Власть женщины сильней (гет)

Виктория Морно долго думала, как отзовется ее поступок в отношении кардинала Менголли. Конечно, отказать от дома мужчине, предварительно напоив его, не вполне честно, но на открытый разговор у Виктории не хватило смелости. Кроме того, в Бенвенуто, как ни крути, течет кровь упрямого, самолюбивого Перетти. Графиня решила, что лучше будет заручиться поддержкой убежденного союзника, точнее — союзницы. Юлия никогда не одобряла этой связи, вот к ней-то и решила обратиться Виктория. Как к своей сестре и матери молодого кардинала.

Когда слуга доложил, что с визитом пожаловала синьора Виктория Морно, Юлия де Бельфор подумала о провидении, приславшем к ней самого вероятного помощника в том, что она задумала. Правда, вслед за мыслью о провидении по спине пробежал холод воспоминаний о недавнем событии.

Хозяйка вышла к гостье с приветливой улыбкой на лице:

— Здравствуй, Виктория. Рада видеть тебя.

— Добрый день, Юлия. Я не отниму у тебя много времени…

— Что ты! Я действительно рада видеть тебя. Особенно сейчас.

— Особенно?! Почему?

Виктория насторожилась, пытаясь понять, чем вызвано такое гостеприимство. Юлия приказала приготовить горячий шоколад и предложила гостье располагать с удобством.

— Ты все поймешь, сестра! Но ты пришла ко мне первой, тебе первой и говорить. Что привело тебя?

— Я приехала сообщить одну новость, которая тебя обрадует. Я отказала твоему сыну. И мне нужна твоя помощь. Убеди его не возобновлять притязаний, — графиня внимательно, без улыбки смотрела на синьору Бельфор. Юлия, напротив, ответила взглядом, в котором плескалась радость и торжество:

— Ты сделала это очень вовремя.

— Вовремя для чего? — Виктория была крайне удивлена.

Принесли чаши с ароматным шоколадным напитком.

— Угощайся, мой повар добавляет в шоколад какие-то специи, что делает его вкус совершенно особенным, — не без гордости проговорила Юлия, а после, уже серьезно, продолжила: — Нам надо поговорить.

— В чем дело? — тревога охватила синьору Морно.

— Я была у Перетти, — Юлии понадобилось собрать все свои силы, чтобы произнести это не содрогнувшись. — Мы говорили с ним о многом. И в том числе о Франческо Каррере. Ты же в курсе последних слухов в городе?

Виктория побелела, судорожно сжав веер в руках:

— Прошу, не надо. Я не могу забыть его. И мне больно думать, что он…

Синьора Морно не смогла произнести роковое слово. За нее договорила хозяйка:

— Мертв? А если он действительно жив?

— Не шути так жестоко! — голос Виктории стал холоден, она отставила чашу с напитком. Синьора Бельфор могла бы напомнить ей подобный разговор, когда в жестокой шутке она заподозрила саму Викторию. Вместо этого Юлия взяла ее за руку и проговорила, открыто глядя в глаза:

— Я не шучу. Я знаю, что значит смерть того, кого любишь. Теперь я это точно знаю.

— Манфреди… Я сочувствую тебе. Хотя он и был повесой. Прости.

Виктория надолго замолчала. Юлия не мешала ей, отпивая понемногу шоколад. Наконец, графиня подняла взгляд на сестру, и синьора Бельфор поразилась — столько в нем было обреченности:

— Пока я не встречусь с ним лицом к лицу… Да, и кто знает — будет ли легче?

— О чем ты? Я не понимаю! — Юлия смотрела на Викторию с изумлением.

— Знаешь, меня не стало в тот самый день. Диана немного подрастет, и я отдам ее в монастырь. Ни к чему ей так же страдать. Пусть лучше ничего подобного не знает! А ведь я хотела, чтобы у нас с Франческо был еще и сын. Как у вас…

— Хорошо. Тогда послушай, о чем мы говорили, — и Юлия коротко пересказала ту часть разговора, где говорилось о воскрешении из мертвых.

Виктория внимательно, но без явного интереса выслушала:

— Это всего лишь несколько слов. А я совершенно не способна сейчас воевать.

Глаза Юлии сузились, губы дрогнули в недоброй усмешке:

— Перетти редко оговаривается. И он был по-настоящему зол.

— Даже если эти слухи окажутся верными… Я все равно не смогу вернуть Франческо себе. Ведь это политика. Не хочу иметь с ней ничего общего.

— Или ты не любишь его, или ты сошла с ума, — потрясенно воскликнула Юлия.

— Я сошла с ума от любви.

— Тогда почему ты не хочешь найти своего любимого?! Ты — одна из самых богатых и красивых женщин Рима. У тебя есть связи в Мадриде. Тебя любит кардинал курии. И при всем этом ты говоришь, что не можешь воевать?! Ты просто не хочешь!

Юлия порывисто поднялась и принялась мерить шагами гостиную. Она так надеялась на графиню Морно!

— В сравнении с моим врагом я бедна, красота — лишь повод к ссоре. Синьору Менголли я запретила появляться в моем доме. Испания… Там все слишком сложно.

— Я знаю, как бороться с Перетти. И хотела тебе помочь найти Франческо. Но ты сдалась. Если Каррера жив, он не простит тебе — ни бездействия, ни монашества Дианы! Но это твои дела. Тебе решать.

— Но что я могу! — отчаянно прокричала Виктория и закрыла лицо руками. Грудь сжал обруч боли. Но боль физическая была несравнима с той, что мучила ее разум и душу.

— Скоро торжества по случаю восхождения на престол нынешнего Папы. Будет много людей. Среди них немало противников Перетти. Мы сможем этим воспользоваться. А пока ты могла бы помочь испанцам в Риме. Или Боргезе, например. А я сойдусь поближе с другими. Мы будем действовать вместе, — убежденно говорила Юлия.

— Хорошо, я попробую. Но не жди от меня многого. А теперь, прости, я пойду, — Виктория поднялась, накинула на лицо мантилью.

— Ты бледна. Отправить с тобой Пьера, чтобы проводил?

— Нет, благодарю. Но не забудь моей просьбы по поводу Бенвенуто.

От Юлии Бельфор графиня Морно отправилась к Давиду Лейзеру. Слова сестры терзали ее, но теперь и нешуточная боль в груди требовала внимания.

Мастер, по счастью, был дома и принял благородную пациентку.

— Добрый день, синьор Лейзер. Вот, решила по старой памяти посоветоваться с вами о своем здоровье. В последнее время меня все чаще беспокоят боли. Вот здесь, — она попыталась улыбнуться, приложив руку к левой половине груди.

