицо. Отец сказал изменившимся голосом:

— Вы курите, пожалуйста. Я тоже, с вашего позволения…

Он поднялся и прошёлся до каминной полки, на которой держал свою трубку, принялся раскуривать. Руфус достал сигареты. Росаура подумала, что пока отец будто нарочно отвернулся, славно было бы хоть на пару секунд сжать руку Руфуса, но отчего-то не решилась, оробев, а он даже не взглянул на неё. Только затянулся судорожно и быстро спрятал руки в карманы.

Отец заговорил негромко, с неожиданной мягкостью:

— Вы поймите, это же наивная мечта любого педагога, чтобы подрастающее поколение училось на чужих ошибках. То, что происходило в вашем обществе последние годы, зеркально схоже с тем, что пережил наш мир сорок лет назад, и я, право, непростительно наивен, раз мечтал, что моей дочери может не коснуться то, что уже пройдено моим поколением.

— Да оно всегда было, — чуть помолчав, негромко сказал Руфус. — Просто вот и нам прилетело.

В его кратком вздохе отозвалась бесконечная усталость.

— У нас всё же было полегче, знаете, — сказал отец с живым чувством. — Всё было понятно, враг — там, за морем, о налётах предупреждает сирена, на левой стороне улицы — бомбоубежище, а по правой лучше не ходить. У нас было чувство правоты, и люди объединялись, не подозревая друг друга в тайных симпатиях врагу: Мосли-то с его шайкой разогнали в самом начале войны.⁽⁸⁾ Война велась в открытую, и можно было понять, чего мы добиваемся, к чему стремимся. А когда всё исподтишка, какое-то брожение, вспыхивает тут и там, а поджигатель, быть может, твой сосед, и люди предпочитают запереться по домам и сделать вид, будто это их не касается — верно, это очень непросто.

— Да, — сказал Руфус, — непросто.

Голос его звучал чуть надсадно из-за дыма и горечи, что драли горло.

— Но что же теперь? Всё закончилось? — спросил отец. Вопрос этот не был наивен — он был о самой сути, и Руфус это понял.

Они поглядели друг на друга в напряжении, но без былой враждебности. Во взгляде мистера Вэйла появилось сожаление, во взгляде Руфуса — усталость. А потом они оба одновременно взглянули на Росауру. От того, сколько бережности и страха причинить боль было в их глазах, у Росауры заныло сердце.

— Жизнь продолжается, — тихо сказала Росаура, глядя поочередно на обоих с невыразимым желанием примирения и покоя, — это самое главное, да?

Они же вновь посмотрели друг на друга, будто уславливаясь о чём-то негласно и кратко. Руфус сказал:

— И мы делаем всё возможное, чтобы она как можно скорее вошла в привычную колею, — прозвучало несколько дежурно, и он, нахмурившись, добавил: — Конечно, вспыхивать тут и там оно ещё будет долго. Но…

— «Жизнь продолжается»? — повторил отец с тенью мягкой улыбки и, быстро скосив взгляд, подмигнул Росауре. Та отчего-то зарделась.

— Вроде того, — сказал Руфус, пожав плечами, и запалил ещё сигарету.

Росаура отпросилась на кухню, чтобы принести ещё чаю, и, оказавшись одна, провела рукой по горячему лбу. Это же просто какой-то анекдот, верно? Мужчины и разговоры о политике на грани смертоубийства — это неотъемлемая часть церемонии знакомства. Оставалось только надеяться, что этот этап пройден. В конце концов, им же правда стоило друг друга узнать получше, просто они, как люди серьёзные, не стали ходить вокруг да около и растрачиваться на пустяки. Сразу чуть глотки друг другу не перегрызли. Им-то ничего, но ей за что это всё терпеть? А вдруг так каждый раз будет?..

От этой мысли Росаура хихикнула и поспешно зажала рот рукой. Сердце полнилось нежностью, досада облетела с него, как шелуха. Она бесконечно любила их обоих и, прислонившись к двери, под шум закипающей воды слышала отголоски их беседы, и так хотелось верить, что теперь-то уж точно всё будет хорошо.

