Власть женщины сильней (гет)

Юлия приехала во дворец кардинала, когда раненого уже перенесли в верхние покои. У двери в спальню ее остановил отец Иосиф:

— У монсеньора врач, подождите.

Графиня посмотрела на монаха, как на сумасшедшего:

— Пропустите меня, святой отец!

— Лейзер просил подождать здесь, — Иосиф преградил Юлии дорогу, встав между ней и дверью.

— Лучше позаботьтесь о том, чтобы никто не смог войти в этот дом — ни друг, ни враг. И не стойте у меня на пути, — она говорила совершенно спокойно.

— Мы уже обо всем позаботились, — с напором проговорил отец Иосиф. Но следующими словами он попытался хоть как-то утешить женщину:

— Самое страшное уже произошло. Теперь лучше помолиться за монсеньора.

Юлия пристально всмотрелась в лицо монаха, после тихо проговорила:

— Он еще жив.

Иосиф кивнул:

— Вы войдете, как только позволит врач. Будем надеяться на искусство мастера и милость Божью.

Она покачала головой:

— Да. Наверное, вы правы. Я буду ждать.

Юлия опустилась в кресло и замерла, глядя на дверь спальни, словно хотела сквозь дерево увидеть, что там происходит.

Через полчаса вышел Лейзер, без верхнего камзола, вытирая руки полотенцем. Следом служанка вынесла таз, прикрытый куском рогожи. Юлия болезненно отвернулась, почувствовав тяжелый запах крови, но тут же всем существом обратилась к мастеру Давиду. Отец Иосиф, так же переполненный ожиданием, остался чуть в стороне. Лейзер подошел к графине:

— Не буду скрывать от вас, рана монсеньора внушает мне опасения. Одна пуля пробила плечо и вышла. Но вторая застряла в теле кардинала. Я пытался найти ее… Вероятно пуля задела кость и сместилась. Синьор Перетти потерял очень много крови, и я не стал рисковать дальше. И вот еще что странно, — Давид устало помассировал лоб. — Монсеньор глубоко спит, так, словно его усыпили. Возможно, пулю обработали эфиром. Но зачем?!

— Ведь это хорошо? То, что Феличе спит?

Старый, много повидавший врач не смог долго выдерживать взгляд Юлии, зажегшийся надеждой:

— Будем надеяться, — быстро проговорил он, повернулся к отцу Иосифу и повторил, — будем надеяться.

— Я могу войти к нему? — вновь привлекла его внимание Юлия.

— Да, синьора, но не пытайтесь разбудить кардинала. Не помогла даже боль.

Юлия, услышав лишь первое слово врача, уже спешила к постели Феличе. Давид проводил ее взглядом и обернулся, почувствовав движение рядом.

— Я слушаю вас, мастер Лейзер.

— Святой отец, я сделал все, что мог. Печальная ирония в том, что в подобной операции лучшим помощником мне был бы сам монсеньор. Мы не раз вместе исследовали в городском морге тела умерших без покаяния. Пуля вошла в грудь слишком близко к сердцу. И меня беспокоит этот загадочный сон. Монсеньора надо разбудить. Он должен бороться за свою жизнь. В этом я убежден как врач, — седые брови сошлись над переносицей, а в глазах мастера мелькнул упрямый огонек.

— Ступайте, Давид, да пребудет с вами милость Божья. Навестите Его Святейшество, монсеньора Боргезе. Им тоже необходима помощь опытного лекаря после всего случившегося сегодня. А заодно поищите способ разбудить кардинала. Если монсеньор Перетти проснется, я пошлю за вами. И мы вместе решим, что делать дальше.

— Да, святой отец.

Лейзер натянул приготовленный Сеттимой камзол и покинул на время палаццо кардинала. А монах прошел в спальню патрона. Там, замерев у постели Феличе, стояла Юлия.

