Ничего не меняется (джен)

Среди тех, кто забыл о вздохе,

Я — та девочка в первом ряду,

Я не в городе, не в эпохе -

Вслед за ним без оглядки иду!

Если бы кто-нибудь попросил Гермиону вкратце рассказать, как она провела лето, — хотя кому могла прийти в голову такая блажь? — она бы сказала: «Летом я очень много занималась». Среди недостаточно дотошных и въедливых собеседников она, таким образом, подтвердила бы свою бережно хранимую репутацию заучки и ходячего словаря. Если же собеседник оказался бы более внимательным, он непременно спросил бы: «Чем?» — и это был бы правильный вопрос.

Конечно, домашнего задания в Хогвартсе задали немало, но, положа руку на сердце, если действительно заниматься, а не изредка вспоминать о домашней работе, то дел там было от силы на пару недель, это если обстоятельно, с источниками и, как Гермиона любила, на пару дюймов больше, чем задали. И пара недель — это если убивать на домашнее задание не весь день, а, скажем, только время от обеда до ужина. Еще какое-то время Гермиона тратила на чтение «Пророка», чтобы, как выражалась мама, «не выпадать из контекста» Магического Мира. Это, конечно, тоже «занятие», но прочитать основные статьи и на всякий случай просмотреть все остальное — это тоже не очень долго.

Еще какое-то время она тратила на художественную литературу — положенную по школьной программе и просто так, для отдыха. Это уже не совсем «занятия», но для тех, кто и помыслить не мог читать что-то просто так, для удовольствия, такое определение вполне годилось. Периодически пару часов с утра — в качестве зарядки или вроде того — она посвящала чтению учебника по алгебре и решению задачек оттуда же. Попутно Гермиона выяснила, что умножение и деление в уме могли сойти за неплохой пассивный окклюментивный щит. Если, конечно, числа были хотя бы трехзначные. И если щит был нужен именно пассивный: если бы кто-то вроде декана просто посмотрел ей в глаза, чтобы вытащить какое-нибудь воспоминание, то вряд ли у него бы что-то получилось, поскольку все ее внимание в такие моменты было сосредоточено на вычислениях, и ничему другому в голове места уже не было. Но вот если этот «кто-то» сказал бы «Легилименс», то у нее вряд ли получилось бы защититься, поскольку — правильно — все внимание уходило на вычисления и визуализацию столбика цифр, и на активную защиту уже ничего не оставалось.

Ах да, еще она занималась Окклюменцией. Ей так и виделось, как она вернется в школу, и декан после пары попыток с легкостью пробьет ее блок, прокомментировав это как-нибудь вроде: «Ну, способности у вас, конечно, есть, но не талант, увы». И даже не заметит, что блок был фальшивый. Конечно, она понимала, что к осени не достигнет такого уровня, да и к следующей осени вряд ли, да и получится ли сделать это хотя бы к СОВам — тоже вопрос открытый. Но помечтать-то можно, правда?

Ну, и полчаса в день (на большее Гермиона была категорически не согласна) уходило на физические упражнения. Сама бы она вряд ли до этого додумалась, но родители выступили единым фронтом, отстаивая идею «молодому растущему организму полезны умеренные физические нагрузки». Там еще была отдельная ария про «женское здоровье», после которой Гермиона просто из чувства противоречия хотела отказаться наотрез от этой затеи, но когда ей предъявили уже закупленную кассету с упражнениями, коврик и полукилограммовые гантельки, она дала слабину и сказала «ладно, я попробую». Так и вышло, что занималась она еще и этим.

Первую неделю она сама себя проклинала за то, что согласилась. Казалось бы, ну какая-такая ужасная нагрузка может достаться телу за полчаса? Но этой нагрузки хватало для того, чтобы на следующий день болели мышцы в самых неожиданных местах. Но упрямство не дало просто так сдаться и бросить. Да чтобы она, первая по результатам экзаменов на всем первом курсе, не освоила какую-то физподготовку? Не дождутся! Через некоторое время стало легче, мышцы перестали ежедневно ныть, а Гермиона познакомилась с совершенно новым для нее ощущением власти над собственным телом. Нет, конечно, она не стала уникально сильной, ловкой и выносливой, разве что подтянулась слегка, но сама возможность понимать механизм собственных движений и управлять мышцами, о которых она раньше вообще не догадывалась, что они существуют, оказалась очень привлекательной. В общем, через некоторое время стало легче, и Гермиона засела за соответствующую литературу, составлять себе новый курс упражнений, посложнее. И чтобы не дольше сорока минут: уступать в этом вопросе она родителям не собиралась.

Еще Гермиона усиленно занималась самокопанием. В первые дни после возвращения домой она три раза успела поссориться с родителями, уйти, хлопнув дверью, порыдать в комнате, а через несколько минут обнаружить, что и повод-то был дурацкий, и реакция была чрезмерной, и вообще непонятно, что это было. Немного понаблюдав за собой, она пришла к выводу, что «это» — начало переходного возраста. И, увы, на нее он влияет столь же прискорбным образом, как на всех остальных людей. Она становилась нервной, неуравновешенной, обидчивой и склонной к перепадам настроения. А ведь это она еще даже ни в кого не влюбилась! Страшно представить, что будет дальше, думала Гермиона и с содроганием ждала грядущей гормональной бури, стараясь в настоящем минимизировать последствия собственного дурного настроения.

В общем, если бы кто-нибудь дотошно спросил у Гермионы, чем именно она занималась в каникулы, правильный ответ звучал бы так: «Всем понемногу».

* * *

Неудивительно, что при таком-то ритме она очнулась за несколько дней до конца каникул и очень удивилась, что лето, фактически, уже закончилось и пора бы отправиться на Косую Аллею, чтобы сделать покупки к новому учебному году. Да, домашняя работа давно была сделана, проверена и перепроверена, письмо из Хогвартса получено, список покупок составлен, но все равно это оказалось неожиданностью. И вот в один пасмурный, но теплый августовский день семья Грейнджеров направилась на главную улицу Магической Британии.

Поход не задался с самого начала: прямо в Гринготтсе, меняя фунты на галлеоны, они столкнулись с семьей Уизли и Гарри Поттером. После событий конца прошлого года у Гермионы и Рона Уизли установилось нечто вроде нейтралитета: он ее не трогал, хоть она и слизеринка, она его тоже не трогала. Поттер изначально был нормальный и не задирался. А старшие братья Уизли и вовсе ее не волновали. Так что, по идее, событие это относилось к разряду нейтральных. Однако отец Рона очень обрадовался возможности пообщаться с «настоящими живыми маглами», и с каждой его репликой настроение Гермионы падало все ниже и ниже.

— Здравствуйте, друзья! Маглы! Вы — настоящие маглы! Наше знакомство нужно отметить! Пришли поменять деньги, да? Смотри, Молли, настоящие фунты.

Казалось, еще чуть-чуть, и он начнет тыкать в них пальцем. Ситуацию спасло только то, что Уизли и Поттеру как раз пора было ехать вниз, к сейфам. За то время, что они были внизу, Гермиона с родителями успела разменять деньги и отправиться за покупками. Перемещаясь от магазина к магазину, Гермиона пыталась сформулировать для себя, что же так задело ее в выступлении мистера Уизли, но не могла. Ну, подумаешь, человек дурно воспитан, не представился сам и не заботился о том, нужно ли его общество «настоящим маглам». Мало ли таких людей? А все-таки, все-таки...

Во «Флориш и Блоттс» было настоящее столпотворение, и Гермиона с опозданием вспомнила заметку в «Ежедневном Пророке» о том, что именно сегодня здесь собирался раздавать автографы некто Гилдерой Локхарт, автор большинства учебных пособий по ЗОТИ, которые будут использоваться в новом учебном году. Конечно, Гермионе было любопытно посмотреть на такого человека, и она пробралась сквозь толпу поближе к тому месту, где искомая знаменитость общалась с публикой.

Позднее Гермиона не могла сформулировать, кого именно она ожидала увидеть. Может быть, потрепанного жизнью и чудовищами уставшего вояку, а может быть, авторитетного старичка с длинной бородой, мудреца, систематизирующего опыт своей долгой жизни и передающего его новым поколениям при помощи своих книг. Но действительность оказалась совсем не такой.

Настоящий Гилдерой Локхарт был невыносимо хорош собой. Его голубые глаза с лукавым прищуром глядели то ли на собравшуюся вокруг него толпу, то ли куда-то внутрь себя. Его лицо было настолько мужественным — хоть сейчас на обложку любовного романа! Да, но оно еще было по-настоящему красивым. Правильный прямой нос, волевой подбородок, светлые кудри, обрамляющие его лицо, — все эти сами по себе не слишком важные вещи в сумме давали лицо, которое было непросто забыть. А когда он улыбнулся, показывая безупречные зубы, Гермионе показалось, что в магазине стало светлее. Она стояла, затаив дыхание, боясь спугнуть этот волшебный момент, боясь упустить хоть одну деталь, хоть одну черточку этой красоты. Так, наверно, выглядели боги древних греков: вроде бы люди, но не вполне. Идеальные люди. Люди, которых не бывает. Но вот он, Гилдерой Локхарт. Он на самом деле существует.

Гермиона ущипнула себя за запястье, пытаясь понять, не грезится ли ей этот человек, и слегка пришла в себя, как раз достаточно для того, чтобы начать воспринимать человеческую речь. Поэтому, когда мистер Локхарт объявил о том, что в этом году будет преподавать в Хогвартсе, она смогла это понять, и обрадовалась, и запаниковала, потому что совершенно не понимала, как она сможет отвечать ему на уроках, слушать его объяснения, просто находиться рядом, в одном помещении с ним, и при этом оставаться в своем уме.

С ужасом и восторгом она поняла, что с ней случилось то, чего, как она полагала, не бывает вовсе: любовь с первого взгляда. Впрочем, осмыслить это событие ей не удалось, поскольку рядом с ней столкнулись друг с другом семейства Уизли и Малфой. А дальше последовала совершенно безобразная сцена.

Вынужденная ремарка. Я помню, каким Гилдерой Локхарт предстает в кино, и категорически с этим не согласна. Да, он идиот, но давайте вспомним, что все школьницы и домохозяйки Магмира конкретно так сходят по нему с ума. И верят, ну верят же, что он герой. Почему? Неужели "это магия"(с)? Нет, я считаю, для достижения такого эффекта он должен быть красавчиком. В идеале, еще и выглядеть мужественно, но это ладно, можно замять. Но без красоты — реально никуда! Поэтому я вижу Локхарта ну хотя бы таким: http://www.pichome.ru/5Qp (понятия не имею, кто это, просто откопала лицо через поисковик). Локоны, конечно, подкачали, но вы попробуйте его мысленно слегка завить. И переодеть в голубое!

А вот побритый, причесанный и переодетый вариант от КровавыйВорон: http://www.pichome.ru/5lB

Он во всех амплуа был гений:

Комик, трагик, простак, злодей...

Когда Гермиона вышла из «Флориш и Блоттс», она взяла родителей за руки и молча повела к выходу с Диагон-аллеи. Они, изрядно обескураженные дурацкой дракой двух магов, из которых один, вроде бы, даже аристократ, покорно следовали за ней и тоже молчали. Она не знала наверняка, ощущали ли они то же самое, что она, но в этом ли дело? Достаточно было того, что почувствовала она сама.

От обиды в горле у нее стоял ком. Слез не было, но она понимала, что стоит только расслабиться, как они непременно появятся. Поэтому расслабляться было никак нельзя.

«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу их всех!» — только и думала она, снова и снова прокручивая в голове драку в книжном магазине. Артур Уизли, отец, помоги Мерлин, Рона Уизли, подрался с Малфоем-старшим из-за ее родителей. Мистер Уизли, судя по всему, и без того был сердит на него (Гермиона не все поняла в их разговоре про рейды, но очевидно было, что мистер Малфой пытался таким образом мистера Уизли задеть, и его отзыв о работе в Министерстве Магии был, мягко говоря, пренебрежительным). Но он искренне оскорбился, когда мистер Малфой обратил внимание на нее и ее родителей и особым их семейным тоном, таким знакомым ей по перепалкам с Драко, протянул:

— И отродье вот этого сброда теперь учится на факультете достойнейших? И вот с этим приходится соседствовать моему сыну? Какой позор...

Тут-то мистер Уизли завелся, крикнул что-то о том, чтобы он не смел раскидываться оскорблениями, и доблестно ринулся в бой. Причем рукопашный. Это же достойный поступок, да? Благородный поступок. Так гриффиндорцы понимают хорошее отношение к ближнему: заступаться, даже не задумавшись, а нужно ли это объекту защиты. Мистер Уизли просто пытался защитить слабейших, только и всего, — уговаривала себя Гермиона. А такое емкое слово «объект» вообще случайно подвернулось.

Но сколько бы она ни занималась самовнушением, в голову все время лезла их сегодняшняя встреча с семейством Уизли в Гринготтсе, а в ушах звучал восторженный голос мистера Уизли:

— Здравствуйте, друзья! Маглы! Вы — настоящие маглы!

И надо же было снова столкнуться с Уизли! Да еще с таким сокрушительным результатом. Да еще перед самим Локхартом! Гермиона надеялась, что он ее не увидел и не запомнил. Меньше всего она хотела стать для него девочкой-замешанной-в-драке-в-книжном...

Но как же обидно!

Обычай демонстрировать в зоопарках людей — пигмеев, индейцев, полинезийцев, — держать их в неволе и считать за животных сохранялся в некоторых городах Европы аж до 1939 года, напоминала себе Гермиона. Что можно требовать от волшебников, которые не во всех смыслах еще из Средневековья вышли, если маглы сами меньше века назад ходили в зоопарк поглазеть на людей и потыкать в них пальцем? Требовать от них, наверное, не стоит ничего. Но и простить такое отношение не получается.

Артур Уизли и Люциус Малфой представлялись Гермионе чем-то вроде двух условных полюсов политического мира магов: маглофил и маглофоб. Но при этом — она не могла это обосновать, но почувствовала сегодня совершенно отчетливо — между ними было гораздо меньше различий, чем им самим казалось. Для них обоих маглы были просто пигмеями. Человекоподобными обезьянками из зоопарка. Говорящими шимпанзе. Кем угодно, только не такими же людьми. Зверюшек можно любить или не любить, изводить или защищать, но никто не будет воспринимать их всерьез и относиться к ним как к равным. Ни Уизли, ни Малфоя не интересовало мнение Грейнджеров по поводу всего происходящего. Они были всего лишь предметом спора. Интересно, а у магов есть зоопарки? И держали ли в них когда-нибудь маглов? И не держат ли — где-нибудь в Европе — до сих пор?

«Рон, — подумала Гермиона. — Рон и его младшая сестра. И еще близнецы. Вот они не пялились на родителей, будто это какие-то диковинные зверюшки. Им не было интересно, им было скучно, потому что для них это были просто еще какие-то люди, родители неинтересной слизеринки Грейнджер, а не зоопарк на выезде. Неужели такие люди, как Уизли-старший, с их уродливым отношением к маглам, могут воспитать в своих детях нормальную толерантность, а не карикатурное ее подобие?»

Она еще сильнее сжала руки родителей и прибавила шагу.

Конечно, Магический Мир манил ее. Ей очень хотелось наконец-то взять в руки палочку и снова начать колдовать. Хотелось снова оказаться в Хогвартсе, втянуться в привычный ритм жизни (желательно, без неожиданностей, вроде Философского Камня и учителя-вора), снова окопаться в библиотеке... и не хотелось возвращаться в мир, часть устройства которого ей только что в очередной раз показали. Никогда еще она не ненавидела магический мир так сильно. Даже когда сразу после распределения услышала в свой адрес «грязнокровка». Тогда дело касалось только ее. Теперь это задело и ее родителей.

Утром в «Пророке», конечно же, нашлась колдография драки Уизли и Малфоя. Родители Гермионы в кадр, разумеется, не попали. Ей и самой не хотелось бы, чтобы о них писали в таком ключе, однако то, как естественно никто не обратил внимания на их присутствие, еще раз подтвердило ее печальные выводы.

* * *

Гермиона, конечно же, в тот же вечер отменила все свои планы и села читать книги Гилдероя Локхарта. Залпом проглотив примерно половину «Каникул с Каргой», она остановилась в растерянности, не понимая, почему же Он... так, нет, не надо вот этого вот «Он», все-таки не женский роман. Почему мистер Локхарт порекомендовал свои книги в качестве учебных пособий? Ведь это были совсем не учебники. Это была не блестящая, но интересная и качественная, местами даже захватывающая художественная литература. Беллетристика. Романы. В их основе, возможно, лежали реальные происшествия и встречи с настоящими чудовищами, однако имеющаяся фактическая информация подавалась малыми дозами, разбавленная приключениями, многословными описаниями, бурными батальными сценами, комедийными происшествиями, лирическими отступлениями и внутренними монологами героя. Да, из такого произведения тоже можно было извлечь кое-что полезное, но зачем же учиться по романам, если в учебниках те же факты изложены куда более подробно, занимают они при этом не сотню страниц, а три абзаца, и легко ищутся по оглавлению, а не с помощью «кажется, это было где-то после происшествия в ирландской деревушке»? Зачем?!

Один из самых очевидных вариантов ответа на этот вопрос совершенно не нравился Гермионе, но он был настолько похож на правду, что она не могла его проигнорировать: очень может быть, что мистер Локхарт сделал это, чтобы увеличить продажи своих книг. Значило ли это, что он был нечестным человеком? Плохим человеком? Злым? Гермиона не знала. Личность Гилдероя занимала ее чрезвычайно, но на руках у нее были только несколько заметок из «Пророка», список наград и регалий, опубликованный на обложке каждой книги, и, собственно, книги. А в книгах имелся лирический герой. Этот герой говорил от имени мистера Локхарта, говорил «я» и обладал своим характером и предпочтениями, кочевавшими — Гермиона быстро это установила — из одной книги в другую. Означало ли это, что тот человек, который представал перед нею на страницах этих книг, и был Гилдерой Локхарт? Или же это только успешно созданный образ? А что же за ним, дальше, в самой глубине?

Лирический герой из книг Гилдероя Локхарта сам по себе был весьма неоднозначен. Все окружающие его герои считали его отважным, благородным, умелым и добрейшим магом, да и сам он считал себя таковым, из чего внимательный читатель (а Гермиона была внимательным читателем) мог сделать вывод, что герой Локхарта как минимум не чужд самолюбования, а если говорить совсем прямо и просто — ужасно самовлюбленный тип. Эгоцентричный. Непоколебимо уверенный в своей неотразимости... нет, ну, конечно, он был неотразим, но зачем же постоянно этим бравировать? Итак, чьи же это черты: Локхарта или его персонажа?

Больше всего Гермионе хотелось бы считать, что Гилдерой Локхарт нарочно сделал своего персонажа таким, то ли для того, чтобы продемонстрировать его несовершенство, то ли просто в качестве тонкой издевки над публикой. Однако проходные персонажи книг, окружающие главного героя, совершенно не замечали его самовлюбленности, искренне им восхищались и были полностью согласны с мнением книжного Локхарта о себе самом. А если были не согласны, то, как правило, оказывались коварными злодеями и умирали мучительной смертью спустя сотню страниц. Значит ли это, что голосом своего героя Локхарт выражал свою собственную позицию, или это такая игра с наиболее вдумчивыми читателями?

Какой он, Гилдерой Локхарт? Самовлюбленный и эгоистичный (хоть и героический) тип из книг — или же ироничный и насмешливый автор этого персонажа? Или же вовсе кто-то третий, прячущийся за этими двумя масками? Как же Гермионе хотелось это узнать...

* * *

Первое сентября началось без неожиданностей: Гермиона вовремя оказалась на вокзале, попрощалась с родителями, прошла на платформу и села в Хогвартс-экспресс. Она нашла свободное купе и очень надеялась, что ей не придется его ни с кем делить, но увы, надежда ее не оправдалась: минут за десять до отправления к ней заглянула светловолосая девочка, кажется, первокурсница, и Гермиона, махнув рукой, решила, что это не худшее соседство. Девочка, по крайней мере, выглядела безобидной, а в руке держала довольно толстый журнал, а человек, который намерен читать в дороге, возможно, не станет доставать попутчика разговорами. По крайней мере, не все время.

— Я надеялась, что смогу поехать вместе с подругой, — объясняла девочка, пристраивая вещи, — но у них в семье кто-то потерялся, им сейчас не до меня.

— Как это «потерялся»? — заинтересовалась Гермиона.

— Не дошел до поезда, — невозмутимо объяснила девочка. — И его друг тоже не дошел. И их теперь все ищут.

Гермиона покачала головой. Ну надо же, потеряться на вокзале. А вроде, если едут в Хогвартс, должно быть как минимум одиннадцать лет, а не пять-шесть. Девочка покивала головой в ответ и задумчиво уставилась в потолок. Гермиона сочла затянувшуюся паузу завершением разговора и достала книжку, которую собиралась читать в дороге. Локхарта, конечно. Вообще-то, она уже все купленное прочитала, но теперь перечитывала, не ради сюжета, а в поисках нюансов и намеков, которые, возможно, упустила в первый раз. Вдруг найдется хоть что-нибудь, что поможет ей составить хоть сколько-нибудь однозначное суждение о нем?

— О, ты читаешь Локхарта, — констатировала очевидное ее попутчица. — Мой папа считает, что на самом деле он вейла, притворяющаяся мужчиной. Мне не терпится увидеть его в Хогвартсе и узнать, так ли это. Говорят, рядом с вейлами дохнут мозгошмыги, а вода превращается в сыр.

Смотри, куда идет мой поезд,

Смотри, куда идет мой поезд,

Поезд за горизонт.

Что-что она сказала? Гермиона оторвалась от книги и изумленно уставилась на соседку по купе. Она, конечно, уже встречала в книгах упоминания о вейлах: в «Истории Хогвартса» кое-что было, и в «Волшебных расах», и в примечаниях в учебнике Истории. Но Локхарт-то тут при чем? И что за бредовые свойства вейл? И кстати, вот о мозгошмыгах она раньше никогда не читала.

— А кто такие мозгошмыги? — спросила она, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Это такие маленькие существа, которые часто летают вокруг людей. Если сумеют залететь в ухо, то вызывают размягчение мозга.

Гермиона внимательно посмотрела на нее, пытаясь понять, серьезно она это говорит или шутит. Словно специально, дополняя эффект от высказывания, девочка достала из сумки весьма странного вида очки, нацепила их на себя и стала, наконец, читать свой журнал. Держа его вверх ногами. Это выглядело настолько странно, что уже почти безумно.

— И как же выглядят эти мозгошмыги?

— Никак. Они невидимые, — с явным сожалением отозвалась она, подняла журнал повыше, и Гермионе вдруг показалось, что таким образом она старается спрятать улыбку. Или не показалось. Ах, вот так, да? Ничего, у Гермионы было чем на это ответить.

— Послушай... как тебя зовут?

— Луна Лавгуд.

— Послушай, Луна. Я сомневаюсь, что мозгошмыги действительно существуют. Я читала много книг, но ни в одной не было упоминания о них. Я думаю, ты их просто выдумала!

Завершив реплику от лица «заучки, устанавливающей истину», Гермиона вдруг поняла, что с непривычки ей это довольно тяжело далось. Когда же она перестала постоянно носить маски, используя их от случая к случаю? Во время летних каникул она ими почти не пользовалась: зачем стараться и имитировать неумение нормально общаться, если проще соврать, что завела друзей в школе? А изменения в характере вполне объяснялись переходным возрастом и взрослением. А как было в Хогвартсе? В начале года она рисовалась постоянно и перед всеми, но получается, что ближе к экзаменам она вообще перестала заморачиваться поддержкой своего образа. При необходимости она разыгрывала отдельные концертные номера — перед Паркинсон, перед мистером Хагридом, в учительской, но так, чтобы постоянно выступать от лица «заучки Грейнджер»... нет, этого уже не было. Эй, заучка, где ты потерялась? И как можно было это не заметить?

«Да и черт с ней, самой надоела, — мстительно подумала Грейнджер. — Раз острая необходимость в ней отпала, буду практиковать время от времени, вот как сейчас. А девочка-то очень непростая. И вовсе не сумасшедшая. Совсем нет».

— Забавно, что из всех утверждений, которые кажутся тебе ложными, ты первым делом начала оспаривать то, которое оспорить труднее всего, — сказала Луна, откладывая журнал.

— Потому что это нечестно! Проверить теорию насчет сыра из воды довольно легко. Стоит только поставить воду около мистера Локхарта и понаблюдать за ней, и придется сделать один из двух выводов: либо он не вейла, либо рядом с вейлами ничего такого с водой не происходит. А доказать существование или несуществование невидимых существ практически нереально, ведь ты всегда можешь сказать, что я их просто не вижу. И это... это просто нечестно!

«И очень изобретательно. В этом ей не откажешь».

— А у тебя, кстати, мозгошмыги сразу двух пород, ты знала?

«А то как же! Раздвоение личности — наше всё!»

— Ах, у них еще и породы есть. Я... я... просто даже не знаю, о чем с тобой можно говорить, раз ты упираешься!

Гермиона картинно надулась и уткнулась в книгу. Ну должны же там быть хоть какие-нибудь зацепки! Некоторое время они провели в молчании. Потом Луна Лавгуд подалась вперед и тихо спросила:

— Наверно, тяжело быть такой, как ты? Такой... рациональной. Всезнающей и уверенной в своей правоте.

Гермиона поразмыслила немного, взвешивая, можно ли говорить с Луной откровенно, и в конце концов решила: можно. Если она действительно собирается использовать в Хогвартсе такой вот образ, то ей можно рассказать о чем угодно. Даже если она разболтает, ей все равно никто не поверит.

— Не тяжело. Но довольно утомительно, — сказала она. — Поэтому я постараюсь быть такой поменьше. Мне кажется, гораздо тяжелее быть такой, как ты. Странные фантазии, все вот это... сколько надо воображения, сколько энергии и эмоций...

— Я никогда не жаловалась на недостаток воображения, — пожала плечами девочка. — Так почему бы его не использовать?

— Тебе не кажется, что такая личность, — Гермиона помедлила, подбирая слова, — такая необычная, слишком выделяющаяся и странная, окажется очень уязвимой?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Таких людей могут обижать, дразнить, просто так, ни за что, потому что они другие. И как правило, таким людям нечем на это ответить. Не то чтобы они недостаточно сильны, просто это не в их характере. В Хогвартсе такому человеку может быть трудно.

— Но это ведь просто замечательно, — улыбнулась Луна. — Сразу становится понятно, кто хороший человек, а кто не очень. Если кто-то обижает человека только за то, что тот другой, или смеется над ним из-за этого, стоит ли иметь с ним дело? Я бы не стала.

— Значит, это просто проверка? Кто достоин доверия, а кто нет? — Луна кивнула с довольным видом. — И заодно способ не подпустить к себе никого, кто доверия достоин?

Луна перестала улыбаться, глаза ее стали непроницаемыми, будто кто-то изнутри задернул занавески, не пропускающие свет. Она надела свои дурацкие очки.

— Общаться с людьми без предварительной проверки вообще не стоит. Иногда думаешь, у него просто мозгошмыги расшалились, а потом окажется, что там пухлый заглот.

Гермиона поняла, что влезла туда, куда Луна ее пускать не собиралась.

— Извини, — сказала она. И, подумав, добавила: — Но я все равно считаю, что мозгошмыгов не бывает. И заглотов, наверно, тоже.

— Ничего. Ты можешь считать так, как тебе удобно, — снова улыбнулась Луна. — Говорят, вампиры все считают в миллилитрах. Странно, да? Кстати, ты до сих пор не спросила, на какой факультет я хочу.

— Не вижу смысла, — пожала плечами Гермиона. — На распределении увидим, на какой факультет ты попадешь, а после этого будет уже не так уж важно, куда ты хотела.

— Логично, — кивнула Луна, и девочки уткнулись каждая в свою литературу.

* * *

— Грейнджер, вот ты где сидишь! — громогласно обрадовался некто, открывая дверь их с Луной купе. «Некто» при ближайшем рассмотрении оказался Маркусом Флинтом. За лето голос у него стал ниже (потому Гермиона и не узнала его сразу), а сам он еще больше вытянулся (хотя, казалось бы, куда уж больше) и раздался в плечах.

— Привет. А ты что, меня искал? — удивилась Гермиона.

— Да нет, — отмахнулся он. — Я вообще по вагонам иду, смотрю, кто где, ребят из команды, опять же... ну и вот тебя нашел, тоже ничего так. Пойдем, проветримся, что ли? Хоть ноги разомнешь. Небось, с самого отъезда так сидишь.

Он подмигнул Луне и исчез за дверью, а Гермиона вздохнула (не очень тяжело вздохнула, надо признать) и пошла за ним. Она вообще не понимала Флинта. Первое время было понятно, почему он с ней возился: она оказала ему услугу, он отдаривался. Но потом? Что потом-то случилось? Она ведь сама ему задолжала, а он не только ничего с нее не стребовал, но продолжал вести себя так, будто она... ну, не друг, конечно. Но то ли приятельница, то ли подопечная, то ли, скажем, сестра лучшего друга. Что-то такое нуждающееся в присмотре и опеке. Но почему? Почему он даже после летних каникул не забыл про нее, а снова, как весной, пришел и куда-то тянет? И вроде как это его придурь, а на деле она и сама не против. Ноги, по крайней мере, были Флинту искренне благодарны.

— Ты был прав, действительно, пора было размяться, — Гермиона с удовольствием потянулась, даже на цыпочки привстала, и чуть не замерла под изучающим взглядом Маркуса, но усилием воли заставила себя нормально завершить движение, а не прервать на середине.

— Опа, Грейнджер, да у тебя мышцы появились, — заржал он. — Целая одна штука, может даже полторы. Берешь пример с меня? Хвалю! Хочешь попробоваться к нам загонщицей, нет?

— Нет уж, спасибо, мне жизнь дорога, — отмахнулась Гермиона, стараясь не краснеть. Вот в прошлом году ее бы такой взгляд точно не смутил. И вообще никакой, наверно. А сейчас... Что, вообще, с ней творится? Впрочем, известно что.

— Ну и ладно. Я, собственно, чего тебя позвал. Хотел интересную новость рассказать. Ты оценишь. Я взял Малфоя в команду Ловцом. За новые метлы для всей сборной.

Гермиона озадаченно тряхнула головой. В прошлом году у них с Малфоем отношения не очень-то ладились, и кончился вялотекущий конфликт падением Гермионы с метлы. Она до сих пор не понимала, что сподвигло трусоватого Малфоя выступить подобным образом, но что случилось, то случилось. Какое-то время она жаждала мести, потом просто наплевала. Потом они с Малфоем не то чтобы помирились, но перестали открыто собачиться. Однако, Гермиона не сомневалась, Флинт уж точно помнил, благодаря кому Гермиона провела несколько дней в Больничном Крыле. Поэтому она совершенно не понимала истинный смысл его сообщения.

— Объясни мне, пожалуйста, почему я должна этому обрадоваться? Спортивная карьера Малфоя как-то не входит в список волнующих меня вещей.

— Объясняю. Хотя вообще-то расклад простой, могла бы и сама сообразить. Во-первых, я взял Малфоя в команду за взятку. Это факт, который никто не скрывает, а у Малфойчика еще хватает ума этим хвастаться. А это значит, что весь Хогвартс будет знать, что Ловец из Малфоя никакущий. И хоть он наизнанку вывернется и шиворот-навыворот, всю его учебу в Хогвартсе кто-нибудь да будет помнить и ему напоминать, что в команде он оказался незаслуженно. А Малфой у нас, знаешь ли, мечтает о славе лучшего Ловца. А достанется ему, по ходу, совсем другая роль.

— Жестоко, — констатировала Гермиона. — Даже не знаю, заслуживает ли он такого.

— Заслуживает, уж будь уверена. Мне виднее.

— Ладно. А что «во-вторых»?

— А во-вторых, — Флинт кровожадно улыбнулся, — Малфой, знаешь ли, очень неплохой Ловец. Не Поттер, конечно, но из всего, что сейчас есть у Слизерина, лучший. И пока вся школа будет ржать над взяткой из метел, я с него с живого не слезу, он у меня начнет играть так, чтобы кубок опять был наш.

Гермиона мысленно посочувствовала Малфою.

— Я поняла. Ты взял его в команду для того, чтобы можно было безнаказанно над ним издеваться.

— Не без того, Грейнджер. Не без того.

P.S. В комментариях недавно обсуждали внешность Флинта — красавец он или отнюдь не красавец. Я озадачилась и пошла изучать вопрос. Что мы имеем в итоге: темные волосы, серые "бегающие" глаза, большие зубы. Киношные гримеры рады стараться, и зубами мальчик светит в каждом кадре: http://www.pichome.ru/5Mb

А вот как выглядит тот же актер, если его не уродовать специально: http://www.pichome.ru/5My

Это так, к слову пришлось :))

А и Б сидели на трубе,

Говорили только о тебе...

Перед Распределением за столами шептались о том, что в поезде не было Поттера и младшего Уизли. Гермиона про себя восхитилась маневром Луны, рассказавшей ей всю историю, но не упомянувшей имен. В самом деле, если бы упомянула, любой собеседник пережевывал бы эту новость еще полчаса. А так — всего на три минуты разговоров. А если возникнут претензии, то ну, да, не сказала она, как звали тех потеряшек, ну подумаешь, забыла, не от мира сего девочка, что с нее взять.

В этом году Гермиона сидела не на самом краю стола, а поближе к центру, да к тому же соседствовала с Гринграсс. Она еще не определилась, нравится ли ей это, но склонялась к выводу, что да, нравится. С Гринграсс они обменялись дежурными кивками — и только: разговоры как раз стали стихать, начиналась церемония нахлобучивания Шляпы.

Распределение не очень волновало Гермиону: кроме блондинки Луны, она никого из первокурсников лично не знала, ни за кого не переживала, а значит, и Мерлин бы с ними. Но за столом преподавателей сидел Гилдерой Локхарт в мантии безумного акавамаринового цвета, да еще с каким-то металлическим отливом. Глаза его при такой одежде выглядели еще ярче, это даже с такого расстояния было видно. Не смотреть в его сторону было очень трудно. А смотреть — решительно невозможно, поскольку Гермиона дала себе слово, что не будет пускать слюни при взгляде на него так же, как вот Браун и Патил за гриффиндорским столом. У нее, в конце концов, есть сила воли!

Поэтому она очень внимательно, гораздо внимательнее, чем вообще стоило бы, следила за Распределением первокурсников. Слизерин успел обогатиться Ларой Бёрк и Фрэнком Фоули, а Гермиона уже почти заскучала, когда услышала знакомую фамилию:

— Гринграсс, Астория!

Изящная миленькая блондинка важно прошла к табуретке, надела Шляпу и... застряла. Время шло, зал шептался и хотел есть, а Астория сидела на табуретке, нервно постукивала по ней кулачком и вела неслышную дискуссию. Наконец Шляпа тяжело вздохнула и сказала:

— СЛИЗЕРИН!

Астория сняла артефакт, вручила его профессору МакГонагалл и с видом победительницы прошествовала к слизеринскому столу. Остановилась рядом с Драко Малфоем, очень адресно улыбнулась ему и села рядом, по левую руку. Сидящая справа от него Панси Паркинсон пошла красными пятнами. Малфой на ее метаморфозу не обратил внимания и завел беседу с первокурсницей. Все, кому было видно лица этих троих, искренне наслаждались зрелищем. И Гермиона в их числе. Оторвавшись от завораживающего зрелища бесящейся Панси, она наклонилась поближе к Гринграсс. В смысле, к Дафне. Гринграсс-старшей, так ее теперь, наверно, надо называть?

— Гринграсс, это что сейчас было?

— «Это»? — яда в голосе Дафны хватило бы на десяток кобр, — «Это», как нетрудно догадаться, была моя младшая сестра. Она у нас, видишь ли, малость помешанная, скорбна умом, ущербна интеллектом, такое вот семейное горе. Но мы не унываем, радуемся, что хотя бы не буйная.

Гермиона прикинула, каковы шансы, что она говорит серьезно, и оценила их примерно в один процент, даже меньше. Поэтому она не стала пытаться сделать сочувствующее лицо, а поддержала разговор.

— И в чем же выражается ее помешательство?

— Видишь ли, в чем дело, ей нравится Малфой, — вздохнула Дафна. И замолчала.

— И что?

— Что «и что»? Этого, по-твоему, недостаточно?! — возмутилась Гринграсс.

