Власть женщины сильней (гет)

Остаток ночи Юлия провела без сна. Раскаяние мешалось с отчаянием, сожаление — с несбыточными, по ее убеждению, мечтами. Лишь под утро ее сломил даже не сон, а какое-то тяжкое забытье. Разбудили графиню причитания пожилой служанки, убиравшей с пола посуду и остатки еды. Но на просьбу синьоры принести воды и таз для умывания женщина ответила: «Слушаюсь, ваша светлость». Тяжелый стол та и не попробовала поднять. Сделал это пришедший много позже отец Иосиф. Монах вошел к синьоре Бельфор тихо, будто крадучись, не скрывая озабоченности на лице. Юлия, уже умывшаяся, с прибранными волосами, лежала в постели в тонкой хлопковой сорочке, под одеялом. Платье висело, небрежно наброшенное на ширму, в углу. Появление иезуита стало для синьоры неожиданностью. Графиня проследила, как он прошел по комнате, без видимого усилия поставил на ножки массивный стол и повернулся к ней. Отец Иосиф внимательным взглядом своих серых пронзительных глаз осмотрел ее лицо, хранящее следы ночных переживаний, покивал своим мыслям.

— Что вам угодно, святой отец? — Юлия подтянула одеяло повыше.

— Чтобы вы меня выслушали, — проговорил он, бросая взгляд на отдушину под потолком.

— Вы выбрали не самое удачное время, но я слушаю вас.

Иезуит вновь прошелся по комнате, не решаясь заговорить. Юлия впервые видела его таким и, неожиданно для себя поняла, что это ее беспокоит. Тем не менее, она терпеливо ждала слов монаха.

— Вы в праве не доверять мне. Я не вправе ждать от вас доверия. Особенно после… наказания, устроенного вам монсеньором, — начал он. — Но кардиналу необходима помощь.

Брови Юлии изогнулись — насмешливо и грустно. Не обратив на это внимания, отец Иосиф продолжил:

— Выход на торжествах в честь Его Святейшества может оказаться его последним выходом.

— Почему?

Такую смесь брезгливости, презрения и смятения синьора тоже не ожидала увидеть на обычно каменно-спокойном лице иезуита. Сделав над собой явное усилие, мужчина процедил:

— Папа влюбился в племянника кардинала Боргезе. Камилло Боргезе теперь викарий Рима. Монсеньор потерял большую часть своего влияния на понтифика. И, учитывая все обстоятельства, можно сказать, его дни в Ватикане сочтены. Если, конечно, он не удовлетворится отходом на вторые или даже третьи роли.

— Но чем я могу помочь? — Юлия поднялась с постели, не замечая сползшего одеяла. — Разве вы не обладаете достаточной властью, чтобы спасти Феличе?!

— Разговаривая с вами сейчас, я иду против моего Ордена.

— Общество Иисуса решило, что кардинал Феличе Перетти ему больше не нужен?! — она в ужасе прикрыла рот рукой.

Монах гневно глянул на женщину, но ответил:

— Монсеньор зарвался! Я предупреждал его не раз. Генерал слаб здоровьем. В Ордене идет борьба за места в иерархии. Кардинал Оттавиани ожидал помощи от монсеньора. Но синьора Перетти заботит сейчас только его испанский проект!

— Какой проект?!

Иосиф понял, что позволил себе лишнее, с досадой вздохнул:

— Не важно.

Юлия задумалась. Потом осторожно спросила:

— Святой отец, а вас-то почему беспокоит судьба Феличе Перетти?

Иезуит холодно усмехнулся:

— А чье имя чаще всего, после вашего, звучит рядом с именем кардинала Перетти? Можете считать, что я спасаю себя.

Синьора Бельфор с сомнением смотрела на монаха: «Уверена, этим ваши мотивы не ограничиваются, святой отец». Угадав ее мысли, Иосиф решил отвлечь женщину от них:

— И вас он увез из Рима специально. Подозревал, что вам угрожает опасность.

Святой отец не просчитался — Юлия вернулась к мысли о Перетти:

— Но чем я могу помочь? Вы один из немногих, кто знает о наших отношениях всё. Феличе и раньше не слушал меня. А теперь и подавно…

— Его надо убедить отступить, уехать.

Она усмехнулась:

— Если бы я могла, я давно увезла бы его отсюда. Как это сделать?

