Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

21 января 2000 года — пятница

Во время войны каждую ночь перед крупными сражениями Фред с Джорджем засиживались допоздна, пили огневиски и отвлекали друг друга от маячащей на горизонте гибели. В ночь перед смертью Фреда Джордж сделал свою лучшую пародию на Флитвика, и брат смеялся до слёз. Это до сих пор одно из самых сокровенных его воспоминаний.

Вполне уместно, что сегодня вечером он приносит домой самую маленькую бутылку огневиски, какую смог найти, и ещё одну с безалкогольным шампанским.

Парвати сидит за столом, потягивает огневиски и морщится после каждого глотка. Джордж пьёт своё псевдошампанское и изо всех сил старается притвориться, что это настоящий алкоголь. Бутылка Парвати почти опустела, она сама пошатывается на табурете, так что Джордж считает вечер успешным, даже если сам всё ещё трезв.

— Веришь — нет, но однажды нам с Фредом удалось обойти защитные чары на кабинете Снейпа. Мы забрались туда и передвинули всё, до чего дотянулись, ровно на четыре дюйма влево. Если говорить о розыгрышах, то это, безусловно, был самый тонкий, но, возможно, и самый эффективный. Снейп бесился несколько недель.

Парвати смеётся до икоты.

— А мы с Полумной однажды нашли кошку возле хижины Хагрида и играли с ней почти час, пока она не превратилась в МакГонагалл. Напугала нас до смерти.

Джордж тоже хохочет, представляя себе эту картину.

— Я и не знал, что вы с Полумной в школе дружили.

— Ну, она подруга Падмы, так что всё как-то само случилось. — Парвати пожимает плечами.

Джордж берёт её под руку: Парвати раскраснелась от спиртного и одета в пижаму. Они почти не разговаривали после того поцелуя, но Джордж не может выкинуть его из головы. Тепло её кожи под пальцами; улыбка, когда она разгадывает, как работают хитроумные чары на его новом изобретении; как она легко вошла в его жизнь и сделала так, что ему вовсе не хочется, чтобы она уходила.

Поэтому он наклоняется над столом и снова целует её. На вкус она — огневиски и искушение, и Джордж тянется всем телом, переваливается через столешницу, стремясь приблизиться. Вдруг Парвати встаёт, прижимается к нему, и внезапно подхватить её под ягодицы и поднять оказывается так же легко, как дышать. Она обнимает его ногами, пальцы цепляются за вырез пижамной рубашки — и Джордж хочет.

Спотыкаясь, он подходит к трансфигурированной кровати, и они валятся на неё как одно целое. Парвати преследует его губы каждый раз, когда он отстраняется, Джордж с трудом может думать связно.

Он запускает пальцы под её рубашку, проводит по рёбрам и смуглой коже. Тянет за подол и снимает его через голову.

— Парвати… — Опьянённый страстью, он почти задыхается.

Она резко отступает назад, словно пытается вырваться из его хватки. Джордж смотрит на неё и не понимает, почему она внезапно сжимается, горбит плечи и начинает плакать.

Его охватывает холодный ужас. Незнакомая веснушка на левом плече, слегка неровно подстриженные волосы. Тихие всхлипы — ей больно, но она старается скрыть это.

Не по-гриффиндорски.

— Падма? — с придыханием спрашивает Джордж.

Она медленно поднимает глаза, и, стоит их взглядам пересечься, Джордж приходит в ярость.

— Прости, Джордж. Прости, прошу. Она сказала, что это сработает.

Он чувствует такую злость, какой не ощущал с самой войны, но она направлена не на плачущую ведьму перед ним. Как Парвати посмела так поступить — и с сестрой, и с ним?

— Где Парвати?! — требовательно спрашивает он, поспешно вставая и поправляя съехавшую рубашку. Руки всё ещё дрожат от адреналина и вожделения.

— Нет, пожалуйста, Джордж. Пожалуйста, не надо, она не виновата. Умоляю тебя, — тихо, но искренне просит Падма, и это едва не разбивает ему сердце.

— Она поступила так с нами, Падма, — цедит Джордж. — Скажи, где она.