— Проходите за ширму, ваша светлость.

Лейзер взял ее за руку, считая пульс, нахмурился, приложил ухо к спине женщины, слушая сердце. Осмотрел глаза и десны пациентки. Обратил внимание на то, что ее кожа вокруг губ имеет голубоватый оттенок. Осмотр встревожил врача. Поглощенный своими профессиональными впечатлениями, Давид не сразу прислушался к тому, что говорит женщина.

— Вы очень не любили Климента, мастер. А я наоборот. Видимо поэтому вы, как и прежде, здоровы…

Она осеклась, наткнувшись на очень спокойный глубокий взгляд выцветших от возраста глаз доктора, поняла, что тот не собирается говорить с ней на эту тему, и сменила тон:

— Мой лекарь прав? Я серьезно больна?

— Мне трудно сказать сразу, — Лейзер пожевал губами, — необходимо длительное наблюдение. Пришлите ко мне вашего человека, я хочу с ним поговорить.

— Да, хорошо, — Виктории это предложение показалось очень уместным. Вдруг Мигель сможет что-то разузнать у старого еврея.

— Пожалуй, завтра я буду в это же время свободен и с радостью встречусь с коллегой.

— А как монсеньор Перетти? Как его здоровье?

Давид прищурился:

— Господь хранит здоровье его высокопреосвященства.

— Слава Богу, — Виктория осенила себя крестом. — Пусть Господь и вас хранит, мастер Лейзер.

«Аллилуйя», — тихо проговорил Давид, склонив голову вслед уходящей графине.

Когда ушла Виктория, Юлия позвала Пьера:

— Ты пригласил свою родственницу?

— Да, она ждет, ваша светлость.

— Зови.

Юлия была занята своими мыслями, очень невеселыми, поэтому лишь мельком взглянула на вошедшую девушку. Но через мгновение синьора Бельфор пристально, с удивлением и невольным восхищением смотрела на нее. Перед графиней стояла невысокая, стройная и гибкая как тростинка синьорина, с белоснежной кожей. Цвет волос, хоть и не отвечал веяниям моды, но приковывал взгляд — черный, с отливом в цвет ночного неба. Огромные, грустные как у лани, редчайшего синего цвета глаза затенялись длинными ресницами. Тонкие изящные кисти рук, совершенные в своей красоте, намекали на такое же совершенство ножек. Мягкая улыбка, играя на нежных алых губах, озаряла лицо девушки. Поза ее была непринужденна и грациозна, как поза прекрасных античных богинь.

— Как тебя зовут? — Юлии удалось справиться с удивлением.

— Стефания, сударыня, — глубокий, чистый голос прозвучал как прекрасная мелодия. Особую прелесть ему добавил легкий южнофранцузский акцент.

Графиня расспросила Стефанию о ее жизни, о том, что умеет девушка и какое получила образование в монастыре во Франции. И решила — Стефания делла Пьяцца будет жить в ее доме на правах воспитанницы. Даже самой себе Юлия не хотела признаваться, что ее покорил этот образец скромного совершенства.

Синьора Бельфор позвала Пьера и сообщила ему о своем решении, потом поинтересовалась прибыл ли гонец из Плесси-Бельера, и привез ли он деньги из имения. Получив утвердительный ответ, она приказала пригласить на следующий день портных и ювелира, а так же найти учителей для Стефании. После у Юлии был более серьезный разговор с синьором Шане. В результате люди графини отправились по местам промысла недоброй памяти разбойника Джакомо Сарто, чтобы найти и доставить в Рим тех, кто мог бы опознать главаря банды. Другие — в разных районах города, на рынках и в трактирах, должны были поддерживать слух о том, что Климент жив. Третьи должны были попытаться узнать у слуг Перетти нет-ли в палаццо, в подвалах дворца, на виллах кардинала человека, о котором не стоит распространяться. И, наконец, сам Пьер должен был найти некоего Теодоро, славного своими похождениями в Риме и округе и благодарного Юлии де Ла Платьер за свое спасение от папских сбиров. Когда разработаны были все планы и получены все указания, синьор Шане очень внимательно и серьезно посмотрел на графиню:

— Это опасная авантюра, Юлия.

Она вдруг смутилась под этим взглядом старого друга. Но в следующий миг ответила своим — твердым уверенным:

— Это война, Пьер. И, видит Бог, не я ее начала.

Но душу, все существо женщины охватило чувство непоправимости того, что она задумала. Если ей повезет, Перетти не простит потери положения. Если вообще останется жив. На миг ей почудились его глаза, она вновь ощутила прикосновение его рук к своим плечам и усилием воли прогнала это видение. Юлия заставила себя вспомнить их встречу у Оттавиани, его прощальную фразу в Ватикане: «…эта нить будет оборвана. Моей рукой». Играл ли он, когда разрешил Иосифу не стесняться в желаниях? Или нет? Но его пальцы… Так могут прикасаться пальцы только того, кто любит? Или нет?! Юлия тряхнула головой. Будь что будет. Она не отступит!

Себе графиня де Бельфор оставила задачу узнать, по какому вопросу в курии расходятся мнения «партии» Перетти и прочих кардиналов. В этом деле она решила обратиться за помощью к Бенвенуто. Потратив некоторое количество мелких монет, графиня выяснила, в какой вечер монсеньор будет дома, и нанесла его высокопреосвященству визит.

— Синьора?! Признаюсь, не ожидал увидеть вас у себя. Что привело вас?

На самом деле Бенвенуто вовсе не испытывал радости по поводу встречи с матерью, особенно после истории с Жераром Манфреди. Но неожиданность визита удивляла и настораживала. А наставник всегда говорил, что многие знания, конечно, приносят и многие печали, но они же и залог успеха. Синьор Менголли решил побыть радушным хозяином и немного любящим сыном.

— Бенвенуто… Я могу тебя так называть?

Он постарался улыбнуться и кивнул.

— Бенвенуто, ты уже взрослый мужчина, и я надеюсь, что ты сможешь понять меня.

Юлия долго думала с чего начать разговор с сыном. Она сознавала, что ей нужно его расположение. Потому решила начать с объяснения и извинения.

— Я должна была поговорить с тобой раньше, до своей помолвки с бароном Манфреди. Но ты всегда держишься так… отчужденно и независимо. Я думала тебе все рано. Я не хотела ранить тебя.