Он снова вздохнул:

— Не знаю, — отец Иосиф покачал головой. — Он сказал, что уедет только после торжеств. Боюсь, будет уже поздно. Признаюсь, я даже думал украсть его, спрятать.

Иезуит вдруг закусил губу, почувствовав, что переиграл, отвернулся, ожидая, что Юлия так же ощутила его неискренность. Но испуганная женщина ничего не заметила:

— Так сделайте это!

Плечи монаха расслабленно, а для синьоры Бельфор — обреченно, опустились:

— Он сочтет это очередным предательством. Вы не видели кардинала этой ночью, после вашего разговора. Я не помню его в такой отчаянной ярости! Даже после того, как он застал вас с Манфреди на берегу озера.

Судорожно стиснув руки, Юлия босиком шагала по каменному полу, не замечая холода. Остановилась напротив святого отца:

— Что я могу сделать, сидя в этой каморке?! И вы же знаете, как Перетти слушает советов своих врагов. А наши отношения сейчас именно таковы — враги, — она подалась к нему, словно ища поддержки, защиты, помощи.

Иосиф отвел взгляд от развязавшихся шнурков сорочки на груди женщины. Посмотрел Юлии в глаза:

— Он придет сегодня к вам перед отъездом в Ватикан. Он не сможет не прийти, — ожесточение, с которым были сказаны эти слова, Юлия списала на сложность ситуации.

— Даже если так, святой отец. Я не знаю, что произошло, но мы не можем понять друг друга. Словно говорим на разных языках. Феличе не верит ни одному моему слову.

— И у него совершенно нет для этого оснований. Да? — не сдержался иезуит.

Лицо Юлии вспыхнуло румянцем:

— Наверно… Не знаю... Может быть вы правы. Зачем он придет ко мне?

— Он давно уже не верит никому. И себе через раз. Попытайтесь его убедить, уговорить. Но, заклинаю вас, смирите гордыню! Имейте в виду, кардинал может быть не в лучшем настроении.

Юлия как-то беспомощно улыбнулась:

— Хорошо, святой отец, хорошо. Я очень постараюсь.

Иезуит уже направился к двери, когда Юлия окликнула его:

— Отец Иосиф, прикажите принести бумагу и перо. Это необходимо!

Он обернулся:

— Зачем?

— Я должна отправить письмо моему другу, синьору Пьеру де Шане.

Иосиф ждал продолжения. Юлия опустила глаза и тихо проговорила:

— Я напишу ему, чтобы он остановил все, что я успела начать.

Монах пристально посмотрел на женщину, кивнул головой и вышел. Дверь за ним снова закрылась на замок. Через несколько минут синьоре Бельфор принесли письменный прибор и бумагу. Тот же человек остался в ее комнате дождаться письма.

* * *

Отец Иосиф ошибся — кардинал Перетти пришел к Юлии только вечером следующего дня, уже побывав в городе. Те, кто встретил господина на вилле, отметили, что его высокопреосвященство явился в весьма приподнятом настроении. Перетти выслушал иезуита, который коротко доложил обо всем, что происходило в доме, пока хозяин отсутствовал, упомянул о письме графини, что еще больше подняло настроение Перетти, но умолчал о том, что стало толчком к этому посланию. Сначала монсеньор заглянул к Франческо Каррере. Выход вентиляции в комнате-камере был просто закупорен в день приезда Юлии. Так что теперь наверх звуки не проникали. У бывшего Папы синьор Перетти не задержался — лишь убедился, что никаких изменений к лучшему не произошло. После, переодевшись, поднялся к графине, по дороге дав несколько указаний обслуге.

— Добрый вечер, синьора. Мне передали, что вы хотели видеть меня,— переступил он порог ее комнаты.

Графиня была готова — она ждала его с того момента, как в дверь трижды стукнула верная рука отца Иосифа, извещая о прибытии на виллу хозяина.

— Вас не ввели в заблуждение, монсеньор. Феличе…

Голос Юлии задрожал, она шагнула к кардиналу и опустилась перед ним на колени:

— Прости меня… — большего женщина произнести не смогла.

Перетти замер. Брови сошлись над переносицей, когда на лице отразилась внутренняя борьба. Он вспомнил и ее слезы, и письмо с требованием прекратить розыск компрометирующих сведений, отправленное накануне. Мысль о том, что времени нет, вновь обдала голову холодом.