Падма быстро качает головой, и Джордж понимает — неважно, что он попросит, Падма ни за что не выдаст сестру. В любом случае, это не имеет значения, потому что Джордж больше не может находиться ни секунды в этой квартире, которая на кратчайшее мгновение вновь показалась ему не одинокой.

Он отворачивается и уносится в свою комнату. Когда выходит, Падма лежит там же, где упала. Она молча глотает слёзы, вперив взгляд в пол. На Джордже надет пиджак, в груди бурлит праведный гнев. От вида её слез сердце сжимается, но сейчас он не в силах смотреть на Падму.

Он захлопывает за собой дверь и не оглядывается.

* * *

Через час он находит Парвати в фойе особняка Блейза, и ему становится ясно, чего он не заметил сразу. Парвати всегда тяготела к ярким цветам, а Падма носит более традиционную одежду. Парвати улыбается во все зубы, глаза сияют и полны тайн, которые известны ей одной; её легко рассмешить и трудно успокоить, а смех громкий и мелодичный. Падма улыбается скромно, опустив ресницы и хихикая так, будто это сюрприз даже для неё самой.

— Как ты посмела, — начинает Джордж, охрипший от попыток сдержать крик.

Парвати смотрит на него, безмятежно и уравновешенно. Джорджу хочется её придушить.

— Мне жаль, что мой обман причинил тебе боль, — говорит Парвати вместо настоящего, разумного ответа.

Все попытки сдержаться покидают его, и Джордж взрывается:

— Какая у тебя может быть причина, чтобы так поступать со мной? С Падмой? Мы этого не заслуживаем! Люди — это не шахматные фигуры, Парвати! Ты не можешь использовать их в своих целях, только потому, что думаешь, что, блядь, знаешь лучше!

— Я знаю лучше, — огрызается Парвати, впервые с его прихода поднимаясь на ноги.

— Нет! Решила, можешь играть с нами? — рычит Джордж. — Да пошла ты. Я только что оставил твою сестру рыдать на полу, а она даже не смогла объяснить причину…

— У нее есть причина, — говорит Парвати, голос снова спокойный и ровный. — Как и у меня.

Джордж сжимает кулаки.

— Скажи мне, какая причина может быть достаточно веской, чтобы поставить нас в такую ситуацию, Парв. Я действительно не могу представить себе ничего, что могло бы оправдать подобную ложь.

Парвати закусывает губу.

— Я не могу тебе сказать.

Джордж смотрит на жену и думает, стоит ли ему удивляться. В конце концов, они рождены на войне и привыкли делать трудный выбор. Привыкли делать выбор в одиночку — иногда со смертельными последствиями.

— Если не скажешь сама, тогда я тебя заставлю, — говорит Джордж, спокойно, уверенно и безапелляционно. Он солдат до мозга костей, и хотя его мать наверняка не такой жизни желала сыну, этого уже не изменить.

— Ты угрожаешь мне? — Парвати удивлённо моргает.

— Да, — отвечает Джордж. Он сжимает палочку так крепко, что скоро переломит, — он в ярости, но в то же время за ним никогда не водилось избиений женщин, и ему противно испытывать это желание сейчас.

— Пожалуйста, Джордж, — шепчет Парвати. — Не заставляй меня рассказывать.

Он заставляет себя глубоко вдохнуть, слегка расслабить руку и подумать. Он не может представить себе достаточно веской причины, но он и не провидец. До этого момента Парвати никогда не проявляла признаков жестокости, поэтому должно существовать что-то, что вынудило её сделать это.

Он думает о грядущих событиях, которые являются ей в видениях, о нитях судьбы, хитро сплетённых вместе, разглядеть которые или повлиять на них способна только она одна.

Он вспоминает, как она узнала о безоарах, и о лице Драко Малфоя, застывшем и бледном, — вспоминает о Роне, испачканном в крови.

— Скажи, Парвати, — сурово говорит он, опуская палочку. — Ты должна мне сказать.

Парвати закрывает глаза и дышит медленно, с малейшей заминкой на выдохе. Когда она снова встречается с ним взглядом, там стоят слёзы.

