Методика Защиты (гет)

Когда Ахав весь свой разум и волю отдал единому, высшему замыслу, замысел этот силой своей и неискоренимостью в конце концов, вопреки всем богам и дьяволам, сам по себе приобрел отдельное самостоятельное существование... Бог да смилуется над тобой... твои мысли породили новое существо внутри тебя; а тот, кого неотступные думы превращают в Прометея, вечно будет кормить стервятника кусками своего сердца; и стервятник его — то существо, которое он сам порождает.

Герман Мелвилл, «Моби Дик, или белый кит»

Росаура сидела на кровати и бездумно перекладывала вещи, которые передала ей мать. Хотелось разложить их по комнате, чтобы хоть как-то обжиться, но она не знала, куда и приткнуться в этом нелюдимом пространстве. Несколько мантий, от простой домашней до шикарной вечерней, три пары туфель на любой случай, набор свежих ингредиентов для зелий, книга рецептов, шкатулка с украшениями, флаконы духов и — Росаура отчаянно покраснела — совершенно новый шёлковый пеньюар. Была в бочке мёда и ложка дёгтя — те газеты, которые Росаура отказалась читать. Первым порывом было сжечь их, но Росаура помедлила и, в конечном счете, бросила их обратно в сумочку. После она откинулась на подушки и позволила себе тяжело вздохнуть. Общение с матерью, как это всегда бывало последнее время, выпило из неё все силы, ей казалось, будто она долго-долго взбиралась в гору с тяжестью на плечах, и эта тяжесть не отпускала даже сейчас, на привале, а впереди ждали ещё дни и ночи опасного восхождения. Судя по материнской логике, в этом ей должен был помочь кружевной пояс для чулок.

Росаура глухо застонала и закрыла лицо руками. Она понятия не имела, что ей могло помочь. Она боялась смотреть на часы — сколько его уже нет с самого-то утра? Ей бы встать, приготовить ужин, занять себя делом, но она чувствовала себя разбитой, даже больной, особенно когда вспоминала материнские слова: «Твой отец оскорблён. Он даже не желает говорить о тебе».

Огонь в светильнике полыхнул зелёным. Росаура встревожено поднялась, пытаясь разгадать, что это — предостережение или добрый знак. Она вышла в прихожую и увидела в зеркале над комодом не собственное отражение, а вид парадной двери и лестничный пролёт первого этажа — там появилась фигура, в которой волшебство дома распознало своего хозяина. Росаура опрометью бросилась в спальню, чтобы переодеться, и только когда успела даже серёжки поменять, поняла, что прошло слишком много времени. Она вернулась в прихожую, приложила ухо к двери — и услышала тяжёлые шаги и чьи-то причитания.

Выглянув на лестничную клетку, Росаура увидела старушку-соседку, миссис Лайвилетт. Та, опершись на перильца, будто в театре, с таким живым интересом смотрела на что-то внизу, прижимая высушенную ручку ко рту, что даже не сразу заметила Росауру.

— Бедненький мистер Скримджер, ну как вы сюда взбираетесь! Ещё и тяжесть такую тащите, святые угодники!

Кроме тяжёлых шагов раздавался неприятный громкий звук, как если бы что-то очень громоздкое затаскивали на каждую ступеньку. Так и оказалось: раздосадованный и взмыленный, Скримджер тащил за собой внушительных размеров кованый сундук, сжав губы так, что те вовсе исчезли с белого лица. У его ног как назло тёрся жирный рыжий кот, запутывая каждый шаг. Обременённый поклажей, ещё и тростью, Скримджер карабкался по лестнице, как будто штурмовал горный пик в лютый буран. Завывания непогоды озвучивала миссис Лайвилетт. Росаура зубами скрипнула: если бы не любопытство старушки, Руфус за два счета поднял бы чёртов сундук волшебством, но под пристальным взглядом старушки гордость не позволила ему бросить сундук посреди лестницы, чтобы забрать его позже, и он вынужден был справляться сам. Тут миссис Лайвилетт заметила Росауру и воскликнула что-то приветливое, хотя её взгляд так и блестел от настырного любопытства.

