Власть женщины сильней (гет)

Бенвенуто ди Менголли монсеньор Монтальто въехал в Чивидале-дель-Фриули через юго-западные ворота. Позади больше двух недель пути: Перуджа, Болонья, Феррара, Падуя и дальше на восток. Деньги, комфортная карета и внушительная охрана позволили получить от путешествия ожидаемое удовольствие. А сознание важности миссии и уверенность в своих силах послужили дополнительным стимулом. Город — центр провинции, побывавший в своей истории резиденцией патриарха — не утратил величия. Путь к центру лежал через Чертов мост, по преданию построенный самим дьяволом и его бабушкой. Подъехав к этому сооружению, кардинал даже вышел из кареты, чтобы рассмотреть, как устроены две чудом держащиеся на обрывистых берегах Натизоны арки моста. После кортеж пересек реку и выехал на площадь перед кафедральным собором. Отсюда кардинал отправил гонца известить местного епископа о прибытии инквизитора Римского Священного трибунала.

Римскую инквизицию вот уже более двадцати лет интересовала странная секта, члены которой пользовались у местных крестьян большой популярностью. Согласно донесениям священников, отчетам прежних инквизиторов, а так же протоколам допросов сектанты себя называли бенанданти — «идущие на благое дело» — и утверждали, что борются с ведьмами и колдунами. В методах этой борьбы Бенвенуто увидел свой личный интерес. Документы, с которыми кардинал ознакомился в трибунале перед отъездом, свидетельствовали о том, что бенанданти, впадая в некое мистическое состояние, покидали свои тела и принимали облик разных животных, а один из них мог обращаться даже большим волком. С этим последним — неким Паоло Гаспаругги — кардинал особенно желал встречи.

Расположился монсеньор в недавно построенном Дворце Претора. Здесь же был устроен приветственный ужин, на котором кардинал познакомился с местным судьей и епископом. По мере знакомства Бенвенуто удалось убедить своих собеседников, что молодость не является серьезным препятствием для разумного ведения расследования. Судью кардинал заверил в том, что его интересы и полномочия останутся не тронутыми. Пожилого епископа — в том, что не нарушит его прерогатив и не примет ни одного окончательного решения без его согласия. Уроки отца и наставника не прошли даром: Бенвенуто был убежден, что союзников необходимо обретать прежде, чем противников.

На другой день с кафедры главного собора было зачитано обращение инквизитора ко всем верным христианам, священникам и монашествующим с призывом очистить город и округу от вероотступников и нечестивых ведьм, а свои души — от тяжести греха. На сбор сообщений отводилось две недели. С одобрения епископа, монсеньор Менголли отправил своих людей привести Паоло Гаспаругги.

Внезапно сгнивший на корню урожай, падеж скота, мертворожденные младенцы, дожди, беспрестанно заливавшие округу весной во время сева — все указывало на то, что нужно искать ведьм. Но за эти преступления они ответят перед местным судом. Инквизитору нужны были ведьмы для того, чтобы найти бенанданти. Гаспаругги отказывался называть своих сотоварищей, утверждая, что может узнать их только в духовном обличии. Монсеньор лишь однажды пообщался с сектантом лично, предпочтя после передать его в руки помощника. Высокий худой мужчина средних лет, с совершенно лысой головой сперва посмотрел на инквизитора с откровенной насмешкой, но через несколько мгновений его глаза опасно сузились, а верхняя губа дрогнула, обнажая неровные зубы в оскале. Бенвенуто же пришлось до боли сжать руку на наперсном кресте, чтобы справиться с вдруг нахлынувшим гневом. Они так и не сказали друг другу ни слова. Только стояли, не отводя глаз и, казалось, готовились кинуться в драку. Бывший здесь же епископ по-своему понял ситуацию. Старик увидел, как молодой инквизитор судорожно хватается за распятие у себя на груди, и решил, что подозреваемый каким-то образом пытается нанести вред святому отцу. Епископ велел увести Гаспаругги и запереть в тюремной камере. После этой сцены Бенвенуто пришлось извиниться и быстро скрыться в том крыле дворца, где ему отвели комнаты. Там по требованию монсеньора всегда горел камин. К его решетке, едва не подпалив инквизиторское одеяние, и припал Менголли, чтобы погасить разрастающуюся в голове боль. Валлетто предупреждал, что этим внутренним огнем надо научиться управлять, иначе он выжжет сосуд. И теперь, после обучения, у Бенвенуто получалось это все лучше и лучше. Но что случилось, когда он встретился взглядом с Гаспаругги? Яростное пламя взметнулось в его душе с такой силой, что не выдержали никакие барьеры контроля. Менголли решил не встречаться с сектантом пока не найдет способ сдерживать себя.

К началу второй недели после обращения инквизитора поток денунциаций* начал иссякать. Можно было приниматься за расследование всерьез. За это время кардинал вынес два оправдательных вердикта, одну выявленную ведьму — отступившую, но не предавшую христианскую веру — передал в светский суд. Инквизитору указали на двух сектантов, но при них не оказалось главного отличительного признака — амулета-медальона, в котором настоящие бенанданти хранили свои «рубашки»**.