— Встань, — Перетти протянул графине руку.

Юлия подняла к нему лицо. Слез не было — сухие глаза горели отчаянием и мольбой. И в этот миг синьора Ла Платьер ощутила почти физическое удовольствие стоять перед этим человеком вот так, на коленях, и смотреть на него снизу вверх. Что-то яростное шевельнулось в глубине души, протестуя, но погасло под лавиной чувства правильности происходящего. А он ждал, все так же протягивая ей раскрытую ладонь. Юлия смотрела на его руку, будто не верила, что та настоящая, а не видение.

— Встань, — уже требовательнее повторил Перетти. — Ты имела право мстить мне.

Узкая изящная женская ручка утонула в широкой крепкой мужской. Юлия позволила поднять себя. То, что произошло сейчас, по мнению графини, действительно искупило все страхи и страдания последних месяцев, или даже лет. В его фразе было и признание своей вины, и, главное, признание ее равной. Понимание этого вызвало неловкую, несмелую улыбку на лице женщины. Он заметил, что до Юлии дошел весь смысл сказанного, чуть кивнул, но тут же его лицо приобрело хищное выражение:

— Но бойся повторить что-то подобное.

Она серьезно покачала головой:

— Никогда.

За неплотно прикрытой дверью стоял единственный свидетель этой сцены. Когда женщина упала на колени, его глаза цвета стали мстительно зажглись. Когда мужчина поднял прощенную на ноги, кулаки под широкими рукавами монашеской рясы сжались до хруста.

В пальцах Юлии заструилась цепочка, с которой свисал нательный крест.

— Что это? — спросил Феличе.

— Я взяла его у Карреры. Чтобы отдать Виктории.

Перетти посмотрел, как небольшое распятие качается в воздухе, потом подхватил его и вложил в руку Юлии:

— Отдашь, если захочешь.

— Но, Феличе, она же… Она все знает! Виктория заодно с Боргезе!

Перетти тихо рассмеялся:

— Ты действительно думаешь, что женщина может быть серьезным противником для меня?!

Графиня растерялась, но убежденно проговорила:

— Ее нельзя недооценивать.

Юлия едва удержалась, чтобы не отшатнуться, когда Перетти поднял и протянул руку к ее лицу. А кардинал, чуть коснувшись, аккуратно убрал с ее лба золотистый локон и иронично улыбнулся:

— Да, уж. Вас нельзя недооценивать.

Графиня замерла, продлевая очарование момента забытой ласки. Но Перетти будто сам себе еще не верил — рука зависла, не закончив движение, и Феличе шагнул вглубь комнаты, к столу.

— Положительно, сегодня особый день. Все только и делают, что радуют меня, — преувеличенно громко проговорил он.

Юлия улыбнулась, поворачиваясь следом за ним:

— Вот как? Если не секрет, кто еще и чем порадовал… тебя? — совсем чуть-чуть запнулась она в обращении.

Он не обратил на это внимания:

— Как ни странно, Папа. Во время торжественной мессы он пожелал молиться со своими кардиналами, а вести службу просил меня.

Юлия побледнела, но недостаток света в комнате скрыл это:

— Ты счастлив сейчас?

Перетти задумался, затем уверенно кивнул:

— Вполне.

— Я тоже хочу быть счастливой. Как и многое другое, это в твоей власти. Я только недавно это поняла.

Что это? Иллюзия? Самообман? Ему не хотелось сейчас думать. Тишина вечера, потрескивание свечей, мягкий голос женщины — хотелось окунуться в это с головой. В конце концов, он много сделал для того, чтобы добиться смирения от синьоры Ла Платьер. Юлия видела, что мужчина еще не все для себя решил. Но не торопила, потому что знала — он поверит, только если первый ход будет за ним. И Феличе не обманул ее ожидания:

— Что же я могу сделать для твоего счастья?

Графиня опустила взгляд, внимательно глядя на пламя свечи. Потом посмотрела на Перетти:

— Ты знаешь это.

— Я хочу услышать эти слова от тебя.

Юлия с сомнением всмотрелась в его лицо. Нет, ошибки не было — он дразнил ее, подначивал: «Давай, не трусь, скажи». Но она еще не готова была ответить на игру. Поэтому ответ прозвучал тихо и серьезно:

— Я хочу, чтобы ты по-настоящему простил меня. Забыл все, что мешало нам. Чтобы ты снова был со мной.