— Как же, вечер добрый, — улыбнулась Росаура, еле слыша себя за стуком крови в висках, — да, мороз страшный! Говорят, завтра будет снегопад. Ой, вам не кажется, чем-то горелым пахнет? Да прямо из вашей квартиры!

Миссис Лайвилетт поступила благоразумно, кинувшись проверять плиту и утюг. Иначе бы горелым запахло от её тапочек, Росаура за себя не ручалась. Стоило старушке скрыться, как Росаура достала палочку и хотела было подцепить сундук, но Руфус вскинул руку и, еле сдерживая дыхание, приказал:

— Отойди.

По его слову сундук поднялся в воздух, но палочка в его руке дрожала, и только Росаура отступила за порог, как сундук врезался в стену с такой силой, что посыпалась штукатурка. Скримджер выругался, заставил сундук залететь в квартиру, сам звериным усилием преодолел последний марш и с силой захлопнул дверь. Навалившись на трость, он кратко выразил своё отношение к любопытным соседкам и несколько секунд стоял, пытаясь восстановить дыхание. Радостная улыбка и желание обнять его замерли у Росауры на сердце, когда он с яростью принялся тростью лупить себе по сапогам, чтобы сбить снег. Лицо его было бледным и угрюмым и никак не просветлело, когда он поднял на неё взгляд, ничего не сказав. Скинув пальто, он прошёл в гостиную, опираясь на трость как никогда тяжело, и спросил через плечо:

— Где тебе удобнее спать?

Несмотря на дурное предчувствие, Росаура не растерялась и сказала:

— Удобнее всего — с тобой.

Она даже осмелела от такой откровенности. Но Скримджер лишь плечом подёрнул:

— Я буду работать с бумагами, вероятно, до поздней ночи. Нужно понять, где поставить стол.

— Он же в спальне. Ты мне никак не будешь мешать, я в детстве часто засыпала при свече.

Он кратко поглядел на неё, и Росаура поняла: это она будет ему мешать.

— Ладно, потом разберемся, — сухо сказал Руфус и приказал сундуку, что повис в воздухе, приземлиться в спальне у его рабочего стола. Тяжело опустившись на стул, даже не раздевшись, он постучал по сундуку палочкой, крышка откинулась, и Росаура увидела, что сундук доверху забит бумагами, пронумерованными папками и свитками пергамента.

— Ты, что, обчистил архив Мракоборческого отдела?

— Изъял документацию по делу, которое веду.

— Тебя восстановили в полномочиях или наконец-то произвели в должность главного библиотекаря?

— Должен напомнить, что меня отправили в отпуск, а не в отставку.

— Ты лишил их хлеба.

— Я оставил им копии, разберутся. Если только этот болван Сэвидж вообще умеет читать, в чём всегда были сомнения. А теперь мне нужно работать.

Он взмахнул палочкой, и содержимое сундука начало располагаться на столе, выстраиваться рядками; больше всего любопытства вызывали несколько карт, по которым ползали чёрные точки и переливались красным бусинки-кнопки: карта Лондона, карта Озёрного края, карта Англии, карта Соединённого королевства, карта всех Британских островов…

— Где ты будешь их искать? — спросила Росаура, завороженная.

— Прежде чем понять, где искать, нужно разобраться, кого искать, — сказал Скримджер, даже не обернувшись.

Росаура поняла, что ничего он ей не расскажет, а если она будет настырной, то, действительно, возьмёт и запрётся от неё в чулане. Она вздохнула и ушла на кухню. Он ведь даже и не спросил об ужине. «Вот пусть и ужинает своими рапортами». Но всё-таки Росаура налила ему зелья в кубок (получилось сносно, хотя в следующий раз стоит последовать материнским рецептам) и вернулась в комнату, по дороге решив, что будет брать его лаской, а не претензиями.

Однако когда она вошла в спальню, то увидела, как он сидит, низко склонившись над своей увечной ногой, крепко её сжав под коленом.

— Руфус…

Он быстро вскинул голову, и Росаура увидела, что он закусил губу до синевы.

— Я принесла тебе…

— Спасибо.

Пытаясь произвести впечатление, что повода для беспокойства нет, Руфус протянул руку, чтобы принять кубок, который Росаура чуть не выронила, увидев, что ладонь его испачкана в крови.