Все изменилось одним поздним вечером, когда в двери Дворца Претора постучал гонец из Рима. Это было уже не первое письмо, доставленное кардиналу из Вечного города. Первое он получил еще в день приезда в Чивидале. Оно, и несколько последующих, были от синьоры Виктории Морно. Раскаяние, любовь и снова признание своей вины… Он все их оставил без ответа. Лицо очередного посланца Менголли было знакомо. Человека монсеньора Беллармино Бенвенуто не ожидал увидеть так далеко от Ватикана. Тревога усилилась, когда Менголли заметил, что разговаривая с ним и передавая послание Великого инквизитора, тот старательно отводит глаза и поминутно закусывает губы. Кардинал отдал распоряжение накормить и обустроить гонца и развернул бумагу. Пробежав глазами текст, он медленно подошел ближе к подсвечнику на столе, перечитал письмо: «Бенвенуто, сын мой, Господь призвал к себе моего дорогого друга и твоего отца — кардинала Феличе Перетти… Скорблю… Вся Церковь скорбит об утрате одного из вернейших и сильнейших своих служителей… Увы, на сей раз это окончательная и несомненная правда… В память об отце, непримиримом борце с вероотступничеством и ересью, исполни свой долг в месте служения до конца…»

Уже ночью посланца из Рима разбудили и привели в кабинет кардинала, где монсеньор потребовал подробно рассказать, что происходило в Вечном городе после его отъезда. Ведь он оставил отца, когда тот незыблемо занимал вершину власти, его авторитет казался абсолютным. Посланец, не посвященный в подробности, смог поведать лишь о Торжественной мессе в соборе Сан-Джованни, о покушениях на кардиналов Перетти и Боргезе, о смерти первого и чудесном спасении второго.

Выслушав сообщение, кардинал велел всем уйти, запер дверь изнутри и лишь тогда дал волю горю и гневу. В совершенно ином свете теперь представилась Бенвенуто его дальняя поездка: это было не проявление высочайшего доверия и не почетная миссия, отец просто вывел его из-под удара, как наиболее уязвимое звено, лишив тем самым возможности помочь ему. В бессильной и бесполезной ярости сжались кулаки, в безмолвном крике раскрылся рот, и запрокинулась голова. Огонь в камине взметнулся и с ревом вырвался в трубу. Свечи в напольных шандалах, в подсвечнике на столе вспыхнули и разом растеклись лужами расплавленного воска. Тяжелое, высотою в рост венецианское зеркало перечеркнула кривая трещина, а бокалы и кувшин из цветного стекла осыпались осколками. Устояли, содрогнувшись, только толстые стекла в оконных переплетах. Мгновением позже Бенвенуто рухнул на пол, потеряв сознание.

...А в подвале, в темноте камеры блеснули звериные глаза, и раскатилось тихое дробное рычание волка.

Утром следующего дня приглашенный во Дворец Претора епископ поразился тому, как выглядел римский инквизитор: на бледном, изможденном лице лихорадочно горели глаза, зрачки в них были до того расширены, что казались черными бездонными провалами. Ни тени прежней обаятельной улыбки, тонкие бескровные губы сжаты в ровную линию. Жестким холодным голосом кардинал поставил епископа в известность о том, что переходит ко второй стадии инквизиции — допросам с применением особых методов дознания, а начать планирует с Паоло Гаспаругги. Когда епископ возразил, что ни на одном процессе еще бенанданти не подвергались пыткам, монсеньор Менголли ответил вопросом:

— Возможно, поэтому результат не был достигнут? Возможно, кто-то очень не хотел, чтобы инквизиция нашла истину?

Старый священник судорожно сглотнул слюну, ставшую вдруг вязкой и горькой. Не мигая, пристально Менголли смотрел в глаза епископа, пока тот не склонил в согласии голову.

Со стороны представителя городского трибунала не последовало вообще никаких возражений.

Уверенный в своем праве, ожесточенный произошедшим в Риме, инквизитор Менголли развернул процесс во всю ширь, руководствуясь заветами своего нынешнего начальника — кардинала Беллармино. Великий инквизитор не раз говорил о том, что колдовство и ересь необходимо искоренять, начиная с малых и молодых, дабы избавить их души от еще больших грехов. Расчетливыми, каверзными вопросами заводил Менголли допрашиваемого в софистические ловушки, после чего отправлял его на дознание к мастерам. В мелком сите, через которое «просеивал» доносы инквизитор, оказались и соратники Гаспаругги. Из них, день за днем объявляя о «продолжении» дознания, Менголли буквально выбивал признание в отречении от христианской веры. Несколько жительниц одной из близких к городу деревень сознались, что участвовали в шабашах у Беневентского дуба, где оскверняли образы Христа и неоднократно сношались с бесами и самим дьяволом, и замышляли соблазнить самого епархиального епископа. Последнее обстоятельство повергло старика в замешательство, но и лишило его возможности противостоять напору кардинала. Выскажись он против — и инквизитор объявит, что ведьмам удалась их задумка. Вскоре заполыхал первый костер.

Лишь один из подследственных, несмотря на угрозу, так и остался не тронутым мастерами — Паоло Гаспаругги.