Гермиона не выдержала и рассмеялась. На нее шикнули сразу два каких-то любителя Распределений. Луна Лавгуд как раз сняла Шляпу и отправилась за стол Рейвенкло.

— Паркинсон ее не сожрет? — спросила она, отсмеявшись.

— Подавится, — отмахнулась Дафна. — Или, скорее, ей просто надоест жевать. Асти не то чтобы очень жесткая, но в ней любой зуб увязнет. Знаешь, почему она так долго сидела под Шляпой?

— Почему? — к столу Хаффлпаффа бежал мальчик по фамилии «Смит». Значит, не так много осталось, скоро можно будет поесть.

— Уговаривала Шляпу послать ее не в Рейвенкло, где ей самое место, а в Слизерин. Потому что здесь Малфой. И переспорила ее, смотри-ка!

— А откуда ты знаешь?

— Догадалась, — мрачно сказала Гринграсс. — Нет, ну в самом деле, можно подумать, я свою сестру не знаю. Интересно, где декан? — внезапно сменила тему она.

Гермиона посмотрела на преподавательский стол. Она так старательно избегала его взглядом, что действительно не заметила отсутствие профессора Снейпа.

— Не знаю, — пожала плечами она. — Придется слушать речь директора. На случай новостей.

— Да нет, если бы были какие-то серьезные перестановки, мы бы уже знали. Скорее всего, у него просто дела. Но интересно же, какие.

— Ага...

Все-таки не зря Гермиона сразу решила не смотреть за преподавательский стол. Гилдерой Локхарт очень экспрессивно рассказывал что-то профессору Вектор, активно жестикулировал и что-то изображал в лицах. Вот она рассмеялась, и он тоже засмеялся, довольный произведенным эффектом. Невозможно голубые глаза лукаво прищурены. А какие у него, оказывается, красивые руки!

— Грейнджеееер! Включись обратно! Ты куда так внимательно смотрела?

О, черт.

— На преподавательский стол. Мне теперь тоже стало интересно, куда пропал профессор Снейп.

— Да? Ну ладно, — Гринграсс посмотрела на нее недоверчиво, но вслух выражать сомнения не стала, благо Распределение наконец-то закончилось, и все принялись за еду.

Через некоторое время в зал зашел профессор Снейп. Быстро оглядел свой стол, кивнул, подошел к профессору МакГонагалл и увел ее с собой.

— О, видно, Поттера нашли, — озвучил кто-то за столом догадку Гермионы.

— Видимо, даже живого.

— Почему ты так уверен?

— Раз позвали МакГонагал, значит, его нужно ругать, а не лечить или воскрешать.

— Логично. А может, она должна ему домой извещение написать?

— А тогда бы Дамблдор уже объявлял нам скорбную новость, а он, видишь, сидит спокойно, салатик вкушает.

— Остин, с твоим зрением просто неприлично говорить нормальным людям «видишь». Как ты там салатик-то углядел?

— О, смотрите-смотрите, директор тоже зашевелился. Куда это он?

Минут через десять, как раз к торту, директор вернулся вместе с очень недовольным профессором Снейпом. На том преподавательские хождения закончились и начались объявления. Директор представил нового профессора ЗОТИ (Гермиона вежливо задержала на нем взгляд на полминуты, не больше, и была весьма горда собой). Дальше Гермиона особо не вслушивалась, счищала с торта слишком жирный крем и ждала, когда же можно будет пойти в слизеринские подземелья. Не смотреть на Локхарта оказалось гораздо более сложной задачей, чем она полагала.

Позже, в спальне ей пришлось прослушать выступление Паркинсон на тему «Держи свою сестру подальше от моего Драко». Дафна, которой все это было адресовано, глядела на Панси с не очень правдоподобно изображенным недоумением на лице.

— Панси, я тебя понимаю, но пойми и ты меня: я не сторож своей сестре, — тут Гермиона очень развеселилась: прямо почти цитата получилась! Неужели Дафна читала Ветхий Завет? Или случайно так совпало? — Как, по-твоему, я должна это делать? Приковать ее к себе и повсюду таскать за собой? Хм, нет, пожалуй, так даже ближе к Малфою получится. Так-то у нас хотя бы уроки будут разные...

— Гринграсс, хватит издеваться! Ты знаешь, о чем я говорю! Прикажи ей! Ты же старшая сестра!

— Панси, сразу видно, что ты единственный ребенок. Ты правда думаешь, что младшая сестра беспрекословно будет слушаться моих приказов? Спешу тебя разочаровать: это не так. Скорее уж она сделает все мне назло.

И, в принципе, все присутствующие в спальне понимали, что в данный момент Гринграсс фактически отстаивает интересы своей сестры и ее право делать то, что она пожелает, в том числе таскаться за Малфоем. Но выглядело это совсем иначе: будто бы у них конфликт, и старшая сама возмущена отсутствием возможности повлиять на младшую. Не придерешься. То есть, Панси, конечно, все равно придерется, но разумных доводов при этом не приведет. И Панси, конечно, не сдалась.

— Я тебе это припомню! Ты ведь это устроила мне назло, Гринграсс!

— Что именно я устроила? Назло тебе воспитала в Асти любовь к Малфою? Паркинсон, вот говорят, Биддль был сказочником, но ты куда талантливее! Такого даже он бы не придумал.

Кажется, это был первый раз, когда Дафна относительно открыто демонстрировала эмоции, да к тому же шла против Паркинсон. Любить она ее, допустим, и раньше не любила, но чтобы вот прямо открыть рот да высказаться — Гермиона не ожидала, что Дафна, тихая и незаметная Дафна когда-нибудь такое сделает. Конечно, она отчасти была вынуждена, ведь ответить хоть что-то на претензии Паркинсон все равно бы пришлось. Но ведь она могла бы постараться высказаться нейтрально, а она...

А она, похоже, любит свою сестру. Говорят, людям такое свойственно. Но все равно это очень неожиданно.

«Встреча с вампиром» скрасила Гермионе остаток вечера. Утром начиналась учеба.

Я ненавижу клоуна — он шулер и хитер,

Он мое сердце вынул и вывернул нутро.

Утром на Гилдерое Локхарте была другая мантия, бирюзовая, с золотой окантовкой. И шляпа. Честное слово! Шляпа с пером. Гермиона до этих пор не подозревала, что в головном уборе подобного фасона можно выглядеть не глупо, а настолько привлекательно. Это было ужасно. Еще ужаснее было обнаружить на только что выданном расписании нарисованные в приступе задумчивости сердечки. Разумеется, напротив ЗОТИ. А ведь их кто-нибудь мог увидеть! К счастью, Гринграсс была занята игрой в гляделки с Паркинсон, поэтому ей было не до того. Но ведь могло бы быть иначе!

Итак, Гермиона Грейнджер еще не знала точно, что собой представлял профессор Локхарт, но он уже делал ее жизнь невыносимой. Своими мантиями и шляпами, и голубыми глазами, и красивыми руками, и... уууу, ну надо же было так вляпаться!

Пока все не без интереса слушали вопиллер, присланный матерью Уизли, Гермиона свела с пергамента чертовы сердечки и поспешила на Трансфигурацию. По пути она никак не могла понять, зачем нужно вот так выносить семейные дела на всеобщее обозрение? Желание обругать, да еще и вслух, было как раз понятно, но разве не стоило бы как-то более... аккуратно подбирать слова, зная, что весь Большой Зал это услышит? Ладно, что они с Поттером прилетели в школу на заколдованном «Фордике» и так все уже знают, это же Хогвартс. А вот про неприятности мистера Уизли на службе в связи с этим знали не все. Малфой, например, так просто счастлив был услышать эти новости.

Будь она сама на месте миссис Уизли, ни за что не стала бы об этом объявлять во всеуслышание. Она, впрочем, вообще вряд ли выбрала бы именно такую форму выражения недовольства. Но — ладно, допустим, до каникул ждать слишком долго, а высказаться хочется прямо сейчас, и письмом никак, надо именно покричать. Но почту приносят в Большой Зал, а вопиллер, судя по всему, нужно вскрывать сразу, как получишь. Об этом можно было подумать? Или миссис Уизли все равно, кто еще это услышит? Странно...

По убеждению Гермионы, таким способом можно было заставить Уизли-младшего испытать неловкость, стыд и множество других эмоций негативного спектра. Но никак не вину и не угрызения совести. Помучиться помучается, но не осознает и не исправится. Человеку просто некогда осмысливать свои поступки, когда он занят переживанием «моя мать орет на меня на потеху всему Большому Залу». Впрочем, Гермиона не забывала тот факт, что она ничегошеньки не понимает в воспитании детей. И слава Мерлину. Ну их, этих детей. Они ужасные. Взять хоть ее саму. Не дай Мерлин такую воспитывать. Или вот мелкая Гринграсс — тоже ведь тихий ужас, вроде такая милая девочка, но как она одним-единственным своим поступком подтолкнула Дафну к ненужному ей противостоянию с Паркинсон! Удивительно, что Дафна ее до сих пор не убила.

Занятия шли своей чередой, а Гермиона все больше и больше волновалась в ожидании первого урока ЗОТИ. Она очень надеялась, что профессор окажется хорошим преподавателем и что она сможет им гордиться... тьфу, пропасть, как она может им гордиться, если не имеет к нему никакого отношения? Ладно, пусть так: она сможет его уважать. За то, что он прекрасный специалист. Но она очень боялась, что на самом деле все окажется как-то... не так.

Казалось бы, профессор Локхарт зарекомендовал себя как борец с чудовищами, одно это уже указывает на его профессионализм. Он получил за это Орден Мерлина. Он получил приглашение преподавать в Хогвартсе. Все факты говорят за него. И только одно говорило «против». Чертов список книг Локхарта в качестве рекомендованной для обучения литературы. Преподаватель, который был способен выбрать это в качестве учебников, заведомо вызывал некоторые подозрения. Даже если ему за это заплатили. Даже если выделили процент от продаж. Есть сделки, на которые вполне можно пойти, но нельзя учить детей ЗОТИ по... этому. И Гермиона переживала. Она очень хотела, чтобы Локхарт оказался безупречен, но почти не верила в это.

Профессор, пожалуйста, не подведите.

За обедом Малфой принес очередную радостную, в его представлении, весть. Кто-то из Рейвенкло насплетничал, что Локхарт на Гербологии опустил Поттера! Так, мол, и сказал, ты, мол, хочешь славы, вроде как я, но до меня тебе далеко, так что сиди и не высовывайся. Гермиона без энтузиазма гоняла по тарелке гарнир и гадала, сколько в этих слухах процентов правды. Ноль? Пять? Десять? Если больше пятидесяти, то это... странно. Хотя поступок Поттера, безусловно, был идиотизмом, что бы его на это ни толкнуло, вряд ли таким образом он хотел получить еще кусочек популярности. И вряд ли он в здравом уме решил бы соперничать с Гилдероем Локхартом. Понятно же, что профессор в разы круче. Он много раз сознательно встречался с вампирами, оборотнями и другими совершенно жуткими созданиями, а Гарри один раз в детстве оказался жертвой Волдеморта, и никто не знает толком, почему он выжил. Так какая его в том заслуга? И разве можно сравнивать его с Локхартом?

Память, впрочем, услужливо подсказала Гермионе, что в прошлом учебном году Поттер все-таки отличился, но Квиррелл все-таки был человеком, а не монстром. Или... вернувшееся на миг ощущение беспомощности собственного тела, спеленутого магическими путами, отбило у нее всякое желание думать на эту тему.

* * *

Перед ЗОТИ Малфой снова прицепился к Поттеру и Уизли, на этот раз из-за того, что какой-то первокурсник захотел Поттера сфотографировать. Ну вот что ему неймется? Честное слово, Гермиона была готова согласиться с этим первокурсником: было ужасно похоже на то, что Малфою просто завидно, хотя, казалось бы, чему тут завидовать. Гермиона уже думала, что вот-вот начнется драка, но тут пришел профессор Локхарт. Вместо того, чтобы снимать баллы и раздавать отработки, он погасил конфликт, снявшись вместе с Поттером. Первокурсник был доволен — еще бы, такой кадр! Малфой был не слишком доволен, но делал вид, что все хорошо. И только Поттер выглядел так, будто его заставили проглотить лимон и запить Костеростом. Вот чего, интересно, он кривился? Его не наказали, баллов не сняли, от Малфоя прикрыли, да еще и колдографию с Локхартом получит. Мог бы быть хоть немножко благодарным!

Профессор Локхарт, сопровождая их на занятие, попытался объяснить это Поттеру, толковал про соломоново решение, но тот, кажется, так и не проникся. Возможно, из-за того, что профессор предположил, будто он действительно жаждал раздавать автографы. Непонятно только, чего так на это обижаться. Ну, подумаешь, кто-то предположил, что ты хочешь славы. Пожать плечами и забыть, разве нет? А он тут строит оскорбленную невинность, тоже мне.

После недлинной вступительной речи профессор раздал листочки с проверочными вопросами по своим книгам. «Любимый цвет Гилдероя Локхарта, тайная честолюбивая мечта Гилдероя Локхарта, самое грандиозное достижение Гилдероя Локхарта...» Первые десять вопросов Гермиона еще надеялась, что это такая не очень смешная шутка. Но пятьдесят четыре! Пятьдесят четыре вопроса о самом себе по мотивам собственных книг!

Черт возьми, а.

Отдельной печальной подробностью было то, что Гермиона знала ответы на все эти вопросы. Она ведь внимательно, очень внимательно читала книги. И на память до сих пор, в общем-то, не жаловалась. Она поборола искушение написать какие-нибудь очень странные ответы и абсолютно точно, со звериной серьезностью, написала все именно так, как помнила. Ведь если то, что она думает о Гилдерое Локхарте, правда, то за это невеликое достижение она может отхватить пять баллов, а то и десять. Ну и почему бы их не заработать?

Когда профессор Локхарт присудил ей десять баллов, мальчики Гриффиндора и Слизерина смотрели на нее примерно одинаково: как на полную дуру, а девочки — немного завистливо. Видимо, и сами хотели бы запомнить столько же, но не смогли. Отдельно на общем фоне выделялся насмешливый взгляд Гринграсс. Небось, решила, что Гермиона в Локхарта влюбилась. Нет, это, конечно, правда, но ведь не в этом же дело!

А потом профессор Локхарт достал клетку с пикси, выпустил их и не смог с ними справиться. И Гермионе очень захотелось залезть под стол от неловкости за него, но она не смогла, потому что к тому времени уже сидела под столом, прячась от пикси. Нельзя залезть под один стол дважды. Вроде того.

А потом урок закончился, и класс буквально сбежал. И профессор тоже сбежал. Просто взял и вышел в дверь, наказав оставшимся загнать пикси в клетку, это же так просто. Нет, наверно, если бы Гермиона осталась без палочки, она бы тоже сбежала, но черт возьми, как... как... черт возьми, как тут хотя бы правильно вопрос-то сформулировать? Поскольку она не слишком торопилась вылезать из-под стола после окончания занятия, она осталась в числе ответственных за сбор пикси. Вчетвером они довольно быстро с этим разобрались, и у Гермионы наконец появилась возможность предаться унынию. Именно этим (с перерывом на домашнее задание) она и занималась весь вечер. А ночью, спрятавшись за пологом, долго тихо плакала в подушку. Тихо — потому что заглушающее у нее пока не получалось. А плакала — потому что, кажется, Гилдерой Локхарт был даже чуточку хуже, чем самовлюбленный герой из его книг. Он был самовлюбленным — и не очень героем.

Но он ведь совершил все эти подвиги, он кавалер чего-то там и член какой-то лиги! Как он при этом может быть таким... таким!

Последующие уроки ЗОТИ показали, что даже разочарование личностью совершенно не спасает от очарования внешностью. Локхарт все полнее раскрывался на своих уроках. Он оказался хвастлив, самовлюблен до полного ослепления, смешон, самодоволен, ужасен. Но при этом он все еще был очень красив и обаятелен. И когда он входил в класс и девушки дружно издавали восхищенный вздох, Гермиона всегда была среди вздыхаюших. Это было глупо. Это был полный бред. Но поделать она с этим ничего не могла.

Она пыталась на него не смотреть, но это оказывалось выше ее сил, и все занятия (ну кроме контрольных) она проводила за бездумным созерцанием. Если бы только можно было отключить собственный слух, а лучше выключить звук его голоса, чтобы он не нес такую отборную, такую раздражающую чушь...

Иногда она представляла, как смотрелась бы на лице многоуважаемого профессора Локхарта лента скотча, заклеивающая ему рот. Увы, тогда не было бы видно его замечательной улыбки, а это большая потеря, просто громадная. А как было бы чудесно — выключить у профессора звук, сесть напротив и просто наслаждаться зрелищем. «Сделайте мне красиво, Гилдерой. Больше, кажется, вы здесь ничего и не делаете».

Дафна, единственная из девочек мистическим образом не попавшая под его обаяние, над ней, конечно, посмеялась, когда все-таки заметила, что с ней происходит. Вся эта ситуация ужасно раздражала Гермиону. Оказаться в числе слюнявых девчонок, только и способных тупо хихикать, глядя на предмет обожания... Оказаться в одной компании с Паркинсон и Браун! Позорище, да и только. А вдруг он задержится в Хогвартсе больше, чем на год? Она что, до седьмого курса будет... такая? Это, конечно, было негуманно, но Гермиона очень надеялась, что проклятие должности преподавателя ЗОТИ, о котором ей рассказывали слизеринцы, существует и работает. И в конце года Локхарт непременно куда-нибудь денется. Потому что Хогвартс слишком тесен для них двоих.

Мертвая кошка, куда ты бежишь?

Все еще ловишь мертвую мышь?

Флинт очень постарался сделать так, чтобы «как бы случайно» продемонстрировать Хогвартсу и нового Ловца, и новые метлы, за которые этого Ловца взяли в команду. Для этого он специально выпрашивал у профессора Снейпа письменное разрешение занять поле во время тренировки гриффиндорской команды, ну а в том, что про метлы Малфой сам сообщит непременно, Флинт нисколько не сомневался. Выбор же команды, которой Флинт планировал помешать тренироваться, был обусловлен тем, что сплетни активнее всего уходили именно с Гриффиндора. По крайней мере, так говорили старшекурсники, а у них было время понаблюдать за этим процессом.

В итоге коварный план Флинта вышел ему боком: капитан гриффиндорцев забронировал стадион на такую рань, что слизеринская сборная не один раз прокляла своего капитана за инициативность и хитровывернутость.

— Можно было бы просто всем рассказать, простодушно поделиться новостями, а выводы все и так сделали бы, — ругался Монтегю вечером накануне «представления Ловца», когда Флинт пытался загнать членов команды спать. — И тогда уже через полдня все всё знали бы!

— Монтегю, ты совсем страх потерял, что ли? Я сказал, спать иди, завтра будем этого головой ударенного Вуда учить, что нефиг свою команду мучить и подрывать в такую рань, ибо бесполезно.

— Личным примером учить будем, ага. Ох, Флинт, если б не субординация, сказал бы я тебе!

— Если б не субординация, я бы до этого светлого дня не дожил! — заржал Флинт. — Так, все по люлькам, я сказал! Роули, тебя это тоже касается.

Спортсмены, ворча и переругиваясь, расползлись по спальням. Легко ли было будить их утром, Гермиона так и не узнала, поскольку проспала и их подъем, и сборы на поле. Флинта она увидела только за обедом и подошла спросить, как все прошло.

— Прошло, — поморщился он. — Прошло — и ладно. В общем, неплохо, хотя и не без недочетов.

— Например? — Флинт поднялся из-за стола и размашистым шагом пошел в подземелья. Гермиона поспешила за ним.

— Например, там крутился мелкий такой пацан, колдографии делал, он быстрее всей этой тупоумной гриффиндорской сборной сообразил, что к чему, и озвучил, что Малфой купил место в команде. Так Малфой его грязнокровкой обозвал. Ну, тут выскочил героический Уизли, ему ж сколько поводов ни давай, все мало, надо еще. Короче, первачок теперь расстроенный и в соплях, Уизли и Поттер где-то отсиживаются, пока Уизли слизнями блюёт, гриффы под впечатлением от свары про метлы и думать забыли. И когда вспомнят — непонятно. То есть я тут стараюсь, информацию им на блюдечке приношу, а им и дела нет. Охренеть, просто охренеть.

— Ну, наверняка они скоро опомнятся и все расскажут. Они же разозлились, я правильно понимаю? А тут хоть какая-то возможность отомстить.

— Да, наверно, — вздохнул Флинт. — Все равно, у этого белобрысого просто удивительная способность все портить! Вроде бы и внимание к себе привлек, все как я хотел, а пользы ноль! Только и радости, что погоняли его хорошенько на смотре. Уж он у меня от бладжеров улепетывал — дай Мерлин!

Простые радости простых волшебников, о да. Не сказать, чтобы Гермиона их не понимала. Ну, чисто теоретически. Она собиралась уже вслух посочувствовать Малфою, но не стала, поскольку ей пришла в голову другая мысль.

— А вот кстати, о Малфое и грязнокровках.

— Чего?

— Почему некоторых на факультете до сих пор корежит от моего присутствия, взять хоть Малфоя и Нотта, хоть Паркинсон, хоть этого твоего Роули, а некоторым все равно? Ты же со мной нормально общаешься, и не только ты.

— Просто некоторые люди нормальные, а некоторые придурки. Прокатит такой ответ? — с надеждой спросил Флинт.

— Не прокатит, — решительно заявила Гермиона. — Сам же понимаешь.

— Ну слушай, — Флинт остановился и задумчиво почесал затылок. — Ты нашла, конечно, кого спросить.

— А кого еще? Не Гринграсс же мне спрашивать, — пожала плечами Гермиона.

— А почему бы и нет? Спроси у Гринграсс, правда.

— Ладно, спрошу. А пока ты мне расскажи.

— Да что ж ты такая въедливая, Грейнджер, чтоб тебя!.. Ладно, но ты, в общем, делай поправку на то, что у меня вообще-то голова не тем занята. Грязнокровки... Ты б еще спросила, откуда дети берутся!

— Про это я уже в курсе, — помотала головой Гермиона. — И вообще, не заговаривай зубы, рассказывай давай.

— Ну а что тут такого рассказывать? Кого грязнокровками зовут, ты уже в курсе, как раз вот таких, вроде тебя, из маглов припершихся нам всем на радость. Как по мне, так приперлись и ладно, раз у вас магия есть, надо же вам где-то учиться и как-то жить. Вы, опять же, не оборотни и не другие какие твари, у вас мозги есть и не кусаетесь. Но некоторых вы, прямо скажем, бесите.

— Вот мне и интересно, почему?

— Грейнджер, а я знаю, что ли? Я им колдомедик или мама родная, интересоваться, чем им грязнокровки помешали? Их воспитали так, мелочь эту. Родители их боролись за власть чистокровных над всеми остальными, ну и они продолжают.

— Так, — мозг Гермионы наконец-то выцепил более-менее стоящую информацию из эмоционального потока Флинта. — Это ты про сторонников этого вашего... Лорда, как его там?

— Да, про них. Про Пожирателей Смерти.

— А разве их не арестовали после Хэллоуина 81го?

— Кого-то арестовали. А кто-то сказал, что был под Империо. И прокатило.

— Империо? Что это?

— Про Непростительные читала что-нибудь?

— Только то, что они есть, и что это гарантированный Азкабан.

— Ну вот, Империо — это одно из Непростительных, подчиняющее волю. Только, честно говоря, если посмотреть на деток этих господ, типа под Империо ходивших, то сразу видно, что они вполне добровольно в это вписались. У них чуть что, сразу вопли про грязнокровок и как они ужасны. Причем у родителей-то это вопли хотя бы политические, а у деток уже просто так, обо всем. Где-то что-то в мире плохо — ах, наверняка маглы и грязнокровки виноваты!

— Ну, может, их семьи просто придерживаются таких взглядов, а к Волде...

— А ну не надо!

— Ну ладно, а к Тому-Кого они все равно присоединились не по своей воле?

— Это вряд ли. Да ты и сама это понимаешь. И потом, будь они под Империо, им бы сейчас мучиться совестью, каяться и воспитывать детей в терпимости. Так ведь нет, ничего подобного. Что Малфой, что Нотт, что... да много фамилий, что я буду тебе всех перечислять, что ли. Вот разве что профессор Снейп, от него лично я никогда ничего про грязнокровок не слышал, да и никто из учеников, я думаю. Ну так оно и понятно, раз за него сам Дамблдор в свое время вступился, приходится держаться в рамках.

— Постой, — Гермионе показалось, что ее огрели по голове чем-то тяжелым, даже в глазах слегка потемнело. — Так декан тоже был из этих... из Пожирателей Смерти?

— Ну да, а ты не знала, что ли?

Она не знала. И не могла поверить. Профессор Снейп, тот самый человек, который предлагал ей подложную родословную в начале прошлого года, давал книги, чтобы облегчить адаптацию, в своей специфической манере, но все-таки заботился, подкидывал информацию, посоветовал разучить Экспеллиармус, проверял ее навыки в Окклюменции... этот человек ненавидит таких, как она. Маглорожденных. Грязнокровок. Возможно, он даже когда-то их убивал. Хотя нет нужды выдумывать подобное. Достаточно самого факта, что он был среди тех, чьи дети сейчас с трудом мирятся с ее присутствием, кривят лица и вопят «грязнокровка». Он не действует так же, как они. Он не может действовать так же, как они, он взрослый человек и декан факультета (впрочем, это же не мешает ему шпынять Поттера по поводу и без). Но боже, неужели он все-таки думает так же, как они? Неужели для него она тоже грязнокровка, досадное и противное препятствие на пути к процветанию Магического Мира? Почему же тогда он помогал ей? Почему брал на себя труд информировать о чем-то, интересоваться ее проблемами, вести беседы? Почему ей казалось, что он относился к ней как к человеку? Он казался ей неплохим человеком, ну да, резким, не без странностей, с необъяснимой антипатией к Поттеру, таким... слизеринцем. Но неплохим. Как неплохой человек мог оказаться среди Пожирателей Смерти? Желать гибели других волшебников только из-за их происхождения? Как?

— Эй, Грейнджер, вернись в реальность, а? Ты в обморок, что ли, собралась? Вот охота мне с тобой возиться! Лучше бы ты все-таки у Гринграсс спросила! Давай-ка быстренько дойдем до гостиной, посидишь, придешь в себя, — Флинт подхватил ее под локоть и бодро поволок в сторону Общежития. Гермиона не возражала. Она обдумывала. — Что там было с профессором Снейпом, я не особенно вникал. И тебе не советую. И вообще, не принимай близко к сердцу, зачем оно тебе?

Действительно, подумала Гермиона, зачем ей это? Зачем ей знать, правда ли ее декан служил Волдеморту? Зачем ей знать, как это вышло и придерживается ли он этих идей сейчас? И почему ее это все-таки волнует?

Увы, у нее не было ответов ни на один из этих вопросов.

Объяснительная записка: изначально эту главу я не планировала вообще, и понятия не имею, из каких глубин подсознания она вынырнула, так что все возможные претензии направляйте не ко мне, а к осеннему обострению и звездам. Я-то и сама недоумеваю.

Многим владею — ну вот хотя бы прекрасный скелет.

Хочешь — лежи, балдея, хочешь — танцуй балет.

Незадолго до дня рождения Гермиона начала испытывать смутное беспокойство. Что-то было не так. Чего-то не хватало. Нет, если подумать, многое было не так. Гилдерой Локхарт оказался не тем, в кого Гермионе хотелось бы быть влюбленной, а профессор Снейп и вовсе Пожирателем Смерти (бывшим? Бывают ли «бывшие Пожиратели Смерти»?). Все это определенно доставляло, скажем так, дискомфорт. Но это был дискомфорт моральный, мысленный, умозрительный, а ощущения, которые испытывала Гермиона, были физическими. Даже слишком. Как будто ей хотелось куда-то бежать и что-то сделать.

И лишь через сутки нервного ерзания и прислушивания к себе она поняла, в чем дело, и помянула недобрым словом своих родителей: ей просто хотелось куда-то бежать. Неважно куда. Потому что ей не хватало движения и физической нагрузки. Приучила себя летом — на свою голову! И что теперь, спрашивается, с этим делать?! Написала письмо родителям, попросила в качестве подарка на День Рождения собрать и вручить сове пакет с одеждой для занятий (с собой взять ничего подходящего в голову не пришло, не в пижаме же заниматься, а трансфигурировать она вряд ли смогла бы) и неспешной рысью побежала по коридорам Хогвартса в поисках Флинта.

— Если ты опять про политическую обстановку прошлого десятилетия, то даже не начинай! — категорично заявил он.

— Не угадал. Но если ты занят, то я тогда пойду, — вздохнула она, понимая, что, видимо, несколько превысила лимит наглости, которую Флинт был готов ей простить.

— Ты бежала, что ли? — вдруг заинтересовался он. — Что, что-то действительно важное?

— Да нет, бежала я просто потому что пробежаться хотела. Я об этом, собственно, и... ладно, не важно, извини, что отвлекла, — Гермиона развернулась, чтобы уйти, хотя втайне, конечно, надеялась, что Флинт ответит на ее незамысловатый ход и переспросит, о чем речь.

— Так что тебе нужно все-таки? Если это не про историю да политику, то я вполне могу поговорить.

— Совсем не про политику! — радостно заверила его Гермиона. — Ты не знаешь какое-нибудь помещение в школе, которое всегда стабильно пустует?

— А тебе зачем? На свиданки бегать?

— Флинт, мы это выясняли весной, и с тех пор ничего не изменилось. Мне все еще двенадцать, какие свиданки?! Мне просто хотелось найти место, где можно спокойно поупражняться и подвигаться. Мне движения не хватает. А в спальне точно Панси не даст.

— Подвигаться, говоришь? — Флинт глубоко задумался. — Тебе же не очень много места надо, ты там бегать не собираешься, так?

— Так.

— А если у тебя будет наблюдатель?

— Очень не хотелось бы. Я отчасти для того и ищу помещение, чтобы никому ничего не объяснять, и вообще...

— А если наблюдатель-призрак? А то есть у нас заброшенный туалет, женский, кстати, его по назначению тыщу лет не используют из-за Плаксы Миртл, она там живет. Но с ней вполне можно договориться.

— Ты предлагаешь мне заниматься в туалете?! — Гермиона ушам своим не поверила. Нет, она уже почти привыкла, что маги как-то попроще относятся к гигиене, чем маглы, но чтоб настолько... «все равно само отвалится, а что не отвалится, то вылечим», так, что ли?

— Ну да, а что? Там холодно, конечно, ну так не холоднее, чем в наших подземельях. И в общем довольно чисто — говорю ж, никто туда не ходит. А, чего я распинаюсь, пойдем пройдемся, посмотришь и сама решишь, надо оно тебе или еще что-нибудь придумать, — Флинт бодро зашагал к лестнице, и Гермиона последовала за ним. — И вообще, не представляешь, что люди в том туалете умудрялись делать...

— Вот это меня и пугает!

— А я тебе про то, что уж зарядкой там заняться можно запросто.

Гермиона отчаялась объяснить Флинту, что именно ее не устраивает, и просто молча дошла с ним до туалета на втором этаже.

— Ну вот, смотри, вполне нормальное место.

Гермиона придирчиво осмотрела комнатку и была вынуждена признать, что место действительно нормальное. Достаточно чистое (ну, или будет после пары заклинаний), не холоднее комнат в подземельях, и места хватит и на отжимания, и на прыжки. Вот коврик только на пол постелить... Она мысленно сделала пометку, что надо найти чистый кусок ткани (штору, что ли, стащить?) и соответствующую трансфигурационную формулу. То есть, если бы это был не туалет, она бы без малейших колебаний здесь осталась. Вот так сдаются последние бастионы чистоплотности и здравого смысла.

— Ты прав, — неохотно признала она, — место неплохое. Неужели нет чего-нибудь более похожего на класс?

— Да сколько угодно. Только они либо мебелью набиты, либо заперты, либо ими периодически пользуются, и пока расписание уяснишь...

— Понятно. Спасибо огромное, Флинт, я буду тебе должна.

— Грейнджер, ну тебя, не парься. Ты мне уже столько должна, что если это в числах представлять, то я таких чисел не знаю. Все свои, сочтемся как-нибудь, — пока Гермиона ошарашенно моргала, пытаясь переварить такое выступление, он обошел туалет, заглядывая в кабинки. — Осталось, собственно, договориться с Миртл.

— Я просто счастлива, что ты соизволил обо мне вспомнить, Маркус, — донеслось откуда-то сверху, и из потолка выплыла призрачная девочка. Не слишком симпатичная, в очках, лицо вредное и ехидное — в общем, Гермиона Грейнджер, призрачная версия с плохим зрением. — Пришли, распоряжаются тут по-хозяйски, оценивают мое жилище. Что вам надо вообще?

— Миртл, а ты все такая же, — улыбнулся ничуть не смущенный Флинт.

— Конечно, такая же! Если ты не заметил, я умерла! — сердито воскликнула она, и Гермионе показалось, что она даже увидела призрачные слезы, заблестевшие в глазах Миртл.

— Ну вот зачем ты все время напоминаешь мне об этом? Я так переживаю, стараюсь об этом не думать, а ты... — Флинт с уверенностью пошел по тонкой грани между искренностью и наглым стёбом. Гермиона была уверена, что после такого выступления Миртл выгонит их вон, однако обошлось. Она уселась на дверцу одной из кабинок и свысока уставилась на них. — Понимаешь, тут одной девочке, вот ей, понадобилось укромное место...

— Девочек уже водишь, значит. Прямо у меня на глазах, — радостным тоном завзятой скандалистки, нашедшей повод, протянула Миртл.

— Укромное место. Чтобы спортом заниматься, — не смутился Флинт. — И я сразу подумал о тебе! Ты же надежная, и не выдашь, и не затравишь, и ржать не станешь. Ну... по крайней мере, не очень долго. И тебе какое-никакое развлечение. А?

— Вот тоже мне, развлечение! — фыркнула девочка. — Можно подумать, мне до Хогвартса физкультуры не хватило.

Она слетела с дверцы, подлетела к Гермионе и зависла прямо перед ней.

— А тебе это зачем? — вдруг спросила она. — Хочешь мальчикам нравиться? Так ты уж извини, не с твоими волосами, а на них спорт не действует.

Гермиона невольно улыбнулась. В этих наивных попытках взбесить собеседника было что-то такое милое, практически родное. Очень знакомое, да.

— Насчет мальчиков ничего не знаю, мне еще рано и вообще не до них. Просто летом привыкла к занятиям и теперь тянет продолжить, — ответила она.

— Знаешь, это звучит ужасно неправдоподобно, — вздохнула Миртл. — Версия про мальчиков гораздо логичнее. Но вот я посмотрела на твои зубы... и, знаешь, верю. Одним спортом такому горю все равно не поможешь.

Гермиона вздохнула и уставилась в пол, стараясь не очень явно улыбаться. Рядом сосредоточенно сопел Флинт, у которого, видимо, были те же проблемы.

— Ну так как? Пустишь Гермиону у тебя позаниматься?

— Пущу, — неожиданно широко улыбнулась Миртл. — Все равно никто ко мне не ходит почти, мне же скууучно! А тут какая-никакая компания.

— Большое спасибо, Миртл, — решилась подать голос Гермиона. — У тебя есть какие-нибудь пожелания насчет того, во сколько мне лучше приходить?

Миртл удивленно уставилась на нее.

— Ты подразумеваешь, что я могу быть чем-то занята? Чем я могу быть занята, по-твоему?! Я же привидение!

— Даже у привидений есть право на личное время и на то, чтобы в их жилище не вламывались без спроса, я так думаю, — твердо сказала Гермиона. После этого заявления они довольно быстро договорились о времени и оставили Миртл обдумывать концепцию прав и обязанностей привидений.

— Грейнджер, ты точно послана мне за неведомые грехи моего рода, — глубокомысленно изрек Флинт после того, как они отошли достаточно далеко от заброшенного туалета. — Я ж мог там на месте помереть от смеха, и что бы тогда было?

— Тогда ты остался бы жить там вместе с Миртл, я полагаю, — усмехнулась Гермиона и с удовольствием увидела, как Флинт содрогнулся.

Идея обеспечить себе немножко физической нагрузки оказалась очень правильной. В конце первой получасовой тренировки Гермиону не волновал ни Локхарт, ни декан, ни Пожиратели Смерти, вообще ничего. Она понимала, что скоро эффект пройдет, но даже учитывая его кратковременность, оно того стоило. После передышки думать о всех тех же волновавших ее вещах стало чуть легче, и это тоже было прекрасно.

