Власть женщины сильней (гет)

В жизни Юлии де Ла Платьер было много бессонных ночей, но эта оказалась бесконечно тяжелой. Пьер, видевший состояние хозяйки, приказал не беспокоить ее.

Манфреди и Перетти… Она помнила все встречи, слова и поцелуи, все! Унижение, обиды и нежность — всё смешалось в ее воспоминаниях. Она чувствовала, что сходит с ума. Перетти, зачем ты это сделал? Если бы ты пришел ко мне, я была бы с тобой, я оставила бы Жерара. Но ты не понял меня. В наших ссорах всегда гибнет кто-то другой. Но сейчас я любила этого другого! Ты позволил себе слишком много. Ты причинил мне столько боли, но я прощала тебя. Всегда. Ты всегда возвращался ко мне. Я любила тебя даже в подземельях Сант-Анджело. Я любила тебя, я пришла к тебе, я просила твоей любви. Ты посмеялся надо мной! Но ты убил Жерара. Зачем?! Этого я не прощу тебе. Я не вещь, не игрушка, ты не смеешь решать мою судьбу. Я не хочу твоей смерти, я хочу, чтобы ты пришел ко мне, сам, чтобы ты умолял меня о любви. Я заставлю тебя сделать это! Тебя — человека без души и без сердца, без чувств и сомнений, человека с самыми нежными в мире руками и губами.

Графине многое известно о кардинале Перетти, но Юлия понимала, что одной ей не справиться. И первым помощником, подумала Юлия, должна стать сестра — Виктория де Бюсси синьора Морно. А дальше… Будет видно.

Шли дни, а синьора де Бельфор все не появлялась в Ватикане. Но кардинал Перетти решил не торопить события. Борьба с венецианцами, грозившими выгнать из республики орден иезуитов, с феррарцами, желающими выйти из-под руки Святого престола, очередной проект, призванный пополнить папскую казну, — все это требовало внимания и сил. Еще одной заботой, как заноза доставлявшей беспокойство, стали внезапно поползшие по Риму слухи. Они касались гибели предыдущего Папы. В городе стали поговаривать, что Климент жив, а в склепе погребен труп двойника. Перетти безуспешно пытался узнать кто стал источником этой безумной идеи. А пока, сделав выбор в пользу безопасности, даже в ущерб скрытности, отрядил еще несколько человек для охраны одной из своих дальних вилл.

Виктория не задумывалась насколько правдивы слухи о том, что Франческо Каррера, отец ее малышки, жив. Она просто снова повесила его портрет в одной из комнат своего палаццо. Поразмыслив о том, кто мог бы подтвердить или опровергнуть будоражащий душу слух, она остановила выбор на монсеньоре Монтальто. Ведь знал же Бенвенуто, что один мертвец является мнимым. Кардиналу было послано очень нежное приглашение, а слугам велено к прибытию гостя подготовить достаточное количество самого хорошего вина.

Графиня Морно встретила монсеньора Монтальто в своем самом очаровательном платье. Нездоровую бледность скрыла умело использованная косметика. Напряженное возбуждение отразилось в блеске глаз, и было принято за радость встречи. Бенвенуто был благодарен Виктории за недавний успех у Святого отца. Кроме того, статуя Крылатой Виктории так и оставалась не подаренной.

И вновь вместо приветствия было объятие, и был долгий поцелуй, а на веках закрытых глаз образ не того, кто стоит рядом, а Франческо.

— Синьора, я у Ваших ног, — Бенвенуто действительно опустился перед Викторией на колено, — и молю принять от меня скромный дар. Он ждет вас на вилле, в лесу рядом с которой мы с вами встретились впервые после Испании.

Он поднялся, взявшись за протянутую руку женщины.

— Так вот о чем толковал мой управляющий! Монсеньор, мне будут завидовать наши ценители древнего искусства, — Виктория улыбнулась в шутливом осуждении.

— Что ж, если захотите, можете порадовать кого-нибудь из них — монсеньора Перетти или Сципиона — и продать ему этот кусок древнего мрамора. А можете оставить его себе, как свидетельство моих чувств к вам.

На последних словах Бенвенуто потянул Викторию к себе. Она на миг поддалась, прильнула к нему, но скоро отстранилась и хитро прищурилась:

— Сегодня у нас необычный ужин. Я сама приложила к нему руку и постаралась показать все свое мастерство.