Но все это не гасило пламени, бушующего в душе Бенвенуто ди Менголли. И кардинал направил в Римский трибунал прошение о расширении полномочий. В ответ лично от Великого инквизитора пришло требование немедля возвратиться в Рим.

...Вместе с монсеньором Монтальто из подвала Дворца Претора исчез бенанданти Паоло Гаспаругги. Посланные за инквизитором городские стражники нагнали кортеж кардинала, но ни его самого, ни пропавшего горожанина там не было — в переодетом, пьяном от вина с травой спутнике помощника инквизитора они не узнали Паоло.

* * *

Роберто Беллармино не позволил своей воспитаннице, Марии Сантаре, остаться в Риме до похорон кардинала Перетти. Строго выговорив ей за то, что ослушалась и приехала во дворец монсеньора, дядя отправил баронессу навестить Портиччи. Там Мария возобновила прежние знакомства и продолжила свои поиски в области медицины.

Виктория де Бюсси графиня де Морно после известия о стрельбе в соборе покинула Вечный город. Не вернулась она и на похороны своего опекуна-патрона-возлюбленного-врага. Много позже, и только получив разрешение своего лекаря Мигеля, Виктория вернулась с виллы в Рим. Все ее интересы сосредоточились на воспитании дочери и обустройстве будущего вернувшегося из Испании сына. После столкновения с испанской инквизицией Серж стал более осмотрительным, а спасло его от преследований вступление в Общество сотоварищей Иисуса. Мадридский провинциал дал неофиту разрешение перебраться в Рим под начало тамошнего провинциала — Фернана Веласко, брата Иосифа. Досуг Виктория занимала живописью и мечтами. Большая их часть была связана с Бенвенуто ди Менголли. Она понимала всю тщетность надежд на то, что получится вернуть его. Ни на одно из пяти писем она не получила ответа. Но воспоминания о молодом кардинале остались единственными, которым Виктория позволяла тревожить свое сердце.

Юлия дю Плесси-Бельер маркиза де Ла Платьер графиня де Бельфор прошла через смерть и похороны Перетти, не опуская головы. Уже через пару недель она навестила свою знакомую синьору Аккомпли, чтобы разведать настроения в обществе. Она была спокойна, приветлива, привычно весела. Со стороны могло показаться, что Юлия легко примирилась со смертью Феличе Перетти. Лишь верные Женевьева и Пьер знали о тяжелых периодах, когда графиня становилась не похожей на себя — впадала в вязкое забытье или в страшную истерику. Но это бывало редко. Еще реже она приходила на могилу кардинала.

Неожиданно для себя Юлия увлеклась воспитанием и обучением Стефании — племянницы Пьера де Шане. Лишенная возможности воспитывать собственного сына, она все свои нерастраченные материнские чувства обратила к девушке. Более того, на Стефанию у графини были большие виды. А еще графиня ждала приезда Бенвенуто.

Верхом, с двумя спутниками из охраны, Бенвенуто ди Менголли далеко обогнал свой кортеж. Трое всадников, объезжая города, останавливаясь в придорожных трактирах лишь на несколько самых темных часов ночи, спешили в Рим. Но даже при такой гонке они потратили на дорогу больше недели. Ни на минуту голову Менголли не покидали мысли об отце и его участи. Он задыхался в бесконечном кругу своих подозрений. Ночами, лежа без сна в каморке очередного постоялого двора, он сходил с ума от ненависти к тем, кто стал причиной гибели кардинала Перетти, к тем, кто теперь мог угрожать и ему самому. Раз за разом он строил предположения о том, кто это был. Не в силах дольше терзаться догадками, сразу по приезду в Рим монсеньор Монтальто направил коня к палаццо Бельфор. Одного из своих спутников кардинал отправил к Великому инквизитору с сообщением, что явится с докладом на следующий день.

У крыльца дома графини Бенвенуто слез с седла и едва не застонал — свело ноги: последний перегон был особенно долгим. Закусив губы от боли, он приблизился к двери, чтобы постучать, но она распахнулась ему навстречу.

— Монсеньор, — склонился на пороге управляющий графини.

Бенвенуто поморщился, досадуя на то, что слуга мог видеть, как неловко он спустился с лошади.

— Проходите, ее светлость ждет вас.

Пьер оставил гостя в одной из приемных комнат, а сам вышел доложить хозяйке о прибытии кардинала. Бенвенуто хотел было сесть, чтобы дождаться синьору де Бельфор, но к мышцам ног начала возвращаться чувствительность, и он передумал. Менголли остался стоять, опираясь на стол руками и нетерпеливо поигрывая пальцами по столешнице. Вдруг сквозь свисающие на лоб сальные пропыленные пряди волос Бенвенуто заметил на грани бокового зрения чей-то светлый силуэт. Не поднимая головы, повернулся к источнику света — в проеме двери стояла девушка в легком платье бирюзового шелка, с волосами, чернее его собственных, заплетёнными в толстую косу. Он не успел развернуться к синьорине — заметив, что гость обратил на нее внимание, она тут же скрылась за дверью. Синьор Менголли осмотрел себя и лишь выругался вполголоса.

Когда вошел Пьер, Юлия читала. В ее руках был подарок Феличе.

