Методика Защиты (гет)

Она в высшей степени его понимала и изучила, а следственно, знала, чем в него и ударить.

Ф.М. Достоевский, «Идиот»

Росаура ждала, когда кончится ночь. Она верила: с рассветом придёт подтверждение, что они всё ещё принадлежат миру живых и злостный призрак не запер их в Преисподней. Да, она запалила свечу, другую, она ходила по комнатам, ощупывая дерево шкафов и ткань кресел, она выпила три чашки горячего чая, но чувство реальности сложно было вернуть. С тех пор как Руфуса настиг тяжёлый обморок, он так и не пришёл в себя. Несмотря на острое желание добудиться до него и большой страх одиночества, Росаура остереглась насильно приводить его в чувство. Она знала, что в таких случаях душе и телу нужно своё время, чтобы отойти от пережитого ужаса, вмешательство чревато усугублением тягостного, панического состояния. Всё должно пройти само: кровь — оттаять, дыхание — выровняться, глаза — раскрыться в ясном сознании. Но вот уже пришёл рассвет, а румянец так и не вернулся на его щёки. В тусклом утреннем свете Росаура убедилась — у Руфуса был вид тяжело больного человека. И мысль простая и ясная утвердилась в ней, будто кто-то подошёл и сказал ей на ухо: он не справляется.

Руфус Скримджер возложил на себя слишком большую ношу. Росаура не удержалась от соблазна — посмотрела бумаги, документы и карты, которые так и остались лежать на столе, не скрытые чарами секретности. Она немного смогла понять, но было очевидно, что работа велась напряжённая и — увы — непосильная. Нет, он не справится в одиночку. И почему они, его соратники, товарищи, бросили его одного? Что такого ужасного он натворил, что невозможно было найти иного решения, как отстранить его от официального следствия в самый ответственный момент? Росаура помнила о газетах, которые подложила ей мать, но даже сейчас не решилась их прочитать. Она и так узнавала слишком многое, что грозило лечь неподъемным грузом на сердце. Так, среди прочих бумаг на столе нашёлся конверт, в нём — не письмо даже, записка, написанная обыкновенной ручкой.

«…Обсуждать здесь нечего. Если в вас есть хоть капля порядочности, вы вернёте мою дочь в дом её родителей и закроете дверь снаружи».

Если бы не почерк отца, Росауре сложнее было бы поверить, что эти резкие слова принадлежат ему. Но с недавних пор она узнала, на что способен отец, и очередное подтверждение его непримиримости удручало её ещё больше. Она вспомнила, как позавчера Руфус сказал ей, что намерен принести её отцу извинения. Видимо, он это сделал — и, разумеется, безрезультатно. Подумать только, он тратил время и силы ещё и на эти мелочные разборки — просто потому что знал, как саднит её рана от разрыва с отцом. Но что толку?..

Росаура и так чувствовала себя выброшенной на необитаемый остров; запасы терпения, точно живой воды, подходили к концу.

Пришла минута, когда он очнулся. Вздохнул судорожно, будто с его груди сняли тяжёлый спуд, попытался подняться на локте, и ей бы броситься к нему, придержать, помочь, но она застыла, недвижима. А он ещё глаз открыть не успел, как позвал:

— Росаура…

— Лежи! Лежи.

Он обернулся на её голос, сощурился. Вялой рукой схватился за голову, дыхание стало поверхностным и частым.

— С тобой всё хорошо?

Росаура подёрнула плечами. Потом поняла, что он плохо различает её рассветной мгле, и сказала ровно:

— Насколько это возможно. Не стоит беспокойства. Лежи. Принести тебе воды?

Она поднялась, чтобы поскорее уйти, а он сказал:

— Прости за это.

Ей бы вернуться к нему, остудить его лоб, утешить лаской, оправить одеяло, потушить все сомнения и страхи одним кротким словом — но вместо этого произнесла с холодом:

— За то, что даже не предупредил, что такое возможно?

Росаура помнила слова призрака и знала вину за собой: её любовь ограждала их от вторжения, но стоило ей остудить своё сердце обидой, как случилось страшное.

— Я думал, что смогу его одолеть.

Эта вина замыкала её сердце на замок.

— Ты совсем ослаб. Поспи ещё лучше.

По одному взгляду она поняла, как глубоко ранила его, но не нашла решимости добавить хоть что-то, чтобы смягчить удар. Не дожидаясь его ответа, она ушла, убеждая себя, что вместо глупых разговоров лучше принести ему какое-нибудь лекарство, но почему же так долго почти вслепую шарила на кухне, бездумно отбрасывая склянки, на которых не потрудилась толком прочесть этикетки? В конце концов она разогрела то зелье, которым он поил её в ту же ночь, благодаря которому так быстро пришло облегчение — почему она вспомнила о нём спустя так много времени?..

Когда она вернулась в спальню, сон уже вновь овладел им — и она вздохнула с облегчением.

Когда она смотрела на Руфуса, всё в ней сжималось. Ей казалось — от жалости. Но если бы она была честна с самой собой, она бы призналась: от страха. Ей было очень страшно рядом с ним. Она не узнавала его и не понимала, что от него ожидать. Она убеждала себя, что должна привыкнуть к нему и такому, принимать и жалеть его и таким, ведь такой он и есть, но страх только возрастал.

Что будет дальше? Как далеко он зайдёт? На что решится в отчаянии? Грозный Глаз Грюм сказал ему: «Иди к своей женщине и успокойся. А не то наломаешь дров, нам же разгребать». Но он не мог успокоиться. Он унижен и опустошён. Он хочет действовать, а его заперли в клетку. Это сведёт его с ума. Какой покой человеку, за которым гонятся демоны? Лучшие друзья, замученные до полусмерти, в его воображении пополнили ряды преследователей. Какими раскалёнными щипцами они крутили его изувеченную совесть? Как он нарочно бередит свою больную ногу, исходя бешенством на свою слабость, так он истязает свою волю и разум, принуждая себя к исполнению долга, который не покроет никакая жертва. Но ведь он не остановится.

Она должна ему помочь. Недостаточно ждать его дома и готовить обед. Одержимость гонит его прочь, с каждым днём они становятся друг другу всё более чужими. Чем больше она упирается, спорит, печалится о родителях, противоборствует ему, не слушается, пререкается или (что, может, в его глазах ещё хуже) пытается беспечно сделать вид, будто жизнь продолжается, тем дальше от неё он становится, и наверняка же ему приходила в голову мысль, что без тех обязательств, которые он взял на себя по отношению к ней, ему дышалось бы легче… Она должна помочь ему, сделать то, в чём он нуждается, иначе стена меж ними обернётся глухим камнем, они уже едва слышат друг друга, а там и вовсе перестанут узнавать.

Росаура вспомнила, как засияли глаза Руфуса, когда она пообещала связаться со Слизнортом в надежде, что найдётся лекарство для увечной ноги. Связи — вот что она может использовать, должна попытаться! Пусть даже он сам её за это осудит. Там, где ему не позволяла действовать предельная честность, она могла ещё извернуться. Кровь бросилась Росауре к лицу, когда она взмахнула палочкой, будто и вправду готовилась совершить нечто постыдное. Но когда в руку легла зачарованная книжечка в чёрном переплёте, всякое сомнение отпало. И всё же Росаура вышла в гостиную, прежде чем взяться за перо и раскрыть книжечку на нужной странице.

«Есть информация. Только личная встреча. Срочно».

Росаура смотрела, как чернила впитываются в гладкий пергамент и испытывала гордость. Она потратила время, чтобы сформулировать своё обращение безапелляционно, под стать самому Краучу. Безысходность и тлеющая злость придали ей сил, сделали дерзкой. Она не будет просить — только требовать. Но что она даст взамен?..

Да что угодно.

Будто изнутри раздавался сухой треск — это в душе что-то курилось, искрило и щёлкало, предвкушая сожжение.

Росаура зашла в спальню, чтобы взять одежду. На Руфуса она поглядела с опаской — если он проснётся раньше, чем она уйдёт, он будет спрашивать, куда она собралась, и придётся лгать, потому что её плана он точно не одобрит, а ложь наверняка раскусит, и так или иначе выйдет препирательство, которое вновь лишит их сил. Но, конечно, он будет волноваться, если придёт в себя и не обнаружит её рядом… Росаура вспомнила записку отца, и странное дело: от мысли, что Руфус может подумать, будто она ушла от него, сломавшись под грузом потрясений и разочарований, ей вдруг стало весело. Гнусное, язвительное веселье встрепенулось в её сердце. «Быть может, тогда он опомнится, что так вести себя с девушкой совершенно нельзя?» Росаура вздрогнула, услышав собственные подлые мысли. Оказывается, она злилась на него. Несмотря на все переживания, страх, жалость и тоску, она злилась, и злоба эта мелочно подсчитывала все промахи, ошибки и грехи, которые он вольно или невольно совершил против неё за минувшие дни. Какая же глупость! Как это возможно, учитывая, что они пережили, памятуя, как они вытаскивали друг друга буквально из ада?.. Росаура встряхнула головой и сосредоточилась на выборе одежды. Вовремя: переплёт книжечки вспыхнул алым. Дрожащей рукой Росаура раскрыла нужную страницу.

«Сегодня в моём кабинете. Секретарю назовёте своё имя. Жду. К.»

Сам без двух дней Министр её «ждёт»! Росаура чуть не подпрыгнула от восторга. «И подождёт», — тут же мелькнуло в голове, и с нарочитой медлительностью она стала натягивать шёлковые чулки.

Спустя полчаса она признала перед зеркалом: так скорее выряжаются в оперу, чем на встречу с начальником. Но на этот раз встреча была особенной, и она знала, что мать одобрила бы её выбор. Она идёт к нему не на ковёр, а с расчётом на мягкое кресло и чашечку кофе, не как подчинённая, а как самостоятельна сторона переговоров. Росаура оттёрла пальчиком лишний штрих помады и с удовлетворением отметила, что макияж и наряд придали ей лишних лет пять, а то и семь. Надоело, что все её держат за несмышлёную девчонку! Стоит признать: так, одетая в броню изящного платья, на тонких каблуках, в маске туши и белил, она нравилась себе гораздо больше, чем заплаканная, простоволосая и растерянная, в домашней юбочке и рубашке с чужого плеча. И кому нужна эта глупая безответная дурочка, когда она может быть молодой, уверенной в себе женщиной, своенравной и остроумной? О, она готова поиграть.

Напоследок она оставила на столе записку, что ушла в Министерство. Это не было неправдой, а Руфус, когда очнётся, решит, что она наконец-то «взялась за ум» и пошла выполнить свой гражданский долг и дать показания по делу Фрэнка и Алисы. Росаура же обрела железную уверенность, что встреча с Краучем, какой бы ни был её исход, точно избавит её от необходимости являться в Мракоборческий отдел. Сладкая иллюзия власти и собственной неотразимости искривила губы Росауры в тонкую усмешку — совсем как у матери. Прощаться она не стала — но не потому, что он бы всё равно не услышал, а потому, что сам он не раз уходил так, не обронив и слова. Что ей мешает ответить ему тем же?

Какой-то жалкий укол совести?

* * *

Министерство встретило Росауру суетой и колким напряжением в воздухе. Колдуны и ведьмы, снующие по Атриуму, казалось, спешили скорее пересечь открытое пространство и исчезнуть в лифтах или каминах и явно избегали встречаться друг с другом глазами — и при этом панически следили друг за другом исподтишка. Росауре хватило одного взгляда на газетный киоск, чтобы увидеть кричащие параноидальные заголовки. Приглядевшись, она увидела, что на стенах развешаны плакаты с правилами «обеспечения собственной безопасности». По Атриуму, вопреки всеобщей спешке, неспешно вышагивала тройка колдунов в ярко-алой форме патрульных — от них шарахались как от огня. Росаура подумала, что ощущение закрученных донельзя гаек в Министерстве гораздо острее, чем было ещё летом, когда судьба магической Британии висела на волоске, а тот сумасшедший террорист был жив и навевал ужас одним своим именем. Неужели одно только нападение на Фрэнка и Алису напугало людей сильнее, чем годы терактов, облав и диверсий?.. При всём сострадании друзьям Росаура не сомневалась, что то же убийство семьи Боунсов в октябре было ещё более шокирующим. Однако вскоре ответ нашёлся: Росаура увидела большой портрет Бартемиуса Крауча с лозунгом: «Гарантируем безопасность». Положение дел отнюдь не ухудшилось — просто Крауч наконец-то дорвался до власти. И, судя по срокам выборов, которые и так не раз переносились с первого ноября, он был в шаге от того, чтобы заполучить её во всей полноте.

Нынче Росауру это более чем устраивало.

Когда она шла к лифтам, она знала, что на неё смотрят не только с подозрением, и ей это нравилось. Дома она ещё переживала, как бы не столкнуться ненароком с бывшими коллегами, ведь начнутся расспросы, но теперь ей даже хотелось встретить кого-нибудь между прочим, чтоб потом у сплетников язык отсох от одной мысли, что-де стать учителем значит похоронить себя заживо! Самолюбивые мысли и чужие взгляды кружили ей голову. Она вспомнила, как дрожала, точно осиновый лист, летом, когда шла по тому же коридору к кабинету главы Департамента магического правопорядка, и теперь казалась самой себе глупой девочкой, достойной лишь насмешливого снисхождения. Она вспомнила слова матери: «Женщину, которая живёт с мужчиной, видно издалека», и это необычайно приободрило её; если б у неё был птичий хвост, непременно бы его распушила. Она ожидала, что возникнет недопонимание с секретаршей Крауча, ведь нигде в списках её визит не значился, и уже заранее готовилась выплеснуть всю скопившуюся желчь в самых остроумных пассажах. И вот пропела, чуть облокотившись о высокий стол, даже не взглянув на человека за ним:

— Уведомите мистера Крауча, что Росаура Вэйл здесь. Это срочно.

— Росаура Вэйл здесь... И она сногсшибательна.

Росаура резко обернулась и даже рот открыла от удивления. Человек, на которого она так демонстративно не желала обращать внимания, теперь завладел им всецело. Откинувшись в кресле, секретарь Бартемиуса Крауча без всякого смущения улыбался ей и не спускал блестящего взгляда светлых глаз.

— Мне повезло, что я сидел, когда ты подошла, — сказал он и развёл руками, будто признавая своё полное поражение.

— Барти!

Росаура чуть не подпрыгнула от радостного изумления. Единственный и ненаглядный сын Крауча, её бывший однокурсник, с которыми они столько лет делили первую парту и до полуночи корпели над домашним заданием, с которым победоносно прорывались через экзамены и даже станцевали на выпускном… от одной его ласковой улыбки Росаура ощутила теперь прилив тепла, точно это был добрый привет из безоблачной поры юности.

— Прости, я ужасно банален, — улыбался Барти, — но ты правда потрясающая. Считай, что я почти потерял дар речи. Если бы ты не назвала своё имя, я бы тебя не узнал. В Хогвартсе теперь все учителя такие? Я напомню отцу, что завалил Астрономию на «Выше ожидаемого», и он вынужден будет отправить меня на второй год.

Росаура покачала головой и рассмеялась, прикрыв рот ладошкой.

— Прости, ты сидишь, а я-то стою, хотя сейчас грохнуть в обморок. Не могу поверить своим глазам, Барти! Ты… ты же уехал в кругосветное путешествие…

— Да, убедился, что Земля круглая, когда снова оказался в Лондоне, ты подумай… А ведь я надеялся поймать хотя бы одного кита на удочку!

— Тебе бы удалось.

— Только если бы у меня была наживка вроде тебя.

Росаура качала головой, ощутив глупое и на редкость приятное смущение. Она удивлялась Барти. Он всегда был обаятельным, огромным фантазёром, а его мечтательность со временем подёрнулась пеленой разочарованности, но это не мешало ему быть самым целеустремленным человеком, которого Росаура когда-либо знала. С одной стороны, его тяготило, что отец — высокопоставленный чиновник, а потому окружающие могут подумать, что ему всё даётся задаром, и тем самым зарабатывал себе репутацию самого старательного и блестящего студента — однако известно было, что сам отец спуску ему не давал, и великолепные результаты были в их семье необходимым минимумом для ребёнка столь выдающегося человека, как Бартемиус Крауч-старший. Младший Крауч, при всём его честолюбии, всё же оставался ребёнком, потому надрывался, и на последних курсах Росаура запомнила его вечно утомлённым до изнеможения, собранным до замкнутости и почти озлобленным на весь мир, но прежде всего — на родного отца. То, что Барти обманул всеобщие ожидания и вскоре после школы уехал за границу, а не перешёл под отцовскую пяту делать строго заданную карьеру, встретило больше понимания, чем можно было предположить. Те, кто не завидовал Барти, в глубине души жалели его. И вот теперь видеть его в служебной мантии с иголочки в рабочем кресле на месте секретаря Крауча-старшего было полнейшей неожиданностью для Росауры. Она пригляделась к Барти пристальнее.

Посадка головы, вся поза его казались гораздо расслабленней и оттого уверенней. Его белокурые, от матери пшеничные волосы, были тщательно уложены, оставляя кокетливый завиток у виска, и свет ложился на них ровным кругом, точно нимб у херувимов Ренессанса. Щёки порозовели и чуть пополнели, ямочка на подбородке определилась чётче, исполнившись невыносимого очарования, аккуратные губы налились глубоким манким цветом, и Росаура поймала себе на дикой мысли, что ведь сидела с ним семь лет за одной партой и почему-то не разу не обращала внимания на то, как красиво очерчены эти губы… Она тут же заставила себя поднять взгляд и увидела, как блестят его глаза: из них ушли утомление, затаённая обида, теперь в них плескалось озорство и грелась сытая, до поры ленивая сила, которая приходит к человеку, который знает, на что он способен, который испытал себя.

— Ну и как тебе в преподавании?

— Признаться, как на чёртовой карусели. Но это держит в тонусе.

— О, несомненно.

Барти подмигнул ей совсем уж озорно, чего за ним обыкновенно не водилось — он вообще был весьма застенчив, и Росаура не могла вспомнить, чтобы он хоть одной из воздыхательниц ответил взаимностью или хотя бы дал шанс; как и всякого отличника его душили приступы неуверенности в себе и страх отверженности. Но теперь этот Барти — новый Барти… повзрослевший Барти — оказался тем ещё обаятельным повесой. Да, Росаура встряхнула головой, почувствовав, как волосы мягкой волной коснулись шеи, они оба уже взрослые люди, не угловатые подростки, которых приступ тошноты накрывает от переживаний из-за экзаменов или косого взгляда однокурсника, они оба сделали свои первые, но поглядите, сколь решительные и успешные шаги в большой жизни!

— Значит, ты вернулся, чтобы помогать отцу…

— У старика жёсткий аврал, да? — усмехнулся Барти, и в глазах его на миг проступило ожесточение. Росаура смутилась, подумав, что Барти, наверное, по возвращении все это говорят, и он порядком досадует, что в нём видят лишь тень родителя.

— Я хотела сказать, что это крайне ответственная работа. Это очень хорошо, что мистер Крауч может на тебя положиться. Ему нужны только самые проверенные люди для таких сложных государственных дел. В текущей ситуации…

— Текущая ситуация так печальна, Росаура, — сказал Барти, чуть закатив глаза. — Ты правда хочешь омрачить нашу встречу разговором об этом?

Росаура замялась, растерянная. И вдруг сказала:

— А я ни с кем об этом толком и не говорила, знаешь.

Барти выпрямился в кресле и пристально посмотрел на Росауру. Из его взгляда исчезло озорство.