— И малая толика вашего искусства удовлетворила бы меня.

Они прошли в столовую, где кардинал воздал должное не только приготовленным блюдам, но и янтарному вину. Когда молодой человек осушил уже не один бокал, а в его глазах затеплилась совсем иная жажда, Виктория осмелилась задать мучивший ее вопрос:

— Бенвенуто, а слух о том, что смерть… — она осеклась и замолчала.

— Чья смерть?

— Слух, что папа Климент жив — ложь?

Он едва не поперхнулся очередным глотком вина.

— Мне не хотелось бы говорить сейчас об этом человеке. Но если таково ваше желание…

— Значит, это правда?! — вскричала женщина. — И вы молчали!

По его растерянному, озадаченному лицу она поняла, что ошиблась, жестоко ошиблась.

— Простите. Прости меня, Бенвенуто. Я сошла с ума…

К нему вернулся дар речи:

— Вы неправильно меня поняли, синьора. Разве говорить можно только о живых?!

— Да-да, Бенвенуто! Еще вина?

— Наверно между нами всегда будет тень этого человека, — и горечь слов кардинал запил еще несколькими глотками вина.

— Я вовсе не хотела тебя обидеть, — заверила его графиня.

Наполнив его бокал вновь, она подошла и опустилась на колени возле его стула, заглянула в глаза в глаза:

— Тень этого человека… У меня есть дочь, Бенвенуто. Этот человек ее отец. Я пыталась забыть. Смерть Франческо… Я пыталась простить кардинала Перетти.

При упоминании отца молодой кардинал, до того не сводивший взгляд с лица женщины, отвернулся. Графиня легко поднялась, отошла от стола:

— Но, монсеньор, ты так и не попробовал мои пирожные. Неужели я не угодила твоим вкусам?

— Просто еще не успел. Сейчас исправлюсь, — мысль о том, что Виктория видит в нем, возможно, только средство отомстить Феличе перетти, неприятно изменила голос Монтальто.

Он двинул головой и с изумлением понял, что пьян. Разговор о Клименте, безумные надежды Виктории, не прекращавшей думать о нем, вино, шумевшее в голове — все это породило желание доказать женщине, что живой мужчина рядом гораздо лучше мертвого в склепе. Тяжело оперевшись на стол, Менголли поднялся.

— Тебе нужно отдохнуть, Бенвенуто, — с искренней заботой в голосе проговорила Виктория. — Допей свое вино и Мигель проводит тебя.

Кардинал принял из ее рук бокал, осушил его, но отдыхать он не собирался.

— Зачем мне Мигель? Я сам найду дорогу в твою спальню.

Оказавшись в кольце его рук, Виктория вновь спросила:

— Значит, Климент мертв?

— Мертв, — коротко ответил Бенвенуто и склонился к ее губам.

Но женщина ловко вывернулась из объятий и шагнула от него:

— Уже поздно. Вам пора, монсеньор. И не возвращайтесь сюда больше! Я сделала для вас все, что могла. Поверьте, так будет лучше.

Казалось, эти слова отрезвили кардинала — так заблестели его глаза:

— Как не возвращаться?! Что это значит, Виктория?

— Моя вина — я забыла, что твой отец убил отца моей дочери. Но я не забыла, что Франческо убили! Я останусь твоим другом, но никогда не стану твоей любовницей.

Менголли слышал все сквозь туман в голове, и ему казалось, что все это какая-то шутка, бред. Когда подействовало снотворное из последнего бокала, кардиналу помогли выйти из палаццо Морно и сесть в карету. После отъезда монсеньора Мигелю пришлось отпаивать госпожу отваром успокоительных трав.

* * *

Из Испании вернулся брат Иосиф. Известия его были не самыми радужными. Король отправил своего брата в город Пенамакор, где обосновался самозванец, объявивший себя выжившим португальским королем Себастьяном. С матримониальными планами придется повременить. История сына горшечника, ставшего «королем Пенамакора» оказалась последней каплей. Перетти вспылил:

— Черт возьми! Всех мертвецов надо хоронить вовремя!

— А всего-то дел — Юлия снова прислала за векселями поверенного, а не явилась сама, — иезуит стоял у окна, сложив руки на животе, и серьезно смотрел на патрона.