— Ваша светлость, внизу ожидает монсеньор Монтальто.

— Слава Богу, — вздохнула Юлия и поспешила в гостиную.

Войдя в комнату, она остановилась. Кардинал, в темных штанах, высоких сапогах и черном, без украшений, камзоле повернулся к ней. Именно в эту минуту она увидела, как он похож на Перетти. Это болью отозвалось в душе. Те же черты лица, та же высокая и сильная, только более изящная, фигура. Но в глазах монсеньора Монтальто была холодная самоуверенность, чувство, которое так хорошо умел, когда нужно, скрывать старший кардинал. Все это увидела женщина, графиня, а мать разглядела еще и то, что молодой мужчина буквально валится с ног от усталости.

Юлия ждала. Кто пришел к ней — ее сын или кардинал Менголли?

Они не виделись несколько месяцев. Но вместо приветствия он сказал лишь:

— Я получил твою записку, но… не мог приехать раньше.

— Я знаю. Ты все равно ничем не помог бы ему.

Юлия смотрела, как Бенвенуто тяжело опускается на стул. Ее сын был для нее чужим, словно их разделила стена. Или это была боль двух сильных людей?

Графиня прошлась по комнате, остановилась по другую сторону стола, возле которого, опустив голову, сидел кардинал. Менголли спросил, глядя на свои руки:

— Как это стало возможно?

Юлия сдержанно вздохнула и заговорила, подбирая слова:

— Это случилось во время Торжественной мессы. Папа…

— Прости! — он резко перебил ее, но тут же сбавил тон. — Что случилось в Сан-Джованни, я уже знаю. Меня интересует, у кого хватило… сил для того, чтобы сделать это. Когда я уезжал, кардинал Перетти был первым человеком после Святейшего Отца.

Юлия обратила внимание, как побелели костяшки пальцев на сжатых в кулаки руках Менголли. Это встревожило ее и заставило еще аккуратнее подбирать слова.

— Стрелял Витторио Чаккони, племянник кардинала Боргезе. Мои люди схватили его…

Бенвенуто вскинулся было, поднял на мать горящие темным пламенем яростной надежды глаза.

— …Но он умер в тот же вечер здесь, в подвале.

— Жалкий крысеныш! Он никогда не решился бы на это сам. Как Боргезе это удалось?!

Юлия до боли закусила губы и отвернулась. Нет, если Бенвенуто и узнает об участии Виктории Морно во всем этом, то не от нее. Графиня осторожно перевела дыхание, пользуясь тем, что кардинал снова не поднимал взгляда от стола, и тихо проговорила:

— Не знаю. Возможно, отец Иосиф тебе сможет сказать.

— Кстати, а что же Орден?

Тут Юлии пришлось отвечать глядя прямо в лицо сыну, под его испытующим взглядом. Она покачала головой:

— Орден не смог помешать.

— Значит, не хотел, — резко ответил кардинал.

Юлия не отвела глаз, но почувствовала, как по спине прошла дрожь, когда разглядела во взгляде сына подозрение.

— Твой отец верил Иосифу до конца. Он призвал для исповеди именно его. Отец Иосиф предупреждал Феличе об опасности, пытался отговорить его…

Бенвенуто тряхнул головой, когда заметил, как по лицу женщины побежали слезы. Юлия и сама, коснувшись щеки рукой, поняла, что плачет:

— Извини…

Менголли покачал головой, поднялся на ноги и шагнул ближе к ней:

— Нет, это ты прости меня. Я был груб. Дорога так вымотала меня…

Юлия справилась с собой, ей даже удалось улыбнуться, совсем чуть-чуть:

— Ты устал. А как твоя служба?

Бенвенуто рад был выйти из неловкого момента, когда едва удержал себя от порыва обнять плачущую мать. Он криво усмехнулся:

— Разве слава, — он вложил изрядную долю иронии в это слово, — не обогнала меня?!

— Я не люблю слушать людские сплетни.

Ей хотелось добавить: «Ты мой сын и сын Перетти, а значит мне все равно, что говорят о тебе».

— Мне не хватило времени, чтобы исполнить свою задачу до конца. Но моя мантия успела приобрести истинно красный цвет, как и у других.

На это Юлия не ответила ничего. Но после короткого молчания вновь улыбнулась сыну и предложила:

— Останься сегодня у меня. Твой дом вряд ли готов.

Бенвенуто задумался, но, в конце концов, кивнул:

— Хорошо. Отправь кого-нибудь ко мне за одеждой и прикажи разжечь камин, пожалуйста.

Всем существом Юлия ощутила, как ее наполняет чувство тепла и надежды. Ей очень хотелось верить, что она не ошиблась, и последние слова сказал не кардинал Менголли, а ее сын Бенвенуто.

Одежду кардинала Менголли и пришедшие за последнее время письма в палаццо Бельфор Валлетто принес сам. И поплатился за это выговором:

— Я не хочу, чтобы кого-либо из вас видели рядом со мной! Ты мог отправить какого-нибудь мальчишку, а не приходить в этот дом сам.

— Простите, монсеньор.

— Ты должен уехать на виллу. На днях туда привезут одного человека. Можешь делать что угодно, но узнай, как он становится волком.

