Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением (гет)

7 февраля — понедельник

Иногда Рону снятся его собственные руки.

Он видит их сильными и бережными, прижимающимися к материной спине, пока она стонет над телом Фреда. Видит их в земле и грязи, стискивающими решётку подземной камеры в особняке Малфоев, пока кричит он: «Не её, возьмите меня, только не её!». Видит, как они тянутся к крестражу, который нашёптывает ему самые потаённые страхи, пока единственным образом в его голове не остаются руки — сомкнутые на шее лучшего друга.

А теперь — теперь они приходят в кошмарах, залитые кровью, пока он держит на руках безжизненно обмякшую Ханну и не знает, спасёт ли её трансгрессия или убьёт окончательно.

Он проводит дни в Мунго, его рука держит её ладонь — чистую, вымытую от крови и грязи последних месяцев. Он гладит большим пальцем её пальцы, шепчет истории, признания, надежды. Не знает, очнётся ли она когда-нибудь, но почему-то чувствует необходимость говорить.

— Я теперь буду приходить чаще, — говорит он. — Джордж сказал, чтобы я взял отпуск. Он, кстати, держится молодцом, Ханна. Я… я очень им горжусь. Он не пьёт, даже после Парвати. Думаю, забота о Падме пошла ему на пользу.

Время от времени мерно пищит диагностическое заклинание. Рон откидывается в кресле рядом с её кроватью, устраиваясь надолго.

— Потерять Фреда казалось чем-то невозможным, понимаешь? — Он сглатывает. — И я до сих пор не могу поверить, что ему суждено было умереть вот так, потому что не верю я во всю эту чушь про судьбу. Шла война, люди умирали раньше срока, и всё же… иногда мне кажется, что, может быть, Фред смог сделать этим что-то напоследок, — Рон горько усмехается. — Что его смерть… ну, как будто подготовила Джорджа к тому, чтобы помочь Падме. Наверное, глупость.

Он вздыхает и смотрит на неподвижное лицо Ханны. Единственный плюс разговоров с бессознательным человеком — никто не смеётся над тем, что ты несёшь.

— Слушай, Ханна. Я хотел тебе кое-что рассказать. Уверен, ты бы обрадовалась, если бы могла меня сейчас услышать. — Он выпрямляется, вспоминая, как не терпелось поделиться этой новостью, когда Гермиона впервые её упомянула.

— Малфой делает… ну, в общем, делает действительно хорошее дело. — Он кривится. — И ты же знаешь, как я ненавижу это признавать. Он превращает часть Малфой-мэнора в приют для детей-волшебников. Они с Гермионой не хотят там жить — и правильно, если честно. После войны осталось столько сирот, а теперь ещё и из-за ВМН появляются нежеланные беременности. Детям нужно место, где будет безопасно. Малфой даже пригласил свою тётю Андромеду с Тедди — они будут помогать с управлением. Но работы куча, понимаешь? — Рон сжимает её пальцы. — И они сразу подумали о тебе. Им нужен кто-то, кто любит детей, кто умеет заботиться о других, кто интересуется целительством. Я рассказал им, что ты подумывала о стажировке в Мунго. Место твоё, Ханна. Только очнись. Очнись ради меня.

Рон наклоняется и прижимает лоб к её тёплой руке. Бесстрастный ритм заклинания не меняется, Ханна по-прежнему неподвижна. На её запястьях тонкой паутинкой тянутся почти исчезнувшие серебристые шрамы.

— Мерлин, Ханна, — шепчет он. — Пожалуйста. Очнись. Очнись и согласись на эту работу. Возвращайся домой и поправляйся. Мы оба поправимся. Разберёмся во всей этой проклятой жизни… вместе. Хочешь — останемся женатыми, хочешь — разведёмся, переедем, уедем хоть в Австралию. Только скажи, чего ты хочешь. Просто… очнись.

14 февраля — понедельник

— Не слушай тех, кто будет говорить, что я необучаемый, ладно? — громко объявляет Рон, входя в палату Ханны. В руках он держит огромный букет роз и розового плюшевого мишку и чувствует себя при этом, пожалуй, совершенно глупо.

Он ставит цветы на подоконник, туда, где Ханна сразу бы их увидела, если бы открыла глаза. Мишку аккуратно укладывает под её безвольно лежащую руку, расправляя пальцы над мягким мехом.

— С Днём святого Валентина, Ханна, — говорит он, наклоняется и целует её в лоб. — Я не знал, что тебе подарить, ведь это наш первый день святого Валентина, но Гермиона когда-то сказала, что если не знаешь — всё равно что-нибудь подари. Так что… надеюсь, тебе нравятся розы.