— Ошибаешься, брат Иосиф. Ты еще не в курсе последних сплетен Рима? Говорят, Климент жив.

Перетти с удовлетворением заметил, что выдержка изменила монаху — он побледнел.

— Откуда выполз этот слух?

Кардинал покачал головой:

— Не знаю. Вот теперь ты этим займись.

Получив от монсеньора Перетти третий отказ передать векселя покойного барона Манфреди через агента банкирской конторы, синьора де Бельфор поняла, что ехать в Ватикан придется самой. Перед самым отъездом графини в коллегию синьор Шане попросил уделить ему несколько минут. Пьер ходатайствовал за свою дальнюю родственницу: сироту, девушку 20 лет, потомка старинного флорентийского рода мастеров золотых дел, воспитывавшуюся в монастыре. Он просил графиню принять ее в услужение. Юлия пообещала решить этот вопрос после возвращения.

Женщину в строгом черном платье и плотной темной мантилье в общей приемной коллегии встретил брат Иосиф.

— Я провожу вас, синьора, — бесстрастно проговорил монах и повел посетительницу по коридорам.

Иезуит шагал впереди, не оборачиваясь, и гадал — не кажутся ли синьоре де Бельфор эти переходы знакомыми. У очередной двери монах остановился и за порог уже не шагнул. В этом кабинете ее ждал кардинал-епископ Перетти.

Он встретил Юлию стоя в центре комнаты с бумагами в руках.

— Здравствуйте, синьора Ла Платьер. Долго же мне пришлось ждать вас.

Графиня откинула с лица мантилью и склонилась в глубоком поклоне. Но ненадолго, через миг она вновь смотрела прямо.

— Черный цвет вам к лицу, — Феличе подошел к Юлии, легко, не касаясь кожи, провел пальцами по жемчужинам на ее шее, — и эта цепочка здесь хорошо смотрится.

— Вашему преосвященству так нравится видеть меня в черном платье, что вы готовы сделать для этого все, что угодно, монсеньор, — в холодном и спокойном голосе графини была то ли насмешка, то ли вопрос. И уже совсем другим — отчужденным, холодным — тоном Юлия продолжила:

— Вы просили меня приехать, синьор Перетти. Я здесь.

Кардинал молчал, вместо ответа скользя взглядом по ее лицу, волосам, плечам. Она нахмурилась под этим взглядом, но осталась далекой и замкнутой:

— Зачем вы звали меня?

— Неужели ты не понимаешь?

Всем своим существом Юлия выразила неудовольствие, а на губах застыла презрительная гримаска:

— Я не люблю разгадывать загадки. К тому же мы давно перестали понимать друг друга.

— Или ты не хочешь меня понять.

Она опустила ресницы, прикрыв гневный отблеск в глазах:

— Кардинал, у вас и у меня есть более важные дела, чем, — Юлия осеклась, подбирая выражение, — выяснение отношений.

Он сник, будто погас последний уголек, в котором теплилась надежда.

— Вот то, за чем вы приехали. Проверьте, — Перетти отдал бумаги, которые все это время держал в руках и вернулся на свое кресло.

Юлия взяла протянутый пакет, отошла к столу, чтобы было удобнее разбирать довольно внушительную кипу документов. Она нашла все векселя барона Манфреди. Но помимо этого — свою расписку из банкирского дома Фуггера с пометкой о погашении кредита, а так же нотариально заверенное право на владение титулом и доходами с земель североитальянского баронства.

Она как раз не сводила взгляд с последнего документа, когда тишину нарушил голос Перетти:

— Все правильно?

— Более чем, — не глядя на кардинала проговорила Юлия.

Она смотрела на бумаги и ее мучили мысли — что это? Попытка принести извинения за смерть Жерара или способ откупиться, заставить ее забыть? Наконец она подняла взгляд на Феличе, внимательно всмотрелась в его глаза. Но и там не нашла ответа.

— В таком случае мне осталось сказать вам только одно. Завтра вам пришлют приглашение на торжества по случаю годовщины интронизации* Святого отца.

Графиня с сомнением оглядела свой наряд:

— Мое присутствие вряд ли украсит праздник.

Кардинал сдвинул брови:

— Не думаю, что вам необходимо так долго носить этот траурный туалет.

— Я хочу доставить вам удовольствие и подольше не снимать этот цвет.

