Тридцать и один день октября (джен)

5 октября, 2017 г.

Сухая ветка под ногой Пагзли нещадно хрустнула. Холодная ладонь мигом перекрыла ему дыхание, а ледяной голос прошептал на ухо:

— Так ты не то что зайца — чупакабру спугнёшь.

— Разве они здесь водятся? — воодушевлённо прошептал Пагзли, когда Уэнсдей разжала хватку.

Она загадочно отвела взгляд, молча развернулась и продолжила свой путь так тихо, что даже листва забыла шуршать под её ногами. В руках Уэнсдей держала наготове охотничье ружьё с чёрной грабовой ложей. Пагзли уже давно не чувствовал себя рядом с ней так хорошо.

В Нью Хэмпшире лес сменял свои краски раньше, чем дома. Высокая луговая трава пожухла, перелески посерели и пожелтели, редкие клёны бодрым пламенем пробивались сквозь туман. Уэнсдей уверенно вышагивала по пустынной пересечённой местности, и Пагзли смотрел ей в затылок так пристально, что она, в конце концов, не выдержала, развернулась и сурово произнесла:

— Что?

Ещё прошлой зимой он начал подмечать: с сестрой творится что-то не ладное. Сперва вместо игры в одержимых призраков она предпочла лишний раз проштудировать учебник латыни. Конечно, Уэнсдей и прежде проводила немало времени за учебниками, но всегда находила время на совместные проказы. В другой раз она отказалась пробраться в папину комнату с моделью железной дороги, чтобы тайком подорвать парочку прицепов. Стала предпочитать оттачивать навык фехтования с тренером, вместо того, чтобы разыграть с ним сцену из Шекспировской трагедии на главной лестнице. Хорошо хоть охотно отправлялась в подземелье, чтобы проверить очередной раствор на взрывоопасность.

Но если бы перемена была только в её интересах — с Уэнсдей стало совершенно невозможно разговаривать.

Когда она заявила, что запускать фейерверки рядом с оградой в момент, когда к ним наведывается почтальон, — забава для глупых детей, Пагзли чуть не заплакал.

— Раз уж ты собрался распускать сопли, — ядовито продолжила она, — собери их в пробирку.

— Хочешь поиграть в доктора Моро? — обрадовался он.

— Нет, проверю тебя на родство. И со мной, и с родителями.

В этот момент Пагзли действительно разревелся: может ли оказаться, что он не Аддамс? Уэнсдей же наверняка права — она всегда права.

Мартиша пришла на шум, пожурила Уэнсдей и поручила ей покормить саррацентии.

— Дорогая, не забудь, что нужны живые мухи, а не сушёные! — напомнила она вслед захлопнувшейся двери.

Пагзли выждал пару мгновений и тут же рассказал ей о подозрениях сестры относительно его происхождения. Улыбнувшись, Мартиша положила его руку рядом со своей, продемонстрировала такой же узор из родинок на своём запястье, обняла и поцеловала в вихор на макушке.

— Ты же знаешь, что твоя сестра щедра на колючие шутки, не относись к ним серьёзно.

— Уэнсдей стала колючистее твоих роз в оранжерее.

Мартиша улыбнулась, скрывая печаль.

— Кажется, моя девочка начинает взрослеть.

Пагзли вспомнил, как недавно Уэнсдей пообещала, что если услышит в свой адрес слово “девочка”, то запихает обидчику отраву прямо в глотку.

Летние каникулы в том году выдались и в половину не такими интересными, как прежде, потому что теперь Пагзли намного больше времени проводил в одиночку. На деликатную просьбу родителей поиграть с братом Уэнсдей заявила, что раз они решили — неизвестно зачем — завести второго ребёнка, путь сами его и развлекают. Гомес ничего не ответил, но на следующий день отправился вдвоём с Пагзли погонять на вездеходах по холмам. Он знал, как Уэнсдей любила скорость, и месть в тот день казалось сладкой.

К осени он уже не мог решить, что хуже: обида за её бесконечные колкости или уныние от их отсутствия. Тем более что в следующем месяце ей исполнялось одиннадцать и в грядущем году она переходила в другую школу.

В октябре начинался сезон охоты, и мама повезла их с Уэнсдей погостить к бабушке Фрамп, так как в её угодьях можно было сыскать достаточно нерасторопной дичи. Поездка сулила немало удовольствия: им предстояло подолгу бродить по болотам или разреженному лесу, окутанному сыростью и туманом. Пёстрые краски лишь предвещали холодное забвение, а острые вскрики птиц соревновались с точными выстрелами. Правда, точностью Пагзли никогда не отличался:

— Ты в зайца целился или в Юпитер? — насмешливо поинтересовалась Уэнсдей.

Пагзли замахнулся ружьём, чтобы зарядить ей по макушке, но она увернулась и резво побежала вперёд. Он с завистью смотрел, как она огибала деревья и заросли, тонкая и стремительная, словно лань.