— Так часто бывает, да? — медленно заговорил он. — Все об этом только и говорят, но всерьёз поговорить не с кем. И мы… уже не можем позволить себе остаться в стороне, игнорировать это, правда? Извини, наверное, из-за того, что я все эти годы провёл вдали от родины, у меня сейчас более незамутнённый взгляд. Я смотрю на всю эту панику со стороны… Да, конечно, это кошмар. Но ощущение, что вы все тут слишком зациклились на прошлом. На страхе, на боли, а отец, вся его политика сводится к тому, чтобы ковырять ржавым гвоздём во всеобщих потерях, чтобы раздувать из страхов новых чудовищ. Потому что он борется с чудовищами. Он говорит: я их одолею! Выберите меня! — Барти покривился.

— Но он правда, кажется, один из немногих, кто может с этим справиться, — тихо сказала Росаура.

Барти тут же кивнул.

— Разумеется. Отец не ест, не спит, заботится о благополучии граждан! — в уголке губ Барти дёрнулась усмешка. — Я ничуть не умаляю его заслуг. И даже не будь я его сыном, я бы поддержал мнение, что он, может, лучше всех справляется с ситуацией. Но я о другом. О том, что жизнь продолжается, не так ли? Есть что-то важное помимо этой вечной боли, мук, преследований и страха, правда, Росаура?

У Росауры потеплело на сердце. Сколько раз она проговаривала эти слова про себя, сколько раз хотела — и не могла сказать это человеку, которого пыталась спасти! «Быть может, для того, чтобы двигаться дальше, и правда нужно быть молодым? — подумала Росаура, глядя на румяные щёки и блестящие глаза Барти Крауча. — Нужно верить и видеть мир вокруг не чёрной дырой, а полем новых возможностей, не застревать в прошлом, в потерях и бессмысленных угрызениях совести!»

— Что-то в этом роде я пытаюсь донести до детей, — улыбнулась Росаура. — Но сложно учить тому, во что с трудом веришь сам. Когда такое происходит… это выбивает почву из-под ног.

Лицо Барти стало серьёзным. Вместо игривого блеска в глазах — пытливый ум, неистовое желание добраться до сути. Он поднялся и обошёл стол, чтобы стать ближе к Росауре. Мимолётно она подумала, как грациозно и быстро он двигается, будто молодой ягуар. Когда он остановился за шаг перед ней, она поймала себя на мысли, не дотронется ли он до её локтя, чтобы поддержать и утешить не только словами?..

— Ты всегда была очень добра к людям, Росаура. И так искренне принимала всё близко к сердцу. Я всегда восхищался твоей чуткостью.

— Не знаю, — Росаура ощутила дрожь в груди, — мне кажется, сейчас я совсем не чуткая. Мне кажется, я думаю о чем угодно, только не о Фрэнке и Алисе, понимаешь? Я знаю, что все вокруг только об этом и трезвонят, а человек, с которым я… мой… мой близкий человек, для него это ещё большая потеря, чем для меня, но всё равно, я будто думаю только о себе, о своих переживаниях, а не о том, что случилось. Я очень плохой друг…

Она прижала руку ко рту, изумлённая, сколько лишних, нелепых слов вырвалось наружу, стоило другому человеку проявить в ней крохотное участие. Как так вышло, что вот они с Барти не виделись три года, никогда не были уж закадычными друзьями, скорее товарищами по учебе, вдруг встретились нечаянно, и вместо того, чтобы дежурно поговорить о его путешествии по Тибету, или где там его носило, она ему душу изливать вздумала? Неужели она так одичала за последнюю неделю, что бросается, как хищник, на первого человека, который был с ней вежлив и сказал приятные слова?

Она вконец смутилась и хотела отступить на шаг, но в этот момент Барти всё-таки коснулся её локтя. Это прикосновение было очень успокаивающее, и Росаура не могла не заглянуть в его глаза — сколько там оказалось сочувствия и внимания…

— Не может быть, Росаура!.. Ты, выходит, знала пострадавших?..

— Да. Совсем недолго, мы только осенью познакомились, виделись пару раз, но они пригласили меня встретить вместе Рождество, и, понимаешь, мы сидели в ту ночь за одним столом, а потом гуляли вместе, а наутро всё так…

Она ощутила, что Барти сжал её локоть сильнее. Надёжнее. И ей очень захотелось, чтобы он накрыл её руку своей рукой.

— Росаура, мне так жаль… Это такое потрясение… Ты великолепно держишься. Я бы и не заподозрил, что ты носишь в себе такие переживания… Я не хочу быть навязчивым, но если тебе нужно, мы можем поговорить об этом после работы. Погуляем где-нибудь… посидим. Ты всё мне расскажешь.

Ей почудилось, или последняя фраза была сказана с каким-то затаённым жаром… Она вновь подняла глаза и увидела, что взгляд Барти Крауча-младшего так и горит. На миг это пламя внушило ей страх — и он почувствовал это тут же, хоть она уже разозлилась на саму себя за такую глупость и принялась твердить себе, что в пламени том единственно сочувствие и неравнодушие. Но Барти отпустил её локоть, отступил на полшага, опустил голову, потупил взор. Щёки его залились румянцем смущения, когда он сказал тихо, кротко:

— Прости. Я скучал. Только сейчас понял, как сильно. С тех пор как вернулся, так и не с кем было толком поговорить. Так, чтобы мы друг друга понимали, знаешь.

В его голосе переливалась серебристая робость. Барти кратко взглянул на Росауру, и она подумала, какие длинные у него ресницы, природа часто не знает меры в своих дарах, которые преподносит красивым мальчикам…

— Да, — произнесла Росаура, — да, конечно. Я понимаю. Это ты прости. Я так рада тебя видеть! Да, нам обязательно нужно…

— Отлично! — его взгляд вспыхнул торжеством, и Росаура подумала, что некоторые аспекты жизни, в школе принесенные в жертву усердной учебе, теперь вызывают в Барти почти ребячливый восторг, он чувствует себя первооткрывателем, и это, право, так мило, особенно, что он доверяет это ей… — Я скажу отцу, чтобы мне уйти после обеда. У тебя же нет никаких дел?.. Стой, ведь ты пришла на аудиенцию к Его Величеству! — он рассмеялся.

— Да, — опомнилась Росаура. — И, между прочим, срочно, — она шутливо нахмурилась. — Мистер Крауч, будьте любезны, доложите мистеру Краучу, что мисс Вэйл…

— Явилась озарить наши серые будни своим блеском и великолепием, — рассмеялся Барти, — ах, я опять хватил через край. Ничего не могу поделать, сердце поёт, Росаура…

— А ты столько лет держал его под замком.

Улыбка на лице Барти стала ещё шире, а вот глаза странно потемнели.

— Да. Да, будто всю жизнь.

И сама фраза предполагала, что теперь-то всё иначе. «Он повзрослел», — еще раз сказала себе Росаура и поглядела на Барти с чувством, близким к гордости. Он всё-таки не сломался, не сошёл с дистанции, как загнанная лошадка, на которую был возложен груз непомерных родительских амбиций! И убитые под учёбу годы адского напряжения не подорвали его здоровья, не сделали навек замкнутым одиночкой. Он что-то превозмог, что-то отбросил, быть может, увидел настоящую цену чужим ожиданиям и научился ценить себя и почувствовал вкус молодости, расправил крылья — и это чертовски ему шло. Да, он и вправду был далёк от бед и тревог, которые терзали их всех минувшие годы. Страх не иссушил его, взгляд не помутился от вечных подозрений. Барти Крауч-младший весь излучал свежесть, молодость и силу, его фотографию можно было бы поместить на плакат и подписать «Вперёд, в будущее». Как Росауре нравилось это! Последние полгода, особенно — предшествующие дни она жила с постоянной мыслью о смерти и страданиях, и во многом это было связано с человеком, который стал ей так близок и дорог. Это разрывало ей сердце — и помимо боли её начала гнести усталость. Хотелось отвлечься. Вспомнить о хорошем, светлом и радостном, вырваться из мрака. Быть может, это малодушно, быть может, ей надлежит «испить чашу страданий» до дна, потому что в этом и заключается любовь, но она понимала, что ещё капля — и она швырнёт этот кубок об пол. Она пришла сюда, чтобы хоть как-то остановить это мучительное падение, и она сделает то, что в её силах, но разве так она виновата, что она устала посыпать голову пеплом и ходить в рубище? Ей хочется вдохнуть свежий воздух полной грудью! И вот она встретила человека, который делал это без всякого стеснения и у точно не стал бы укорять её, что желание свободы и счастья — преступно.

Росаура улыбнулась Барти. Эта его привычка проводить рукой по чёлке, чтобы она лежала на левый пробор, в школе говорившая о застенчивости, теперь в меру небрежности жеста обрела особый шарм. Когда такой обаятельный молодой человек признаётся, что скучал, и приглашает на обед, невозможно не быть растроганной хотя бы пару минут. Но дольше Росаура была польщена. И когда Барти вернулся и предложил ей пройти в кабинет главы Департамента отдела магического правопорядка, она никак не могла прогнать крохотную усмешку удовольствия из уголка своих губ.

* * *

— Я жду вас уже два часа, — вместо приветствия бросил Росауре Бартемиус Крауч-старший.

— Благодарю вас, сэр, — Росауре дорого стоила эта спокойная улыбка и вежливый тон. Резкость собеседника всегда выбивала её из колеи, а колючий взгляд Крауча пронизывал до костей, но она знала: чем дольше будет сохранять невозмутимость, тем больше выиграет. Чуть качнув головой, она прошла вглубь кабинета и остановилась у кресла: — Я присяду?

Крауч вздёрнул бровь.

— Неужели сведения, которые вы принесли, столь объёмны, что вы утомитесь передавать их стоя?

— Я пришла не отрапортоваться, сэр, а серьёзно поговорить.

Росаура, держа улыбку, медленно опустилась в кресло, потянулась придержать шляпку, которой позволила кокетливо съехать набок — и тут же напоролась на окрик:

— Хватит паясничать.

Краска бросилась Росауре в лицо, и она поблагодарила мать, которая передала ей достаточно пудры. Сморгнула и медленно подняла взгляд на Крауча, но предусмотрительно не стала глядеть ему в глаза.

Удивительно, несмотря на совершенную несхожесть двух Краучей, в старшем произошли те же перемены, что и в младшем: он выглядел свежее и бодрее, и дело явно было не в очередной чашке чёрного кофе, которую он неизменно держал на столе. Черты его сухопарого лица были словно очерчены углём, в чёрных глазах горели энергичные искры, а начавшие седеть волосы лежали по бокам головы, как вороновы крылья, зачёсанные до блеска. В его резких движениях появился некий степенный, торжественный размах, и голова с большим белым лбом не падала больше ниже сутулых плеч, а была откинута назад почти по-королевски.

«Теперь он уверен в своей власти», — подумала Росаура. Бартемиус Крауч походил теперь на большого чёрного паука, прочно сидящего в центре любовно сотканной паутины и напившегося крови залётных мушек. Стать одной из них Росауре категорически не хотелось.

— Серьёзный разговор с вами?.. Не тратьте моё время, — отрезал Крауч.

Росаура оправила складку мантии на колене и пожала плечами:

— Я полагала, вы не брезгуете шансом узнать больше о планах и возможностях Альбуса Дамблдора. Учитывая нынешние обстоятельства…

Она оставила в воздухе эту фразу; чуть приподняла бровь, смакуя паузу.

— У вас есть сведения о Дамблдоре? — тихо произнёс Крауч; видимо, он тоже рассматривал её лицо, отмечая перемены, и остался скорее удовлетворён, чем впечатлён.

«Вот, что ему важнее всего», — убедилась Росаура. Даже не дело Лонгботтомов, нет. Даже не дети террористов, за которыми ей было поручено следить. Теперь, когда Волан-де-Морт пал, главным врагом Бартемиуса Крауча остался Альбус Дамблдор. А может, всегда был именно он. Потому что у Директора Хогвартса всегда было больше возможностей и народной любви, чтобы занять место Министра, чем у взявшегося из ниоткуда маньяка с претенциозным именем.

— Возможно, — Росаура принудила себя принять наиболее расслабленную позу в кресле и продолжать беспечно улыбаться. — Возможно, мне есть, что сказать вам о Дамблдоре. Всё-таки, я провела подле него полгода, когда в школе творились самые паршивые дела. А, возможно, я расскажу вам что-то ещё весьма занятное. О детях, которые плохо себя ведут. А ещё кое-что о Фрэнке и Алисе Лонгботтом, ведь, если я не ошибаюсь, успешное расследование нападения на них вы объявили делом чести?.. Почитала на досуге газеты… что-то не заметно, чтобы следствие куда-то продвинулось.

Крауч глядел на неё, сощурившись. Махнул рукой, и перед Росаурой возник пергамент и чёрное перо.

— В таком случае, напишите мне имена членов Ордена Феникса.

Росаура не могла бы дать Краучу много. Что она знала наверняка? Фрэнк и Алиса были членами Ордена. В их дом пришли на Рождество и другие: Гестия Джонс, Ремус Люпин, это стало очевидно по их разговорам и степени знакомства. Конечно же, Аластор Грюм. Ещё Росаура вспомнила давний разговор Алисы и Сириуса Блэка, и поняла, что примерно такое и вынюхивает Крауч: чтобы в рядах Ордена оказались маргиналы, а то и преступники... Одни Блэк с Люпином чего стоят... Там и недолго при должной риторике приравнять Орденовцев к Пожирателям, провернул же Черчилль в Фултоне такой фокус с коммунистами... Подмена понятий на лицо, как и подлая игра Крауча. Вот только... Росауре был важен лишь один человек (который, к слову, относился к организации и политике Дамблдора крайне нетерпимо), и если она своими действиями сможет улучшить его положение...

Росаура взялась за перо и посмотрела на Крауча. Всё это время он, откинувшись в кресле, неотрывно следил за ней. Росаура отзеркалила его усмешку. Когда она шла сюда, то понимала, что у неё нет особо крупных козырей, чтобы Крауч потерял голову от восторга. Но кое с чем она готова была поиграть.

— Назначьте Руфуса Скримджера главой Мракоборческого отдела, — сказала Росаура.

Крауч миг глядел на неё с непроницаемым лицом, и Росаура трактовала это как некоторую степень удивления. Потом он перестукнул пальцами по столу и сказал:

— Исключено.

Росаура глубоко вздохнула, убеждая себя, что это было ожидаемо. Но Крауч молчал и не сводил с неё взгляда, и она поняла, что категоричный ответ вовсе не означает конец дискуссии. Чуть подавшись вперёд, она заговорила:

— А вам так удобен Аластор Грюм, который целиком и полностью человек Дамблдора? Вы же понимаете, что если Дамблдор скажет ему закрыть дело, он это сделает.

Складка у рта Крауча чуть дёрнулась: он был уязвлен.

— Руфус Скримджер — первоклассный специалист, — сказал Крауч сухо, — но он потерял форму.

— Вы имеете в виду его ногу? — воскликнула Росаура, не скрывая усмешки. — У Грюма вообще ноги нет!

— Это камень в огород Дамблдора. Если я выбираю человека на должность, он должен быть безупречен.

— Пока вы глава Департамента магического правопорядка, назначение шефа Мракоборческого отдела — ваша ответственность. Когда Дамблдор несколько лет назад продавил кандидатуру Грюма, вы ещё не были так влиятельны, но теперь — неужели вы планируете оставить на столь важном посту человека, который на побегушках у вашего конкурента?

Взгляд Крауча метнулся. Росаура медленно кивнула, настраивая себя на сладкую ложь:

— Да, он рассматривает возможность стать Министром, сэр. На людях он говорит обратное, отнекивается, но в школе среди педагогического состава у него крепкая опора, что уж говорить о родителях учеников, которые спят и видят, чтобы он взял большую власть, а ещё этот Орден Феникса… — Росаура делала всё, чтобы показать свою осведомлённость, и ей казалось, что это вполне удаётся. — Для Дамблдора всё зависит от успешной поимки преступников, которые напали на Лонгботтомов. Они были его протеже, он просто так это не оставит. Пока Аластор Грюм — глава мракоборцев, расследование будет вестись так, как это выгодно Дамблдору.

— Вы полагаете, мне невыгоден успех расследования? — холодно осведомился Крауч.

Росаура совершила усилие воли, чтобы не выдать судорогу, которая пробежала по спине.

— Я полагаю, вам будет невыгодно, если все заслуги припишет себе Дамблдор. А что он отвергнет по скромности, то возложат на него обожатели. Тогда его на руках внесут в кабинет Министра и усадят в кресло. Если Дамблдор прикажет, Грюм закроет дело, а его подпольщики сами выйдут на преступников, перекупленные газетчики раздуют сенсацию, ещё обвинят официальные власти в недееспособности, и дело в шляпе.

Складка у рта Крауча вновь дёрнулась. Росаура подалась вперёд, придавая глубины своему голосу:

— Вам нужен этот успех, сэр. От вас ждут решительных мер. И вы знаете человека, который лучше всех справится с этим. Так дайте ему карт-бланш.

Крауч медленно обошёл свой стол, не сводя с Росауры пристального взгляда; лицо его было подобно гипсовой маске. Росауре понадобилась вся выдержка, чтобы не отвести глаз. Крауч не попытался проникнуть в её сознание с помощью легилименции, но и без того взгляд его был тяжёл, как свинец.

— Для Руфуса Скримджера это слишком личное дело, — произнес наконец Крауч.

— Так разве это не преимущество? В данных обстоятельствах?

Во взгляде Крауча что-то переменилось: всполох удивления, насмешка… У Росауры не было времени, чтобы задуматься об этом перемене в противнике; она продолжала с запалом:

— Все перепуганы. Нападение на Фрэнка Лонгботтома, одного из лучших мракоборцев, деморализует. Никто не хочет таскать каштаны из огня...

— Кроме Скримджера? — Крауч усмехнулся. — Он может быть единственным для вас, мисс Вэйл, но незаменимых людей не бывает. Практика показала, что в нем недостаточно хладнокровия. Он все ещё считает каждого солдата человеком, а так нельзя на высоком посту. Солдат — это расчетная единица и только.

— Верно, — Росаура вскинула голову, не желая показать дрожи омерзения, которая охватила её, когда стало ясно, что Крауч прекрасно осведомлён о её личной жизни, — им руководят доблесть и понятия чести. Фрэнк был его лучшим другом, и он это так не оставит.

Крауч чуть пожал плечами.

— Его человеческие качества отлично подходят для офицера, который жертвует собой на поле боя, подавая пример беззаветной храбрости другим, но для руководящей должности он слишком пристрастен.

— Вы хотели сказать, самостоятелен. Понимаю, почему вам невыгоден такой глава мракоборцев. Грюм стелется под Дамблдора. Скримджер Дамблдора не любит, но и под вас он стелиться не будет.

Крауч развёл руками.

— Беда в том, мисс Вэйл, что Руфус Скримджер — честный человек.

— А вам нужны подлецы?

— Вот с вами мы находим общий язык, — если бы Крауч умел улыбаться, в изгибе его губ можно было бы найти глумливую улыбку. — С подлецами можно договориться. У них всегда есть своя корысть. А честный человек... Чёрт знает, что от него ожидать. Так, в критический момент Руфус Скримджер повел отряд в бой, не дождавшись моего приказа. Этот рыцарский жест поставил под угрозу государственную безопасность. Мне нужны верные люди, мисс Вэйл.

— Скримджер верен закону.

— Законы меняются, — Крауч провел рукой по бумагам на своем столе, — а люди, особенно такие, как Скримджер, нет. По крайней мере, недостаточно быстро.

— Вам не нужен ещё один сильный человек с большой властью, с которым придется считаться, — ухмыльнулась Росаура и, бесстрашно подняв взгляд, посмотрела Краучу прямо в глаза: — Он ещё станет Министром.

Крауч медленно покачал головой.

— Поистине, леди Макбет училась на нашем факультете… В вас бездна честолюбия, мисс Вэйл, и вы готовы толкнуть к краю объект ваших амбиций, сами того не понимая. Руфус Скримджер привычен держать в руках не портфель, но оружие. Он на своем месте, поверьте.