Пару дней назад целители сказали, что в её мозговых волнах появилась активность, и Рона буквально подкосило от облегчения. Однако пока она так и не просыпается. Рона это не пугает — он в совершенстве овладел искусством ожидания. Он коротает время, играя в шахматы, рассказывает Ханне новости, свои страхи и смешные истории. Даже книгу читает по совету Гермионы.

Он по обыкновению устраивается в кресле у кровати и придвигается поближе. Кто-то из целителей аккуратно заплёл волосы Ханны в косу после последнего мытья, и теперь она выглядит моложе, почти как тогда, в Хогвартсе — просто симпатичная девочка с другого факультета, на которую он не обращал внимания.

— Мне нравится твоя новая причёска, — тихо говорит Рон. — Красиво.

Ответа, конечно, нет, но он привык. И, в каком-то смысле, так даже проще — можно говорить что угодно, не боясь возражения. О страхах, о том, чего он хочет, о том, как сильно скучает по тем временам — до. До войны. До смерти Фреда. До ВМН.

— Я подумываю о покупке дома, — неожиданно произносит он.

Только услышав собственные слова, Рон понимает, насколько часто размышлял об этом. Квартира, где они жили вместе с Ханной, кажется ему теперь населённой призраками, и, как бы он ни любил «Нору», возвращаться туда не готов. Хочется чего-то нового, настоящего и постоянного.

— Я немного отложил, плюс у меня ещё остались деньги за Орден Мерлина. Думаю, хватит на что-то приличное, — произносит он почти шёпотом. Она — первая, кому он признался. — Мне бы хотелось, чтобы ты помогла с выбором. Правда. Когда ты очнёшься… неважно, что мы решим потом — остаться вместе или нет, — я всё равно хочу знать, что ты думаешь.

Он внезапно чувствует, что сидит слишком далеко, и протягивает руку, переплетая свои пальцы с её. Мягкий плюш мишки греет их ладони.

Глухой стук в дверь заставляет Рона вздрогнуть. Он открывает глаза — уснул прямо у кровати. Палочка мгновенно оказывается в руке.

В дверях стоит Невилл Долгопупс.

Рон поднимается, подбирает мишку, что свалился на пол, и кладёт обратно под пальцы Ханны. Уши горят — хоть он и знает, что Невилл женат на Панси, каждый раз это выглядит так, будто Рон крадёт у него Ханну.

Стоящие на подоконнике розы будто насмехаются над ним.

— Привет, Рон, — тихо говорит Невилл. — Можно я… проведаю её?

Рон моргает. Невилл писал ему несколько раз, интересовался здоровьем Ханны, но ни разу не приходил.

— Конечно, — отвечает он. — Я… пойду чаю попью.

Невилл кивает и заходит в палату. Рон разворачивается и идёт по коридору, каждый шаг будто отдаляет его от чего-то важного.

В кафетерии Мунго за столиком в одиночестве сидит Панси Паркинсон. Или уже Долгопупс?

Она красивая, хоть Рон и не хочет это признавать. Её черты лица стали более выразительными, а чёрные волосы подстрижены до подбородка и блестят под светом ламп. Рон решает, что чай ему без надобности, и просто садится напротив.

Мелькнувшее на лице Панси удивление сменяется равнодушием, но она не уходит.

— Привет, Панси, — говорит Рон. — Невилл пришёл навестить Ханну. Полагаю, ты знаешь, раз сидишь здесь.

— Очевидно, — отвечает она холодно.

Рон кивает.

— Вы разводитесь?

— И с чего это должно тебя касаться? — шипит Панси.

— Возможно, с того, что если вы всё-таки разводитесь, Невилл сможет ухаживать за моей женой, Ханной, в которую, как мы оба прекрасно знаем, он был влюблён всего несколько месяцев назад. Очевидно.

К его удивлению, Панси усмехается. Она поднимает чашку, делает глоток, а Рон терпеливо ждёт.

— Не знаю, — наконец говорит она.

— Не знаешь, — в замешательстве повторяет он.

Панси пожимает плечами.

— Что ты хочешь услышать, Уизли?

— Хочу услышать, стоит ли вообще держаться за этот брак. Будете ли вы жить в доме, который недавно купили. Или, во имя Мерлина, любите ли вы друг друга, — резко бросает Рон.

В глазах Панси вспыхивает злость, и голос становится злее:

— А как насчёт того, что я понятия не имею? Всё, что я знаю, — это как Невилл сходит с ума, потому что Ханна пыталась перерезать себе вены, потому что не смогла пережить…

Рон с грохотом бьёт ладонью по столу. Стакан подпрыгивает, брызги чая летят в сторону, но Панси и глазом не ведёт, смотрит прямо на него, будто может выпотрошить его на месте без магии. Рон тоже не отводит взгляда — он видел вещи и пострашнее Панси Паркинсон.