Спустя час Хестер наказала им возвращаться домой.

— Три зайца! Бесподобно, Уэнсдей! На день рождения я подарю тебе снайперскую винтовку. А как твои успехи, дружок?

Она осмотрела его понурую физиономию и зацокала языком.

— Нет в тебе смертоносного инстинкта Фрампа, весь в Аддамсов — они, как ужи — бесхребетные, только на своей вертлявости и держатся.

Пагзли заметил, как по лицу Уэнсдей пробежала недобрая тень.

— Зато тебя, в отличие от Аддамсов, способен вынести один лишь упырь-дворецкий.

Бабушка рассмеялась:

— Какая прелесть! Ты становишься совершенным enfant terrible!⁽¹⁾ Мои гены, разумеется. Одно удивительно: как твоя мать умудрилась их передать — сама-то была пай-девочкой.

На следующий день Пагзли решил, что больше не будет мириться со своей паршивой меткостью и возьмёт на заметку то, что всегда твердила ему Уэнсдей: неважно, насколько плохо тебе что-либо удаётся сегодня, если ты прилагаешь достаточно усердия на тренировках. Его сестра действительно обладала разными талантами, но была способна заниматься ими до потери пульса. Когда ей было шесть, она решила, что недостаточно хорошо карабкается по стенам, и родителям пришлось снимать её с крыши, уснувшую в водостоке.

Поэтому после обеда он собрался, захватил ружьё с патронами и отправился на одиночный практикум.

Уэнсдей застала его на пороге чёрного входа.

— Надеюсь, ты решил сбежать из дома, потому что не вынес вчерашнего позора?

Пагзли промолчал. Она осмотрела его снаряжение.

— Думаешь, сегодня принести добычу?

Он пожал плечами.

— И как будешь тренироваться сам, если ничего не умеешь?

Пагзли закатил глаза, развернулся и направился прочь.

— Постой! — окликнула она. — Встретимся за конюшней через пять минут.

Она действительно пришла, ружьё с чёрной ложей грозно покачивалась за её спиной, и они отправились в путь.

Пагзли знал, что с Уэнсдей можно было вообще ничего не бояться, но идти вдвоём через едва знакомый лес было волнительно. Он очень надеялся, что ему удастся хоть глазком взглянуть на чёрного медведя или, в крайнем случае, на пуму.

После леса, опоясывающего поместье Фрамп, начинались поля с перелесками, в которых водились зайцы и куропатки.

После получаса ходьбы Уэнсдей сиганула за ветвистый куст, поманила Пагзли ладонью и указала на ушастого зверя всего в пятнадцати ярдах от них. Пагзли поднял ружьё.

— Погоди, — шикнула Уэнсдей. — Выстрелишь сейчас, он испугается и побежит. Что потом будешь делать?

Пагзли пожал плечами.

— Подстрелю вдогонку?

— Куда целиться будешь?

— В почки?

Уэнсдей раздражённо сузила глаза.

— Если побежит в сторону — целься в место, где он вот-вот окажется. Если на тебя — чуть ближе передних лап. От тебя — между ушей.

— Да знаю я, — обиженно пробормотал Пагзли, прицелился и пальнул.

Заяц ускакал так быстро, что он даже не успел понять куда: в сторону, к нему или от него.

Уэнсдей вздохнула с видом: “за что мне это мучение”. И они продолжили путь. За одной неудачей последовала вторая, за ней третья. Пагзли осторожно косился на сестру, но, кажется, она не злилась, а наслаждалась возможностью беспринципно им командовать.

На сердце у него было легче, чем за долгие месяцы, когда он словно боялся уколоться каждый раз, когда с ней заговаривал или когда она заявляла, что у неё больше нет времени на его глупости.

Зайдя в редкий лесок, он заприметил впереди знакомое движение, резко схватил Уэнсдей за запястье и потащил к земле. Они вместе устроились под лохматой кочкой, и Пагзли осторожно взял очередного зайца на мушку. Не подстрелить его было невозможно. Он прицелился и тут:

— Погоди! — шёпотом одёрнула его Уэнсдей, но смотрела она совсем в другом направлении.

Пагзли разочарованно застонал.

— Почему ты стала всё портить? — тонким голосом проговорил он.

Она непонимающе уставилась на него. Он продолжил ныть, хоть и знал, что этим больше её разозлит:

— Раньше нам было весело, а сейчас ты стала другой.

— Опять будешь распускать сопли? — сурово проговорила она, не повышая голоса. — И о каком веселье может идти речь?

Она не дала ему ответить, приложив палец ко рту и уставившись на деревья по правую сторону от их укрытия.

Пагзли стало так печально, будто серое небо над головой упало вниз. Он чувствовал обиду за то, что она не дала ему выстрелить. Будто назло не хотела, чтобы у него получилось. А потом ему опять стало страшно, что его сестра, самая невыносимая и самая лучшая на свете, теперь изменилась навсегда.