— Отстраненный от официального следствия, связанный ограничениями по рукам и ногам, в изоляции? Да правоохранительные органы сами выстрелили себе в колено! Я не верю, что вы не понимаете, насколько ценного сотрудника лишились. Но неужели вам выгодно таким образом обескровить целый отдел? — теперь Росаура пожала плечами. — Ладно, к черту пост главы мракоборцев — дайте ему сверхполномочия и людей в подчинение.

В глазах Крауча вспыхнул интерес.

— Я прекрасно осведомлён, что Руфус Скримджер не сидит сложа руки. Он ведёт собственное расследование…

— На свой страх и риск!

— И это очень на руку, что он действует как частное лицо. Все его поступки на его совести. Если он преуспеет, это будет прекрасно. Если же он допустит ошибку, наш Департамент не будет скомпрометирован.

Росаура не знала, что шокировало её больше: ровный тон или равнодушный вид Крауча.

— Вы им пользуетесь!

Крауч отпил кофе.

— Полезно выпустить льва из клетки.

Росауре потребовалось три секунды, чтобы обрести дар речи.

— Если вы откажете ему в поддержке, он пойдет на крайние меры!

И тут же осеклась: очевидно, именно крайние меры Краучу и нужны. И нужен человек, который зайдет так далеко, что при неудаче на него можно будет повесить всех собак, а при успехе присвоить себе его лавры.

Крауч между тем медленно, почти с издёвкой, спросил:

— Интересно, что вы подразумеваете под «крайними мерами», мисс?

— Не знаю, что-нибудь ужасное! — зло выплюнула Росаура . — Убьет кого-нибудь...

«Или себя»...

Крауч миг глядел на Росауру, будто подавляя в себе желание расхохотаться.

— Мисс Вэйл, позвольте вам растолковать, что убивать преступников в положении военного времени — это прямая служебная обязанность всякого правозащитника. Почти год назад я успешно провёл закон о даровании мракоборцам лицензии на убийство. Разумеется, в таком деле как преследование мучителей Фрэнка и Алисы Лонгботтом право стрелять на поражение не просто неотъемлемо — оно необходимо! Более того, это не право, это долг!

— А как же суд?.. — выдохнула Росаура.

Крауч покривил рот.

— О, если мерзавцы доживут до суда, я сделаю всё, чтобы даже хлопоты этого гуманиста Дамблдора не избавили их от смертной казни.

Было известно, что последние два месяца Дамблдор усердно ратовал за отмену смертной казни и замену её пожизненным заключением — и весьма успешно, он нашёл активную поддержку среди либералов, и особенно его обласкала зарубежная пресса.

— И неважно, какими жертвами будет обеспечено торжество правосудия? — проговорила Росаура, вцепившись в подлокотник кресла. — Вы-то наденете судейскую мантию и будете беспощадны, как и пожелают в этот раз избиратели. А тот, кто доставит вам подсудимых...

— Вполне может рассчитывать на орден Мерлина...

— Посмертно?!

Росаура сорвалась; она даже встала с кресла и шагнула к Краучу, который наоборот сел и демонстративно оправил мантию, будто ничуть не тронутый её пылкостью.

— Что тоже престижно. Если вы узаконите ваши отношения, мисс Вэйл, вам причитается полная сумма премии... С преподаванием сможете завязать.

Грудь Росауры обожгло пламя гнева. В лютой ненависти она смотрела на Бартемиуса Крауча, а он встречал её немое признание в худших чувствах абсолютно бесстрастно, разве что с лёгкой усмешкой.

— Вы не можете бросить человека, который готов умереть за справедливость, — прошептала Росаура.

— Такие обычно сами бросаются. В огонь, — Крауч разгладил перед собой пергамент, точно уже занятый совсем другими делами. — Хорошая попытка, может выгореть, — тут он поднял на Росауру тяжёлый, властный взгляд и пресёк: — Но я не собираюсь быть причастным к операции, успех которой не гарантирован. В конце концов, умирать надо не за высокие идеалы, а за дело.

Росаура поняла, что разговор окончен. Ей оставалось только взять шляпку, которая не удержалась на её голове в превратностях дипломатической миссии, и уйти, держа спину прямо. Однако она забыла о главном законе джунглей: не поворачиваться спиной к хищнику. Голос Крауча настиг её, как удар обухом:

— Вы не назвали мне ни одного имени, мисс Вэйл.

Росаура посмотрела на чистый пергамент, на который ей предложено было выписать имена членов Ордена Феникса. Да, поистине, больше всего Бартемиус Крауч боялся и ненавидел Альбуса Дамблдора. И нападение на Фрэнка и Алису Крауч видел выгодной позицией в долгой партии, которую вёл в борьбе за власть. Фрэнк и Алиса были близки к Дамблдору, они были членами его подпольной организации, и Крауч хотел использовать произошедшее с ними как то, что компрометирует Дамблдора. И затягивание расследования, как бы он ни отнекивался, тоже было выгодно Краучу. Чем дольше он держал общественность в страхе перед неизвестными палачами, чем больше копал под Дамблдора, обвиняя его в том, что это из-за связи с ним пострадали люди, тем реальнее становилась власть Крауча. Тем явственнее перед ним вырисовывалось кресло Министра. Люди устали от войны — а Крауч строил свою политику для военного времени. Нападение на Лонгботтомов после двух месяцев затишья, когда Крауч резко потерял в популярности, стало шансом вновь возвыситься, и он воспользовался им незамедлительно. Теперь его первым врагом был Дамблдор, а не шайка неуловимых маньяков. И Крауч намеревался сокрушить своего врага. Быть может, даже выдав происшествие с Лонгботтомами за внутренние разборки Ордена Феникса.

Росаура взяла пергамент и протянула его Краучу.

— Боюсь, у меня беды с памятью, сэр. Ни за что не могу ручаться.

Крауч забрал у неё пергамент. В его лице ничего не изменилось.

— В таком случае, я полагаю, вам следует пройти в Мракоборческий отдел для дачи показаний по делу Лонгботтомов. Вы же получили повестку? Насколько я помню, сегодня-завтра — крайний срок, чтобы исполнить свой гражданский долг добровольно. Мой секретарь вас сопроводит.

Росаура не успела и рта раскрыть, как Крауч дёрнул за серебристый шнур звонка. У неё оставалась пара секунд, и она потратила их, чтобы, сохраняя остатки достоинства, одёрнуть мантию и поправить шляпку.

— Я знал, что он быстро вас перевербует, — сказал ей Крауч с явным разочарованием. — Неужели всё дело в лимонных дольках?

— Это выбор совести, — сказала Росаура, лишь бы не отдать ему последнее слово.

Дверь раскрылась, на пороге возник Барти Крауч-младший. Он вопросительно поглядел на отца и тут же одарил Росауру обаятельной улыбкой.

— В том-то и беда, мисс Вэйл, — сказал Крауч-старший с нарочитой расстановкой, чтобы сын тоже услышал и понял, к чему разрешилась ситуация, даже без знания подробностей. — Прощайте.

Он вернулся к своим бумагам и ни разу не посмотрел на Росауру, пока за ней не закрылась дверь. Больше Росаура никогда с ним не встречалась.

* * *

Барти смотрел на неё удивлённо:

— В Мракоборческий отдел? Зачем? В чём отец вздумал тебя обвинять?

— В покушении на его чопорную мину — боюсь, я потрепала ему нервы.

Складка у рта Барти дёрнулась, совсем как у отца. Он тут же улыбнулся, скрывая свою растерянность, и пошутил:

— А ты опасная леди, Росаура Вэйл!

— И в каблуках у меня потайные лезвия. Когда я устану, сниму их и дам тебе подержать. Не порежься!

— Уже порезался о твою улыбку. Нет, и всё-таки, — он обогнал её так, что теперь шёл на полшага впереди и тем самым определял направление их движения.

— Я должна дать показания по делу Лонгботтомов, — Росаура прилагала все усилия, чтобы сохранить беспечную улыбку и лёгкий тон, хотя внутри всё похолодело. — Я же говорила, что была у них на Рождество, а наутро их похитили и…

— Неужели тебе известно что-то сверх того, что может сказать любой непричастный к этому кошмару человек? «Ничего не видел, ничего не знаю»? Росаура, ты что-то от меня скрываешь?

— Говорю же, Барти, я главная подозреваемая, — Росаура рассмеялась, и лишь спустя секунду спохватилась, как ужасно это прозвучало. Господи, как она может шутить об этом! Да что ж это с ней делается? Неужели одна только лукавая улыбка Барти Крауча так её развращает?.. — Я же со Слизерина, ты забыл? — она постаралась взять серьёзный тон, и ведь это правда было то, что доводило её до дикого волнения. Да, она то смеётся, то плакать готова, не потому, что она вдруг растеряла все понятия о допустимом, но потому что её трясёт от мысли, что явка на допрос стала неизбежностью. И всё по вине Бартемиуса Крауча! Отправил её туда как на арену ко львам! Перестал испытывать в ней нужду, не остался удовлетворён её стараниями! Чёрта с два. Чёрта с два! — Все слизеринцы — тайные Пожиратели и вообще подонки, — грустно усмехнулась Росаура. — Привыкай. Боюсь, статус сына завтрашнего Министра магии тебя не убережёт от нападок со стороны особенно двинутых патриотов. Меня так уже раз чуть не арестовали…

Барти вдруг перехватил её руку. Его миловидное лицо оказалось совсем близко, омрачённое тяжёлым переживанием. И сердце Росауры дрогнуло, когда она подумала, что это переживание связано с её судьбой.

— Ты должна мне всё рассказать. Так это продолжаться не может, они замучают тебя! Это нарушение всех прав… Нет, тут какая-то ошибка. Я поговорю с отцом…

— Твой отец сам отправил меня сюда, — они уже остановились у нужной двери: мракоборцы перестали пускать посторонних в штаб-квартиру и выделили отдельное помещение для допросных. — Барти, мне, правда, греет душу, что ты так обо мне переживаешь, но тут ничего страшного… Все, кто был приглашён, должны помочь следствию.

— Неужели это их следствие совсем топчется на месте, что твои показания могут что-то всерьёз изменить?

— Ты же знаешь, я не читаю газет, — Росаура пожала плечами, — откуда мне знать, топчутся они или уже до небес продвинулись. Но судя по всему, у них очень мало зацепок.

— Главное, чтобы они не прицепились к тебе, чтобы выправить статистику! Да, черт возьми, я переживаю, — пылко сказал Барти, и его голубые глаза подёрнулись дымкой тревоги. — Росаура, я приду и спасу тебя, если ты не выйдёшь через четверть часа. Мне это совсем не нравится — и особенно не нравится, что ты до тошноты законопослушная особа!

— Ну, я всегда такой была, иначе нас бы с тобой не сделали старостами, да, мой любезный пай-мальчик? — Росаура глупо хихикнула в последней попытке отогнать панику.

— Мы могли бы сбежать прямо сейчас, — наклонился к ней Барти и заговорщицки подмигнул. — Вон через дымоход…

— И прямиком на Тибет. Ну, пока!

— Я жду здесь за углом. Швырни навозную бомбу, если дело примет крутой оборот.

— Честному человеку нечего бояться, — вспомнила Росаура слова отца.

— Ох, не в наше время… — покачал головой Барти.

Росауре пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы разорвать пересечение их взглядов. Оно дарило столько уверенности и доброго чувства, что ей безумно хотелось, чтобы он напоследок пожал её руку. Он будто прочитал её мысли и сказал:

— Хочешь, пойдём вместе, и я буду держать тебя за руку?

В сердце Росауры будто вонзилась игла. Она вспомнила, как бросила эти слова в отчаянной насмешке человеку, в чьей поддержке нуждалась до безумия — а вместо того получила жестокий приказ и строгий выговор. Почему он не мог быть так же ласков и добродушен, как хотя бы вот этот Барти Крауч, мимолётный привет из прошлого, товарищ по учёбе и просто чудесный молодой человек?..

— Увидимся, Барти, — быстро сказала Росаура и, отвернувшись, решительно толкнула дверь, лишь бы он не увидел, как предательски заблестели её глаза.

* * *

Росаура прождала в очереди часа четыре, не меньше. Вокруг все сновали, толкались, ругались, а её не пускали дальше узкого коридорчика с железными скамьями. На входе она предъявила палочку, и дежурный забрал её, пообещав, что отдаст на выходе и выдал огромную анкету, где требовалось указать все личные данные, вплоть до девичьей фамилии матери — и Росаура подумала, что это какой-то фарс, ведь наверняка вся эта информация уже имеется у уполномоченных лиц. Ей сказали, что её позовут, но, странное дело, кроме неё было от силы два посетителя, и они очень быстро освободились. По истечению третьего часа наступил обеденный перерыв, и группа сотрудников прошла мимо в Министерский буфет. Росаура, как всегда забыв о завтраке, теперь испытывала большое желание подкрепиться, но стоило ей попытаться выйти, как дежурный быстро преградил ей путь.

— Ожидайте!

Она попыталась спорить, но ей быстро напомнили, что её палочка конфискована — именно такое слово употребил дежурный, отчего сразу стало не по себе — и на что она рассчитывает, пытаясь покинуть присутственное место? Росаура, оробев, вернулась на жёсткую скамью. Здесь было холодно, вечно дул сквозняк, она хотела есть, усталость навалилась на неё, и она поняла, что почти не спала этой ночью: адреналин улетучился, и теперь она задрёмывала сидя, то и дело вздрагивая и мотая головой, как сонная лошадь. Ноги ныли в неудобных туфлях, а платье казалось слишком тесным и липким от холодного пота, который сцеживала из неё паника. Тошнило.

Министерство располагалось под землей, поэтому пейзажи за фальшивыми окнами сменялись в зависимости от прихоти особого отдела, который заведовал погодными условиями. Определить, какое время суток, можно было по часам, но в этом узком тусклом коридоре, как назло, единственные часы располагались в кабинке дежурного. Чтобы посмотреть на них, нужно было подойти почти вплотную, что предполагало очередные косые взгляды и, возможно, перебранку. Росаура рискнула раз, другой — и обнаружила, что часы, скорее всего, сломаны. Так она потеряла счёт времени. В голове то роем взметались мысли, вздымая с глубины самые панические, то наступал мертвый штиль, и приходила тупая боль. И только грудь всё глуше окоченевала. Там разрастались чувство покинутости и огромная, безликая обида.

«Будь всё проклято… Будь ты проклят!»

Она закусила губу, пока слёзы из глаз не брызнули, и подавила желание отхлестать себя по щекам — то ли в наказание за жестокие помыслы, то ли чтобы вернуть чувство реальности. Она увидела, что руки её все побелели и вены выступили омерзительной темно-синей мозаикой, как часто бывало в детстве перед экзаменами. Да, такой она ощущала себя — потерянной маленькой девочкой, которую обругали невесть за что и заперли в тёмной комнате. Чуть поплывший макияж и шикарное платье уже никак не придавали ей мужества. Она вцепилась ногтем в подушечку большого пальца, и когда отчаянное желание подойти к дежурному и, наплевав на всё, закатить скандал, она услышала громкий оклик.

— Эй! Давайте её сюда.

Росаура заслышала ленивые шаги дежурного, только тогда осознав, что речь шла о ней. Она хотела подняться прежде, чем дежурный дойдёт до неё, но оступилась на высоких каблуках, и смогла вернуть себе достойное положение уже под чужим недовольным взглядом.

— Пройдёмте, — сказали ей.

— Скажите куда, я дойду сама.

— Пройдёмте.

Росаура пошла за дежурным, мучаясь от панического незнания, куда деть руки. Она пыталась держать спину прямой и не опускать глаз, но общее утомление давило на плечи и замедляло шаг. Дверь распахнулась, и её ослепил яркий искусственный свет. Кажется, её схватили за локоть и заставили сделать несколько шагов. Раздался жуткий скрежет, и её толкнули за порог, где её обступила тьма. Дверь захлопнулась. Опершись о стену, Росаура заморгала и увидела, что оказалась в небольшой комнате с голыми стенами. Посреди — стол, по обе стороны — по стулу. Комнату едва освещал тусклый жёлтый свет, стоял тяжёлый неприятный запах. На полу было будто что-то разлито, вокруг стола валялись окурки, и Росаура почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она захотела обнять себя руками, но собралась с духом и шагнула к столу. И стол, и стулья были железными, и тут Росауру охватил страх: со спинки стула на пол свисала тяжёлая цепь.

Росаура поняла, что на неё смотрят. Она резко выпрямилась, для чего пришлось опереться о стол, и обернулась. В комнату вела ещё одна дверь, потайная, и вот она отворялась совершенно бесшумно. Неизвестно, сколько человек, стоявший на пороге, смотрел на неё, скрестив руки на груди.

— Здравствуйте, — выговорила Росаура. В ней всё ещё билась глупая надежда, что всё это какая-то дикая ошибка или на крайний случай проверка её стойкости…

— Чего стоишь, садись, — сказал ей человек и щёлкнул пальцами. Под потолком тут же зажёгся ярчайший шар света. Росаура покачнулась: эта вспышка будто выжгла ей мозг. Она сама не заметила, как упала на стул, и чуть пришла в себя, только когда пальцы коснулись звеньев цепи. В ужасе одёрнув руку, Росаура подняла взгляд.

Свет представлял собой даже не шар, а полусферу: её слепил, а человек на противоположном конце комнаты оставался в тени, но стоило ему двинуться ближе, Росаура его узнала по чуть развязной походке, тёмной щетине на раздражённом лице, уничижительному взгляду маленьких, полуприкрытых в презрении глаз. Офицер Сэвидж перекладывал за щекой табак и то и дело почавкивал, не сводя с Росауры надменного, изучающего взгляда.

Это не был взгляд следователя, который рассматривает подозреваемого. Это был сальный взгляд мужчины, который в воображении раздевает женщину.

Росаура испытала почти животное желание оглянуться в поисках выхода, но нечеловеческим усилием поборола его; вместо того заставила себя выпрямиться и откинуть голову назад. Ей нечего бояться. Она честный человек. «Ему не позволят превысить полномочия», — так ей было обещано?..

Сэвидж по-своему оценил её жест. Не спуская с неё взгляда, он усмехнулся и протянул:

— А ты типа дорогая штучка? Какой у нас там оклад замглавы? Теперь может себе и такую позволить. Плюс выплаты по инвалидности на цацки.

Росаура закусила губу, чтобы та не дрожала.

— Вы не имеете права меня оскорблять, — сказала она, собрав все свои силы.

Сэвидж переложил табак из одной щеки за другую, растянул губы в улыбке и вдруг грохнул кулаком по столу. На руке у него был перстень, и грохот оглушил Росауру — она вцепилась в свой стул, лишь бы не упасть на пол, и ощутила страшную слабость в коленях.

— Скажи спасибо, что я предложил тебе присесть, подстилка львиная, — гаркнул Сэвидж и, упиваясь страхом в её глазах, сказал куда тише, с ленцой: — Дочура вся в мамашу, Мерлиновы подтяжки… Нет, это даже забавненько.

Он щёлкнул пальцами, и свет чуть приглушился. Со скрежетом он отодвинул свой стул и медленно опустился напротив Росауры, положив руки на стол.

— Я пришла сюда, чтобы дать показания по делу Лонгботтомов, а не убеждаться в том, какой вы подонок, мистер Сэвидж, — проговорила Росаура. — Если вы не в состоянии вести дело, я требую, чтобы сюда прислали…

— Ну-ну, разошлась, — ухмыльнулся Сэвидж. — Тебя и пальцем не тронули, а мы уже хвост поджали, какие нежные! Ну, давай, ближе к телу! Выкладывай. Всё от и до. Откуда знаешь пострадавших, с какого перепугу они тебя, пигалицу щипаную, себе на порог пустили, чего делала в течение вечера, кого видела, с кем говорила, куда потом девалась…

Под слова Сэвиджа перед ним появился листок пергамента, над которым воспарило перо и тут же ожесточенно заскрипело. Росаура вздохнула, чтобы собраться с мыслями, и Сэвидж тут же усмехнулся, нарочито медленно продиктовал перу:

— Сыкует и судорожно придумывает, как выйти сухой из воды. Вот только, глядишь, уже обмочилась.