Перетти спал, лишь изредка по его лицу пробегали судороги. Не подходя ближе, из-за спины графини, отец Иосиф смотрел на него. Лицо иезуита могло бы показаться обычно-бесстрастным, если бы не слишком плотно сжатые губы и едва заметно трепещущие ноздри. Иосиф смотрел на Перетти, и в памяти один за другим проходили образы человека, сыгравшего решающую роль в его судьбе. С первого, рокового, дня знакомства их связали странные отношения — хватило напряженного долгого взгляда глаза в глаза, пока Иосиф примеривался, как надежнее схватить Папу. Позднее, увидев силуэт Сикста в неверном свете фонаря после многих часов блуждания в темноте дворцового лабиринта, Иосиф ни на мгновение не поверил в милосердие Феличе Перетти. «Теперь ты мой», — сказал тогда Перетти, и голос его гулко отразился от низких сводов, исполненный уверенности и силы. Выбор был не велик — либо признать это, либо сгинуть в каком-нибудь коридоре-ловушке. И Иосиф тугим узлом связал свою душу, чтобы смирить ненависть. Не раз после Перетти пробовал этот узел на прочность. Пробовал намеренно, больно и… безнаказанно. Одной рукой открывал перед иезуитом двери в высшую иерархию Ордена и в большую политику, другой — толкал в эту дверь в спину, как провинившегося слугу на конюшню для порки. Взамен Иосиф получил право видеть то, что не дозволено было видеть никому — Феличе Перетти в минуты слабости и неуверенности; говорить, глядя в глаза, то, за что другие платили порой жизнью. Единство помыслов стало тем, что не позволило их характерам, их душам сойтись в решающей схватке. И Перетти, и верный сотоварищ Иисуса брат Иосиф, каждый на своем месте, были убеждены — личные блага и выгода достижимы лишь через величие и крепость Церкви. Все же существовало одно обстоятельство, способное повлиять на сложившийся баланс их отношений. Связано оно было с той, за кем Иосиф пришел к своей судьбе. Монах перевел взгляд на спину Юлии де Бельфор. Отметил опущенные под бременем тяжкого горя плечи, напряженную в попытке сдержать чувства спину. И услышал свой тихий, мягкий голос:

— Синьора, присядьте, отдохните, пока его преосвященство спит. Приказать, чтобы приготовили вам обед?

Юлия тоже смотрела на Перетти. Перед ней был самый любимый и ненавидимый человек. Она смотрела на его бледное лицо и вспоминала. Юлия многое знала о нем, но знала ли она его? Никогда Феличе Перетти не доверял ей своих замыслов, а его чувства… Порой женщине казалось, что она знала их, но это знание оказывалось обманом. Любил ли он? Ей хотелось верить, что любил. А даже если и нет, она-то от своего чувства все равно никуда не могла деться. В ответ на слова отца Иосифа графиня обернулась и опустилась на стул рядом с постелью Перетти.

— Святой отец, хорошо ли то, что он спит?

Иосиф отчетливо расслышал подспудный страх, что кардинал умрет так и не очнувшись.

— Боюсь, мы сможем это узнать только, — он замолчал, подбирая слова для продолжения, — когда монсеньор проснется. Лейзер убежден, что пациент должен бодрствовать, чтобы бороться за себя.

Юлия в отчаянии закусила губы, справившись с комком в горле, проговорила:

— Вы могли бы попытаться разбудить Феличе? Может быть это что-то похожее на… на то, чем был усыплен Климент?

Иосиф прищурился, внимательно всматриваясь в глаза графини, но не увидел там ничего, кроме слабой надежды найти решение. И все же ответ его прозвучал довольно резко:

— А если нет? Я не знаю, что это за снадобье и не стану рисковать, ставя эксперименты.

Юлия, окрыленная было своей мыслью, вновь сникла. Напряжение ушло, на его смену пришла страшная усталость. Когда отец Иосиф обернулся на пороге, он увидел сидящую на стуле с высокой спинкой маленькую женщину, побежденную огромным горем. Лицо иезуита осенила странная смесь чувств: острая жалость и досада. Осознать причины этого ему помешал стук в дверь спальни. За дверью обнаружилась Сеттима:

— Святой отец, там его высокопреосвященство монсеньор Беллармин хочет узнать, что с господином.