Утром девятнадцатого сентября Гермиона на всякий случай удрала из Гостиной, как только слизеринцы закончили поздравлять с Днем Рождения Дафну Гринграсс. А вечером того же дня она сидела в знакомом им обеим коридоре. Дожидалась. И дождалась.

Настоящий герой — это мертвый герой,

Ну а кто еще жив — тот предатель идеи...

— Гринграсс, куда несешься?

— О, Грейнджер, ты про меня вдруг вспомнила. Что, надо передать Локхарту любовную записку? Так это не ко мне, — вопреки сказанному, Дафна удобно устроилась в нише напротив.

— Ну что ты. Просто хотела поздравить тебя с Днем Рождения, — максимально ядовито улыбнулась Гермиона.

— Ой, не беси меня! Еще одно слово на эту тему, и в следующем году я всем расскажу про твой День Рождения.

— Забудешь, — отмахнулась Гермиона. — А пока что держи.

Она прицелилась и кинула в Гринграсс коробкой с подарком. Она его поймала и хмыкнула:

— Ты туда камней положила, что ли? Что там такое тяжелое?

— Ну сама подумай, Гринграсс: что может дарить людям книжный червь, вроде меня? Конечно же, там книги!

— О, ну конечно, как я сама не догадалась! — презрительно скривилась Гринграсс. — Книга — лучший подарок, да? Грейнджер, да ты ходячая банальность!

Впрочем, взгляд, который Гринграсс бросила на тщательно перевязанную коробку, демонстрировал, что «лучший подарок» все-таки ее заинтересовал. Это она еще не знала, что кроме книг (исключительно маггловская классика, грязнокровка она или где) там лежали самые девочковые-предевочковые раскраски на свете, с принцессами и феями, и большая коробка фломастеров. Идея настолько идиотского подарка родилась у нее еще в прошлом году, когда она застала Гринграсс сидящей перед четырьмя чернильницами одновременно и четырьмя же перьями выводящей какой-то простенький узорчик. Художницей Гринграсс не была совсем, она и рисовать-то толком не умела, как сама призналась. А вот просто красить или выводить узоры ей нравилось. Гермионе тоже. Поэтому она как никто другой могла посочувствовать ей и предложить альтернативу чернилам. Что она и сделала. Ну, а тематика раскраски сама собой подобралась. Ей очень хотелось проверить, что же победит: снобизм или творческий зуд. То есть, будет раскраска использована по назначению или нет. Правда, она так и не придумала, как выжать из Гринграсс правдивый ответ на этот вопрос (следящие чары не помогли бы, они срабатывают, если предмет просто взяли в руки, а это не то). Но впереди еще почти шесть лет совместной учебы, за столько времени она уж как-нибудь узнает правду!

— В данный момент я сидячая банальность, а не ходячая, — педантично поправила ее Гермиона. — И вообще, подарки подарками, но я с тобой не об этом хотела поговорить.

— Все-таки любовная записка Локхарту, — вздохнула Гринграсс.

— Нет, Снейпу.

— Поздравляю. Ты почти сумела меня удивить. Что из твоего высказывания не было шуткой?

— Шуткой не было то, что я хочу поговорить о нем.

— Со мной? — удивилась Гринграсс.

— Нет, с Малфоем! Конечно, с тобой. То есть, в идеале я хотела бы поговорить с деканом, но инстинкт самосохранения подсказывает мне, что не стоит лезть к нему с такими вопросами. Поэтому я буду лезть с ними к тебе.

— И что за вопросы?

— Вопрос, в принципе, один. Гринграсс, а расскажи мне его историю? Я имею в виду — он же был Пожирателем Смерти?

— А, грязнокровка заволновалась, что декан ее не любит? Так ты к профессору Трелони сходи, она тебе на картах погадает. А если тебе факты нужны, то за этим в библиотеку, газеты читать. Странно, что ты еще не там. Может, приболела?

— Гринграсс, я бы и рада в библиотеку, но там почему-то хранятся газеты только за последние пять лет. Если ты произведешь нехитрые математические вычисления, то поймешь, что это не те годы, которые меня интересуют. Возможно, конечно, за пять лет в газетах зачем-то упоминали профессора Снейпа и подробно излагают его биографию, но я подозреваю, что зачахну раньше, чем это упоминание найду.

— Грейнджер отказывается сидеть и читать буковки! Ушам своим не верю!

— Просто это же время можно потратить на какие-нибудь другие буковки, более симпатичные и интересные. Трансфигурацию почитать, например. Ну что, я тебя убедила, что мне без тебя никак?

— Ну, по-хорошему, ты должна еще сказать «Гринграсс, мне нужна твоя помощь».

— Да пожалуйста: Гринграсс, мне нужна твоя помощь! Годится?

— Мерлин, и почему в моем воображении это был куда более волнующий момент? Видимо, ты что-то сделала не так.

— Я даже не буду спрашивать, почему ты воображаешь такие странные вещи. Ты меня не отвлечешь. Декан. И его история. Пожалуйста.

— Ты думаешь, я так долго ломаюсь только чтобы тебя позлить? Дело не только в этом. Просто я знаю официальную версию, да и ту не очень точно, а что там было помимо нее, это, возможно, известно тем, кто состоял в одной организации с профессором. А моя семья в том конфликте занимала нейтральную позицию и к Лорду не примкнула, поэтому то, что я могу тебе рассказать, и так каждая собака знает.

— Я не собака, я не знаю. Рассказывай.

— Ладно. Начнем с того, что декан наш полукровка. Да, вот не надо так на меня таращиться, у него мать чистокровная, а отец магл. Как он при этом умудрился попасть к Темному Лорду — непонятно. Слизерин-то к полукровкам относительно лоялен, вон, даже тебя терпим, хотя ты и вовсе магла, но то Слизерин, а то Лорд. И тем не менее, он как-то к нему попал, вроде бы сразу после школы, но это уже только слухи. Он даже занял не последнее место в тамошней иерархии. Про его деятельность там я, само собой, ничего не знаю, уж извини. А когда Темный Лорд пал, пошли аресты его уже известных сторонников, кто-то довольно быстро выдал и профессора, и его, кажется, даже задержали, но тут вдруг Дамблдор заявил, что профессор был его шпионом среди Пожирателей Смерти. И его выпустили. Конец истории.

Гринграсс замолчала, и Гермиона тоже молчала, переваривая уже эту версию. Шпион, значит. То есть, он действовал там вопреки своим склонностям и желаниям, даже, получается, своими действиями приближал развал организации. Так? Или нет? Но с каких же пор он был шпионом? И почему? Пришел к Волдеморту, а потом передумал? Или сразу пришел к Волдеморту с целью шпионить на Дамблдора? И почему, собственно, на Дамблдора?

— А что значит «шпион Дамблдора»? Я бы поняла еще, если бы он был шпионом Министерства, от Аврората или как-то так... но директор-то какое к этому имеет отношение?

— А такое, что Министерство либо вовсе не почесалось завести себе шпиона, либо не сумело. А Дамблдор, говорят, сколотил целую организацию для противостояния Темному Лорду. И у них не то чтобы хорошо получалось, но по крайней мере, получше, чем у Министерства.

— Это поэтому на Слизерине так директора не любят?

Гринграсс кивнула.

— Ну да, в том числе.

— Но слушай, неужели Министерство так вот просто взяло да и признало целую нелегальную организацию, стоящую за Дамблдором? Творите, мол, что хотите, у вас хорошо получается?

— Выходит, что так, — пожала плечами Гринграсс. — Ведь профессора действительно отпустили до суда, а полный состав этого директорского собрания так толком никто и не знает. Значит, на них не так уж сильно давили, если они сумели сохранить сведения о себе в тайне, так?

— Тогда еще один вопрос. Если профессор был шпионом Дамблдора, то получается, что он предал Темного Лорда. Он предатель для Пожирателей Смерти. Но как так вышло, что для их детей он авторитет? Тот же Малфой ему в рот смотрит, да и вообще, факультет его уважает. Как так, он же предатель?

— А это самое интересное в истории, — с очень загадочным видом сказала Гринграсс. — Они, видишь ли, считают, что декан обманул Дамблдора и что на самом деле он шпионил для Темного Лорда. И хоть убей, я понятия не имею, какая из версий правильная.

Профессор водит Дамблдора за нос? Гермиона припомнила прошлый год, когда директор охотно делился с профессором какими-то своими планами относительно Поттера. Он ведь действительно доверяет ему, да? И вот, кстати, Поттер. Из-за него погиб Волдеморт, хотя и неясно, как именно это случилось. Может быть, профессор поэтому так его не любит? Или нет, не так. Он демонстрирует нелюбовь к Поттеру, достаточно правдоподобно, чтобы все слизеринцы в это поверили. А сам защищал его на квиддичных матчах, даже судьей стать не отказался, хотя ему ужасно не нравилась эта идея. И Поттер все еще жив, следует заметить. И о чем это говорит, если прикладывать этот факт к лояльности профессора Снейпа?

Да ни о чем. Волдеморт же умер, зачем профессору убивать Поттера, даже если он был на стороне Волдеморта? Он неплохо устроился, обе стороны, вроде бы, верят, что он за них. Если он и хочет продолжать дело Волдеморта, то вряд ли целесообразно при этом убивать Поттера и ставить себя вне закона.

Да черт возьми, как тут разобраться-то?

— И что, слизеринцы никогда не пытались прояснить этот вопрос?

— А как ты себе это представляешь? — улыбнулась Гринграсс. Гермиона тоже улыбнулась.

— Прекрасная была бы картина! «Профессор, вы за тех или за этих?» — «Сто баллов с Гриффиндора за вопрос!» — «Но мы же Слизерин» — «А баллы — с Гриффиндора, вот и думайте сами».

Они обе расхохотались. Гринграсс, видимо, представляла себе в красках эту сцену, а Гермиона просто сбрасывала напряжение. От попыток понять профессора Снейпа голова раскалывалась не хуже, чем от заклинания «Легилименс». Подумав об этом, она возвела в голове симпатичный щит — выбирала сушеные цветы лаванды из кучи цветов, стеблей и трухи. Стало легче. Но не намного.

Почему она вообще думала, что спрашивать у Гринграсс — хорошая идея? Да больше никогда!

В кругу бездомных животных

Я представляю людей...

Дни шли за днями. Дафна распечатала подарок и заявила Гермионе, что она очень злой человек (Гермиона была польщена). Астория хвостиком ходила за Малфоем, и тому, кажется, это очень льстило. Паркинсон все еще возмущалась, но как-то без огонька, поскольку большая часть душевных сил у нее уходила на то, чтобы оттеснить Асторию от Драко. Периодически у нее получалось. А Салли, кошка Милисенты Булстроуд, которую никто даже и не видел в первую неделю учебы, наконец освоилась в спальне и явила миру свою тупоносую морду. Вообще, Гермиона, как и большинство известных ей людей, любила кошек. За эстетичность. Все-таки они очень красивые звери. Исключением были только персидские кошки. Гермиона охотно признавала свою предвзятость, понимала, что персидская кошка кому-то тоже кажется красивой и, возможно, имеет замечательный характер. Но сама она их не любила. Морды какие-то по-дурацки приплюснутые, а уж сколько от них шерсти! По закону подлости Салли была именно персидской кошкой.

Шерсть, собственно, и стала причиной, по которой Гермионе пришлось заметить существование кошки Салли. Никто не понял, почему так, но кошка полюбила спать на ее кровати. Или валяться, активно, с потягиваниями и перекатами. Особенно кровать привлекала Салли в том случае, если Гермиона оставляла там одежду. Стоило только на минуточку положить на кровати мантию — и весь вечер можно развлекаться, собирая с ткани шерсть. Сначала Гермиона взывала к совести Милисенты. Потом она взывала к совести кошки Салли. Потом она привыкла не оставлять одежду на кровати, разыскала в библиотеке сборник бытовых заклинаний, научилась счищать шерсть тремя взмахами палочки и на том успокоилась, сгоняя кошку с кровати на ночь и мирясь с ее присутствием в другое время. Гринграсс с удовольствием строила завиральные теории, почему же кошка облюбовала именно ее место, самой правдоподобной из которых было наличие человекообразного валерьянового корня в роду Гермионы.

Квиддичисты тренировались. Локхарт вместо ЗОТИ преподавал сценическое мастерство, заставляя учеников инсценировать отрывки из его книг. Гермиона страдала, но исправно изображала внимание и усердие и один раз даже побыла спасенной из лап вампира красавицей. Над ней еще три урока ржали все однокурсники, но пятнадцать баллов Слизерину, между прочим.

Наступил октябрь. Становилось все холоднее. Особенно это было заметно в заброшенном туалете. Миртл все чаще ныла вместо того, чтобы язвить. Если язва из нее получалась очень высокого качества, то как нытику ей просто не было равных. Надоедала страшно. Впрочем, Гермиона к ней уже привыкла, как-то даже с ней сроднилась, что ли. Первокурсники чихали и кашляли, причем все, независимо от факультета. Гермиона пыталась припомнить, была ли в прошлом году такая же очередь в Больничное Крыло за Перечным зельем, но у нее не получалось. То ли и правда в этом году осень была особенно щедра на простуды, то ли в прошлом году она всего этого не заметила. Оба варианта были вполне вероятны.

— Кошмар, какая я страшная! — огорченно сказала вертевшаяся перед зеркалом Миртл. Прямо во время одной из зарядок Гермионы. Зараза. И ведь если с ней не поговорить об этом, то ныть и рыдать начнет. А где, спрашивается, взять на это дыхание? Гермиона смиренно вздохнула, отложила в сторону гантельки, трансфигурированные из двух подобранных около теплиц веток, и принялась за растяжку. Так хоть поговорить можно.

— Миртл, ну что за глупости. Ничего ты не страшная. Вполне нормальная девчонка, по-моему, — так и просившееся на язык «только мертвая» Гермиона сумела оставить при себе.

— Дааа, тебе легко говорить! А вот посмотрела бы я на тебя, если б тебе пришлось всегда-всегда жить с теми же прыщами и теми же дебильными очками, которые тебя так бесили! И ничего уже не сделаешь, я умерла, и это навсегдаааа!

— Ну, мои волосы и зубы тоже со мной навсегда, уже сейчас, и ничего с ними не сделаешь, — напомнила Гермиона, которая в тот момент старательно пыталась достать лбом до коленок. Коленки были близки, но все еще недосягаемы.

— А вот представь, что вдобавок к этому — еще прыщи! И навсегда!

— Ужас какой, — совершенно искренне сказала Гермиона. — С другой стороны, некоторым пришлось еще хуже, у них на телах остались раны и увечья, кто-то без головы, кто-то весь в крови... а ты нормально выглядишь.

— Да ничего подобного! Наоборот, кровь — это так стильно! А безголовые — вообще шик, элита, недостижимый идеал. Сразу видно, у них была интересная и насыщенная жизнь, не то что у некоторых... которые... которые умерли в школьном туалете! — Миртл все-таки зарыдала. Очевидно, под «некоторыми» она подразумевала себя. А Гермиона насторожилась. До этого она никогда не думала о том, откуда взялась Миртл, явно молодая, судя по виду, пятый-шестой курс, ученица, вон, школьная форма на ней, хотя цветов уже не разглядеть, а соответственно, факультетская принадлежность неясна. Никаких следов насильственной смерти не заметно. И умерла она, судя по пламенной речи, прямо в этом туалете. Это от чего же, интересно? Отравилась? Или вот Авада Кедавра тоже не оставляет следов. Неужели ее кто-то... Б-ррррр, жуть какая!

— Миртл, а от чего ты умерла? — спросила Гермиона, оставив в покое коленки и пытаясь припомнить то самое ужасное скручивание из йоги, в котором она вечно путала, куда должны идти руки, ноги и голова, вернее, как их повороты соотносятся друг с другом.

— О-о-о, это было ужасно! — мечтательно протянула Миртл. — Я тогда как раз пришла сюда поплакать, потому что эта гадина...

Тут дверь открылась, и в туалет сунулась первокурсница. Обозрела открывшуюся картину, коротко ойкнула и закрыла дверь.

— Ну вот, весь настрой сбила, — недовольно вздохнула Миртл. — В другой раз расскажу. Послезавтра юбилей смерти Безголового Ника, после такого торжества у меня наверняка будет подходящее настроение.

Гермиона довольно вяло отреагировала на появление в картине мира новой реалии из жизни привидений. Она пыталась вспомнить, запирала ли дверь в туалет. Ей казалось, что она ее заперла, как всегда, да еще и заклинание поверх наложила. Но если б заклинание было, первокурсница зайти бы, скорее всего, не смогла, поскольку Алохоморы было бы недостаточно. А она зашла. Значит, либо в семье Уизли (а как не узнать эту рыжую гриву) подрастает весьма эрудированная девочка, либо кое-кому надо подтянуть внимание и поменьше думать о всякой ерунде. А то вон уже двери открытыми оставлять стала, заходи кто хочешь, любуйся сколько влезет. Мрак.

Хэллоуин в этом году получился очень стильным. Гермионе понравилось, как украсили Большой Зал. А Гилдерой Локхарт по случаю праздника украсил себя мантией глубокого фиолетового цвета с манжетами из нежнейшего сиреневого кружева. Вроде бы и не очень мужские цвета, но как же ему это шло! Как дивно подчеркивало цвет лица, и какими бездонными виделись глаза! Гермиона довольно быстро расправилась с едой и сидела, мечтательно пялясь в понятно-чью-сторону, пока не получила легкий пинок от Дафны.

— Так Снейп или все-таки Локхарт? — ядовито поинтересовалась она. Спасибо, что все-таки шепотом.

— Тыквенный пирог, — ответила Гермиона, стараясь не краснеть. — Пытаюсь понять, отличается ли он от того, который у нас на столе стоит, или нет.

— Кому ты врешь, Грейнджер, — вздохнула Гринграсс. — И главное, зачем? Все равно же тебе никто-никто не верит!

— Ты не «никто», — тут же поспешила поспорить Гермиона, но от Локхарта все-таки отвлеклась и вообще отвернулась от преподавательского стола, от греха подальше.

Расходились с праздничного пира общей толпой с преподавателями во главе. И это событие вообще не стоило бы упоминания, если бы на третьем этаже они не наткнулись сначала на натекшую откуда-то лужу воды, потом на изрядно обалдевшую троицу Поттер-Уизли-Лонгботтом, а потом на оцепеневшую кошку завхоза, подвешенную за хвост на скобу для факела.

— Трепещите, враги наследника! Сначала кошка, следующими будут те, в чьих жилах течет нечистая кровь! — радостно крикнул стоящий рядом с ней Малфой. Гермиона удивилась такой бредовой речи, но тут же сообразила, что про некоего наследника — это он озвучил надпись на стене, сделанную чем-то красным (Гермионе очень не хотелось верить, что это кровь). «Тайная Комната снова открыта» — и дальше вот это вот про наследника. Вернувшись от изучения надписи обратно к Малфою, Гермиона обнаружила, что он, счастливый как никогда на ее памяти, смотрит прямо на нее, однозначно показывая, кого именно он хотел бы видеть следующей жертвой. Спасибо, Малфой. Вот просто спасибо. А ей-то казалось, что у них перемирие...

— Вот ведь олух-то, Мерлин прости, — прошипел староста седьмого курса, втихаря отвешивая Малфою подзатыльник. — Сам радуйся чему хочешь, хоть дохлой кошке, но молчи и не выставляй весь факультет уродами!

— Ничего, я ему на ближайшей тренировке добавлю, из него блаждерами всю эту блажь про наследника выбьет, — мрачно пообещал откуда-то справа Флинт. Драко притушил свое радостное сияние, но все равно выглядел ужасно довольным.

Преподаватели забрали Поттера с компанией и кошку, а старосты повели всех остальных по общежитиям. Оказавшись в Гостиной, Драко снова завел было песнь про то, что наследник явился, а значит, Хогвартс будет очищен от... от кого или чего, он уточнить не успел, поскольку был нелюбезно заткнут старшекурсниками. Но Гермиона и так поняла.

Некоторое время в Гостиной мрачно молчали. Потом какая-то девочка с шестого курса неуверенно сказала:

— То есть, чудовище Слизерина, Ужас Хогвартса и так далее, действительно существует?

— Мы пока не знаем, — вздохнул староста. — По одной дохлой кошке судить нельзя.

— Ну, никому со Слизерина в любом случае ничего не грозит, ведь оно должно истреблять только грязнокровок. Значит, мы можем жить спокойно.

Гермиона не выдержала и откашлялась, привлекая к себе внимание. Старшие уставились на нее так, будто впервые видели.

— Да, как-то нехорошо получается, — сказал староста.

Гермиона была с ним полностью согласна. Очень, очень нехорошо получается.

Ведь так прекрасно, где нас нет,

Такая чистота!

— А чего вы все напряглись? — внезапно выступил Нотт. — Если это чудовище ее сожрет, нам же лучше будет, наконец-то избавимся от грязнокровки на факультете, а то ведь позорище. Если бы это видел Салазар Слизерин!..

Малфой и Паркинсон явно были с ним солидарны. Староста издал тяжелый мученический вздох и встал.

— Как я надеялся, что получится обойтись без этого! Вы, ребята, немножко недопоняли, что такое позорище для дома Слизерина. Сейчас будет пафосно, потому что по-другому о некоторых вещах говорить не получается, однако, судя по некоторым симптомам, вам нужно это выслушать. Так вот, дом Слизерина очень не любит, когда ему пытаются причинить вред, и делает все, чтобы этого не случилось. Вы, конечно, сейчас можете попытаться сказать, что присутствие грязнокровки вредно для Слизерина — не трудитесь. Всякий учащийся на Слизерине есть часть дома. Она, — староста невежливо ткнул в нее пальцем, — может быть хоть грязнокровкой, хоть боггартом, хоть крысой, это не важно, потому что она распределена к нам. Она — часть дома Слизерин. Вы можете сколько угодно не любить ее и друг друга, можете ссориться, скандалить и устраивать грызню — мы вам только спасибо скажем за развлечение. Но есть черта, которую переступать нельзя. Нельзя причинять друг другу серьезный вред или подвергать опасности, — тут он укоризненно посмотрел на Малфоя. — В прошлом году кое-кто мог бы очень пожалеть о своей выходке, если бы Грейнджер серьезно пострадала. Такая позиция в Слизерине доминирует много веков и не изменится по вашему желанию, уж поверьте. Так что нет, чудовище из Тайной Комнаты или то, что за него пытаются выдать, не должно ни в коем случае сожрать Грейнджер, потому что она — это тоже Слизерин. А Слизерин не должен пострадать. Все поняли?

Нотт, Малфой и Паркинсон, к которым был обращен этот вопрос, закивали, однако лица их отлично сгодились бы для иллюстрации к слову «упрямство» в словаре. Кажется, староста нисколько их не убедил.

— А раз вы все поняли, то идите-ка по спальням, не мешайте взрослым думать. И ты, Грейнджер, тоже иди.

Уже на пороге Гермиона услышала чей-то смех:

— Хорошо излагаешь, Генри.

— Устал ужасно! Не мое это — речи толкать. Эта малышня с промытыми мозгами — ужас какой-то! Какое счастье, что у Лестранжей и Кэрроу нет детей!

— Упаси Мерлин! — хором воскликнули несколько человек. Гермиона ушла в спальню.

* * *

На следующее утро за завтраком ей передали известие, что кошка Филча жива и ее будут расколдовывать, а также увесистый том библиотечной «Истории Хогвартса» с напутствием: «Ты у нас под ударом — ты это все и читай, вечером расскажешь». По столу Рейвенкло, судя по всему, передавали с рук на руки еще два-три экземпляра книги, да и у львов и барсуков виднелось по знакомому корешку. Интересно, в библиотеке-то остался хоть один экземпляр? Гермиона даже примерно помнила, где в книге находится легенда о Тайной Комнате, поэтому за пару перемен успела бегло прочитать ее, а после уроков перечитала внимательно, на случай, если что-то упустила при прошлых прочтениях. Информации было мало, и вся она была неутешительной.

Отрываясь от книги на уроках, Гермиона обнаружила, что глупость человеческая воистину не знает пределов (или это только у магов глупость такая магическая?): некоторые ученики с Хаффлпаффа и Рейвенкло, кажется, всерьез подозревали, что в оцепенении кошки завхоза виноват Поттер. Поттер! Тихий, мирный Поттер, который вырос у маглов и не убил даже Малфоя, хотя тот своими подначками кого угодно достанет, написал на стене всякую ерунду про наследника Слизерина! Поттер собрался убивать маглорожденных! Ради Мерлина, чье воспаленное сознание породило этот бред?

Вечером ее, и в самом деле, проэкзаменовали по теме.

— Ну, Грейнджер, ты уже прочитала, что там у нас с Тайной Комнатой? Мы, допустим, все краем уха что-то как-то где-то слышали, но хотелось бы фактов.

— Да нет там никаких фактов, — вздохнула Гермиона. — Историю вопроса излагать?

— Излагай-излагай, вечер длинный.

— Домашние задания, вообще-то, тоже длинные, — с намеком сказала Гермиона, но наглеть не стала, включила отличницу и начала. — Итак, по имеющимся немногочисленным свидетельствам основной конфликт между Основателями Хогвартса был вызван тем, что Слизерин не доверял маглам и как следствие маглорожденным, считал, что не стоит посвящать их в тайны магии, и обучать в Хогвартсе не хотел. Остальные же Основатели считали, что маглорожденных тоже надо обучать, в связи с чем Слизерин покинул школу. Я, кстати, не очень поняла, это в книге так сильно смягчили правду — или Слизерин действительно не выступал за поголовное истребление маглорожденных, а только за сохранение Мира Магии в тайне от маглов?

— Грейнджер, сейчас мы тебя опрашиваем, а не ты нас! — возмутился староста Генри. Узнать бы еще его фамилию. — И вообще, это имеет только косвенное отношение к теме, давай про Тайную Комнату.

«Видимо, они и сами не знают», — удовлетворенно подумала Гермиона и послушалась старшего.

— Тайную Комнату создал, собственно, Салазар Слизерин, в книге нет указаний, было ли это следствием ссоры с остальными Основателями или он создал ее раньше для каких-то своих целей. В этой Комнате, по легенде, он оставил некое чудовище. Открыть комнату может только наследник Слизерина, и если это случится, то с его помощью он сможет выгнать из школы всех недостойных обучаться магии. То есть, видимо, маглорожденных. И тут у меня опять есть вопросы.

— Какие?

— Во-первых, опять же, меня интересует слово «выгнать». Значит ли это, что все остальные тоже только оцепенеют, как та кошка? И почему вы так уверенно говорите о том, что это чудовище кого-то съест?

— Ну, съест-не съест, но убьет, — неохотно ответил старшекурсник Роули. — Есть такая байка, что полвека назад Тайную Комнату уже открывали. Тогда тоже сначала кто-то оцепенел, а потом одна грязнокровка все-таки умерла. Странно, что не больше, конечно, но в общем, чудовище не безобидное, и оцепенением можно не отделаться.

— Жаль, — искренне сказала Гермиона. Она действительно надеялась. — Но у меня есть еще один животрепещущий вопрос. Как, собственно, чудовище определяет, кто чистокровный, а кто нет?

— Грейнджер, не тупи! — воззвал к ней староста. — Сама же сказала: наследник Слизерина с помощью чудовища выгонит недостойных. То есть, определять будет не чудовище, а наследник.

— Вот как. Подразумевается, что он знает всех маглорожденных в школе?

Староста озадачился, но ненадолго.

— Ну, во-первых, узнать-то не так уж сложно. По мере нагнетания паники на факультетах начнут обсуждать будущих жертв, мол, тот и этот грязнокровки, как бы с ними чего не случилось. Наследнику остается только слушать. Во-вторых, думаю, замысел состоит в том, чтобы убить нескольких известных наследнику грязнокровок, а остальные, если нормальные, должны бы сами сбежать.

— А вот кстати, много ли на свете таких чудищ, которыми можно управлять? — вдруг осенило Гермиону. — Ведь его же надо тихо провести по замку до нужного места, да жертву указать, да сделать так, чтобы никто чистокровный не пострадал, чудовищу-то, небось, все равно, кого убивать.

— Мысль интересная, однако вопрос не по адресу, Грейнджер, я Уход за Магическими Существами не брал. И тебе не советую, плебейское дело, потеря времени.

— Так, я бы попросил! — раздалось откуда-то от камина.

— Прошу прощения, для некоторых это профильный предмет и главный способ поддержать семейное производство. Но для остальных... — Генри выразительно развел руками. — СОВ, конечно, получить довольно легко, но в дальнейшей жизни пользы от этого никакой. Так что, Грейнджер, хочешь анализировать чудовищ — иди какую-нибудь книжку возьми, что ли. «Волшебных тварей», например. Поскольку даже те, кто ходят на уход, вряд ли вот так запросто перечислят всех опасных тварей, которые в той или иной степени поддаются дрессировке. И это мы еще не учитываем Империо.

— Думаешь, он может использовать Непростительные прямо в Хогвартсе? — Гермионе стало очень неуютно от такой перспективы

— Грейнджер, если мы все правильно поняли, этот наследник собирается убивать. Пусть и с помощью какого-то чудовища. Ему, если поймают, что так, что эдак в Азкабан. Вряд ли его остановит тот факт, что это Непростительные.

Старшекурсники погрустнели еще больше.

— В общем, так, Грейнджер, ты на всякий случай изучай на досуге подходящих чудовищ. Пока что не паникуем, ждем, что будет дальше. Если будут еще жертвы, по школе будешь передвигаться исключительно вместе со всеми, никаких одиночных романтических блужданий, понятно тебе?

— Куда уж понятнее, — буркнула Гермиона. Остро захотелось назло этому типу отстаивать свою личную свободу перемещения, но жизнь, пожалуй, все-таки была дороже. Гермиона, впрочем, надеялась, что оцепенение миссис Норис было дурной хэллоуинской шуткой. Жуткой, но единственной в своем роде.

Он взошел на ночную тропу безмолвной охоты

Перемазавшись кровью убитой воды.

— Что, Грейнджер, думаешь, спряталась за спинами старших — и все, тебя никто не тронет? — нашептывал ей Малфой на следующий день, по пути на завтрак. — Ничего подобного! Скоро, Грейнджер, скоро все эти предатели крови закончат школу. И старшими станем мы, Грейнджер. Мы будем устанавливать правила! И тогда тебе не жить.

— Малфой, что ж ты за человек такой, — тяжело вздохнула Гермиона. — Так наседать, не дав даже чаю выпить! Я ведь еще даже не проснулась. Ты думаешь, я тебя слушаю, что ли?

— Где уж тебе, грязнокровка! — предсказуемо среагировал Малфой, но, слава Мерлину, наконец-то отстал. А Гермиона добралась до стола, налила себе чаю и призадумалась. Конечно, она слышала, о чем говорил Малфой. И сама уже успела подумать об этом ночью — и об этом, и о неведомом наследнике Слизерина. Потому, собственно, так плохо выспалась. По всему получалось, что Малфой был прав: к пятому-шестому курсу решать, что правильно, а что нет, на Слизерине будет именно он, просто потому что ему больше всех это надо. И пока что совершенно непонятно, кого можно будет ему противопоставить, кто может отобрать у него возможность верховодить на факультете. Нотт? Он сам такой же. Забини? Ему это не надо. Гринграсс? Она наверняка не захочет в это лезть и имеет на то полное право.

Выходит, кроме Малфоя, больше всех это лидерство было нужно самой Гермионе. Вот только лидер из нее как из Флинта балерина. Вряд ли у нее что-нибудь может выйти в этой области. Значит, если не случится ничего непредвиденного, то курсу к пятому или шестому Слизерин резко изменит отношение к ней. Значит, к этому времени надо будет подготовиться. Придумать, как защищаться, а еще лучше — как сделать так, чтобы они все-таки не осмелились напасть. Возможно, если на факультете настолько изменится атмосфера, то декан тоже примет какие-то меры. А вдруг нет? Ох, ну почему вместо того, чтобы просто учиться, ей вечно приходится думать о какой-то ерунде?

Пока что, впрочем, Малфой был почти тих и в меру безобиден. Дни снова полетели, оставляя хэллоуинскую кошку далеко позади. Гермиона бы, наверное, вовсе забыла уже про это происшествие, раз уж кошка все равно жива и ждет, когда ей приготовят какое-то зелье. Но Хогвартс никак не отпускала истерия под названием «поиски наследника». То ли кто-то постоянно ее подогревал, то ли так выражалась специфическая любовь учеников Хогвартса к родной истории, которую не представлялось возможным выразить на уроках профессора Биннса, неизвестно. Но говорили об этом беспрестанно, обсуждали, где может находиться Тайная Комната, кто будет следующей жертвой, как выглядит страшное чудовище, ну и конечно же, гадали, кто же тот самый наследник. Версия, что это Поттер, продолжала лидировать с большим отрывом, к величайшему изумлению Гермионы. Сначала версия основывалась на том, что именно Поттера с друзьями обнаружили рядом с кошкой завхоза. Потом к этому спорному аргументу добавилась история о том, как от Поттера испуганно шарахнулся какой-то маглорожденный хаффлпаффец, мол, просто так люди не шарахаются, наверно, Поттер очень страшный все-таки. Ну да, а тот факт, что хаффлпаффец мог за эти дни уже наслушаться, что «Поттер — наследник Слизерина», никто учитывать не собирался. В позднейших версиях истории Поттер уже бежал за несчастным ребенком, угрожая ему убийством и другими страшными карами. Этому уже, конечно, никто не верил, но к Поттеру все равно относились не без опаски: дыма-то без огня не бывает.

В гостиной Слизерина над этой версией откровенно потешались. Они, во-первых, считали, что наследник Слизерина должен быть чистокровным на много поколений назад, иначе он просто не подходит под требования самого Слизерина. А у Поттера мать маглорожденная. Во-вторых, это же было главным доводом за то, что Поттер в любом случае не стал бы делать ничего подобного. Ну и в-третьих, говорили они, это явно должен быть кто-то постарше. Тот, у кого было время найти Тайную Комнату и у кого достаточно умения, чтобы управиться с запрятанным в ней чудовищем.

Первокурсники, правда, поначалу поддались всеобщей истерии, но после душеспасительного разговора со старостами признали, что версия выглядит неубедительно. Поттера, правда, все равно на всякий случай обходили стороной.

А Драко Малфой ужасно злился, что Поттер опять оказался в центре внимания, да еще и в такой привлекательной — с точки зрения Малфоя — роли. То, что самому герою пересудов от этой роли никакой радости, его почти не утешало. Наверно, он предпочел бы, чтобы наследником Слизерина считали его. Но увы.

* * *

В середине ноября Поттер подсел к Гермионе в библиотеке.

— Ну хоть ты-то не считаешь меня наследником Слизерина? — шепотом спросил он.

— Нет, конечно, — с некоторым удивлением ответила она.

— Такое ощущение, что вокруг все помешались: кто шарахается, кто рассказывает мне свою родословную, чтобы я их не трогал, кто негодует и ждет, когда меня накажут. Так достали!

— Я тебе сочувствую, Поттер, но ты это вообще к чему?

— Я хотел спросить, — Поттер как-то подозрительно замялся, — на Слизерине знают, кто этот наследник?

— У нас вообще считают, что это может быть дурацкая шутка. Всего одно нападение, да и то на кошку. Тоже мне, гроза маглорожденных.

— А что если это только разминка? Может, он ждет, не вычислят ли его, и когда убедится, начнет убивать маглорожденных?

— Может быть и такое, — со вздохом согласилась Гермиона. — Только у нас все равно никто не знает, кто это. Даже если это кто-то из слизеринцев, он, знаешь ли, не заявляет об этом на всю гостиную.

— Я думаю, что это Малфой! — вдруг выпалил Поттер. Гермиона чуть не засмеялась в голос, но вспомнила, где она находится, и взяла себя в руки.

— С чего вдруг именно он?

— А кто еще?! Он сильнее всех ненавидит маглорожденных.

— Сильнее всех, кого ты знаешь, ты хочешь сказать, — Гермиона вздохнула, поняв, что позаниматься нормально теперь все равно не выйдет, и вышла из библиотеки с Поттером на прицепе.