Росаура закрыла глаза и повторила про себя: «Я честный человек, мне нечего бояться». Нужно рассказать всё без утайки, подробно, и это кончится. Он просто кретин, которого спустили с поводка, но по-настоящему тяжёлых обвинений у них против меня нет. Я не сделала ничего плохого. А вдруг мои показания действительно помогут? Да, он кретин, но преследует ту же цель: найти преступников. Это главное. Ради Фрэнка и Алисы. Это главное. Господи, помоги…

Она рассказывала. Это оказалось не так трудно, как ожидалось: Сэвидж почти не перебивал, не отпускал грязных комментариев, и Росаура поняла, что эта показная грубость и низость — лишь одна из масок, а может, слабость натуры, но когда он был занят делом, он мог быть собран и серьёзен. Прошло, быть может, около получаса, и она только-только начала ощущать почву под ногами, как речь зашла о том, где она провела ночь, когда Фрэнка и Алису похитили.

— Я ушла вместе с Руфусом Скримджером, — коротко сказала Росаура. — Мы были у него дома. Всю ночь и всё утро. Потом отправились в дом моих родителей…

— Стоп-стоп, а тут поподробнее, — захлопал в ладоши Сэвидж. — Из твоих слов следует, будто вы оба можете поручиться друг за друга, что всю ночь никто из вас никуда не отлучался?

Росаура сощурилась — свет вспыхнул ярче. Как и румянец на её щеках.

— Да, я могу поручиться, — проговорила она.

— Батюшки! — присвистнул Сэвидж. — Это вы что, значит, всю ночь глаз не смыкали?

Росаура почувствовала, что у неё спёрло дыхание. А Сэвидж облизал губы, не сводя с неё глаз:

— Ясненько, значит, непросто старику. Это он только отчёты шпарит как бешеный, а тут поди группа поддержки нужна. Нет, серьёзно, с учительским жалованьем настолько беда?

— Продолжайте допрос.

— Да это не для протокола, мне правда интересно! Ну когда мужик со школьницей путается, его понять можно. А вот её понять… сложновато.

— Я не школьница.

— Ну конечно, ты не школьница. Это фигура речи, дурында. Скримджер лучше всех знает, какой срок светит за совращение малолетних, он в этом деле аккуратен — ну не придерёшься же!

— Завидуйте молча, — осклабилась Росаура. Чувство омерзения возобладало над душащим стыдом. Ей очень, очень не хватало воздуха, но, может, это было и к лучшему, иначе она начала бы кричать.

— Ой, Мерлин упаси, — Сэвидж напоказ отряхнул руки. — Чтоб я после Пожирателя девку подобрал? Да лучше с зачумлённым за руку поздороваться. О, — он прищурил свои тёмные глаза и смачно прожевал табак, — вот он, твой секретик? Да ладно, неужели старик сыграл в рыцаря и не нарыл на тебя досье? А вполне в его духе. Ну а ты бережёшь его сердце от инфаркта? На соплях держится твоё благополучие, солнце, скажу я тебе!

— Оставьте свои инсинуации, — севшим голосом проговорила Росаура.

— Не глупи, — покачал головой Сэвидж, — у нас всё записано, зачем отпираться? Регулус Арктус Блэк, очаровательный мальчик голубых кровей, чёрный принц, все дела, завидный жених, мог себе позволить скандальный брак с маггловыродкой вроде тебя (видно, даёшь ты щедро, раз отбоя от кавалеров у тебя нет). А ещё мог позволить себе стать членом преступной группировки и даже удостоиться получения клейма. Знаешь, за что этот псих клеймил своих ублюдков?

Росаура кусала щёку, надеясь, что вкус крови хотя бы немного заглушит тошноту.

— За ритуальное, мать его, убийство, — прикрикнул Сэвидж. — Всю эту молодёжь, всех ваших змеёнышей принимали в секту только после особо жестокого убийства магглов. Предпочтительно — девственниц с сопутствующим… Ой, да тебе ли краснеть! Или детишек на вертел насадить, а? Главное, чтоб жертва была наиболее беззащитной, чтоб над ней вдоволь можно было надругаться. И вот когда змеёныш доказывал свою «верность идее» чужой кровью, ему ставили торжественное клеймо на ту руку, которой он себя ублажает, и пускали в большое плавание. Что, твой жених тебе этих подробностей не рассказывал? Интересно, что он с тобой делал… Эти чистокровные выродки повёрнуты на ритуалах и церемониях. Лишил тебя девственности на ложе из лепестков лилий под луной? Или пустил тебя по кругу со своими дружками? Или отдал своему Хозяину? Право первой ночи, возвращаемся к традициям!

Росаура сплюнула на пол кровь и желчь. Её трясло.

— Так что нет, голубушка, подбирать падаль не в моих правилах, — жёстко говорил Сэвидж. — Фрэнк всегда слишком был добр к людям и всякому сброду милостыню подавал, мог себе позволить, но чтоб такую дрянь, как ты, на порог пустить? Не вешай мне лапшу на уши, вот что. Каким хреном ты Скримджера приворожила, это отдельный вопрос, да он пару месяцев назад головой сильно стукнулся, ему только посочувствовать можно. Но не вздумай убеждать меня, что после пары случайных встреч ты для Лонгботтомов стала другом семьи. Вот что я тебе скажу, как мне тут кажется дело было: проползла ты, гадюка, в их дом и сдала их своим дружкам, а сама увела и охмурила одного из лучших офицеров, который должен был, между прочим, дежурить в штабе в ту ночь и первым прийти на вызов! Ну, чистенько сработала, ведьма?!

Он возвышался над ней, большой и грозный мужчина, он был совсем близко, и ей некуда было деться, его голос бил по ушам, хлестал по щекам, его взгляд сверлил душу, и Росаура сжалась на стуле, вдавливая ладони в железные прутья, потому что её обуял страх: сейчас он ударит её. По лицу.

Она зажмурилась.

Ей показалось, что её голову отвинчивают от шеи — от жуткого скрежета, который заглушил даже крики Сэвиджа. По закрытым глазам полоснула вспышка света.

— Немедленно прекратите!

Росаура открыла глаза, но свет из-за распахнувшейся двери ослепил её, и она снова зажмурилась. Она поняла, что кто-то вошёл в комнату, кто-то вмешался… Кто-то взял её за локоть, и она дёрнулась, как ошпаренная. Раздались голоса, перепалка… Тот, кто пришёл, снова коснулся её и, не обращая внимания на крупную дрожь, которая сотрясала Росауру, поднял её со стула и, придерживая за плечи, повёл прочь, к свету. Она шла и почти не чувствовала своих ног. Её колотило, она не могла поднять лица от земли. Она прижала руку ко рту, чтобы её не вывернуло наизнанку прямо на ходу. Они сделали уже много шагов, и мысль промелькнула в сознании:

— Моя палочка… Её забрали…

Тот, кто был рядом, приостановился, снова зазвучали голоса, но он ни на миг не оставлял её без опоры. Постепенно она начала понимать, где находится, увидела чёрно-белую плитку пола под ногами, узнала стены коридора, заметила, что тот, кто вёл её, носит лакированные челси и дорогую мантию с шёлковой отделкой…

— Держи, возьми крепче. Росаура!

Её ладонь сомкнулась вокруг волшебной палочки. Тут же Росаура испытала прилив тепла, с глаз спала мутная пелена… Она вздохнула глубоко, и её даже не стошнило. Она подняла взгляд на Барти Крауча-младшего.

— Присядь, присядь…

Они уже далеко ушли от допросной, они шли по тихому коридору Министерства, явно ведущему к кабинетам высокопоставленных чиновников, потому что пол был устлан коврами, а вдоль стен стояли удобные бархатные банкеточки. Барти взмахнул палочкой и протянул Росауре кубок с чем-то терпким и горячим. Росаура прихлебнула и, ощутив себя живой, расплакалась.

— Ну-ну, Росаура… Ну как же так…

Он, кажется, поглаживал её по спине, чему она никак не могла возразить.

— Это… это ужасно, Барти… Господи, это было ужасно!.. Чёрт возьми, который час?..

— Тише, тише… Уже девять вечера… Я же говорил… Это какое-то варварство!

— Они… Они и про Регулуса раскопали, Барти! Ну зачем… зачем ещё эти кости перебирать, Барти?..

— Мне так жаль, Росаура. Мне так жаль! Ты не обязана ни в чём оправдываться. Бедный Регулус… Знаешь, что бы ни говорили о нём, что он примкнул к Тёмному лорду… А всё-таки он был до ужаса в тебя влюблён, помнишь?

Росаура помнила. Росаура вынуждена была вспоминать об этом последние полчаса, или сколько прошло, пока Барти не вызволил её из застенков… Беспорядочные образы мельтешили перед глазами, слёзы лились ручьём, и она ожесточённо прижимала ладони к щекам, пытаясь заставить себя успокоиться, но ни черта не получалось…

— Столько грязи… столько… Барти, я не понимаю…

— О чём они тебя спрашивали? Они пытались чего-то добиться от тебя? Разве тебе есть что скрывать?

— Нет… Я все говорила, как есть! Они не поверили, что я лишь пару раз встречалась с Фрэнком и Алисой… Они… они хотели свалить всё на меня, понимаешь? Будто это я их предала. Будто из-за того, что у меня было с Регулусом, я повязана с Пожирателями, и привела их в дом к Фрэнку и Алисе…

— Быть не может. Это же абсурд!

— Вот именно! Я не понимаю… Я же работала на твоего отца… А потом полгода в школе, Дамблдор… Дамблдор оставил меня после Хэллоуина, он оказал мне доверие… Мы с Фрэнком спасли ту девочку… Я не понимаю, что такого, что я… Боже, Барти, это ужасно, это так…

— Росаура, мне жаль, мне так жаль!..

Кажется, он перебирал её волосы. Они совсем выбились из прически и все взмокли, и Росауре резко стало стыдно за свой размазанный вид. Она попыталась взять себя в руки и чуть отодвинулась от Барти.

— Прости, — тут же сказал он.

— Нет-нет, что ты… Ты меня спас! — Росаура попыталась улыбнуться и подняла вымученный взгляд на Барти. Она заметила, что он очень бледен. — Как у тебя получилось?..

— Я сказал, что это приказ отца — прекратить допрос.

— Правда?.. — ахнула Росаура.

— Нет, конечно, — пожал плечами Барти. — Но кто будет проверять, если это сказал я?

Властолюбивая нотка проскользнула в голосе Барти, но сейчас Росаура только больше потянулась к нему: он сильный, он её вытащил, он знает, что делает, с ним безопасно.

— Скажи мне, — заговорил он, и эта нотка переросла в мелодию, — почему они пытались всё повесить на тебя? Неужели они до сих пор не составили хотя бы приблизительный портрет нападавших?

— О, у них есть серьёзные основания полагать, что это кто-то из верхушки! — со злобой воскликнула Росаура. — Но доказательства… Есть только один шанс — что Фрэнк и Алиса придут в себя и смогут вспомнить нападавших…

— О, это вряд ли, — покачал головой Барти.

— Почему это?

— Росаура, ну если бы ты была ужасным преступником-садистом, — улыбнулся Барти, — разве ты бы не позаботилась о том, чтобы жертва, даже если придёт в себя, никогда бы не вспомнила тебя? К счастью, мы волшебники, и у нас есть замечательное заклятие стирания памяти.

— А может, это такие преступники-садисты, которые хотят, чтобы в конечном счёте все о них узнали? — Росаура вспомнила рассуждения Скримджера. — И они нарочно играют со следствием. Сейчас у них фора в неделю, две, сколько потребуется, чтобы вернуть Фрэнка и Алису к жизни? Наши целители всё-таки тоже волшебники.

Барти продолжал усмехаться. По мнению Росауры, эта усмешка совсем не соответствовала теме разговора, но она сама часто улыбалась, когда дико нервничала, поэтому привыкла не судить за разные гримасы других людей.

— И всё-таки, такое допущение было бы слишком глупым даже для преступников-садистов, подверженных звёздной болезни, не находишь? — сказал Барти.

— Наверное, — Росаура вздохнула. — Так что везде тупик. Именно поэтому им проще свалить всё на какую-нибудь безответную овцу вроде меня, а не нарываться на скандалы, вызывая на допрос тех, кто родился с серебряной ложкой во рту! Им нужны неопровержимые доказательства, чтобы добиться от твоего отца разрешения подвергнуть допросу или обыску то или иное знатное семейство, а твой отец без крайней нужды на такое не пойдёт!

— О да, — Барти мрачно усмехнулся, — папенька очень дорожит хорошими отношениями: всё-таки, даже у Краучей карман не бездонный.

— Среди тех, с кем ты тухнешь на званых вечерах, Барти, до сих пор есть те, кто очень давно и крепко повязан с этой сектой и сейчас решил во всеуслышание заявить, что ничего ещё не кончено.

— Значит, всё это выглядит как ультиматум? — со странным выражением спросил Барти.

— Да, — глухо сказала Росаура, вспоминая всё, что говорил ей Скримджер, вспоминая его взгляд, исполненный бессильной яростью. — И твой отец это прекрасно понимает.

— О, он не может не понимать.

По лицу Барти промелькнула краткая и страшная, как ядовитая змея, улыбка.

Росаура вздрогнула и моргнула, но в следующий миг Барти уже был по обыкновению ласков и мил.

— Давай-ка я провожу тебя домой.

— О, не нужно…

— Нужно-нужно! Кто ещё отвлечёт твоих родителей от лишних расспросов? Я не сомневаюсь, что стоит тебе отлучиться «припудрить носик», как ты вернёшь себе безупречный вид, но, боюсь, ты просто не в состоянии сейчас поддержать непринуждённую беседу. Я должен взять твоих родителей на себя.

— Барти, спасибо, но не нужно. Я… сейчас не с родителями живу.

Отчего-то ей было неловко произнести это вслух. И ещё более неловко ей стало, когда на лице Барти явственно отразилось удивление, скорее неприятное, почти досада…

— О, вот как! — он усмехнулся, но между бровей пролегла мрачная морщинка. — Конечно, извини.

Он посмотрел на потолок, на стены, стараясь уйти от пикантной темы, но потом вдруг будто не выдержал и воскликнул с горячностью:

— Он тебя встречает, конечно же?

— Где?

— Ну, не знаю, где принято встречать подруг, которые подверглись допросу с пристрастием? На входе для посетителей?

— Барти…

— Да, извини. Я лезу не в своё дело, — и снова, спустя пару секунд попыток оставаться в рамках приличий, с юношеским пылом: — Может, мне с ним поговорить?

— О, — Росаура чуть не расхохоталась, и тем самым поняла, что вполне уже пришла в себя, раз её может развеселить такой поворот событий. — Знаешь, будет только хуже. Ты больше преуспеешь, если будешь разговаривать с кирпичной стеной.

— Даже так? — Барти нахмурился. — И тебя это устраивает? Наверное, я лезу не в своё дело, но…

— Он мракоборец, этим всё сказано, — ещё шире улыбнулась Росаура. Она хотела прекратить этот разговор, не потому что он был ей неприятен, а потому что знала: если Барти задаст ещё пару таких неравнодушных вопросов, её попросту прорвёт.

— Мракоборец! — Барти выглядел изумлённым. — Росаура, чего ещё я о тебе не знаю? — он натужно посмеялся. — Это тоже проект отца? Работа под прикрытием? Мерлин, ну прошу, скажи, что отец тебя заставил, в жизни не поверю, что ты по своей воле связалась с кем-то из их братии…

Росаура прикусила губу и поднялась, опираясь на стену, но резко одёрнула руку, потому что хотела убедить и себя, и Барти, что совсем оправилась. Он глядел на неё с сокрушением.

— Не очень-то тебе это помогло, да? — тихо сказал он.

Росаура резко вздохнула. Что толку обижаться на такое естественное для слизеринца утверждение: она неверно расставила приоритеты, не смогла извлечь выгоду, хотя, казалось бы, рукой было подать… Поставила не на ту лошадку.

— Прости за эту истерику. Видимо, прорвало за весь учебный год, — она вновь издала сиплый смешок. — Ещё раз спасибо, Барти. Ты просто чудо.

Барти мотнул головой и набрал в грудь воздуха, будто готовясь сказать что-то очень важное. Так и случилось:

— Слушай, я знаю, что серьезно рискую быть понятым превратно, но… может, тебе сегодня лучше переночевать в другом месте? У нас куча комнат для гостей, мама будет только рада…

— Барти, — Росаура попыталась улыбнуться. — Спасибо, но нет.

Она сказала это, потому что почувствовала, как в ответ на его слова сердце впервые за долгий день отмерло и забилось радостно. Да, именно поэтому она должна была отказаться.

Росаура взяла сумочку и сделала пару шагов вдоль по коридору.

— Конечно, нет так нет, — Барти тоже улыбнулся, — но позволь хотя бы проводить тебя до выхода.

— А ты что, вместе с отцом ночуешь на работе?

— Дел и правда невпроворот. Но здесь есть диванчик, чтобы соснуть пару часиков.

— Ты просто незаменимый кадр.

— Меня готовили к этому всю жизнь. Кстати, Росаура, а этот твой мракоборец, он, конечно, тоже сейчас по уши в этом расследовании? С них, наверное, по три шкуры дерут! Он хоть не заставляет тебя тосковать в одиночестве?

— Даже не говори мне об этом…

— Я это к тому, как насчет сходить куда-нибудь? Я театр люблю, но только не сцены ревности…

— Барти, ты ходишь по грани, — тоскливо рассмеялась Росаура. — Поверь, ты заслужишь хотя бы каплю внимания, только если совершишь что-то противозаконное.

— Вот погоди, в следующем указе, который издаст отец, незаконно будет вставать не с той ноги. Ух, страшно представить, в какой бункер с такими настроениями тебя упрятали! — веселился Барти, и Росауру против воли тоже разбирало на подлый, шакалий смех.

— Туда не пробраться даже такому прохвосту как ты, Крауч! Разумеется, это самая высокая башня, куда всяким драконам вроде тебя вход строго запрещён. Так что подумай о встрече на нейтральной территории. Хоть завтра. Я вообще целыми днями свободна до субботы, тогда уже придется возвращаться в школу.

— Итак, у нас в распоряжении целых два дня! Да мы успеем захватить полмира, дорогая. А вторая половина приползет к нам на коленях добровольно. Главное — надень это же платье.

Они остановились у выхода, и Барти провёл рукой по чёлке, откидывая её на левый пробор. Этот жест показался Росауре таким родным и обещающим облегчение…

— Есть хоть что-то радостное в этом кошмарном дне, — Росаура широко усмехнулась, потому что почувствовала, что внезапно робеет, — встретились два школьных товарища.

— Первая парта, левый ряд, прямо перед учительским столом, — подмигнул ей Барти и вдруг перехватил её запястье; она ощутила, какие тёплые у него руки, а он, должно быть, почувствовал, как она до сих пор мелко дрожит.

— Росаура, — сказал Барти Крауч-младший тихо, и в его голубых глазах цвело подлинное сокрушение. — Мне так жаль, что это случилось с тобой. Бог мой, и кто заставил тебя пройти через это!..

Он выдержал паузу. Неизвестно, нарочно ли — скорее всего, от переизбытка переживаний, оттого, что не мог придумать, что сказать ещё, но Росауре хватило, чтобы его сожаление отозвалось в её рассудке эхом и пробудило воспоминание о жёстких словах, которые были произнесены не как просьба или увещевание, но как приказ. «Ты должна явиться в срок дать показания. Свободное время у тебя есть».