— Джордж… Я надеялась, что Падма сможет тебя одурачить. И подумать не могла, что ты так быстро её раскусишь. Мне пришлось пойти на это, потому что если я смогу заставить её стать Парвати хотя бы на одну неделю, то спасу её.

У Джорджа сводит желудок. Он злится и на Падму тоже, но она всё равно ему нравится, и то, как она прижималась к нему, до сих пор не выветрилось из головы.

— Что ты имеешь в виду, говоря о её спасении? Что с ней произойдёт?

Если игнорировать события последних дней, Джордж сказал бы, что знает, кто такая Парвати. За несколько месяцев совместной жизни он видел её расчетливой и доброй, несчастной и радостной. Она не раз спасала его, и как бы он ни был зол на неё сейчас, он в долгу перед ней. От этого никуда не деться.

Поэтому наблюдать, как она больше не в силах держаться, чрезвычайно больно: лицо сморщилось, по щекам текут слёзы. Отчаяние льётся из неё ещё сильнее, чем даже когда она запретила ему носить синее.

— Она погибнет. — Парвати задыхается. Не может продолжать. Разражается громкими, захлёбывающимися рыданиями — совершенно отличными от тихого плача оставшейся в квартире Падмы.

Джордж растерянно мнётся — гнев, клокотавший в груди несколько мгновений назад, улетучивается с каждым новым всхлипом жены. Он бездумно, инстинктивно протягивает руку, и, стоит ладоням лечь на её плечи, Парвати прижимается к нему и вцепляется в рубашку. Она рыдает, уткнувшись в него, и Джордж сжимает жену так крепко, как сам мечтал, чтобы кто-то обнял его, когда Фреда не стало.

Такое отчаяние? Не понаслышке ему знакомо. Парвати имеет множество лиц: она провидица, гриффиндорка, молодая женщина, ветеран войны, его жена и близнец. Из всех титулов именно последний приносит ей больше всего радости. Джордж уверен в этом так, как не уверен ни в чём другом в этом мире; не существует ничего, ничего, что Джордж не сделал бы, хотя бы не попытался, если это означало бы спасти Фреда.

Он может отпустить Фреда, но Падму — нет, и только сейчас, пока он обнимает Парвати, в нём просыпаются стороны, крепко дремавшие ещё час назад, жар лижет позвоночник восхитительным и незнакомым образом.

Он хочет спасти её.

— Парвати, я всё ещё злюсь на твой поступок, — объявляет Джордж. — Но Падма — и моя подруга тоже.

Рыдания Парвати затихают, но она не убирает голову от его ключицы.

— Ты поможешь мне?

— Что именно ты хочешь, чтобы я сделал? — тихо спрашивает Джордж.

Парвати наконец отстраняется, глядя на него так, будто никогда раньше не видела. Снова непривычно: раньше она всегда смотрела так, словно знает о нём абсолютно все.

Неуверенная, прямодушная улыбка вырывается наружу. Когда она улыбается, то больше похожа на Падму.

— Ты правда хочешь спасти её?

— А ты думала, что нет? — оскорблённо переспрашивает Джордж. — Падма добрая. Она моя подруга. Конечно, я хочу ей помочь. Мне просто обидно, что ты даже не спросила меня.

— Прости, — говорит Парвати, на этот раз более искренне. — Честно. Наверное, я просто испугалась. Что ничего не получится. У меня есть только одна попытка и кое-какой план. И не обещаю, что он тебе понравится.

Джордж вздыхает; почему Министерство решило поставить его в пару с провидицей — вопрос, ответ на который он вряд ли когда-то узнает.

— Ну, это уже лучше, чем заставлять твою сестру притворяться моей женой, ничего мне не сообщив, Парв. Валяй.

Парвати морщится.

— К сожалению, мне нужно, чтобы она продолжала притворяться мной. Это убережёт её от посторонних глаз, а Блейз и так не заметит, что она вообще вышла из дома. Я разговаривала с ним недавно, и он даже не взглянул на меня. К тому же, ты сражаешься лучше, если дойдёт до драки.

— Мда уж. — Джордж поджимает губы. — Чем именно ты занималась, пока она притворялась тобой?