Бенвенуто терялся в догадках. Неужели мать действительно пытается завоевать его доверие? Но с чего вдруг?! Он решил слушать дальше, а для этого изобразил на лице искреннюю заинтересованность тем, что говорит гостья.

— Твой отец… Мне казалось, он потерял ко мне интерес. А я лишь хотела любви. Ведь ты знаешь, что это такое.

Юлия открыто смотрела на Менголли, глаза молили о понимании и… Он сначала даже не поверил — о прощении. Ему стало неловко — действительно, какое право он имеет чего-то требовать от этой, по сути малознакомой, женщины.

— Синьора, — едва ли не впервые Бенвенуто не знал что ответить. Но графиня и не ждала ответа. Она продолжила:

— У меня была синьора Морно. Ты поссорился с Викторией? — в голосе Юлии зазвучало неподдельное участие.

Молодой человек едва ли не обрадовался смене темы:

— Я поссорился?! Она напоила и выставила меня из дома, — он пожал плечами.

Но мать чутко уловила, что это равнодушие напускное и лишь скрывает уязвленное самолюбие кардинала. Юлия покачала головой:

— Бенвенуто, ты — сын кардинала Перетти и тебе не пристало огорчаться из-за женщины, даже из-за Виктории де Бюсси. К тебе благоволит Святой отец. Ты, поверь мне, красив. Пусть женщины огорчаются из-за тебя, а не наоборот, — она легко рассмеялась.

Бенвенуто довольно усмехнулся:

— Сегодня мне сообщили, что Папа передал под мою руку еще одно аббатство.

— Поздравляю, — искренне обрадовалась за него мать. — А на счет Виктории… Вспомни, отец ведь никогда не одобрял вашей связи.

— Да, он и в этом оказался прав.

— Бенвенуто, расскажи, из-за чего так ополчились на твоего отца в курии? Особенно в последнее время.

— Почему тебя это интересует?! С подачи монсеньора Перетти Папа издал буллу*. В результате — деньги, которые раньше шли в папскую казну через кардиналов, теперь будут идти через особых папских нунциев напрямую.

— Не понимаю…

— Ну, — Бенвенуто замялся, — это был серьезный источник личных доходов, особенно всякие синекуры**.

— Вот как?! А доход монсеньора Перетти разве не пострадает от этого?

— В этом-то и загвоздка. Эта булла его, как римского кардинала-епископа и монсеньора Папского дома, не затрагивает. Но на всех, рангом поменьше, скажется довольно серьезно. Остальное — средство достижения главного.

— Теперь понятно. А как с этим всем связаны Папа, Виктория, кардинал Боргезе и Испания?

— Святой отец хочет женить племянника на дочери короля Филиппа. Боргезе поддерживает эту идею. А монсеньор Перетти нет.

Менголли замолчал, явно не желая более распространяться на эту тему.

— Прости мне мою настойчивость, но ты можешь рассказать подробнее?

— Почему тебя это интересует? — теперь уже требовательно спросил кардинал и пристально посмотрел на мать.

— Я могу не отвечать?

Разговор прервал стук в дверь и появление слуги:

— Ваше преосвященство, вам письмо из коллегии. Велено передать не медля.

— Прошу прощения, синьора.

Кардинал взял бумагу и подошел ближе к окну, чтобы прочесть. Юлия с трудом сдержала желание произнести вслух несколько слов, неподобающих даме высшего света — разговор оказался прерван так не вовремя. Дочитав, кардинал сложил послание и обратился к матери:

— Это от кардинала Перетти. Утром я должен отбыть во Фриуль, это на северо-востоке. Там какие-то непорядки в инквизиционном суде. У меня самые широкие полномочия. Папа лично утвердил меня, — Бенвенуто невольно улыбнулся, в глазах засветились гордость и осознание собственной значимости.

Юлия с трудом улыбнулась:

— Я рада за тебя. И не смею задерживать. Тебе надо успеть собраться, — графиня поднялась. — Церковь всегда отнимает у меня тех, кого я люблю. Я буду ждать твоего возвращения, монсеньор.

На этом Юлии пришлось попрощаться с хозяином. Графиня спустилась со ступеней крыльца дома Менголли и собиралась уже забраться в свой портшез, когда на ее пути возник брат Иосиф:

— Синьора Бельфор, — обратился он, одновременно снимая капюшон с головы.

— Что тебе нужно? — Юлия отступила от мужчины.

— Не мне. Монсеньор желает кое-что вам предложить.

— Мне ничего от твоего монсеньора не нужно!

— Не будем привлекать внимание черни. Всего на несколько слов вон к той карете. Пожалуйста, ваша светлость.

Каждое слово брата Иосифа было пропитано насмешкой. Юлия закусила губу и прищурилась — вот уж о том, что она испугалась, он не узнает. Графиня дала приказ слугам ждать и направилась к темной непримечательной повозке, на которую указал иезуит.

Когда она подошла, дверца перед ней раскрылась, и из глубины раздался голос Перетти:

— Садитесь, синьора.

Юлия опасливо помедлила, но поборола страх и вошла внутрь. Монсеньор сидел в карете в светском камзоле, закутавшись в плащ.

— Что вам нужно, кардинал?

— Помолчите, сударыня. Вы хотите увидеть Климента? — в сумраке блеснули его глаза.

— И что?

— Если да — я направляюсь сейчас туда. Могу взять вас с собой, — нарочито любезным тоном проговорил Перетти.

После короткого раздумья, за время которого Юлия оценила возможность отказаться от поездки как «нереальную», графиня не менее вежливо проговорила:

— Мне сказать слугам, чтобы не искали меня?

Он пожал плечами:

— Как вам будет угодно.

Юлия отдернула занавеску, выглянула в окошко и обратилась к брату Иосифу, стоявшему неподалеку:

— Святой отец, пусть один из носильщиков подойдет сюда.

Как только графиня закончила переговоры со слугой, карета тронула с места. Монах на муле поехал следом. Они выехали уже за город, когда Перетти вновь заговорил:

— Хочу предупредить, нынешний Каррера уже не тот человек, которого вы знали. Он очень изменился.

— Догадываюсь. Но зачем вам это нужно?

— Все эти годы я редко баловал вас. Теперь вот решил исполнить ваше желание встретиться с другом.

Юлии стало невыносимо горько:

— Вы снова играете. Но ваши шутки очень… жестоки.

Следующие слова Перетти заставили графиню крепче стиснуть похолодевшие руки.

— В Риме идет большая драка. Пока это варево не выплескивается за пределы стен Ватикана. Хорошо, что мне удалось убрать из города Бенвенуто, — кардинал говорил, не глядя на собеседницу, роняя слова в воздух, будто только для себя. Развивать эту тему он не стал. И дальше пассажиры ехали в молчании.