Переодевшись в светло-голубое платье, она внесла чайник и вазочку с печеньем, и оба они, отец и Руфус, встретили её взглядами, озарёнными радостью. И пусть на лице отца радость эта расцвела добродушной улыбкой, а у Руфуса так и осталась на самой глубине янтарных глаз, Росаура была счастлива. Это осознание, что ей рады, что они улыбаются ей, потому что она улыбается им, было каким-то волшебным. В ту секунду стало совершенно очевидно, что в этом-то, быть может, и заключается весь смысл.

Разомлевшая, Росаура устроилась с ногами в кресле, понимая, что в ночь спала от силы часа четыре. Афина села рядышком на подлокотник кресла, и вскоре Росаура даже позволила ей умоститься на её плече. Афина всё ещё недовольно покачивала головой, но взгляд её лучился лаской: «Ладно уж, мне ли не знать, каким трудом он отвоёвывал своё счастье. Мою проверку он прошёл, будь покойна». Росаура лишь улыбнулась блаженно и пощекотала сову под клювиком. Бег времени чуть замедлился, огонь в камине развлекал их своей трескучей песней, и Росаура, кажется, чуть задремала с открытыми глазами, уже не вслушиваясь в разговор мужчин, пока вдруг сердце её не встрепенулось в ответ на движение Руфуса. Он выпрямился в кресле и, подняв на мистера Вэйла прямой взгляд, сказал просто:

— Сэр, я хотел бы назвать вашу дочь своей женой.

Секунду отец, ничуть не изменившись в лице, смотрел на Руфуса.

— Желание ваше очень понятно.

Он потянулся за сахарницей, зачерпнул пару ложек и принялся размешивать чай.

Росауре казалось, что ложка эта погрузилась в её расплавленное сердце. Сон и умиротворение как рукой сняло. Почему отец замолчал? Быть может, ей тоже нужно что-то сказать, хотя бы встать, или как это делается, чтобы человек понял, что такой вопрос требует внимания чуть больше, чем сахар в чае?..

Она посмотрела на Руфуса. Руфус смотрел на отца. Отец постучал ложкой о край чашки и, будто спохватившись, поднял на них открытый взгляд своих светлых глаз.

— Вы оба, видимо, ждёте каких-то моих слов?

— Мы были бы очень признательны, папа, — сказала Росаура, чувствуя, будто холод цепенения охватывает её с самых кончиков пальцев.

— Но что я могу сказать, по крайней мере, сейчас? — отец положил ложечку обратно в сахарницу. — Я совсем не знаю вас, мистер Скримджер, а то впечатление, которое я составил за этот час, скажу прямо, не удовлетворяет меня, и едва ли более длительное знакомство с вами как-то изменит моё мнение. О таком исходе вы, как человек дальновидный, могли догадываться, когда направлялись сюда. А вот дочь свою-то я знаю, и очень хорошо. Я могу предположить, какие ваши достоинства она возвела в абсолют, на какие недостатки смотрит сквозь пальцы, а о каких ваших наклонностях она пока что не подозревает вовсе. Да, я хорошо знаю свою дочь, — отец обернулся к Росауре, — и представляю, как истово она будет говорить речь в защиту ваших отношений, однако… — он отпил чаю, — давайте не будем ломать копья. Сейчас я не дам вам никакого ответа. Дело это серьёзное, и, надеюсь, вы не будете трепать всем нервы неуместной спешкой, — отец приподнял бровь, как бы припоминая Росауре её излишнюю пылкость. — Вы, мистер Скримджер, выразили своё намерение — это похвально, но не думайте, что раз времена нынче такие, что молодёжь вообще зачастую съезжается, даже не помышляя о браке, то я на радостях благословлю вас идти под венец хоть сегодня вечером. Нам следует лучше узнать друг друга, лучше понять друг друга — и самих себя. Ваш мир только-только пережил глубокие потрясения, и это задело и вас лично. После такого напряжения очень понятен порыв начать жизнь с чистого листа. Однако решение, которое будет касаться не одного, а двоих, должно быть взвешенным и трезвым. Росаура через неделю возвращается в школу к своим обязанностям. Нет смысла торопиться. Подождите до лета, чтобы вновь поднять этот вопрос. Если ваше обоюдное желание только окрепнет, тем лучше, если же пути разойдутся (понимаю, сейчас вам дико слышать такое, но бывает всякое), тем оно будет безболезненней. А пока — мы всегда будем рады видеть вас, Руфус, на чашечку чая. Если Росаура будет навещать нас на выходных, вы тоже заходите, и мы как-нибудь пообвыкнем и будем смотреть, во что это выльется.