Парвати сглатывает.

— Планировала отъезд родителей из страны.

— Что? — недоумевает Джордж. — Почему?

Парвати вздыхает и берёт его за руку. Крепко обхватывает его пальцы, и Джордж ошеломлён серьёзным выражением её лица.

— Прольётся кровь, Джордж. Всё станет только хуже. — говорит она. — И мы должны продолжать бороться, конечно, я знаю. Но я не хочу рисковать своей семьёй, и я не буду рисковать твоей.

Джордж громко сглатывает.

— Ты видела? Марш и захват министерства?

— Наверняка не всё. — Парвати пожимает плечами. — Я никогда не вижу целиком. Но я собирала видения по частям с того самого момента, как мы решили привести план в исполнение, и, поверь, это лучший вариант.

Джордж сжимает руку, за которую она продолжает держаться.

— Ты видела мою семью? Они в безопасности?

Парвати быстро кивает.

— Да. Твои родители, братья и сестра — все они выжили. Я не вижу будущего, в котором этого не произойдёт. Я клянусь, Джордж, клянусь, что узнаю, что-то изменится.

Джордж смотрит на неё и отчаянно хочет довериться, но недавний предательский поступок ещё болит.

— Джордж, — шепчет Парвати. — Они и мне дороги. Обещаю, клянусь своей сестрой, что никогда бы не позволила им остаться, если бы существовал шанс потерять кого-то из них.

— Хорошо, — вздыхает он. — Я тебе верю. Доверяю. Но тебе всё равно придётся постараться, чтобы загладить вину за этот трюк с подменой перед нами с Падмой.

На глаза Парвати падает тень, но она церемонно кивает.

— Договорились, Джордж. Скажи ей, что я сожалею и люблю её, ладно? Скажи, что сегодня вечером я увезу родителей, а завтра мы встретимся на Марше.

Она отпускает его пальцы, слегка онемевшие от крепкой хватки, и Джордж выдавливает улыбку ради неё. Он покидает «Блейзов» менее сердитым, чем пришёл, но негодование внутри ещё бушует. Парвати добавила ему проблем, которые только предстоит разгрести.

Хуже всего, что Джордж с трудом сдерживает дрожь в руках. Всё, что он чувствует на своих губах, это поцелуй с Падмой — а притворялась ли она? Неужели он случайно навязал ей этот поцелуй?

Он так и не приходит в себя к возвращению домой, а Падмы нигде нет. Постельное бельё, смятое перед уходом, теперь аккуратно застелено, а кухня безупречно чистая, на ней не заметно ни следа их ночных посиделок. Джордж неспешно идёт по коридору и замирает, заметив приоткрытую дверь в комнату Фреда.

Он толкает её и открывает нараспашку — его встречает затхлый воздух, запах Фреда и тысяча воспоминаний, с которыми нет способа справиться. Однако внутри нет ничего пугающего, только Падма сидит на полу напротив кровати, сжимая в руках рамку.

Джордж хочет закричать: никто, кроме Фреда, не смеет сюда входить — но не может.

Падма ещё плачет. По щекам текут слёзы, глаза опущены. Джордж подходит ближе, приседает и устраивается на коленях рядом с ней.

Падма проводит пальцем по колдографии. На ней улыбающиеся Джордж с Фредом обнимают друг друга за плечи. В руках они держат официальное разрешение на открытие «Всевозможных Волшебных Вредилок».

— В школе вы были такими жизнерадостными, — шепчет Падма, нарушая молчание. — Без конца смеялись и шутили. И люди к вам тянулись: даже старшекурсники и слизеринцы были от вас в восторге. Знаешь, я тоже часто наблюдала за вами двумя. И ужасно завидовала, что вы остались друг у друга, а меня с моей сестрой-близняшкой разделили.

Джордж вспоминает первый год в Хогвартсе и непрекращающийся страх. Фред тоже боялся, но они оба притворялись смельчаками. Когда шляпа отправила брата на Гриффиндор, оба почувствовали облегчение.