— Что случилось? — она тут же опустилась на колени подле, убедилась: вся брючина пропиталась кровью. — Снимай.

— Я сам.

— Руфус.

— Я знаю, как. Выйди.

— Я помогу. Снимай.

— Не надо тебе на это смотреть.

— Я думала, там уже шрам…

— Там кусок чужого мяса приращен к моей ноге. Ни ему, ни ей это особо не нравится, и когда случается чрезмерная нагрузка, они решают, что это хороший повод для развода. Там, в тумбочке у кровати, ларец со всякой всячиной, неси его сюда.

Росаура, не зная, плакать или смеяться, подала Руфусу небольшой ларчик тёмного дерева, где обнаружился набор склянок с лечебными снадобьями, бинты, пропитанные магией. Она уступила его желанию сделать всё самому, отошла в гостиную, выиграв минуту, чтобы убедиться, что запас обезболивающих зелий был даже не откупорен. Зачем терпеть такую боль?.. Что и кому пытается он доказать?.. Едва ли она одолеет его непомерное упрямство причитаниями: быть может, если в предписании целителей найдется пункт, который можно будет использовать как железный аргумент против экспериментов над самим собой, он внемлет увещеваниям.

Углубившись в чтение пергамента с медицинскими показаниями, Росаура спиной чувствовала, как вся эта процедура доводит Руфуса до белого каления. Вынужденная слабость и утраченная резвость — вот за что он в тот миг проклинал судьбу, боль же терпел как должное, а в бессильной ярости, может, и почти не замечал её. Закончив с перевязкой и переодевшись, он откинулся на стуле и выдохнул сквозь зубы — уже не от боли, а от досады.

— Лестница. Просто-напросто паршивая лестница и чёртов сундук.

— Почему ты не переместился сразу в чулан?

— Потому что я его запечатал на случай, если какая гнида ко мне прицепится. А за два квартала пешком от хвоста ещё можно отделаться. По крайней мере, на порог всякую шваль не тащить.

— За тобой следят?..

— За всеми следят. И я кое за кем слежу. Вопрос в том, кто кого первый выследит. Самое главное — это проникнуть в убежище.

— Давай на метле в следующий раз. Ты можешь накладывать на себя чары невидимости, а между нами будет условный сигнал. Я открою окно.

— На метле… Я всегда опирался на правую ногу, потому что у меня рабочая рука левая, должна быть свободна. Если буду садиться по-другому, мне придётся левой держать метлу. Да нет, просто надо что-то с этим делать, — со злостью процедил он и хлопнул себя по больной ноге. — Какое-то издевательство. Ещё эта палка паршивая…

— Просто нужно привыкнуть…

— Должен быть способ. Мы же, чёрт возьми, волшебники, нет? — говорил он, будто не слыша.

— Руфус, тебе же прописали целители полный курс лекарств, — Росаура указала на пергамент, вложенный в ларец, — просто нужно делать это регулярно и не пренебрегать…

— И смириться. Так они мне говорили: «Ещё спасибо скажите, что на ноги вас поставили». В плане, на обе, ну да. Но мне это не подходит. Мне…

Росаура вздохнула. Обыкновенно гриффиндорцы предпочитали в безвыходном положении идти ко дну с гордо поднятой головой, а вот чтобы лихорадочно искать любую лазейку — этим занимались слизеринцы. Слизеринцы... Росаура воскликнула:

— Слизнорт!

Руфус вскинул на неё взгляд, и тот разгорелся. Росаура в воодушевлении шагнула ближе, желая взять его за плечо, но в последнюю секунду положила руку на спинку стула и воскликнула:

— Он же вылечил тебе руку, помнишь!

— Не без издержек... — в его голосе звучало сомнение. Из гордости он противился столь лёгкому решению. Принять помощь от врага казалось унизительным вдвойне.

— Но эффект был потрясающий! Помнишь, как быстро!

— В целом, прижилось неплохо, — то, как быстро он уступил, выдавало, как нужна ему эта спасительная соломинка. Он даже усмехнулся: — Уж точно лучше, чем это гнилое мясо.

— И Слизнорт ведь еще отказался говорить рецепт, потому что это его личная разработка! Характер повреждений схож... Он должен помочь! Я... я напишу ему. Мне он не откажет!