Отец вновь отпил чаю и одарил их благодушной улыбкой, однако взгляд его был серьёзен, даже тяжёл. Руфус выдержал этот взгляд и посмотрел на Росауру, Росаура — на Руфуса, потом — вновь на отца. Они оба, отец и Руфус, кажется, вполне солидарные между собой, сейчас смотрели на неё в ожидании мятежа, и, признаться, небезосновательно. Росаура сама не заметила, как поднялась и, пытаясь одолеть хищную тревогу, что вцепилась ей в загривок, обошла кресло.

— Но зачем ждать? — вырывалось у неё.

— Я, кажется, всё объяснил, — терпеливо сказал отец.

— Твой отец прав, — подал голос Руфус.

Это привело Росауру в ярость: да как он может предать их намерение теперь, когда надо бороться, с кровью! Как быстро он пошёл на попятную! Быть может, он и сам уже раз десять пожалел о своём благородстве и сейчас только рад отказу отца?.. Чёрта с два!

Росаура резко повернулась к отцу.

— Знаешь, мы вообще могли бы не приходить!..

— Знаю, — в голосе отца прорезалась непривычная жёсткость. — Но вы пришли, и я сказал, что сказал. Конечно, вы — взрослые люди и вольны делать так, как вам вздумается, но теперь вы знаете, на чём я стою.

Росаура задохнулась, но гневного взгляда от отца не отвела. Она и припомнить не могла, когда бы ещё смотрела на него с такой обидой и беспомощностью! Быть может, отец подумал о том же, и это болезненно отозвалось в его сердце. Он всё-таки отставил чашку и сжал побелевшие руки на коленях. Он заговорил громче, чем имел обыкновение, но это не скрыло, как дрогнул его голос:

— Или есть какая-то причина, по которой до лета ждать невозможно, и я вынужден дать своё согласие прямо сейчас?

Ему страшно, поняла вдруг Росаура, отцу очень страшно, что случилось что-то непоправимое, что он будет вынужден вручить свою единственную драгоценную дочь чужому человеку, который вдруг заявил бы на неё не надежды — права… Как-то надо было смириться с тем, что зрение отца не расширяло беззаветное чувство, надо было принять, что в его глазах всё это выглядело сумасбродством, блажью, надо было уважать его требование, продиктованное единственно отцовской любовью, а ведь это они ещё не говорили с матерью…

Но вместе с тем Росаура знала, что если признаться отцу во всём, чего он в глубине души так страшился, она сможет переломить ситуацию в свою пользу. Более того, достаточно было бы просто пригрозить, что они не станут дожидаться его согласия — и ему бы пришлось его дать!.. Обида на отца за его сухость и надменность, принципиальность и снобизм, боролась с нежностью к нему же, с привычкой быть ему послушной и действовать с оглядкой на его мудрость и убеждения. Но разве это не глупость теперь? До лета им робко за руки держаться под пристальным взором отца, и это — после всего, через что они прошли, когда так очевидно, что они принадлежат друг другу душой и телом, ну какая же это глупость, глупость! Нет уж, пусть знает…

Росаура чуть ногой не топнула с досады и открыла уже было рот, чтобы сказать во всеуслышание о том, чего так боялся отец, как раздался резкий стук в окно.

Все поднялись со своих мест, хотя первым желанием Росауры было пригнуться и спрятаться за спинку кресла. Отец сделал шаг к ней, а Руфус вскинул руку с палочкой.

Об стекло неистово, судорожно, билось что-то чёрное, уродливое… чужеродное. Миг — и не мысль даже, предчувствие: всё обрушится, если с этим соприкоснуться, если оно проникнет в их тёплый светлый дом… Росауре захотелось задёрнуть шторы.

Руфус Скримджер указал палочкой на окно, и то распахнулось.

Росаура невольно отшатнулась, прикрыв уши руками: в комнату ворвалась летучая мышь, словно сгусток чудовищной злобы, заметалась беспорядочно, её тонкий писк сверлил слух. Росаура вскрикнула, отец шагнул к ней, приобнял за плечи, Руфус же хлестнул по воздуху палочкой — и ему в руку упала записка. Летучая мышь взвизгнула и, чуть не задев крылом Росауру, вылетела в окно. Отец запоздало взмахнул рукой, желая прогнать наваждение.