— В общем, это не Малфой, — продолжила она в коридоре, уже куда свободнее. — Подожди, если ты сейчас скажешь, что я его покрываю, потому что слизеринка, тебе потом самому будет стыдно. Я прежде всего маглорожденная, мне жизнь дороже факультетской солидарности. Но, во-первых, в отличие от вас с Уизли и Лонгботтомом, Малфой был на пиру. Все время там проторчал. Так что у него, извини, алиби, — Поттер был страшно разочарован, но Гермиона решила выложить все имеющиеся аргументы. Так, на всякий случай. — А во-вторых, если тебе этого мало, для того, кто все это устроил, он слишком странно себя повел.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что настоящий наследник должен был бы быть готов к тому, что в коридоре висит кошка. Поэтому, скорее всего, он бы делал вид, что он так же удивлен, как все остальные. Не более того. Ну, это ведь самая приемлемая реакция, да? Удивление и испуг. А Малфой?

— А Малфой был просто счастлив! — негодующе высказался Поттер.

— Вот именно. Он был счастлив, как человек, неожиданно получивший долгожданный подарок. Конечно, он сочувствует этому наследнику. Думаю, он был бы рад ему помочь. Но он не знал, что увидит эту кошку, ручаюсь тебе. Если бы он был наследником, он не стал бы столь открыто демонстрировать свои взгляды. Это, в конце концов, подозрительно.

— А может, он таким способом отводит от себя подозрения? Ну, ведет себя как человек, которому не надо отводить от себя подозрения, чтобы его ни в чем не подозревали.

— Кто? Малфой? — теперь Гермиона не отказала себе в удовольствии рассмеяться в голос. — Поверь мне, его не хватит ни на такую комбинацию, ни на такую длительную игру на публику. Он идиот. И в любом случае, почему ты зациклился именно на нем? На Слизерине хватает тех, кто не любит маглорожденных, причем такие есть и среди учеников постарше Малфоя. И среди тех, кого ты не знаешь. Любой из них подходит на эту роль лучше Малфоя. Они больше знают, больше умеют и, в конце концов, провели в замке больше времени, так что и шансов найти эту Тайную Комнату у них было больше.

— Тогда уж больше всего шансов оказаться наследником у кого-то из преподавателей, — вздохнул Поттер.

— Особенно у Биннса, — в тон ему отозвалась Гермиона.

— Кстати о Биннсе и истории. Ты знаешь что-нибудь конкретное про эту Тайную Комнату?

— Ради Мерлина, Поттер! Все в «Истории Хогвартса» написано! — Гермиона даже почти рассердилась от глупости такой. Зачем спрашивать ее, когда можно просто прочитать? Ну или хоть бы преподавателей пытал, на худой конец!

— В «Истории», может, и написано, только ее в библиотеке давно нет, разобрали все экземпляры! — так же сердито ответил он. — Невилл пробовал взять, да ничего не вышло.

— Ну так наверняка у вас на факультете есть пара книг, вот и попросил бы у кого-нибудь.

Поттер посмотрел на нее с неподдельным изумлением. Кажется, такая простая мысль не приходила ему в голову.

— Ты думаешь, мне дадут?

— А почему нет-то? — пожала плечами она. — Мне в первый же день на факультете книжку дали, как потенциальной жертве.

Поттер посмотрел на нее еще страннее, распрощался и ушел. Почему, в самом деле, никто до сих пор не ввел его в курс дела? На Слизерине все интересующиеся давно уже все знали. Странно было думать такое, но кажется, с взаимовыручкой на Гриффиндоре было куда как хуже, чем у них.

Я искала дождя, чтобы вызвать пожар,

Я звала короля, а пришел мыловар.

Чем ближе был матч Гриффиндор-Слизерин, тем более нервным становился Флинт. Если его послушать, получалось, что учеба занимает слишком много времени, которое стоило бы уделить тренировкам. Не все в команде были с ним согласны. Это, конечно, не имело бы никакого значения, но беда в том, что преподаватели также не были согласны с Флинтом и продолжали как ни в чем не бывало задавать домашние работы — много, много домашних работ.

Интрига «Флинт-Малфой-метлы», по большому счету, не удалась: возможно, никто и не посчитал Малфоя умелым и перспективным ловцом, однако преимущество, которое давали слизеринцам новые метлы, гриффиндорская команда восприняла очень серьезно. Флинт в связи с этим нецензурно ругался на злодейку-судьбу и дурацких гриффов и гонял команду столь же упорно и маниакально, как Оливер Вуд гонял свою. Гермиона считала, зря он так переживает, ведь преимущество в виде метел у слизеринцев все-таки остается, и как бы гриффиндорцы ни тренировались, а новых метел это не заменит. Но Гермиону, конечно, никто не спрашивал, так что она держала свое мнение при себе.

День матча выдался пасмурный, казалось, того и гляди польет дождь. Гермиона мысленно посочувствовала обоим ловцам: наверно, в такую погоду не очень-то удобно ловить мелкий снитч. Темно ведь.

Гермиона мало что понимала в квиддиче, но тот факт, что слизеринские новые метлы действительно были быстрее, можно было заметить даже ее не наметанным глазом. Слизеринцы один за другим забивали голы — особенно отличился Эдриан Пьюси, — и вскоре лидировали с отрывом в шестьдесят очков. Сначала Гермиона просто порадовалась за Флинта и остальных ребят, но потом по выкрикам с гриффиндорской трибуны и шепоту вокруг поняла, что происходит что-то странное. Она осмотрела поле внимательнее, на предмет несоответствий эталонной игре в квиддич, и не с первого раза, но все-таки поняла, в чем дело: близнецы Уизли в игре практически не участвовали. Они летали выше игроков и колец, на уровне ловцов, и защищали Поттера от одного из бладжеров. Они ловко отбивали его, посылая по причудливым траекториям куда-то в слизеринских игроков, но мяч изворачивался, будто живой, и снова нацеливался на Поттера. Кажется, так быть не должно. Мяч ведь должен гоняться за всеми игроками на поле, никого не выделяя, да?

На секунду Гермиона задумалась, не причастен ли к этому Флинт, но тут же отказалась от этой мысли. Флинт был горячим приверженцем позиции «разрешено все, что не запрещено» и с удовольствием пользовался любым своим преимуществом, включая силовое. Но он не стал бы впрямую нарушать правила, меняя игру. Ему ведь было важно выиграть, а не просто набрать нужное количество очков. Разница была довольно тонкой, по крайней мере, когда Флинт тщился объяснить ее Малфою в ответ на вопрос «почему бы просто не врезать Поттеру битой в самом начале игры», получилось довольно смутно. Для Малфоя, впрочем, должно бы быть достаточно прямого отказа. А Гермионе, с ее стороны, достаточно было информации, что Флинт бы с мячами мухлевать не стал. Но что, в таком случае, происходило с бладжером? Гермиона, помня опыт прошлого года, внимательно осмотрела трибуны, обращая особое внимание на преподавателей и старшекурсников. Нет, не похоже, чтобы кто-то из них колдовал. Не все даже смотрели на Поттера, многие предпочитали следить за квоффлом.

Капитан гриффиндорцев заметил неладное и попросил тайм-аут. Команда собралась вместе и минуты три что-то обсуждала, пока весьма довольные ситуацией слизеринцы зависали поодаль. И через три минуты они... продолжили игру.

Как такое может быть? Гермиона ожидала чего угодно: перерыва для проверки мяча, отмены матча и дальнейшей переигровки, но только не вот это! Понятно, что слизеринцев взбесившийся бладжер полностью устраивал, но гриффиндорцы-то чего? Им же не выиграть в таких условиях. И... неужели им не жалко Поттера?! Они же только что взяли и послали его под бладжер, нацеленный, судя по всему, конкретно на него. Может быть, конечно, Уизли его прикроют... увы, додумать эту мысль Гермиона не успела, потому что увидела, что Поттер устремился вверх, набирая скорость, а оба Уизли остались в игре. Итак, Поттера никто даже не прикрывал. Да Боже, они там все умом скорбные на Гриффиндоре, что ли?

На поле шла игра, кто-то попеременно завладевал квоффлом и уклонялся от единственного бладжера. А наверху шла гонка на выживание: Поттер против твердого и на редкость не тупого предмета. Поттер был маневреннее, на каждой его петле и на каждом резком повороте мяч заносило, что позволяло ему выиграть еще немного расстояния и времени... совсем немного, увы. Он выписывал зигзаги, уклонялся от мяча, когда тот пролетал рядом, но было ясно, что рано или поздно мяч его догонит. Это лишь вопрос времени. Вдобавок пошел дождь. Гермиона даже представить не могла, каково сейчас там, наверху, на метле, пытаться увернуться.

Трибуны хлопали и смеялись. Такое ощущение, что почти никто не понимал, что происходит, или никто просто не воспринимал это всерьез. А Гермионе было очень страшно. Выдержав еще несколько минут этой воздушной гимнастики, она просто сползла с со своего сиденья вниз, поэтому того, что случилось дальше, она не видела. Ей рассказали позже, в красках, несколько раз, как Малфой отвлек Поттера, и бладжер все-таки догнал его, и с разгона врезался в Поттера, сломав ему руку. Зато, услышав многочисленные охи на трибунах, Гермиона вскочила как раз вовремя, чтобы увидеть, как Поттер устремился к Малфою, кажется, собираясь его протаранить, но пролетел мимо, схватил единственной действующей рукой снитч и начал падать, держась за метлу только ногами. Как он приземлился, Гермиона рассмотреть не смогла.

Гриффиндор победил, но сейчас это ее не слишком расстроило. Главное, что игра наконец-то закончилась. Потому что смотреть на происходящее было совершенно невыносимо. Как они все, все вокруг, это выдерживают? Почему плохо только ей, а они считают, что «было круто», «Поттер крут» и «незабываемое зрелище»? Или кому-то сейчас так же не по себе, как и ей, просто они, так же, как и она сама, молчат об этом?

Вокруг Поттера уже собралась толпа. Гилдерой Локхарт, сияя улыбкой, что-то колдовал над рукой Гарри, но, против ожидания, руку это не вылечило, скорее уж наоборот. Она приобрела какие-то совсем уж странные очертания, будто из нее внезапно вытащили все кости. Локхарт еще что-то сказал Поттеру и быстро ретировался, оставив Поттера злиться, а Гермиону печалиться. Вот почему? Почему он это делает, а?!

Ведь сейчас ему достаточно было просто не лезть, и все было бы хорошо, он прекрасно смотрелся в этой золотистой мантии, большего от него и не требовалось. Но он полез лечить Гарри и вновь продемонстрировал некомпетентность. Всем — всем! — показал, что он ничего не смыслит в том, что пытался сделать. Зачем? Ну зачем? У него же есть слава, признание, ордена, вот это вот все. Зачем он выставляется так? И, самое главное, почему у него ничего не получается? Герой, кавалер Ордена, преподаватель — и вечные, постоянные неудачи, когда доходит до дела. Как так может быть?

На поле засверкали вспышки: это какой-то первокурсник с фотоаппаратом выскочил и начал снимать Поттера. У него, значит, непонятно что с рукой, его чуть бладжером не убило, а этот тут... со своей вспышкой. Когда Гермионе было лет десять, они с папой как-то говорили о фотокорреспондентах. Что, мол, это такие люди, задача которых — не помогать, а снимать, что бы рядом ни происходило. Стихийное ли бедствие, война, пожар — не важно, что именно. Важно только сделать как можно больше удачных кадров. Гермионе тогда было сложно поверить в существование такой профессии, ей казалось, даже если кому-то картинка интереснее и важнее живых людей, как ей самой, пожалуй, были важнее книги, должно же у него внутри быть нечто, подсказывающее, что так делать как минимум неправильно? Но сейчас она наблюдала первокурсника, явно не испытывавшего никаких моральных терзаний, пока он снимал потрепанного Поттера. А ведь, вроде бы, тоже гриффиндорец. Должен бы если не сочувствовать, то хотя бы факультетскую солидарность проявить. Разве нет?

Кстати, о факультетской солидарности. Гермиона отвлеклась от Поттера и нашла глазами Флинта. У него было такое лицо, что на секунду она пожалела, что Поттера не сбило тем бладжером с метлы. Доиграли бы спокойно без него, Малфой бы снитч поймал, и было бы всем счастье. Этой мысли она, конечно, тут же устыдилась, но Флинта все-таки было очень жалко. Впрочем, тот недолго горевал. Приземлившись и быстро поговорив с командой, он выловил Малфоя и обрушил на него всю тяжесть своего разочарования.

* * *

Пожалуй, Гермионе было бы даже жаль Малфоя, если бы она не была совершенно согласна со всем, что говорил ему Флинт.

— Я тебя мало натаскивал? Я тебя мало наставлял? Я мало снитч с тобой ловил? Сколько раз я говорил тебе: что бы ни происходило на поле, твоя задача — снитч! Ты должен искать его, ты должен смотреть в оба, а ты что? Тебе, значит, Поттер интереснее снитча. Да? Да?! Так не вопрос, давай я ловцом возьму кого-нибудь другого, а тебе отдельную роль в команде выделим: Свита Поттера. Будем выпускать исключительно на играх с Гриффиндором, раз в году. А то больше толку от тебя никакого!

— Но я же не знал, что там снитч! Да, я его не заметил, но такое с каждым ловцом может случиться! — тщетно пытался оправдаться Малфой. — Я просто остановился, потому что этот придурок...

Зря он это. Флинта сейчас могло бы остановить только Силенцио, да и то секунд на пять, не больше.

— Тебе какое дело до этого придурка? Твоя задача — не придурки, а снитч! И если б ты вместо того, чтобы на поттеровы пируэты любоваться, башкой вертел почаще, ты бы его заметил! А ты просто на все наплевал, Малфой. Наплевал и на команду, и на игру. Потому что тебе захотелось поржать.

— А чего он!..

— Не твое дело, Малфой! «Чего он» — это ты мог выяснить и после матча! Поттер хотя бы понимает, что во время игры надо играть. Он не отвлекался на постороннюю фигню, хотя за ним по полю постоянно носился бладжер — и именно поэтому, Малфой, он выделывал все эти петли, а не потому что ему покрасоваться хотелось. И если б ты смотрел не только на Поттера, ты бы этот бладжер заметил. Но ты, кажется, вообще ничего не замечаешь. Может, тебе очки тоже завести, как Поттеру? Будешь ловец-очкарик номер два.

Малфою ужасно не шло краснеть. Просто ужасно. Вот эти вот пятна на щеках — ужас какой-то, будто он то ли болен, то ли под каким-то живописным проклятием.

— Да как ты смеешь! — вознегодовал он. — Я тебе не Поттер!

— И вот это очень жаль, — вдруг совсем другим, очень спокойным тоном сказал Флинт. — Я бы не отказался от такого игрока, как он. А тебе, Малфой, сегодня дали шанс доказать, что ты не хуже. А ты его с треском... проржал.

Где-то неподалеку от Гермионы кто-то не то вздохнул, не то всхлипнул. Она обернулась и увидела Асторию Гринграсс. Та смотрела на разнос, который Флинт устраивал Малфою, почти с отчаянием. Кажется, она почти даже плакала. И что-то в ее взгляде показалось Гермионе удивительно знакомым и понятным. Что-то было в нем такое... такое... ну да, конечно. Именно так она сама, должно быть, смотрела на Гилдероя Локхарта. Тогда, на первом уроке Защиты. Из-под стола.

Как флейта, пустотела, я рыдаю на ветру,

О чем бы смерть ни пела, я не верю, что умру.

День после игры с Гриффиндором стал для Гермионы днем паники. Нет, утро еще прошло нормально, но уже в обед по столам разнеслась сплетня, что ночью в Больничное Крыло доставили еще одного пострадавшего. На этот раз человека, а не кошку. И действительно маглорожденного. Первокурсника с Гриффиндора. И это значило, что охота на маглорожденных действительно открыта. Где-то в школе есть тот, кто хочет — и, что хуже, может! — натравить на них некоего монстра. Колину Криви, незнакомому Гермионе первокурснику с Гриффиндора, повезло, и он, как и кошка, тоже только оцепенел. Но, говорят, когда Тайную комнату открыли в прошлый раз (если, конечно, говорят правду!), дело все-таки кончилось чьей-то смертью. Знать бы точно, когда это было! Можно было бы хоть какие-то дополнительные обстоятельства разузнать.

— Все, Грейнджер, — печально прокомментировал ситуацию Генри. — Закончились твои бдения в библиотеке от обеда до отбоя. Будем тебя туда провожать. И оттуда тоже. Придется нам всем подстроиться, и тебе в том числе.

— А ничего, что мне вообще-то не только в библиотеку надо бывает? — возмутилась Гермиона.

— А куда тебе еще? — искренне изумился он. — В любом случае, бери с собой провожатого. Желательно курсом постарше, но можешь и со своего курса. Главное, мелочь не впутывай.

Можно подумать, она жаждет кого-то «впутывать»!

Да, этот день стал еще и концом ее относительной свободы передвижения, но тогда она в полной мере не оценила масштаб трагедии: слишком уж сильно была напугана. Оцепенеть ей совершенно не хотелось, умереть — тем более. Меры, предложенные старостой, были не сказать чтобы надежными, но это были меры, направленные на ее охрану, и она не нашла ни аргументов, ни сил от этого отказаться. Хоть какая-то иллюзия безопасности.

Вечером ее вызвал к себе декан. Занудно допросил об успеваемости и предполагаемых конфликтах с товарищами по факультету, хотя понятно же было, что не это его волнует. Попутно он не спеша, обстоятельно проверял на прочность ее окклюментный щит. Судя по тому, что поток образов и воспоминаний Гермионы так и не вышел из-под ее контроля во время этой беседы ни о чем, прочностью пассивного щита он остался доволен, после чего давление усилил наводящими вопросами.

Он подробно расспросил ее о событиях конца прошлого года, акцентируя внимание на том, почему Поттер обратился к ней со своими подозрениями насчет возможной кражи Философского Камня. Гермиона только и успевала подавлять непрошеные воспоминания о маленьком драконе Норберте и о том, что Поттер, вообще-то, подозревал самого профессора Снейпа. Под пассивным щитом они почему-то никак не помещались, а если поднять ставки и вызвать щит из математических действий, велика вероятность упустить нить разговора. Приходилось просто игнорировать эти кусочки памяти, старательно думая о самом инциденте с Квиррелом, о последующем разговоре с Уизли в лазарете и, кстати, о Тайной Комнате, которая волновала Гермиону куда больше всех прошлогодних кошмаров.

— Маловато практики, мисс Грейнджер, — наконец расщедрился на оценку декан. — Чувствуется наработанная база, но также чувствуется, что в последнее время вы слегка забросили занятия. А этого делать нельзя, регресс наступает очень быстро. Хотя, конечно, если вы просто решили все бросить...

— Нет, сэр, — торопливо возразила она. Вот еще — бросать, когда в школе есть легилимент! Даже если он твой декан, все равно как-то от этого... неуютно. Гермиона и так слишком часто в последнее время чувствовала себя беззащитной, чтобы просто взять и отказаться от возможности защитить хотя бы собственные мысли и воспоминания. — Просто слишком много сразу навалилось, но я найду возможность практиковаться регулярно.

Есть ведь время перед сном, прикинула она. И еще во время занятий спортом, если Миртл не будет в туалете. Впрочем, походы к Миртл теперь под вопросом: Флинт вряд ли сможет каждый день сопровождать ее до заброшенного туалета, у него своих дел наверняка хватает, а посвящать в этот небольшой секрет кого-либо еще Гермионе очень уж не хотелось. Можно было бы, наверно, Гринграсс, но захочет ли она сама ходить туда-сюда, да и какая из нее защитница? Впрочем, наверно, если снова продержаться без физической нагрузки неделю-другую, то выяснится, что защита не важна, лишь бы была возможность пойти поупражняться.

А если еще недельку потерпеть, то, должно быть, выяснится, что заниматься можно хоть посреди гостиной на глазах у изумленной слизеринской публики. Но до такой степени озверения доходить как-то не хотелось.

— Теперь перейдем к более насущным проблемам. Вы, должно быть, понимаете, что в данный момент вы под угрозой. Так называемый наследник Слизерина вполне может счесть вас подходящей жертвой.

А может, бросить к чертям собачьим этот Хогвартс? Магловскую программу она как-нибудь наверстает, сдать экзамены, да в обычно школу пойти, а?

— Я понимаю, сэр.

— Смею надеяться, ученики старших курсов отнеслись к проблеме со всей серьезностью?

— Да, сэр, но учитывая нехватку информации, они не так уж много могут сделать.

— Увы. В таком случае, надеюсь, в моем контроле вы не нуждаетесь. И все же, мисс Грейнджер, хочу отдельно подчеркнуть, — декан помолчал, выжидая, пока она поднимет на него взгляд. — Поскольку вы не знаете, что может оказаться важным и привести к разгадке происходящего в Хогвартсе, а что нет, о любом — слышите меня? — любом странном, неожиданном происшествии докладывайте мне. О любом! Даже если вам кажется, что это не важно, что ничего особенного и что не стоит отвлекать меня по пустякам. Лучше вы меня отвлечете, чем я потом буду объяснять вашим родителям, как так вышло, что вы мертвы.

Гермиона несколько оторопела от такого заявления. Если уж декан взялся ее запугивать, значит, все действительно очень, очень серьезно. Не то чтобы она и раньше этого не понимала, но по-настоящему прочувствовала только теперь. То, что в устах слизеринцев помладше звучало как некоторое паническое преувеличение, в исполнении декана было объявлением чрезвычайного положения. Тем не менее, она нашла в себе силы пообещать, что непременно, как только, так сразу, разумеется, сэр.

— Отлично. В таком случае, пойдемте, я провожу вас в гостиную, — заявил декан, чем окончательно ее добил.

* * *

В тайну туалета Миртл Гермиона посвятила Дафну на следующий же день, решив не дожидаться ломки и сразу выработать какой-то график, чтобы совсем уж форму не терять. Благо Гринграсс была милостива и великодушна и согласилась ходить с ней «непонятно зачем Мерлин знает куда». Миртл, правда, не слишком-то обрадовалась.

— Еще одна девчонка в моем туалете! — причитала она. — Вы так скоро весь курс сюда перетащите! А как же уважение к личной жизни и неприкосновенности территории? Ты мне сама об этом толковала, Грейнджер, с чего вдруг теперь на попятную пошла?

Гермиона попыталась объяснить ей школьную ситуацию, и Миртл поначалу даже слушала с интересом, но потом вдруг переспросила:

— То есть, ты хочешь сказать, слизеринцы тебя охраняют, чтобы с тобой не дай Мерлин ничего не случилось? Прямо вот ходят и сопровождают? Да ты... ты... все, я с тобой больше не разговариваю! — Миртл обиженно всхлипнула и удалилась в унитаз, оставив Гермиону недоумевать, чем же она ее обидела.

В середине декабря начали составлять списки остающихся в Хогвартсе на каникулы, и Гермиона с огромным облегчением осознала: скоро она поедет домой! Скоро она уедет из этого магического сумасшедшего дома, со всеми его тайнами, нападениями, нелюбовью к маглорожденным и прочими странными обстоятельствами. Она уедет и — в этом году — действительно отдохнет от Хогвартса. Есть от чего отдыхать!

До Рождественских каникул, впрочем, надо было еще дожить, и в этом году выражение «надо еще дожить» становилось пугающе буквальным. Вроде бы, никто не открывал охоту лично за Гермионой Грейнджер, а все-таки мысль об угрозе — довольно смутной угрозе, мало ли какой график у этого наследника, мало ли в Хогвартсе других маглорожденных, да должны же его когда-нибудь поймать! — постоянно держала в напряжении.

— Вокруг тебя столько мозгошмыгов, что это становится опасным для них, — услышала она в один прекрасный день, немного отстав от идущих в Большой Зал на обед однокурсников. Испуганно подпрыгнула и лишь после осознала, что тот, кто упоминает мозгошмыгов, вряд ли имеет отношение к наследнику Слизерина и вообще вряд ли враждебен. Конечно же, это была Луна Лавгуд. — Скоро им станет вокруг тебя тесно, они начнут сталкиваться, врезаться друг в друга и страдать. Пожалей животных, отпусти хотя бы половину.

— Как бы еще это сделать? — вздохнула Гермиона, присаживаясь рядом с ней на подоконник. Лавгуд залезла в карман и извлекла оттуда что-то похожее на лупу, только вставленное в оправу голубоватое стекло, кажется, не было линзой. Она приложила стекло к глазу и внимательно осмотрела Гермиону.

— Думаю, это должно помочь. Если это не поможет, значит, надо ждать перемены обстановки. Возможно, если ты окажешься на открытом ветрам месте, часть мозгошмыгов просто сдует.

— А что это? — заинтересовалась Гермиона.

— Это гармонизатор. Когда внимательно осматриваешь пространство через него, оно обязательно хоть сколько-нибудь упорядочивается. Твой случай, конечно, очень запущенный, и лучше бы были очки, но увы, их я оставила дома.

— Кажется, в поезде на тебе ведь были какие-то очки, — припомнила Гермиона, отчаявшись как-то спорить со всем остальным.

— Ну что ты, это совсем другие. Они смыслообразующие, для чтения. О, кстати, несколько мозгошмыгов от тебя уже удалились. Возможно, беседы тоже помогают. Попробуй почаще говорить с людьми не об учебе.

— Спасибо, Луна, я попробую, — сказала Гермиона и пошла все-таки в Большой Зал, пока ее не хватились. Говорить не об учебе. Это было бы, конечно, очень мило, проблема только в том, что кроме учебы, самой актуальной темой по-прежнему оставались нападения на маглорожденных. И говорить об этом совсем не хотелось. Тем не менее, заходя в Большой Зал, Гермиона поняла, что впервые за последнее время искренне улыбается.

А наверху — всё пески да точки,

Овалы, клетки, щенки химер,

Ты не попал в них настолько точно,

Что аплодировал весь партер.

Дуэльный клуб подкрался незаметно: вчера, вроде бы, еще и слухов о нем не ходило, а вот уже объявление, и первое собрание — прямо сегодня. Мнения слизеринцев по поводу того, чего ждать от клуба, разделились. Одни надеялись, что эти занятия возместят им то, что они не получают на уроках Защиты, напоминали о присутствующем в школе мастере-дуэлянте профессоре Флитвике и смотрели в будущее с оптимизмом. Другие были настроены скептически. Они думали, что клуб организован исключительно для того, чтобы отвлечь всех от нападения на Колина Криви, а то, что выдумано впопыхах и является вынужденной мерой, полезным обычно не бывает. Гермионе хотелось бы примкнуть к первой группе, она очень-очень старалась, но весь позитивный настрой ей перед самым собранием сбила Дафна, напомнив, что в Хогвартсе, кроме всеми уважаемого Филиуса Флитвика, присутствует еще один... мастер. Красивый такой. Интересно, какую мантию сегодня выберет.

Мантия была лиловой. А тренером в Дуэльном клубе действительно оказался профессор Локхарт. Энтузиазма эта новость ни у кого не вызвала, но когда выяснилось, что ассистировать ему будет профессор Снейп, слизеринцы слегка повеселели, надеясь, что в этом случае из собрания можно будет извлечь хоть что-то полезное. Все остальные, напротив, загрустили окончательно.

Гермионе же больше всего хотелось развернуться и уйти, чтобы не видеть, как Гилдерой Локхарт в очередной раз окажется не в состоянии справиться с тем, за что сам же и взялся, но она понимала, что без сопровождения уходить не стоит. Стояла. Смотрела. Ждала. Усмешка, появившаяся на лице декана, не предвещала ничего хорошего Дуэльному клубу вообще и его организатору персонально. Гермиона заподозрила было, что он заготовил какое-нибудь особенно пакостное и редкое проклятие, но действительность оказалась куда более печальной: для победы ему хватило одного Экспеллиармуса. Причем декан даже произнес его вслух, четко, чуть ли не по слогам, хотя вполне мог бы этого и не делать! В прошлом году, специально для Гермионы, он легко и непринужденно разоружил ее невербально. Видимо, он действительно хотел, чтобы ученики извлекли хоть какую-то пользу из этого вечера. Например, вот, Экспеллиармус увидели, а то профессор Локхарт вряд ли ему учил хоть какой-нибудь курс.

Слизеринцы злорадно хихикали, остальные факультеты не хихикали, но не столько из сочувствия Локхарту, сколько из нелюбви к профессору Снейпу. Гермионе было грустно. Еще грустнее, чем до этой скоротечной дуэли. Только теперь, пронаблюдав полет мистера Локхарта в стенку, она смогла признаться себе, что даже сегодня, после всего уже увиденного, надеялась, что он наконец-то реабилитируется в ее глазах и в глазах всех учеников Хогвартса, что он выступит блестяще. Что вопреки всем фактам он окажется героем из собственных книжек, именно тем человеком, которого он сам описывал. Как она могла в это верить — теперь, после всего? Она сама не знала, а потому до последнего не признавалась себе в том, чего именно она ждала. Увы, ее ожидания не оправдались. Опять. Да сколько же можно-то? Должен же он хоть что-то уметь? И как он побеждал чудовищ, если не смог противостоять даже профессору Снейпу? Неужто тот страшнее вампиров, троллей и снежного человека?

Локхарт, впрочем, не унывал. Стоило ему прийти в себя и поправить шляпу, как он принялся убеждать всех, что специально дал себя разоружить. Для демонстрации. Лицо профессора Снейпа при этом выражало крайнюю степень раздражения, граничащую с подлинной злостью. Видимо, профессор Локхарт вполне верно оценил выражение его лица, поскольку больше не рвался демонстрировать свое мастерство, решив оторваться на учениках. Они стали разбиваться на пары. Гермиона увидела, что Поттер довольно решительно направился к ней, но декан остановил его и поставил в пару с Малфоем. Ей же досталась Миллисента.

Гермиона сильно сомневалась, что все будут следовать инструкциям Локхарта, однако сама она собиралась сделать именно то, что он сказал: разоружить Милли как можно быстрее. Поэтому она начала сразу с Экспеллиармуса. Бустроуд тут же выставила Протего. Гермиона повторила попытку и даже успела до того, как ее противница поставила щит, но позорно промазала и еле успела уклониться от встречного заклинания. И тут Булстроуд начала быстро сокращать дистанцию. Пока она подходила, Гермиона успела выпустить еще три заклинания, от двух Милли уклонилась с легкостью, которую трудно было заподозрить в такой нехуденькой девочке. Третье наконец-то попало в цель. Булстроуд осталась без палочки, но ее это ничуть не смутило. Она продолжала идти вперед, явно намереваясь схватиться с Гермионой врукопашную. А Гермионе этого совершенно не хотелось, так что она начала отступать, попутно пытаясь достать Милли Петрификусом. У нее уже почти получилось, но тут декан скомандовал прекратить. И еще раз. Милли с неохотой подчинилась и пошла разыскивать свою палочку. Гермиона осматривала поле боя. Большинство второкурсников имело вид весьма помятый, а местами даже подпаленный. Уизли шумно извинялся перед каким-то хаффлпаффцем за свою палочку. Поттер и Малфой сверлили друг друга взглядами, обещавшими смертоубийство при первой же возможности. И эту возможность им тут же предоставили.

Стоит отдать должное Локхарту: он хотел выбрать кого-то другого. Но профессор Снейп, практически полностью перехвативший инициативу, настоял на дуэли между Поттером и Малфоем. И пока Локхарт пытался объяснить Поттеру какой-то прием, вряд ли существующий в действительности, декан что-то шепнул Малфою. Что-то такое, что ему понравилось. И что, вероятно, сулило ему победу в этой схватке. Это, конечно, было нечестно. Как и почти все действия декана, так или иначе касающиеся Поттера. Гермиона уже почти привыкла к этому, хотя все еще не понимала причин такого отношения. Поттер, конечно, гриффиндорец и сверх того балбес, но не так уж он ужасен...

Малфой взмахнул палочкой и закричал:

— Серпенсортиа!

И прямо перед Поттером приземлилась черная змея. Те, кто стоял поближе, тут же попятились, и Гермиона в их числе.

— Стойте спокойно, Поттер, — скомандовал декан. Гермиона не сомневалась, что он мог бы убрать змею и без этого, но он явно наслаждался ситуацией и страхом Поттера перед змеей. И все бы еще могло обойтись, но снова вмешался Локхарт. Такое ощущение, что у него какой-то нюх на ситуации, которые можно сделать еще хуже! Кажется, вместо того, чтобы убрать змею, он только еще больше ее разозлил. Она зашипела и приподнялась, готовясь к броску. Профессор Снейп все медлил, как будто чего-то ждал. А вдруг она сейчас действительно на кого-нибудь нападет? Гермиона подняла палочку, лихорадочно перебирая в уме заклинания. Какое здесь может помочь? Это же не настоящая змея, а наколдованная! Подействует ли на нее хоть что-нибудь? Профессор Снейп, ну сделайте же что-нибудь!

Внезапно Поттер бросился к змее и очень зло зашипел. Совсем с ума сошел? Это он ее так отвлекает? Разозлит ведь еще сильнее! Но змея внезапно опустилась, свернулась в кольцо и внимательно уставилась на Поттера. Так, будто... будто она его слушала!

— Мерлинова борода, — пораженно пробормотал кто-то рядом с ней. — Да он же змееуст!

Он действительно разговаривал со змеей! И она его понимала! Невероятно! Поттер улыбнулся и посмотрел в ту сторону, куда должна была броситься змея. И тут же перестал улыбаться. Какой-то хаффлпаффец сердито крикнул что-то невнятное и выбежал из зала.

И только тогда профессор Снейп наконец-то убрал змею. Он смотрел на Поттера очень задумчивым взглядом, будто в уме разделывал его на ингредиенты. Поттер замер, недоуменно таращась вокруг. Кажется, он так толком и не понял, что произошло. Уизли пробрался к нему и быстро утащил его из зала.

Вокруг все гудело и верещало, обсуждая последнюю сенсацию: Поттер — змееуст! А Гермиона нашла глазами всеми забытого виновника этого переполоха, автора дурацкой черной змеи. Малфой все еще стоял с палочкой наизготовку и вид имел довольно бледный. Интересно, чего именно он испугался, змеи или Поттера, говорящего на змеином языке? Судя по реакции зала, второе было гораздо страшнее. Хотя Гермиона не слишком хорошо понимала, почему. Ну, то есть, ясно, что на парселтанге умел разговаривать Слизерин, и что с того? Во-первых, Слизерин не самый страшный злодей из всех известных магической истории, а во-вторых, что это за логический провал? Один «темный маг» умел говорить на парселтанге, значит, все умеющие говорить на парселтанге — темные маги. Это примерно как «Одна маглорожденная поступила на Слизерин, значит, все маглорожденные распределяются на Слизерин». Ну или там «это мышь, и она белая, значит, все белое — это мыши». Да что за бред, вообще?

Интересно, кстати, что Поттер сказал змее? Судя по тому, что она после этого спокойно улеглась, он ее как-то успокоил, велел не двигаться или что-нибудь вроде того. Но судя по реакции окружающих, его благой порыв никто не оценил. Кажется, для Поттера было бы лучше, если бы он дал змее кого-нибудь укусить. Интересно, что бы тогда было? Защитил бы профессор Снейп учеников от змеи? Было ли у него с собой противоядие или хотя бы безоар? И помогло бы это или нет? Змея-то необычная и неизвестно, какого вида.

— Грейнджер, ты здесь решила спать остаться? — Забини окликнул ее, судя по раздраженному тону, не в первый раз.

— Извини, задумалась. Конечно, я иду.

— Нет, ты слыхала это, да? — восторженно вещал Блейз по пути в подземелье. — Я, в общем, даже понял, почему все так боятся змееустов. Звучит ужасно зловеще. Люди вообще не должны такие звуки издавать, они на это неспособны. Вот ты сможешь так шипеть? Нет? И я нет! А змееустам закон не писан, они могут. Восторг, просто восторг! Интересно, кто же там такой у Поттера в предках, что он змееустом оказался? Ведь это, по идее, наследственный талант.

Гермиона, увы, не могла ответить ему ничего интересного и занимательного. К счастью, Забини в этом и не нуждался. Поэтому она могла просто поддакивать в нужных местах и думать о своем. Гермиона думала о том, что Салазар Слизерин был змееустом, а значит, его наследник, возможно, тоже змееуст, если, конечно, речь идет о наследнике по крови, а не только по духу. Может ли «Ужас Слизерина» быть змеей?

И еще она думала о том, почему профессор Снейп так долго не убирал эту змею. Понятно, что именно это заклинание он посоветовал Малфою перед поединком, а значит, он заранее был готов ликвидировать последствия. Но сделал это далеко не сразу. Чего он ждал? Неужели именно того, чего дождался? Знал ли он, что Поттер змееуст, или только проверял это? Или это все-таки была случайность?