Перетти умело скрыл довольную усмешку — слишком уж личным получилось замечание Юлии, слишком личным для взятого ею отстраненного тона.

— Благодарю, вы очень внимательны к моим желаниям. Но мне казалось, что это, — он махнул рукой в сторону пакета с документами, — должно убедить вас, что траур более неуместен.

Глаза Юлии сузились до злых щелочек:

— Уж не думаете ли вы, что я… Что все это из-за… — она задохнулась в негодовании.

— Конечно, нет! Тем более и доходность этих владений оставляет желать лучшего.

Юлия растерялась. Она пыталась найти подвох в словах Перетти, но мысли ускользали как шелковые нити из пальцев. Графиня ухватилась за одну:

— Почему вы помешали барону Манфреди и мне вступить в брак?

— Я помешал?! Барон прислал мне вызов. Что мне оставалось? Ведь он так же мог убить меня.

— Но вы могли отказаться от дуэли, и никто не упрекнул бы вас. Вы священник!

— Мы уже говорили об этом, — кардиналом вдруг овладело раздражение. Не так и не об этом он хотел говорить с Юлией.

— Но я хочу понять! Ведь вы однажды пренебрегли его вызовом!

— Тогда, на берегу, не было свидетелей.

— Свидетелей чего?

— Ваших с Манфреди игр!

— А вы бы очень хотели, чтобы они были? Зачем?

Юлия чувствовала, что разговор уверенно скатывается к скандалу, но остановиться не могла. Напряжение, державшее ее все последние дни, требовало выхода. А еще больше ей хотелось пробить это непоколебимое спокойствие Перетти, его несокрушимую веру в собственную правоту. Она хотела сделать ему больно.

— Все, что я хотел, я уже получил.

— Что?! Новую рану, удовлетворение? Вы не получила даже денег! Так зачем?

— Я получил вашу свободу от помолвки и последующего брака.

— Я могу найти другого! Или вы будете убивать всех претендентов на мою руку?

— На это потребуется время, — внешне невозмутимо ответил он.

— На что?!

— На то, чтобы найти и женить на себе другого.

Она усмехнулась, ничего не сказав. В ответ кардинал посмотрел на нее с видимым сожалением:

— Вы не выйдете замуж. Пока не выйдете.

— Вы взяли на себя роль провидения и желаете решать за меня мою судьбу?

— Сойдемся на том, что это провидение возложило на меня задачу решать вашу судьбу. Причем много лет назад. Вы не рады?

Если бы Юлия не была так взволнована, она заметила бы весьма явные признаки того, что Перетти приходится прилагать массу сил, чтобы держать себя в руках. Возможно, она была бы осторожнее в словах.

— Вы всегда хотели решать судьбы многих! Но они почему-то умирали. Вы — слуга провидения, пусть ваш хозяин воскресит умерших и вернет их тем, кто их любил!

— Воскрешать будет не провидение, а я! — прогремел по кабинету голос кардинала. И тут же повисла звенящая тишина.

Перетти огляделся — по столу медленно растекалось содержимое перевернутой чернильницы. А сам он оказался на ногах. Юлия опасливо повела плечами. Она слишком хорошо знала каким может быть Феличе Перетти в гневе. Но, похоже, кардинал быстро вернул себе самообладание.

— Вы слишком много возомнили о себе, монсеньор. Я не верю в сказки о воскресении на третий день. Нет, не сейчас. Когда-то, во времена Иисуса, да. Но не теперь. Жерар мертв, так же как и Каррера, как тот епископ и вся его свита. И ничто в мире не вернет их к жизни!

Он выпрямился, переступил ногами, будто хотел встать тверже.

— Вы как всегда правы, синьора.

Мысли вновь заскользили в ее голове, когда она поймала себя на том, что любуется его статной волевой фигурой. Но вот одна, уже ускользая за своими товарками, как будто задела сознание краем плаща.

— Я слишком много слушала от вас сказок. Если я увижу живого барона, Карреру или старика, которого убили из-за вас, клянусь, я приду просить прощения. Но сейчас я не верю вам.

«Я приду просить прощения», — сказала она. Если бы сегодня она начала с этого, все могло бы пойти иначе. Перетти напрягся, по лицу прошла судорога внутренней борьбы — между желанием доказать и потребовать исполнения клятвы, и необходимостью скрыть. Он глотнул воздуха.