Она чуть не захлопала в ладоши. Наконец-то она может сделать для Руфуса что-то значимое, то, что действительно поможет ему! Руфус никак внешне не разделял её восторга, но она видела, как на его бледных щеках выступил румянец возбуждения. И всё же сдержав себя, он нахмурился:

— Я слышал, Слизнорт пострадал во время того происшествия с пропавшей девочкой...

— Да, он пытался её спасти, но перенервничал, схлопотал сердечный приступ, ещё переохладился… Я не знаю, может, он до сих пор в Мунго, может, уже уехал домой, но Дамблдор объявил, что к своим обязанностям преподавателя и декана он больше не вернётся... — Росаура впервые задумалась, что же теперь будет со слизеринцами и кто будет вести Зельеваренье, одну из сложнейших дисциплин: последние сорок лет Слизнорт бессменно занимал обе должности, и представить Хогвартс без него было невозможно. Скримджер явно не был склонен к сентиментальности. Быть может, образ поверженного врага пришёлся ему по душе, и это примирило его с необходимостью принять помощь из рук старого змея. Он сухо кивнул:

— Ну и хорошо, теперь к нему можно обратиться как к частному лицу. Заодно не мешало бы продавить вопрос с той самой девочкой и старшекурсниками Слизерина…

Росаура ахнула.

— О, нет, пожалуйста, не терзай его! Он и так еле выжил после тех потрясений!

— Но и я теперь — частное лицо, — усмехнулся Скримджер. — Частный детектив-консультант,⁽¹⁾ чёрт возьми. Арестовать его не смогу, хотя руки чешутся.

— Нет, если ты намерен его допрашивать, ничего я писать не буду.

— Хорошо, я не буду его допрашивать.

Росаура не могла поверить своим ушам.

— Не буду, — повторил Руфус. — И без него многое ясно. Допрашивать следует других людей, да и не ко времени это сейчас. Но... чёрт, мне нужно встретиться с ним.

Возбуждение захлестнуло его. Он неловко поднялся и широкими шагами прошёлся до окна.

— Мне необходимо встретиться с ним! — проговорил он в горячности, как бы сам для себя. На Росауру он не смотрел, а она видела, как мечется в его взгляде какая-то новая, лихорадочная мысль.

— Зачем? — с настороженностью спросила Росаура. Руфус оглянулся на неё, будто забыв, что она рядом. По его лицу мелькнула совсем несвойственная ему усмешка, словно он пытался уверить её, что всё благополучно и не стоит никаких волнений.

— Ну, ты сама рассуди, он же должен увидеть рану, прежде чем лечить её, верно?

— Это же расщеп. Таких случаев миллион. Он вышлет тебе лечение с совой, если у него найдется нужный препарат.

— Ты же сама помнишь, он тот ещё скряга, чтобы отдавать третьим лицам свои разработки. Не вышлет он мне ничего. Но мне попросту необходимо встретиться с ним лично. Есть ещё… кое-что, в чём он может подсобить… — он резко оборвал себя, посмотрел на Росауру прямо и заговорил отрывисто и сухо: — Просто узнай, когда бы ты могла его навестить. По старой дружбе. И как можно быстрее. И без сослагательного наклонения. Пусть он назначит тебе встречу. А лучше сама назначь в ближайшее время. Скажи, что придёшь его проведать до начала триместра. Напиши так, чтобы он не смог отказать! А про меня не говори ему ничего.

Росаура пыталась отделаться от неприятного чувства, что Скримджер командует ею, как секретаршей. И от ещё более неприятного осознания, что опыт у него явно был большой.

— А потом его удар хватит, когда ты придёшь вместе со мной.

— Ну, он раз уже выдержал это испытание, давай дадим старику шанс.

Росауре всё это совсем не нравилось. Ей страшно было от мысли, куда может довести Руфуса Скримджера неистовое желание добиться своего во что бы то ни стало. Очевидно было, что он просто не может смириться со своей потерей, хотя прошло уже два месяца. Но сейчас и обстоятельства другие. Он бросает все силы на поимку преступников, он не может позволить себе слабости. Она понимала, что Слизнорт для него — лишь средство, и подставлять старика не хотелось, но и смотреть, как Руфус в досаде бьёт себя по больному бедру, которое вспухло и кровоточило от одного лишь подъёма по лестнице, было едва ли возможно без слёз. У неё, Росауры, есть связи с человеком, который может помочь — разве она не должна сделать всё, чтобы преуспеть в этом деле?