Он знал, он прекрасно знал, видел, как ей страшно, как ей не хочется, как она беззащитна — и не сделал ничего, чтобы уберечь её. Вопреки всем надеждам, именно связь с ним сделала её такой уязвимой сегодня. Именно это стало её болевой точкой — и ведь он это знал.

Росаура подняла взгляд на Барти Крауча-младшего.

— Спишемся.

На прощание она мимолётно поцеловала его в щёку.

* * *

Она прошла пешком два квартала до дома. Прогулка на морозе взбодрила её, вернула кристальную ясность рассудку, и Росаура начала осознавать, что с нею произошло. Был уже поздний вечер. Её продержали в застенках больше шести часов. Подумать только, он ведь, наверное, даже не заволновался. Для него-то это всё привычная рутина. Значит, он тоже так делает. Почему она должна допускать, что уж кто-кто, а он, когда допрашивает, никого не унижает, не запугивает, не зажигает слепящий свет, не бьёт кулаком по столу, не угрожает, не бросает в лицо постыдные тайны из личной жизни, не давит на все возможные болевые точки, лишь бы добиться нужного ответа? Почему? Только потому, что она живёт с ним и видит, как он страдает во сне? Нет, она с ним не живет, ну разве это жизнь? Нет-нет. Будем называть вещи своими именами. Она с ним спит. И он был в полном праве не испытывать ни малейших колебаний, отправляя её к шакалам: сам-то, лев, уже позабавился.

Росаура замедлила шаг перед подъездом. Ярость клокотала в ней неистово, и больше ничего. Ушла тошнота, усталость, неудобство, боль — она даже не заметила, как трижды чуть не подвернула ногу на своих каблуках, не чувствовала холода. Что она, собственно, делает? Что будет сейчас, когда она поднимется в квартиру? Зачем… зачем она возвращается?

Потому что она с ним спит. Таково положение дел.

Росаура расхохоталась бы, если б хватило дыхания, пока она взбиралась по ужасно крутой лестнице. Она до последнего не поднимала глаз, потому что предчувствовала — он выйдет её встречать… «Где принято встречать подруг, которые подверглись допросу с пристрастием?» Ха-ха. О, он так любезен, что придерживает ей дверь и готов помочь снять пальто…

Она не смотрела на него. Стоит на ногах — значит, не при смерти. О чём-то расспрашивает, и на лице, непривычно разгорячённом, — живая тревога, но у Росауры желания только отвечать коротко, иначе она не может: кривая усмешка исказила её губы, они больше не пропускают сердечных слов.

Пальто она так и не сняла. Её бил озноб.

— Ты устала, тебе лучше лечь, — сказал ей Руфус. Росаура видела, с каким волнением он смотрит на неё, но не желала сделать ничего, чтобы хоть немного его успокоить.

— Я целый день ничего не ела. В этом доме есть хоть что-то съестное или мне с голоду помереть?

Он даже не нашёлся, что и сказать.

Они прошли на кухню. Тут Росауре пришлось забыть о голоде. Её окатила дрожь: на столе стояла бутылка.

— Убери это.

Росаура, сама себя не помня, схватила бутылку, и только потому что Руфус перехватил её за локоть, не успела хорошенько размахнуться, чтобы швырнуть об пол.

— Да бей, раз больно хочется, — сказал Руфус вдруг очень устало, безнадёжно. — В шкафу другая появится, как только эта в расход пойдёт.

Он почти усмехался. Росаура обмерла. Она поняла, что эти два красных пятнышка на его скулах и блеск в глазах разогреты спиртом и только. У неё будто сразу отняли все силы.

— Убери это, — повторила она глухо. — Пожалуйста.

Руфус забрал из её окоченевшей руки бутылку и убрал в шкаф. Росаура опёрлась о стол. Правда колола ей глаза.

— Руфус, ты часто пьёшь?

— Ты знаешь, какая у меня служба.

— Теперь знаю.

Слова сорвались, давно готовые, настоянные в горечи и обиде. Сорвались, как камень, гулко и стремительно. Не понять всего, что крылось под ними, было нельзя. Быть может, поэтому Руфус промолчал. Росаура же опёрлась о стол и откинула волосы назад.

— Ты напивался, — произнесла она и подняла на него тяжёлый взгляд. — Ты знал, что там со мной будет, и сидел тут напивался!

Он молчал и не смотрел на неё. Росаура прикрыла глаза, тяжело привалившись к стене.

— Какой же ты трус.

Она поглядела на него из-под ресниц. Она была готова ко всему: даже ждала, что он ударит её. Мысль о том, что он может поднять на неё руку, с удивительной лёгкостью уместилась в её голове. Однако Руфус всё молчал и не поднимал глаз. Росаура усмехнулась.

— И как часто ты напиваешься?

Он чуть поморщился. Его рот скривился в паршивой усмешке:

— Не так часто, как хотелось бы.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты вообще это делал.

Он помолчал и кратко сказал:

— Да мне тоже не очень-то это нравится. Но никто ещё не предложил ничего лучше.

— Лучше?.. Терять себя, превращаться в животное, это — лучше?..

Он ничуть не смутился, только наконец посмотрел ей в глаза. В его взгляде тлела тоска.

— Забыться. Хотя бы на пару часов. Не помнить. И не думать.

Росаура задохнулась, то ли от гнева, то ли от бессилия:

— Не думать о том, кто в этот момент рядом с тобой?..

Руфус странно посмотрел на неё.

— И правда, к этому я не привык.

Конечно, он не привык, что рядом с ним кто-то есть. Кто-то, кому это небезразлично.

Росаура стояла, оглушённая. Что ей теперь делать: угрожать или умолять? Требовать или увещевать? Никто не учил её, как вести себя с человеком, чьи скромные домашние привычки внушают дрожь в поджилки, а он (покуда это скрыто от посторонних глаз, а сам он уверен, что всё «в разумных пределах») не видит ни малейшей причины что-то менять. Она вполне была уверена, что если она попросит его никогда не прикасаться к спиртному при ней, он просто в некоторые вечера будет запираться один в спальне, по-джентльменски обойдя молчанием её женский каприз.

— Руфус, не пей. Пожалуйста. Мне очень страшно.

Он молчал. Она посмотрела на него и тихо сказала:

— Тебе тоже страшно, да?

Он не смотрел на неё.

— Руфус, чего ты боишься?

— Почти всё, чего я боюсь, уже произошло.

Его голос был ровен, вид — бесстрастен. В этом была обречённость, и только. Росаура поняла, что не знает, как его утешить. Она заразилась его тоской. Она могла только сесть на стул, так и не сняв пальто, и сказать глухо:

— Ну давай сюда этот твой заговоренный скотч.

Быть может, взгляд Руфуса омрачился, когда он сказал:

— Ну куда тебе…

— Я тебя не спрашиваю.

— Уж лучше хотя бы вина.

— Не лучше. Сейчас выбор между «плохо» и «ужасно», так что давай сюда скотч.

— Росаура…

— Знаешь, я могу пойти в какой-нибудь грязный паб и сделать всё сама.

Она поглядела на него исподлобья, чувствуя себя гадким подростком. Быть взрослой ей осточертело. Почему она должна о нём заботиться, увещевать, руки заламывать? В ответ он будет молчать и делать всё по-своему, а ей, может, тоже тяжело. Ей тоже хочется хотя бы пару часов не думать и не вспоминать ни о чём. У неё уже нет сил преодолевать отчаяние и верить в светлое будущее. Это он должен быть сильным и её утешать. А если не может — пусть хотя бы предложит даме выпить.

И правда: с застывшим лицом, будто сам не веря, что делает это, он поставил перед ней низкий стакан. Росаура лишь вскинула бровь:

— И это всё?

— Тебе хватит.

— А ты взял билеты в оперу?

— Что?..

— У тебя какие-то другие планы на вечер? Не хочешь познакомить меня с твоей матерью?

Он отвёл взгляд от её хищного оскала и взялся за бутылку.

Росаура глядела на мужчину перед собой с мрачным торжеством. Вот она, власть: он делает то, что ей хочется, даже если это совершенно неправильно и по своему почину он никогда бы так не поступил. Она усмехнулась в остервенении: да он ведь свято верит, что есть вещи, которые он никогда ни за что не сотворил бы. Но жизнь показывает, как мало мы знаем самих себя.

Росаура одним махом опрокинула в себя стакан и всё-таки немного испугалась, не умерла ли она вот так разом.

Кажется, Руфус забрал у неё стакан раньше, чем он бы выскользнул из ослабевших пальцев. Когда она чуть пришла в себя, то увидела, что он протягивает ей дольку яблока.

— Ты так и будешь стоять? — огрызнулась Росаура.

Он сел сбоку от стола.

— Мне за тобой поухаживать? — подначила она.

Наверное, если бы он мог, то хотя бы вздохнул. Но, верно, горечь костью встала поперёк горла. Он промолчал и налил и ей, и себе.

Росаура ощутила дьявольское желание расхохотаться.

— Не торопись, — попросил её Руфус. Не просто сказал или посоветовал, а именно попросил.

Вместо того, чтобы рассмеяться ему в лицо, она залпом выпила второй стакан. А потом уже рассмеялась.

— Это отвратительно, — сказала Росаура, когда к ней вернулся голос. Он стал надтреснутым, как будто его забрали и долго били в подворотне, прежде чем вернуть ей.

— Да.

Руфус смотрел на неё в ожидании. Быть может, он ждал, пока её вывернет наизнанку и это ребячество закончится. Но Росаура ответила ему тем же выжидающим взглядом с поволокой скуки. Честно сказать, ей и вправду стало казаться, что она хуже различает обстановку кухни, особенно по тёмным углам. Она отчётливо видела только то, что занимало её внимание: стакан под рукой и мужчину напротив.

Мужчина напротив отвёл взгляд. Всё, на что он был способен, так это сказать тихо:

— Тебе хватит.

— Да я вообще ничего ещё не чувствую!

Пока это не было правдой. Она чувствовала, что в ней разгорается что-то тёмное и выжигает из груди всякое чувство, кроме жестокого удовлетворения, из разума изгоняет всякую мысль, кроме желания большего беспамятства.

Она падала бы так вечно, как Алиса в кроличью нору, наслаждаясь возможностью не иметь в голове ни единой мысли. И как люди могут выносить реальность, не совершая время от времени этот спасительный прыжок в небытие?.. Как она могла осуждать тех, кто к этому особенно пристрастен? Как несчастен человек под гнётом прошлого и страха перед будущим! Как мало он имеет воли жить единственно настоящим моментом! Свобода — в том, чтобы сбросить с себя иго мыслей, терзаний, воспоминаний и надежд. Как жестоко разрывают ежесекундно человека желания, сомнения, размышления и предпочтения, навязанные решения и привычные шаблоны, потому что руководят нами боль и страх! Росауре казалось, что её грудь вместит воздух всего мира, стоит только поглубже вздохнуть.

— Я ничего не чувствую, — повторила она, не зная, секунду или вечность назад говорила до этого. — Как же хорошо. Господи, как же хорошо!

Росаура откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула. От прилившего воздуха вспенилась кровь, зашумела в голове. Росаура закрыла глаза и ощутила себя покинутой в глубоком чёрном море. Но не было ни страха, ни волнения, впрочем, и спокойствием не назвать то, что заполнило её доверху; она будто повисла в невесомости, и на губах сама собой выступила улыбка, как сукровица на порезе.

— Ты же знаешь, что мой первый жених был Пожирателем смерти? Вместо кольца он мне преподнёс свою Тёмную метку. Как это ты не знал? Все твои ребята знают. Я была уверена, что ты выбил на меня досье ещё до нашей первой встречи. Ты же по указке Крауча меня после первого же свидания в постель уложить пытался, да?

Он смотрел на неё, и лицо его было, как из камня. Наверное, если бы он мог, он бы закрыл глаза, заложил уши, но он не мог шевельнуться. Росаура держала его на узде и наматывала на кулак кожаный жгут.

— Знаешь, как он признался мне в любви? Он пригласил меня встретиться у реки и взял с собой томик с трагедиями Шекспира. Он открыл сцену на балконе из «Ромео и Джульетты» и предложил читать по ролям. Реплика за репликой мы дошли до признания. А там — чудесная ремарка, в которой вся суть любви, верно? He kisses her. Так просто. He kisses her.

Её губы приоткрылись, она коснулась их кончиками пальцев, оживляя воспоминание, которое благоухало ароматом тысячи роз. Это драгоценное воспоминание она раскатала по губам, точно жемчужину, она хотела, чтобы вкус, запах, трепет чужого тела, голос реки и шепот ветра, мягкость свежей травы, чтобы всё наполнило её заново, сделало живой, и особенно резко она ощутила, что тогда, в прошлом, она была живее, чище, счастливее и реальнее, чем сейчас. Пьянящая горечь переполнила её, и она потянулась за стаканом. Сколько попрано… сколько изгажено… Сколько уничтожено временем и растрачено в пустой суете… Тогда, давно, на заре её века, ей дано было сокровище, бесценный дар, как бывает только раз во всей свежести и целостности, и что это теперь — прах на губах! Она чувствовала себя обездоленной, обманутой, и тем паче разгоралась в ней ярость.

— Знаешь, как он любил меня? Он меня обожествлял. Я была его богиней. Ни разу, ни разу он не тронул меня и пальцем свыше того, что было дозволено! О, мы блюли чистоту. Мы хранили друг друга до таинства! Я была слабее, конечно… Считается, это мужчинам невмоготу сдерживаться, и в большинстве своем это так, но я говорю не о вас, животных, а о юноше, который любовь почитал святыней. Однажды… мы пришли под нашу иву на берегу озера… Её ветви свисали над самой водой, нас никто не мог видеть… Я отошла к краю берега, потому что солнце светило сквозь листья, и пригласила его посмотреть на меня, и я стала расстегивать своё платье, а он смотрел. Я расстегивала… своё платье… пуговицу за пуговицей, чтобы он видел каждый шаг… Это было всё равно что мучительно медленно заходить в ледяную горную реку…

Её пальцы скользили по вороту платья, обнажая шею, ключицы… Она владела взглядом — поверженным и растерянным, и, растягивая слова и ткань, она ждала, когда же в нём разгорится жажда. Самая низкая, грязная жажда, которую особенно должен презирать в себе человек, обладающий сильной волей и честным нравом. Но как и всякий человек, в конце концов он должен быть слаб и падок на мёд.

— Думаешь, он сорвался с цепи, как пёс? Нет, это твой удел. Помнишь, как ты был вусмерть пьян и овладел мною, как зверь? Конечно, с тех пор ты можешь думать обо мне что угодно. Я и сама о себе теперь невысокого мнения. Но я пообщалась с твоими приятелями, и они напомнили мне, как один мальчик когда-то любил меня. Уважал. Он целовал мне колени. Думаешь, он преступил черту? Нет, этот мальчик был будто святой Себастьян. Мы умели хранить верность и блюсти чистоту. Но не думал же ты, что ты первый увидел меня без одежды? Не много ли тебе чести?

Так она в сладострастном остервенении топтала всё, что совсем недавно было ей так дорого, предпочтя реальности ускользающую мечту, призрак воспоминания. И платье на ней уже давно было расстёгнуто, и руки блуждали по телу, как в горячке, и она то смеялась, то кусала губы в досаде, и слова выходили рваные, гулкие, как отзвук стакана, что опускался и опускался на стол.

— Да, он запятнал себя. Этими руками, которыми он ласкал меня, он кого-то убил, жестоко убил. Но знаешь, ради чего? Мы были детьми, поэтому, разумеется, ради любви. Он был уверен, что так убережёт меня, укроет от всех невзгод! Видишь, этот мальчик так любил, что готов был убить. Ну, а ты? Что сделал ты? Ты даже никогда не говорил, что меня любишь. Не нужно, не буду тебя смущать; я знаю, всё для тебя так, игра, главное, чтоб без сказок про лебединую верность.

Голова её откинулась так далеко назад, что волосы касались пола. Ей показалось, что она вот-вот захлебнётся восторгом. Резко, до темноты в глазах, она перекинулась вперёд. Она увидела мужчину перед собой, он сидел у стола, опустив голову на руки, и глядел на неё искоса, тоскливо, как побитый пёс.

Она рассмеялась. Он содрогнулся.

— Пей, — сказала она ему, точно бросила кость. — За здоровье жениха и невесты.

Откуда-то она знала, что он будет послушен.

Потом он тоже откинулся на спинку стула. Теперь они оба глядели друг на друга из-под приспущенных век, и с приоткрытых разбережённых губ рвано срывалось дыхание.

Росаура скинула туфельку и положила ногу ему на колено.

Где-то в затухающем сознании промелькнуло опасение, что это его больная нога и даже незначительное прикосновение разбередит рану, но вместе с тем Росауре что-то подсказывало, что он не обратит внимания на боль. Она знала, что на этот раз он гораздо трезвее её, потому и медлит, разглядывая носок её ножки в полупрозрачном чулке.

Боялась ли она его? Ничуть. Любила ли? Любви нет места в чёрном море. Любовь слишком сложна, чтобы жить ею в моменте. Для любви нужно помнить, нужно сожалеть, нужно прощать, нужно смиряться, нужно надеяться, нужно терпеть. Нужно бояться сделать что-то не так. Сейчас это всё стало неважным. Страх ушёл вслед за стыдом. Вместо мыслей и чувств осталось только желание.

Он положил руку ей на щиколотку. Провёл ладонью по мягкой икре. Ухватил под коленом. А потом резко подался вперёд и встал перед ней на колени так, что её нога теперь лежала на его плече. Он припал губами к её бедру там, где кончались чулки, и она сама задрала выше юбку.

Вот и всё. Оказывается, чтобы что-то дикое стало приемлемым, нужно перестать смотреть на это человеческим взглядом. Нынче им разрешалось забыть и собственные имена.

* * *

Она чувствовала себя так, как будто на ней плясали черти. Головой сыграли в футбол и прикрутили обратно, она непрестанно кружилась, хотя Росаура, проснувшись, лежала с закрытыми глазами не шевелясь. Перед мысленным взором крутились мерзостные обрывочные образы, как с полотен Босха, и руки беспорядочно хватались за простыни. Она добралась до края кровати в большой надежде, что её вывернет наизнанку, но ничего не произошло — она ведь накануне так ничего и не съела. Очевидно, проклятый скотч выжег ей к чёрту все внутренности.

Безразличный свет зимнего дня глядел на неё через слепое окно. Росаура ненавидела этот свет: он колол глаза, но хуже — обнажал все признаки минувшего безумства и разложения. Росаура чувствовала себя запечатлённой на фотографии с места преступления.

Разумеется, она очнулась в одиночестве.

Когда она в ванной встала напротив зеркала, то едва узнала себя. На отёкшем лице ещё оставались ошмётки вчерашнего грима, глаза щипало не от слёз, а от сора, губы вспухли и потрескались, но хуже всего было с волосами — они свалялись все в один жёсткий колтун и выглядели как нестиранная мочалка. Уже несколько дней подряд она замечала, как они всё больше путаются, ломаются, вычёсывала колтуны, драла гребнем до слёз, безжалостно, выдирала клочьями, но теперь дело казалось безнадёжным. Снова обрезать, что ли? Эта мысль поразила её своим равнодушием.

Лениво и безучастно Росаура пыталась привести себя в порядок, борясь с дурнотой. Она знала, что нужно устранить со своего лица и тела эти постыдные следы пьянства и разврата, но что-то потухло в ней, ей было нормально и так. Если бы не привычка выполнять во что бы то ни стало рутинную работу, она давно бы махнула вялой рукой на своё чудовищное отражение. Только к полудню она добралась до кухни и закурила в форточку.