И понял ли Малфой, что декан использовал его в каких-то своих, не очень пока понятных целях?

Все это было как-то ужасно сложно. Слишком много допущений, предположений, всяких «если». Гермиона поняла, что вряд ли в ближайшее время додумается до чего-нибудь путного. Это просто не ее уровень, ей не хватает ни знаний, ни мозгов. Что она может сделать, так это проверить в «Волшебных тварях» всех существ, хотя бы отдаленно напоминающих змею. И она непременно это сделает.

Мы всё еще живы

И это большая честь!

Поттер натравил змею на бедного Джастина Финч-Флетчли! Поттер змееуст, а значит, Темный Лорд! Это он и есть наследник, вот уже два месяца держащий в страхе всех маглорожденных в Хогвартсе! Удивительно, насколько охотнее люди верили слухам, чем собственным глазам. Казалось бы, все видели, что после шипения Поттера змея улеглась спокойно. Следовательно, он приказал ей именно это. Логично? Вроде бы, да. Так почему же тогда основная версия выглядела совсем иначе? Очевидцев было множество, но почти все они, даже те, которые стояли в первых рядах и видели все очень хорошо, уже на следующий же день были убеждены, что видели, как «Поттер приказал змее напасть». Да что же это за психоз такой?

В школе находился человек, который мог кого-нибудь убить и который, если и владел парселтангом, не спешил демонстрировать это умение. А они нашли, кого обвинить, и на этом успокоились! Как будто травля Поттера поможет им уцелеть, когда наследник в очередной раз решит на кого-нибудь напасть!

Гермиона была очень, очень зла утром после первого и последнего собрания Дуэльного Клуба. И сильнее всего она злилась из-за того, что, послушав этих очень уверенных сплетников, и сама несколько не очень приятных минут сомневалась, что именно она видела накануне. Но к счастью, ее фантазии не хватило, чтобы выдумать достаточно убедительные детали, меняющие смысл той сцены. Только это ее и спасло. Среди слизеринцев, впрочем, было довольно много сомневающихся, но они помалкивали и не выступали с опровержениями, что логично. Зачем бы им защищать Поттера?

После уроков, однако, ей стало не до Поттера и не до нелепых слухов.

Оцепенел еще один маглорожденный. Тот самый, на которого Поттер якобы натравил змею. И если бы он один! Оказалось, что чудовище Слизерина, чем бы оно ни было, способно заставить оцепенеть даже призрака. На этот раз досталось привидению Гриффиндора, Почти Безголовому Нику. А рядом с ними — и почему это даже не удивляет? — застали «зловещего змееуста» Гарри Поттера.

— Кажется, этот наследник, кто бы он ни был, последовательно подставляет Поттера, — рассуждал за ужином староста пятого курса. Найджел, что ли? — Либо это странное совпадение, либо он специально выбирает таких жертв и такие места, чтобы все думали на него.

— Наш человек, — радостно подхватил кто-то с того же края стола.

— Он наш человек исключительно до тех пор, пока он не трогает Грейнджер, — поправил их Флинт.

— Грейнджер, насколько нам было бы проще, если бы не ты! Нам-то от наследника Слизерина никакой угрозы.

— Мне пойти убиться самой, чтоб вам полегчало? — огрызнулась она. Ей было настолько паршиво, что даже вопросы вроде «кому выгодно подставить Поттера» и «какие чудовища поймут змееуста» не вызывали больше интереса. Не хотелось ни в чем разбираться. Хотелось только уехать как можно скорее, и больше совершенно ничего.

— Грейнджер, грубить не надо. Мы ничего такого в виду не имели вообще-то.

— Да ладно, вы сами только обрадуетесь, если со мной что-то случится, меньше забот, разве нет? А мне, может, не нужны ваши одолжения! — краем сознания Гермиона понимала, что ее несет куда-то не туда, но остановиться уже не могла. Тем более что очень хотелось плакать, а прилюдно, в Большом Зале, за ужином — ну уж нет, обойдутся! Как же ей все это надоело! Надоело бояться, надоело постоянно держать в уме мнимую ущербность своего происхождения, надоело передвигаться по школе под конвоем и делать вид, что она за это благодарна! Как можно быть благодарной тем, кто годами поддерживал те самые предрассудки против маглорожденных, из-за которых она теперь оказалась под ударом?

Она вскочила и выбежала из Зала прежде, чем кто-либо увязался за ней. К черту сопровождение! К черту их всех! Впрочем, стыдно ей стало еще до того, как она вернулась в подземелье.

«О Мерлин, Грейнджер, какое бездарное подростковое нытье! Люди тут, несмотря на свои взгляды и нелюбовь к маглорожденным, пытаются тебе помогать и тебя оберегать — как могут, так и пытаются. А ты еще выделываешься, ах, сопровождение тебе надоело, ах, они нелюбезно высказались. Да, понятно, что страшно до жути. Ты от этого психуешь и срываешься, как показала практика. Это вполне понятная реакция, конечно. Но они-то в чем виноваты?»

Вслед за стыдом пришло еще и осознание, что она только что чуть не срубила сук, на котором сидела. Чего ей не хватало, чтобы этот учебный год из ужасного превратился в катастрофический, так это рассориться со всем Слизерином! Надо было срочно исправлять ситуацию, которую она сама себе устроила. Так что едва все вернулись с ужина, она подошла к старостам. Извиняться было ужасно противно, но это как Костерост: отвратительно, но в некоторых случаях необходимо.

— Извините меня, пожалуйста, я совершенно напрасно сорвалась на вас, и мне очень стыдно. На самом деле я ценю то, что вы делаете. Честное слово. Просто мне все равно очень страшно. И это оцепеневшее привидение... — Гермиона побоялась, что если продолжит, то позорно разревется, поэтому замолчала, уставившись в пол.

— А мы уж было решили, что тебя подменили, — усмехнулся Генри. — На первый раз прощаем. Народ, Грейнджер в себе, тревога отменяется!

— С возвращением, магла! — раздалось откуда-то из угла. Кажется, конфликт был исчерпан. Для всех, кроме старосты пятого курса.

— Тебе стоит пойти с кем-нибудь в Больничное Крыло и попросить успокоительное, — выговаривал он Гермионе, оттащив ее в сторону. — Срываться на людей недостойно в любом случае, а в твоей ситуации это просто опасно. Тебе сейчас очень нужны те, кто готов тебе помогать, ты это понимаешь?

Гермиона понимала. И ее это ужасно бесило. Зависеть от расположения посторонних ей людей — что может быть хуже? Известно что: оцепенение или смерть. Это гораздо хуже, о да. Поэтому она кивала и обещала Найджелу, что завтра она непременно, обязательно сходит за успокоительным, прямо с утра, да-да, спасибо за заботу и наставления. Пропади оно все пропадом.

Утром, однако, выполнить это обещание не получилось, поскольку до завтрака ее некому было проводить до Больничного Крыла, а после завтрака декан пригласил ее побеседовать.

— Надеюсь, мисс Грейнджер, вы уже разобрались с последствиями своей вчерашней истерики?

— Да, сэр. Я уже попросила у всех прощения, и мне кажется, конфликт исчерпан.

— Хотелось бы верить. Хотелось бы также верить, что впредь вы будете сдержаннее и осмотрительнее. Не ожидал от вас такого легкомыслия.

Легкомыслия? Легкомыслия?! Интересно, а как бы реагировал сам профессор Снейп, если бы в тринадцать лет над ним нависла подобная угроза? Нигде ничего не тряслось бы, нет? Самообладание было бы на высоте?

— Я постараюсь больше так не разочаровывать вас сэр, — Гермиона старалась говорить холодно и иронично, но сама подозревала, что получилось смешно и по-детски обиженно. И усмешка декана это подтверждала.

— Вы не представляете, насколько мне радостно это слышать. Надеюсь, вы больше не ввязываетесь ни в какие авантюры? — спросил он и посмотрел ей в глаза. Опять Легилименция. Но ей за эти полгода, пожалуй, и вспомнить-то нечего, кроме разговора с Поттером насчет Малфоя, да и тот ничем криминальным не закончился. Она по привычке постаралась закрыть воспоминания щитом, и у нее даже получилось.

— Нет, сэр, ничего такого, мне сейчас совершенно не до того.

— Вот как? И что же вас волнует, мисс Грейнджер? — обманчиво мягкий голос профессора Снейпа так и сочился иронией. Она хотела бы ответить, что ее очень, очень сильно волнует наследник Слизерина (что было, между прочим, чистой правдой!), но из-под щита вылезло совершенно другое. Локхарт. Гилдерой Локхарт в книжном магазине и за преподавательским столом. В голубой мантии, в синей, в золотистой, в лиловой. В шляпке и без. Обворожительно улыбающийся. Жалкий и потрепанный пикси. Неуклюже взмахивающий палочкой. Изящно кланяющийся публике. Летящий прямо в стенку. Совершенно ужасный и неизменно красивый. Гермиона отчаянно пыталась думать хоть о чем-нибудь другом, но у нее ничего не выходило.

— О Мерлин, Грейнджер, — скривился декан. — Я надеялся, хотя бы вы выше этого массового психоза.

Если бы Гермиона была в тот момент хотя бы немного поспокойнее, она бы порадовалась, что нашла такой отличный щит— отпугиватель. Декан ведь и трех секунд не продержался, а у нее в памяти было еще много, очень много Локхарта. Но сейчас ее это не радовало. Ей просто было ужасно обидно. Какое он имеет право лезть в ее чувства, да еще и комментировать их подобным образом? Это ее! Ее личное! Даже если ей самой не нравится то, что она чувствует, это не его дело! Как он может об этом судить? Что он понимает, вообще?

— Это не психоз, — начала она, но тут же замолчала, заметив, что голос предательски дрогнул. Не хватало еще разреветься прямо здесь.

— А что же это, мисс Грейнджер? Просветите меня. Может, настоящая любовь? Искреннее чувство на всю жизнь? Помилуйте, это даже не смешно. Грейнджер? Грейнджер, прекратите этот театр немедленно! Грейнджер! Вы разочаровываете меня все больше. Что за неадекватные подростковые реакции?

Гермиона и рада была бы поддержать беседу с деканом, но не могла. Скрючившись на стуле и старательно закрыв лицо руками, она неудержимо рыдала и никак не могла остановиться.

Мне бы поплакать — впрочем, толку от этого нет.

Эти пустые очи не источают свет...

— Мисс Грейнджер.

«Нет».

— Мисс Грейнджер, посмотрите на меня, пожалуйста.

«Ну уж нет».

— Мисс Грейнджер! Немедленно посмотрите на меня. Это в ваших интересах.

«Ни за что».

— Вы тратите мое время.

«Да наплевать».

— Вы хотите, чтобы я применил к вам заклинание?

«На-пле-вать. Как будто мое нежелание что-то изменит. Все равно сделаете что захотите. Сэр. Мы это уже проходили».

— Гермиона.

«Даже так?!»

Возможно, она должна чувствовать себя польщенной? Да ничего подобного. Только не после того, как он не просто вломился ей в голову, но и вздумал откомментировать это так... так... будто она какая-нибудь пустоголовая фанатка, пускающая слюни от знаменитости!

«А если бы я была фанаткой, вот вроде Лаванды Браун, тогда можно было бы лезть ко мне в голову и принижать найденное там, да? Тогда это было бы нормально? Какой ужасный снобизм, откуда он только вылез такой!»

— Гермиона Грейнджер, почему вы так боитесь посмотреть на меня?

Потому что. Потому что она плакала. А когда она плакала, она из просто не слишком красивой девочки становилась уродом. И очень давно, еще в раннем детстве хорошо усвоила, что никому нельзя позволять это видеть. Потому что иначе... «Ах, Гермиона, не надо плакать, ты от этого такая страшненькая!» «Эй, народ, кто-нибудь из вас видел опухшего бобра? Можете увидеть прямо сейчас, тут Грейнджер ревет! Идите все сюда! Грейнджер, руки убери, а то нам плохо видно». Когда она плакала, она была слишком некрасивая, слишком жалкая... слишком уязвимая. А декан и так видел слишком много ее уязвимых мест. Поэтому она просто не могла позволить ему увидеть ее лицо сейчас. Это было бы чересчур. Она даже перед родителями старалась не плакать, а он-то ей кто?

Декан преувеличенно громко вздохнул, встал, загремел какими-то склянками.

— Сейчас я выйду из кабинета. Меня не будет примерно пятнадцать минут. За это время будьте добры выпить содержимое этого флакона и привести себя в порядок. После мы поговорим о вашем поведении.

«А может, не надо? О чем тут говорить?»

Стук двери оповестил Гермиону об уходе декана. Она наконец решилась убрать руки от лица, изучила оставленный ей пузырек — ну да, успокоительное, и в Больничное Крыло можно не ходить, — выпила его, устроилась поудобнее (на всякий случай спиной к двери). Она отстраненно наблюдала за тем, как ее дыхание постепенно выравнивается, как исчезает стоявший в горле ком, как перестают трястись руки. Только вот от последствий плача это не спасает. Глаза болели, а нос наверняка все еще был распухший. Она сидела, хлюпала носом и гадала, что она вообще может сказать декану, когда он вернется. Что он хочет от нее услышать? Извинения или объяснения? Гермиона даже не знала, какой из вариантов хуже.

Наконец профессор Снейп вернулся, сел напротив нее и посмотрел ей в глаза. Она поспешно опустила их: сейчас ей точно было не до легилиментских игр. К тому же, они наверняка все еще были красные.

— Мисс Грейнджер, — очень проникновенно начал декан. — Я не могу сказать, что хорошо понимаю, в каком положении вы сейчас находитесь. Я, хвала Мерлину, никогда не был на вашем месте и вряд ли мог бы там оказаться. Я не стану призывать вас взять себя в руки, ведь вы легко можете счесть, что я не имею на то морального права, поскольку не понимаю вас. Я не могу приказать вам не впадать в истерику, не срываться на людей и не демонстрировать слабость настолько откровенно. Однако я могу приказать вам ежедневно принимать успокоительное, а в случае, если вы не последуете моей рекомендации, я назначу вам столько отработок, что у вас не будет времени ни на прогулки по Хогвартсу, ни на сидение в библиотеке, ни на истерики. Вы меня поняли?

— Я вас поняла, — сказала Гермиона. Думала она при этом о том, что на истерики время есть всегда. А если еще хорошенько вымотаться на отработках... что ж, в таком случае, бедная слизеринская гостиная. — Я и сама собиралась после завтрака пойти в Больничное Крыло и попросить зелье. Просто не успела.

— Мисс Грейнджер, «я собиралась» — это самая бездарная из всех ученических отговорок, — скривился декан. — Берите зелье, и чтобы больше я не видел скандалов, подобных вчерашнему, за слизеринским столом.

«Конечно, сэр. Буду закатывать скандалы, когда вы отсутствуете», — подумала Гермиона, но вслух, конечно, поблагодарила. А что еще оставалось делать?

— Грейнджер, — тихо сказал декан, когда она уже почти вышла за дверь. — Локхарт совершенно не стоит ваших страданий, поверьте.

— Я знаю, сэр, — вздохнула она и вышла в полном недоумении. Что это было? Попытка сделать так, чтобы она больше не истерила? Проявление человечности? Преподавательская ревность?

— Ну наконец-то, Грейнджер! — обрадовался торчаший напротив двери Флинт. — Я уже почти прирос к этой стенке. Все, зелье получила? Давай, идем тогда. Декан не пытался тебя сожрать? — тихим зловещим шепотом спросил он.

— Он решил дать мне немножко подрасти, — почти машинально отшутилась Гермиона. — Маркус, можешь проводить меня до библиотеки, а?

— Какая библиотека, Грейнджер? — поморщился Флинт. — Уезжать уже скоро! Каникулы, считай, начались!

— А домашние задания? Чем скорее начнешь, тем больше времени будет на их выполнение, — строго сказала Гермиона. Но долго морочить Флинту голову не стала. — На самом деле, я хочу посмотреть, нет ли там Поттера. Не знаю, где еще его искать.

— Решила лично попросить «зловещего змееуста» пощадить тебя?

— Вроде того.

Поттера в библиотеке не оказалось, так что Гермиона решила действительно заняться домашними заданиями. Но примерно через полдюйма эссе снаружи раздались вопли старших Уизли:

— Дорогу наследнику Слизерина! Расступитесь! Наследник спешит!

В библиотеку буквально влетел красный и злой Поттер и поспешно закрыл за собой дверь, впопыхах хлопнув ей громче, чем следовало бы.

— Мистер Поттер! — мадам Пинс недовольно поджала губы, всем своим видом показывая, как сильно она его осуждает. Поттер тихо пробурчал извинения. Гермиона дождалась, пока он усядется за стол, и переместилась поближе.

— Привет, наследник, — не удержалась она.

— Грейнджер, и ты туда же! — зашипел Поттер. Прям не хуже змеи. Что и неудивительно, с его-то умениями. — Что у вас там вчера случилось за ужином?

— Да ничего, обиделась на ерунду. У меня совсем сдают нервы из-за всех этих событий. Самой потом неловко было.

— А что же ты тогда ко мне подсела? Не боишься?

— Да ладно тебе, Поттер, будь ты наследником, ты бы не стал демонстрировать знание парселтанга перед всей школой. Кстати, а как это ощущается? Откуда ты знаешь, какие звуки нужно издавать?

— Да никак. Я вообще не замечаю, что на другом языке говорю, — недовольно отмахнулся Поттер. — Ты только за этим пришла? Тебя парселтанг интересует?

— Да, парселтанг, но повод серьезный. Просто... я тут подумала... — Гермиона внезапно смутилась. Версия, которая во время обдумывания казалась ей совершенно логичной, вдруг перестала таковой выглядеть.

— Ну? Что?

— Я подумала, Салазар Слизерин ведь тоже владел парселтангом, этот факт в истории зафиксирован. А поскольку этот дар передается по наследству, то наследник Слизерина тоже может быть змееустом...

— Да вы достали! — чуть повысил голос Поттер. — Я! Не! Наследник!

— Да я не о том!.. А если наследник — змееуст, то чудовище из Тайной Комнаты может быть змеей или еще какой-нибудь тварью, которая понимает парселтанг. Это объяснило бы, почему только наследник Слизерина может выпустить чудовище. И как он им управляет.

— Почему я сам не подумал об этом? — недоуменно и даже слегка обиженно спросил Поттер.

— Тебе было некогда, ты от подозрений отбивался.

— А почему, кстати, ты вообще мне об этом рассказываешь?

— Хотела спросить у тебя, вдруг ты слышал, как кто-нибудь говорит на парселтанге, например. Но если ты парселтанг от английского не отличаешь, значит, и знать этого не можешь.

— Могу! — радостно воскликнул Поттер, заработав еще один недовольный взгляд мадам Пинс. — Могу, — уже тише продолжил он. — Я ведь перед каждым таким случаем слышал голос, который грозился кого-то убить или разорвать. Я слышал, а больше никто, ни Рон, ни Невилл, ни Локхарт. Рон говорил, что это ненормально даже для волшебников — слышать голоса, которые никто не слышит, и я больше никому не рассказывал. Но получается, каждый раз я просто слышал голос змеи?

— Вполне может быть. По крайней мере, это объясняет, почему больше никто этого не слышал. Получается, я права, — протянула Гермиона. — Это какая же должна быть змея, если она живет в Тайной Комнате со времен Слизерина? Да и какая змея бы дожила?

— Так это же не просто змея, это чудовище. Вряд ли простую змею, даже очень ядовитую, назвали бы «ужасом». И от змей не цепенеют люди, — логично заметил Поттер.

— Знаешь, мне что-то все сильнее хочется отсюда уехать, — вздохнула Гермиона.

* * *

Через несколько дней ее желание наконец-то сбылось. Хогвартс-экспресс был таким же людным, как в начале года. Кажется, на этот раз на каникулы уезжали все, кроме Поттера, Уизли и почему-то Малфоя (к которому, разумеется, прилагались Крэбб и Гойл). Глядя в окно поезда, Гермиона надеялась, что Поттер подойдет с их выкладками про монстра-змею к профессору МакГонагалл или к директору. Она попросила его об этом, но он, конечно же, уперся. Кажется, он все еще обижался на профессора за прошлый год, хотя, по мнению Гермионы, та была совершенно права, гоняя их от Философского Камня. А еще она надеялась, что сама она, сойдя с поезда, перестанет думать об этом сумасшествии и просто поживет дома. Без нервов и встрясок. Как нормальный человек. Но что-то подсказывало ей, что вряд ли это у нее получится.

Время встало, календари зависли,

Ни вверх, ни вниз, между всех огней.

— У новых соседей дочка – твоя ровесница, — рассказывала мама по дороге домой. – Она вчера приехала из своей школы. Мне кажется, вы могли бы подружиться.

— Не знаю, мама. Мне хватает общения и в школе. Ну, мы ведь все равно познакомимся, да? Тогда и посмотрим.

Гермиона сказала так и тут же прикусила язык. Она, конечно, много чего поменяла в своем поведении этим летом, но не до такой степени. Ведь основная легенда всей сознательной жизни мисс Грейнджер гласила «я очень хочу с кем-нибудь подружиться, но не могу». Это было очень не в ее духе – отказываться от нового знакомства, не пылать энтузиазмом и не рваться к возможной подружке немедленно. Вот говорят, на Слизерине растят ужасных скользких тварей, лжецов и двуличных гадов. А Гермиона, казалось, становилась все честнее и прозрачнее с каждым новым месяцем в Хогвартсе. Ее это даже немного пугало. Она, правда, не стала более открытой и по-прежнему большую часть своих мыслей и эмоций держала при себе (последние недели не в счет). Но она хотя бы перестала постоянно врать.

Мама посмотрела на нее с удивлением.

— Это здорово, Гермиона! Но так неожиданно… я имею в виду… ты не обижайся, но… мы с папой всегда так переживали за тебя. Тебе ведь все время не хватало общения, тебе нужны были друзья, а мы никак не могли помочь тебе найти тех, с кем ты могла бы поладить. Ты знаешь… мы чувствовали себя виноватыми по этому поводу. Ты, конечно, говорила, что в Хогвартсе у тебя появились друзья, но мы уже привыкли на каждого нового ребенка в окружении смотреть и думать, вдруг вы сможете подружиться. Не так-то просто оказалось отказаться от этой привычки!

Гермиона почувствовала себя немного виноватой. Ведь это из-за ее притворства родители столько переживали. Из-за ее необщительности. И из-за ее нежелания в этой необщительности признаваться. Но следом за чувством вины почти сразу пришла злость: она ведь вела себя так не потому что ей это нравилось. Она вела себя так, потому что чувствовала, была уверена, что родителям она такая нравится больше, чем нелюдимая, необщительная девочка, уткнувшаяся в книги не от одиночества, а потому что ей так интереснее. Она не могла сказать, что они вынудили ее притворяться, было бы нечестно так говорить, но их вина в этом тоже была.

И неужели за столько лет они так и не поняли, что она из себя представляет? Ее декан вот раскусил ее за пару дней. Ладно, допустим, декан легилимент, он не считается. Но та же Гринграсс раскусила ее за пару месяцев наблюдения, и наверняка не только она. Теперь, задним числом, Гермиона вообще порой сомневалась, что ее дилетантское притворство могло кого-то обмануть (хотя обманывало, да, это факт). Мама и папа жили рядом с ней, разговаривали с ней каждый день, следили за ее поведением, волнуясь о том, что у нее нет друзей. И так ничего и не поняли. Собственно, этого она и добивалась в ту пору. Но почему же теперь это так обидно?

Она поспешно сменила тему, напоследок пообещав маме познакомиться с неведомой девочкой Джоан – потому что соседей нужно хотя бы знать в лицо.

Дома было здорово. Дома висели гирлянды, венки из остролиста и украшения из шаров и лент, которые каждый год сооружала мама. Дома пахло имбирным печеньем и настаивающимся рождественским кексом. Гермиона вспоминала прошлогодние каникулы и удивлялась, почему тогда она почти не замечала ничего этого? В этом году она вдруг обратила внимания на эти простые, привычные вещи и поняла, что они ей нравятся. Ей нравилось сидеть на кухне и разрисовывать печенье лимонной глазурью, нравилось наблюдать за бесконечной беготней огоньков по гирлянде. О Мерлин, оказывается, ей нравилось дома! И ей нравилось Рождество!

Что ей не нравилось, так это невозможность быть честной с родителями – теперь, когда ей почти не приходилось лгать им о том, кто она такая, появилась необходимость умалчивать слишком о многом. Они спрашивали ее о школьных делах, и она рассказывала. Об уроках, об успеваемости, об одноклассниках и преподавателях, о Квиддиче и о том, как она учится Окклюменции. Правда и ничего кроме правды. Но не вся правда. Вся правда звучала бы примерно так: «А еще в этом году в школе объявился некто, считающий себя наследником Слизерина – да, это основатель моего факультета, считается, что он особенно не любил маглорожденных. И этот наследник нападает на учеников, два маглорожденных и кошка уже лежат оцепеневшие в Больничном Крыле. Их спасут, конечно, надо только подождать, пока сварится зелье, но есть подозрение, что рано или поздно дело закончится чьей-нибудь смертью. Мне ужасно страшно, вы знаете, да и не только мне, на каникулы все сбежали из Хогвартса, и даже некоторые чистокровные боятся. А я сижу на успокоительном зелье, чтобы не впадать в истерику, да, и сейчас тоже, курс прерывать нежелательно. И все равно я ужасно боюсь возвращаться туда!»

Примерно это Гермиона Грейнджер вывалила бы на родителей, если бы могла и хотела поговорить с ними совершенно искренне, без недомолвок. Но она не хотела.

Причина ее нежелания разговаривать с родителями обо всем этом кошмаре крылась в том, что в последний день перед отъездом она размечталась о том, как расскажет дома всё до мельчайших деталей – и мама с папой, конечно же, скажут то, что сказали бы любые нормальные родители в такой ситуации: «В Хогвартс ты больше не поедешь, мы переведем тебя в какую-нибудь другую школу». Она была бы рада такому раскладу. Конечно, было бы немного жаль расставаться с деканом и однокурсниками, но она не герой и не адреналиновый маньяк, она не хотела возвращаться туда, где ей грозит опасность!

Размечтавшись о том, как она переведется куда-нибудь из Хогварта (пусть даже в середине года не получится, можно отсидеться дома, сдать экзамены за конец курса и зачислиться в другую школу на следующий год), она поинтересовалась, что об этом пишет Устав Хогвартса. И вот там ее подстерегало большое разочарование.

Конечно, она изначально понимала, что согласие на ее обучение здесь – это контракт, причем контракт, в котором обе стороны имеют обязательства. Хогвартс обязуется предоставлять ей обучение, а она, в свою очередь, обязуется учиться там, если она не больна, если ситуация дома не требует ее присутствия (оправданное требование – чья-либо болезнь или смерть, лишение кормильца и прочие ситуации, в которых совсем не хочется оказываться) и нет никаких других подобных форсмажоров. То есть, нельзя просто взять и не явиться в Хогвартс. Сначала нужно расторгнуть контракт.

Сделать это не так уж сложно. Совершеннолетние ученики могли сделать это сами. За несовершеннолетних это могли сделать родители, если они маги. А вот родители-маглы таким правом не обладали. В магическом мире они не считались опекунами своих детей, а право опекунства переходило… к Хогвартсу. Не к директору, не к деканам или преподавателями, а к школе как учреждению. В результате ответственность за таких учеником была ровным слоем размазана по всему замку. В этом были плюсы: например, никто не вмешивался в жизнь маглорожденных учеников, хотя, теоретически, опекуны могли бы принять много судьбоносных решений. Но были и минусы: например, расторгнуть контракт маглорожденного со школой было некому. Никто за это не отвечал. И родители-маглы тоже ни за что не отвечали. Их в этой схеме как бы вообще не существовало.

Гермиона, прочитав об этом, ужасно разозлилась и отправилась доставать старост и выяснять, почему оказалась возможна такая несправедливость. Выяснилось, увы, что на то были исторические причины: слишком часто раньше случалось, что родители-маглы из бедных семей забирали детей из Хогвартса, как только те овладевали грамотой на относительно пристойном уровне, поскольку именно этого они и хотели от школы. Дети учились читать и писать, изучали свои первые заклинания, а потом уходили обратно в магловский мир, помогать семье и работать. А в Хогвартсе, разумеется, не хотели тратить время, силы и деньги на обучение тех, кто все равно не вольется в магический мир и ничего не даст ему взамен, а потому придумали такой способ подстраховаться. С тех пор единственным способом для родителей маглорожденных вмешаться в контракт со школой стал переезд в другую страну, тогда учащийся почти всегда менял и школу тоже.

Это, конечно, был выход. Но Гермионе ужасно не хотелось ставить родителей перед подобным выбором. Заставлять их бросать все, практику, дом, друзей – ради нее. И страшно было проверять: а в самом деле бросили бы все и переехали – или понадеялись бы, что ситуация в Хогвартсе разрешится благополучно, и не стали бы ничего делать? Она не хотела выяснять это на практике. Только не в это прекрасное Рождество, ну пожалуйста. Только не сейчас.

Джоан Райт оказалась рыжей, смешливой и очень общительной. Она ужасно обрадовалась приезду Гермионы и совершенно бесцеремонно напросилась к ней в гости. И отпугнуть ее не получалось никак – ну, или Гермиона изрядно растеряла сноровку. В первые два же два часа общения Гермиона ужасно утомилась от ее присутствия. На следующий день восприняла ее со стоицизмом и смирением. А через пару дней с изумлением обнаружила, что находит некоторое удовольствие в навязчивом присутствии этой девочки. Джоан, по ее же словам, отвратительно училась в школе, не читала и трети тех книг, которые Гермиона прочитала годам к десяти, и путала Австралию с Австрией. Но по крайней мере, она интересовалась не только шмотками, косметикой и мальчиками. На весь окружающий мир она смотрела с подкупающим интересом, и хотя Гермиона и не понимала, почему бы Джоан не поступить так, как поступала она сама, то есть не прочитать книгу-другую обо всем, что ее интересует, она все-таки не устояла и включилась в игру «расскажи Джоан что-нибудь интересненькое». Надо признать, в целом каникулы получались расслабляющими. Почти. Если регулярно пить зелье и не вспоминать, ни в коем случае не вспоминать о наследнике Слизерина.

Хотелось раз – забыться

И не убиться – два!

В комнате Джоан царил продуманный полумрак, только парочка маленьких свечек горела в плошках на разных концах стола. Пахло то ли благовониями, то ли духами (Гермиона полагала, что скорее все-таки духами, причем мамиными, а не самой Джоан). Джоан сидела напротив Гермионы, преисполненная важности и загадочности.

— Думай о своей ситуации, той самой, которую хочется разрешить. Думаешь? Хорошо. Теперь вытяни четыре карты из младших арканов, — важно сказала она. Гермиона в очередной раз задалась вопросом, что она здесь делает, но послушно подумала о нападениях на маглорожденных (это было несложно, несколько месяцев только об этом и думала) и вытащила из протянутой ей колоды четыре карты наугад. Джоан бережно приняла их по одной и разложила рубашкой вверх. – Хорошо, а теперь одну карту из старших арканов, она будет как бы подводить итог всему гаданию.

Устроив «старший аркан» в центре расклада, Джоан глубоко вздохнула и взяла лежащую неподалеку тоненькую книжку:

— Ну вот, а теперь попробуем выяснить, чего дальше делать-то надо! – и сосредоточенно нахмурилась, вмиг растеряв всю важность и загадочность. Пару дней назад она нашла на чердаке колоду Таро, очень старую, потертую, чуть ли не от руки нарисованную, по семейной легенде принадлежащую ее покойной бабушке. И, конечно же, загорелась попробовать погадать. Гермиона с радостью рассказала бы ей о неточности, ненадежности и некоторой даже сомнительности Прорицаний. Даже маги, чьи возможности куда шире, чем у обычных людей, не могли до конца понять и подчинить себе этот вид магии… да что там, они даже не могли доказать существование способов, которые при правильном исполнении работали бы у всех магов, а не только у некоторых избранных. Но Статут Секретности, конечно, не позволял свободно об этом рассуждать, да и слишком долго и хлопотно было бы вводить Джоан в весь контекст Магического Мира, поэтому Гермиона промолчала. И в награду – или в наказание? – за свое молчание была избрана первой жертвой.

Теперь она сидела, ждала, пока медленно читающая соседка поймет алгоритм гадания, и подавляла в себе желание предложить быстренько разобраться во всем самой. А то решит еще, что Гермиона хочет присвоить себе лавры крутой гадалки. Вдруг обидится?

— Так! Я все поняла! Смотри: эта карта означает твои ресурсы, то есть показывает, есть ли у тебя шансы быстро и легко с этим делом управиться. И тут у нас… четверка Мечей. Хм, чтоб я знала, что это значит! – Джоан зашелестела страницами, видимо, отыскивая значения младших арканов. – Ага! Вот. «…Таким образом, четверка Мечей – символ застоя в делах. Все ваши попытки изменить ситуацию ни к чему не приведут»… Они хотят сказать, это у тебя такие ресурсы? Смешно. Кажется, судьба говорит тебе «не дергайся, бесполезно». Так, это все вода, вода… вот, еще, в конце: «четверка Мечей как бы предупреждает вас: пока вы не проанализируете и не осмыслите свои предыдущие действия, будущее останется для вас под замком». То есть то ли ты где-то налажала, то ли чего-то не замечаешь.

— Ну прямо блестящее начало! – не удержалась Гермиона. – Кажется, можно убирать этот расклад. Если уж карты мне говорят не дергаться, кто я такая, чтобы с ними спорить?

— Подожди, мне же интересно, что там еще. Так, вторая карта… Где ж эта чертова закладка… О! Вторая карта говорит о том, что для достижения цели вам предстоит преодолеть ряд препятствий. Проанализировав ее, можно понять, какие сложности возникнут на этом пути.

«А какие там особенные сложности? Так, ерунда. Наследник Слизерина разве только», — печально подумала Гермиона. Это гадание с первой карты испортило ей настроение. Может, это все и ерунда, но очень уж похожая на правду. Не в том смысле, что она поверила в правдивость гадания, а в том, что у нее действительно нет никаких особенных возможностей.

— Смотри, вторая карта у нас снова Мечи. Король Мечей. То есть, тебе будет мешать какой-то человек?

— Очень может быть. Люди – они такие, все время друг другу мешают, — кивнула Гермиона. Джоан прыснула и стала зачитывать только что найденное толкование.

— Так, «он символизирует лидера. Как правило, это человек, сознающий свои цели и отдающий себе отчет в том, что достичь он их сможет только с помощью других людей». Ну, загнули! «Цели его обычно превышают уровень типичных человеческих желаний. Он считает себя достойным куда большего, чем обычная участь. Аркан символизирует человека эмоционального, способного в приступе гнева или радости разрушить плоды многолетних трудов». Ага, и тут же рядом они говорят, что это редко бывает, а так он осмотрителен и расчетлив. Итак, что мы имеем? У тебя нет сил изменить ситуацию, и тебе будет мешать какой-то амбициозный и психически нестабильный тип, — Джоан рассмеялась. – Как-то тебе сегодня не прёт в этом раскладе.

— А что ж ты смеешься тогда? Нагадала мне гадостей и радуется! – возмутилась Гермиона.

— Погоди, там еще три карты, может, сейчас все получше будет. Давай смотреть.

И они посмотрели. Третья карта – причина вступления в игру – рассказывала об ухудшении положения в обществе и шаткости положения Гермионы. Четвертая – варианты решения проблемы – оказалась и вовсе чудесной.

— Опять Мечи, да что ж такое! Восьмерка. «Запутанные жизненные обстоятельства повергают вас в депрессию или ступор. Действовать в таком состоянии невозможно». Гермиона, ты у нас в депрессии, оказывается?

— А что, по мне не видно? – с каменным лицом ответила она.

— Да прям вся такая унывающая, аж страшно! Так, там дальше о том, что даже если захочешь что-то сделать, собственная слепота не позволит принять правильное решение. Возьми себя в руки! Перестань паниковать, возьми себя в руки, говорят! Ты спокойна?

— Конечно, я спокойна, — улыбнулась Гермиона. «Зелье, знаешь ли, способствует».

— Ну, тогда все будет хорошо, наверно. А теперь давай посмотрим на старший аркан. А что тут у нас?

Джоан перевернула последнюю карту, и девочки молча уставились на нее. Джоан с недоумением, Гермиона – почти в панике.