Чтобы Руфус успокоился, она взяла перо и почти под диктовку написала Слизнорту; Афина, услышав призыв хозяйки, должна была прилететь наутро, в лучшем случае — уже ночью. Руфус заметно воодушевился, когда дело было сделано, и тогда Росаура так радовалась крошечной перемене в его настроении, что не в силах была заподозрить неладное.

После Росаура попыталась накормить Руфуса ужином, но он, с головой уйдя в бумажную работу, отказался. Тогда она по его просьбе, больше похожей на приказ, оставила его одного и села на диване с «Шерлоком Холмсом», пытаясь отвлечься. Последнее время Росаура обнаружила странное свойство своей памяти: в подростковом возрасте она заглатывала десятки книг и помнила всё в мельчайших подробностях, а теперь, открывая рассказ со знакомым названием, признавала, что не помнит его содержания. Это дарило новые впечатления от чтения, но в целом заставляло насторожиться. Неужели работа в школе настолько истощает?..

За вечер она прочитала почти целиком «Этюд в багровых тонах», и внезапно та часть, которая раньше казалась ей скучной и непонятной, выстрелила ей будто в самое сердце. Там рассказывалось о том, как истово заботился отец о своей дочери, подвергаясь ужасному риску, как пытался защитить ее от насильственного брака с сектантом…

— Ну что такое?

Руфус, оказывается, несколько минут наблюдал за ней через приоткрытую дверь, а теперь подошёл и опустился рядом на диван. Росаура только и успела, что опустить нос поглубже в книжку. Тогда Руфус книжку у неё забрал. Росаура отвернулась и закусила губу. Сейчас ему точно не до этих волнений… Твердая рука уперлась в спинку дивана.

— Хватит мне голову морочить, что от счастья плачешь, — тихо, но строго произнес Руфус. — Ты с кем-то виделась сегодня, так?

Росаура чуть не рассмеялась, вздохнула, и изо рта вырвался жалобный стон.

— С мамой.

— Так. Она говорила тебе что-то необычное? Что-то о текущих событиях?

В голосе Руфуса зазвучала рабочая интонация, но Росаура, охваченная переживаниями, ответила, верно, совсем не то, что было бы ему интересно услышать:

— Она сказала, что отец очень на меня обиделся.

— Оно понятно. Но а…

— Сказала, что он не желает даже говорить обо мне!

— Вот как. И всё же…

— Я понимаю, на фоне всех событий это ерунда, и точно не об этом сейчас переживать надо…

— Да.

Его уверенное согласие с нарочито-небрежным утверждением, что не стоит переживать об отношениях с отцом, когда в мире жуть похлеще творится, настолько выбило Росауру из колеи, что она в изумлении, не в обиде даже, подняла на него взгляд. Руфус поджал губы на её замешательство и проговорил чуть медленней и тише:

— Но ты переживаешь. Очень.

— «Но, Холмс, как вы догадались»?!

Руфус откинул волосы со лба и вздохнул.

— Видимо, мне стоит принести твоему отцу свои извинения.

— За что? — возмутилась Росаура. — За один факт твоего существования?

— Мы поступили необдуманно. Надо было подождать. Тебе надо было поговорить с ним наедине, предупредить. Вообще всё это как в горячке, конечно. Совершенно неосмотрительно. Твои родители абсолютно правы в своих опасениях. Именно из-за чувств человек порой творит невесть что. Знаешь, процент убийств и насилия на почве ревности, да ещё в состоянии аффекта довольно высок. Это же как опьянение.

— Уж лучше так, чем… как рыбы.

— Рыбы?..

В иной раз она посмеялась бы над его обескураженным видом. Сейчас же она сползла по спинке дивана и, закрыв глаза, прижалась затылком к жесткому подлокотнику.