Она чувствовала, будто они пачкают друг друга в постыдной грязи, это ощущение было глубже рассудочной оценки. Доводами рассудка-то она как раз могла бы себя обмануть, дескать, им же вроде было хорошо вместе, они сблизились по взаимному влечению и получили, что хотели, однако было что-то глубже и гаже, от чего нельзя было отвертеться — так свербило в самом нутре. Кроме досады она испытывала обиду: на саму себя, на него, на родителей, на весь мир. Можно было сказать, что это всё обстоятельства вынудили их скатиться в яму, но нельзя было отрицать: это их ответственность, что они колупаются тут как свиньи. Не покидала мысль, что могло быть, ведь могло бы все быть по-другому… Не так лихо, вдрызг, наотмашь. В их страсти открывалось что-то безудержное, болезненное. Уродливое. Неистовая близость приносила краткое облегчение, даже эйфорию, но вместо того, чтобы врачевать, ещё больше надламывала душу. В первый раз Росауре помечталось, что наконец они достигли полноты единения, теперь же ей всякий раз казалось, что они в спешке отрывают зубами друг от друга куски, желая заглушить страх и боль, и потому вскоре становилось ещё хуже. Она чувствовала, что её и вправду становится будто меньше, и видела, что под бледной кожей его иссушенного лица кровь становится черней и черней.

То, что поначалу она принимала за райскую полноту, оказалось адским опустошением.

Росаура прошла мимо картины в гостиной, где давно её дожидался Брэди; он грустно заскулил и вильнул хвостом, но она лишь отмахнулась. Вернулась на кровать и легла на грязные простыни, чтобы курить, глядя в потолок. Больше в ней ни на что не было воли. Она даже ленилась думать: что дальше? Даже перестала волноваться: куда он опять подевался, где он, что с ним?.. И почему опять, чёрт возьми, ушёл, даже не попытавшись разбудить её, хоть что-то сказать? Может, у него тоже напрочь отбило желание пытаться хоть что-то предпринять. Им просто надо дожить до вечера, лечь спать, наутро проснуться, чтобы снова дожить до вечера. А потом она уедет в школу. Конец веселым каникулам, ребятки. Учителя сбегают в школу от домашних бед.

Решив, что терять ей нечего, она призвала свою сумочку и вытащила оттуда газеты, которые с хитрым видом вручила ей мать. Чем, они думают, её ещё можно удивить?.. Нужный разворот нашёлся быстро. Статью на первой полосе про произошедшее с Фрэнком и Алисой Росаура старательно перелистнула, боясь, что увидит фотографии. А тут — всё предсказуемо, небольшая грязная заметка под красочной фотографией: Руфус Скримджер при полном параде, такой, каким он покинул её в первое утро после трагедии, с размаха бьёт по лицу щуплого репортёра. Фотограф будто подгадывал сенсационный кадр, и вот этот тяжёлый удар зациклился на странице газеты, так, чтобы уважаемые читатели смогли досконально разглядеть, как ухмылка на лице репортера сменяется удивлением и страхом, лицо же Скримджера остаётся абсолютно ровным, как могильный камень. На непосвященных это, очевидно, производило впечатление, будто Скримджер привык есть настырных репортеров на завтрак.

Росаура даже усмехнулась, но не могла отрицать, что зрелище насилия глубоко покоробило её. Что-то такое она и представляла, но убедиться воочию было тяжело. Тем сильнее разгорелось любопытство — на этот раз сухое, сил на искренние переживания пока не набралось — чем же была вызвана эта агрессия. И Росаура принялась читать. После бездарного обмусоливания и явного раздувания подробностей нападения на Фрэнка и Алису, автор заметки (вероятно, тот самый обиженный репортер) рассказывал, как он пытался взять интервью у мистера Руфуса Скримджера, только что восстановленного в звании заместителя главы Мракоборческого отдела, и прочая, и прочая (видимо, перечисление регалий он привел с особенной тщательностью, чтобы в заключении подвести к: «И такой-то вот человек… так низко пал»). Росаура лениво пробежала глазами заметку, недоумевая, что же там выискала мать, пока не наткнулась на выделенный жирным шрифтом вопрос репортера:

«Известно, что с мистером Лонгботтомом вас связывали длительные служебные отношения, которые не могли не перерасти в дружеские. Вы восемь лет были напарниками, вас часто видели вместе после работы, и едва ли я погрешу против истины, если назову мистера Лонгботтома не просто вашим сослуживцем, но другом. А что вы можете сказать о характере ваших отношений с миссис Лонгботтом? Столь тесное взаимодействие с её супругом не может не подразумевать особой связи между вами и миссис Лонгботтом, не так ли? Впрочем, её положение в мужском коллективе само по себе можно назвать двусмысленным …»

И после этого — удар. Камера не запечатлела, что случилось после, но едва ли от такого можно удержаться на ногах. Память механически подсказала Росауре, что кто-то всё-таки после этого и Скримджеру лицо разбил, но всё резко стало неважным. Росаура перечитывала провокационную реплику репортера и смотрела на красноречивую реакцию. Вопрос — удар. Намёк — удар. Предлог — удар. Он бил беспощадно, и если бы всерьёз захотел, убил бы, — вдруг поняла Росаура.

Она отбросила от себя газету и невидящим взглядом уставилась в потолок. Она вспомнила странный взгляд матери, вспомнила усмешку Крауча, когда оба они сказали ей в ответ на её пылкость одинаковые слова: «Это дело для Руфуса Скримджера стало слишком личным».

Слишком очевидно и плоско, чтобы быть правдой? Росаура вспомнила миссис Лайвилетт. Боже, нет. Она не должна думать об этом. Она не может думать об этом!

Но она думала… уже не первый раз. Быть может, с тех пор, как увидела, что Алиса Лонгботтом взяла за руку Руфуса Скримджера и сердечно сказала ему, как рада, что он пришёл к ним на праздник. А может, ещё раньше, когда узнала, что Алиса нашла его едва живого после той ночи теракта, а он сказал ей, какого чёрта она оставила без присмотра ребёнка. Или, как знать, с самого первого раза, когда Руфус Скримджер отчитал Алису Лонгботтом за то, что она слишком спешит подвергать свою жизнь риску, и добавил, что раз её муж не в состоянии о ней позаботиться, он возьмёт это на себя.

— Это глупость, — прошептала Росаура, — это полнейшая глупость!

Но какие наши чувства не глупы?

Раздался стук в окно. Деликатный и… приветливый.

— Афина?..

Росаура приподнялась на локтях и увидела в окне чёрную птицу, нахмурилась: золотистое оперение Афины она узнала бы, даже если бы ослепла на один глаз. Разглядев за окном ворона, Росаура сначала испугалась: вдруг это Крауч. Когда иррациональный страх схлынул, она наоборот воодушевилась: а что если он изменил свою позицию, что если нашёл выгодным пойти ей навстречу? Росаура распахнула окно и не слишком церемонясь набросилась на ворона, чтобы отвязать от лапки большой добротный конверт. Это уже должно было бы сбить её с толку: Крауч никогда не писал ей поэмы. Ворон не потерпел спешки — одёрнул лапку, взмахнул огромными крыльями, отчего Росаура отшатнулась невольно, уселся на спинку кресла и склонил голову:

— Здр-р-ра-вствуйте!

Росаура, обомлев, глядела на ворона. Его взгляд был настолько испытующе-укоряющим, что она пробормотала:

— Здравствуйте.

— Добр-р-рый день!

— Добрый…

— Пр-р-римите письмо!

Только теперь ворон торжественно протянул ей лапку. В сердце Росауры затеплилась радость: она знала только одного человека, который мог бы воспитать свою птицу себе под стать. Надпись на конверте плотной коричневой бумаги подтвердила её догадку:

«От проф. Конрада Барлоу для проф. Росауры Вэйл».

Росаура прижала похолодевшие пальцы к губам, чтобы придавить глупую улыбку. Совсем неуместную в этом разорённом логовище, совсем незаслуженную… Ворон напомнил о себе вежливым покашливанием. Конечно, он наверняка проделал долгий путь… Росаура захлопотала, в неё будто вдохнули силы, она наколдовала ворону отменный обед, подспудно оттягивая вскрытие конверта. Ворон хлопнул крыльями и промолвил:

— Благодар-р-рствуйте!

Нет, на такое был способен только профессор Конрад Барлоу.

Росаура прошлась по спальне, ощупывая конверт, сквозь бумагу пытаясь догадаться, насколько большое там послание и не вложено ли что-то сверх того в качестве привета. Она уже надломила печать, как странное смущение настигло её: читать это письмо здесь, в спальне, почему-то казалось неподобающим. Ей даже захотелось проверить, в достаточно ли чистой она одежде, прежде чем приступить к чтению. И тут она вспомнила — пластинка! Подарок Барлоу, он должен лежать на дне её сумочки вместе с проигрывателем, если мать не вынула его. Верно, пластинка оказалась на месте.

«Подуйте на неё, и она примет нужный размер».

Его бархатный голос прозвучал будто над самым ухом. Больше не раздумывая, Росаура перешла в гостиную, поставила пластинку, села на диван, подобрав под себя ноги, укрылась пледом и развернула письмо.

«Дорогая Росаура,

Могу лишь надеяться, что мой посланник успеет в срок, и вы получите этот скромный привет в день вашего рождения или, в крайнем случае, на Новый год. Если же он припозднится, примите вместе с моими сердечными поздравлениями также искренние извинения. Птицы — твари небесные, воздушные потоки могут сбить их с пути».

Росаура подняла глаза от письма. Мерлин правый, ведь сегодня последний день декабря — день её рождения…

Ей стало радостно — почти сразу же грустно — потом досадно — и наконец горько. Она никогда не отмечала день рождения одна, вдали от семьи, и никогда не чувствовала себя настолько разбитой и печальной в праздничное утро. Даже если она грустила — как в первый год, когда мать уехала за границу, рядом был человек, который делал всё, чтобы её поддержать, утешить и отвлечь: отец. Теперь же она осталась одна, и самое неприятное открытие заключалось в том, что она вовсе не была уверена, что присутствие Руфуса принесло бы ей облегчение.

Но, постойте, у неё есть письмо Барлоу, его «сердечные поздравления»… И музыка, которая обволакивала её утомлённую душу материнской нежностью. Родители… стоит ли ждать от них поздравлений? Или отец и здесь будет упорствовать? Не захочет ли мать снова её навестить?.. Охваченная этими мыслями, Росаура подошла к окну, отодвинула тяжёлую штору. Сегодня шёл мелкий снег, и она вспомнила, что в детстве у них с матерью было шуточное гадание: какая погода будет в её день рождения, таким и будет следующий год. Снег, очевидно, к слезам. Росаура горько усмехнулась и вернулась к письму.

Его письмо было простым, а оттого особенно щемящим. Он вежливо, без настойчивости, но с искренним интересом узнавал о том, как она проводит каникулы — и тут же добавлял, что писать ответ не нужно, они обсудят это уже на работе. Он остроумно и ненавязчиво описывал свою поездку во Францию и упоминал, что ему всё-таки посчастливилось встретиться с сыном, правда, как читалось между строк, встреча эта не была слишком радостной. Он вёл красочный, но лаконичный рассказ о местных достопримечательностях и приводил переложение старинной местной шуточной баллады. Завершал он так:

«Спешу закончить письмо. Не смею отвлекать вас надолго, ведь не сомневаюсь, что свой праздник вы встречаете в кругу самых близких людей и, конечно же, безусловно счастливы».

Росаура долго смотрела на письмо, на последние строки. Терпкая печаль разлилась по её сердцу, и на поверхность выступила очевидная истина: то, что происходит с ней, можно назвать чем угодно, но точно не счастьем.

Она сползла по спинке дивана и свернулась под пледом, обняв колени и прижав письмо к груди. Чужое трепетное участие должно было бы согреть её, но тем острее она ощутила своё одиночество. Почему так вышло? Неделю назад она была счастливейшей из людей, а теперь проклинает свою жизнь, на чём свет стоит. Теперь всё ей гадко, скучно, гнусно. Она не справилась. Всё пошло под откос. Конрад Барлоу совершил огромную ошибку: той, к кому он писал, уже не существовало на этом свете. Не по достоинству она держит в руках его сердечное послание, она, поблекшая, замаравшаяся, униженная и оплёванная. Но, Боже, сколько же в этом письме утешения…

Он, выходит, думал о ней. Как повелось, гораздо лучше, чем она заслуживала.

Росаура перевернула конверт, и из него выпала открытка — католический собор в зимних сумерках, крыши двухэтажных домов убраны еловыми ветками, кое-где уже зажглись огоньки, небольшая толпа ряженых с большой Вифлиемской звездой на шесте выходит со службы колядовать. Когда Росаура поднесла открытку к глазам, нарисованные человечки ожили и замахали ей ручонками в красных варежках. Росаура подула на открытку, и нарисованный снег закружился, на неё повеяло ароматом свежей ели.

Росаура подняла голову и подумала, что Скримджер никогда, наверное, не наряжал у себя рождественское дерево.

Росаура встала, дошла до стола, взяла пергамент и чернила, и всё, что теснилось в её груди, нашло выход из-под её пера.

«Дорогой профессор Барлоу… Не передать словами, как обрадовало меня ваше письмо!.. Обстоятельства, заложницей которых я оказалась, признаюсь, не вполне привычны для меня… Если говорить откровенно, ровно в ту минуту, когда ваш чудесный посланник постучался мне в окно, я как никогда ощутила потребность иметь друга, с которым смогу быть откровенной… Я в полной растерянности… Не хотелось бы вдаваться в подробности, но… Я никогда не ощущала себя настолько сбившейся с пути… Все мы наслышаны о благих намерениях, которые ведут в ад, но я впервые задумалась, почему же так происходит, как можно этого избежать?.. У меня опускаются руки… Ваше письмо так воодушевило меня, и я ещё раз повторю, что участие, которое вы принимаете во мне с первого же дня нашей встречи, делает мне огромную честь, а если оставить церемонии, я скажу: попросту спасает… Я глубоко обязана вам… Мне так не хватает наших бесед… Ваша мудрость служила для меня маяком последние два месяца, и только мы расстались, как я совершенно сбилась с пути… Я очень жду начала второго триместра, пусть сейчас школа для меня стала какой-то призрачной жизнью, которой будто никогда и не было, но благодаря вашему письму я вспомнила, как это важно, быть при деле, в котором можешь положиться на свои силы, за которое можешь дать прямой и честный ответ, и не рисковать, что ошибка запятнает тебя… Благодаря вашей поддержке, вашей мудрости… Поверьте, ваше письмо точно составило моё счастье в сегодняшний день…»

Рука Росауры порхала над пергаментом. Было много помарок, много зачеркнутых, не доведенных до конца мыслей, но слова благодарности так и лились из неё, а вместе с ними — скупые, но горькие признания; она пресекала себя, когда рука вела её к предельной откровенности, но быстро находила формулировки, которые делали ясной ситуацию в первую очередь для неё самой. Письмо Барлоу и спонтанный ответ на него помогали ей увидеть своё положение как бы со стороны, трезвым взглядом, и то, что открывалось ей, ужасало. Своим пером она будто цеплялась за невидимую руку Барлоу, которую он ей протянул в этот чёрный час. Как она нуждалась в поддержке!

Как она нуждалась в нём!..

Из прихожей донёсся звук — и Росаура тут же накрыла рукой неоконченное письмо. За своей заботой она не обратила внимания на сигнал, сообщивший, что в подъезд кто-то вошёл. Брэди на картине приветливо залаял и завилял хвостом, осоловевший от сытного обеда ворон встрепенулся и каркнул. Росаура порывисто поднялась, всё прикрывая письмо рукой — и тут же смутилась от этой манеры. Чего ей стыдиться? Разве ей есть что скрывать?..

Времени сообразить не нашлось — Руфус заглянул в гостиную.

— Что за вой?

Его плащ был припорошён снегом, лицо привычно бледно, с угрюмой складкой поперёк лба. Он явно был утомлён и раздражён, и теперь вот…

— Что ты имеешь в виду? — Росаура не удивилась, как сухо прозвучал её голос. Она загородила спиной стол.

— Что за концерт? — отчеканил Руфус и остановил взгляд на проигрывателе с пластинкой.

— Это музыка, Руфус.

— Нашла время.

— Извини, но ты так и не сводил меня в оперу.

Вместо ответа он взмахнул палочкой, и проигрыватель захлопнулся. Росаура не успела опомниться, как он резко перевёл палочку на ворона.

— Это что?

Ворон открыл клюв и, хлопнув крыльями, каркнул:

— Здр-р-равствуйте!

Руфус сощурился, и терпению Росауры пришёл конец.

— Не трогай птицу! — закричала она.

Руфус поглядел на неё в изумлении.

— Ты чего?..

— Я? Это ты чего?! Ты чего в неё палочкой тычешь?! Давай, арестуй её! Или уже стреляй на поражение! Снова незаконное вторжение? Да с тебя станется прибить бедную птицу за подозрительный вид!

Руфус миг глядел на неё, его бледное лицо приняло почти ошеломлённый вид, но он пресёк свои чувства дрянной усмешкой, когда прислонился к дверному косяку и широким жестом откинул волосы со лба.

— Как же, мои аппетиты не ограничиваются немощными старушками, — за его усмешкой перекатывалось рычание. Росаура сжала зубы, и голосок у нее стал как тонкое пчелиное жало:

— Это птица моего коллеги. Он поздравил меня с днём рождения. Очень мило с его стороны, не находишь? Это тот, который спас меня от того мальчишки с Круциатусом, я не рассказывала?..

Как Росаура хотела выбить его из колеи, уколоть поглубже, и как мало преуспела в своем замысле, продиктованном обидой — в лице Скримджера ничего не дрогнуло: ну разумеется, он и не думал о такой глупости, как её день рождения! Он лишь мотнул головой и бросил:

— Пусть убирается восвояси.

— Ни в коем случае! Он сегодня мой единственный гость!

Скримджер перевёл тяжёлый взгляд на ворона и приказал:

— Пшёл вон.

Ворон нахохлился, щёлкнул клювом:

— Пр-р-риятно оставаться!

И упорхнул в окно, распахнувшееся настежь, стоило Скримджеру щёлкнуть пальцами.

— Я даже не написала ответ! — воскликнула Росаура. В гневе она схватила исписанный листок, скомкала его и швырнула в угол. — Какого чёрта, Руфус?!

— Помолчи.

Он обвёл взглядом комнату, хлёстко взмахнул палочкой — и мебель ещё больше прижалась к стенам, освобождая пространство посередине. Росаура сама невольно отступила в угол. Скримджер развернулся и вышел в прихожую, приоткрыл дверь — и Росаура расслышала, как с лестничной клетки донеслось сдавленное урчание.

Росаура шагнула за стол, ею овладело нехорошее предчувствие. Вот показался Скримджер — он оставил трость в углу и двигался с неловкостью, двумя руками держа толстый жёсткий повод. На поводе, упираясь, шло существо, в холке оно доходило рослому мужчине до пояса, голова была низко опущена, и когти клацали по полу.

— Это что, собака Баскервиллей? — превозмогая дрожь, съязвила Росаура. Когда свет упал на морду существа, Росаура увидела, что глаза его абсолютно чёрные, небольшие уши стоят торчком, внушительные линии тела будто смолою облиты, короткая шерсть на загривке вздыбилась, а пасть приоткрыта, испуская тяжёлое дыхание сквозь ряды крупных белых клыков.

— Это цербер одноголовый, — коротко сказал Скримджер, наматывая поводок на руку так, отчего голова собаки чуть откинулась вверх, и Росаура увидела, что шея её скована широким тяжёлым ошейником из железа. — Но рвения в нем на все три головы. Специальная порода, выведена для преследования. Спокойно переносит перемещения, — обычных животных при перемещениях разрывало в клочья, — узнаёт волшебника по магическому следу.

— Но ведь это же не ищейка…

— И даже не гончая. Это бойцовский пёс.

Повисло молчание, в котором раздавалось низкое, с хрипом, дыхание собаки. В чёрных глазах невозможно было различить зрачок, и Росаура не знала наверняка, не смотрит ли чудовище прямо на неё. Ему бы хватило одного прыжка, чтоб наброситься.