— Эй, чего это у тебя такой испуганный вид? Давай поищем толкование, наверняка все не так страшно. Смотри, тринадцатый аркан… Вот! Тут сразу пишут: «не пугайтесь названия, оно не несет в себе такого прямолинейного значения. Смысл этой карты – в наступающих переменах». Понятно? И вообще, она называется не только Смерть, но еще и «Дитя великих перемен» и «Прощание». Ну ты чего?!

— Да ничего, — помотала головой Гермиона. – А разве на карте не должна быть смерть с косой, или скелет, или что-нибудь такое?

— А я знаю? – пожала плечами Джоан. – Уж какая колода досталась. Так, давай посмотрим, что еще можно вытянуть из этой карты.

Джоан зачитывала еще какие-то аспекты толкования, а Гермиона сидела и просто смотрела на рисунок. На череп, из открытого рта которого выползала змея.

— А вообще, ерунда все-таки это гадание, — вздохнула Джоан. – Вот скажи, это похоже на твою ситуацию?

— Не особенно, — сказала Гермиона, надеясь, что получилось достаточно естественно. – Но летом, если увидимся, еще разок попробуем, ладно? Экспериментальный подход требует сделать еще несколько попыток.

— Так давай прямо сейчас разложим!..

— Нет уж, на сегодня с меня хватит всякой мистики!

— Как знаешь, — Джоан убрала карты и встала. – Ноги что-то затекли… пойдем тогда чай пить, что ли.

— Пойдем, конечно.

До конца каникул они ни разу не упомянули Таро в своих разговорах.

* * *

На Рождество совы доставили Гермионе сладости от Флинта и самодельную нарисованную фломастерами открытку от Гринграсс. Гермиона не сразу поняла, в чем соль шутки, но когда присмотрелась к переплетениям ветвей в изображенном на ней цветочке, поняла, что это комбинация кельтских и скандинавских рун, судя по всему, защитная. Довольно громоздкий результат притворялся стебельками, шипами, краями листьев и лепестков и напоминал Гермионе, что в следующем году надо будет обязательно записаться на Руны. Если, конечно, получится. О том, почему может не получиться, ей думать совершенно не хотелось, хотя и ясно было: что бы там ни говорило это проклятое гадание, думать обо всем происходящем в Хогвартсе все равно придется немало, хочет она того или нет.

Из открытки вышла хорошая закладка для ежедневника.

В день возвращения Гермиона с самого утра принялась нервничать, но потом выпила зелье, укрепила окклюменционные щиты и успокоилась. В одном карты Джоан точно были правы: действовать в таком состоянии невозможно. Если она хотела уцелеть, надо было успокоиться. Взять себя в руки. Быть осторожной. Соблюдать меры безопасности. Не ходить одной. Держаться подальше от этого наследника, кто бы он ни был. И может быть, у нее будет шанс в следующем году изучить курс Рун. И все остальные курсы тоже.

В Хогвартс-экспрессе она довольно быстро отыскала сестер Гринграсс.

— Ты же говорила, что не умеешь рисовать, — напомнила она Дафне после того, как все поздоровались, обменялись дежурными колкостями и устроились в купе.

— Я и не умею. Цветочки – это, знаешь ли, не рисовать, а жалкое подобие. Надеюсь, ты достаточно сентиментальна, чтобы не расставаться с моей открыточкой в ближайшие месяцы?

— Есть с ней буду и спать, — заверила ее Гермиона. – А в свободные минуты доставать и умиленно на нее пялиться.

— Это лишнее, — важно заявила Гринграсс-старшая. – Достаточно того, что она будет при тебе.

— Слушай, а разве вот так вот, фломастерами можно создать что-нибудь рабочее? Я думала, они не проводят магию.

— «Она думала»! Конечно, они ее не проводят! Поэтому сначала надо было изобразить их пером, потом навести невидимость и поверху, по контуру уже делать рисунок. А можно еще иначе…

Под мерный стук колес и довольно обстоятельные объяснения о способах подпитки рун Гермиона возвращалась в Хогвартс – не только телом, но и мыслями.

Автор приносит искренние извинения всем, кто разбирается в Таро, за возможный моральный ущерб. Но, сами понимаете, у меня тут в тексте дилетанты, они глубже копать и не могли :)

Итак, если раньше в ответ на обвинения в ООС всего Слизерина у меня были аргументы и я могла как-то отстоять свою точку зрения, то сейчас мы подошли к тому моменту, когда оправдаться мне нечем. Да. Признаю. Виновна. Сама в шоке. Давайте в качестве смягчающего обстоятельства учтем, что они делают ЭТО не столько из заботы о Грейнджер, сколько потому что им интересно. В маг.мире не пишут детективов. Вот и...

Из-под пера слова пулеметом,

Слушатель умный, значит, поймет он...

Маглорожденная слизеринка и гриффиндорец-змееуст сидели в библиотеке, склонившись над выписками из «Волшебных тварей», подготовленных Гермионой накануне специально для этого маленького совещания. Поттер, конечно, никого не известил об их догадках насчет монстра-змеи, поэтому она решила провести более серьезную работу по вычислению чудовища Слизерина и уже самостоятельно пойти с ней к взрослым. Или хотя бы к слизеринцам, они ведь так и так требовали с нее исследование. Она догадывалась, что в первую очередь они хотели занять ее, чтобы поменьше боялась, но это же не значит, что она не может предъявить им результат! А Поттера она позвала просто для того, чтобы было об кого подумать. Своих в этом задействовать не хотелось, им хотелось показывать уже относительно готовые выводы.

— Акромантул, василиск, дракон, квинтолап, мантикора, нунда, смертофалд и химера, — обстоятельно перечисляла Гермиона. – Это наиболее опасные существа из упомянутых в книге. Я добавила к ним окками и руноследа, поскольку они говорят на парселтанге. А оборотня, наоборот, убрала, хоть он и высшей категории опасности, но нападения не были связаны с фазами луны, я проверила, да и как бы оборотень мог это сделать?

Поттер кивнул, сигнализируя, что он, мол, слушает и понимает.

— Дальше. Если посмотреть на самих животных, то рунослед и окками, хоть и опасные, но не настолько, окками обычно на людей не нападает, довольствуется более мелкой дичью, да и рунослед, в общем-то, тоже, а самое страшное его оружие – ядовитые зубы, а это снова не похоже на то, что есть у нас. Так что, наверно, можно их не учитывать.

— И тогда, если отталкиваться именно от парселтанга, у нас остается только василиск, — мрачно подвел итог Поттер. Гермиона тоже уже сообразила это, но верить этому выводу решительно не хотела.

— Но дело может быть и не только в парселтанге. Давай попробуем методом исключения. Дракона можно вычеркнуть. Большинство видов просто не поместились бы в замке. Допустим, есть перуанский ядозуб, он небольшого размера, но он ведь тоже дышит огнем, и будь это он, мест нападений обязательно были бы следы пламени, да и способ, опять же, не подходит. Нунду тоже можно убрать, иначе вся школа давно болела бы чем-то неприятным.

— А смертофалд поедает своих жертв целиком, не оставляя следов, тоже не подходит, — внес свою лепту Поттер, проглядев ее записи.

— Собственно, химера, мантикора и квинтолап тоже не подходят. Они нападают зубами, когтями и клешнями, да еще и съедают жертву, как правило. Совсем не наш случай. А квинтолапы к тому же отлову не поддаются.

— И в итоге у нас все равно остается василиск.

— И акромантул. Акромантулы, кстати, понимают человеческую речь и сами умеют говорить, тут даже парселтанг не нужен. И в книжке об этом не было, но раз они похожи на пауков, то возможно, могут впрыскивать в жертв что-нибудь парализующее. Так что акромантулов исключать нельзя.

— А что за голоса я тогда слышал? – возмутился Поттер. – Акромантул ведь по-человечески говорит, и если бы это говорил он, то его бы все слышали, верно? А слышал только я.

— А может, у тебя все-таки были галлюцинации?

— Грейнджер!

— Знаю-знаю, очень маловероятно. Ведь голос приводил тебя к местам нападений, а значит, был реален. Хотя я все равно не понимаю, как такое огромное существо, как василиск – да даже как акромантул! – может незаметно передвигаться по замку.

— Ты уверена, что это наша самая большая проблема? – оказывается, Гриффиндор ехидничать умеет! Еще бы польза от этого была.

— Это, может, и не главное, но тоже важно. Может, это подсказало бы, где находится эта Тайная комната…

— Что с тобой случилось, Грейнджер? Ты же сама нас в прошлом году отговаривала лезть туда, где опасно.

— Гриффиндор головного мозга! – рассерженно прошипела Гермиона. – Зачем туда лезть? Тем более если там василиск! Если знать, где комната, можно последить за входом и попробовать застать возле нее наследника! Без монстра, каким бы он ни был. И в идеале, делать это должны не ученики и даже не преподаватели, а авроры, но я уже поняла, что в Хогвартсе работает какая-то другая логика, так что это вряд ли случится.

— Все-то тебе не так, Грейнджер! И Хогвартс тебя не устраивает, и логика в нем не та, как можно быть такой злюкой?

Гермиона еле сдержалась, чтобы не дать все-таки Поттеру книжкой по башке. Мадам Пинс не одобрит, да и бесполезно это.

— Я просто жить хочу, Поттер. Тебе напомнить о тех, кто уже лежит в Больничном Крыле? У тебя совесть есть?

— Но им же сварят зелье! Вот только мандрагоры поспеют…

— Ну да, пока никто не умер, все нормально. Поэтому можно ничего не расследовать, никого не искать… всем все равно. Какие-то маглорожденные полежат полгодика в оцепенении, подумаешь. Это полгода их жизни, Поттер!

Она надеялась пристыдить его, но тщетно. Он уже отвлекся на другое.

— Вот кстати об оцепенении, ведь от взгляда василиска не просто застывают, а превращаются в камень. Почему же ни Колин, ни Джастин, ни кошка не окаменели по-настоящему?

— Я уже об этом думала. И ничего не придумала. Либо это какой-то неизвестный нам монстр, который так умеет, но про которого в книге не написано, либо василиск может как-то ослабить воздействие своего взгляда. Сделать его не смертельным.

— А почему в книжке о таком ничего нет?

— А я знаю?! Поттер, вот ты с мистером Хагридом дружишь, так пойди и расспроси его про василисков и акромантулов: кто из них на что способен!

— Точно! Надо с Хагридом поговорить! – обрадовался Поттер. А Гермиона мысленно обругала себя за то, что ей это не пришло в голову раньше. Можно было и в «Волшебных тварях» не рыться.

Вечером она торжественно доложила о результатах своих изысканий старостам и примкнувшим к ним старшекурсникам.

— Василиск, говоришь? – протянул Генри. – И поэтому Поттер вечно оказывался там, где не надо? Спасти, небось, хотел, да? Ох, Гриффиндор… А почему же тогда никто насмерть не окаменел?

— Я не знаю! Но других идей у меня нет. Нет в книжке монстра, который бы умел такое делать. Вот сами подумайте, могло такое как-то случиться с василиском, или мне надо в еще каких-то книгах поискать?

— Чтобы подумать, надо знать подробности, — вздохнул Флинт. – Кто у нас видел происшествия своими глазами? Вспоминайте давайте.

Про то, как нашли кошку Филча, помнили почти все, ведь с пира шли всей толпой. Про хаффлпаффца тоже вспомнили все, что могли, довольно быстро. Увы, подробностей про Колина Криви никто не знал, ведь его обнаружили ночью.

— Вот как не надо, так все сразу послушные прям такие, никто по ночам не шляется! – возмущался Флинт.

— Маркус, шел бы ты… к Дамблдору, а! Он, вроде, Криви и нашел, вот и расспроси его, — ответил ему кто-то из команды.

— Сам туда иди, — обиделся Флинт.

— Мне Поттер говорил, что Криви что-то фотографировал в момент оцепенения, — вспомнила Гермиона. – Его так и принесли в палату, с фотоаппаратом в руках, хотели еще посмотреть, не осталось ли на пленке изображение, но пленка расплавилась.

— Пленка, говоришь, — протянул Найджел. – А не может такое быть, что она приняла на себя удар вместо малявки?

— Потому что он смотрел не прямо на монстра, а в объектив? – подхватили слева.

— Допустим. Но это не объясняет Джастина и кошку.

— О привидении забыли.

— Привидение на то и привидение, что просто не может окаменеть или умереть еще один раз. С ним все как раз понятно.

Гермиона следила за этими репликами, как за полетами мячика: туда-сюда, туда-сюда, траектория причудлива и непредсказуема.

— Что, решили пойти против наследника? – вдруг сердито спросил Малфой. – Хотите загубить все его дело? Да вы помогать ему должны, вы поклоняться ему должны, а вы пытаетесь разгадывать его замыслы! Как будто вам это по силам! Наследник избавит замок от грязнокровок, и тогда наступят золотые времена. Не мешайте ему! Просто не мешайте. А лучше бы помогли!

— Малфой, не отвлекай взрослых людей, когда они думают. И вообще, мелочь, шли бы вы спать, а? – прервал его Флинт.

С тем их и выставили из гостиной. Всех, а не только Малфоя. Так что результат слизеринского мозгового штурма Гермиона узнала только утром.

— Грейнджер, у тебя, случайно, нет проблем со зрением? – широко ухмыляясь, спросил ее опять же Флинт по дороге на завтрак.

— Пока не жаловалась, — ответила она, недоумевая, к чему этот вопрос.

— Так ты уж организуй себе как-нибудь.

— Проблемы со зрением?!

— Нет, это не обязательно. Главное – очки раздобудь. Можно с простыми стеклами. И носи не снимая.

Родители, наверно, удивились подобной просьбе, но очки прислали очень быстро. Симпатичные такие, в легкой прямоугольной оправе. И после того, как ей обосновали, зачем это нужно, у нее и мысли не возникало их снять. О том, что, возможно, от окаменения предыдущих жертв спасло то, что они смотрели в отражения или сквозь стекло (в случае Финч-Флетчли – через призрака), Гермиона шепнула Поттеру, а кто-то из девочек постарше своим приятельницам из Рейвенкло, а там слух дошел и до Хаффлпаффа. С этих пор, кроме распространения неработающих талисманов, в Хогвартсе началась еще одна эпидемия: у маглорожденных массово упало зрение.

По одной строчке узнаю твой почерк,

По одному биению сердца…

Поттер неделю не мог дойти до Хагрида. То ему холодно, то ему некогда, то на завтра много задали. Гермиона постепенно теряла терпение. Слизеринцы, которые тоже хотели послушать экспертное мнение, но не имели подхода к Хагриду и не решались дергать профессора Кетлберна, подначивали ее, придумывая все более суровые кары для ленивого гриффиндорца. Так что, в очередной раз поймав его на выходе из Большого Зала, Гермиона была готова к смертоубийству и нотациям, если Поттер опять…

— Я сходил к нему, сходил, — поспешно заверил он. – Расспросил. Но ничего не понял!

— Ты хоть записал то, что не понял? Если да, дай мне, я попробую разобраться, — усилием воли переключаясь из боевого режима в обычный, сказала она.

— Да там и записывать нечего было! То есть… сначала я про акромантулов спросил, мы нормально поговорили, Хагрид сказал, у них есть яд, но это именно яд, а не парализующее что-то, от него все быстро умерли бы, и все. А вот когда я про василиска начал, и кто скорее окажется чудовищем Слизерина, акромантул или василиск, он то ли испугался, то ли разозлился, я так и не понял. Что-то невнятное забормотал, велел об этом не думать и выставил меня. А про василиска так и не ответил.

— Обидно, — вздохнула Гермиона. – Придется все-таки попробовать профессора Кетлберна расспросить. Все, Поттер, иди тогда, спасибо, что наконец-то нашел время.

— Грейнджер, когда ты на меня вот так вот смотришь, да еще и через очки, мне кажется, что ты МакГонагал, — поежился Поттер. – Прям такое «вы свободны, Поттер». Это жутко!

— Ой, Поттер, вот кто бы говорил! – Гермиону уже все достали этими ее очками. Особенно старались слизеринцы – старшие так, слегка, а вот однокурсники разошлись не на шутку. Малфой уже даже пытался сочинить поэму про «близорукого бобра», но Гермиона решительно раскритиковала качество его слога, попыталась отобрать у него пергамент, чтобы показать, где размер и ритм хромает, но Малфой не дался. А жаль. Самое удивительное, что самой ей собственное лицо в очках скорее нравилось. Она даже думала, что будет скучать по ним, когда проблема с нападениями наконец-то разрешится.

— Ну, я-то в очках на МакГонагал не похож?

— Не похож, — подумав, признала Гермиона. Некстати вспомнила Луну Лавгуд и вдохновенно понесла чушь. – Очки – это, видимо, такая волшебная вещь, которая проявляет нашу истинную сущность. Я вот, например, стала выглядеть еще большей занудой. А ты… ты, Поттер, просто очкарик, и все.

— Грейнджер, ну ты вообще!

— Все, Поттер, я побежала, у меня дело еще!

«Делом» Гермионы была очередная разминка в туалете Миртл, которую она планировала совместить с интервью. Старшие напряглись, подумали, что еще они могут сделать в случае, если в школе и правда живет василиск, выяснили у руководства школы, что петухов в качестве фамилиаров (и в любом другом качестве) держать нельзя, совсем-совсем, никак-никак, никаких исключений, и решили зайти с другого конца истории. Они вспомнили, что, по слухам, Тайную комнату уже открывали пятьдесят лет назад. По идее, об этом можно было бы спросить у Дамблдора или МакГонагал, по подсчетам получалось, что они должны были помнить эти события. Но вряд ли стали бы говорить об этом со слизеринцами, раз уж до сих пор официальная версия гласит, что Тайная комната – это выдумка. Поэтому решили спросить у привидений: уж они-то точно были в замке в это время. Начать постановили с Миртл: она наименее древняя, есть шанс, что не перепутает события пятидесятилетней давности с какими-нибудь другими, смутно похожими случаями с явно истекшим сроком годности. Мало ли что еще за тысячелетнюю историю Хогвартса могло наслучаться!

Изначально разговаривать с Миртл собирался Флинт, как наиболее успешно с ней контактирующий, но он невовремя словил серию отработок у МакГонагал. Так что Гермиону послали хотя бы попытаться поговорить со строптивым привидением, благо Миртл, дувшаяся с начала ноября, увидев ее в очках, внезапно сменила гнев на милость. «Нам, очкарикам, надо держаться вместе», — честное слово, так и сказала!

Но на подходе к туалету она поняла, что одно дело из двух точно сорвалось: Миртл опять устроила потоп, и теперь там в ближайшие сутки точно нельзя будет заниматься. Успешность разговора, впрочем, тоже была под сомнением: раз потоп, значит, Миртл не в духе, а раз она не в духе, то она не в духе, точка. Но Гермиона все-таки заглянула в туалет, попытать счастья.

Как и ожидалось, Миртл была внутри и рыдала где-то в районе одного из сливных бачков.

— Привет, — Гермиона застыла на пороге, часть которого слегка возвышалась над водой. – Что случилось, Миртл?

— Кто там? Пришла швырнуть в меня еще чем-нибудь?

— Это Гермиона. И разумеется, я не собираюсь в тебя ничем швырять. Неужели кто-то в тебя чем-то кинул? Какой ужас! — какой ужас, как мало надо некоторым для того, чтобы почувствовать себя несчастным! Но этого Гермиона, разумеется, вслух не сказала. Она, может, и не специалист в общении, но не до такой же степени.

— Да, представь себе! Я сижу, занимаюсь своими делами, никому не мешаю. И вдруг в меня начинают швыряться книгами! – Миртл наконец-то покинула бачок, вызвав очередную волну. Гермиона мысленно вздохнула, поняв, что сухими ее туфли, увы, не останутся. Да и щиколотки замочит.

— Кошмар! Кто вообще до такого додумался?!

— Понятия не имею! Я сидела вот здесь, думала о смерти, как вдруг эта штука пронзает мне голову! Вон она, ее туда смыло, — проследив взглядом за призрачным указующим перстом, Гермиона увидела под раковиной небольшую и совершенно мокрую книжку в черной обложке, но решила посмотреть на нее позже. Она ведь, как-никак, по делу пришла.

— Ужасно тебе сочувствую, кто бы ни был этот человек, это было очень грубо с его стороны, — издалека начала она. – Но, вообще-то, я хотела тебя кое о чем расспросить…

— Какие могут быть расспросы, сама подумай! Ты бы в таком состоянии захотела о чем-нибудь говорить? Ты хоть представляешь, как мне горько, обидно, и… и вообще! – и, всхлипнув, она вернулась в сливной бачок.

Гермионе оставалось лишь вздохнуть, признавая свое поражение. Вечно они с Миртл оказывались в противофазе: как только Гермиона хотела у нее что-то узнать, Миртл отказывалась разговаривать. По сугубо внутренним причинам, конечно, но кому от этого легче? Гермиона попыталась вспомнить, что же она хотела разузнать у Миртл в прошлый раз, но не смогла. Она зашла в туалет (туфли так и так уже намокли) и подобрала книжку. Вдруг она библиотечная? Тогда надо ее вернуть. Но когда, выйдя из туалета, она открыла ее, оказалось, что это просто ежедневник. Довольно старый и совершенно чистый, в нем был только адрес магазина в Лондоне, имя «Т.М.Реддл» на первой странице и дата 1943 на корешке. Интересно, откуда здесь взялась эта вещь? Не книга даже – канцелярская принадлежность полувековой давности.

И – странное дело! – Гермиону не оставляло ощущение, что этот блокнот может пригодиться ей, чем-то помочь, раскрыть какие-то тайны. А ведь она точно видела, что он пуст, в нем ничего не написано. Решив разбираться с собственными предчувствиями позже, она завернула находку в не пригодившуюся спортивную форму, чтобы не намочить сумку и ее содержимое, убрала ее и пошла в общежитие, докладывать об отсутствующих успехах.

Старосты, конечно, были не в восторге, но решили подождать, пока Миртл успокоится, а Флинт разберется с отработками. А что им еще оставалось делать?

* * *

Поздно вечером, устроившись в углу гостиной с книжкой, Гермиона вспомнила о найденной тетрадке. Достала ее, осмотрела, просушила свою форму. Тетрадка в целом почти не пострадала. Конечно, бумага слегка сморщилась, листы местами слиплись, но могло быть гораздо хуже. Пожалуй, можно было считать это везением.

Она никак не могла понять, зачем вообще взяла с собой чей-то старый ежедневник, но чувствовала, что все сделала правильно. Он просто будто бы сам попросился ей в руки, и теперь ей очень хотелось им воспользоваться. Вообще-то, у нее был ежедневник, подаренный в прошлом году Гринграсс. Он еще не закончился, она даже половину не использовала. Начинать новый было бы нерационально, если вести записи в двух блокнотах разом, в них ведь и запутаться можно. Впрочем, можно разделить записи по тематике… или еще по какому-нибудь признаку. Или в одном делать заметки для учебы, а в другом наконец-то начать вести дневник. Это не так уж важно. Важно, что она всегда мечтала о таком ежедневнике: очень старом, слегка потрепанном, явно с историей, но при этом чтобы им никто раньше не пользовался. Этот, конечно, был подписан, что слегка не вписывалось в ее представления, но все остальное-то! Она просто не могла отказаться от возможности что-нибудь в нем написать.

Но сначала, конечно, следовало проверить, нет ли в нем каких-нибудь скрытых записей. Гермиона вспомнила подходящее заклинание, но оно не дало никакого результата. Похоже, ежедневник действительно был пуст, несмотря на почтенный возраст и потертый вид. А потому Гермиона снова открыла его, на всякий случай, совсем уж для очистки совести потерла его обнаружителем и, не получив никакого результата, вывела на первой странице дату. Секунду цифры проступали на бумаге, а потом вдруг пропали. И на чистом листе зазмеились слова, написанные чужим, незнакомым почерком: «Привет! Кто ты и как к тебе попал мой дневник?»

Моя красивая тетрадь

Во сне не хочет умирать...

Гермиона не то чтобы даже испугалась. Она оторопела. Все, что она читала о магическом мире, заклинаниях и чарах, не подготовило ее к тому, что владелец старого дневника может каким-то образом пообщаться с ней через принадлежащий ему предмет. В первый момент она вообще испытала иррациональное ощущение, что с ней говорит сам дневник. Но уж этого-то быть никак не могло.

«Сначала расскажите мне, кто вы такой, сэр, и каким образом ваши реплики появляются в тетради, которую я держу в руках?» — написала она в ответ и зачарованно пронаблюдала, как ее чернила исчезают, оставляя лишь гладкие белые листы.

«Это Протеевы чары, — ответил через минуту хозяин дневника. – Ты знаешь о таких? Они связывают между собой несколько предметов. Ты пишешь в дневнике, и твои реплики появляются в другом, который находится у меня. Я пишу в нем ответ – и ты видишь его у себя».

Протеевы чары! Ну конечно! Как она сама не додумалась? Ведь она действительно встречала упоминание о них, подробно не изучала, конечно, но могла бы и сопоставить. Гермиона моментально успокоилась. Теперь, когда странности ежедневника разъяснились, она не видела причин, почему бы ей не пообщаться с его законным владельцем. Тем более, что надо бы вернуть ему такой ценный артефакт. Ну, или не ему, а тому, с кем он общался, и кто потерял эту вещь в туалете Миртл. Или все-таки выкинул? Все теперь было ей понятно. Вот только…

«А почему пропадает то, что я пишу? Разве оно не должно оставаться на бумаге?»

«Я стираю, — ответил ей собеседник. – Иначе на этих страницах давно закончилось бы место».

Все снова звучало логично. Гермиона достала палочку и из интереса попробовала стереть реплику «Я стираю». Однако у нее ничего не получилось.

«Не старайся, — проступило чуть ниже. – Я хозяин дневника, у меня есть доступ, чтобы что-то в нем менять. А ты можешь только писать».

Гермионе стало стыдно за эту выходку, хотя вроде бы и не было ничего страшного в том, чтобы попробовать тоже стереть пару слов.

«Извините, — ответила она. – Очень хотелось увидеть, как это работает».

«Ничего страшного. Итак, все-таки что насчет моих вопросов? Кто ты, и как к тебе попал мой дневник?»

Гермиона невольно улыбнулась. Этот человек определенно знает, чего хочет, и о своих целях не забывает.

«Я нашла его в заброшенном туалете в Хогвартсе. Как я поняла, его кто-то выбросил. Может, вы скажете, у кого он был до сих пор? Я могу его вернуть».

Ответ появился не сразу, будто хозяин дневника некоторое время размышлял.

«Не стоит, — написал он наконец. – Этот человек явно на меня сердит, так стоит ли навязываться? Подожду, пока остынет».

Интересно! А ей что, все это время хранить дневник у себя? И вообще…

«А как я узнаю, что пришло время отдать дневник?»

«Просто открывай его каждый вечер, пиши сюда пару слов. Ты ведь не против пообщаться? А когда ситуация изменится, я скажу тебе, кому отдать эту тетрадку, хорошо?»

Гермионе не понимала, почему нужно разводить какие-то недомолвки на пустом месте и почему бы сразу не сказать, кому отдать тетрадь. Но если человек хочет секретов – это его право. Так что она пожала плечами и ответила:

«Хорошо».

«Замечательно! – обрадовался он. – Надеюсь, это не слишком тебя затруднит. Но мы так и не представились друг другу. Меня зовут Том. А тебя?»

Ох, говорили ей родители, не разговаривай с незнакомыми людьми… они, впрочем, имели в виду тех, кто подходит на улице или звонит по телефону. Но уж в том, чтобы назвать свое имя человеку, который сейчас где-то далеко, ничего страшного нет?

«Меня зовут Гермиона».

«Очень приятно».

Н-да… нормальные люди знакомятся в начале разговора, а Гермиона умудрилась протянуть до самого конца. Где, спрашивается, все умения из книги по этикету? Зря, что ли, декан одалживал ей литературу в прошлом году? Она пожелала Тому спокойной ночи и отправилась ложиться спать. Уже лежа в кровати, видимо, по ассоциации с книгой по этикету, она подумала: «А ведь он представился просто как Том. Без фамилии. Неужели тоже маглорожденный? Или счел, что достаточно того, что его фамилия написана на дневнике? Том Реддл… в книге «Кто есть кто» такой фамилии не было. Ну точно ведь маглорожденный».

* * *

«На каком факультете учишься?» — спросил Том следующим вечером.

«На Слизерине», — ответила Гермиона со сдержанным опасением: вот как выяснится сейчас, что Том гриффиндорец, как он выскажет ей что-нибудь… гриффиндорское. Но обошлось.

«Надо же, я тоже со Слизерина», — написал Том. Значит, он все-таки не маглорожденный, а полукровка? Или маглорожденный уникум, вроде нее самой? Гермиона вдруг неприятно удивилась, когда это для нее стало значимым происхождение собеседника. Вроде бы, среди учеников Хогвартса она различий не делала – с тех пор, как провалилась ее первая попытка объединиться с другими маглорожденными для изучения магии. А тут второй день только и гадала: маглорожденный или нет? Тьфу! Но пока она думала, как бы повежливее спросить Тома Реддла о его происхождении, он сам выступил в том же духе:

«Ты чистокровная или полукровка?»

Ну точно, это тлетворное влияние факультета Слизерин. Казалось бы, какая разница, а?! И как, интересно, он отреагирует на правду? Может быть, не захочет больше с ней разговаривать?

«Я маглорожденная», — написала она, и эта строчка очень, очень надолго задержалась на бумаге, не исчезая.

«Ничего себе, — наконец ответил Том. – Тебе, наверно, нелегко приходится, с твоим-то происхождением? Я сам вырос в магловском приюте, так что понимаю, что это такое: оказаться на Слизерине без соответствующей родословной».

«Ну, трудности, конечно, есть, здесь достаточно тех, кому я не нравлюсь просто потому что «грязнокровка». Но есть и другие, которым, в общем, почти все равно. Они тоже не считают меня равной, но меня при этом не трогают – ну и замечательно».

«Да, печально, что до сих пор еще не все семьи воспитывают своих детей как подобает», — отозвался Том. Сколько Гермиона ни напоминала себе, что не Том, а «мистер Реддл», все равно почем-то думала о нем не как о взрослом мужчине, а чуть ли не как о ровеснике.

«Сколько тебе лет?» — тем временем продолжал расспрашивать он.

«Тринадцать. А вам?»

«А мне… вечно забываю, сколько. Будь моя воля, всегда отвечал бы, что мне шестнадцать. Но вообще, родился я в 1926 году. Вот и посчитай».

Гермиона посчитала, отметила результат и тут же забыла, потому что вдруг поняла то, что почему-то не дошло до нее, когда она смотрела на дату на корешке тетрадки. 1943 год – это ведь полвека назад. И в это время, предположительно, Том Реддл учился в Хогвартсе, курсе на пятом или шестом. То есть, у нее появился шанс расспросить очевидца событий о том, что же происходило, когда открывали Тайную Комнату в прошлый раз.

— Грейнджер, ты что не спишь? – раздался за ее спиной голос Гринграсс, и Гермиона вздрогнула и тут же захлопнула ежедневник. Странно, вроде бы, она не собиралась держать находку в тайне, да и мистер Реддл ее ни о чем подобном не просил. Однако теперь, когда оказалось, что она может получить от него информацию о Тайной Комнате, ею завладел охотничий азарт. Ей не хотелось ни с кем делиться такой возможностью, пока она сама не узнает все, что только сможет.

— А ты решила следить за моим здоровьем? Чтобы я была паинькой, соблюдала режим и вовремя ложилась спать? Это так мило, аж жуть!

— Я бы за воспитанием твоим еще последила, а то ты наглая такая стала. Маглы что, вообще не имеют понятия о манерах? Или только твои родители так отличились?

— Не трогай моих родителей, Гринграсс, целее будешь, — ответила Гермиона, чувствуя, как внутри от этой подначки – одной из многих и ничуть не более грубой, чем другие, — вдруг рождается настоящая злость. – Если я не кичусь своим происхождением и не рассуждаю постоянно о своих предках, это не значит, что тот, кто их тронет, останется цел.

— Ты не кичишься происхождением, потому что тебе нечем, — назидательно сказала Гринграсс, усаживаясь напротив. – О, новый ежедневник. Хотя нет, скорее старый, — презрительно поморщилась она, приглядевшись. – Зачем тебе такое старье? Неужели предыдущий закончился?

— Решила разделить тематику. В один записывать одно, в другой другое, — отовралась Гермиона. – Ладно, раз уж ты так настаиваешь, няня, пойду я спать, чего и тебе желаю.

— Да неужели наконец-то!

* * *

Отгородившись от любопытной Гринграсс пологом кровати, Гермиона открыла было настоящий ежедневник, чтобы подготовить вопросы о Тайной Комнате для мистера Реддла, но азарт оказался сильнее. Так и не закончив список, она вновь взяла черную тетрадку.

«Мистер Реддл, вы ведь учились в школе, когда открывали Тайную Комнату?» — написала она.

«Да, — довольно быстро отозвался он. – В то время нам говорили, что это легенда, что ее нет, но это была ложь. На пятом году моего обучения Комнату открыли, монстр вырвался на свободу и убил одну из учениц. Я поймал человека, открывшего комнату, и его исключили. Директор школы, профессор Диппет, очень стыдился того, что подобное могло произойти в Хогвартсе, и запретил мне говорить об этом правду. Дело представили так, будто девушка погибла из-за несчастного случая. А меня наградили красивой доской с гравировкой и велели впредь держать язык за зубами. Но я-то знаю, что это может повториться, ведь монстр еще жив, а тот, кто способен освободить его, по-прежнему на свободе».

На такую удачу Гермиона даже не рассчитывала! Неужели она вот так просто, прямо сейчас узнает, кто же открывал Тайную Комнату?

«Пожалуйста, расскажите мне обо всем этом! В этом году кто-то снова открывает Тайную Комнату, и никто не знает, кто же это делает! Кто это был? Кого вы поймали?»

Изложив просьбу, она нервно вцепилась в свой настоящий ежедневник в ожидании ответа. Том Реддл слизеринец. Он может начать торговаться, может попросить что-нибудь в обмен на информацию. И тогда главное, чтобы она была в состоянии дать ему то, что он потребует. Однако он ничего не попросил.

«Я могу показать тебе, как это было, если хочешь, — ответил он. – Одних моих слов недостаточно. Но я бы мог ввести тебя в свою память о той ночи, когда я его поймал».

Гермиона замерла над дневником. Читая книги по Окклюменции и смежным темам, она узнала, что такое думосбросы и как с их помощью можно передавать воспоминания. Но не через дневник же! Даже если на нем Протеевы чары… Как мистер Реддл собирается это делать? И сколько же на самом деле возможностей у его дневника? Но минуту спустя она была готова отбросить все сомнения. Какая разница, как он это сделает? Главное, что она все узнает!

Если бы она не занималась Окклюменцией, если бы не продолжала заниматься ежедневно вопреки здравому смыслу, настроению и отсутствию необходимости, то она вряд ли заметила бы легкий зуд в висках, такой, какой она чувствовала порой, когда декан пытался читать ее мысли, но гораздо слабее, легче, деликатнее. Он был настолько легкий, что сначала она решила, что ей просто кажется. Но на всякий случай она поспешно восстановила щит и совершенно другими глазами посмотрела на лежащий перед ней предмет. Зуд прошел – и прошло желание немедленно узнать, что случилось пятьдесят лет назад. Гораздо важнее казался другой вопрос: что же такое этот дневник? Он оказывал на нее ментальное воздействие. Никакие Протеевы чары не обеспечили бы подобное. Получается, Том Реддл ей лгал с самого начала. И чего бы он от нее ни добивался, у нее не было ни малейшего желания ему подыгрывать. Гермиона решила, что самое время вспомнить просьбу декана: обращаться к нему, если случится что-либо странное. Надо отдать дневник ему, пусть разбирается.

«Позволь же ввести тебя в мою память», — просили страницы дневника. Но Гермиона не собиралась давать ему разрешение. Достав из сундука защитные перчатки, она с опаской приблизилась к тетрадке, чтобы закрыть ее. И в этот момент один-единственный удар смёл ее щиты с такой легкостью, будто они были бумажными.