Однако она не опасна, это видно по едва заметному дрожанию губ.

Она напугана.

— Ханна в этом не виновата, — тихо, но твёрдо говорит Рон. — Ни в чём. Мне жаль тебя, жаль Невилла, но это не её вина, Панси.

Она опускает глаза, плечи опадают.

— Я знаю, — шепчет она. — Знаю, что не её.

Взгляд Панси застывает на столе, и Рон вдруг вспоминает все те годы, когда он ненавидел слизеринцев просто за то, что они носили зелёное.

Теперь всё иначе. Он сражался рядом с Драко Малфоем и видел, как Гермиона стала счастливее, чем когда-либо. Играл в карты с Блейзом Забини и слушал, как смеётся Полумна Лавгуд, когда Тео Нотт кружил её в танце.

И вот он смотрит на Панси Паркинсон и понимает совершенно ясно, что она влюблена в Невилла Долгопупса и чувствует ту же глухую, бесконечную вину, что и он сам, — за то, что женился на человеке, который принадлежал другому.

— Это не твоя вина, Панси, — мягко говорит он.

Она не поднимает головы, но сглатывает. Кивает и, не говоря ни слова, встаёт. Панси проходит мимо него быстрыми шагами и исчезает в одном из бесконечных коридоров больницы святого Мунго.

18 февраля — пятница

Рон просыпается от звука сирены и мгновенно приходит в себя. Над кроватью Ханны мигают тревожные огни, ровное гудение приборов, к которому он уже привык, превратилось в пронзительный визг. Ханна бледна, её тело бьётся в судорогах, голова резко мотается из стороны в сторону. Рон просовывает руку между её щекой и краем кровати, пытаясь смягчить удары. Он осознаёт, что кричит, только когда чья-то сильная рука оттаскивает его назад.

В палату врываются трое целителей.

— Помогите ей! — орёт Рон и рвётся обратно.

— Выведите его! — громко приказывает одна из них.

— Нет, я её… — но слова замирают на губах: над Ханной вспыхивает диагностическое заклинание, и он узнаёт его — видел сотни раз, но никогда ещё оно не горело таким ярко-красным. Ему не дают толком ничего рассмотреть и выталкивают за дверь.

— Мы позовём, если понадобитесь, — рявкает целительница, захлопывая дверь.

Рон остаётся стоять, уставившись в просвет под дверью, в котором мигают отблески чар. Звук внутри заглушён, в коридоре стоит тишина. Не слышно привычного сигнала, подтверждающего, что она жива.

Рону кажется, что проходят часы, когда дверь наконец приоткрывается, но на самом деле всего сорок пять минут. Самые длинные в сорок пять минут его жизни. Та же целительница, что выгнала его, теперь устало улыбается.

— Мистер Уизли? — спрашивает она тихо. Рон вскакивает, готовый услышать объявление об очередной смерти, очередной потере. — Ханна пришла в себя, — продолжает целительница. — Она ещё слаба, дезориентирована, но она хочет вас увидеть.

Рон непонимающе моргает.

— Она… она очнулась?

Целительница кладёт ладонь ему на предплечье.

— Понимаю, вы шокированы. Пойдёмте, убедитесь сами.

Он следует за ней в палату. Двое других целителей проверяют показатели и шепчутся между собой. Голубые глаза Ханны открыты и смотрят прямо на него. От тяжести этого взгляда Рон едва не падает на колени.

— Ханна, — шепчет он, подходя к кровати. Столько всего хочется сказать, но теперь, когда она слышит, слова исчезают.

— Рон, — отвечает Ханна хриплым от долгого молчания голосом. Она тянет к нему свою тонкую, бледную руку, и Рон мгновенно прячет её в ладонях.

Целительница напоминает о себе:

— У миссис Уизли наблюдается лёгкая спутанность сознания и частичная амнезия, это последствия травмы. Она стабильна, но нужно быть осторожнее — переизбыток эмоций может вызвать новый приступ. Было бы полезно, мистер Уизли, если бы вы оставались с ней и сохраняли спокойствие и терпение.

Рон кивает. Терпение — не его сильная сторона, спокойствие тоже, но сейчас он сможет. Должен.

— Спасибо, — шепчет Ханна.

Целители выходят, тихо прикрывая дверь. Рон садится в своё привычное кресло, не отпуская руки Ханны. Её коса расплелась, выбившиеся пряди разметались по подушке, и эта неряшливость почти трогательна.