Но тут он услышал шорох и понял, что её отвлекло: на прогалину рядом с ними из-за деревьев грациозно вышел олень. Кроны словно сами расступились перед ним, боясь запутаться в ветвистых рогах. Рыжеватая шерсть сливалась с осенними красками, выделялись лишь чёрный нос да глаза-бусины.

Олень был таким красивым, что Пагзли едва удержался, чтобы не помахать ему в восторженном приветствии, а потом он увидел, что Уэнсдей медленно поднялась, отошла на несколько шагов и наставила винтовку прямо оленю в сердце.

Внутри у Пагзли всё похолодело. Он понимал, что охота на оленей — дело обычное: только в одном коридоре бабушкиного поместья было навешено с десяток голов. Но те были уже мёртвыми, а этот — живой и прекрасный.

Но ещё страшнее было попросить Уэнсдей пощадить зверя, потому что он боялся остаться в её глазах трусом до конца своих дней.

Так они и замерли: олень между деревьев, он под кочкой, Уэнсдей с нацеленным ружьём.

Олень немигающе смотрел на неё, без страха или сомнения. Пагзли перевёл взгляд на сестру, забыв дышать, и заметил, что она смущённо моргнула, потом медленно отвела оружие от лица. Олень шевельнул белым ухом — Уэнсдей чуть наклонила подбородок. Олень переступил с ноги на ногу — Уэнсдей опустила ствол. Олень ударил копытом о землю и ускакал прочь. Уэнсдей улыбнулась ему вслед, как умеет улыбаться только она — одними глазами.

— Ох! Как же хорошо, что ты его пожалела, — выдохнул Пагзли от облегчения.

Она резко развернулась в его сторону, подняла ружьё и пальнула.

Уэнсдей заставила Пагзли тащить убитого зайца, чтобы он “развивал свою жалкую мускулатуру”. Еле поспевая за сестрой и то и дело перебрасывая тушку с одного плеча на другое, он ощущал себя спокойно и счастливо. В кармане позвякивала коробка с патронами, лес погружался в предзакатный сумрак, чёрный силуэт сестры, словно маяк, уверенно вёл его по дороге дорой, которую он позабыл.

Пагзли остановился и нахмурился. Позвякивание в его кармане не прекратилось. Он поспешно достал коробку и снял крышку: свинцовые наконечники будто плавали в густой неосязаемой субстанции. Он осторожно поднёс руку, но не успел её коснуться, как из кончика пальца вылетела молния, и патроны фейерверком разлетелись в разные стороны, аккуратно огибая Пагзли и весело повизгивая. Рядом раздался глухой удар, и Уэнсдей подозрительно обернулась.

Пазгли завертел головой и заприметил меж ветвей густого кустарника тушку рябой куропатки.

— Виргинская, — окинула добычу профессиональным взглядом подошедшая Уэнсдей. — Нести будешь сам.

Она уставилась на него с подозрением.

— Я не слышала выстрела, но слышала визг, будто стадо поросят скатились с горки.

Пагзли озорно улыбнулся:

— Я охочусь по-своему!

Уэнсдей ответила на его улыбку — одними лишь глазами.

— К бабушке завтра приедет особенно важный клиент. Надеюсь, ты захватил с собой достаточное количество петард, чтобы устроить ему достойный приём на подъездной аллее?

— Более чем!

Когда они вернулись в поместье, к ним подбежала обеспокоенная Мартиша:

— Вот вы где! Уэнсдей, почему ты не сказала, что вы отправились на охоту? Я вся извелась. Предупреждай в следующий раз — я помогу очистить ружьё.

— Я превосходно обращаюсь с оружием, мама, — проворчала она.

В коридор, глухо посмеиваясь, вышла бабушка.

— Тиш, прекрати над ней вертеться — дай девочке хоть минуту побыть самостоятельной.

Уэнсдей скривилась и сердито затопала к лестнице.

— Пагзли! — воскликнула Мартиша. — Какая прекрасная добыча.

— Ты сам их подстрелил? — скептически спросила бабушка.

Он обернулся к Уэнсдей, которая уже поднялась на пролёт, грозно на него воззрилась и коротко кивнула.

— Сам, — довольно сказал он и расплылся в обворожительной улыбке.

Бабушка одобрительно хмыкнула и приказала дворецкому заняться тушками.

Пагзли с радостью избавился от ноши и поманил Мартишу в сторону. Она присела перед ним и принялась ласково отряхивать одежду от земли.

— Мама, мне кажется, я знаю, какое слово нам пригодится на следующий год!

Она радостно ахнула и сжала его ладони.

— Какое, дорогой?

— Фейерверк.

1) Несносный ребёнок (дословно: ужасный ребёнок, фр.)

Вернуться к тексту