— Холодные рыбы в холодном пруду. Во время ссоры отец сказал, что наша семья — это ошибка, — не открывая глаз, Росаура видела себя на илистом дне, и кругом стояла мутная зелёная вода. — А сегодня мама рассказала, что они женились, потому что она… сошлась с ним на одну ночь просто забавы ради, приманила ведьма простого смертного, первый раз она его видела вообще, поигралась, ушла в закат, а потом уже стало ясно, что будет ребёнок. Я. И он, что называется, повёл себя «порядочно». Потому что её семья от неё отказалась. То есть на самом деле они вообще этого не хотели. Это была необходимость, а не любовь.

Прошло несколько секунд в тишине. Росаура благодарила Небо за то, что у неё в лёгких — ледяная вода, иначе бы она вновь стала жалко трястись в рыданиях, а это уже стало надоедать. Тут к её щеке прикоснулась плотная ткань, затем — к другой. Росаура приоткрыла глаза и увидела, как Руфус сосредоточенно промакивает её лицо своим носовым платком.

— Зачастую более надёжно то, что делается по необходимости, — сказал Руфус чуть погодя, аккуратно складывая платок. — Если во главу угла ставить только желания и чувства, можно столько дров наломать… Сегодня хочу — завтра расхотел, и что в итоге, где ответственность? А когда надо — ты просто делаешь, и всё. В любую погоду. Собственно, поэтому люди вступают в брак или отдают детей в школу. Можно было бы справиться и своими силами, но без внешней системы это гораздо сложнее. И, конечно, необходимость никак не исключает удовлетворения и энтузиазма. Я не понимаю, почему тебя так расстраивает эта история. Я вот не уверен, что мой отец женился бы на моей матери, если бы вернулся с фронта и узнал, что их приключение возымело такие обременительные последствия. А ты знаешь своих родителей столько лет, ещё вчера ты бы стала меня уверять, какая у вас самая счастливая на свете семья…

— Да, но…

— И что изменилось? Эта история была в подоплёке всегда. Разве это мешало?

— Теперь как будто всё — один сплошной обман.

— По мне так наоборот, свидетельство большого труда и старания. Когда люди сходятся по сильному чувству, разве есть в чем-то их заслуга? Все идет само собой, порой даже против их воли. А твоим родителям пришлось добиваться всего своими силами, и, что важно, для них это был осознанный выбор. Достойно уважения!

Руфус нахмурился, и было очевидно, как странно ему размышлять сейчас о вещах, столь далёких от того, что его на самом деле сейчас занимало.

— Но поведение моего отца никак не достойно уважения, — отрезала Росаура. — Я не понимаю, почему должна первая просить у него прощения!

— Потому что он твой отец, — взгляд Руфуса прояснился. Очевидно, это было то, о чём у него было чётко составленное представление. — Ты вот всю жизнь поступаешь как образчик добродетели? Подумай, сколько он терпел твои выходки. Сколько раз он проявлял снисхождение к тебе, просто потому что ты его дочь. А сейчас он один раз вышел из себя, и ты хоть задумалась, как со стороны выглядят твои «оскорблённые чувства»? Ты бы ещё сказала, что ему стоит заслужить уважение, а то все годы отцовства, возраст и жизненный опыт, конечно, не считаются.

Росауру обжёг стыд. Впервые она осознала отчётливо, что Руфус старше её, старше намного, и это проявляется в том, что его суждения более зрелы, а взгляд на вещи менее пристрастен. Она же капризничала, как сущий ребёнок, который убеждён, что на нём свет клином сошёлся. Забравшись на диван с ногами и обняв колени, точно нахохлившийся птенец, Росаура, уязвлённая и растерянная, только фыркнула:

— Я не собираюсь просить прощения за свою любовь!

— Закрой этот сборник пафосных цитат и сожги. Твой отец ещё был терпелив. Если бы что-то похожее рассердило моего деда, он просто спустил бы меня с лестницы.

Росауру снова скрутило противоестественное желание рассмеяться — и ещё более надрывное рыдание вырвалось из груди. Она покачала головой и положила руку Руфусу на плечо, и он вздрогнул оттого, что не мог понять сокрушенной нежности, которая была вложена в это прикосновение.