— Как ты себя чувствуешь?

Ханна морщится.

— Ужасно.

— Тебе больно? Я могу позвать…

Она качает головой, прерывая его, дважды открывает и закрывает рот, и Рон понимает, что она боится сказать что-то не то так же сильно, как он.

— Прости, — наконец произносит она, и по щеке катится слеза.

— Нет, — Рон подаётся ближе, садится прямо на край кровати. — Нет, Ханна, это ты меня прости. Я знал, что с тобой что-то не так, и должен был… должен был…

Слова застревают в горле. Ханна поднимает вторую руку и кладёт ему на щёку. Она плачет, а он так устал видеть её слёзы. Пальцы цепляются за его свитер, она тянется вперёд, и Рон осторожно помогает ей сесть.

— Чувствую себя такой слабой, — шепчет она.

Рон качает головой.

— Нет, нет, это просто мышцы. Скоро пройдёт, как начнёшь понемногу двигаться.

Ханна кладёт голову ему на плечо, руки обвивают талию. Рон не уверен, обнимал ли её когда-нибудь раньше по-настоящему, но это полуобъятие кажется правильным. Светлые волосы Ханны щекочут его подбородок.

Столько всего нужно рассказать, и всё это он боится произнести.

— Мне снились странные сны, Рон, — вдруг говорит она. — Я боюсь, что они реальные.

Рон хмурится — он не верит в прорицания.

— Что ты имеешь в виду, Ханна?

— Целители сказали, я провела в магической коме семь недель.

— Да, — кивает он. — С Нового года. Сегодня восемнадцатое февраля.

— И всё это время ты находился здесь, — утверждает она. — Разговаривал со мной.

Рон растерян.

— Конечно… Откуда ты знаешь? Целители сказали?

Ханна качает головой, скользит носом по его плечу. Рон машинально проводит рукой по её спине. Когда она снова хочет лечь, он устраивает её поудобнее. Она потеряла мышечную массу, хотя в Мунго её кормили питательными зельями и часто переворачивали, чтобы предотвратить атрофию.

— Чжоу погибла? — внезапно спрашивает она.

Рон замирает. Последний раз, когда он видел Ханну в сознании, она была вся в крови. Она слишком хрупкая. Рон никогда ей не лгал, но сейчас хочет сделать это сильнее, чем когда-либо.

Однако лицо его выдаёт. Ханна моргает, сдерживая слёзы.

— Это мы виноваты, — тихо говорит она.

— Нет, Ханна. Нет, это Терренс Хиггс, это ВМН, это тот проклятый аврор, что пустил Аваду. Это не наша вина, не твоя вина — горячо возражает Рон.

Ханна печально смотрит на него. Рон не уверен, верит ли она ему — может, потому что сам до конца себе не верит. Они не убивали Чжоу, но вина живёт в них обоих.

— Откуда ты знаешь, что Чжоу умерла? — спрашивает он.

— Ты сам мне рассказал, — отвечает Ханна рассеянно. Потом поднимает глаза, чуть грустнее, чем прежде. — Можно нам пойти домой?

Рон сглатывает и кивает. Квартира давно вычищена, но он почти не бывал там с тех пор, как Ханна попала в больницу. И, если честно, возвращаться туда желания не испытывает.

И всё же Рон натягивает её одеяло повыше и идёт искать целителя. После нескольких проверок им разрешают выписку — Ханну укутывают в пальто, и Рон осторожно помогает ей встать. Им назначают дату следующего осмотра, и перед уходом один из целителей незаметно вкладывает визитку ему в ладонь. На ней имя, номер, а под ними слова: «колдопсихотерапевт».

Рон кивает в знак благодарности и прячет визитку в карман.

* * *

Когда они оказываются дома, Ханна цепляется за его руку, и Рон помогает ей опуститься на диван. Их мебель — странная смесь их прежних отдельных жизней, и хотя квартире явно не хватает однообразия, в ней уютно. Они оба тяготеют ко всему мягкому и тёплому: приглушённо-коричневым подушкам и красным пледам косой вязки.

Рон суетится на кухне, кипятит воду взмахом палочки и достаёт их любимые кружки. У Ханны — с барсуком и сколом на ручке. Рон тогда долго смеялся, а она только закатила глаза, потому что у него самого в руках была огромная красная кружка с золотой буквой «У». Банально донельзя.

— Ханна, — тихо говорит Рон и нервно теребит пакетики с чаем, боясь услышать ответ, — когда ты сказала, что я рассказал тебе про смерть Чжоу… что ты имела в виду?