Когда совсем стемнело, Юлия, не смотря на тряскую дорогу, задремала. Увидев, что женщина на очередном повороте едва не упала, Феличе пересел на ее сторону и подставил плечо. То ли всхлипнув, то ли вздохнув во сне, Юлия пошевелилась, устраиваясь удобнее. Еще через некоторое время он полой плаща укрыл ей ноги, а сам так всю дорогу и всматривался в темноту за окном. Ранним утром карета остановилась перед большим придорожным трактиром. Здесь монсеньор запланировал остановку на завтрак.

— Синьора, — Перетти тронул Юлию за руку, скользнул пальцами по щеке, — просыпайтесь.

Графиня медленно выпрямилась и охнула — тело задеревенело от долгой неподвижности, но, тем не менее, она чувствовала, что ей было почти удобно и тепло. Когда она поняла, что большую часть пути проспала на плече Перетти, графиня постаралась скрыть смущение за вопросом:

— Мы уже приехали в ваше тайное убежище?

— Почти. В этом заведении мы позавтракаем, отдохнем. Впереди всего около часа пути, но здесь будет… комфортнее.

Кривой улыбкой Перетти завуалировал гримасу боли, пронзившей затекшее плечо.

Дальше от кареты, ближе к конюшне отъехал брат Иосиф, проведший путь то в седле, то пешком. Монах чувствовал, что остро нуждается в отдыхе, но вместо этого воспользовался привалом, чтобы дойти до небольшой сельской часовни.

Через несколько часов, когда солнце уже высушило утреннюю росу, они продолжили путь и вскоре карета и всадник въехали в ворота сада вокруг небольшой, на вид заброшенной, виллы. Вилла и сад находились на холме, и в просветах между деревьями открывался чудесный вид на соседние холмы и виноградники.

Юлия ступила на выложенный каменными плитами двор, с интересом осмотрелась:

— Красиво.

— Вот только Каррера этого не видит, — вернул ее к действительности голос Перетти. — Идемте, синьора.

На всем пути по анфиладам комнат и переходам с лестницами им не встретился ни один человек — словно только они трое и были тут. Лишь наличие зажженных светильников в отдельных, темных, коридорах говорило о том, что в доме есть еще кто-то. Под сводами раздавались лишь шаги графини, брат Иосиф и Перетти двигались бесшумно.

— Здесь тоже чудесно. Не находите? — нарушил молчание кардинал.

Юлия с трудом сдержала дрожь. Холодок суеверного страха змейкой прополз по спине. В одном из нижних переходов тишину разорвал визг испуганной женщины. Юлия наступила на крысу, впрочем, уже дохлую. Догадавшись о причине произошедшего, Перетти разразился смехом:

— Поверьте, это не самое страшное здесь! То, что вы увидите, гораздо хуже, — закончил он тоном театрального злодея.

Она промолчала, но дальше ступала осторожнее, повыше подобрав подол платья.

Наконец, они достигли небольшой, приземистой двери. Перетти, следом за братом Иосифом, вооружился масляным светильником, висевшим на стене.

— Вот мы и пришли. Прошу, — отодвинув засов, кардинал распахнул перед ней дверь.

Юлия шагнула вперед. Огонь осветил каменную, почти пустую комнату довольно внушительных размеров. В дальнем углу, сжавшись в комок, сидел человек. Когда следом за женщиной появился кардинал Перетти, существо, обитавшее здесь, вжалось в стену и закрыло лицо руками. Помещение огласили мольбы: «Не надо больше. Не надо, прошу».

— К вам пришли, святой отец.

Даже Юлия удивилась холодной бесстрастности, которой был наполнен голос Перетти. Графиня прошла вглубь комнаты-камеры. У нее перехватило дыхание от ужаса и сострадания:

— Перетти, что ты сделал?! Кто это?!

— Раб рабов Божьих Климент, прежде — Франческо Каррера.

Юлия повернулась к кардиналу. На его лицо падали отсветы огня из светильников. Он был похож на существо из ада — жестокий, холодный, насмешливый… единственный.

— Зачем вы привезли меня сюда? Я ничем не смогу ему помочь.

За спиной синьоры Бельфор послышался шорох:

— Нет, вы можете, можете. Давайте сейчас убьем его вместе!

Она вздрогнула, обернулась:

— Франческо, вам не станет лучше. Слуги этого человека не дадут вам умереть. Нет, мы не станем его убивать.

Снова раздался голос Перетти:

— У вас еще будет время обсудить этот вопрос.

Графиня медленно повернулась вновь к кардиналу. Ее лицо было спокойным, хотя ужас охватил все ее существо:

— Что это значит?

— Это значит, что некоторое время вы проведете в этом чудесном месте.

— Вы сошли с ума? Сегодня же меня начнут искать. К тому же я боюсь крыс, а здесь их полно!

— Я успокою тех, кто будет беспокоиться за вас. А от крыс вас защитит этот синьор. По старой памяти.

Графиня усмехнулась так, словно кардинал особо удачно пошутил, и развернулась к выходу со словами:

— Перетти, мне надоели ваши угрозы. Я устала. Пойдемте, думаю нам не обязательно продолжать беседу именно здесь.

Юлия остановилась, заметив, что монах в дверях даже не подумал пошевелиться и уступить проход. Тем временем кардинал опередил ее:

— До встречи.

Дверь закрылась, чудом не задев Юлию. Синьора Бельфор молча отвернулась, даже не пытаясь сдержать слезы — слезы бессилия и удивления собственной глупостью. Тюремщики оставили пленникам лишь один из двух светильников. Но мужчина, стоявший в стороне и наблюдавший за Юлией, был и этому рад. Он увидел, как она опустилась на пол у стены возле запертого выхода, подтянула колени к груди, и закрыла глаза.

— Здесь в углу есть тюфяк. Не сидите на камнях, синьора.

Она не реагировала.

— Не стоит расстраиваться. Мне кажется, вы пробудете здесь недолго. И к тому же тут неплохо кормят, — с уходом мужчин пленник будто преобразился. Из голоса почти исчезли молящие интонации, почти расправились плечи. Почти.

Юлия открыла глаза и с удивлением посмотрела на Франческо:

— Вы меня утешили.

— Это мне по сану положено, — ответил он с улыбкой.

— Кардинал Перетти считает, наверно, также.

— Давайте не будем вспоминать о нем! Хотя, для вас это, вероятно, не неприятно.