— Видимо я разминулся с Лейзером, — обогнув служанку, шагнул в спальню Великий инквизитор.

Монах почтительно склонил голову, а Юлия поспешила подняться и присесть в глубоком поклоне.

— Мне очень жаль, что все так произошло, — Роберто глянул на безмолвно лежащего товарища и обернулся к Юлии. Графиня уже пришла в себя, справившись с недоумением, и проговорила довольно твердо:

— Приветствую вас, ваше преосвященство. Позволю себе пригласить вас в соседнюю комнату. Здесь останется отец Иосиф, — она посмотрела на монаха и, не давая кардиналу времени на ответ, вышла из спальни.

— Что привело вас, монсеньор?

Роберто потребовалось несколько мгновений, чтобы спрятать удивленное неудовольствие от тона, взятого графиней.

— Исключительно беспокойство за жизнь друга, синьора. Что с ним?

— Он ранен. Тяжело. Сейчас кардинал Перетти спит.

— Врач что-нибудь сделал?

— Все, что требовалось.

Беллармино сложил руки, словно для молитвы:

— Синьора Юлия, я искренне беспокоюсь за Феличе.

Графиня тряхнула головой, смутилась своей резкости:

— Простите, ваше преосвященство. Давид не смог извлечь пулю. Вторая прошла навылет. Он надеется посоветоваться с кардиналом, когда тот проснется, и предпринять еще одну попытку.

И вдруг она испытующе посмотрела на инквизитора:

— Вы не находите странным, что раненый спит как ребенок?

— Да, — помедлив, ответил Беллармино, — весьма странно. Но, возможно, так являет себя милосердие Божие.

Кардинал осенил себя крестом. Следом за ним то же сделала Юлия, но, заметил Роберто, гораздо менее тщательно и без какого-либо признака веры в его слова.

— Сообщите мне, как только состояние монсеньора изменится. До вечера я буду у себя дома, а после в Ватикане, но я предупрежу секретаря, чтобы вашего посланца пропустили беспрепятственно.

— Спасибо, ваше преосвященство, непременно, — графиня уже едва сдерживалась, чтобы не показать насколько хочет отделаться от посетителя, и с облегчением вздохнула, когда инквизитор откланялся.

Роберто Беллармин поспешил к себе во дворец, одновременно отправив слугу в палаццо баронессы Портиччи. Хоть он и оставил Марию у себя, сомневался, что у молодой женщины хватит терпения дождаться вестей от дяди. А после холодного приема графини де Бельфор Роберто был уверен в том, что Марии ни к чему приезжать в палаццо Перетти и объявлять о своем участии в сложившейся ситуации.

Мария Сантаре ожидала возвращения дяди Роберто в библиотеке. Рядом на спинке стула небрежно висел плащ, на столике лежали перчатки — она готова была в любой момент выйти из дома. Баронесса настолько погрузилась в себя и в ожидание, что не услышала, как вошел Беллармино.

— Мария, что с тобой?

— Дядя?! Я просто задумалась. Как Ф… — она смутилась, — монсеньор Перетти?

— Он спит. Чаккони не обманул.

— Еще бы! — яростный злой огонек блеснул в глазах Марии. — Иначе не получил бы противоядия! Впрочем, он его и так не получит… Ведь Витторио не поймали?

— Нет, — кардинал улыбнулся. Но тут же встревоженно спросил:

— Ты все точно рассчитала? Он не успеет нигде ничего наболтать?

— Да, дядя. У него времени только до вечера.

Роберто вновь улыбнулся мстительному изгибу губ баронессы. Но тут Мария задала вопрос, которого он опасался:

— Пули извлекли? Кровотечения нет?

Беллармино призвал на помощь все свое актерское искусство:

— Я знаю только то, что Давид Лейзер лучший врач в Риме, и он сделал все, что необходимо.