— Кем?!

— Ты слышал. Валлетто, он… настоящий. Это не деревенский шарлатан. И он очень силен. Поэтому будь осторожен. Ступай.

К ужину Бенвенуто вышел уже в привычной сутане. Стол был накрыт на троих.

— У тебя еще гости? — обратился кардинал к Юлии.

— Не совсем. Если ты не возражаешь, с нами будет моя воспитанница — Стефания делла Пьяцца, родственница моего управляющего синьора Шане. За эти дни она стала мне как дочь.

— Ты здесь хозяйка, — чуть пожал плечами Менголли, уже догадываясь, кем была незнакомка, заставшая его в гостиной.

В этот момент открылась дверь и в комнату вошла девушка. Ее изящество, отточенное учителями и синьорой де Бельфор, сочеталось с почти классической красотой. Лицо Юлии осветилось доброй улыбкой, отразившейся на лице и в глазах девушки.

— Подойди, девочка моя. Я хочу представить тебя монсеньору Менголли. Бенвенуто, это моя воспитанница синьорина Стефания делла Пьяцца.

Стефания присела в легком поклоне, опустив голову перед прелатом, но тут же открыто посмотрела в лицо кардинала. «Смело», — подумала Юлия. «Дерзко», — пронеслось в голове Менголли, пока он оценивающе осматривал протеже матери. Губы Бенвенуто дрогнули в ироничной усмешке, когда в памяти волной вскинулось воспоминание о том, как его выставила Виктория Морно. И следом еще одно — о девушке из городка Броцано близ Чивидале, на которую донесли, что она ведьма и колдунья. Инквизитор доказал ее вину и по первому обвинению, и по второму. Но до оглашения приговора она не дожила.

Юлия внимательно смотрела на молодых людей. Бенвенуто, не замечая того, чуть склонил голову на бок, изучая необычные, глубокого синего оттенка, глаза девушки. Ум и спокойная уверенность, которые он увидел в них, вызвали в Менголли странное чувство. Графиня решила нарушить затянувшуюся паузу:

— Стефания напомнила тебе кого-то?

— Да. Эталон красоты, — Менголли снова улыбнулся, но теперь постарался изменить характер улыбки.

— Вы льстите мне, ваше преосвященство, — в голосе девушки Бенвенуто ясно расслышал ответную иронию.

— Я еще не знаю всех ваших достоинств, синьорина. Поэтому, если и льщу, то по необходимости.

— Необходимости?! — черные, подстать волосам, тонкие брови удивленно дрогнули.

— Я склонен относить себя в разряд воспитанных людей.

Графиня подавила улыбку, вызванную этой неожиданной перепалкой, и предложила сесть за стол. Во время ужина Юлия взяла на себя обязанность поддерживать ни к чему не обязывающий разговор, расспрашивая Бенвенуто о его дорожных впечатлениях. Стефания молча, исподволь наблюдала за своим новым знакомым.

Закончив с основным блюдом, графиня поднялась из-за стола:

— Простите, я оставлю вас ненадолго.

Как Стефания ни старалась остаться незамеченной, Менголли уловил несколько ее пристальных взглядов и, когда Юлия выходила из столовой, метнул молнии насмешки в глазах в сторону девушки. Стефания опустила голову, пряча неприязнь. Ее пальцы теребили веточку винограда, взятую из вазы.

— Сколько вам лет, — Бенвенуто короткой паузой подчеркнул обращение, — дочь моя?

— Девятнадцать, святой отец, — в тон ответила Стефания.

— У вас уже есть жених?

— Это исповедь? Если нет, то позволю себе заметить — вы невежливы, монсеньор.

Глаза Менголли на мгновение сузились:

— Позволю себе заметить, на мои вопросы отвечают и вне исповеди.

В голову Бенвенуто ударила кровь, когда он понял, что собеседница вовсе не испытывает почтения к его сану, более того он вызывает в ней едва ли не насмешку.

— Да, я знаю. Но ведь не все…

Стефания заметила гнев на лице молодого кардинала и стушевалась:

— Я не люблю говорить о себе, монсеньор.

Бенвенуто постарался взять себя в руки, изумляясь тому, что девушка, сидящая напротив, смогла его так взволновать.

— А о других?

— О ком?

— О друзьях, знакомых, незнакомых.

— У меня мало знакомых и нет друзей. А о незнакомых… Правду сказать трудно, а лгать я не умею. Ложь — большое искусство.

— Ложь — большой грех! — Менголли пристально посмотрел на нее, потом улыбнулся. — Но, право же, монахини в обителях живут интереснее.

— Я почти всю жизнь провела в монастыре.

— Возможно, вам следовало там и остаться.

В глазах Стефании блеснула молния, но тут же погасла, скрытая пушистыми ресницами.

— Почему, святой отец?

— Чтобы сохранить добродетель, в которой вы уже превзошли большинство синьорин Рима.

— Разве в Вечном городе, городе Святого престола моей добродетели может что-то угрожать?!