— Ошибаетесь, — Юлия поднялась, — я с радостью бы не вспоминала. Но он сам напоминает о себе. Вот таким образом.

Графиня зябко поежилась, окидывая помещение взглядом.

— Да, монсеньор Перетти всегда отличался оригинальностью, — Каррера нервно хохотнул. — Что произошло с вами?

— По Риму ходят слухи, что папа Климент жив. Я решила пошутить и поиздеваться над кардиналом. В результате — я здесь и вижу вас живым.

— Мы все слишком много знаем об этом человеке. Удивительно, что мы еще живы, — Франческо запросто похлопал по краю подстилки, приглашая Юлию сесть рядом.

— Себя я об этом спрашиваю уже много лет. Перетти начал какую-то игру. Вероятно, вы можете стать его, как это говорят, козырем. А может он просто хочет досадить Виктории.

— Виктории?! — Каррера подскочил как ужаленный. — Господь Всемогущий, от нее-то ему что нужно?

В сумраке заскрипели зубы, он заметался по небольшому пятачку пространства в центре комнаты, будто натыкался на невидимые стены.

— Франческо, она любит вас. Она мстит за вас, как может.

— Глупая! Надо думать о Диане, а не обо мне! Как она там? — вопрос прозвучал неожиданно резко.

— Она мечтает о встрече с вами. Но не верит в нее. Вашу дочь она хочет отдать в монастырь. О, да! Она еще раз овдовела, в Испании. Пыталась как-то устроиться после… вашей смерти.

— Да, — задумчиво проронил Каррера, — она всегда хотела устроиться. О, обед принесли.

Услышав шум отодвигаемой задвижки, оживился узник.

Открылась нижняя половина двери, на полу появился поднос с несколькими блюдами и корзина с бутылью вина. Каррера взял все сразу и дверца тут же закрылась.

— Идемте сюда. В углу есть стол.

— Спасибо. Я только выпью вина. А теперь ответьте мне вы. Почему вы живы и как очутились здесь?

Каррера принялся за еду, одновременно разговаривая:

— Почему жив — не знаю. Как очутился — не помню. Перетти мастер во всяких снадобьях, думаю, меня усыпили. Помню только разговор с кардиналом. Я застал его в своих покоях. Он пришел за бумагами. Теми самыми, которые я вынудил вас подписать. Потом я пытался бежать, но там был еще кто-то… Я не помню. Когда очнулся, увидел брата Иосифа. А с ним еще двоих, — он перестал жевать, голос Франческо изменился.

Он пригнулся к столу, словно хотел спрятаться за ним:

— Это было ужасно. Все это они проделывали с именем Перетти… Тс-с-с… Вдруг он все слышит и начнет снова!

Каррера поперхнулся, страшно закашлялся и сполз на пол с табурета, на котором сидел.

Юлия не сдержала гримасу удивления, жалости и брезгливости.

— Боже мой, и это Франческо Каррера, папа Климент, — тихо прошептала она, глядя как он медленно успокаивается. Графиня вспомнила другие подвалы. Правда там она, а не этот мужчина, была пленницей. Синьора Бельфор подошла к бывшему Папе, помогла подняться:

— Простите меня, мой друг. Вы голодны, а я отвлекаю вас своей болтовней, — она ласково чуть сжала его пальцы в своих руках.

Он отдернул руку:

— Вы должны ненавидеть меня.

— Я умею забывать. К тому же не желаю доставлять Перетти радость увидеть пауков в банке.

Каррера вернулся к прерванной трапезе и разговору:

— Как дела в Ватикане? Когда-то вы были хорошо осведомлены об этом.

— Это было давно. Знаю только, что Перетти сейчас второй человек в Риме, а может и первый. Нынешний Папа — ничтожество, так говорят многие. Он марионетка в руках сильного. Сейчас этот сильный — Перетти. Но из-за этого у кардинала множество врагов.

Каррера подался к ней всем телом и прошептал:

— Перетти — дьявол, а Беллармино — его вернейший слуга… Я боюсь его.

Внезапно он выпрямился и заговорил громко, четко:

— Монсеньор очень предан Церкви!

Скрипнул засов, следом раскрылась дверь. На пороге встал иезуит:

— Синьора Бельфор, идемте со мной.

Юлия быстро зашептала, обращаясь к Франческо:

— У вас есть что-нибудь, что я могу передать Виктории? Скорее!

Но Каррера ее не слушал. Он бросился к иезуиту:

— Вы не посмеете! Она женщина и не перенесет этого!

Иосиф, почти не прилагая сил, отбросил узника от двери:

— Успокойтесь, ваше святейшество. Или мой хозяин сам вами займется.

Поднявшись было на ноги, Франческо упал на колени, закрыл лицо руками:

— О, нет, нет! Я больше не буду.

— Вот так-то. Прошу вас, синьора, побыстрее.

Графиня наградила отца Иосифа уничтожающим взглядом, полным презрения, потом подошла к Франческо и опустилась рядом с ним на колени:

— Не волнуйтесь за меня. Мне не причинят зла, — громко заявила она, вызвав усмешку у монаха. Дальше она заговорила тише, скороговоркой:

— Подумайте о Виктории. Что-нибудь — цепочка, кольцо, крестик. У меня больше шансов выбраться отсюда. Ну, же!

Она всмотрелась в его лицо: «Неужели он ничего не понимает. Он так боится?! Господи, помилуй». Взгляд Франческо судорожно заметался, наконец, он рванул ворот потрепанной сутаны и протянул женщине нательный крест:

— Возьмите. Отдайте ей. Скажите, что я помню и люблю.

— Прощайте, святой отец, — Юлия поднесла к губам его руку, быстро поднялась и почти побежала к выходу.

И вновь путь по переходам и лестницам, но теперь преимущественно вверх. Юлия шла спокойно. Спокойствие было не только внешним. Холодное, жестокое спокойствие было в ее душе. Она была уверена, что ей действительно не причинят вреда. Они прошли через короткую, на три зала, анфиладу. Пыль и почти полное отсутствие мебели говорили о том, что вилла не является местом постоянного пребывания хозяина. Но ведь кто-то же обслуживал и охранял здесь пленника. Монах остановился перед дверью, повозился с замком и распахнул ее перед графиней:

— Прошу, здесь вы будете находиться.

— И как долго? — на удачу спросила Юлия шагая за порог.

— Это решит его высокопреосвященство.

— А, конечно.