— Какой… оригинальный подарок на день рождения, — Росаура была на грани панического страха, поэтому губы так и дрожали в вымученной улыбке. — Знаешь, я больше кошатница.

— Его надо кормить раз в день, — сказал Скримджер. Он оглядывал комнату, и Росаура поняла: он прикидывает, где постелить коврик собачке.

— Прекрасно. Зачем ты мне это говоришь?

— Мне нужно отлучиться, вернусь поздно. Я купил мяса…

— И почём сейчас человечина?

Он вскинул на неё надменный взгляд, принимая вызов:

— Эльфятина тоже сойдёт.

Росауре стало дурно от сомнения, шутит он или всерьёз.

— Я не буду его кормить.

Скримджер поглядел на неё так, будто она заговорила по-китайски.

— Держать его впроголодь нужно только за день-два до травли. Пока же...

— Да плевать. Я не останусь с ним одна в квартире.

— Ты, кажется, не поняла. Он теперь будет жить здесь.

— Нет, не будет. Ты уже поселил здесь меня.

— В чём трудность? — он чуть дёрнул поводок, начиная терять терпение.

— В том, что это чёртово чудовище, и я ни на минуту не останусь с ним одна в комнате! — воскликнула Росаура.

— Хорошо, я отведу ему место в другой комнате.

— Ты не понял меня? Я против, чтобы эта тварь жила здесь!

— Это не обсуждается, — Скримджер тоже повысил голос. — Он нужен мне для…

— Да хоть для спасения мира, я не буду терпеть эту жуть у себя под боком, чтоб когда я отвернулась, она мне горло перегрызла!

— Я не могу поселить его отдельно, он должен привыкнуть ко мне, его нужно надрессировать!

— А, чтобы он только по твоей команде глотки драл? Тренироваться на мне будешь?

— Да что ты несёшь!

— Ноги моей не будет…

Случилось то, что стало для Росауры одним из самых страшных воспоминаний. Оба без сил, обескровленные горем, от безысходности они лаялись, как собаки. Неудивительно, что Брэди, который прибежал на картину ещё минут пять назад, чтобы встретить хозяина, радостно завиляв хвостом, теперь, слушая их крики, стал всё больше волноваться: сначала нервно ходил по картине, потом начал поскуливать, и наконец, на особенно громкий окрик Руфуса и надсадное причитание Росауры, тоже залаял. В тот же миг огромный пёс рванулся с места, и поскольку Руфус в пылу ссоры ослабил хватку, совершил жуткий прыжок — и зубами содрал со стены картину. Опрокинув её на пол, он в два счёта разодрал её когтями и клыками, издавая страшный низкий хрип, который не заглушил визги Брэди, ополоумевшего от ужаса.

Всё это случилось за долю секунды. Прыгнув, пёс сильно рванул поводок и потянул за собой Руфуса; тот оступился, но тут же выпрямился и со свистом стегнул палочкой по воздуху — на спине пса выступил багровый рубец. Пёс взвыл, обернулся, готовый наброситься на человека, и тут же рубец лёг поперёк его широкой морды. В следующий миг Скримджер шагнул на пса и ловким движением обвязал поводок вокруг его шеи и, притянув пса к себе, оттянул поводок так, что пёс захрипел, придушенный. Пёс барахтался в его хватке, пытаясь выбраться, но Скримджер держал его как в тисках. Несколько секунд — и пёс замер, тяжело хрипя, и долгое мгновение между человеком и зверем шёл поединок взглядов; глаза пса точно вылезли из обрит, и по краям показались белки. Глаза же Скримджера пылали лютым огнём, грива его стояла дыбом, и казалось, ещё немного, и с его губ тоже польётся пена. Но вот он перехватил поводок, положил руку псу на холку и заставил его согнуться до пола, где тот вконец присмирел.

Росаура стояла ни жива ни мертва. Когда она смогла отвести потрясённый взгляд от Руфуса и пса, она посмотрела на останки картины посреди комнаты. Горло сжалось. Почти в забытьи она провела рукой по стене.

— Иди пока в спальню, — сказал ей Руфус.

Росаура подняла на него невидящий взгляд. Медленно она мотнула головой и ступила пару шагов, понимая, что сейчас ей понадобится вся смелость, чтобы совершить дальнейшее. Даже хорошо, что её накрыл шок — она может действовать, не размышляя об издержках.

Не в силах вздохнуть, она почти бегом прошла мимо Руфуса и собаки и вышла в прихожую.

— Куда ты?

— Куда подальше, — выдохнула Росаура.

— Росаура…

— Не говори со мной.

— Не делай глупостей!

— И это ты мне говоришь? Ты мне говоришь?! — она сорвала с вешалки пальто и стала обувать сапоги. Глаза застлали слезы — реакция на шок — и она ничего не видела перед собой, только знала, что он стоит там, держит этого проклятого пса и считает себя во всём правым, во всём, чёрт возьми!

Ещё и пытался её увещевать.

— Пойду праздновать день рождения, ясно!

Он, верно, остолбенел.

— Пойдёшь… праздновать?.. Сейчас?! — в его голосе было всё: растерянность, разочарование, осуждение, возмущение.

— Да, — выплюнула Росаура. — Да, пойду душу отведу. Вечеринка! Пир во время чумы! Вот такая я дрянь, ты разве не знал?

— Да, сходи проветрись, — резко сказал Руфус, а Росауре только и нужно было, что одно его неосторожное слово!

— Ой да иди ты к чёрту, Скримджер! У меня в печёнках сидят твои трагедии, иди ты к чёрту, подонок, вчера ты позволил своим приятелям меня освежевать, откуда мне знать, что ты не скормишь меня своей собачке?! Да пошёл ты к чёрту! Пошёл к чёрту! С днём рожденья, дорогая Росаура!

Она от души постаралась хлопнуть дверью; она запомнила, что он никак не пытался её остановить; смахнув дурацкие слёзы, она увидела выражение глубокого разочарования на его лице, и обида в ней издала жабье кваканье. Как в тумане она завернула за угол и в остервенении накрасила губы, закрываясь воротом пальто от мокрого снега. Больше всего на свете ей хотелось напиться. Даже странно, что она не сделала этого дома утром. Что же, время наверстать.

* * *

Росаура вспомнила о дружелюбном предложении Барти Крауча-младшего «где-нибудь посидеть». Очаровательно, но сейчас она явно не в том состоянии. Только шокирует благовоспитанного Барти. Как-нибудь завтра, когда она снова будет леди. Сейчас же… Какая досада, что башня Трелони с её обитательницей осталась так далеко! Конечно, возвращаться на работу до конца каникул исключительно ради того, чтобы выпить с коллегой, уже чересчур, её не поймут. Но не идти же в ближайший паб, чтоб наклюкаться как последней пьянчужке?..

Линди. Ну конечно же, дорогуша Линди. Всегда жаловалась, что Росаура слишком паинька, вдоволь не нагуляешься! Ну, времена меняются. Линди ждёт приятный сюрприз. Росаура вспомнила пустырь на окраине Манчестера, где неподалеку жила Линди, и, резко крутанувшись вокруг своей оси, отправилась прямиком туда. В ней возобладала фаталистическая уверенность, что Линди непременно сидит дома и только и ждёт, чтобы к ней как снег на голову свалилась школьная подружка и вытащила на лютый кутёж.

Так оно и вышло спустя полчаса.

— Ну ты сумасшедшая, — повизгивала Линди, пока они брели по заснеженному Манчестеру, намотав шарфы до носа. — Нельзя было предупредить заранее?

— Это экспромт, — огрызнулась Росаура. — Не заготовила план урока, дорогуша.

— А если бы я уехала на праздники? Стояла бы под моим окном, как бедная родственница? Ты совсем с луны свалилась?

— Но ты же никуда не уехала, да? Сами звёзды сошлись, чтобы тряхнуть стариной, Линди. Не пытайся делать вид, что все так и ждут, чтобы пригласить тебя на вечеринку. Кисла бы в одиночестве, если бы я о тебе не вспомнила.

— Ну ты и тварина.

— Выпивка за мой счёт, дорогуша.

Они дотащились до центра города, вконец околев.

— Чего ты удумала? — простонала Линда.

— Пошли в маггловский паб! — воскликнула Росаура.

— Совсем с катушек слетела? Что ты там забыла?

— Вкус молодости! Всё, идём, вон, в ту подворотню.

— Что с тобой сделали в этой школе…

— О, учителя вообще не просыхают, чего ты хотела!

— Мерлин, а ведь была такая примерная девочка, до четырнадцати лет с бантиками ходила…

Они забрались в тот грязный паб как в берлогу, и сколько бы Линда ни жалась в брезгливой опаске к стенам, Росаура решительно пробралась в дальний угол и сразу пошла по крепкому. Такой поворот событий способствовал тому, что во внутренней борьбе Линды над страхом восторжествовало любопытство и, незаметно почистив волшебством облупившийся кожаный диванчик, она составила Росауре компанию.

— Выглядишь ты отвратительно, — укромно сказала ей Линда спустя полчаса.

Сама Линда была из тех девочек, которые всегда выглядят конфетками, с идеальным глянцевым каре, выразительным макияжем и дизайнерскими шмоточками. Росаура подозревала, что существуют какие-то лекала, в которые такие вот Линды влезают безупречно и всю жизнь уже не вылезают. Ещё и на фотографиях получаются без малейшего изъяна. Синяки под глазами у них наплывают только после шумных вечеринок, да и то удачно маскируются косметикой — никаких бессонных ночей за домашней работой или неразрешимыми вопросами мироздания. Всё у них-то гладенько, шито-крыто, ловко и вовремя. Линда всегда позволяла себе посмеиваться над Росаурой, когда речь заходила о чисто женском поприще — то есть об отношениях, моде, популярности, но быстро теряла свою уверенность, когда доходило до учёбы, профессии, кругозора и культурного уровня. Росаура про себя посмеивалась над многочисленными интрижками Линди, ничуть ей не завидуя, и знала, что Линди в свою очередь посмеивается над её «романтическим пуританством». Они были квиты и почти не имели друг к другу претензий — по крайней мере, никогда не высказывали их вслух. Так или иначе, когда семь лет делишь с человеком комнату, учишься думать наперёд, не придушит ли он тебя в ночи подушкой за неосторожно сказанное слово.

— Это в честь дня рождения, — буркнула Росаура, понимая, что Линда абсолютно права.

— Про волосы я молчу, — продолжила Линда, ничуть не смутившись. — Но, Мерлин правый, во что ты одета?

Росаура как раз недавно сняла пальто из-за жары. В низком тёмном зале было дико душно и страшно накурено, а от резкого запаха дешёвого алкоголя давило в висках. Линда, видимо, сполна наглазелась на Росауру и дозрела до того, чтобы вынести ей модный вердикт.

— Это что, мужская рубашка?

— Представь себе.

— Мерли-ин…

Линда чуть не поперхнулась вишенкой из коктейля — та была тухлой.

— Ну, кто он?

— Какая разница.

— Большая! Я думала, ты будешь держать траур по Регулусу до конца своих дней. Для этого и ушла в школу, как в монастырь…

— Ты дура?

— Это ты дура, что бросила тогда парнишку. Он хотел сделать тебя королевой, а ты…

Росаура кинула в неё зубочистку.

— Он, что, тебе изменил? — спросила Линда ещё спустя полчаса.

Росаура уже плохо различала мир вокруг себя, но старалась думать, что это из-за скверного освещения и ужасного запаха.

— Что ты несёшь?.. — вяло огрызнулась Росаура, когда поняла смысл вопроса.

— Ты посмотри на себя, — кисло протянула Линда. — Напиваешься самым вульгарным образом, потому что сбежала из дома, и я, думаешь, не вижу, что лицо у тебя всё зарёванное?

— Заткнись.

— Ты правда съехала от своего обожаемого папули?

— Если я пригласила тебя на свой день рождения, это не значит, что ты можешь…

— Кто он? Ну кто он? Ну скажи-скажи-скажи…

— Иди к чёрту.

— Ясно, значит, козёл. Н-да, не ожидала от тебя такой неразборчивости, Вейлочка.

— Да что ты знаешь о моих вкусах!

— Ну что, вон тот хрен, который на нас уже полчаса пялится, тебе по вкусу?

В голосе Линды под насмешкой прорезалась тревога. Росаура лишь лениво откинулась на спинку диванчика и попыталась разглядеть какого-то типа у барной стойки.

— Что ты так на него вытаращилась! — испугалась Линда. — Эй!

Росаура в отупении накрутила пожухлую прядь на кончик пальца, забыв отвести взгляд от незнакомца.

Линда лягнула Росауру под столом.

— Ты совсем спятила?! — выругалась Линда.

Росаура перевела на неё недоуменный взгляд.

— Что такого?

— Ты заигрываешь с этим магглом!

— А раз он маггл, он что, хуже, чем какой-нибудь вышивый колдун из Лютного?

— А другая ценовая категория тебя интересует?

— Да мне как-то наплевать, дорогуша. Все они с гнильцой.

Росаура докатила стакан, и её пробрало на жуткий смех. Линди блекло захихикала ей в тон, но вскоре оборвала, опасливо озираясь.

— Сдурела?! Теперь все на нас пялятся!

Её правда: под вечер в паб набилось уже изрядно посетителей сомнительной наружности, которые искали, как весело встретить Новый год.

— Знаешь, я пойду возьму ещё коктейльчика, — сказала Росаура, пытаясь выползти из-за стола. — Хочешь тоже с ромом попробовать?

— Хочу убраться отсюда живой… Да куда тебя понесло!

Росаура летящей походкой уже пересекла половину зала и оказалась перед барной стойкой. Когда они с барменом наконец пришли к пониманию, чего же её душенька возжелала, Росаура медленно обернулась к тому типу, который уже давно не спускал с неё взгляда — это ей подсказывало странное, почти незнакомое жжение в загривке.

— Привет, — сказала Росаура. Разглядеть собеседника она толком не могла, но предположила, что он довольно молод — и это её вполне устроило. — Мы с тобой за одной партой на химии сидели, помнишь?

Незнакомец несколько опешил, что подтвердило его молодость и неопытность, но быстро освоился, и к тому моменту, как бармен поставил перед Росаурой два свежих стакана, они уже разговорились — если ошалелое перебрасывание пьяными репликами можно считать разговором. Росаура приняла как должное, что незнакомец, чьего имени она не запомнила, пошёл за ней к их с Линдой столику.

Линда сидела как на иголках и выглядела ошарашенной. Росаура махнула рукой:

— Это… Рик.

— Дик.

— Тем лучше.

Росаура визгливо рассмеялась, Линда опустила лицо в ладони. Чуть позже Линда попыталась Дика отогнать, но он уже воодушевился и подсел к Росауре. Росаура привалилась к столу, отхлебнув из стакана, в шаге от того, чтобы рухнуть под диванчик.

— Ты недалеко живёшь? — спросил её Дик спустя несколько минут жалкого подобия беседы.

Росаура снова рассмеялась.

— Я вообще с другой планеты, дружок!

Дик помрачнел. Он оказался и вправду молодой крепенький паренёк, и если не изучать пристально его прыщавое лицо с ранними залысинами, можно было остаться вполне довольной. Потянув рукава плюшевой клетчатой рубашки, Дик сказал неуверенно:

— У меня мама дома… Она храпит.

Теперь расхохоталась Линда самым презрительным и уничтожающим смехом. Росауре даже стало обидно за мамочкиного Дикки. Недолго думая, она почесала его за ухом.

— А ты милый, — хихикнула Росаура. — Ну, мы не будем будить твою маму, да?

Спустя пару секунд она почувствовала, как на её бедро пока ещё нерешительно легла чужая потная ладонь.

Росауре вдруг стало до чёртиков смешно. Она взяла руку Дика, подняла над столом и потрясла в воздухе на глазах у оторопевшей Линды.

— Ну ты посмотри, куда лапищи суёт! А я вообще-то от жениха сбежала!

Кажется, она выкрикнула это слишком громко, кто-то обернулся, кто-то хохотнул. Дик одёрнул руку и заозирался, будто испугавшись, что упомянутый жених сейчас выскочит из-за дивана и придушит его. Но Росаура мягко толкнула Дика в грудь.

— Я невеста в бегах. Это, — она кивнула на Линду, — моя субретка. Нет, не табакерка, двоечник! Не проверишь, меня ещё не объявили в розыск?

С её лицом что-то делалось: щёки горели, губы складывались в жеманную улыбку, глаза щурились и подмигивали… Дик осмелел и притянул её к себе за талию. Росаура ахнула, не решив ещё, испугалась ли она или просто кокетничает.

— Её парень — полицейский, — вдруг сказала Линда. Росаура чуть не рассмеялась — никогда ещё Линда не выглядела так угрожающе, сурово сдвинув свои тонкие брови над маленьким носиком. — Если хочешь домой вернуться не по частям, лучше проваливай прямо сейчас.

Спустя пару секунд девушки вновь остались в сладкой компании друг друга. Росаура захлопала глазами.

— Ты… ты как догадалась?..

— Ты совсем мозги пропила? Пошли отсюда быстрее!

— Когда мы с папой знакомились, я так и сказала, что он, мол, полицейский… Ха-ха-ха!

— Заткнись, дура! Теперь на нас вон те трое смотрят!

— А что, не у дел не останешься…

Росаура почувствовала, как её схватили за волосы и дёрнули вперёд до темноты в глазах. Может, темнота была вызвана последним судорожным глотком, который она успела сделать за секунду до того, как Линда потеряла терпение и буквально поволокла её за собой к выходу. Росаура пробовала брыкаться, но её разбила такая вялость, что она могла только ругаться — и делала это смачно и с удовольствием, пока её не сдавила кругом темнота.

Следующий вздох сложил Росауру пополам, и её наконец вывернуло. Линда была где-то рядом и с силой толкнула её в спину. Росаура упала в сугроб. Это немного освежило. Её забила крупная дрожь, и она стала хватать снег зубами.

— Куда ты нас дела... Линда, как тебе не стыдно…

— Тебе как не стыдно! Позорище, Вэйл! Совсем берега потеряла! Нас бы там разделали подчистую, тебе жить надоело?!

— А если и надоело? Ну? Если надоело?!

Голос Росауры на морозе сразу же сорвался на хрип. Она до сих пор сидела в сугробе и вся тряслась, а Линда стояла над ней и не спешила помочь встать на ноги.

— Да что с тобой такое? Как ещё таких, как ты, к детям пускают!

— А ты мне про детей не говори! Расистка хренова!

Линда отшатнулась.

— Как ты смеешь…

— С кем ты там Хэллоуин праздновала? За кого вы тосты поднимали? Все эти годы ты только и знала, что примазывалась ко всем этим подонкам…

— А ты-то, глядите, какая чистенькая выискалась! — заорала Линда. — Тебя сам Блэк пригрел, предложение сделал, никто тебя и пальцем тронуть не смел, а мы, люди попроще, нам приспосабливаться надо! У тебя отец — маггл, а тебе хоть бы хны, потому что мамаша твоя вся в шелках, а меня за моего деда грязь жрать заставляли! Ханжа ты последняя, да сегодня увидели, как такие белоручки скатываются, на раз-два!

— Линди…

— Сидела там, как последняя шлюха…

— А, может, я и правда — последняя шлюха, Линди! — Росаура резко встала и больше от закружившейся головы, чем из порыва, бросилась к Линде и схватила её за меховой ворот мантии. — Я… чего только я…

— Ой, отстань, отстань!

— Нет, ты пойми, я думала, это всё ради любви, что это любовь, любовь! Какая же я была дура…

— Да, дура! Иди домой!

— Куда — домой? А папа меня предупреждал, папа меня из дома выгнал, а мама говорит, только вы с детьми не торопитесь… Она думает, я хорошо зацепилась, ты подумай, она думает, нос по ветру, хвост трубой, ой, мамочка, ты никогда ещё так не ошибалась!..

— Росаура, отпусти меня, бешеная!