— Я кое-что помню, — мягко произносит Ханна. Рон поднимает взгляд. — Не всё, наверное, но помню, как ты говорил со мной.

Руки Рона отказываются работать, он оставляет чай и возвращается в гостиную. Садится прямо на журнальный столик, глядя на неё — бледную, усталую, но живую жену, которую он почти потерял.

— Что именно я говорил? — спрашивает он.

Ханна пожимает плечами.

— Честно говоря, всё как в тумане. ВМН… его больше нет?

Рон кивает, а Ханна улыбается, опуская взгляд на свои руки.

— Твой отец теперь министр?

— Ага. В «Норе» сплошной дурдом, если честно. Мама с ума сходит, пытается поддерживать прежний порядок. Но… в целом, хорошо. Папа — хороший выбор.

Ханна протягивает руку и сжимает его ладонь. Рон накрывает её своими пальцами.

— Он действительно хороший человек, — шепчет она.

— Слушай, Ханна. — Рон сглатывает. Время пришло. — Есть кое-что, что я должен тебе рассказать. Возможно, я говорил это, пока ты спала, но вдруг ты не помнишь. Малфой сейчас переделывает восточное крыло поместья в Детский дом, приют для сирот войны и детей, от которых откажутся из-за ВМН. Тётя Малфоя, Андромеда Тонкс, помогает с организацией. Им нужен кто-то с хотя бы минимальными знаниями в целительстве. Гермиона просила узнать у тебя, когда ты очнёшься.

Рон торопится продолжить, не давая ей вставить ни слова: — Ты сможешь совмещать это с обучением, если захочешь. Только учиться придётся в Мунго, там ближе. Малфой уже дал рекомендацию, и тебя предварительно приняли на весенний курс. Я знаю, ты думала об Америке, у меня даже сохранились бумаги на подачу, но я надеялся…

— Рон, — перебивает она, но взгляд отсутствующий. — Спасибо. Мне нужно всё обдумать, но звучит потрясающе.

— Ладно, — выдыхает он.

Повисает гнетущая тишина, и Рон рад, что не успел закончить: «я надеялся, что ты захочешь остаться».

— Я же позвала тебя, — вдруг говорит Ханна, её пальцы в его ладони ледяные. — Когда пришла в сознание.

— Что?

— Я проснулась и спросила, где ты. — На её щеках появляется лёгкий румянец. — Не родители, не Невилл. Ты.

Впервые с момента, как Ханна открыла глаза, Рон не думает. Он садится на диван рядом, сглатывает ком в горле. Она пристраивается к нему ближе, глядит снизу вверх покрасневшими глазами.

— Мы можем развестись, Ханна, — шепчет он. — Если ты хочешь.

Она резко качает головой.

— Нет, нет. Я хочу попробовать.

— Невилл приходил тебя навестить пару дней назад, — осторожно добавляет Рон. — Может, тебе стоит с ним поговорить.

Ханна опускает глаза и вертит в пальцах незатейливое золотое кольцо, которое выбирала сама для обручения. Рон даже не заметил, как она снова его надела.

— Я поговорю, — шепчет она. — Мы оба этого заслуживаем. Но… я хочу попробовать, Рон. Спасибо, что ты был рядом, что не уходил. Это очень много для меня значит.

Рон чувствует, как уши предательски краснеют, и откашливается.

— Ну, ты бы поступила так же.

Она ничего не отвечает, только чуть сильнее прижимается к нему плечом, и Рон решает, что чай подождёт.

* * *

Рон отправляет сов, чтобы сообщить, что Ханна очнулась. Просит времени — для неё, для себя — прежде чем кто-то придёт в гости. Мама с Гермионой отвечают радостно и с пониманием. Джинни появляется в камине с негодующим воплем, отчитывает его за то, что он написал письмо, вместо того чтобы лично обрадовать их новостями, потом ревёт минут пятнадцать, пока в пламени не появляется голова Гарри и не утаскивает её прочь. Рон, конечно же, её прощает, ведь беременные ведьмы всегда плачут — последний раз он видел такое, когда мама ждала Джинни. Ему тогда был от силы год, но, кажется, до сих пор помнит эти слёзы.

Невилл появляется у двери меньше чем через час после получения письма. Рон открывает, через плечо за ним видна Ханна, свернувшаяся под одеялом на диване. Взгляд Невилла мгновенно устремляется к ней.

Рон тяжело выдыхает, но отходит, пропуская гостя. Стоит Невиллу войти в квартиру, он переминается с ноги на ногу, словно предпочёл бы находиться где угодно, только не здесь.

— Я… пойду проверю, как там магазин, — говорит наконец Рон.