Всякий намек на веселость растворился в отблесках свечей в глазах кардинала. Он смотрел на Юлию и слушал. А она говорила ровно, уверенно, спокойно, словно читала заклятие:

— Я хочу, чтобы ты поверил мне. Поверил в то, что я не могу жить без тебя. В то, что ты снишься мне ночами. В то, что я устала без твоего голоса, которым ты пел мне, без твоих глаз, которые смотрели на меня с любовью, без твоих рук, которые обнимали меня. Я могу повторять это вечно. Только услышь меня.

Перетти медленно подошел к ней, остановился так близко, что Юлии пришлось высоко поднять голову, чтобы не отрывать от него взгляда. Феличе дал ей опору, вплетя пальцы в волосы на затылке:

— Повторяй. Повторяй, и на эту музыку я, клянусь, напишу стихи.

— Я хочу, чтобы со мной рядом всегда был только ты.

— Как долго я ждал!

Юлия уже прикрыла глаза, ощущая его дыхание на своих губах, как вдруг кардинал отстранился, взял ее за руку и потянул к выходу:

— Идем.

— Зачем? Куда? Впрочем, не важно. Я иду за тобой, — тряхнув локонами, графиня последовала за Феличе.

Он привел ее в одну из самых маленьких комнат виллы. Стены были обиты темным шелком, ноги по щиколотку утопали в ворсе ковра. Два высоких узких окна закрывали портьеры. Одну из стен украшал ложный камин с кованой решеткой и узкой полочкой, на которой, кроме подсвечника, стояло несколько статуэток из кости, серебра и бронзы. Большую часть комнаты занимало ложе, покрытое большим меховым одеялом. Рядом располагался низкий столик, на котором сейчас стояло вино, корзинка с фруктами и блюдо с хлебом и сыром. В нескольких подсвечниках оплывали белые свечи, в воск которых были добавлены эликсиры ароматных трав.

Юлия вдруг рассмеялась:

— Вот, значит, как живет тут хозяин! А гостья должна была ютиться в каменных стенах.

— Я поселил тебя в самой светлой, большой и… чистой комнате. А здесь я действительно нередко проводил ночи. Один.

— Здесь прекрасно, — Юлия прошлась, провела рукой по шелковистому меху покрывала. — Чего же тебе не хватало?!

— Тебя, — просто ответил Перетти.

— И только? — мягкий свет свечей играл на лице женщины, придав взгляду странную глубину, подчеркнув золотой отлив волос. — Так мало?!

— Мало? Мне не хватало жизни.

— Жизни?! — это слово разрушило ореол счастья. Лицо Юлии изменилось, в глазах появилась тревога.

Он заметил ее состояние, прервал наполнение бокала вином:

— Что? Чего ты испугалась вдруг?

— Твоя жизнь. Я боюсь потерять тебя снова. Навсегда. Мне страшно, Феличе.

Он коротко хохотнул и вернулся к прерванному занятию:

— С чего вдруг?! Я не тревожусь, а ты боишься.

— Ты никогда не боишься. Это хорошо. Но осторожность — это не страх, а ты никогда не был осторожным.

— Я всегда был осмотрительным. Хотя… Почему «был»?!

Но Юлия не поддержала шутливого тона:

— Именно «был». Ты стал безрассуден. Зачем ты открыто ссоришься с Камилло Боргезе? Кто он вообще такой?

Лицо кардинала вытянулось от удивления:

— Вот! Позволь только женщине хоть на миг почувствовать свою силу! Снова ты хочешь знать больше, чем тебе может понадобиться. Зачем?

Юлия быстро подошла к нему, тепло провела ладонью по щеке, успокаивая и извиняясь:

— У этого человека есть племянник, который очень полюбился Папе. А любовь и честолюбие могут толкнуть на страшные вещи. Скоро торжества. Служа мессу, ты будешь стоять один перед ними. Открыто. Очень удобно. Из толпы легко выстрелить и скрыться в ней. Я боюсь, Перетти.

Кардинал отвернулся, отошел от нее, прихватив со стола бокал, с наигранной беззаботностью бросил:

— Кто тебе наплел страшных сказок?

— Феличе, прошу, поверь мне, — в голосе Юлии звучала мольба. — Прислушайся, любимый.