Стефания чуть улыбалась, лукаво глядя на кардинала. Но за этой полуулыбкой, за лукавством Бенвенуто отчетливо видел упрямый, гневный огонек. Привыкший к льстивому вниманию со стороны девушек, а нередко и их мамаш, воспринимавший как должное безоговорочное восхищение со стороны одной из первых синьор Рима — Виктории де Бюсси графини Морно, кардинал Менголли не ожидал встретить такое откровенное неприятие. Стефания делла Пьяцца открыто, не смущаясь, бросила ему вызов. Это озадачивало, злило и… волновало.

А девушка тем временем продолжала:

— Добродетель сама по себе уже хорошая защита, не так ли?

— Напротив, синьорина, добродетель более всего уязвима.

— Вот как?! Но ведь добродетельных на костер не отправляют. Разве видели вы хоть одного добродетельного у столба на площади?

Разговор принимал опасный поворот, но Бенвенуто не желал отступать.

— Вам может показаться это странным, но я не видел ни одного костра.

На мгновение лицо Стефании неуловимо изменилось.

— Жаль… Это достойное вас зрелище. Хотя, в подвале, может быть, уютнее и безопаснее?

Лицо кардинала-инквизитора застыло, от темных глаз повеяло опасностью:

— Думаю, не ошибусь в предположении, что вы имели возможность проверить это сами.

На щеках девушки выступил румянец.

— В отличие от вас, я видела костер. Во Флоренции. И мою маму на этом костре.

Голос Стефании стал резким, слова отрывистыми, словно она хотел ударить ими собеседника.

— Её убили. Такие как вы. Но она не была ни ведьмой, ни колдуньей, ни еретичкой. Неужели святая инквизиция лжет, обвиняя и убивая невинных?

Стефания замолчала. Менголли первым отвел взгляд: то ли из страха, что сапфировые глаза девушки острыми гранями ранят его, то ли для того, чтобы скрыть бушующий гнев в своих, сейчас обсидианово-черных. Тут Бенвенуто озарила мысль: это создание, с обликом гордой изящной лани просто провоцирует его, дразнит! Кардинал выдержал паузу, потом, нарочито сдвинув брови, посмотрел снова в глаза Стефании:

— Ведь вы были ребенком, так? И не знали, что к очистительному пламени мы, — он намеренно выделил слово, — приговариваем только нераскаявшихся, вторично впавших в ересь. Церковь милосердна и всегда оставляет разбойнику возможность покаяться.

— Вся вина моей матери была в том, что она сохранила письма синьора Пуччи*, которые тот писал моему отцу! Во всем остальном она была добродетельной женщиной.

Бенвенуто, продолжая удерживать маску суровости на лице, про себя едва ли не улыбнулся горячности оппонента:

— Я же говорил, что добродетель плохая защита. Как высокое дерево в поле притягивает молнии, так она притягивает дьявола. И задача инквизиции уничтожать врага рода человеческого под какой бы маской он ни приходил. Под маской добродетели, или невинности, или… красоты.

Кардинал встал из-за стола и прошелся по комнате. Главным образом для того, чтобы ненадолго оказаться за спиной собеседницы и расслабить лицо. Ванна и короткий отдых придали сил, но усталость брала свое: в висок пока еще тихо, но уже настойчиво стучалась боль. Через несколько шагов Менголли снова смотрел в лицо Стефании.

— И, кстати, что же ваш отец? Он тоже был осужден?

Синьорина, следившая взглядом за перемещениями кардинала, потупила взор:

— Он умер, когда узнал о судьбе синьора Франческо…

— И оставил семье компрометирующие документы.

Ох, как яростно сверкнули синим глаза Стефании делла Пьяцца. Она уже набрала в грудь воздуха, чтобы достойно ответить на издёвку, но монсеньор, чуть повысив голос, продолжил говорить:

— Франческо Пуччи… Наивный идеалист, полагавший, что у животных есть разум и душа, а разум человека возносивший до высот божественного. Еретик, тешивший таких же еретиков, отступников и даже язычников ложной надеждой на спасение души.

Произнося это, кардинал оказался вновь за спиной Стефании. Она вздрогнула, когда следующие слова прозвучали так близко, словно Менголли наклонился к ее голове:

— Но разве ваш пример не опровергает совершенно второй постулат флорентийца? Разумно ли вести подобный разговор, сидя за одним столом с инквизитором?

От модуляций голоса Менголли у Стефании пробежал холодок по спине. Она отпрянула, но кардинал и сам уже шагнул прочь от нее, вновь оказываясь в поле зрения. Бенвенуто прекрасно понял, какое впечатление произвел его выпад, и теперь выглядел весьма довольным собой. Он молчал, как благородный дуэлянт, давая противнику прийти в себя. Стефания тоже молчала, без стеснения рассматривая высокого, в ладно сидящей на стройной фигуре сутане, красивого прелата. Тут Менголли заметил, что в ее глазах вновь разгорается лукавый огонек, и улыбнулся, готовый ко второму раунду.

— Вы сказали, что дьявол может прийти под маской красоты… Не поэтому ли он так привлекает слуг святой инквизиции?

— Как случилось, что вашу прелестную головку занимают такие сложные вопросы?! — ему очень хотелось сказать «опасные», но Бенвенуто счел это недостойным. Он с удивлением понял, что Стефания вызвала в нем желание спорить, а не пугать.