Снег на моем лице не тает,

Я украдена этой ночью…

Гермиона вздрогнула и проснулась. Она не поняла, что ее разбудило. То ли резкий звук, то ли какое-то движение, будто кто-то ее толкнул. Или показалось? Она закрыла глаза, собираясь перевернуться набок и снова заснуть, но тело ее не послушалось. С ним что-то было не так. Но что именно? Гермиона вновь открыла глаза, мучительно соображая, где она и что происходит. Что так смутило ее, показалось неправильным во время пробуждения? В этот миг дрожь болезненной волной прошла по ее телу, и она осознала, что видит небо. Не безопасный полог своей спальни, даже не игрушечное небо Большого Зала, а открытое звездное небо. Настоящее. Она спала прямо на улице, в снегу. Вслед за дрожью пришла боль. Пальцы рук, ноги, уши, шея – все это, непослушное, одеревеневшее, еле ощущаемое, вдруг ужасно заболело. Больше всего хотелось провалиться обратно, в сонную одурь, где никакой боли не существовало вовсе. Свернуться калачиком и ничего не делать. Но частью плохо соображающего мозга Гермиона понимала, что если позволит себе заснуть, то вполне может уже не проснуться. Надо было срочно встать, согреться, дойти туда, где тепло.

Или наоборот, не стоило дергаться? При переохлаждении, услужливо подсказала память, обменные процессы замедляются настолько, что утром она вполне может быть еще жива. А если она начнет сейчас куда-то двигаться, согреваться, это ведь может быть для нее фатально. Просто полежать здесь до утра. Подождать. Ее найдут. Ампутируют обмороженные кусочки – и она будет спокойно жить дальше…

Нет, так не пойдет.

С третьей попытки рука послушалась ее и даже нащупала карман мантии. Еще немного – и она смогла найти там палочку. Удержать ее оказалось куда труднее, но в конце концов ей удалось и это. Полдела сделано. Теперь можно было полежать, отдохнуть… нет, нет, не сметь, еще рано.

Сильные согревающие чары применять не стоит, решила она. Иначе расширятся сосуды, и… что именно «и», она не помнила, но помнила, что это может быть нехорошо. Память не поддавалась, не хотела работать, не воспроизводила согревающие чары, ни сильные, ни слабые, и Гермиона поняла, что придется обходиться без них. Села, переборов новый приступ дрожи, и обнаружила, что находится на опушке Запретного Леса. Замок вроде бы был так близко, но так далеко, не дойти! Встать бы на ноги и добежать туда, но ноги не слушались…

Время. У Гермионы не было времени на причитания. Ноги, руки, мозг – не важно, что отказывает. Важно дойти. Опираться руками на снег было больно, но пришлось. Она наконец-то встала, по щиколотку провалившись в снег, и пошла к замку.

Какого черта она делала ночью почти в Запретном Лесу, одна, легко одетая, в простых туфлях, в которых ходила по школе? Она не помнила, но полагала, что это подождет. Вспомнить бы все-таки согревающие чары, это сейчас гораздо важнее. Или понять, что можно сделать, чтобы не зачерпывать туфлями снег… нет, ничего. В голове было пусто, гулко, одна лишь мысль удерживалась в ней: «Срочно нужно в тепло». Да и та норовила куда-то ускользнуть.

Она по-прежнему не чувствовала ступни, зато от ступней до коленей ноги просто горели, зудели, ныли, и Гермиона никак не могла сообразить, хорошо это или плохо. Ну и зачем было читать все эти родительские справочники, если в итоге она все равно ничего не смогла вспомнить, когда это оказалось так нужно? Силы закончились. Ей казалось, что она шла уже очень долго, но до замка все еще было так далеко. Гермиона уже почти решила сесть и передохнуть перед тем, как отправляться дальше, как вдруг вспомнила: хижина мистера Хагрида! Она гораздо ближе замка! Совсем неподалеку!

Последующие несколько минут (или часов?) разнообразием не отличались. Гермиона просто шла, ни о чем не думая, стараясь ничего не чувствовать и не сомневаться в том, что идет в правильном направлении. Когда она наконец-то увидела хижину, велик был соблазн упасть прямо там, где она стояла, но что-то гнало ее вперед, и она шла. Она никогда не замечала за собой такой воли к жизни, ей казалось, у нее не должно было хватить сил подняться из того сугроба. Но силы нашлись.

В окнах мистера Хагрида горел свет. Он открыл ей дверь, и она буквально ввалилась внутрь. Кажется, сначала он пытался ее ругать, потом что-то спрашивать, потом опять ругался. Гермиона не отвечала. Просто не могла, да и не понимала толком, что он говорит. Она села к огню, надеясь, что вот-вот согреется, но теплее не становилось. Так, сидя у огня, она и провалилась в тяжелую дрему, граничащую с обмороком. Как она оказалась в Больничном Крыле, она не помнила.

* * *

Утро для нее началось с зелий и мазей – лечебных, чтобы снять последствия переохлаждения, и профилактических, чтобы предотвратить возможные осложнения, в смысле, заболевания, которые могут случиться с девочками, гуляющими в морозные ночи по Запретному Лесу.

— Вам, мисс Грейнджер, повезло, что вы совсем недолго там пробыли, — вещала мадам Помфри. – Еще бы полчаса-час – и вы бы ни встать не смогли, ни даже сообразить, что, собственно, нужно делать. Вам очень, просто нечеловечески повезло. Непонятно только, зачем вам вообще туда понесло.

Вопрос был, конечно же, риторический, по крайней мере, ответа колдоведьма ждать не стала. Но Гермионе все равно предстояло на него ответить. Для начала, самой себе. Теперь, в тепле, когда ничего не болело и не отнималось, а голова работала почти так, как ей и должно работать, она вспомнила события, предшествующие ее пробуждению в Запретном Лесу. Разговор с неким Томом Реддлом, его предложение, ее испуг, удар по окклюментным щитам – дальше провал. Куда делась память о последующих событиях, от спальни и до сугроба? Следствие ли это какой-либо травмы, или Обливиэйт, или же до пробуждения в лесу она была без сознания? И если она была без сознания, то как же, все-таки, она там оказалась? И лежит ли до сих пор на ее кровати старая черная тетрадка?

Гермиона с трепетом ждала визита декана, и он действительно пришел, да не один, а в компании с самим директором Дамблдором, который, однако, поначалу удовольствовался ролью наблюдателя.

— Сейчас, мисс Грейнджер, вы максимально честно расскажете, что вы делали вчера вечером, иначе я не постесняюсь применить не только Легилименцию, но и Веритасерум, — бодро начал профессор Снейп. Что же, чего-то такого и следовало ожидать.

Гермиона решила наконец-то исправить свою глупость и максимально подробно рассказала все, что смогла вспомнить. На имени Том Реддл директор встрепенулся, подошел ближе и начал задавать уточняющие вопросы. Видимо, он знал, кто это такой. Но Гермионе, разумеется, не сказал. Когда она дошла до своего пробуждения в лесу, маги переглянулись, и профессор Снейп недовольно протянул:

— Я, конечно, проверю ее спальню, но это наверняка бесполезно. Дневника уже там нет, я даже не сомневаюсь.

— Зато кое-что стало понятнее, — вздохнул директор. – И понятно, хотя бы, что искать. Благодарю за рассказ, мисс Грейнджер. Отдыхайте, набирайтесь сил и возвращайтесь к учебе.

И он вышел, а декан еще ненадолго задержался, неприязненно глядя на нее.

— Вы забыли, что я вам говорил, мисс Грейнджер? Я велел при любой странности – тут же!..

— Профессор, я честное слово как раз собиралась идти к вам, но не успела…

— Я ведь уже говорил вам, что «я собиралась» — самая глупая отговорка, придуманная с мерлиновых времен?

— Но это правда!

— Вы сделали глупость, мисс Грейнджер, — припечатал декан. – И могли расплатиться за нее жизнью. Вам повезло, ваша жизнь при вас, но думаю, кара за необдуманные поступки еще настигнет вас. И очень скоро.

После этого оптимистичного заявления декан ушел. А обещанная им кара настигла Гермиону уже через десять минут. Кару звали Маркус Флинт. Начал он со вступления «Какого ж лысого дементора» и за следующие четверть часа ни разу не повторился.

— Что в прошлом году ты зимой здесь валялась из-за какого-то идиотизма, что в конце учебного года – и вот опять та же ерунда! – наконец-то перешел он к содержательной части. – И ладно бы по болезни или невезению, но у тебя какое-то нездоровое умение попадать в странные истории, Грейнджер! А мы в этом году за тебя отвечаем перед деканом! Не смей нас подставлять, слышишь? Вот какого Мерлина ты забыла ночью в лесу, а? Не слышу ответа!

— Я не знаю, Флинт, — Гермиона решила попытаться оправдаться, раз уж ей дают такой шанс.

— Что значит «не знаю»?!

— Я не помню, как там оказалась и зачем туда шла. И если я правильно поняла, есть вероятность, что я пришла туда не по своей воле.

— То есть тебя убить хотели, что ли? – растерянно спросил Флинт. – А чего не василиском? Ну, или кто там у нас этот ужас…

— А я откуда знаю?! Я просыпаюсь в лесу, не помню, где была до этого, и замерзла почти насмерть, и меня же все утро еще и ругают!

— Ну ладно тебе, Грейнджер, не кипятись. Или кипятись, для согрева если. Ты просто не знаешь, как нас всех вчера тряхнуло, когда ты нашлась у Хагрида, а мы даже не в курсе были, что тебя нету! Декан со старост чуть шкуру не снял, а им-то оторваться не на ком, они злые теперь, как мантикоры. Так что… это… готовься. Тебя сегодня еще не раз обругают. Ничего, расскажешь им все, вместе подумаем, что это было.

* * *

После обеда мадам Помфри признала состояние Гермионы удовлетворительным и отпустила. Надевая свою мантию – вполне обычную, даже вычищенную после ночных приключений, но Гермионе она казалась промороженной насквозь, — она засунула руки в карманы, чтобы было теплее, и в правом кармане нащупала какую-то бумажку. Она достала ее и не сразу узнала, хотя видела в течение последних недель чуть ли не каждый день. Узоры и цветы на ней потускнели и поблекли, а руны, составлявшие основу рисунка, исчезли вовсе. Открытка от Гринграсс. Гермиона довольно быстро вспомнила, как она там оказалась: открывая и закрывая ежедневник в ожидании ответа Тома Реддла, она достала ее и взяла в руки, а потом, когда стала искать защитные перчатки, просто засунула в карман.

Глядя на явно отработавший свое талисман, она вдруг отчетливо поняла, почему ей повезло проснуться этой ночью, почему она не заснула снова, хотя так хотела этого, и откуда у нее взялись силы дойти до хижины. Похоже, теперь у нее был Долг Жизни перед Гринграсс.

Автор робко ступает по топкой почве ни-фига-не-канона, тыча палочкой в каждую кочку, автору страшно и жутко, но это скоро закончится, честное слово.

Когда-то сюда пришёл Он –

Так давно, что он был всегда,

Сделал их всех теми, кто они есть…

— Кто такой Том Реддл, вот в чем вопрос, — озадаченно протянул Флинт.

— Нет, Маркус, это как раз менее важный вопрос, — Генри, весь рассказ Гермионы просидевший, спрятав лицо в ладонях, наконец вынырнул из своего импровизированного убежища. – Лично меня гораздо больше интересует, что такое этот его дневник. Версию с Протеевыми Чарами, думаю, можно сразу отбросить, это бред, наспех сочиненный для маглорожденной второкурсницы.

Маглорожденная второкурсница, закончив отчет, скромно молчала в уголочке, понимая, что если про ее присутствие вспомнят, ее могут тут же выставить вон. Сидели они на этот раз не в общей гостиной, а в небольшом классе неподалеку. Присутствовали старосты факультета и негласные руководители пятого и шестого курсов, всего шесть человек, седьмым напросился Флинт, восьмой вынужденно взяли саму Гермиону, поскольку без ее рассказа и обсуждать было бы нечего. Могли бы, вероятно, поговорить и в Гостиной, но решили не будоражить и без того перевозбужденных младшекурсников правдивой версией событий (официально Гермиона ночью почувствовала себя нехорошо и ушла в Больничное Крыло лечиться, а все прочее – ложь и наветы). Гермионе это решение казалось сомнительным, все равно ведь никто не поверит, но ее мнением по этому поводу поинтересоваться забыли. Зато сюда взяли, и это тоже плюс.

Руки ужасно мерзли. То есть, на самом деле они были теплыми, но ощущение замерзающих пальцев было очень правдоподобным. Гермиона пыталась отогреть их, так и эдак крутя толстостенную кружку с чаем, и размышляла, как же так получилось, что ее круг общения, кроме однокурсников, составляют в основном старосты и члены команды по Квиддичу, то есть люди, обладающие некоторым влиянием на факультете. И хотелось бы объяснить это все собственной слизеринской сущностью, но ведь она ничего не делала для того, чтобы так сложилось. Просто обстоятельства. Просто так совпало. И вот она здесь.

— Итак, что мы знаем об этом дневнике, — подняла голову от записей шестикурсница Селена Вайт. – С его помощью владелец может общаться с тем, кому артефакт попал в руки, и воздействовать на него ментально. Возможно, может стирать память. Возможно, может подавить личность. Зависит от того, как именно Грейнджер оказалась в лесу, но она этого не помнит. Все написанное в нем исчезает, то есть документальных следов не остается.

— Да кого волнуют документальные следы! – вызверился Флинт. – Вот кто-нибудь из вас знает такие артефакты, чтобы дистанционно передавали ментальные воздействия? Хоть Обливиэйт, хоть Конфундус, не важно, хоть что-нибудь. Чтобы не сами воздействовали, а их хозяин через них мог действовать, будто он сам тут. Ну? Найджел? Генри? У вас наверняка попрятано… эээ… в смысле, сохранилась в семейных летописях память о всяких таких редких штуках. Что-то подобное встречали?

Ребята застыли, вспоминая, потом отрицательно покачали головами. Все остальные тоже сидели в задумчивости.

— Вот и я об этом, — удовлетворенно подвел итог Флинт. – Это не «возможность дистанционно ментально влиять», это что-то другое.

— Не обязательно. Ведь даже если мы о таких артефактах не слышали, это не значит, что их не бывает, мы ведь знаем далеко не все.

— Ну тогда надо узнать наверняка! Все дружно пишем домой и спрашиваем, что это может быть. Если у кого в семье артефакторы есть, тем обязательно пишем отдельно. Мало ли чего расскажут. Все согласны?

Все были согласны.

— А раз про дневник мы все равно ничего сказать не можем, для этого надо дождаться писем из дома, то предлагаю вернуться к другому важному вопросу, — снова перехватил инициативу Флинт. – Кто такой этот Том Реддл? В довесок еще вопросы: что там за историю он впаривал Гермионе, кого он тогда поймал и как он связан с Тайной Комнатой?

— Надо поднимать документы, — недовольно поморщился Генри. – Выяснить, учился ли он вообще в Хогвартсе или и в этом наврал. Получал ли награды, когда, за что. И вообще, у кого тут родня в сорок втором-сорок третьем году училась? Пишите, спрашивайте, что было, кто умер, кого исключили.

— Так он говорил, что ему велели об этом молчать.

— Ему, но не всем же. И даже если кроме него никто не знал, что случилось, все равно кто-то что-то видел, слышал, у кого-то были свои соображения, и из этого всего можно извлечь немало. Не мне вас учить. Тем более что, если мистер Реддл не лгал насчет Хогвартса, то он из наших. Если повезет, разузнав все это, узнаем, кто все-таки Наследник.

— И что мы тогда будем делать? – скептически спросил Найджел. – Маркус вызовет его на дуэль?

— А что сразу Маркус? – возмутился Флинт. – Все вместе вызовем! – Все рассмеялись. Получилось несколько нервно. – Если серьезно, то я понятия не имею, что делать дальше. Но чтобы это решить, надо хоть что-то понимать в происходящем. Вы понимаете? Вот и я тоже нет. Поэтому пишем письма.

* * *

Для Гермионы Грейнджер этот спонтанный сбор детективого клуба, по сути, ничего не изменил. Для нее у них больше работы не было, поскольку ей-то точно некого было расспрашивать ни про артефакты, способные ломать окклюментные щиты, ни про события, происходившие в Хогвартсе полвека назад. Так что ей оставалось только учиться, ходить на отработки, которые ей скоропостижно назначил декан («за самонадеянность и легковерность»), на всякий случай не снимать очки и не передвигаться по замку в одиночку. И, конечно, потихоньку изучать в библиотеке официально доступные документы. Том Реддл нашелся в списке старост школы за последние сто лет. То, что он действительно учился в Хогвартсе, старшекурсников взбодрило чрезвычайно. Прогулявшись до Трофейного Зала, они нашли и его награды: медаль «За магические заслуги» и наградную табличку – действительно, без всяких указаний, за что именно выдана эта награда.

«Детективы» недоумевали и строили версии, Гермиона решила версий не строить, пока не прилетят совы с ответами на вопросы, а школу потряхивало в ожидании Дня Святого Валентина. Поначалу Гермиона недоумевала: как она могла пропустить в прошлом году всю эту суету? Эти перемигивания, переглядывания, все волнуются, обсуждают, кому пошлют валентинки и от кого их ждут. Только что ставок не делают, хотя, может, где-то и тотализатор был, просто Гермиона не видела. Неужели в прошлом году она была настолько погружена в себя? Потом она все-таки решила, что дело не в ней. Просто в прошлом году и правда не было такого ажиотажа, а в этот раз всем хотелось отвлечься, сделать вид, что жизнь вернулась в нормальную колею, забыть о нападениях и Наследнике Слизерина, который, к слову, уже полтора месяца не давал о себе знать (и слава Мерлину!). Праздник – любой праздник – замечательно подходил для этих целей, и за него ухватились все, и влюбленные, и не очень влюбленные, и ученики, и преподаватели. Подливал масла в огонь и Гилдерой Локхарт, пообещавший устроить на праздник нечто сногсшибательное. До сих пор все инициативы профессора ЗОТИ заканчивались чем-то близким к катастрофе, так что Гермиона, услышав это, не ждала ничего хорошего и настроена была скептически. Но все-таки и ей было интересно, что же из этого получится.

Конечно, она подготовила валентинку для профессора Локхарта. Приблизительно изучив его вкусы, она не пожалела золотых блесток, лиловых чернил, рифмы «Гилдерой – мой герой» и фольги. Подписываться не стала, ну его к дементорам. Да, она понимала, что то, что с ней происходило, вряд ли было похоже на вечную бессмертную любовь, какой ее описывали в романах. Она осознавала, что чем скорее поборет этот морок, тем лучше. Она очень хорошо помнила, что, проснувшись одна на снегу, не думала о Гилдерое Локхарте ни единой секунды, что совершенно не вписывалось в каноны «истинной любви». О том, чтобы профессор воспылал к ней неким ответным чувством, речи и вовсе не было. Более того, если бы подобное случилось, Гермиона испугалась бы больше всех. Но сколько бы аргументов в пользу тезиса «это не любовь» она ни придумывала, не отправить ему валентинку она не могла.

Да, это не та любовь. Да, она не должна стать взаимной ни в коем случае. Да, это пройдет. Наверно. Когда-нибудь. Но пока это чувство все еще существовало, и противопоставить ему Гермиона могла только собственную иронию. Поэтому – блестки, фольга, дурацкие стихи. И еще пять валентинок – для старост, Гринграсс, Поттера и Флинта. Выполненные в более сдержанной манере и без стихов. Только для того, чтобы та самая валентинка, не отправить которую было невозможно, затерялась между ними. Чтобы когда-нибудь потом можно было притвориться перед самой собой, что в ней не было ничего особенного. Да, послала, но я тогда всех поздравила, до кого дотянулась. А что, мол, такого?

Увидев убранство Большого Зала четырнадцатого февраля, Гермиона ни на секунду не усомнилась, кто приложил к нему руку. А еще поняла, что в своей валентинке, которую сама она считала апофеозом дурновкусия, была слишком сдержана. Надо, надо было брать кислотно-розовый и рисовать сердечки с голубыми кружавчиками. И еще розочек туда, розочек! Зря она отказалась от этой идеи. Надо доверять своей интуиции и быть смелее.

Розовая мантия была, пожалуй, единственной на памяти Гермионы, которая не красила Локхарта. Однако, поскольку выбор цвета был обусловлен тематикой праздника, это можно было простить. Как и упоминание о сорока шести валентинках. Но гномы в роли купидонов! О Мерлин. Слушая радостную речь профессора, Гермиона задумалась о том, получит ли она сама сегодня хотя бы одну валентинку. Не то чтобы ей очень этого хотелось, но… Кого она пыталась обмануть? Конечно, хотелось. Хоть от кого-нибудь.

Правда, перед Чарами, глядя на мучения Поттера, пытавшегося отбиться от гнома, она подумала, что это даже хорошо, что никто не озаботился сделать ей вот такой вот подарочек. Возможно, в следующем году. Когда гномов не будет.

Вечером оказалось, что Генри получил письмо из дома. Читать его собрались тем же составом, которым собирались после выхода Гермионы из Больничного Крыла. Начиналось послание довольно грозно: «Генри Гай Фоули! Что за вопросы ты задаешь? Во что ты ввязался? Не думай, будто я поверю в твой «теоретический интерес». Не смей, понял, даже думать не смей о том, чтобы без подготовки и присмотра создавать одушевленный артефакт!»

Их бронепоезд, увы, не идёт

В сторону От.

Никто из них ничего толком не знал об одушевленных артефактах. Только то, пожалуй, что слава у них дурная, гадость это изрядная, и чью бы душу создатель в них ни заключал – свою или чужую, – в изготовлении почти всегда фигурирует жертва, причем часто человеческая. Получалось, что если дневник – это и есть Том Реддл, то либо он оказался чьей-то жертвой, либо сам, напротив, занимался не слишком привлекательными вещами. И, хотя первый вариант никто со счетов сбрасывать не спешил, общее мнение склонялось ко второму варианту.

— Будь он заточен в этом дневнике, наверно, он хотел бы освободиться, обрести покой – или хотя бы честно рассказать, что он такое, — рассуждал Генри.

— И его бы тут же уничтожили! А он, может, жить хочет, — возразил Найджел. – Обрести покой – это хорошо, когда ты уже веками существуешь. А этому Реддлу, если он в сорок третьем учился в школе, еще и семидесяти нет.

— Кто его уничтожил бы? Грязнокровка? Да он запросто мог надавить ей на жалость, она бы сама же его потом скрывала и защищала.

— Так он ведь не сразу узнал, что она грязнокровка. Сначала наврал от страха, что она сразу его выдаст, потом оказалось, что и это не помогло, все равно ей что-то не понравилось. Вот он и…

— Не что-то, а что он к ней в мозги полез. Это он тоже от страха, что ли?

— Ладно-ладно, признаю, его поведение выглядит подозрительно. Все равно, нужно узнавать, кто такой этот Том Реддл и что ему может быть нужно в Хогвартсе. И существует ли он где-либо помимо дневника, то есть, он целиком заточен в этом предмете, или там только часть личности?

— А может быть и такое? – не сдержала изумления Гермиона. – Чтобы не полностью, а частично?..

— Дядя пишет, что может, — сверился с письмом Генри. – И что это даже проще, иногда можно и без жертвы обойтись, только тогда надо было этот дневник годами своей магией и душой кормить. А тетрадке, как мы знаем, пятьдесят лет. Время на создание одушевленного артефакта было, даже с запасом.

— А почему тогда такое отношение к таким предметам, если их и без жертвы создать можно? – не поняла Гермиона. Генри нетерпеливо закатил глаза, но все-таки объяснил:

— Потому что это может сделать только настоящий артефактор, очень увлеченный и знающий. Во-первых, остальным не хватит некоторых специфических умений, а во-вторых, от предмета, изготовленного с помощью ритуальной жертвы, можно получить всякие дополнительные выгоды – и даже не спрашивай меня, какие именно! И зачастую ради них все и затевается. Так что в подавляющем большинстве случаев такой предмет – плод Темной Магии. И чтобы не попасть под подозрения, мастера, которые могут такое сделать, к Темной Магии и убийствам не прибегая, просто помалкивают. А изготовители волшебных портретов просто никогда не называют свои работы артефактами. Тем более — одушевленными. А то выдвинут какое-нибудь малоприятное обвинение, придется частью производственных секретов откупаться. Эх, попался бы мне этот дневничок в руки… для доверительного разговора…

Генри мечтательно вздохнул. Увы, дневник в их поле зрения не попадал. Они следили, по возможности разглядывая на занятиях канцелярские принадлежности однокурсников с других факультетов. После долгих уговоров подключили и старост Рейвенкло и Хаффлпаффа. Слизерину они, разумеется, не верили, но если те сами указывают на некий «темный артефакт», то ведь не будет вреда от того, что они станут его высматривать. А увидят – сдадут деканам, пусть уж те сами разбираются, соврали слизеринцы насчет «темного» или нет. Но вся эта слежка никакого результата пока что не дала. Сделав небольшой шажок вперед, следствие временно уперлось в тупик и так в нем и топталось.

— Ну да, ну да, — насмешливо протянула Селена. – Вот так это и действует. Хочешь что-то узнать у дневника, втягиваешься в диалог, потом он сулит тебе что-то нужное, заставляет приоткрыться и подтачивает щиты. Если, конечно, они есть. А если нет, то совсем плохо.

— Ну, я-то не стал бы открываться! – возмутился Генри.

— И ведь каждый так подумает. Что уж его-то точно обмануть не смогут. И что его познаний в Окклюменции достаточно.

Окклюменция теперь была для Гермионы больной темой. Успехи, которых она достигла за эти полтора учебных года, конечно, все еще не выходили за рамки требований к «начинающему окклюменту», «продвинутым курсом» там даже не пахло. Но теперь каждая попытка защиты разума давалась ей с невероятным трудом, будто Том Реддл не просто пробил некий воображаемый барьер, а оставил вполне материальную пробоину во вполне материальном же щите. Устанавливая щиты, Гермиона очень хорошо ее видела, эту уязвимую и заметную дыру. Замаскировать ее еще получалось, а вот закрыть – увы, нет. А декан на отработках усердно сыпал соль ей на рану, раз за разом демонстрируя, как легко пробраться за ее дырявый щит. Просто глядя в глаза. Без «Легилименс», волшебной палочки и наводящих вопросов. И она ведь даже не могла сказать, что он не прав: сама полезла с этим дневником общаться, сама и виновата. Но смиренное признание своей вины никоим образом не избавляло ее от неприятных эмоций. После очередной неудачи в Окклюменции очень хотелось на кого-нибудь наорать, и больше всего – на декана. Зачем ему так над ней издеваться?

Оптимистичная часть ее натуры (и одновременно более логичная, хотя обычно оптимизм и логика плохо сочетаются) подозревала, что профессор Снейп таким специфическим образом помогал ей восстанавливать защиту. Но честное слово, ей гораздо больше помогло бы, если бы он хоть раз сказал ей «это пройдет» и назвал примерные сроки! А он на любые вопросы отвечал исключительно неразнообразными упреками. А вот если ей снова попадется в руки этот дневник, что она, спрашивается, будет делать, с такой уязвимой головой?

* * *

«Выше ожидаемого» за контрольную по Трансфигурации повергло Гермиону в панику. На мучительно долгие несколько часов, заполненных сожалениями и муками совести, ей показалось, что она заигралась. Какие-то расследования, письма, поиски, рассуждения… кому все это будет нужно, если она вылетит из школы из-за банальной неуспеваемости? Весь последующий вечер она упорно повторяла пройденный материал, пока ближе к ночи снова не задала себе почти тот же вопрос: кому все это будет нужно? Кому будут нужны ее твердые знания и отличные отметки, если она все-таки попадется «Ужасу Слизерина» и умрет? Учиться, разумеется, необходимо, и желательно только на «Превосходно», но если выбирать, что приоритетнее, жизнь или учеба… ответ очевиден.

Тем более что за этот вечер она успела повторить основные темы. Почти успокоенная, она вышла из библиотеки и узнала, что Найджел тоже получил письмо из дома и хочет всем что-то сообщить. «Игра в детективов» все никак не заканчивалась.

— Я больше в этом не участвую, — сказал Найджел, как только все расселись. – И я очень хотел бы, чтобы вы о моем участии в этом расследовании забыли как можно прочнее. Вы как хотите, а меня здесь никогда не было, понятно?

— Просьба понятна. Но, может быть, объяснишь, с чего такая резкая перемена? – спросил Генри.

— Обязательно объясню. Было бы как-то нехорошо оставить вас без этой информации. Грейнджер она, конечно, уже не поможет, но остальные могут успеть унести ноги, — Найджел покосился на нее, кажется, даже с некоторым сочувствием. – Так вот, мне ответили из дома. И довольно однозначно намекнули, что Том Реддл в свое время имел непосредственное отношение к «Вальпургиевым рыцарям». Вы сами понимаете, что это может значить. Одно дело – расследовать историю какого-то психа, напавшего на грязнокровку с помощью дневника. И совсем другое – переть против… вы поняли. Поэтому меня здесь никогда не было. Сопровождать Грейнджер я не отказываюсь, если что, поскольку это поручение декана. Но – не больше.

— Позиция понятна, — вздохнул Флинт. – Информация и правда интересная. И, конечно, мы тебя не видели.

Найджел кивнул и вышел за дверь. Сразу после этого шестикурсники встали, заявили, что у них неотложные дела и контрольные на носу, и они никак не могут больше принимать участие в такой внеклассной деятельности. За ними ушла и староста девочек, и в классе остались только Генри Фоули, Флинт и ничего не понимающая Гермиона.

— Паршивая история, — подытожил Флинт. – Фоули, не хочешь тоже свалить, пока не поздно?

— Хочу, — признался он. – И свалю. Сразу как ТРИТОНы сдам. Причем не только из Хогвартса, а вообще из Британии. Наша семья, знаешь ли, и так здесь от силы месяц в году проводит. Ну, вот и я поеду вслед за капиталами, родителями и кузенами. А пока я все равно здесь, хочу все-таки попытаться понять, что же происходит. Кстати, Грейнджер, это тебе урок на будущее. Мы только что увидели прекрасную наглядную демонстрацию, как здорово можно вести за собой людей, пока не называешь вещи своими именами. Казалось бы, все в нашей маленькой компании понимали, что тот, кто открывает Тайную комнату для истребления грязнокровок, по идее, поддерживает не только идеалы Слизерина, но и более поздние идеи Темного Лорда. Понимали, но вслух никто этого не сказал, а потому все продолжали копаться в этой истории, потому что интересно было. Но стоило только всплыть Вальпургиевым Рыцарям, как они вдруг поняли, куда они лезут. А если бы Найджел ушел по-тихому и ничего нам не объяснил, шестой курс до сих пор был бы с нами и бодро докапывался до истины.

— Боюсь, я не могу оценить наглядность урока, потому что не знаю, кто такие Вальпургиевы Рыцари, — сказала Гермиона.

— А ничего удивительного, об этом в газетах и учебниках не пишут. Но иногда говорят. И давай не будем уточнять, кто. Говорят, что из группы людей, когда-то носивших это название, со временем получились Пожиратели Смерти. Есть ли четкая связь между Пожирателями и Рыцарями, я не знаю, да и Найджел вряд ли знает наверняка. Но, сама понимаешь, даже тем, кто не готов служить их идеям, не очень-то хочется с ними связываться.

— То есть, можно считать установленным, что: Том Реддл, вероятно, был Пожирателем Смерти, изготовил одушевленный артефакт, что характеризует его не лучшим образом, и учился в Хогвартсе в те годы, когда случились нападения на маглорожденных, — подвела итог Гермиона. – Похоже, я сейчас тоже озвучу очевидное. Весьма вероятно, что он-то и есть Наследник Слизерина, вам не кажется?

— Нам не кажется, — твердо ответил Флинт. – Это наверняка он и есть. А теперь объяснил бы мне кто, что нам с этим бесценным знанием делать.

Раз я уже умерла,

Время оставить дела…

— Почему Генри не сбежал так же быстро, как все остальные, я вроде бы поняла. А почему не сбежал ты? – спросила Гермиона у Флинта, когда они шли к библиотеке на следующий день.

— Да в голову, знаешь ли, не пришло, — беззаботно ответил тот. – Идиоты – они с трудом осознают опасность.

Было заметно, что сей блестящий ответ он продумал заранее, а значит, вряд ли выдаст что-нибудь другое. Но Гермиона все-таки попробовала надавить чуть сильнее.

— Не прибедняйся, а? На идиота ты нисколечки не похож.

Флинт остановился посреди коридора и пристально всмотрелся ей в глаза.

— Грейнджер, тебе все-таки нужны очки посильнее! Как это, «не похож»? Очень даже похож! Я, что ли, зря стараюсь?!

— Как скажешь, похож так похож, — пожала плечами Гермиона. Не хочет говорить – его право. Хотя, конечно, было бы неплохо знать его мотивы, так, для справки.

В библиотеке Гермиона встретила Поттера и конспективно изложила ему то, что они со старшекурсниками выяснили за последнее время. Поттер внимал информации примерно с тем же лицом, с каким она сама, должно быть, слушала его на первом курсе: какая-то безумная история, оказывается, раскручивалась под самым носом, а ты совсем не в курсе, ну ничего себе! К счастью, недоверия он выражать не стал, просто расспросил подробно, как выглядел дневник, обещал, если увидит, немедленно рассказать директору или хотя бы декану. На том и порешили.

Пока сделала домашнее задание, пока почитала дополнительную литературу к завтрашнему уроку Зельеварения, подошло время ужина. Гермиона спохватилась, что он уже начался, вышла из Библиотеки и быстро пошла в сторону Большого Зала и только потом сообразила, что за ней ведь должен был кто-нибудь зайти. Правда, после того, как слизеринцы додумались до очков как вероятного способа защиты от чудовища, они немного расслабились и стали время от времени позволять ей ходить по школе одной, но обычно они предупреждали об этом заранее. А тут вдруг никто не пришел. Не могла же она не заметить, если бы кто-нибудь позвал ее на ужин!

Вернуться в Библиотеку и подождать, пока кто-нибудь придет за ней? Или все-таки дойти самой до Большого Зала, пока ужин не кончился? Гермиона взвесила обе возможности и решила вернуться. Возможно, придется остаться без ужина, зато никаких рискованных одиноких прогулок по школе, и никто не сможет потом упрекнуть ее в неосторожности. А то ведь ей, небось, все что-нибудь скажут, если придет на ужин. И это будет отнюдь не «извини, что мы про тебя забыли».

Рассудив так, Гермиона пошла обратно, но проходя мимо окна, боковым зрением заметила какое-то движение. Она развернулась к окну, чтобы понять, что именно увидела, и запоздало поняла, что это было отражение. А в следующую секунду ноги и ладони как будто заледенели, застыли. Такой знакомый холод распространился от них по телу, дошел до живота, поледенил плечи, остановил сердце. В оконном стекле, прямо напротив Гермионы, отражались два больших светящихся глаза, приказывающих застыть, замереть, умереть. Противиться им было невозможно.

В последние секунды Гермиона успела подумать, что так и не сумела устроить проверку своим очкам: ведь она увидела только отражение глаз василиска. Не то чтобы она очень об этом жалела.

А потом ее не стало.

* * *

Не было ни пространства, ни времени, ни сознания. Ни Гермионы Грейнджер. Она ничего не слышала, не видела и не думала. Она застыла.

Потом появилась чья-то ладонь. Прохладная, сухая и уверенная, она лежала на лбу Гермионы, и пока она была, была жизнь. Гермиона ожила, чувствуя прикосновение, впитывая его в себя, всем небольшим участком кожи ощущая прохладу, и шероховатость подушечек пальцев, и пульс, бьющийся у запястья. А потом она почувствовала голос. Он резонировал в ней, от чужой ладони в лоб и дальше, по всему телу, блуждал, не находя отклика, не находя сознания, но оставаясь с ней.

— Грейнджер, если я все правильно понимаю, то ты сейчас должна меня слышать. Слышишь? Слышишь, — удовлетворенно протянула Дафна Гринграсс. – Слушай, как, оказывается, тяжело говорить, когда ты не пялишься этим своим дурацким взглядом и не перебиваешь! В общем, тебе тут валяться еще чуть ли не два месяца, пока мандрагоры не созреют. Никто из нас не понял, почему мы не можем купить готовые, но директор и декан одинаково уперлись, поэтому вместо того, чтобы тебя расспросить, нам придется ждать, пока созреет урожай у профессора Спраут. Если тебя интересует, почему никто не пришел за тобой в Библиотеку, отвечаю. Когда стали разбираться, оказалось, что Малфой вызвался за тобой сходить, а потом, на ужине, сказал, что ты на ужин не захотела и он довел тебя до Общежития. Видимо, хотел, чтоб ты ужин пропустила. Возможно, мечтал, что ты проторчишь там до отбоя, но это бы вряд ли получилось: кто-нибудь из наших вполне мог после ужина пойти заниматься. В общем, замышлял он просто мелкую пакость, так что его даже наказать не смогли, ведь он ничего такого уж плохого не сделал. И его вины в том, что с тобой случилось, как ни странно, почти нет. Грейнджер, вот что тебя понесло в коридор, а? Не могла ужин пропустить разочек? М-да. И ведь ругать тебя никакого интереса. Ладно, лежи уж. Я как-нибудь еще зайду.