Ханна едва заметно улыбается.

— Хорошо. Скоро вернёшься?

Он кивает и плотно прикрывает за собой дверь. А потом, кажется, теряет способность двигаться. Ноги словно приростают к коврику у порога, который Ханна когда-то выбирала сама.

Он тоже злится. Да, Невилл любил Ханну первым, и если бы не этот проклятый ВМН, Рон никогда бы на ней не женился. Но где был Невилл? Где был Невилл в те ночи, когда Рон сидел у кровати и умолял её очнуться?

Из-за двери доносится тихий плач, и Рон наконец сдвигается с места. Он выходит на улицу без цели, лишь бы убраться прочь.

* * *

Когда Рон возвращается домой, Ханна уже одна. Она свернулась на диване под двумя одеялами, перед ней стоит остывшая чашка чая, глаза сонно моргают. Рон невольно улыбается, аккуратно приподнимает её ноги и садится под них, укладывая ступни себе на колени.

— Привет, — говорит Ханна.

Рон опускает ладони на укрытые одеялом ноги и улыбается в ответ.

— Привет.

Ему до безумия хочется спросить, как прошёл разговор с Невиллом, но он сомневается, что готов услышать ответ. Не готов потерять её.

— Хочешь пойти поужинать? — спрашивает Ханна, встряхивая головой, будто отгоняя сон.

Рон бросает взгляд на часы.

— Сейчас? Уже поздно. Я могу сделать тебе сэндвич или что-нибудь простое.

Щёки Ханны заливает румянец, и в груди Рона просыпается любопытство.

— Нет, я… не прямо сейчас. Просто ужин. Когда-нибудь. Ну… как свидание?

Рон не может сдержать улыбку, и чувствует, что краснеет не меньше её. Её пальцы шевелятся под его ладонями, и всё кажется правильным.

— Конечно, — отвечает он.

Она убирает ноги и, сев, прижимается к нему плечом. Рон обнимает её, и под этим тёплым коконом всё вдруг становится по-настоящему спокойно.

— Невилл влюблён в неё, — тихо говорит Ханна.

Рон моргает.

— Он сам так сказал?

— Нет. — Она поднимает взгляд, и впервые за долгое время в её глазах нет боли.

Рон совсем растерян.

— Тогда как ты узнала?

— Я знаю Невилла. Всегда знала, — мягко отвечает она. — Поэтому у нас и получалось. Он сказал, что любит меня тоже.

— «Тоже»? — быстро повторяет Рон.

— Именно. — Губы Ханны дрожат в усталой усмешке. — В смысле, он, возможно, любит меня, но любит и её.

Рон ненавидит себя за эти слова, но они сами срываются:

— Если бы ты попросила, Ханна… он бы развёлся с ней. Я уверен.

Ханна медленно кивает.

— Да.

Они больше ничего не говорят, и Рон молчит, впитывая её тепло, ощущая, как её волосы щекочут ему шею. Он будет скучать.

— Знаешь, чего я не выношу, Рон? — вдруг шепчет она.

— Чего?

Ханна поворачивается к нему, на губах играет лёгкая улыбка.

— Всех этих «если».

— Что ты имеешь в виду? — Рон хмурится.

— Что я не смогла бы жить, если бы попросила Невилла уйти от Панси. Всё, о чём я бы думала, — это «если». Что, если бы он остался с ней? Что, если он всё ещё её любит? Что, если потом он пожалел бы, что выбрал меня?

— Думаю, тебе пришлось бы просто довериться ему, — мягко говорит Рон. — Поверить, что он сделал правильный выбор.

— Именно, — соглашается Ханна, глаза её светятся. — Поэтому я должна сказать тебе, что не выдержу и другого «если». А что, если я совершу самую большую ошибку в жизни, попросив Невилла об этом? А что, если я останусь с тобой? Что если мы попробуем?

Рон застывает с открытым ртом.

— Ханна…

— У нас ведь неплохо получается, правда? — тихо спрашивает она. — Мне кажется, что да. Может, я не хочу, чтобы мы стали ещё одним «если».

Рон смотрит на неё, на её дрожащие пальцы, переплетённые на коленях. Она нервничает. А он размышляет об этом, хотя по сути ничем другим и не занимался, с тех пор как нашёл её тогда, едва живую и, возможно, навсегда потерянную. Любит ли он жену? Может ли полюбить?

— Мне страшно, — признаётся он. Слова даются тяжело — он храбрец, герой войны, стратег, которому претит всё, что невозможно понять и спрогнозировать.

Ханна протягивает руку и берёт его ладонь.

— Мне тоже.