— Вы не ответили мне, святой отец, — намеренно или нет, но в голосе синьорины явно послышалось разочарование. — А вопросы… Жизнь заставила меня думать. А флорентийская инквизиция позаботилась о том, чтобы найти мне предмет для размышлений.

Она улыбнулась, не скрывая насмешки:

— Так вы ответите мне, кардинал?

— Грех вообще привлекателен, — он скользнул откровенным взглядом по лицу, шее и плечам девушки. — Вспомните яблоко Евы. Оно румяное и сочное, а не дряблое или гнилое.

— Тогда зачем вы боретесь с ним? Наслаждайтесь им и давайте насладиться другим. Но не убивайте.

— Самый легкий путь — дать полю зарасти сорняками. Но это породит хаос и лень, поднимет все самое ужасное, свойственное человеческой душе, лишенной первозданной благодати.

— Почему же?! Человек будет доволен, счастлив и обязательно захочет поделиться этим счастьем, подарить его частицу другому. Грех научит его жить для другого. И не страх, а любовь заставит его трудиться, быть добродетельным! Что лучше — страх и ужас или любовь и надежда?

— Вы полагаете, что, познав грех, наши прародители стали счастливее?! Грех изгнал их из рая, из-за греха они познали гнев Божий. Грех породил первого убийцу — Каина. Грех породил страх и ужас! А любовь и надежду можно обрести лишь в Боге и Церкви!

Стефания упрямо покачала головой:

— Нет, ваш Бог учит добродетели убивая. А мой учит любить!

— Бог един! Вы на пути к ереси. Остановитесь.

Менголли замер, холодно глядя на Стефанию, сцепив руки за спиной. А в голове в такт пульсирующей боли билась мысль: «Глупая, дерзкая девчонка! Замолчи!»

Стефания тоже поднялась из-за стола, окинула кардинала презрительным взглядом.

— Нам не понять друг друга, как никогда не поймут друг друга палач и жертва. Но когда вы предстанете перед Ним, что вы скажете на Его вопрос — все ли, кого ты убил, были еретиками или не все? Или вы ответите, что спасали их души? А их тела? Тела, которые страдали, или которыми вы наслаждались против их желания? Разве вам на дыбе важнее была бы ваша душа? Нет! Вы бы просили, умоляли, чтобы освободили ваше тело! Разве душу невинного ребенка не оскверняет зрелище горящей на костре матери? Разве душу девочки не оскверняют домогательства того, кто должен бороться с грехом? Ответьте мне, кардинал.

Обвиняющий, требующий ответа взгляд буквально врезался в сознание Бенвенуто.

— За вас говорит обида. Вы ослеплены своей утратой. Оставьте гордыню, и истина вам откроется, — как-то бесцветно прозвучал теперь его голос.

Стефания рассмеялась — странным, звенящим смехом.

— Нет, я не хочу вашей истины. Моя обида слишком велика. И… вы опять не ответили мне, святой отец. Вам нечего сказать, кроме заученных фраз? Или… я права?

— Кто это был? Тот инквизитор, который осквернил вашу душу… и тело?

— Зачем вам это знать?! — она быстро отвернулась. — Нет, монсеньор, я не отвечу.

— Вы испугались?!

— Чего? — Стефания по-детски пожала плечами.

— Очевидно, имени. Или обвинения в лжесвидетельстве и оговоре.

— Спросите монсеньора Роберто Беллармино. Он возглавлял трибунал, осудивший мою маму. Простите, святой отец, я пойду к себе.

Стефания коротко поклонилась и быстро покинула столовую. Менголли молча проводил ее взглядом.

Когда девушка поднималась по лестнице в свои комнаты, навстречу ей вышел Пьер.

— Я слышал весь разговор. Ты хоть понимаешь, что наделала, девочка моя?

Стефания остановилась, не в силах поднять на старшего родственника глаза, кулачком постучала по перилам. Но потом гордо вскинула голову:

— Он был невыносимо самоуверен. Я слышала, как он сказал, что его мантия стала истинно красной! Гордо так сказал. Он… убийца.

— Тише! — Пьер предостерегающе погрозил ей пальцем. — Ты в доме его матери.

Стефания закусила губы, подбородок ее задрожал. Она подхватила подол платья и поспешила продолжить путь. Пьер задумчиво посмотрел вслед, постепенно на его лице проступила грустная улыбка.

Когда стихли шаги Стефании, в столовую через другую дверь вошла Юлия. Удивилась, что нет воспитанницы:

— Ты один?!

— Да, — голос матери заставил кардинала отвлечься от своих мыслей, — синьорина предпочла подняться к себе.

Тому, что Бенвенуто при этих словах как-то криво улыбнулся, графиня не придала значения. А он поспешил сменить тему:

— Ты так внезапно покинула нас. Что-то случилось?

— Нет. Просто последнее время я чувствую недомогание, но это пустяки, — Юлия беспечно махнула рукой. Она коснулась своего бокала на столе, и Бенвенуто наполнил его вином.

— Интересно, многое ли изменилось в Ватикане после убийства твоего отца, — медленно проговорила графиня.