— Дядя, — насторожилась Мария, сердцем чувствуя, что Роберто не до конца откровенен, — ты не все мне говоришь…

— Синьора де Бельфор обеспокоена только тем, что синьор Перетти не просыпается.

Мария резко повела плечами и отвернулась:

— Она конечно же там… С ним…

— Да, девочка моя, — кардинал подошел к ней, развернул лицом к себе. — Ты ждешь, что я начну тебя успокаивать? Напрасно! И не вздумай ехать туда! Тебя не должны связывать с этим делом.

— Но, — она подняла взгляд полный слез, — я хотела…

— Не нужно, — очень мягко проговорил Роберто, по-отечески расправляя ее локоны, — это только причинит тебе боль. Он не будет с тобой.

— То, что я сделала, я сделала потому, что люблю…

Мария совсем как маленькая девочка уткнулась мокрым от слез лицом ему в грудь.

— Правильно, дочь моя, правильно. Ты сделала то, что должно. Теперь тебе нужно забыть обо всем этом и отпустить синьора Феличе, — Роберто успокаивающе гладил ее спину, но взгляд его был до жестокости тверд.

Через несколько минут, немного успокоившись, Мария отстранилась и отошла к окну. Кардинал увидел, что плечи ее больше не вздрагивают, а голова высоко поднята. Роберто решил, что может позволить себе наполнить бокал соком. Но тут его воспитанница, не поворачиваясь от окна и совершенно деловым тоном задала вопрос:

— Монсеньор, на улице кричали, что в церкви стреляли и в кардинала Боргезе…

Ее остановил громкий звук резко поставленного на серебряный поднос кувшина. И следом твердый голос Великого инквизитора:

— Это обстоятельство должно интересовать тебя меньше всего.

Мария развернулась к старшему родственнику и склонилась в низком поклоне:

— Простите, монсеньор.

Роберто Беллармино покачал головой, но дальше говорил уже мягче:

— Поднимись. Поезжай к себе, девочка моя. Мне нужно отдохнуть.

Мария выпрямилась и, тряхнув светлыми локонами, на фоне окна превратившимися в сияющий ореол, взглянула на инквизитора широко раскрытыми глазами:

— Вы позволите мне обнять вас на прощание, дядя?

Ответом ей стало, дрогнувшее в тщетной попытке удержать суровую мину, лицо кардинала-инквизитора. Мария легким шагом подошла к Роберто, поцеловала его в щеку после, перехватив его руку, приложилась губами к кардинальскому перстню.

— Ступай, Мария. Господь с тобой, — благословил молодую женщину монсеньор.

Когда кардинал Беллармино ушел, Юлия вернулась в спальню к постели Перетти. Ее лицо было холодным и спокойным.

— Отец Иосиф, вы сказали, что дом охраняют. Почему же кардинал смог войти сюда, и только тогда мы узнали, что в доме кто-то чужой? И не говорите, что это друг! Сейчас я не верю никому, и меньше всего друзьям. Только вы и Давид Лейзер можете войти сюда. Вы поняли меня? — в голосе графини звучали металлические нотки.

Иезуит вскинул голову и, не повышая голоса, но с отчетливо слышной угрозой ответил:

— Здесь я подчиняюсь только приказам его высокопреосвященства кардинала Перетти.

Но Юлию это не смутило:

— Кардинал Перетти — отец моего сына, и я никому не позволю причинить ему вред, пока он сам не сможет защитить себя!

— Где Чаккони? — неожиданно резко спросил Иосиф.

— Витторио Чаккони?! — ее изумление было неподдельным.

Иезуит продолжил тоном допроса:

— Я знаю, кто стрелял, я знаю, кто захватил стрелявшего. А вы знаете, где его держат!

Юлия коротко взглянула на монаха и опустила глаза:

-Идемте, святой отец.

Они оставили спящего кардинала и направились к выходу. Графиня приостановилась возле служанки:

— Сеттима, проследи, чтобы за нами закрыли двери и никого, слышишь, никого не пропускали. А сама сиди возле монсеньора. Я скоро вернусь.

— Да, ваша светлость.