Ничего не меняется (джен)

Я ненавижу клоуна — он шулер и хитер,

Он мое сердце вынул и вывернул нутро.

Утром на Гилдерое Локхарте была другая мантия, бирюзовая, с золотой окантовкой. И шляпа. Честное слово! Шляпа с пером. Гермиона до этих пор не подозревала, что в головном уборе подобного фасона можно выглядеть не глупо, а настолько привлекательно. Это было ужасно. Еще ужаснее было обнаружить на только что выданном расписании нарисованные в приступе задумчивости сердечки. Разумеется, напротив ЗОТИ. А ведь их кто-нибудь мог увидеть! К счастью, Гринграсс была занята игрой в гляделки с Паркинсон, поэтому ей было не до того. Но ведь могло бы быть иначе!

Итак, Гермиона Грейнджер еще не знала точно, что собой представлял профессор Локхарт, но он уже делал ее жизнь невыносимой. Своими мантиями и шляпами, и голубыми глазами, и красивыми руками, и... уууу, ну надо же было так вляпаться!

Пока все не без интереса слушали вопиллер, присланный матерью Уизли, Гермиона свела с пергамента чертовы сердечки и поспешила на Трансфигурацию. По пути она никак не могла понять, зачем нужно вот так выносить семейные дела на всеобщее обозрение? Желание обругать, да еще и вслух, было как раз понятно, но разве не стоило бы как-то более... аккуратно подбирать слова, зная, что весь Большой Зал это услышит? Ладно, что они с Поттером прилетели в школу на заколдованном «Фордике» и так все уже знают, это же Хогвартс. А вот про неприятности мистера Уизли на службе в связи с этим знали не все. Малфой, например, так просто счастлив был услышать эти новости.

Будь она сама на месте миссис Уизли, ни за что не стала бы об этом объявлять во всеуслышание. Она, впрочем, вообще вряд ли выбрала бы именно такую форму выражения недовольства. Но — ладно, допустим, до каникул ждать слишком долго, а высказаться хочется прямо сейчас, и письмом никак, надо именно покричать. Но почту приносят в Большой Зал, а вопиллер, судя по всему, нужно вскрывать сразу, как получишь. Об этом можно было подумать? Или миссис Уизли все равно, кто еще это услышит? Странно...

По убеждению Гермионы, таким способом можно было заставить Уизли-младшего испытать неловкость, стыд и множество других эмоций негативного спектра. Но никак не вину и не угрызения совести. Помучиться помучается, но не осознает и не исправится. Человеку просто некогда осмысливать свои поступки, когда он занят переживанием «моя мать орет на меня на потеху всему Большому Залу». Впрочем, Гермиона не забывала тот факт, что она ничегошеньки не понимает в воспитании детей. И слава Мерлину. Ну их, этих детей. Они ужасные. Взять хоть ее саму. Не дай Мерлин такую воспитывать. Или вот мелкая Гринграсс — тоже ведь тихий ужас, вроде такая милая девочка, но как она одним-единственным своим поступком подтолкнула Дафну к ненужному ей противостоянию с Паркинсон! Удивительно, что Дафна ее до сих пор не убила.

Занятия шли своей чередой, а Гермиона все больше и больше волновалась в ожидании первого урока ЗОТИ. Она очень надеялась, что профессор окажется хорошим преподавателем и что она сможет им гордиться... тьфу, пропасть, как она может им гордиться, если не имеет к нему никакого отношения? Ладно, пусть так: она сможет его уважать. За то, что он прекрасный специалист. Но она очень боялась, что на самом деле все окажется как-то... не так.

Казалось бы, профессор Локхарт зарекомендовал себя как борец с чудовищами, одно это уже указывает на его профессионализм. Он получил за это Орден Мерлина. Он получил приглашение преподавать в Хогвартсе. Все факты говорят за него. И только одно говорило «против». Чертов список книг Локхарта в качестве рекомендованной для обучения литературы. Преподаватель, который был способен выбрать это в качестве учебников, заведомо вызывал некоторые подозрения. Даже если ему за это заплатили. Даже если выделили процент от продаж. Есть сделки, на которые вполне можно пойти, но нельзя учить детей ЗОТИ по... этому. И Гермиона переживала. Она очень хотела, чтобы Локхарт оказался безупречен, но почти не верила в это.