— Я плакала каждую ночь перед сном почти два года подряд, — признаётся Падма. — Мы с Парвати никогда раньше не разлучались. Дома тоже жили в одной комнате. И ты ведь знаешь Парвати? Она дружелюбная и общительная, глядя на неё никогда не догадаешься, что она видит будущее и чужие секреты. А у меня найти подругу заняло целую вечность, и ей стала Полумна, больше никто с нами не хотел разговаривать.

Вплоть до смерти Фреда Джордж всегда представлял, как они вместе состарятся. Он никогда и вообразить не мог разлучиться дольше, чем на вечер. Поэтому он понимает, возможно, даже лучше Падмы, насколько болезненными были те первые два года.

— Когда Фред погиб… — Голос Падмы затихает, и Джордж впервые отрывает взгляд от колдографии в её руках.

— Да? — хрипло говорит он.

Падма моргает и сперва молча смотрит.

— Когда Фред погиб, я несколько месяцев чувствовала себя виноватой. Виноватой за то, что постоянно обижалась на вас, за то, что всегда получала что хотела. Но потом его не стало. И по какой-то причине мне показалось, что это моя вина. Как будто я так долго обижалась на вас, что призвала беду.

— Нет, нет, — бормочет Джордж. — Ты ни в чём не виновата, Падма.

Она фыркает.

— Теперь-то я знаю. Но представить боялась, как велика моя вина, пока Парвати в конце концов не призналась и не рассказала, как ей плохо. Её совершенно разбило, что она ничего не увидела — а ведь она тогда общалась с Фредом. Я потратила многие недели, утешая её, убеждая, что здесь нет её вины. В какой-то момент до меня дошло, что я тоже не виновата. Смерть Фреда снова свела нас вместе, понимаешь? Не в хорошем или плохом смысле. Скорее… она заставила нас обеих осознать, что ты потерял. Нас, можно сказать, объединило общее горе.

Джордж сглатывает. Он точно знает, что потерял. Он протягивает руку и забирает колдографию из её рук. Проводит большим пальцем по лицу брата — своему лицу, которое видит в каждом отражении. В мире не найдётся ничего, что Джордж не сделал бы ради спасения Фреда.

— Падма, мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала, — внезапно говорит Джордж.

Она поворачивается к нему, руки лежат на коленях. Её глаза красные и опухшие, и хотя Джордж злится, в тоже время ему хочется… Она — единственный человек, кроме Фреда, который входил в эту комнату за многие годы, и почему-то ему хочется, чтобы она осталась.

— Завтра. Могу ли я убедить тебя остаться дома? — Он почти умоляет.

Падма медленно и торжественно качает головой.

— Ты знаешь ответ на свой вопрос, Джордж Уизли. Моя сестра будет там.

Он понимающе кивает, но не удивляется.

— Да. Я не мог не спросить.

Она нежно прижимается головой к его плечу, и Джордж опускает на неё свою. Молчание затягивается, но не кажется отягощающим, и Джордж решает, что не может больше игнорировать мысли, роящиеся в голове.

— Извини, — говорит он наконец.

Падма не двигается, только наклоняет лицо, и теперь её дыхание упирается ему в подбородок.

— За что? Тебе не нужно извиняться. Это я должна.

— Я всё ещё злюсь на Парвати — и на тебя за всё это притворство, — признаётся Джордж. — Но я не хотел… ну, извини, если тебе было… неприятно.

Падма отстраняется и задумчиво смотрит.

— Неприятно притворяться Парвати? Или неприятно быть твоей женой?

— Неприятно, — морщится Джордж, — целоваться со мной.

Румянец, распространившийся по её щекам, очарователен, и Падма всплёскивает руками.

— Нет… то есть, я… просто… ты думал, что я Парвати.

— Да, — соглашается Джордж. — Но целовал я только тебя, Падма.

Она приоткрывает рот, и Джордж сомневается, правильное ли решение принял.

— Правда?

Он кивает.

— Да. Теперь я понимаю, что это была ты на приёме в министерстве — и тогда я впервые почувствовал, что хочу Парвати в таком смысле. А это оказала ты.

Её смущение превращается в неуверенную улыбку, и она снова опускает голову ему на плечо. Джордж не противится, потому что так же смущен, как и она, если не больше.