— А если мы ошибаемся? — шепчет он. — Если ты потом пожалеешь? Или я?

Улыбка Ханны дрожит, но она красива.

— А если нет? — отвечает она.

22 февраля — вторник

Через четыре дня Рон просыпается от шёпота. Голос Ханны — тихий, почти заговорщический. Он не открывает глаза сразу, просто слушает.

— Так вот, я сказала Малфою, что согласна на работу. Честно, слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Учёба с полной ставкой, да ещё и с такой зарплатой — почти преступление. В программе уже четыре ребёнка. Старшей пять, и она просто чудо. Тебе бы понравилась. Андромеда замечательная, кстати. Она будет жить там постоянно, так что у меня будут нормированные часы.

— Ханна, — сипло произносит Рон, открывая глаза. Его жена стоит на коленях возле кровати, переплетя с ним пальцы.

— Ой, ты не спишь, — говорит Ханна.

— Что ты делаешь? — спрашивает он. Комнату заливает мягкий рассветный свет, и Рон почти уверен, что вчера Ханна заснула на диване и так там и осталась.

Щёки Ханны вспыхивают.

— Разговариваю с тобой.

— Я слышу, — усмехается Рон. — Но я вообще-то спал.

— Считай, что мы поменялись ролями, — пожимает она плечами.

Рон поворачивается к ней, изучая череду эмоций, пробегающих по её лицу. Невилл так и не появлялся после последнего визита, и Ханна больше не поднимала разговоров о «если».

— Знаешь, ты могла сказать мне про работу, когдя я проснусь, — тихо говорит он. — Я очень рад за тебя, Ханна.

Рон отодвигается, приподнимает одеяло, и она забирается к нему. Они лежат лицом друг к другу, каждый на своём краю, под большим пуховым одеялом, которое кажется чуть жарковатым.

— Я хочу жить за городом, — шепчет Ханна.

— Ладно, — отвечает он.

Ханна улыбается, наполовину зарывшись лицом в подушку.

— Хочу голубой дом с белыми ставнями. И четыре спальни.

— Четыре?

— Да, — подтверждает она. — И камин. Я люблю камины.

Рон тянется и проводит пальцем по её носу, по россыпи веснушек, по ямочкам в уголках рта. Ханна ловит его руку и прижимает к своей щеке.

— Я тоже люблю камины, — признаётся Рон. — А это всё к чему, Ханна?

— Закрой глаза, — тихо просит она. Рон послушно подчиняется, чувствуя, как матрас чуть проседает, когда она подползает ближе.

— Я поговорила с Джорджем, — шепчет Ханна. — Попросила его быть моим поверенным. Я… хочу бросить пить. Самое время, правда? В больнице я не притронулась к алкоголю, но желание всё равно никуда не девается. Почти каждый день. Так что мне, возможно, понадобится помощь.

Её пальцы касаются его век, и Рон не открывает глаза, хотя очень хочет. Она продолжает.

— Твой голос — единственное, что я помню из того времени. Я не всегда понимала, что ты говоришь, но знала, что ты рядом. Всегда зналa.

— Ну да, — отвечает Рон, не открывая глаз, совершенно беззащитный. — Насколько мог, был рядом.

— Ты сказал, что мы сможем разобраться во всём вместе, — шепчет Ханна, голос дрожит. — Что как бы я ни решила…

Рон помнит. Помнит, как умолял её очнуться. Помнит, как готов был достать ей луну с неба, только бы она пришла в себя.

— Да, — тихо соглашается он.

— Открой глаза, — приказывает Ханна.

Он повинуется и видит её совсем близко: растрепанную, взволнованную и прекрасную, как всегда.

— Поцелуй меня, — шепчет она.

Рон тянется и целует свою жену. Не в первый раз, но ощущение, будто впервые. Без тяжести боли, без вина и усталости между ними. Её губы мягко раскрываются, и вскоре он уже прижимается к ней всем телом, пальцы теряются в её волосах, дыхания смешиваются.

Рон отрывается, чтобы вдохнуть, и ловит её взгляд — глаза Ханны сияют.

— Я всё ещё хочу предложение, — говорит она с лукавой улыбкой.

— Мы ведь уже женаты, — непонимающе переспрашивает Рон.

Ханна закатывает глаза.

— Да, и до чего же романтично это было — я в рабочей форме, вся в слезах, ты стоишь, как истукан, повторяешь всякую чушь, которую диктовало министерство. Я хочу… переиграть.

Рон смеётся, не в силах удержаться. Описание вполне точное, и, если честно, он не против. В её глазах пляшет смех, и он ловит её руку, прижимает запястье к губам, целует кожу.