Профессор, пожалуйста, не подведите.

За обедом Малфой принес очередную радостную, в его представлении, весть. Кто-то из Рейвенкло насплетничал, что Локхарт на Гербологии опустил Поттера! Так, мол, и сказал, ты, мол, хочешь славы, вроде как я, но до меня тебе далеко, так что сиди и не высовывайся. Гермиона без энтузиазма гоняла по тарелке гарнир и гадала, сколько в этих слухах процентов правды. Ноль? Пять? Десять? Если больше пятидесяти, то это... странно. Хотя поступок Поттера, безусловно, был идиотизмом, что бы его на это ни толкнуло, вряд ли таким образом он хотел получить еще кусочек популярности. И вряд ли он в здравом уме решил бы соперничать с Гилдероем Локхартом. Понятно же, что профессор в разы круче. Он много раз сознательно встречался с вампирами, оборотнями и другими совершенно жуткими созданиями, а Гарри один раз в детстве оказался жертвой Волдеморта, и никто не знает толком, почему он выжил. Так какая его в том заслуга? И разве можно сравнивать его с Локхартом?

Память, впрочем, услужливо подсказала Гермионе, что в прошлом учебном году Поттер все-таки отличился, но Квиррелл все-таки был человеком, а не монстром. Или... вернувшееся на миг ощущение беспомощности собственного тела, спеленутого магическими путами, отбило у нее всякое желание думать на эту тему.

* * *

Перед ЗОТИ Малфой снова прицепился к Поттеру и Уизли, на этот раз из-за того, что какой-то первокурсник захотел Поттера сфотографировать. Ну вот что ему неймется? Честное слово, Гермиона была готова согласиться с этим первокурсником: было ужасно похоже на то, что Малфою просто завидно, хотя, казалось бы, чему тут завидовать. Гермиона уже думала, что вот-вот начнется драка, но тут пришел профессор Локхарт. Вместо того, чтобы снимать баллы и раздавать отработки, он погасил конфликт, снявшись вместе с Поттером. Первокурсник был доволен — еще бы, такой кадр! Малфой был не слишком доволен, но делал вид, что все хорошо. И только Поттер выглядел так, будто его заставили проглотить лимон и запить Костеростом. Вот чего, интересно, он кривился? Его не наказали, баллов не сняли, от Малфоя прикрыли, да еще и колдографию с Локхартом получит. Мог бы быть хоть немножко благодарным!

Профессор Локхарт, сопровождая их на занятие, попытался объяснить это Поттеру, толковал про соломоново решение, но тот, кажется, так и не проникся. Возможно, из-за того, что профессор предположил, будто он действительно жаждал раздавать автографы. Непонятно только, чего так на это обижаться. Ну, подумаешь, кто-то предположил, что ты хочешь славы. Пожать плечами и забыть, разве нет? А он тут строит оскорбленную невинность, тоже мне.

После недлинной вступительной речи профессор раздал листочки с проверочными вопросами по своим книгам. «Любимый цвет Гилдероя Локхарта, тайная честолюбивая мечта Гилдероя Локхарта, самое грандиозное достижение Гилдероя Локхарта...» Первые десять вопросов Гермиона еще надеялась, что это такая не очень смешная шутка. Но пятьдесят четыре! Пятьдесят четыре вопроса о самом себе по мотивам собственных книг!

Черт возьми, а.

Отдельной печальной подробностью было то, что Гермиона знала ответы на все эти вопросы. Она ведь внимательно, очень внимательно читала книги. И на память до сих пор, в общем-то, не жаловалась. Она поборола искушение написать какие-нибудь очень странные ответы и абсолютно точно, со звериной серьезностью, написала все именно так, как помнила. Ведь если то, что она думает о Гилдерое Локхарте, правда, то за это невеликое достижение она может отхватить пять баллов, а то и десять. Ну и почему бы их не заработать?