— Я не знаю, как ты живёшь без семьи, — прошептала Росаура. — Это же такая сильная связь! Когда я делаю что-то, я всегда думаю, а что на это сказал бы отец, а как взглянула бы мама… Каждое их слово так много значит! Я не могу представить праздник, проведенный без семьи. Я много плакала, когда поступила в школу. Первая пара месяцев была сплошной пыткой. А когда мама уехала из страны, я света белого не видела. Я очень злилась на неё, но ещё больше тосковала. Может быть, это что-то странное, болезненное, но каждый раз, хоть мне очень тяжело с ней общаться, я так этого жду, так к ней тянусь, и ее малейшее одобрение меня окрыляет, мне так нужда ее ласка и добрый взгляд! А отец… я просто не могла представить до этого дня, что он может на меня сердиться! Прав он или нет, права я или нет, это всё неважно, потому что мне просто очень-очень больно, и ему больно, я знаю, но я не могу понять, почему так случилось, почему мы причинили друг другу боль, и теперь я… я чувствую себя, как будто… не знаю, как будто меня толкнули в прорубь и я уже несколько дней не могу выбраться из-подо льда, понимаешь?

— Да, мне действительно трудно это представить, — тихо сказал Руфус. — Пожалуй, я никогда не знал такой степени близости. Есть такое страшное средство как конвоировать пленных, так делали некоторые колонизаторы с туземцами: им просверливают щёки и ладони и сквозь дырки продевают металлическую проволоку. Пленники не то что о побеге не думают — даже шевельнуться лишний раз боятся.

Росаура зажала рот рукой. Руфус смутился и уже пожалел о сказанном, но Росаура его пресекла, покачав головой:

— Знаю, иногда это уже за гранью разумного. Но я так выросла. Я привыкла слушаться родителей. Мне всегда хотелось радовать их, оправдывать их ожидания. Я чувствую себя в безопасности, когда делаю то, что одобрил бы отец. Когда выгляжу так, как понравилось бы матери. Я так нуждаюсь в её ласке… Она всегда наказывала меня холодностью, знаешь. Мне приходилось выпрашивать у неё прощения, почти на коленях ползать, зато потом она брала меня на руки, и ничего лучше и представить было нельзя…

— Это чересчур, — сказал Руфус. — Никто не должен выпрашивать себе любви. Не дают — значит, не дают.

— Наверное… Конечно, это всё перекручено тысячу раз. Но… меня такой вырастили. Я, может, умом понимаю, что это всё «чересчур», что надо быть спокойнее, что надо сохранять достоинство, что надо уметь сказать «нет», и прочее, но… я не могу. Я хочу, чтобы меня любили и принимали, а это может произойти только на их условиях. Либо меня отвергнут, что, как видишь, и случилось. Как избавиться от этого?

Руфус вздохнул и надолго замолчал. Росаура украдкой вытирала слёзы, злясь на свою несдержанность, и думала, что он уже не заговорит, когда он сказал негромко:

— Главное не избавляться от них.

Не это Росаура ожидала услышать. Поэтому заговорила о том, что, может, и не относилось к делу, подспудно понимая, что может ранить его своими словами, но в своей слабости она добивалась не правды, а сладкого утешения:

— Но от своих ты избавился! У тебя же большая семья, Руфус. Ты отсёк их от себя, а ведь они любят тебя…

Руфус резко обернулся к Росауре и заговорил ожесточённо:

— Ты можешь уже уяснить, что семьи мракоборцев истребляют? Или в твой мир вообще не вписывается само понятие необходимости? Что там, «холодные рыбы»? Тысячу раз да. Зато живые и здоровые. Или ты думаешь, что я прошу тебя пользоваться мантией-невидимкой, потому что к чужим взглядам ревную? Мы редко когда принадлежим себе всецело, Росаура. В этом нет ничего унизительного. Есть обстоятельства, есть обязательства — надо трезво смотреть на вещи. А ты готова разрушить то, что у тебя есть, из каприза, потому что воображаешь, будто живёшь в романе. Слушаю твои причитания и думаю, ну какого чёрта? Как можно вставать в позу и «обижаться», если это твой родной отец?

Поначалу в ответ на эти упрёки в Росауре взвился гнев, но она не могла оспорить их справедливость. Вздохнув, она сказала тускло:

— Наверное, ты прав. Я просто влюбленная дура. Вы сорвали куш, сэр. Желаю удачи. Чаю попьём?