Теплые крупные пальцы на ее запястье. Это уже была явно не Гринграсс. Если бы обхватили запястье плотнее, если бы эти пальцы легли еще и на ладонь, может быть, она бы согрелась? Но нет, они лишь слегка коснулись ее, и кожа под ними горела огнем.

— Грейнджер, мне тут Гринграсс шепнула, что если до тебя дотронуться, до открытой кожи, то ты, может быть, услышишь. Понятия не имею, с чего она это взяла, но зная их семейку… короче. Если ты не слышишь, то и не узнаешь ничего, а если слышишь, то извини, конечно, что я тебя без разрешения хватаю, но сама видишь: я по делу. Грейнджер! Твою мать! Когда ты очнешься, я сам тебя придушу! То, что ты зачем-то решила шастать сама, когда мы так не договаривались, — это полбеды. Но после нападения на тебя… они! Отменили! Квиддич! И не только матчи, но и тренировки! Грейнджер, я скоро взвою, я в жизни столько не учился, делать-то нечего теперь все равно. Я недавно «Выше ожидаемого» по Трансфигурации получил, ты прикинь! Я в жизни выше «Удовлетворительно» не имел, и мне хватало. Вот в такой кошмар ты превратила мою жизнь. Удушу, честное слово! Да, мадам Помфри. Извините, больше не буду шуметь. Грейнджер. Ты это. Не скучай, что ли.

Снова прохладная ладонь дотронулась ее виска. Хотелось прижаться к ней плотнее, лбом, щекой, всем существом, но тела не было, было только лишь то место у виска, которое трогала Гринграсс. Больше ничего не существовало.

— Остальные факультеты только теперь додумались сопровождать своих грязнокровок, да и то после того, как им МакГонагал прямым текстом сказала, что надо это сделать. Ходят теперь группами по несколько человек. А нам смешно. Знаешь, это очень удобно, что ты все-таки оцепенела. На днях какой-то черномазый грифф начал выступать, что мол раз монстр принадлежал Слизерину, то и виноваты слизеринцы. И ему, разумеется, тут же ткнули в лицо тобой как самым выигрышным аргументом. И ему нечего было возразить, пришлось заткнуться. Хотя на факультете ты, ясное дело, грязнокровка, для всех остальных ты в первую очередь слизеринка. Так что в ближайшее время ты будешь работать нашим знаменем, которым мы будем от всех отмахиваться. Здорово, правда? Не сомневаюсь, что ты очень рада.

Дрожащие пальцы на секунду сжали ее ладонь, и она успела услышать: «И тогда я подумал о Плаксе Миртл…» — и все. Видимо, Поттера никто не проинструктировал насчет того, как с ней общаться. И слава Мерлину. Хотя прикосновения было немного жаль.

— Дамблдора сместили с поста директора. Малфой в восторге. Как я поняла, его отец приложил к этому руку. На Зельеварении он совершенно достал декана, суля ему директорское кресло. Выглядело это так, будто его семья покровительствует профессору и будто сам Малфой имеет право обращаться к нему эдак свысока. Малфоя декан, конечно, не тронул, зато отвел душу на Поттере и Лонгботтоме. Надеюсь, после этого все забыли о малфойском выступлении. Это было ужасно, веришь? Мы потом ему пытались объяснить, где он не прав, — не понимает. Он ведь профессору Снейпу только хорошего желал. Ну не идиот ли?

— Представляешь, тут министерские наконец-то заволновались, Малфой-старший их, что ли, пнул, чтоб Дамблдора подвинуть. Тебе уже рассказали, что его сняли? Ну вот, а кроме того, представь себе, арестовали Хагрида! Оказывается, тогда, в прошлый раз, этот Реддл именно на него повесил Тайную комнату. Не верится, что хоть кто-то на это повелся. Но, видимо, его тогда решили разменять, чтобы и школу не закрыли, и министерские показали, какие они молодцы, нашли преступника. Полувеликан же, кому он нужен-то был. Поттер на днях подкатывал ко мне на тему поговорить с Миртл. Ты зачем ему растрепала, что мы с ней ладим? А то ведь если я к ней всяких придурочных гриффов водить буду, ладить-то быстро перестанем, она ж психованная. Ладно, может, вдвоем ее сможем поймать, а то от меня она чего-то бегает.

— Малфой вчера приходил к тебе сюда, произносить речь о том, что тебе здесь не место, лучше не приходить в себя и так далее. Поскольку ему вряд ли пришло в голову при этом тебя трогать, думаю, ты ничего не слышала, поэтому я взяла на себя труд донести до тебя основные тезисы. Мне кажется, это может тебя насмешить. Жаль, ты не можешь подтвердить это или опровергнуть. Ну что ж, даже если я ошибаюсь… терпи, Грейнджер. Что тебе остается.

Ледяные лихорадочные пальцы еле-еле дотронулись до ее ладони. Тонкий девичий голосок, кажется, незнакомый:

— Грейнджер, мне так страшно! Так страшно! Том говорит, это не могу быть я, но мне кажется… Грейнджер, я не хотела! Неужели все из-за меня? Я никому, никому не могу сказать, только тебе, или Колину, или Финч-Флетчли. Что же мне делать? Как это прекратить? – ее пальцы почти не грели, и Гермиона едва ее слышала. Потом девочка начала плакать и отпустила ее руку.

Нет предела,

Когда ты не при деле,

Когда ты не при цели,

Когда ты не у дел.

Гермионы не было. Но были голоса. Раньше они звучали в ней, появляясь с прикосновениями, а теперь иногда приходили извне, даже если никто не дотрагивался до нее. Бессмысленные обрывки разговоров, отдельные звуки, знакомые и незнакомые слова. Они давали понять, что вокруг что-то происходит. Благодаря им появилось время. Но от его наличия стало только хуже. Пока времени не было, не приходилось ждать.

— Ты не поверишь, что мы узнали, Грейнджер! Оказывается, Миртл и была той жертвой слизеринского монстра, которая погибла в прошлый раз! Мы с Поттером и Уизли ее наконец-то застали в туалете, и она нам изложила эту историю. Она прямо там и умерла, увидела глаза – и все. Мы, конечно, ее расхвалили как могли, в смысле, я хвалил, а мелкие поддакивали. Она теперь вся такая гордая, как-никак, на нее напало древнее чудовище! Я ей удивляюсь: сама, что ли, не могла сообразить, за полвека размышлений? Нет, надо было, чтобы мы это озвучили, чтобы она перестала депрессовать по поводу «банальной смерти в туалете». Но это ладно. Ты дальше слушай! Я уже хотел оттуда сваливать, но тут Поттер такой спрашивает, а что, мол, монстр делал в туалете? И пошел в обход. Дошел до какого-то умывальника, а на нем змея, оказывается. Вот ты ее замечала? И я не замечал. А она была. Поттер на нее как зашипит, а там раз – и проход открылся. Ну, я гриффов схватил за шкирки, пока они туда не сиганули (а они уже почти собрались), заставил Поттера пошипеть, чтобы все обратно закрылось, и отправил с докладом к МакКошке. Не знаю, чем дело кончилось, завтра поймаю – расспрошу.

— Похоже, в ближайшее время Флинт к тебе не зайдет, Грейнджер. Он ужасно занят. Схлопотал кучу отработок за то, что полез в историю с Тайной комнатой. То есть, профессор МакГонагал как раз была им довольна и очень хвалила, а вот декан посчитал, что Флинт должен был пресечь поттеровскую самодеятельность, а не потакать ей. Хотя, вообще-то, кто мог предположить, что, отправившись поговорить с призраком, они найдут Тайную комнату?! В любом случае, сам Флинт скорее доволен. Говорит, и время появилось чем занять, и за входом в Тайную комнату, вроде бы, решили следить, так что скоро должны поймать наследника Слизерина, кто бы он ни был, — последовала долгая пауза, но тепло руки никуда не делось. – Вообще, Грейнджер, скоро пасхальные каникулы. На этот раз, кажется, домой уедут вообще все, кто в принципе может уехать домой. Нам тут велели подумать, какие предметы мы будем брать для дополнительного изучения на следующий год. Ну, мне-то и думать нечего. Руны и нумерология, разумеется. А вот ты… я бы посоветовала тебе подумать об этом на досуге, но не уверена, что в этом состоянии ты можешь думать. Хотя… кого я обманываю? Я не уверена, что ты хоть в каком-нибудь состоянии можешь думать, Грейнджер. Но ты попробуй.

Прикосновения не было, но голос все равно звучал:

— Может быть, если я умру, все это закончится?

Тишина. Шум. Невнятные разговоры вдалеке. Снова тишина.

— Представляешь, Грейнджер, я ведь считал МакКошку умной теткой, — с непонятной пока горечью сказал Флинт, вцепившись в ее руку крепче обычного. Почему он не догадался обхватить ее руку выше запястья? Ну почему?! – Она же анимаг, Мастер Трансфигурации, вся такая типа блещет интеллектом. Я думал, сдали ей расположение Тайной комнаты – и все, дело в шляпе. А она приставила следить за входом сквиба. Сквиба, Мерлин бы их побрал! Не, ну Филч, конечно, бдил, что умеет, то умеет. Он же весь год из-за кошки своей как ужаленный, он у того туалета дневал и ночевал. А когда отлучался, его сменяли привидения. Тоже тот еще ход. Талантливый. Вот ты удивляешься, что, когда наследнику приспичило открыть комнату, Филч просто схлопотал Ступефай с Обливиэйтом сверху? И меня это ни разу не удивляет! И вот интересно: неужели МакКошка полагала, что будет как-то иначе? То есть она дура или подставила Поттера с компанией? А, да, я же тебе туда не дорассказал. Мы, короче, возвращаемся с каникул, а тут праздник и ликование: Поттер убил василиска и спас мелкую Уизли, которую утащил злой наследник. То есть, если мы правильно все поняли про дневник Реддла, он был у нее, и это она вот это все наворотила. Могу себе представить, что у нее в башке теперь делается, жуть. И все такие давай радоваться, как будто что-то хорошее случилось.

Флинт все говорил и говорил, и в его голосе было столько обжигающе горячей злости – на Тома Реддла, на преподавателей, на василиска и на весь мир, — что казалось, еще немного, и этот жар растечется по всему ее телу, согреет, заполнит изнутри, и она сможет сесть, увидеть его и спросить, а чего он так сильно бесится. Неужели из-за того, что двух мелких гриффов подвергли опасности? Ладно бы это она так злилась, но он-то чего? Но конечно, она не согрелась. Флинт ушел, а тело Гермионы осталось лежать в палате. А она сама снова исчезла.

— Я полагаю, Маркус уже был у тебя и рассказал тебе о бессмертном подвиге Поттера, — сухо сказала Гринграсс. – Но вряд ли он счел нужным упомянуть, что отправляясь в Тайную комнату, Поттер взял с собой не только Уизли и Лонгботтома, но и Локхарта. Понятия не имею, зачем, казалось бы, всем понятно, что он идиот. Никто не знает, что именно там произошло, но вернулся Локхарт невменяемым – в прямом смысле слова. Почти ничего не понимает, ничего не запоминает и туго соображает. Либо сильная и топорная коррекция памяти, либо травма головы. Сейчас он уже в Мунго, и я подозреваю, что он останется там надолго. Я подумала, ты должна знать. Ты ведь… — тяжелый вздох. – Ладно, не важно.

* * *

Когда холод перестал сковывать ее тело, когда она услышала, увидела и пошевелилась в первый раз после оцепенения, Гермиона схватилась за голову. То, что с ней происходило, она не могла назвать иначе как «смысловой удар». В голове было столько новой информации! Непереваренной, необдуманной, не нашедшей себе места в памяти. Флинт ругался, Гринграсс язвила, Поттер убил василиска, плакала девочка – кажется, Уизли. Локхарт не в себе. Гриффиндор опережает всех по очкам. Гринграсс берет Руны и Нумерологию. Экзамены отменили. И еще добрая сотня нужных и ненужных сообщений. Все это хлынуло на нее одновременно, и ей лишь оставалось впитывать это в себя, стараясь не захлебнуться в потоке мыслей и эмоций. Что она чувствовала? Радость, досаду, злость, облегчение, печаль, удивление, испуг. Все вместе. Какого черта отменили экзамены? После истории с василиском было еще достаточно времени, все могли бы успеть подготовиться! Уизли жаль. Ей, должно быть, тяжело пришлось. Поттер не мог снова не полезть куда не звали! Локхарт… нет, не надо о нем. Не сейчас. Не так сразу. Какие предметы брать в следующем году? Вернее, так: от каких не очень жалко отказаться? Ох, как же тяжело!

Ее затрясло – то ли от нервной перегрузки, то ли от холода, то ли последствия оцепенения так давали о себе знать. Она закуталась в одеяло. Стало чуть легче.

— Вы уже пришли в себя, мисс Грейнджер? Отлично, — почти дружелюбно сказала мадам Помфри и убежала куда-то за ширму. – Сидите спокойно, я сейчас вернусь, мне нужно вас обследовать!

Пришла в себя – это, конечно, хорошо сказано, но не совсем верно. Гермиона подозревала, что на то, чтобы по-настоящему прийти в себя, ей потребуется не один час, а возможно, и не один день. Потом мадам Помфри обследовала ее и перед тем, как снова убежать, выдала заключение, что она здорова, оцепенение не нанесло ущерба и так далее… проще говоря, вон из Лазарета. И Гермиона совсем было собралась уйти, но откинув одеяло, с заторможенным изумлением увидела пятно крови, расползающееся по простыне.

«Это не школа, это чертова сказочка про инициацию! – сердито подумала она. – Умри девочкой, возвратись к жизни девушкой, так, что ли? Спасибо, хоть поститься и притворяться мертвой не пришлось. То есть, пришлось, конечно, но никаких усилий я для этого не прилагала».

— Это слишком, слишком буквально и прямолинейно, — тихо вздохнула она, легла обратно и снова накрылась одеялом. Мало ли, вдруг кто-нибудь зайдет. Вот еще окровавленной одеждой она не щеголяла на глазах у изумленной публики! А простыне уже все равно, пятном больше, пятном меньше…

Вернувшаяся мадам Помфри помогла ей решить возникшую проблему и одолжила запасную мантию, и Гермиона наконец покинула Больничное Крыло. Она шла по коридору с опаской, не столько вспоминая встречу с василиском, сколько боясь встретить кого-нибудь знакомого. Не дай боже ей сегодня что-нибудь еще начнут рассказывать! Она не переживет.

— Как здорово, что экзамены отменили! – пропищал кто-то из обогнавшей ее стайки первокурсников-гриффиндорцев. – А то я ведь отучился всего два месяца с небольшим, а потом все, оцепенел. Я бы эти экзамены ни за что не сдал.

Гермиона остановилась и без малейшей приязни посмотрела в спину говорящему. Это, значит, был Колин Криви, первый из оцепеневших. С этой точки зрения она ситуацию рассмотреть еще не успела. Конечно, и Криви, и Финч-Флетчли будет тяжело сдавать экзамены, учитывая пропущенные полгода. Да и ей самой, не будь она такой "заучкой", пришлось бы нелегко, хотя она пропустила меньше, чем они. А теперь, получается, их переведут на следующий курс, не проверив, есть ли у них необходимый минимум знаний. Переведут, и… что дальше? Обеспечат ли им какие-нибудь дополнительные занятия, чтобы нагнать школьную программу, или предполагается, что они сами выкрутятся? И что насчет практики? И что остальные студенты будут думать о косоруких грязнокровках, когда они, недоучившиеся, будут лажать на занятиях?

И что будут думать о ней, еще одной грязнокровке, проскочившей без экзаменов? Да, верно, никто не будет их сдавать, не только она, но остальные учились весь год и вполне могли успокаивать себя тем, что если бы было нужно, они бы сдали. А она… она бы тоже сдала, может быть, не на все «Превосходно», но уж не ниже «Выше ожидаемого». Вот только без экзаменов этого никому не докажешь. Как же ужасно обидно это все.

— Грейнджер, ты чего такая насупленная? – тихо спросила сидящая в коридорной нише Гринграсс. Вместо приветствия, надо полагать.

— Тоскую по отмененным экзаменам, — честно ответила она.

— Вот ведь печаль у человека, — фыркнула Дафна. – Ну, добро пожаловать в полный жестокости и несправедливости реальный мир!

Гермиона нисколько не сомневалась, что очень скоро мир докажет ей свою реальность всеми возможными способами.

Я, как пчела, мед тащу в соты,

Снова и снова, полет уже сотый,

Все отдыхают, а мне работа, -

Я счастлива только трудясь до пота.

Писем от родителей было пять. Одно нормальное – как дела, как учеба, последние домашние новости. Одно недоуменное – почему так долго нет ответа. Два панических. И одно, присланное уже после пасхальных каникул, снова почти спокойное: опять новости из дома, выздоравливай, набирайся сил, мы ждем весточки. Значит, до самых пасхальных каникул или даже еще немного дольше никто не потрудился известить ее родителей о случившемся с ней. Потом, вероятно, стали составлять списки учеников, остающихся на каникулы в замке, спохватились, и… что, интересно, они сказали родителям? Вряд ли это было «ваша дочь оцепенела, встретившись с ручным чудовищем одного из основателей школы». Письмо слишком уж спокойное.

Пришлось перед тем, как писать родителям, идти к декану и узнавать подробности.

— У вас какие-то претензии по поводу того, что мы информировали ваших родителей, мисс Грейнджер? – недоуменно воззрился на нее он.

— Нет, сэр, я бы просто хотела знать, какую версию событий им озвучили.

— Правду, — с нажимом сказал декан. – Что несколько учеников впали в оцепенение вследствие несчастного случая. Он произошел во внеурочное время, но школа готова нести за него ответственность и осуществить лечение. Оцепенение не нанесет вреда здоровью и будет учитываться при проверке знаний за год. Ну и примерные сроки выздоровления им назвали, так что я бы на вашем месте отписал им как можно скорее.

Гермиона, разумеется, последовала этому мудрому совету, но про себя подумала, что родители наверняка душу из нее вынут, чтобы понять, что это был за несчастный случай. Видимо, на данном этапе они решили удовлетвориться обещанием про «отсутствие вреда здоровью», но это не значит, что это единственное, что их волнует. Ох, ждет ее дома разговор. Серьезный. И возможно, даже не один. И придется либо врать, выкручиваться и обходиться полуправдами, либо говорить очень честно, нервно и много. И непонятно пока, какой вариант хуже. Не попробуешь – не узнаешь. А оба попробовать все равно не получится, придется выбирать какой-то один.

— Грязнокровка вернулась! – поприветствовал ее Малфой. – Знаешь, я ведь очень жалел, что ты оцепенела, — Гермиона практически оторопела от такого заявления, но выдержав театральную паузу, он продолжил. – Я-то надеялся, что ты все-таки умрешь!

— Ох, Малфой, — Гермиона хотела улыбнуться ему особенно ехидно, но получилось как-то неуместно тепло. – У меня такое ощущение, что ты оцепенел вместе со мной. Уж сколько времени прошло, а у тебя даже шутки все те же!

— Один-один, — прокомментировал Флинт, вставая из кресла ей навстречу. – Ну что, как себя чувствуешь? Оцепенело или не очень? Вот и нечего тогда сидеть в подземельях, как какая-нибудь окаменелость. Ну-ка, кто быстрее до выхода!

И Гермиона, с детского сада считавшая себя выше подобных забав, с возмущенным воплем припустила следом за немедленно стартовавшим Флинтом. Дыхание сбилось почти моментально, а мышцы, отвыкшие от такого рода нагрузки, почти горели, но она все бежала вперед, уклоняясь от столкновений с немногочисленными встречными, и улыбалась. Она была жива. Флинт, конечно, поддавался, потому что к дверям они прибежали почти одновременно, а беги он в полную силу, она бы безнадежно от него отстала еще в подземельях. Но главное, что она все-таки добежала. А потом Гермиона вышла из замка и увидела солнце.

* * *

На улице было уже тепло, даже почти что жарко. С того первого выхода на улицу в компании Флинта Гермиона обнаружила в себе неожиданную для нее самой любовь к солнцу. После оцепенения она стремилась проводить как можно больше времени на улице, и не в тени деревьев, а непременно под открытыми солнечными лучами.

— Ты бы еще на камень выползла, была бы вообще как змея, — прокомментировала Гринграсс, усаживаясь рядом.

— Если верить ученикам аж трех факультетов, я и есть змея. И ты тоже, — отмахнулась Гермиона, напряженно листая учебник по Чарам. Не так уж много времени получалось проводить снаружи, если честно. Гораздо чаще она подобно неупокоенному духу бродила по мрачным коридорам замка, подстерегая преподавателей и задавая им неловкие вопросы, вроде: «когда я могу сдать непройденную теорию?» — или: «профессор, не могли бы вы проверить, правильно ли я выполняю взмах палочкой», — или: «а вы не могли бы назначить мне отработки, чтобы я сварила все те зелья, которые проходили в мое отсутствие? Ну, хотя бы половину?» Трансфигурацию и Гербологию она таким образом уже подтянула и проверила, профессор Снейп пока еще не дал ей четкого ответа насчет Зелий, а вот большая практическая работа по Чарам предстояла буквально завтра.

— Слушай, а что у нас сейчас с Защитой? Ее кто-нибудь ведет после того, как…

— После Локхарта? Не-а. Нагрузку сначала хотели поделить между Флитвиком и деканом, но они посмотрели на наши «учебные пособия», похмыкали и сказали, что проходить это с нами не намерены. Так, пару факультативных занятий провели, и все.

— Обидно. Я хотела бы поучиться Защите у кого-нибудь… ну… нормального.

— Грейнджер, вся школа об этом мечтает который уж год! Все, начиная с семикурсников! Им тоже за семь лет никого нормального не перепало. Забудь, некоторым мечтам просто не суждено стать явью.

* * *

Отловив почти всех преподавателей, отсдававшись и слегка расслабившись, Гермиона переключилась на Гарри Поттера. У нее были к нему вопросы. Много вопросов. Но она подозревала, что большая часть ответов исчерпывается фразой «потому что Гриффиндор». Почему Поттер пошел сам воевать василиска? Потому что Гриффиндор! Почему никто не озаботился состоянием Джинни Уизли, и она до сих пор ходит такая убитая, что это заметно даже при беглом взгляде издалека? Потому что Гриффиндор! Почему… да что ни спроси!

Разве что вот, два вопроса, ответы на которые не могут начинаться с «потому что». Вопрос первый: при чем тут Малфой-старший? Почему именно он в результате всей этой истории вылетел из совета попечителей, о чем с деланным сочувствием периодически говорят в слизеринской гостиной? И вопрос второй: зачем, ну зачем было брать с собой Локхарта?!

Но вместо этого, поймав Поттера у озера, она почему-то спросила совсем другое:

— Поттер, вы ведь в начале года всюду шатались вместе с Лонгботтомом. А почему он с вами вместе к Миртл не пошел?

— Побоялся общаться со слизеринцем, — вздохнул Поттер. – Сказал, вдруг он нас заманивает в ловушку, кто-то должен остаться и потом рассказать об этом преподавателям.

— Да ладно! – изумилась Гермиона. – Я бы такого скорее от Уизли ожидала, чем от него!

— И он тоже что-то подобное думал. Но Рона я взял на слабо.

— Ах, вот оно что. Тогда неизвестно, кого считать большим гриффиндорцем: Уизли, который на слабо тащится куда-то вопреки своим страхам, или Лонгботтома, который может признать, что ему что-то слабо, и не умереть от уязвленной гордости, — Гермиона подумала немного и улыбнулась. – Хотя нет. Самый гриффиндорский гриффиндорец – это ты, Поттер.

Он рассказал ей эту историю. Как преподаватели ужасно медленно вели переговоры с авроратом. Как они втроем не выдержали и десяти минут подглядывания и решили сделать все самостоятельно. Как Локхарт собрался наложить на них Обливиэйт, но палочка Рона Уизли спасла их от этой печальной участи. Как он пошел дальше в одиночку и встретил в Тайной комнате юношу по имени Том, уже почти материального. Как оказалось, что исчезновение Уизли-младшей было ловушкой, поставленной лично на него. Как феникс выклевал глаза василиску. Как Распределяющая Шляпа отдала ему меч Гриффиндора. Как феникс плакал над его раной. Как он убил Тома Реддла. Что самое страшное, в отличие от Уизли, его совершенно невозможно было заподозрить в том, что он рисуется, или выпендривается, или привирает. Он был такой… тошнотворно героический.

— А зачем, все-таки, вы потащили с собой Локхарта? Он же даже от пикси пытался сбежать, неужели было непонятно, что и тут попытается?

— А он как раз и пытался, когда мы к нему пришли. Он уже вещи паковал! А сам так хвастался, что ему это чудовище на один зуб! Поэтому и взяли! Потому что нечего!..

— В назидание, что ли? Решили его перевоспитать?

— Ну… вроде того. Да. И потом, вдруг бы он нам тоже чем-то помог. Кто же знал, что он будет Обливиэйтом бросаться!

«Кто же знал. И теперь его практически нет. Потому что мальчишкам захотелось потащить его с собой. В назидание».

— А что, по-твоему, лучше бы он стер нам память? – с вызовом спросил Поттер, не дождавшись ее ответа.

«Да, Поттер. Лучше бы тебе. Вам всем».

— Нет, конечно. Лучше бы никому. Но, разумеется, вашей вины в этом нет. Кроме того, что вы зачем-то потащили его с собой. Но это не проступок, это глупость.

И это тоже была правда. Гермиона посидела еще немного, греясь в солнечных лучах.

— Говорят, этот Реддл вполне мог быть одним из Пожирателей Смерти…

— Кого?

— Соратников Волдеморта. Их так называли.

— А я разве не рассказал тебе? Том Реддл – это и есть Волдеморт. Он сам мне рассказал.

— Ну ничего себе! – значит, ей довелось познакомиться с самим Темным Лордом и остаться в живых. С ума сойти. Похвастать, что ли, перед Малфоем? Он ведь от зависти облезет весь. Гермиона закрыла глаза, не зная, как реагировать на это известие. И цветные пятна в темноте под ее веками ненадолго сложились в замысловатую фигуру: череп, изо рта которого выползает змея. Потом контуры пятна смазались, оно расплылось и исчезло.

Так нужно, так убивают любовь,

Так земля принимает мёртвых зверей,

Так отпускают на волю пленных зверей

В посмертно свободных мирах.

Прощальный пир проходил в декорациях гриффиндорских цветов, и этому никто не удивлялся: говорили, что Поттер и Уизли получили за Тайную комнату какое-то безумное количество баллов. Кое-что, впрочем, перепало и Флинту, и Фоули, и самой Гермионе, так что Слизерин уверенно держался на втором месте. Но к счастью, все эти баллы раздали не в последний момент. Конечно, было обидно после стольких лет первенства уступать кубок гриффам, но на этот раз у них хотя бы было время подготовиться к такому раскладу и удержать лицо. Не то что в прошлом году!

Незадолго до отъезда Фоули отозвал ее поговорить.

— Будь осторожнее в следующем году, — очень серьезно сказал он. – Меня здесь уже не будет. Будет Флинт, но он не сможет все время прикрывать тебя от любого, кто захочет укусить. Не знаю уж, кого теперь назначат старостами, но они будут задавать тон на факультете. Если это будет, например, Найджел, то еще ничего, он довольно терпимый, хотя никогда напрямую не пойдет против… ты знаешь, кого. Но есть и другие варианты. Похуже.

— Ты расскажешь мне об этих вариантах?

— Сама разберешься, я думаю. Просто не расслабляйся. Василиск – не единственная неприятность, которая может случиться с грязнокровкой на нашем факультете.

— Спасибо, Генри, я тебя поняла.

— Просто не считай, что ты под защитой, — снова заладил он. — Этот год закончился, и все закончилось. Смотри по сторонам внимательнее и думай, что делаешь.

— Спасибо. Вообще, спасибо тебе за все.

— Всегда пожалуйста, Грейнджер. Это все было… жутковато, но интересно.

И в самом деле, не только история с василиском, но и многое другое закончилось, пока Гермиона лежала в оцепенении. Закончилась дружба Малфоя с Асторией Гринграсс, например. Теперь она сидела максимально далеко от него, а рядом снова была исполненная торжества Панси. Когда Гермиона спросила Дафну, что у них там произошло, она только отмахнулась:

— Асти оказалась недостаточно почтительной. И задавала Малфою вопросы! Ужас, да? И он не смог этого перенести.

— Это какие же должны были быть вопросы?

— Ну, например, откуда он знает. Это вообще ее любимый вопрос. Об источниках. Чтобы потом самой почитать. Вот и представь себе, Малфой понесет что-нибудь о том, как его род издревле делал так и эдак, или о том, как скоро придет конец всем грязнокровкам, или о предателях крови и их судьбе, а тут Асти такая: «Драко, а откуда у тебя такие сведения? А где ты об этом читал?» В первые разы ему еще удавалось это проигнорировать, но в конце концов он сорвался. И это, по-моему, очень красноречиво говорит о его источниках информации.

— Ты же, вроде, говорила, что она умная. Зачем же она с ним так жестоко поступала?

— Умная-то она умная. Но наивная. Она ведь поначалу думала, если он говорит, значит, и правда, знает. Потом-то, конечно, поняла, в чем дело, и продолжила уже нарочно, сказала, раз он пока такой дурак, она будет ждать, когда он поумнеет.

— Долго ждать придется.

— Ничего, она упертая, а мне хоть с Панси из-за нее не ругаться. Она меня за этот год достала, как… как ты, Грейнджер! Только гораздо хуже.

Поездка на поезде на этот раз показалась Гермионе очень короткой. Возможно, потому что там, куда она ехала, ее ждало то, чего она очень хотела бы избежать. Разговор с родителями о школьных событиях, например. И один визит, который она считала необходимым. А может быть, время пролетело так быстро, потому что она читала книгу, старательно пряча свою нервозность за дырявым, но уже немного упрочившимся щитом. «Встреча с вампиром» по-прежнему казалась ей увлекательной. И может быть, это была просто иллюзия, самообман не желающей сдаваться отличницы, но кажется, она начала что-то понимать…

* * *

Уговорить родителей до возвращения домой заехать в еще одно место оказалось не так сложно, как представлялось Гермионе. Они немного поворчали, но согласились сделать крюк до старого заброшенного магазина одежды. Поискав глазами стоящий особняком женский манекен, Гермиона тихо назвала ей цель визита и, дождавшись приглашающего жеста, прошла сквозь стекло.

Она думала, что бессмысленно приходить вот так вот, просто с улицы. Она боялась, что ее не пропустит манекен. Она боялась, что привет-ведьма выставит ее вон, если она честно скажет, зачем пришла. Она боялась, что по пути к палате ее остановит дежурный целитель. Целитель и правда остановил ее, но, узнав о цели визита, пробурчал нечто нелицеприятное о «малолетних фанатках» и пропустил «только на пять минут и тихо». И она почти беспрепятственно дошла до палаты, в которой размещался Гилдерой Локхарт, бывший профессор и бывший много-кто-еще. Она не могла не приехать. Она должна была его увидеть. Хотя бы один раз. Чтобы… отдать дань? Что-то понять? Попрощаться? Она сама не знала.

Гилдерой Локхарт спал и улыбался во сне. Его прекрасные светлые кудри разметались по подушке. Гермиона присела на стульчик для посетителей и всмотрелась в лицо человека, который сделал ее учебный год таким… нескучным. Человека, который почему-то стал ее первой влюбленностью.

«Прощайте, мистер Локхарт. Вы владели умами сотен школьниц и домохозяек волшебной Британии. Вы были прекрасны и обворожительны. Вы кружили головы и играли чужими сердцами. Это была прекрасная судьба, не правда ли? Наверняка вы не хотели бы никакой иной.

Вы никогда не были тем, кем хотели казаться. Вы вовсе не рыцарь без страха и упрека, вы даже не находчивый авантюрист, но самозванец, плут и мошенник. Но у вас был, был этот образ, в который вы так мучительно для меня и незаметно для себя не попадали. Вы обманывали не только других, вы обманывали и себя. Вы хотели жить в том прекрасном мире, где все восхищаются вами, кроме злодеев, погибающих через сотню страниц. Вы хотели бы жить в своей книге, не так ли? И вы жили в ней. Вы очень старались жить в ней.

Те люди, чьи подвиги вы присвоили себе. Чьи жизни загубили. Помнили ли вы о них, ежедневно, ежечасно, так, как надлежало бы помнить тому, кто совершил подобные злодеяния? Сомневаюсь. Думаю, вы забывали о них, как только разживались очередной историей. Вы умели не обращать внимания на то, что вам неприятно. Игнорировать факты. Игнорировать реальность. Игнорировать собственные поступки. Вы не злодей, не жалеющий своих жертв. Вы тот, для кого этих жертв не было вовсе. Не могло быть. Потому что вы же герой.

Порой мне кажется, что я все-таки поняла вас. Вам хотелось не денег и положения в обществе, правда? Вам хотелось наряжаться и красоваться, хотелось внимания и восхищения, любой ценой. И вы платили эту цену или эгоистично заставляли других платить ее за вас. Вы были ребенком. Капризным ребенком, не отличающим добро от зла, следующим за своими порывами, недолюбленным ребенком, требующим: «посмотрите на меня! Смотрите, что я могу!» — даже если он не может ничего необыкновенного. Лишь бы смотрели именно на него, а не на кого-то другого. Детские вкусы. Детские выходки. Детская хитрость. Детская искренняя вера в собственную ложь, придуманную минуту назад. Детская ненасытность. Никакого количества любви не могло быть достаточно.

Вы хранили все письма от поклонниц, да, мистер Локхарт? Верю, что хранили. Где-нибудь в этих бумажных завалах, которые теперь никому не нужны, наверняка лежит и моя валентинка. Интересно, как скоро кто-нибудь возьмет все эти письма и выбросит их или сожжет. Кто будет это делать? Кто будет ждать вашего возвращения из Мунго? Кто будет навещать вас здесь? Есть ли у вас хоть кто-нибудь, мистер Локхарт?

Возможно, я слишком романтизирую вас, при влюбленности это неизбежно. Возможно, вы обыкновенный жулик, стремившийся нажиться на других. Но мне так не кажется. Мне кажется, вы хотели создать красивую сказку, но вы заигрались и проиграли. Я не могу сказать, что все это случилось с вами незаслуженно, и все же мне жаль, что вышло так. Мне жаль вас. Никто не заслуживает потери себя. Даже тот, кто проделал это с другими людьми. Можете ли вы быть счастливым теперь, в своем беспамятстве? Если да, то я прошу вас: будьте счастливы, мистер Локхарт. Будьте безмятежны. Будьте тем ребенком, которым были всегда. Верьте, что все любят вас и восхищаются вами.

А я буду верить, что когда-нибудь, может быть, даже довольно скоро, маги научатся лечить то, что случилось с вами. И вы снова будете жить. Хорошо бы, с чистого листа. И хорошо бы, чтобы вы никогда снова не освоили заклинание «Обливиэйт».

Прощайте, мистер Локхарт. Спасибо, что вы были. Спасибо за вашу красоту и за вашу глупость. Спасибо, что я была в вас влюблена. Вы не помните меня, и вряд ли вспомните, даже если вдруг обретете память. Но я. Я буду помнить о вас. Это все, что я могу для вас сделать».

Она встала, чтобы уйти, но перед этим – всего на одну секундочку, всего один раз! – дотронулась до его руки. Он не проснулся, только вздохнул и повернулся набок. Гермиона вышла из больницы имени Святого Мунго, вышла и пошла, не оглядываясь, к машине родителей. Она шла, а за ее спиной что-то заканчивалось. Что-то, что имело огромное значение в ее жизни и одновременно не имело никакого. Потому что ничего не меняло. Что же, если что-то закончилось, возможно, начнется что-то иное. Надо лишь немного подождать.

Да, второй курс подошел к концу. Но третий уже пишется, так что оставайтесь с нами :)