— Не верить мне — ваше право.

— Вы так добры, оставив мне хотя бы право не верить вам. Но мне этого мало!

Юлия смотрела ему прямо в глаза — потому что и в это внезапно вернувшееся спокойствие она тоже не верила.

— А чего же вам еще нужно от меня?!

— От вас… — женщина запнулась на слове. «Любви», — хотела сказать она, но произнесла другое:

— Мне нужно немногое. Не мешайте мне жить так, как я хочу. Будьте судьбой, провидением для кого-нибудь другого, хоть для Виктории де Бюсси. Но не для меня. Моя жизнь вас отныне не касается.

— Напротив, милая синьора. Только ваша жизнь сейчас меня и касается. Можете считать себя избранницей судьбы.

— Чем же моя жизнь так заинтересовала вас — второго человека в Риме?! О, не отвечайте. Я сама отвечу. Вам нужна игрушка — покорная, бессловесная, терпеливая игрушка.

Не здесь, а в кабинете на дальней вилле, в потайном ящике стола лежали бумаги, которые позволят ему накинуть на ее плечи герцогский пурпур, а на голову водрузить корону. Но еще не пришло время для этого, он еще не уверен в исходе дела. Однако, смолчать он не смог:

— Скорее вы — средство достичь моих целей. Одно из средств! Слышите! И я могу изменить средство, если захочу.

— Вот как… Сделайте милость! Мне надоело быть вашей служанкой, слушать лживые слова, следовать вашим прихотям. Я хочу быть счастливой. И хочу остаться живой! Зачем вы втягиваете меня в свои интриги?

— Я не занимаюсь интригами! Я служу Святому престолу!

Юлия рассмеялась:

— Святому престолу?! Себе вы служите и более никому! В ином убеждайте своих противников в курии и Папу, а не меня. Я вам не верю.

— Но, — кардинал закусил губу, — я уже сказал — это ваше право.

— И их тоже, не так ли?

— Они имеют возможность не верить мне. Но эту возможность могут использовать только раз, — Перетти зло прищурился и вскинул голову, — в отличие от вас.

Юлия устала. Она не понимала, что держит ее здесь, в одной комнате с ним. Может быть страх, что это последний разговор, что на этот раз он отступится, отпустит. Или может быть оформившаяся, наконец, в догадку мысль. Но ведь и он до сих пор терпит все ее нападки, пусть даже и справедливые. На самом деле Феличе просто ждал, давая своей женщине выплеснуть ненависть и разочарование. Феличе ждал пока рана очистится от гноя, и он сможет, как это было всегда, заняться ее исцелением. В кои-то веки монсеньор Перетти не провоцировал, но только защищался.

— Кардинал Перетти, вам самому с собой не страшно?

Феличе опешил — настолько внезапным был поворот беседы, и ответил неожиданно искренне:

— В последнее время я — единственный человек, которому могу доверять.

Графиня замолчала. Юлия не могла ошибиться — в последней фразе кардинал был действительно откровенен. Она проводила его взглядом, когда Феличе прошел к небольшому столику с кувшином воды. Проследила, как он сосредоточенно наполнил два бокала, как подошел к ней и протянул один из них.

— Кардинал, вы слышали последнюю римскую сплетню? — глаза графини опасно сузились.

— Я слышу их очень много. Какую имеете в виду вы?

Он знаком предложил ей сесть на оттоманку у окна. Женщина, выпив воды, на мгновение задумалась, но воспользовалась предложением и опустилась на сидение.

— Например, о папе Клименте.

Вот он — час расплаты за несдержанность и оговорку! Перетти отставил свой бокал и сел в кресло напротив, стараясь казаться расслабленным.

— Неужели он до сих пор интересует общество?!

— Скорее его дух. Говорят, Климент жив, — Юлия произнесла это совершенно безразличным тоном.

— Говорили, я — мертв.

— К смерти Карреры приложили руку вы. Не отпирайтесь, нас ведь сейчас никто не слышит. А вы, надо отдать вам должное, мастер по части… смертей.

— А вы, синьора, мастерица выводить меня из терпения!

Юлия усмехнулась. Ее взгляд стал лукавым, дразнящим:

— Послушайте, воскресите Климента. Вы убьете двух зайцев — и слухи окажутся верны, что случается редко, и я поверю вам и приду просить прощения...