— Хорошо, — соглашается Рон. — Предложение без слёз. Думаю, с этим я справлюсь.

Смех Ханны звенит у него в ушах, пока он снова наклоняется, чтобы поцеловать её.

18 августа — пятница

Ханна открывает дверь квартиры и сразу ловит взгляд Рона. Несмотря на усталость, она улыбается.

— Привет! — говорит она, бросая сумку на столик у входа и вешая куртку. — Как прошёл день?

— Отлично, — отвечает Рон. — Распродажа к новому учебному году — полный ажиотаж. Ты бы видела всех этих первокурсников из Хогвартса. Клянусь, мы такими маленькими никогда не были.

Ханна обнимает его за талию, а он целует её в макушку.

— Возможно, ты и прав, — тихо говорит она.

— Как прошёл экзамен? — спрашивает он.

Ханна вздыхает.

— Хорошо, наверное. Главное, что закончился.

Рон достаёт из-за спины маленькую блестящую коробочку.

— У меня для тебя кое-что есть. В честь окончания.

Ханна отстраняется и смотрит на подарок с тревогой.

— Рон, у меня уже есть кольцо.

Она никогда не снимала своё простое обручальное кольцо, как и Рон, хотя они и договорились всё переиграть. Это уже часть их самих.

— Это не кольцо. Открой.

Ханна нерешительно приоткрывает крышку и замирает, уставившись на обычный колпачок от ручки, лежащий на бархатной подложке. Рон едва сдерживает смех, видя её озадаченное лицо.

— Это портключ, — говорит он, понижая голос. — Сработает через две минуты. Отправишься со мной кое-куда, Ханна?

Она расплывается в улыбке, и Рон не может не ответить ей тем же.

— Я отправлюсь с тобой куда угодно. Но у меня завтра работа, так что, надеюсь, он не международный.

— Вот и проверим, — говорит Рон, притягивая её к себе. Ханна берёт портключ, и в тот же миг их накрывает привычное давление трансгрессии.

Они оказываются на лужайке перед небольшим домом. В центре двора растёт огромный дуб, с толстой ветки свисают качели. Цветочные клумбы вокруг пестрят гортензиями, от которых тянется густой сладкий аромат. Одного взгляда на Ханну хватает, чтобы догадаться, что она уже наполовину влюблена в это место.

— Что это за дом? — шепчет она, оборачиваясь к нему.

— Голубой. С белыми ставнями, — объясняет Рон. — И четыре спальни.

Ханна резко разворачивается обратно. Голубой фасад, белые рамы — всё именно так, как она описывала. Снаружи он кажется уютным и солнечным, и Рон надеется, что она чувствует то же, что и он, когда увидел его впервые.

— Ты купил его? — едва дыша, спрашивает она.

Рон берёт её за руку и ведёт к двери.

— Ну… я сделал предложение утром. С одним условием.

— Условием? — приподнимает брови Ханна. — Каким условием?

Рон смеётся над её нетерпением и открывает дверь, впуская её первой. Солнечные лучи заливают гостиную, играя на белых стенах, и он смотрит, как Ханна проводит пальцами по гладкой краске.

— Если ты одобришь, — тихо говорит он. Свой ответ он уже знает.

Ханна поворачивается к нему, всё ещё в целительской форме Мунго, и Рон понимает, что именно это он хочет видеть всю жизнь. Её — в их общем доме, уставшую после работы, но зато счастливую и живую.

— Одобряю, — шепчет она. — Очень одобряю.

Рон достаёт вторую блестящую коробочку и вкладывает ей в руки. Слова застревают в горле, но с Ханной их и не нужно. Она всегда понимает без слов, а он привык доверять ей свои самые сокровенные мысли под покровом ночи.

Ханна открывает коробку, внутри лежит небольшой серебряный ключ.

— Что это?

Рон сглатывает.

— Твой ключ. От дома. От нашего дома.

Её улыбка подобна восходу солнца, и Ханна сжимает ключ в ладони. Когда она подходит к Рону и бросается в его раскрытые руки, ему кажется, что жизнь прекрасна.

— А что, если я в тебя влюблён? — шепчет он ей в волосы. Его любимая игра.

Ханна поднимает лицо, прижимаясь ближе, их губы почти соприкасаются.

— Наконец-то «если», с которым я могу жить, — улыбается она.

Рон целует её прямо там, в гостиной их нового дома, и думает, как чуть не потерял её и как чуть не лишился повторно.

— Я ты знаешь, что я тоже тебя люблю, — говорит Ханна, когда наконец удаётся вдохнуть.

— Знаю, — ухмыляется Рон, и её смех тонет в следующем поцелуе.