— Чаю… жидковато после такого.

Руфус пододвинулся к краю дивана, но так и не поднялся, замер, сгорбившись, положив руки на колени, чуть вытянув вперёд больную ногу, и теперь Росаура не видела его лица, только бледный полупрофиль, три резкие черты: изгиб вечно нахмуренной брови, складку сурового рта, линию упрямого подбородка. Руфус мотнул головой и сказал резко и наспех:

— Все любят, как могут. Кто умеет-то?

Росаура прошептала:

— «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий».⁽²⁾

Она смотрела и ждала, не блеснёт ли золотом его опущенный взгляд, но он долго не глядел на неё, достал сигарету, закурил и только потом сказал:

— Для тебя это всерьёз.

Он не спрашивал, не уточнял, он знал, что это так, но Росаура ощутила потребность подтвердить это, как утром вслух подтверждала своё согласие стать хозяйкой этого пристанища:

— Да.

Он молчал, и она не выдержала:

— Тебе это не нравится?

Он пожал плечами, всё так же не глядя на неё:

— Какая разница, нравится мне или нет. Это твои взгляды.

«Вера».

— Но тебе это не по душе.

— Мне — нет. Но тебе — очень даже. Если тебя это утешает — значит, так правильно.

— Но а ты… просто не веришь?

Он поднёс сигарету ко рту, но передумал и просто смотрел, как вьётся дым.

— Не могу согласиться, — сказал он наконец.

Росаура опустила взгляд и вспомнила персонажа книги, которую пыталась прочесть больше из уважения к отцу, чем по собственному интересу, впрочем, то, что было важно для отца, Росаура всегда стремилась сделать важным и для себя, а это была его настольная книга. К своему глубокому стыду, Росаура так и не прочла её целиком, но одного персонажа долго не могла выкинуть из памяти, пусть его образ рисовался скорее отталкивающим, его идеи — провокационными. Это был образ человека, который бросал вызов Всевышнему, потому что был не в силах примирить существование милосердного Бога и страдания невинных, в частности, детей. Он отвергал сам мир, возможность счастья, если оно было бы куплено хоть одной слезинкой ребёнка. И если бы на этом он останавливался, его ещё можно было бы слушать без дрожи, но даже с сочувствием. Однако ужасало то, как из столь благой, наполненной гневом праведным и громадной чуткостью предпосылки он приходил к чудовищному в своём цинизме выводу: если уничтожить в человеке веру в бессмертие души, которое даётся свыше, то устранится основа не только любви, но и всякой добродетели, а значит, всё будет дозволено, любой грех будет оправдан, нет, хуже — ни один грех не будет нуждаться в оправдании, потому что вместо правды останется только уверенность в собственной правоте, вопль страстей человеческих. Росаура знала со слов отца, что в конце он совершил страшное преступление, и, как знать, отложила книгу из страха перед развязкой. ⁽³⁾

Они пошли на кухню и пили чай стоя, он — прислонившись к стене, она — облокотившись о подоконник. Тишина подступила к ним вплотную, мешая вздохнуть глубже или сменить положение, взяла измором, и когда Росаура поняла, что вот-вот Руфус вернётся к своим бумагам, ведь он уже потратил «не на дело» бесконечно много времени, она задала вопрос, который мучил её очевидностью ответа:

— Руфус. Что ты хочешь сделать с теми людьми?

Он замер, а потом посмотрел на неё искоса. В полумраке взгляд его был тёмен.

— «Людьми»?..

Бросив сигарету на дно чашки, он ушёл. Росаура постояла на кухне, понимая, что у неё даже нет сил на крохотное волшебство, чтобы помыть посуду. Когда она вернулась в гостиную, то увидела через приоткрытую дверь, что Руфус Скримджер, снова закурив, сидит за рабочим столом, бумаги взвились вокруг него пачками, а он методично взмахивает палочкой, как дирижёр безмолвного оркестра, и перо под его рукой выводит ровные буквы, точно шеренги солдат.

1) Так определял свою профессию Шерлок Холмс

Вернуться к тексту

2) 1-е послание апостола Павла к Коринфянам, 13:1

Вернуться к тексту

3) Речь идёт об Иване Карамазове, герое романа «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского

Вернуться к тексту