Она говорила будто сама с собой, разглядывая свои пальцы и лишь изредка бросая взгляд на собеседника.

— Неужели слухи о Франческо Каррере настолько популярны, что вы, синьора, решили испытать мое терпение еще и ими?!

— Разве вам, монсеньор, не было бы приятно снова увидеть его живым, чтобы потом…

Перемена произошла внезапно — Юлия переступила черту. Перетти тяжело смотрел на нее, и в его глазах разгоралось бешенство.

— Или это вам, любезная синьора, было бы приятно встретиться с ним теперь, когда вы вновь свободны? Видимо тогда вы получили взаимное удовольствие.

— Перестаньте. По крайней мере, он отвлек бы Викторию от нашего сына. А то эта страсть юноши к зрелой женщине…

— С чего вы решили, что Карреру интересовала бы Виктория?!

— А я хотела бы увидеть человека, вернувшегося в этот мир, и узнать — помнит ли он о своих клятвах, — Юлия мечтательно рассматривала облака за окном.

— О каких клятвах?!

— О тех, которые дают тем, кого любят.

— Меня не интересуют их отношения, тем более сейчас.

Графиня изумленно воззрилась на монсеньора:

— Чьи отношения не интересуют вас сейчас?! Мертвого Климента?

— Именно — мертвого!

— Признайтесь, вы хотите знать, что было тогда между нами, — она вновь опустила глаза на свои руки.

— Я не хочу знать, что было тогда между вами, — напряженно, с расстановкой проговорил Феличе, — и чем так потрафил вам Каррера, что вы предали меня!

— Мы говорим о нем так, будто он жив и ждет в соседней комнате, — синьора де Бельфор подняла голову. — Перетти, так где же Климент?

Страх и гнев смешались в его глазах, которые он не успел отвести. Монсеньор натянуто рассмеялся:

— В одной из галерей висит его портрет. Можете пойти полюбоваться и еще раз оплакать милого Франческо.

«Она не может ничего знать!» — пронеслось в голове прелата. Юлия пристально смотрела на кардинала. Он что-то скрывает и веселость эта — напускная. Он напряжен, разгневан и… Нет, этого не может быть! Чем она могла испугать его?!

— Не боитесь, что он сойдет с него и призовет вас к ответу?

— Боюсь я, — ответил он, словно читая ее мысли, — очень немногого. И уж конечно не мертвецов.

— О, да. Мертвых бояться нечего. Но тех, кто никогда мертв не был и может вернуться — бояться следует. Даже вам!

Она не отводила глаз от его лица, почти физически ощущая состояние мужчины. Перетти всеми силами старался вытеснить страх из выражения своих глаз, но чувствовал, что получается это плохо. Тогда он откинулся на спинку кресла и опустил ресницы. Но руки остались на подлокотниках и сжимали их так, что казалось дерево разлетится в щепки.

— Чего вы хотите добиться этим разговором? Не все мечты сбываются, а ваша — более чем невероятна.

— Тогда почему вы так взволнованы? Синьор Перетти, чего вы так боитесь? Неужели невероятной мечты?

Мгновение он не знал, как ответить, но способность к софистике выручила:

— Я боюсь не будущего, меня волнует прошлое — моя рана. Она все еще болит.

— Рана? Вы получили их много за последнее время. И от Климента тоже. И если он вернется, рана может оказаться смертельной. Вы знаете это, и постараетесь сделать все, чтобы Франческо Каррера умер.

— Я уже сделал все для этого, — сдавленно прорычал он, подаваясь в кресле вперед, — и мои труды, будьте уверены, увенчались успехом.

— Вы ошибаетесь, кардинал. Невозможно убить слухи. Видимо, ваши слуги бедны и им нужны деньги. Перетти, ты лжешь. Можешь считать меня сумасшедшей, но Климент жив. И ты знаешь, где он сейчас.

Наверное, нужно было рассмеяться, перевести все в шутку или… К черту! Он не смог.

— Да, я знаю! — прокричал Перетти, резко поднявшись из кресла. Лицо мгновенно побагровело, в глазах металось ожесточение.

Юлия отшатнулась от него, уперлась спиной в стену. Когда до сознания дошел смысл слов, ее глаза расширились от удивления и ужаса. Тайна, которая могла погубить Перетти, обрушилась на нее с силой лавины. Все еще не веря, она спросила:

— И где?