— Мне не было неприятно, — шепчет Падма спустя долгое время. Джордж глубоко вдыхает, до этого момента не догадываясь, что задерживал дыхание. Тишина, следующая за её словами, полна напряжением, но Джордж не двигается. Как бы он ни сомневался, стоит ли ему снова поцеловать её, он ещё не готов. Он сжимает в руках фотографию с ним и Фредом, в горле кисло от злости на Парвати, хотя понемногу приходит успокоение. Сейчас неподходящее время.

Пол становится слишком твёрдым, а спина, облокотившаяся на каркас кровати, затекает, но Джордж заставляет себя не спать, пока не услышит ровное дыхание Падмы, прижавшейся к его ключице. Она тёплая, мягкая и безопасная — и Джордж не готов потерять ничего из этого.

Он осторожно поднимает её, голова прижимается к его плечу. Джордж относит Падму в свою комнату и укладывает под одеяло. Сам ложится поверх и смотрит, как она морщит лоб во сне.

Когда кто-то рядом — это очень приятно, и он надеется, что Падма тоже это чувствует.

Завтра они отправятся на марш. Завтра они будут сражаться.

22 января 2000 года — суббота

Марш за супружеские права, часть 1

Джордж прибывает на Косую аллею с Падмой под руку. Он сравнительно легко находит свою семью, поскольку Билла сложно не заметить — тот на голову выше всех вокруг, лицо исполосовано шрамами, волосы рыжие, как у каждого Уизли. Джордж подводит к ним Падму.

— О, Джордж, я так рада, что ты пришёл, — говорит мама. — Здравствуй, Парвати, дорогая.

Падма краснеет от неправильного имени.

— Здравствуйте, миссис Уизли.

На аллее собираются толпы людей, у некоторых над головой парят зачарованные знаки. Несколько повторяются, вроде «НАША ЖИЗНЬ — НАШ ВЫБОР», на других написано: «Министерство психопатов!», «ДОЛОЙ ВМН» и «БРУСТВЕРА В ОТСТАВКУ!».

Джордж замечает ведьм и волшебников, в которых узнаёт бывших школьников и посетителей своего магазина, а также десятки людей, которых никогда раньше не видел. Интересно, как далеко простирается влияние «Придиры», ведь отец Полумны теперь живёт за границей: неужели иностранцы решили их поддержать? Мысль об этом обнадёживает, особенно когда напряжение настолько проникло в воздух, что не продохнуть.

Словно война началась заново.

— Где Гарри? — спрашивает Джордж у отца, за спиной которого неожиданно маячит Панси Паркинсон с палочкой в кулаке и обыкновенным взглядом исподлобья, только теперь он направлен не на них.

— Проникает в Министерство — Гермиона перенастроила несколько внутренних каминов, чтобы они могли войти. Рон, Гермиона и Гарри уже там, а Драко, Невилл и Теодор ждут сигнала, чтобы присоединиться.

— Как они узнают, когда уходить? — уточняет Падма.

Артур полуулыбается.

— Гермиона Грейнджер ни с кем не сравнится по части подготовки к самым непредвиденным обстоятельствам. У неё, оказывается, имеются зачарованные галлеоны для связи, а с Драко она завела довольно любопытные дневники, чтобы обмениваться сообщениями.

Джордж делает мысленную заметку, что должен ежемесячно упрашивать Гермиону поработать у него в магазине — эта женщина гений, и если бы она только разделяла его страсть к озорству, их было бы не остановить.

— Пап, скажи честно, какая у нас конечная цель? — тихо спрашивает Джордж, оглядывая толпу, которая словно бы множится с каждой минутой. Энергия бьёт ключом, ведьмы и волшебники кричат и ликуют.

Артур гримасничает и смотрит на свою семью, из которой только Молли обращает внимание на их разговор.

— Джордж, мы с самого начала объявили это мирным протестом, — говорит Артур, будто это исчерпывающий ответ.