Синьора Бельфор осмотрелась. В комнате, как и во всем здании, витал дух заброшенности, но было заметно, что ей старались придать более жилой вид. Отсутствовала пыль, чистое окно пропускало достаточно света. Правда из мебели здесь тоже был только необходимый минимум: кровать в небольшом алькове, сундук, пара табуретов и стол, в углу — ширма, видимо скрывавшая укромное место. Ни ковров, ни гобеленов на стенах, даже портьер на окне не было. Единственным украшением служила кованая решетка, прикрывавшая вентиляционное отверстие высоко под потолком.

— Здесь мило, — заявила Юлия, — и, похоже, нет крыс. Святой отец, прошу вас, принесите воды. Я хочу умыться с дороги.

— Хорошо. Это всё?

— Здесь душно.

Иосиф усмехнулся и с насмешкой проговорил:

— Это не апартаменты в Ватикане, синьора. Смиритесь.

— В таком случае, я не желаю вас более… задерживать.

Графиня отвернулась. Через несколько мгновений за ее спиной щелкнул замок в двери. Юлия прошлась по комнате, убедилась, что окно закрыто наглухо, заглянула в сундук — он оказался пустым. Зато на столе она обнаружила книгу. С разочарованием отложила ее, прочитав на тисненой обложке «Часослов»* * *

, но, заметив, что блок страниц вышел из переплета, вновь взяла книгу в руки. Комнату огласил легкий смех женщины — под благочестивым переплетом скрывалась комедия Тассо «Аминта».

До вечера графиню никто не беспокоил. Когда за окном наметились сумерки, в комнату вошла пожилая женщина, поставила на стол поднос с ужином, заглянула за ширму и, не проронив ни слова, вышла. Юлия, уставшая к тому времени от безделья и неизвестности, и устроившаяся на кровати, так и не проснулась.

Разбудил графиню мужской голос — кто-то пел. Звук шел из вентиляции. Можно было даже разобрать отдельные слова: «Рахиль, уста твои…» Юлия подняла голову от подушки, прислушалась. Потом протерла глаза и потянулась. И лишь тогда с удивлением огляделась и вспомнила, что не дома и поет не Феличе. Она тряхнула головой, прогоняя воспоминание, и снова легла, прислушиваясь к пению.

Вскоре песню сменил разговор уже двух мужчин.

— Добрый вечер, святой отец.

— Рад видеть вас.

— Как рады? Очень?

— Да-да-да!

— Сегодня вам не было скучно…

Юлия с нарастающим изумлением слушала эту странную беседу. Чтобы не пропустить ничего, она даже подтащила табурет ближе к стене, под отдушину, и взобралась на него. Первый голос она давно узнала — пел Каррера. А чей появился сейчас? Расстояние и стены глушили звук, но, в конце концов, она догадалась, кто стал собеседником узника.

— Я спросил — вам не было сегодня скучно, святой отец?

— Нет, нет, я знаю, что вы заботитесь обо мне. Но, — тут Каррера внезапно сорвался на крик, — что вы сделали с синьорой Ла Платьер?

Послышался смех:

— С ней брат Иосиф занимается.

— Убийца!

И почти сразу:

— Нет, нет, я больше не буду. Вы правы, вы всегда правы.

— Не надо плакать. Я люблю вас. Видите, я даже жалею вас.

— Конечно, я вижу. Спасибо. Я не буду больше. Спасибо.

— Оставьте мои руки! Хорошо. Я верю вам. Не будем больше расстраивать синьору.

— Ее расстраивают мои слезы?!

— Ее расстроила встреча с вами. Видите, как вы виновны.

— Я омою ее ноги слезами раскаяния!

— Я дам вам такую возможность. А пока помолитесь за нее.

Голоса стихли. Юлия осторожно спустилась на пол, сжала ледяными пальцами виски. Что это было? Очередная забава Перетти? Почему ей позволили слышать это? Графиня вернула табурет на место, к столу, присела на самый краешек. Заметив остывший ужин, задумчиво отщипнула кусочек мяса, но есть не стала. Нужно успокоиться и ждать. Раз кардинал здесь на вилле, он не может не зайти к своему второму узнику. Действительно, когда луна уже заглянула в окно, двери комнаты Юлии раскрылись, и к ней вошел монсеньор Перетти.

— Как вы освоились, синьора?

Графиня приветствовала монсеньора поклоном и улыбкой:

— Благодарю. Мне здесь понравилось больше, чем в Сант-Анджело.

— Вот и славно. Ваша сестра совсем слаба. Ее лечением занялся мастер Давид.

Губ Юлии дрогнули.

— Вы всегда приходили с… хорошими новостями.

— Какие есть, — развел руками кардинал. — Я могу присесть?

— Здесь хозяин вы.

— Спасибо за признание.

Перетти был холоден и спокоен, лишь в глазах таилась усталость, да меж бровей пролегла непривычная складка.

— А у вас, синьора, появился защитник, — он улыбнулся одними губами.

— Зачем вы так с синьором Франческо? Он же и так слишком несчастен, — щеки Юлии чуть порозовели. Она говорила о Франческо Каррере, а думала о Перетти. Он так устал… Почему они опять стараются побольнее уколоть друг друга?! Ее взгляд стал далеким и странным, словно она тяжело о чем-то задумалась.

— Он несчастен?! — прервал эту задумчивость возглас Перетти. «А я?!» — хотел продолжить Феличе, но вовремя сдержался:

— Вы бы лучше о себе позаботились.

— О себе?! Я — ваша пленница. Вам обо мне и заботиться, мой тюремщик. Мне нужно немного — свежая вода, воздух и отсутствие крыс.

— И вы примите мою заботу?

Юлия лукаво и высокомерно посмотрела на него:

— За неимением ничего другого…

Это можно было понять двояко, и, конечно, он выбрал худший вариант:

— А точнее — никого другого?

Юлия вздохнула и грустно улыбнулась:

— Зачем начинать снова? Я сказала «ничего другого»! Не приписывайте мне не мои слова и мысли.

— Что же другое вам нужно? — он, наверно, и сам не осознал, насколько напряженно ожидает ее ответа.

Но женщина почувствовала, что в свой вопрос кардинал вложил слишком много смысла. И ей показалось, что она знает, какой ответ он хочет услышать. Но в памяти встал другой Перетти — в доме Оттавиани, смеющийся, отвергающий. И Юлия побоялась еще раз услышать те же обидные слова.

— Налейте мне воды, монсеньор.

Стряхнув оцепенение, Перетти наполнил кружку водой из кувшина, протянул ее Юлии:

— И этим ограничиваются все ваши желания?