Кардинал, как человек сделавший дело и знающий, что время не вернешь, буквально упал обратно на сидение и, облокотившись на подлокотник, закрыл лицо рукой.

— Вам это знать ни к чему.

— Боже мой, — Юлия дрожащими руками прикрыла рот, словно он один был виновен в том, что она вынудила кардинала признаться. В тихом голосе плескались ужас и отчаяние:

— Скажите, что это неправда! Что это шутка!

Монсеньор дотянулся до колокольчика на столе. Вошедшему брату Иосифу он знаком приказал закрыть двери.

— Синьора Ла Платьер, вы же понимаете, что теперь я не могу вас отпустить.

Она не тронулась с места. В ее позе была безнадежная покорность.

— Вы добились того, чего желали? Или нет?

Юлия молчала, только еще ниже опустила голову.

— Куда же подевалось ваше красноречие?! Вы всегда делали глупости, когда поступали самостоятельно, — внезапное подозрение пронзило его. — Или не самостоятельно?

Графиня устало посмотрела на него:

— Кто же посмеет выступить против кардинала Феличе Перетти?

— Скоро же улетучился ваш боевой пыл.

Монсеньор стоял над ней, испытывая удовлетворение от созерцания ее подавленного вида. Женщина подняла голову и встретилась глазами с его взглядом:

— Вы жестоки…

— Не более вас! Вы так страстно желали узнать тайну. Неужели умереть за это страшно?

Юлия вновь взглянула в его глаза, отметила лоб усыпанный мелким бисером пота и прилипшую прядь волос. Холодная ярость, которой дышал весь его облик, обжигала.

— Помните, когда-то вы предоставили мне выбор, а потом хотели напоить меня ядом из своих рук?

— Да. Я помню, — Юлия зажмурилась, как от невыносимо яркого света, и отвернулась.

— Тогда меня спас сын и ваша нерешительность. Вы помните это?

— Да.

— И вы понимаете, что здесь и теперь вам не поможет никто? И даже он, — Перетти указал на монаха.

Брат Иосиф, стоя у дверей, переводил взгляд с одного на другого, осознавая, что произошло между ними. По плану, оговоренному с патроном, все должно было закончиться иначе. Совсем иначе. Похоже, вместо того, чтобы поднести любимой женщине подарки в знак примирения, его господин готов был собственноручно убить ее. Вероятностью этого был буквально пропитан воздух кабинета. А Перетти продолжал нависать над сломленной графиней и улыбаться жуткой хищной улыбкой.

— Я прекрасно это понимаю! — в глазах Юлии была ярость затравленного зверя. Она окаменела в страшном напряжении, боясь потерять сознание.

Кардинал отпрянул от нее, как от чумной. Сердце колотилось в груди, кровь шумела в голове, и бешенство неотвратимо затапливало разум.

— Только сегодня я не отправлю вас «на улицу».

— Куда же?

Юлия нашла в себе силы подняться, и теперь стояла против него, с вызовом вскинув подбородок вверх.

— К Клименту, — он расхохотался. — Вы ведь так стремились к нему.

— Я не тороплюсь в ад!

— В ад?! Но ведь это же я — злодей, убийца, возомнивший о себе, что он вершитель судеб. А вы лишь невинная жертва, агнец, которого совратил этот, — Феличе указал на себя, — жестокий демон. Вам прямая дорога в рай!

Она молчала, готовая и вцепиться ему в лицо, и упасть замертво. А Перетти вдруг перешел на шелестящий шепот:

— Но сначала, Юлия Везен, тебе доставят последнее в этой жизни удовольствие. Сравнишь его с удовольствием от Климента и Манфреди.

Он повернулся к брату Иосифу. На лицо монаха легла тень, когда он разглядел налитые кровью глаза Перетти.

— Возьми ее. Сейчас. Здесь.

Иосиф ответил на этот безумный взгляд отблеском стали в холодных серых глазах, сдвинул капюшон на плечо, обнажая голову, и шагнул в сторону женщины. Кардинал отступил к двери в смежную комнату, давая своему подручному дорогу.

У Юлии перехватило дыхание. До боли закусив губы, она справилась с собой и развернулась к новому противнику, с презрительной усмешкой глядя на Иосифа. Но усмешка сменилась улыбкой, и женщина рассмеялась звонким, чистым смехом, откинув назад голову и обнажив белоснежные зубки. Иосиф остановился рядом с графиней и смотрел, как она смеется. Его губы искривила странная усмешка.

