Ребенок, в чьих руках горело пламя  (джен)

Улицы Лондона покрыла пелена беспросветнного мрака. Редкие прохожие спешили по своим домам, а изредка мелькающие машины пугали своим появлением бездомных кошек, заставляя их с опаской озираться.

Большой чёрный пёс брёл по переулкам. Клочки запутанной шерсти не скрывали исхудавшую фигуру измождённого животного, а лапы едва волочились от усталости. Он искал место, в котором гнетущая нависшим мечом опасность отступила бы. Вход в дом, откуда сбежал много лет назад.

Пёс остановился на перекрёстке. Склонив голову, он безуспешно пытался убедить себя, человека, прожившего двенадцать лет на холодных ветрах Азкабана, в том, что больше рядом нет дементоров, терзающих его душу.

На месте Адской гончей* внезапно появился мужчина. Совсем молодой, когда-то весёлый и тянущийся к жизни, как к солнцу. Сейчас же он прятался от света фонарей, потому что боялся, что его увидят.

Сириус Блэк чувствовал себя крысой. Жалкой и облезлой.

Мужчина поднялся на тонких ногах, спиной опираясь о кирпичную стену. Иссохшие губы приоткрылись, и он едва слышно прохрипел, не в силах говорить громче:

— Откройся хозяину. Тому, в ком течёт кровь благороднейшего рода Блэк.*

Дома перед ним разъехались, показав убежище. Дверь встретила знакомой серебряной змеиной головой, и Сириус поднял к ней указательный палец, позволяя острому клыку оставить на себе след крови.

Особняк принял его, и дверь поспешила открыться. Как только та захлопнулась, Сириус сполз на пол и облегчённо выдохнул, прикрыв глаза.

— Я в безопасности.

Минуту он провёл в тишине, слушая быстрое сердцебиение.

— Кричер!

Старый домовик появился с громким хлопком, сначала с невероятным удивлением, а после с брезгливостью смотря на новоявленного хозяина.

— Кричер, убери мою спальню, набери ванну и приготовь еды. Не оповещай матушку о моём прибытии, я сделаю это сам, когда отдохну. Выполняй.

Домовик исчез с недовольным скрежетом. Сириус повернул голову в сторону и наткнулся взглядом на подставку для зонтиков. Губы его скривились в подобии улыбки.

— Я дома.

Тёплая ванна была невероятным блаженством, и Сириус с удовольствием жмурился, ощущая кожей тёплую воду. Единственное, что добыл домовик для его ужина, были яйца и несколько ломтиков бекона. Добавки пришлось приносить несколько раз, пока Блэк не убедил себя в том, что еду не следует воспринимать как временное блаженство. Он больше не будет голодать. Как только он перестанет бояться своей тени, сразу заберёт к себе Гарри. Хогвартс не может быть безопасным местом, когда там умирают дети.

Сириус Блэк уснул. Впервые за двенадцать лет кошмары не прерывали его чуткий сон.

Утро началось с мыслей о Вальбурге, и он, поднявшись с постели, быстрым шагом направился к её портрету.

— Здравствуй, матушка.

Сириус слегка склонил голову вперёд, показывая своё уважение. Внутренности скручивало от противоречивого недовольства этим поступком.

— Здравствуй, Сириус, — донёсся до него ледяной голос.

Эта вспыльчивая аристократка не собиралась кричать. О, госпожа Блэк не кричит, когда злится. Она прошивает предмет своего раздражения миллионом ледяных игл, пока первая волна гнева не сходит, и только тогда женщина позволяет себе выговориться.

Вальбурга Блэк не простолюдинка, и она никогда не стала бы позволять себе — даже после смерти — такое поведение.

— И что ты забыл в этом «отвратительном доме, наполненном тёмными магами», с которыми ты «не собирался связываться»? Кажется, так ты говорил мне перед тем, как хлопнуть дверью.

— Матушка…

— Лучше молчи, — её блеклые глаза сузились от гнева. — Ты предал нашу семью, Сириус. Оставил нас, когда мы больше всего нуждались в твоей помощи. Ты, Сириус, был со своими друзьями в то время, как я сгребала голыми руками жар былого величия. Когда мне пришлось взвалить на себя обязанность возглавить род, не оставив времени, чтобы погоревать над смертью сына. Ты в те моменты тратил время на бессмысленную войну. Играл роль хорошего мальчика, а я в это время наблюдала со своего портрета, как рушится мой дом.

От её слов в душе заскреблось чувство вины. Ему было стыдно, но бежать от ответственности он не смел.

— Прости меня, матушка. Могу ли я загладить свою вину?

Она молчала. Долго, заставляя его чувствовать себя провинившимся ребенком. Глаза портрета налились слезами, а голос безжалостно дрожал.

— Мой мальчик, — она тихо, практически неслышно, прошептала, заставив его вздрогнуть. Напряжённые плечи опустились, Сириус почувствовал — его простили.

Вальбурга долго кричала на своего сына, чувствуя невероятное облегчение, и еще дольше плакала, когда он скрылся за дверью.

Она была счастлива. Сириус вернулся домой.