Графиня медленно пила, используя паузу, для того, чтобы обдумать ответ. Потом аккуратно поставила кружку на стол и посмотрела на кардинала:

— Когда-то вы уже задавали этот вопрос мне. Я ответила, что хочу стать свободной, но разве я так глупа, чтобы просить об этом?

Перетти сидел, уперев взгляд в стол и бессмысленно перебирая пару столовых приборов:

— Свободной от чего? От этих стен? Вы выйдете отсюда, когда… Через несколько дней.

Вдруг послышался возмущенный возглас: «Но мне было обещано! Я хочу ее видеть! Мне обещал ваш хозяин!» Кардинал встревоженно обернулся на звук. Взгляд нашел вентиляцию. Перетти понял свою ошибку и тихо выругался с досады.

— Что все это значит? — возмутилась Юлия. — Какое обещание?!

— Я обещал ему, что дам омыть ваши ноги слезами раскаяния. Вы ведь, наверняка слышали весь разговор.

Тем временем в комнате ниже несколькими этажами все стихло. Тишина повисла и между Юлией и Феличе. Когда графиня заговорила, голос ее зазвучал неожиданно глухо:

— Зачем? В чем он виноват? Какое раскаяние?!

— У него что-то с головой после всего. Приходится лечить.

На несколько мгновение на лице кардинала высветилось его истинное состояние. Уже не первый день ему казалось, что он что-то упускает, что что-то не так. Что-то назревает направленное против него. Почувствовав это, Перетти резко выдохнул, нарочито уверенно вскинул голову:

— Но в последнее время ему уже лучше.

— Кардинал, разве можно вылечить побоями?!

— Побоями?! С чего вы взяли? Его и пальцем никто не тронул после того, как привезли сюда!

— Над ним издевались! Он боится вас. Но это не тот страх, который заставляет бороться, этот страх делает рабом.

— Да, с ним работали, — ожесточенно проговорил Перетти, — я и брат Иосиф. Но я лишь обнажил его истинное лицо! Кто же знал, что это лицо раба!

Он сник, с силой провел руками по лицу:

— Кто же знал… — повторил Феличе с безнадежным отчаянием в голосе.

У Юлии сжалось сердце. Она почти шагнула к нему. А он побледнел, испугавшись проявленной слабости и резко поднялся:

— Прощайте. Через несколько дней я заеду за вами.

Она еще попыталась вернуть мгновение:

— Как ваше здоровье?

Он задумался над этим простым вопросом, потом с удивлением проговорил:

— Хорошо. После вашей помолвки с бароном приступы не возобновлялись. Сеттима что-то говорила о Бенвенуто… Он провел со мной всю ночь. Я так ничего и не понял из ее лепета. Но грудь с тех пор не болела ни разу.

Перетти замолчал, с усилием остановив неожиданно прорвавшийся поток слов.

— Что с вами, кардинал?

Не дождавшись ответа, она отошла к окну:

— Нельзя соединить разорванную ткань, кардинал… Нельзя.

Она вздрогнула, когда на стол упала смятая твердой рукой бронзовая кружка.

— Вы как всегда правы, синьора, — проговорил Перетти и быстрым шагом направился вон.

Юлия не обернулась ему вслед. Зябким движением обхватила себя за плечи, попыталась сморгнуть пелену, застившую глаза. Звук хлопнувшей двери, казалось, лег тяжелым камнем на плечи. Почти не открывая глаз, залитых слезами, Юлия дошла до кровати и упала, зарывшись лицом в подушки.

Он стоял, прислонившись спиной к закрытым дверям и смотрел, как у женщины на постели вздрагивают плечи от сдерживаемых рыданий. В голове зародилась мысль: «Времени нет. Надо с этим покончить». Если бы его спросили, откуда возникла такая уверенность, кардинал не ответил бы. Детали разговоров, оттенки взглядов, самый воздух, окружавший его в последние дни при появлении в Ватикане, а может и переданный ему пост главы службы папских литургических церемоний взамен руководства личным секретариатом Святого отца. Папа ускользал из его рук. Слишком резко он противостоял ему в вопросе женитьбы на испанской принцессе. Вот что стало почвой, на которой крепло убеждение — если он не предпримет что-то из ряда вон выходящее, его выведут из ряда вообще. Но сначала нужно было убедиться, что синьоре Ла Платьер ничто и никто не угрожает. Потом ей можно будет вернуться в Рим. И очень удачно, что удалось под благовидным предлогом и надолго убрать из города Бенвенуто. Загвоздкой, а теперь и помехой оставался сидящий в подвале Каррера-Климент. Феличе Перетти собирался использовать его при необходимости, как козырь в испанской партии, как средство давления на противников и нынешнего Папу. Но Франческо Каррера оказался слаб и из козыря превратился в источник опасности.

Феличе шевельнулся, подошел к столу и сел, неловко задев приборы. Юлия вздрогнула, подняла голову:

— Вы здесь?!

— Я всегда здесь, за вашей спиной.

— Я забыла об этом, — она постаралась говорить тверже.

— Вы о многом забыли.

— О чем же еще?

— О том, что я вас… О том, что ради вас я отказался от тиары, ради вас вернулся в Рим, где меня могли повесить как разбойника.

— А первое? Вы опять не договорили. Неужели так сложно произнести это слово — «люблю»?! И разве не вы первый забыли об этом? Из-за любви вы оскорбили меня у Оттавиани? Из-за любви вы не сообщили мне, что живы? Любя меня, вы убили барона и позволили монаху не смущаясь реализовать свои желания?

Он снова сидел, сложив руки на стол и опустив голову. Сколько времени он ни с кем не говорил? Месяцы, годы? Сколько времени он не позволял себе никому довериться? Слабость! Он ненавидел это состояние. Но сейчас Феличе Перетти устал. Не в этом ли главная причина того, что враги слишком высоко подняли головы?!

— Мне нечего вам возразить.

Слова и тон, которым они были сказаны, согнали Юлию с постели, высушили слезы на ее глазах. Она смотрела на опущенные плечи могучей фигуры кардинала, и сердце сжималось от странного чувства. Когда графиня узнала в этом чувстве жалость, она испугалась. Жалость — это то, чего Феличе Перетти никогда никому не прощал. Но Юлия справилась с собой, подошла к нему и чуть тронула за плечо:

— Ты устал. Чего не хватает тебе?

Осмелев, она обошла его и опустилась на колени у его ног, заглянула в лицо.

— Неужели подлинная исповедь так тяжела?! — Феличе поднял взгляд на нее.