Перетти по-своему понял эту заминку.

— Не стесняйся, брат мой. Смелее. Шлюхам это нравится.

Но монах не стеснялся. Перед собой он вдруг увидел ту самую женщину, мучившую его в срамных снах своим смехом, недоступностью и желанностью. Только глаза у той, из сна, отливали изумрудной зеленью, а у этой — плавились греховным шоколадным светом. Перетти вздрогнул, когда Иосиф, явив недюжинную силу, резким движением разорвал корсаж платья. Юлия вскрикнула от боли и ответила хлесткой пощечиной.

— Перетти, я презираю тебя, — выдохнула она, не сводя глаз с мужчины перед собой.

Женщина отступила на шаг, движением плеч сбросила остатки платья, обнажая грудь. С жестокой улыбкой на лице она поманила монаха:

— Иди же сюда, слуга.

Пощечина разозлила Иосифа, но тот ни на мгновение не терял контроля над собой. Он шагнул к графине, женщина вновь отступила.

— Что же ты медлишь, Иосиф? Больше у тебя не будет случая обладать Юлией де Ла Платьер.

— Я продляю себе удовольствие, — глухо прозвучал его голос.

Перетти, внимательно следивший за происходящим, незаметно встал за спиной графини. Их разделяла лишь пара шагов. Женщина продолжала отступать, не сводя глаз с Иосифа, до боли стиснув зубы. Когда она вплотную приблизилась, кардинал положил руки на ее плечи. Словно прощаясь, нежно перебрал пальцами шелковую кожу, коснулся волос и мягким движением оттолкнул Юлию от себя так, чтобы монах подхватил ее. Почувствовав прикосновение рук Иосифа, графиня едва удержалась от крика. Это усилие было последним в борьбе. Синьора Ла Платьер потеряла сознание. Когда Иосиф выпрямился и посмотрел на патрона, он мог поклясться, что в лице того отразилось огромное облегчение.

Кардинал открыл дверь перед иезуитом с женщиной на руках:

— Приведи ее в чувство. И пусть там переоденется.

Брат Иосиф коротко кивнул и занес свою ношу в смежную комнату. Там усмехнулся, разглядев приготовленный для легкого ужина стол. Воск с зажженных свечей успел закапать некоторые блюда. Иезуит осмотрелся и пристроил графиню в широком кресле. Брызнул на лицо женщины водой, смочил виски вином. Убедившись, что Юлия пришла в себя, он проговорил:

— За ширмой ваш туалет. На столике вино.

Сказав это, брат Иосиф вышел. Днем раньше он сам организовывал доставку платья из мастерской лучшего в Риме портного — роскошь и изящество, облеченные в шитую золотом ткань, камни, крупный жемчуг и высокий кружевной воротник, ко всему прилагалось фантастической стоимости сапфировое колье и тончайшей выделки перчатки. Это был подарок в знак примирения. Мира не получилось. Перетти сидел за столом, подперев голову руками. Иезуит бесшумно покинул кабинет.

Спустя довольно продолжительное время Юлия де Ла Платьер вышла к кардиналу, остановилась у стола. Ее губы еще дрожали от слабости, но графиня постаралась, чтобы голос звучал твердо:

— Я не прощу тебе этого. Никогда.

Графиня направилась к двери из кабинета, даже не подумав о том, закрыта она или нет.

— Идите, но выслушайте. Надеюсь, вы поняли насколько тонка нить, связующая вас с жизнью. Если вы предпримите что-либо, что я расценю как угрозу, эта нить будет оборвана. Моей рукой.

Едва дослушав, Юлия толкнула дверь и вышла, не потрудившись закрыть ее. Находившийся в приемной брат Иосиф покачал ей в след головой, расслышав слова:

— Посмотрим. Все еще только начинается, монсеньор.

Мертвенно бледный после схлынувшей волны ярости, кардинал Феличе Перетти сидел, так и не отняв рук от лица. Он бездумно смотрел в щель между пальцами. Первой, нарушившей молчание в голове, мыслью было: «А это платье на ней очень хорошо смотрится».

___________________________________

* Интронизация — церемония возведения в церковный сан.