Джорджа таким не провести — от него не укрылось, как родители пытались спрятать детей в разгар войны. Они готовы ко всему, даже если предпочитают только выкрикивать лозунги и махать транспарантами. Даже если хотят, чтобы это и в самом деле было простым мирным машрем. Однако они приготовились к тому, что их младший сын проникнет на самый высокий уровень правительства волшебного мира и при необходимости пленит Хоксворта и Кингсли, пока сами будут ждать с остальными и переживать.

Это не протест — это партизанская операция с приманкой.

Джордж смотрит на Падму и молится, чтобы сделал правильный выбор, разрешив ей присоединиться. Он всю ночь смотрел на неё, раздумывая о том, чтобы наложить на неё сонные чары, накачать зельями или приковать к кровати без палочки; но не смог решиться — не потому, что не хотел обеспечить её безопасность, а потому, что видел, как Гарри запретил приходить теперь уже заметно беременной Джинни.

Джинни до сих пор с ним не разговаривает — и, несмотря на то, что множество людей умоляли её проявить благоразумие, особенно накануне возможной битвы, характер Уизли одержал верх над логикой.

Однако Гарри остался непоколебим, и поэтому Джинни сейчас сидит дома, в «Норе», смотрит на часы Молли и молится, чтобы стрелки не переместились на «Опасность». С ней остались Полумна и Розмерта, а также маленькая Луиза, которая не понимает, что происходит, и продолжает плакать, если не видит маму дольше минуты.

Усиленный Сонорусом голос наполняет воздух, требовательный, властный и странно знакомый:

— Ведьмы и волшебники — мы заслуживаем лучшего, чем закон о восстановлении магической нации, принятый министерством! Мы заслуживаем свободы вступать в брак с кем хотим, КОГДА хотим! Мы вступили в войну с Волдемортом не для того, чтобы нас снова притесняли!

Вздохи при имени Волдеморта переходят в бурные аплодисменты, и Джордж чувствует небывалую энергию при виде Чжоу Чанг, стоящей на увеличенном столе для пикника. Её лицо покрыто синяками, а сама она излучает силу, граничащую с безумием.

Воздух наэлектризован — толпа ликует, лозунги реют, как флаги. Джордж кричит, даже не понимая, что делает, и не он один; кажется, что сотни ведьм и волшебников идут с ним бок о бок, стуча ботинками по брусчатке. Джордж мельком думает, ощущается ли резонанс происходящего даже в магловском Лондоне?

— Чего мы хотим?! — кричит Чжоу.

— ВЫБОРА! — ревёт в ответ толпа.

— БРАЧНЫХ ПРАВ ДЛЯ ВСЕХ! — Чжоу поднимает палочку в воздух и выпускает красные фейерверки — последний раз Джордж видел их при жизни Дамблдора.

Именно в этот момент он замечает зелёный луч, летящий в Чжоу. Он попадает ей в грудь, и Джордж наблюдает, как она заваливается на спину, и в этот же момент возвращается слух.

Толпа беснуется.

Красные и зелёные заклинания — как в старые добрые.

Они — война, они — хаос, они — солдаты, и они готовы.

Джордж падает на землю, прижимая к себе Падму, рядом опускается его семья. Из-за сгрудившихся вокруг людей трудно определить, откуда атакуют, а от испуга создалась давка.

— Авроры! — орёт Артур, и Чарли устремляется вперёд вместе с Биллом, подняв палочки.

Панси Паркинсон пробирается к Джорджу.

— Уизли — доставай свою проклятую монету! Где угодно достань, но передай им, что ПОРА!

Она тут же исчезает, сыпя проклятиями, от которых волосы на шее встают дыбом. Тёмные, злые заклятия, а Панси, к его удивлению, ни капли не боится. Как им вообще удалось выиграть войну, если они боролись против такого?

Он берёт в руки зачарованный галлеон и стучит по нему палочкой, на поверхности появляется его молчаливый крик: «ПОРА, ВПЕРЁД! КОСАЯ АТАКОВАНА».

Джордж смотрит вверх: половина протестующих либо бежит прочь со всех ног, либо укрылась между зданиями. Несколько человек сошлись в дуэли — это даже хуже битвы за Хогвартс, потому что на этот раз Джордж не может сказать, кто на его стороне, а кто против. Несколько министерских авроров обстреливают толпу проклятиями, но он замечает Долиша, который поддерживает протестующих, и едва ли он единственный.