Перетти покачал головой:

— Ах, Иосиф, Иосиф… Всё знаю! Они не посмеют, — губы кардинала исказило злое презрение. — Ни во время процессии. Ни, тем более, в храме! Ну, а после будет видно, чья возьмет. Кроме того, Господь и твоя любовь сохранят меня.

На последних словах он развернулся к ней, и Юлии на миг показалось, что все угрозы и тревоги — это пустое, дым. Но лишь на миг.

— Любовь — слабая защита против пуль и яда. Феличе, что мне сделать, чтобы в этот день Рим не видел тебя? Если они хотят твоей смерти, ты умрешь даже на ступенях алтаря. Их ничто не остановит. Еще и карой Господней это объявят! А процессия… В толпе можно затеряться, в испуганной тем более. В сутолоке невозможно найти врача. Лучшего места и времени просто нет. Понимаешь! — оказалось, что все это время Юлия вертела в руках небольшую изящную фигурку из кости. При последних словах она так сжала пальцы, что фигурка раскололась. Острые края поранили пальчики женщины.

— Бог мой! — Перетти шагнул к ней, поднес ее руки к губам. — Давай не будем больше об этом.

— Нет, будем! Пойми, если ты умрешь второй раз… — голос Юлии оборвался. — Это будет последнее, что я узнаю в своей жизни.

— Папа не позволит никому меня тронуть. Всем известна его страсть к деньгам. А только я знаю, где их взять.

— Но ты один! Беллармино, Оттавиани… Они отступятся от тебя, как только оступишься ты. И с другими они будут иметь все то же, что имеют сейчас. Против тебя все! Даже твой сын. А деньгам или приходит конец, или противник платит больше. А твой испанский проект не интересует Папу. Его интересуют только два племянника — свой и Боргезе, — графиня поднесла к губам пораненные пальцы, осторожно слизнула кровь.

— Иосиф и об этом растрезвонил?!

— Нет, Феличе. Он просто оговорился.

— Иезуит?! Просто оговорился?! — Перетти скептически усмехнулся.

— Прошу, не меняй тему, Перетти!

Феличе с изумлением, выжидающе посмотрел на разгневанную женщину. Юлия поняла, что позволила себе кричать на кардинала, но ведь она пыталась защитить его.

— Прости, Феличе. Это просто от бессилия.

— Так гораздо лучше, — со значением кивнул он и приложился к кубку с вином.

— Это безумие. Это танец на канате над пропастью! Феличе, уезжай.

Закончив пить, он аккуратно поставил бокал на стол, не глядя на Юлию проговорил:

— Ты говорила, что я не должен показывать им свою слабость. А сейчас предлагаешь показать им спину? Никогда! Я отслужу эту мессу.

Кардинал развернулся. Отчаяние прорвалось сдавленным стоном, когда Юлия разглядела в его глазах слишком знакомый огонек — Город и мир* бросили вызов Феличе Перетти, и Феличе Перетти ответит и Городу, и миру, полной мерой. Женщина опустила голову, разглядывая вновь выступившую на пальцах алую влагу:

— Я стала бояться крови. Мне кажется, что это кровь из твоих ран, мой кардинал.

Он подошел к ней, прихватив бокал с остатками вина, взял ее руку в свои, сбрызнул пораненные пальцы вином и крепко сжал их:

— Ничего не бойся.

Юлия прижалась к нему всем телом, спрятала лицо на груди:

— Пока ты рядом, я ничего не боюсь. Но я боюсь за тебя.

Неловко изогнувшись, так чтобы не прервать объятия, Феличе поставил пустой бокал и положил руки на талию женщины, привлек ее к себе еще теснее. Юлия глубоко вздохнула, как долго шагавший в гору и достигший, наконец, вершины путник. Ей вдруг подумалось, как она могла так чудовищно долго обходиться без этого ощущения его рук на своем теле. И уже ее изящные руки обвились вокруг объемного торса мужчины, в почти тщетной попытке соединиться на его спине.

— Феличе, — всхлипнула Юлия.

— Не смей больше бояться. Не смей меня заранее хоронить. Когда ты рядом, я бессмертен, — шептал он, согревая горячим отяжелевшим дыханием золотистую макушку.

Феличе чуть отстранился, но лишь для того чтобы попросить:

— Подними голову.