— Я всё ради него бросила, всё стерпела…

— Ну иди, иди, скажи ему, какой он козёл! Отстань только!

— А пойду! Пойду!

— Да нет, Мерлин, стой, не ходи! Ты чего!

— Я ему всё скажу, всё! Давай, Линди, с Новым годом!

— Росаура, сумасшедшая, стой!

Росаура повернулась на каблуках раз, другой — упала в снег. Всё вертелось перед глазами, потом кто-то наклонился к ней, и она почувствовала, как чужая волшебная палочка коснулась её макушки. Ощущение было, будто в мозг вонзилась ледяная спица. Росаура вскрикнула, но мельтешение перед глазами утихло. Она различила безлюдный двор, перепуганную Линду с огромными глазами, на которых потекла тушь, и замерла от осознания, как тихо вокруг. Где-то вдалеке гремели фейерверки.

Благодаря волшебству Линды Росауре удалось чуточку протрезветь — ровно настолько, чтобы, опершись на её руку, подняться и удержаться на ногах. В глазах Линды мерцало боязливое сочувствие.

— Росаура, он что, тебя бьет?.. — тихонько спросила Линда, чуть всхлипнув.

Росаура зажмурилась.

— Или… — голос Линди сел до хрипа, — принуждает?..

Росаура мотнула головой и схватилась за гудящие виски.

— Росаура, а давай ты у меня переночуешь?

— Нет-нет, я пойду. Спасибо за компанию, отлично посидели.

— Росаура, ну…

— Я честно скажу ему всё, — Росаура подняла на Линду ясный взгляд и заговорила пылко; она была в той степени опьянения, когда самые сокровенные мысли и желания становятся очевидными и кажется, будто наконец-то узнаешь себя, какой ты есть. — Я не могу просто сбежать. Я должна сказать, что так дальше нельзя, вот и всё.

— Так, — Линда осторожно кивнула. — Но ты же не пойдёшь никуда в таком состоянии?..

Её голос, её взгляд выдали Росауре обратный смысл: Линде было противно с ней и боязно, как бывает, когда на улице к тебе пристаёт бездомный. Линда мечтала отделаться от неё, но приличия не позволяли ей бросить Росауру замерзать в этом треклятом сугробе. Чтобы избавить Линду от терзаний, Росаура оттолкнула её от себя, выпрямила спину, откинула голову, ну просто картинка, и, притопнув каблучком сапожка, вновь попыталась переместиться. Тщетно, только от головокружения ей стало так плохо, как не бывало и при температуре под сорок. Она попробовала вновь, краем глаза заметив, как Линда наблюдает за ней с кислой усмешкой. Презрение школьной подружки разозлило Росауру; всё же, она почитала перипетии своей судьбы сущей драмой, и такое пренебрежение её оскорбляло.

Мысль вспыхнула и переродилась в решимость за сущие секунды. Росаура вынула палочку и повернулась к Линде. Та будто ожидала какого-то подвоха, и Росаура не без удовольствия увидела, как презрительная усмешка слиняла с лица подружки.

— Росаура, ты...

— Забудь!

Линда закрылась от яркой вспышки, пошатнулась... Заклятие Забвения могли использовать колдуны, обладающие специальной лицензией; в Министерстве существовал целый Отдел стирателей памяти, которые устраняли из памяти магглов, случайных свидетелей волшебства, нежелательные воспоминания. Применение же заклятия против волшебника без письменного согласия последнего преследовалось законом. Росаура отдалённо понимала, что сильно рискует. Но ещё больше ей казался риск, что Линда распустит свой язык и разболтает всему свету, как профессор Вэйл развлекается на каникулах, аккурат под начало нового триместра.

— Забудь все, что случилось сегодня вечером! — повелела Росаура, не сводя палочки с Линды.

Линда вяло помогала головой. Росаура оглянулась. Интересно, они далеко от дома Линды? Сможет ли она добраться до туда сама? Росауре показалось, что фонарный столб на углу выглядит знакомо... Росаура вновь взмахнула палочкой:

— Конфундус!

Эти чары сбивали человека с толку, погружали в состояние, как после несвоевременного дневного сна. Линда согнулась пополам. Росаура подхватила подружку под руку и что-то успокаивающе зашептала.

— Надеюсь, у тебя тоже дома мамочка, которая уже храпит.

— Мерлин... — слабо проговорила Линда, — что... Что происходит? Где мы?.. Вы... Вы кто?..

— Нельзя же так надираться, девушка, — посетовала Росаура и толкнула Линду под бок, завидев её крыльцо. — Идите, идите, в таком виде вы представляете особый интерес для всяких бродяг!

Линда послушно побрела к низенькому заборчику. Росаура отступила на шаг. Ей нужно исчезнуть, прежде чем в размягченный мозг Линды придёт мысль обернуться и разобраться, что к чему.

Обернулась вокруг себя... Раз, два! Снова искры в глазах... Сейчас она свалится тут замертво!

— Да чёрта с два! — в гневе крикнула Росаура, и тут всё сжалось в удушливую темноту. Переместиться ей удалось. Страшно подумать, кто ей в том посодействовал.

* * *

Росауре казалось, что она в дурном сне. Всё повторялось: вот она, оступаясь на каблуках, волочится от одного угла дома к другому, чтобы достигнуть нужного подъезда. Вот она, проклиная закладчика на чем свет стоит, тащится по дьявольски крутой лестнице на второй этаж. Вот только дверь навстречу ей не распахнулась, и никто не вышел её встречать, под руки брать. Да что он из себя строит! Или, может, снова ушёл по своим страшно важным делам? Нет, увольте, он места должен себе не находить, пока это она шляется невесть где! Он должен на стенку лезть, локти себе кусать… И это — малое, как он мог бы попытаться искупить ту непомерную вину, которую имел перед нею!

— Да открывай, чёрт возьми!

Росаура ударила по двери, что есть мочи, больше от обиды, чем в реальной попытке на что-то повлиять, и та покорно распахнулась — так Росаура чуть через голову не перекувырнулась, неожиданно потеряв опору. Она ввалилась в квартиру (дверь тут же захлопнулась, щёлкнул замок), и выругалась.

Руфус вышел к ней, явно борясь с желанием схватить её в охапку и убедиться, цела ли она, но встал, прислонившись к двери гостиной, и встревоженным, выжидательным взглядом посмотрел на Росауру.

— Чего? — огрызнулась Росаура. — Где фанфары?

— С тобой всё хорошо? — кратко спросил Руфус.

— Лучше не бывает! Только не притворяйся, будто тебя это заботит — у тебя не получается.

Руфус смотрел, как она пытается распутать завязки пальто.

— Я запер пса, — быстро сказал он и опустил взгляд.

И он рассчитывал, что это растрогает её?..

— Ой, да хоть поимейте друг друга, мне-то что, — сухо рассмеялась Росаура и, просто порвав шнурок, скинула с себя верхнюю одежду. На сапоги её не хватило, и она прошла в гостиную. Точнее, попыталась пройти — на её пути непредвиденно оказался комод, и она врезалась в него со всей дури, боль и гнев брызнули горячими слезами, и Росаура вновь не сдержалась в выражениях. Она чувствовала себя особенно униженной, потому что из-за этого столкновения упала на колени и никак не могла подняться.

Чужая твёрдая рука довольно болезненно схватила её за плечо и рванула вверх.

— Пьянь…

Кровь ударила Росауре в голову. Она вскинулась и вцепилась Руфусу в ворот рубашки.

— И это ты-то мне говоришь?.. — она с небывалой ненавистью сверлила его взглядом, дожидаясь, пока в его львиных глазах что-то дрогнет, хоть немного помутится от раскаяния, но, увидев там только горечь и гнев, выплюнула ему в лицо: — Какая же ты лицемерная дрянь, Скримджер!

Она рванулась, он встряхнул её, она вырвалась, и он отступил на шаг.

— Тебе лучше лечь.

— Иди к чёрту, — Росаура дотащилась до дивана, и в глаза бросилось светлое пятно на обоях — место, где раньше висел шотландский пейзаж. Желудок скрутило от воспоминания… — Говоришь, запер? — пробормотала она.

И зачем она вернулась? Что ей тут делать? Кто ей этот измождённый, но непреклонный человек в дверях, зачем он неспешно хромающей походкой идёт к столу, что завален бумагами, глядит на неё искоса, и узкие губы его складываются в суровую черту, которая разом отсекает всё лишнее?..

— Запер. Мне нужно что-то тебе сказать — если ты в состоянии выслушать.

— Мне тоже, — и прежде, чем сама бы опомнилась, Росаура проговорила: — Я так больше не могу.

Она покачала головой, пряча взгляд, хотя желала бы смотреть на этого человека неумолимо и надменно.

— Не могу.

— Я вижу, — после краткого молчания сказал он. Ни голосом, ни жестом, он не выдал никаких своих чувств, если те и были. — Тебе нужно вернуться к родителям. Я тебя провожу.

— О, не строй из себя благородство! — разъярилась Росаура.

— Для тебя это чересчур. Ты не справляешься…

Одна фраза сыграла роль спускового крючка. Шум в голове, ярость в крови, всё взбушевало, нахлынуло, и Росаура уже слышала себя будто со стороны, все жестокие, страшные слова, которые оставляли рубцы на её совести:

— Это ты не справляешься! Ты! Думаешь отделаться от меня и утвердиться во мнении, какой ты самый честный, самоотверженный и великодушный? Да ты посмотри на себя! Что ты можешь? Ты загибаешься. Ты идёшь в тупик в своей бешеной погоне за собственным хвостом! Ты сам выдумал себе игру и её правила. Все смеются над тобой, а ты настолько одержим своей великой миссией, что даже не видишь, насколько ты безнадёжен! Чего ты добиваешься? Тебе никогда их не поймать. Ты один, ты потерял форму, ты еле к себе домой добираешься, а хочешь захватить пятерых мясников за раз! Сколько же в тебе слепой гордости! И ради чего? Фрэнку и Алисе уже всё равно, а ты своим копошением только подставляешь их под удар! Вдруг их захотят прикончить, глядя на твои потуги? Для тебя это не дело, это уже одержимость! Почему ты готов пожертвовать всем, чем тебя, горемычного, судьба одарила, ради этой мести? Что, твои друзья-товарищи не настолько верны долгу и не так сильно ненавидят преступников? Не вижу, чтобы они сходили с ума и разрушали собственные семьи. Что-то тут не то, знаешь. Все говорят, это для тебя слишком личное, так скажи мне, в чем же причина? В том, что ты на голову больной?

Она перевела дыхание — буквально на миг, чтобы пелена перед глазами чуть спала, и она уверилась, что ни одно её слово не раздробило в щебень, до трещины, каменного бесстрастия, в которое он облачился перед её обвинениями. В своей строгости лицо его, пусть серое и утомлённое, было отмечено особой, цельной красотой, и Росауру взяла злоба: она знала, что подлинная красота всегда сопряжена с правдой, а значит, она перед ним — вошь, её гнусные слова не могут его задеть, её низкие выходки его не поколеблют. Он стоял у стола, скрестив руки, глядел на неё прямо, как на суде, и в своём спокойствии он всё равно был сильнее её, он был прав, а она виновата, и это доводило её до исступления. У неё осталось последнее оружие, выкованное в недрах её души — там, где до сих пор ядом разливалась обида, выдержанная в подозрениях, настоянная на неудовлетворённости, вскормленная беспричинной ревностью, которая унизительна до тех пор, пока не находит малейшего повода, чтобы вырваться наружу со всей разрушительной силой.

— Или, может, всё куда прозаичнее? — медленно, с расстановкой произнесла Росаура. — Скажи, может, ты по ней сох? За спиной Фрэнка?

Она достигла цели. Его лицо подёрнулось судорогой. Она вздрогнула от страха, но было в том и чёрное ликование, когда он ударил кулаком по столу.

— Закрой рот.

От жеста и пугающего звука, от резких слов и страшного голоса Росаура вся будто оцепенела. В груди, выжженной гневом, разливался мертвящий холод. Она получила подтверждение: он сорвался, и значит, теперь они оба неправы, теперь они играют по её правилам, и он должен потерпеть поражение.

— Знаешь, — негромко сказала Росаура, — я тоже так могу.

Она схлопнула руки, будто захотела лопнуть воздушный шарик. Раздался звон стекла — и все зеркальные шкафы с викторианским фарфором разлетелись вдребезги, осколки брызнули, как искры костра.

Она резко отвернулась — не хотела смотреть, порезался ли он о стёкло? — сквозь шум и грохот сердца на неё накатил панический страх. Что происходит, что она делает, что будет дальше?! Теперь он нападёт на неё, непременно нападёт, он увидел в ней угрозу, а она прекрасно знает, как он расправляется с угрозами… Она металась по комнате, боясь обернуться, шарила впереди себя руками, будто слепая, ведь свеча опрокинулась со стола и погасла, и в ночи только осколки сверкали на полу.

— Помогите… Помогите!

Страх завладел ею всецело. Она ещё не осознала, что же натворила, но понимание, что произошло что-то за гранью дозволенного, лишало её остатков рассудка. Ей казалось, что он за её спиной, что он пытается схватить её за руку, настигнуть — и что-то в глубине души было согласно с тем, что он теперь вправе сделать с ней всё, что ему вздумается. Одна её часть исходила пеной от ярости, наугад царапалась и верещала, будто дикая кошка, а другая склонила голову под гнётом вины и стыда, в ужасе перед самой собою… Так или иначе, ей нужно было исчезнуть, ей нужно было бежать, бежать прочь, потому что больше это продолжаться не могло, она не вынесет, не вынесет…

Она всё что-то выкрикивала, то жалобное, то грозное, молотила руками по воздуху, оступалась и чуть не падала, и ей то казалось, что он совсем близко, настигает её, чтобы придушить, растерзать, то чудилось, что он пока ещё позади и она должна использовать каждую секунду, чтобы выбраться, выбраться!

Дверь распахнулась перед ней; почти кубарем она сбежала по лестнице, даром что в лёгкой одежде — холод подъезда чуть привёл её в чувство. Один пролёт, второй… Дом, хоть и двухэтажный, был высокий, и лестница изгибалась четыре раза, прежде чем вывести к парадной двери. Ещё один пролёт… Росаура явственно слышала позади окрик и гулкие шаги по лестнице, а потом…

Росаура оступилась, сердце ухнуло вниз — и, ухватившись за перила, она замерла, крепко зажмурившись.

Пара мгновений тишины — и Росаура вдруг ощутила себя человеком, которого ссадили с чёртовой карусели. Всё замедлилось, ничто больше не тащило её прочь. В её ногах ещё были силы, чтобы продолжить бегство. Вон дверь, уже в паре шагов, там — пробежать квартал, и она сможет переместиться к родителям, к подруге, хоть в школу, лишь бы раз и навсегда признать: с неё хватит, это невыносимо, нужно покончить с этим раз и навсегда. Но простая истина стала кристально ясна: она готова была убегать, только покуда он её догонял. Иначе бессмысленно.

Но где же он?..

Вжав голову в плечи, Росаура оглянулась, но никого не увидела за собой. Прислушалась. В подъезде царила необычайная тишина, которую пронзало только её громкое дыхание. Росаура зажала рот рукой. Совсем ничего.

В замешательстве Росаура вскинула голову, заглядевшись, как лестница уходит вверх, и не успела она понять, что делать дальше, как вдруг расслышала звук, от которого обмерло сердце.

Долгий, мучительный стон.

Росаура крепче схватилась за перила. Мёрзлая пустота в груди начала медленно заполняться страхом. Настоящим страхом, который приходит, когда случается что-то непоправимое.

— Руфус?..

Медленно, как во сне, Росаура стала подниматься выше. Ей показалось, что стон повторился, и она до крови закусила губу, лишь бы почувствовать, что она не в кошмарном сне.

— Руфус!

Её будто стегнули кнутом; она рванулась вверх, но, как всё в том же сне, ноги не слушались её, она будто месила цемент, стоя на месте, проваливаясь в одну и ту же ступеньку, как в школе, там были эти дрянные лестницы с ложными ступеньками-ловушками для слишком резвых студентов… Можно было провалиться по колено, а то и по бедро, и без посторонней помощи никак не выбраться.

Росауру шатало, она карабкалась по ступенькам, цепляясь за них руками, и ей стало так одиноко и страшно, что на глазах защипали слёзы, отчего она совсем перестала видеть хоть что-то перед собой и двигалась теперь на ощупь. Внутри разгоралось дурное предчувствие, и холод напал внешний, зимний, лютый…

Ладони коснулись чего-то липкого и горячего. Росаура подняла голову, откинула спутанные волосы с лица и увидела Руфуса. Он полусидел на лестнице, вцепившись в стальные прутья перил белой, словно обмороженной рукой. Другой рукой он держался за свою ногу, и та вся тряслась. Рука была испачкана так, что в темноте казалось, будто кисть отрезали и остался только запятнанный рукав белой рубашки. Кровь стекала по ступеням вниз, и это её Росаура коснулась ладонями.

— Руфус…

Она поднялась к нему, оступаясь, и он… в странном, затравленном движении вжался боком в прутья перил, будто пытаясь отсрочить момент, когда она до него дотронется… Его взгляд тонул в растерянности, когда он смотрел на неё, а на дне билась мольба: хватит. Бога ради, хватит.

Свет его глаз померк; в них вообще почти не осталось осознанности — всё застлала боль. На пугающе белом лице его глаза были как две старые блеклые луны на выцветшем небе.

— Боже, Боже! — прошептала Росаура, опускаясь рядом с ним на колени; она протянула руку к нему — и он дёрнулся, пытаясь уклониться… — Господи, прости меня… Пожалуйста, пожалуйста, давай пойдём домой. Руфус, пожалуйста, пойдём домой!..

Он смотрел на неё, как пойманный в силки зверь смотрит на охотника. Этот взгляд обрушил что-то в ней. Если бы небо упало, это не потрясло бы её настолько.

— Прости, прости, прости… Пожалуйста, вставай. Я помогу тебе… Пойдём домой, пожалуйста…

Когда он попытался сдвинуться с места, то снова не смог подавить болезненного стона. У Росауры внутри всё разрывалось. Голова кружилась, от запаха крови мутило, ноги соскальзывали со ступеней, но надо было добраться доверху. Наконец, они смогли подняться, и Росаура делала каждый шаг, думая о том, как тяжело Руфус привалился к ней, и что с каждым шагом раздаётся какой-то омерзительный, чавкающий звук, и она чувствовала, как Руфуса бьёт крупная дрожь. Чуть-чуть… Чуть-чуть… До того, как упасть, он пробежал всего лишь полпролёта, но какими невыносимо долгими оказались эти несколько шагов наверх... Ещё чуть-чуть!.. Она уговаривала и себя, и его, и ужас был настолько всепоглощающим, что ни она, ни он, конечно, не могли в эти минуты призвать на помощь волшебство.

В квартире под ногами хрустели осколки стекла, и Росаура поранила колени, когда опустилась подле дивана, на который рухнул Руфус, тяжело охнув от боли, откинулся на спинку, но тут же медленно сполз на бок и глухо застонал в подушку. Росаура металась — зажгла свечу, принесла воды… Всё это время он стонал, как она ни умоляла его сказать ей хоть что-нибудь, и этот стон наполнил её сердце болью, от которой немели руки.

— Пожалуйста, выпрями ногу… вот так… Надо посмотреть, что там… Сейчас, сейчас мы всё вылечим… Господи, пожалуйста, мы же всё вылечим!..

Она отложила палочку и взяла нож. Волшебством она боялась порезать ему ногу, а ножом сумела вспороть набрякшую кровью брючину. Что-то упало на пол. Росаура нагнулась — в глазах потемнело — и подобрала что-то мягкое, тёплое и влажное. Росаура выпрямилась — голова закружилась — и присмотрелась к тому, что держала в руках. Это был кусок мяса.

Не сумев даже выронить его, Росаура лишилась чувств.