Когда профессор Локхарт присудил ей десять баллов, мальчики Гриффиндора и Слизерина смотрели на нее примерно одинаково: как на полную дуру, а девочки — немного завистливо. Видимо, и сами хотели бы запомнить столько же, но не смогли. Отдельно на общем фоне выделялся насмешливый взгляд Гринграсс. Небось, решила, что Гермиона в Локхарта влюбилась. Нет, это, конечно, правда, но ведь не в этом же дело!

А потом профессор Локхарт достал клетку с пикси, выпустил их и не смог с ними справиться. И Гермионе очень захотелось залезть под стол от неловкости за него, но она не смогла, потому что к тому времени уже сидела под столом, прячась от пикси. Нельзя залезть под один стол дважды. Вроде того.

А потом урок закончился, и класс буквально сбежал. И профессор тоже сбежал. Просто взял и вышел в дверь, наказав оставшимся загнать пикси в клетку, это же так просто. Нет, наверно, если бы Гермиона осталась без палочки, она бы тоже сбежала, но черт возьми, как... как... черт возьми, как тут хотя бы правильно вопрос-то сформулировать? Поскольку она не слишком торопилась вылезать из-под стола после окончания занятия, она осталась в числе ответственных за сбор пикси. Вчетвером они довольно быстро с этим разобрались, и у Гермионы наконец появилась возможность предаться унынию. Именно этим (с перерывом на домашнее задание) она и занималась весь вечер. А ночью, спрятавшись за пологом, долго тихо плакала в подушку. Тихо — потому что заглушающее у нее пока не получалось. А плакала — потому что, кажется, Гилдерой Локхарт был даже чуточку хуже, чем самовлюбленный герой из его книг. Он был самовлюбленным — и не очень героем.

Но он ведь совершил все эти подвиги, он кавалер чего-то там и член какой-то лиги! Как он при этом может быть таким... таким!

Последующие уроки ЗОТИ показали, что даже разочарование личностью совершенно не спасает от очарования внешностью. Локхарт все полнее раскрывался на своих уроках. Он оказался хвастлив, самовлюблен до полного ослепления, смешон, самодоволен, ужасен. Но при этом он все еще был очень красив и обаятелен. И когда он входил в класс и девушки дружно издавали восхищенный вздох, Гермиона всегда была среди вздыхаюших. Это было глупо. Это был полный бред. Но поделать она с этим ничего не могла.

Она пыталась на него не смотреть, но это оказывалось выше ее сил, и все занятия (ну кроме контрольных) она проводила за бездумным созерцанием. Если бы только можно было отключить собственный слух, а лучше выключить звук его голоса, чтобы он не нес такую отборную, такую раздражающую чушь...

Иногда она представляла, как смотрелась бы на лице многоуважаемого профессора Локхарта лента скотча, заклеивающая ему рот. Увы, тогда не было бы видно его замечательной улыбки, а это большая потеря, просто громадная. А как было бы чудесно — выключить у профессора звук, сесть напротив и просто наслаждаться зрелищем. «Сделайте мне красиво, Гилдерой. Больше, кажется, вы здесь ничего и не делаете».

Дафна, единственная из девочек мистическим образом не попавшая под его обаяние, над ней, конечно, посмеялась, когда все-таки заметила, что с ней происходит. Вся эта ситуация ужасно раздражала Гермиону. Оказаться в числе слюнявых девчонок, только и способных тупо хихикать, глядя на предмет обожания... Оказаться в одной компании с Паркинсон и Браун! Позорище, да и только. А вдруг он задержится в Хогвартсе больше, чем на год? Она что, до седьмого курса будет... такая? Это, конечно, было негуманно, но Гермиона очень надеялась, что проклятие должности преподавателя ЗОТИ, о котором ей рассказывали слизеринцы, существует и работает. И в конце года Локхарт непременно куда-нибудь денется. Потому что Хогвартс слишком тесен для них двоих.