Падмы нигде видать, но чуть дальше в толпе всплывают проблески рыжего. Джордж поудобнее перехватывает палочку и накладывает защитные чары, сбивающие с ног заклятия или Ступефаи — всё, что способно обездвижить противника, не убивая его, потому что Джордж не хочет переступать эту черту.

Впереди он замечает Блейза и бросается ему на помощь — его окружили пятеро волшебников, и он сдаётся под их натиском. Джордж палит заклинаниями, чувствуя, как тело всё сильнее сковывает усталость. Вдруг Блейз бросается за одним из атакующих, который намеревается сбежать, и Джорджа пробирает дрожь при виде ярости на его лице. Он произносит Непростительные, и Джорджу хочется остановить его, но толпа расступается и он замирает.

На земле, где только что стоял Блейз, лежит Парвати, из её груди льётся кровь. Джордж падает на колени рядом с ней, на миг забыв о летающих над головой заклинаниях, потому что дыхание спёрло от отчаяния и гнева, от слёз. Парвати ещё в сознании, и её тёмные глаза безошибочно находят его лицо. В них нет испуга, и от этого только страшнее.

— Ты, глупая ведьма, — задыхается Джордж. — Как ты могла — ты знала — как…

— Джордж. — Голос Парвати тих, и ему приходится наклониться, чтобы уловить заветные слова. — Это должна была быть она. Всегда должна была быть она.

Джордж чувствует, как по щекам текут слёзы и пот, и ужасно злится — он успел позабыть, сколько злости способен вместить человек в разгар войны, но вот она, снова напоминает о себе, как и три года назад. Теперь он понимает Блейза — тоже готов наложить Круциатус.

— Мы могли попытаться спасти вас обеих! — восклицает Джордж, и хотя он сжимает в кулаке палочку, но никогда не чувствовал себя настолько бесполезным, настолько бессильным; на ум приходит только Эпискей, только для ран Парвати потребуется что-то помощнее.

— Никогда, — отрезает Парвати. — Ни в одном из будущих. Одна из нас умирает. Всегда.

— Ты заставила меня выбирать, — всхлипывает Джордж. — Ничего мне не сказала, но заставила выбрать.

Рука Парвати, обмякшая и покрытая кровью, будто обладая собственной волей, поднимается и прижимается к его щеке. Парвати смотрит на него нежным, добрым взглядом, и Джордж не понимает, как, как сообщить об этом Падме. Падме, которая находится всего в нескольких минутах ходьбы, на той же самой проклятой улице — и её нет рядом. Она будет корить себя за упущенный шанс.

— Я выбрала, — настаивает Парвати. — И знаешь, на самом деле, выбора никогда не было.

Джордж бережно опускается к ней, упираясь лбом в её лоб и обнимая за плечи. Он часто думает, как Фред умирал в одиночестве, поэтому сильнее прижимается к Парвати и не сопротивляется слезам, капающим на её лицо. Если бы это был он... если бы это был Фред... проклятье. Выбора не существует.

— Твоя пара, — задыхается Парвати. — Это она. Это она, Джордж. Пожалуйста.

Джордж кивает, потому что, хотя он и не верит в ВМН, он верит Парвати. Не сомневается, что она сразу разглядела то, что он заметил только сейчас — Падма подходит ему как никто другой, кроме, разве что, Фреда. Сегодня вечером, думает он, ему предстоит смотреть, как она сломается, развалится на две половины, двух отдельных людей, одному из которых не суждено вернуться в мир живых.

И, возможно, вдвоём у них получится создать нечто целое.

— Хорошо, — говорит Джордж. — Я знаю. Я знаю, Парв. Я знаю.

Он повторяет это снова и снова, и не прекращает ни когда её рука безвольно падает на землю, ни когда колени немеют от холодного камня, ни когда стихают крики и свист заклинаний.

Примечания:

Мы близки к завершению как никогда, осталось всего две главы, и напряжение только растёт. Какие впечатления?