— Что за чёрт!.. — глухо воскликнул он и, нахмурившись, поглядел на Росауру. Но Росаура смотрела на Руфуса. Она увидела, что лицо его окаменело.

Росаура не бросилась к нему только потому, что сердце её замерло, поражённое страхом необратимого. Росаура подумала только, что рука его стала такая же серая, как клочок бумаги, на который смотрел он застывшим взглядом. Секунду он молчал, и через распахнутое окно ступила в их дом зимняя стужа.

Вдруг записка на его ладони вспыхнула и вмиг обратилась в пепел.

Руфус поднял взгляд, но едва ли он видел перед собой то, что на самом деле было вокруг. Тот же пепел стыл на дне его глаз.

— Оставайся здесь, — коротко сказал он, голос звенел, как железо. — Ни в коем случае не покидайте дом, ясно?

— Руфус…

С палочкой в руке, он ринулся было к двери, но оступился — в спешке не вспомнил о трости… В краткий миг, когда нога его подогнулась и он обернулся, чтобы схватить трость так крепко, как если бы он хотел её сломать, Росаура увидела, что у него дрожат губы.

— Ни в коем случае не выходите из дома!

Его приказ был как удар, грубый и жёсткий, и Росауру разбил страх. Она не могла шелохнуться, потому что всё происходило так быстро и неумолимо, как если бы ребёнок, погнавшись за бабочкой, выбежал на железнодорожные пути и вдруг замер, оглушённый гудком поезда.

— И не открывай никому, даже мне.

— Руфус!

Её окрик настиг его уже на пороге. Впервые с тех пор, как всё перевернулось, он посмотрел на неё, и она увидела главное: он совсем не готов к встрече с тем, что их разлучало. Но что…

— Что?..

Он взглянул на неё кратко, с мукой. Он открыл рот, но не мог произнести ни звука, будто боялся, что если облечь это в слова, то оно станет правдой, и тогда уже некуда будет деться. Росаура поняла, что он боится. Боится так сильно, как, может, никогда ещё не боялся.

Росаура кинулась к нему, но чуть не упала: теперь её держали железно руки отца, и Руфус, кажется, был ему благодарен. И всё-таки бремя, которое он принял на грудь, было слишком тяжело для него одного. Он отвёл взгляд и вымолвил:

— Фрэнк и Алиса.

Как захлопнулась за ним дверь, Росаура не услышала.

1) В переводе с лат. «rufus» означает «рыжеволосый». Использовалось в качестве прозвища английского короля Вильгельма II из-за соответствующего цвета волос

Вернуться к тексту

2) Vail — «вуаль», Vale — «долина»

Вернуться к тексту

3) Высадка в Нормаднии — морская десантная операция, проведённая 6 июня 1944 года на побережье Франции во время Второй мировой войны силами США и Великобритании, по сути — открытие второго фронта, которое так долго ждал Советский Союз. Операция долго и тщательно подготавливалась, в частности, британские лётчики совершали налёты на окрестные немецкие заводы и полигоны, чтобы немцы не смогли быстро перебросить войска для сопротивления

Вернуться к тексту

4) серия погромов по всей нацистской Германии 9-10 ноября 1938 года, направленная против еврейского населения и призванная послужить поводом для розжига антисемитских настроений

Вернуться к тексту

5) Мистер Вэйл подразумевает поджог Рейхстага 27 февраля 1933, который стал поводом для государственного переворота, в ходе которого нацистская партия укрепила свои позиции у власти, так как вина за поджог была возложена на коммунистов

Вернуться к тексту

6) Наименование высшего органа якобинской диктатуры в годы Французской революции, осуществлявшего репрессионные меры

Вернуться к тексту

7) Евангелие от Иоанна, глава 8, Христос обращается к порицавшим грешницу со словами: «кто из вас без греха, первый брось на неё камень»

Вернуться к тексту

8) В мае-июне 1940 года Освальд Мосли вместе с большинством руководителей БСФ был арестован, а в июле вся фашистская организация была объявлена вне закона.

Вернуться к тексту