— Завтра все узнаю.

— Тебя, наверное, ждет много сюрпризов, — Юлия поставила бокал на стол, так и не пригубив вино, подошла к сыну. — Спокойной ночи, Бенвенуто.

Она подняла голову, ловя взгляд. Менголли поначалу игнорировал ее попытку, но вдруг сам пристально всмотрелся в лицо матери:

— И тебе не противно рядом с лжецом и убийцей?

Юлия удивленно отстранилась, с тревогой спросила:

— О чем ты?

— Нет-нет, ничего. Спокойной ночи.

Кардинал уже пожалел о своем порыве и, резко отвернувшись, пошел к двери. Графиня догнала его, остановила. Вопрос прозвучал естественно и искренне:

— Что с тобой, сынок? Бенвенуто, ответь мне.

«Ответьте мне, кардинал!»

— Я же сказал — все хорошо, — с нотками нетерпения и раздражения проговорил Менголли.

Он собрался уже продолжить путь, но обернулся к Юлии:

— Будь осторожна со своей воспитанницей. Она может привлечь к тебе излишнее внимание.

Не вдаваясь в объяснения, кардинал склонил голову и вышел. Графиня на этот раз не остановила его.

Бенвенуто переоделся в вычищенный камзол, надел сапоги и послал слугу на конюшню. Через некоторое время кардинал выехал со двора палаццо Бельфор и направился к церкви святого Антония, на могилу кардинала Феличе Перетти. Из головы никак не шли слова Стефании делла Пьяцца. Ему ничего не стоило опровергнуть все ее доводы, но где-то глубоко, глубже сознания кардинала и инквизитора, поселилось сомнение: а вдруг она права.

Когда Бенвенуто ушел из столовой, Юлия тоже поднялась в свою спальню. Там подошла к зеркалу. Глядя на свое отражение, она думала о сыне и его отце. Тоска накрыла женщину волной, легла на плечи, стеснила дыхание. Она ждала Бенвенуто, но не такого, какой вернулся. Ей хотелось услышать слова утешения, хотя даже себе она не призналась бы в этом. Потом, как всегда, когда ей становилось плохо, Юлия накинула плащ, позвала Пьера и вышла из дома. Вскоре графиня была в церкви святого Антония. Хорошо смазанные петли боковой двери не скрипнули, поэтому появление Юлии не потревожило фигуру у саркофага кардинала Перетти. Юлия поспешила отступить в тень. Неслышно подойдя ближе, она опустила на лицо капюшон и прислонилась к колонне, наблюдая за человеком у могилы.

Бенвенуто, сидел прямо на полу, откинувшись спиной на камень саркофага, и размышлял. Чем дольше он думал, тем явственнее слышал внутренний голос: «Дело веры!» Проведя в церкви больше часа, кардинал поднялся на ноги, еще раз преклонил колено перед могильной плитой и пошел к выходу. В сумраке четко выделялся бледный овал лица с тонкими, плотно, в линию, сжатыми губами. Юлия шагнула еще глубже в тень, когда на миг увидела, как в темных глазах молодого мужчины отразилось пламя свечей. От могилы кардинала Перетти уходил инквизитор Менголли. Внутренним чутьем графиня поняла, что сын принял решение. Но вот какое — она не знала. Оставшись одна, графиня подошла к могиле. Вся боль, все, что она берегла в душе, прорвалось потоком слез. И ей как будто становилось легче. Когда слезы высохли, Юлия задумалась. К чему привели Бенвенуто визит и раздумья на могиле отца? «Помоги мне, Феличе», — беззвучно прошептали губы. Она прикрыла глаза, и перед ее мысленным взором предстал Бенвенуто. Тогда Юлия поняла, а поняв — похолодела. «Перетти, почему именно так?! Любовь моя, ты погубишь нашего сына…»

Юлия вновь посмотрела на саркофаг, плотнее запахнула плащ и направилась к выходу.

— Пойдем, Пьер. Может быть, все еще будет хорошо.

— Да, ваша светлость.

Вернувшись домой, Юлия с трудом вытерпела все манипуляции горничной, опустила голову на подушку и уснула.

_____________________________________________

*Денунциация — заявление, донос.

**Бенанданти становились только те, кто родился «в рубашке», т.е. в сохранившейся при рождении внутренней оболочке плода. «Рубашка» высушивалась и хранилась как талисман. Считалось, что в этом и есть источник мистических способностей «отправляющихся на благое дело».

Франческо Пуччи — итальянский гуманист, философ, религиозный деятель. Трактат Франческо Пуччи «О действенности Христа-Хранителя во всех людях и в каждом из них в отдельности» (1592 г.) был резко осужден богословами всех трех главнейших европейских церквей: кальвинистами, лютеранами и католиками. Пуччи как "вторично впавший" в ересь был осужден римской инквизицией и приговорен к сожжению на костре. Только формальное покаяние после приговора избавило его от сожжения живьем. Он был обезглавлен во дворе инквизиционной тюрьмы, и прах его был сожжен на Кампо деи Фьори в Риме. Обнаруженные во Флоренции письма, свидетельствовавшие о неискренности его покаяния, были доставлены в Рим уже после казни.