Юлия послушно двинула головой, поднимая лицо с дорожками слез. Он поцеловал набрякшие влагой уголки ее глаз.

— Ты пьешь мои слезы…

— У них вкус твоей любви.

— А я хочу добавить в этот вкус улыбку, — и лицо Юлии расцвело — медленно, неуверенно, словно неумело.

— С удовольствием попробую, — и Перетти склонился, пригубил ее улыбку, а после и вобрал в себя целиком.

Несколько минут в комнате слышно было только частое жаркое дыхание двоих. За это время Юлия из покорно принимающей ласку стороны превратилась в требовательного партнера. Ее язычок яростно сражался за право властвовать во рту мужчины. А Феличе вдруг охватила такая легкость, что он не удержался и, не прерывая сладкого поединка, подхватил хрупкую женщину за талию и пару раз крутанулся вместе с ней вокруг себя, а после откинул голову и рассмеялся. Женщина так и не поняла, от чего у нее закружилась голова: от выстраданного поцелуя, от краткого полета или от следующих слов Перетти.

— Сними всё. Я хочу вспомнить, чем наградил тебя Господь, — низким, оттянувшим в хрип голосом сказал Феличе.

Заведя руки за спину, Юлия немного повозилась с узелками, а потом потянула шнуровку корсета. При этом глаза ее заблестели, но уже не от слез, а от лукавства:

— Я тоже.

— Бесстыдница, — усмехнулся он, принимаясь за крючки камзола.

— Вот еще. Сам учил меня, что в творении Божьем не может быть ничего стыдного. Любуемся же мы статуями древних…

Пока она расплетала все завязки и велеречиво оправдывала свое желание увидеть его тело, Феличе скинул туфли, стянул камзол и сорочку, следом отправил на пол штаны и чулки, и вытянулся, расправляя спину, разворачивая во всю ширь плечи. Под смугловатой кожей при движении прокатывались узлы мышц. Возраст посеребрил волосы на могучей груди, но не затронул фигуру. Она дышала мужской энергией. Подтянутый живот, узкие бедра, мужской орган, обрамленный порослью жестких темных волос и уже наполненный силой.

Юлия осеклась на полуслове, взгляд восхищенно заскользил по фигуре Перетти:

— Ты прекрасен.

— Не сомневаюсь.

— Чередуешь молитвы и политику с занятиями в фехтовальном зале?

— А как иначе?! Манфреди был серьезным противником, без этого я бы против него не устоял, — не ясно было, не шутит ли он.

— Если бы ты не был священником, ты был бы великолепным воином!

— А я и есть священник Церкви воинствующей! Но, по-моему, пора заставить тебя позабыть слова, женщина.

— Попробуй, — крылья изящного носа синьоры Ла Платьер шевельнулись, когда она уловила томный мускусный аромат его желания.

Да, Жерар был умелым любовником, может только излишне нетерпеливым. Но сейчас Юлия поняла — ничто не сравнится с трепетом предвкушения соединения с подлинно любимым мужчиной. Она уже едва сдерживала желание завладеть им всем — его телом, его дыханием, его запахом, и, достигнув высшей степени обладания, раствориться, отдаться ему полностью, настолько, насколько он пожелает. Юлия откинула голову, собрала волосы на затылке, придерживая их обеими руками, и прикрыла глаза. Еще немного он стоял и любовался тем, как свет свечей золотит ее кожу, с мастерством художника накладывает тени, обрисовывая фигуру с широкими бедрами, четким изгибом талии, округлым животом и полной грудью. Запрокинув голову, женщина вытянула и напрягла шею, отчего биение жилки под тонкой кожей у основания стало заметным. Его ритм совпал с гулким шумом возбужденной крови в его голове. Эта ямка между точеными ключицами первой приняла поцелуй мужских губ. Уверенно подхватив женщину на руки, Перетти перешел к постели. Уложил свою желанную ношу на меховое покрывало и неспешно, но неотвратимо опустился сверху.

____________________________________

* Городу и миру (Urbi et orbi, лат.) — слова из церемониала возведения нового Папы в звание Наместника Бога на земле: после избрания Папы в конклаве (собрание кардиналов Римско-католической церкви) один из кардиналов должен облачить избранника в папскую мантию и произнести фразу: «Облачаю тебя римским папским достоинством, да предстоишь ты Городу и миру».