— Да, кардинал. Тебе плохо. Ты делаешь что-то не так. Ты устал скрывать свои мысли. Устал притворяться.

Юлия ждала — доверится он или взорвется. Кардинал долго молчал. Ей казалось, что тишина готова уже брызнуть осколками стекла в уши, когда Перетти тихо заговорил:

— Никогда ни о чем не хочу говорить… О, поверь! Я устал, я совсем изнемог… Был года палачом, — палачу не парить… Точно зверь заплутал меж поэм и тревог…* * *

Юлия сжала его руки в своих, поцеловала пальцы:

— Ты должен ненадолго забыть обо всех и обо всем. Не думай сейчас ни о чем. Отдохни.

Он улыбнулся ее наивности:

— Никто не позволит мне этого.

— Уезжай из Рима. Ты богат, ты можешь заболеть или еще что-нибудь… Лейзер придумает, — она коротко вздохнула. — Но ты не сможешь. Ты хочешь, ты всегда хотел быть только первым. Тогда не останавливайся, не показывай, что стал слабее. Они разорвут тебя как стая волков.

Перетти резко поднялся, глаза сверкнули, отразив огонь свечей:

— Стал слабее?!

— Ты опять обманываешь себя, — она смотрела на него снизу вверх.

Феличе усмехнулся:

— Нет. Не дождутся!

Он протянул Юлии руку, помогая подняться на ноги. Кардинал не отпустил ее, наоборот крепче сжал руку:

— Вот так же я могу многих поднять и многих бросить вниз!

— И… что же?

— Может ли быть эта рука слабой?

— Да.

— И в чем же ее слабость?

— Водяное колесо, вол… Они тоже сильны. Но они не понимают, что делают. Топор, отсекающий голову, не будет вспоминать об этом. А ты… не колесо, не вол и не топор.

— Именно! Все они действуют, повинуясь чье-то воле. Я же действую по своей с Божьей помощью!

— И они никогда не раскаиваются в том, что сделали. А ты? — Юлия пристально смотрела в его глаза. — А ты?

— Что толку в раскаянии? Оно не поможет. В чем ты хочешь убедить меня?

Женщина отвела взгляд, вздохнула:

— Ни в чем.

— Тогда я пошлю за вином, и мы просто выпьем!

Кардинал выглянул за дверь и скомандовал кому-то принести из кухни вина. Юлия опустилась на табурет. Ужин так и стоял на столе. Правда, мясо даже холодное оставалось вполне съедобным, а хлеб, хоть и не горячий, достаточно мягким. Графиня взялась за нож, но Феличе накрыл ее руку своей, забрал его и сам отрезал для синьоры ломоть мяса, потом и хлеба. Вскоре раздался стук в двери. Кардинал снова выглянул и вернулся к столу с бутылью и двумя серебряными бокалами в руках. Пока Юлия справлялась с мясом и хлебом, Феличе открыл вино и разлил напиток. Протягивая женщине одну из емкостей, Феличе заметил, что она задумалась:

— О чем такое глубокое раздумье? Прав Екклесиаст — во многих знаниях многие печали. Брат Иосиф очень любит эту цитату, — он усмехнулся.

В ответ Юлия запила еду вином и улыбнулась. Но улыбка получилась грустной и вымученной.

— И все же, — настаивал он, — признавайтесь. Теперь я хочу быть вашим духовником!

— Исповедоваться трудно, — напомнила она.

— Но я же смог! А я, как вы только что утверждали, стал слаб, — он рассмеялся.

— Вы опять не поняли меня. Что вы хотите услышать? Вы и так все знаете обо мне.

— Я хочу услышать, о чем вы думали последние месяцы.

— Можете не верить, но я думала о вас.

Перетти удивленно вскинул бровь:

— Вот как… Тогда я спрошу по-другому. Что вы думали?

Он был требователен, и Юлию не обманула ни легкость тона, ни полуулыбка блуждающая по губам кардинала. Он желал отыграться, за то, что она стала свидетелем его слабости.

— Даже мои мысли не принадлежат мне?

— Они принадлежат вашему исповеднику. А значит, сейчас — мне. Господь испытывает искренность человека. В этом предназначение исповеди.

Она вздохнула и проговорила так, словно решилась на непростое дело:

— Я думала о том, что люблю и ненавижу вас. О том, что мечтаю отомстить вам.

— Вы думали о мести?!

— Да!

Он натолкнулся на холодные огоньки в ее глазах, словно на преграду:

— Неужели ваша ненависть зашла столь далеко?

— Вы помогли ей.

— Вероятно, — согласно кивнул Перетти. — Но лишь желал увидеть и показать вам самой то, что скрывается на дне помыслов.

— Нет, — ее голос сорвался, она отвернулась.

Предчувствие комком встало в горле, но он еще надеялся:

— В таком случае, смею надеяться, что ваша ненависть не пошла дальше мысли, — это слово он выделил особо, — о мести.

Юлия молчала, по искаженному болью лицу потекли слезы.

— Или я ошибаюсь?

— Ты, — заговорила она уже сквозь рыдания, — никогда не верил мне. За что ты меня мучаешь? За то, что я знаю тебя лучше других? Мое чувство к тебе… Ты всегда был уверен, что ничто не сможет убить его? Ты прав! Понимаешь, ты прав! Я люблю тебя, и не могу простить себе этого!

Перетти показалось, что ворот камзола стал настолько тесен, что сейчас задушит его. Тряхнув головой, отметая шелуху ее слов, он прошептал:

— Так я ошибаюсь…

— Уйди, оставь меня… — простонала Юлия, даже не пытаясь утереть залитое слезами лицо.

— Что же ты успела натворить?

— Ничего. Уходи!

Кардинал схватил ее за локоть, встряхнул:

— Что ты успела натворить? Говори!

Женщина вырвалась из его хватки и шагнула прочь, качая головой:

— Ничего!

Перетти прорычал какое-то ругательство, следом загрохотал опрокинутый стол. Со стуком дерева и звоном посуды на полу слился звук захлопнувшейся за кардиналом двери.

__________________________________

*Булла — основной папский документ со свинцовой (при особых случаях — золотой) печатью.

**Синекура — в средневековой Европе церковная должность, приносившая доход, но не связанная для получившего ее с какими-либо обязанностями или хотя бы с необходимостью находиться в месте служения.

* * *

«Часослов» — популярная в позднем средневековье богослужебная книга для мирян. Название книге дали особые часы дня (в католической церкви их восемь), за которыми закреплены определенные молитвы, псалмы и чтения.

* * *

Стихи И. Северянина (1910).