Власть женщины сильней (гет)

На следующий день ранним утром у палаццо Бельфор остановилась карета. Прибывший с ней человек должен был узнать решение синьорины делла Пьяцца и, если она согласна ехать, помочь ей устроиться для путешествия. Вскоре скромный багаж, состоящий из двух сундуков, был закреплен позади кареты, а его хозяйка со всем возможным удобством расположилась на подушках внутри. Стефания в полной мере оценила любезность кардинала Монтальто, отправившего свою карету за ней. Хотя то, что сам он не счел необходимым заехать попрощаться с матерью, а заодно узнать о ее здоровье, дало девушке новую пищу для размышлений о характере нового знакомого.

Кортеж старшего инквизитора кардинала Монтальто состоял из его кареты, где ехал он сам и его спутница, повозки с четырьмя помощниками, к числу которых был причислен брат Иосиф, и небольшого, в десяток всадников, отряда охраны. С помощниками инквизитора усадили женщину весьма почтенного возраста — Анну — горничную синьорины делла Пьяцца. Двое слуг вели навьюченных багажом лошадей и пару запасных под седлами.

Не желая откладывать отъезд, кардинал весь предыдущий день и большую часть ночи провел в канцелярии и архиве трибунала, прервавшись только на вечернюю службу. В карете он сел напротив Стефании, спиной по движению, и поначалу еще пытался читать собранные документы. Но на очередном ухабе папка выпала из ослабевших пальцев задремавшего монсеньора, листы рассыпались. Кардинал тряхнул головой и тихо ругнулся, пытаясь собрать бумаги и придать им определенную очередность. Стефания, желая помочь, тоже нагнулась и подняла несколько документов. Совершенно случайно ее глаза выхватили из текста: «Казнен без раскаяния». Вздрогнув, она поспешила передать листы хозяину и отвернулась к окну. Менголли, удивленный реакцией спутницы, присмотрелся к верхнему в стопке листу. Это была последняя страница протокола суда с вердиктом трибунала, приговором судьи и отчетом о его исполнении. Бенвенуто насмешливо усмехнулся, но разглядев, что щеки Стефании бледны, промолчал. Какое-то время кардинал еще пытался продраться через казенный слог отчетов и протоколов допросов, но в конце концов осознал тщетность своих усилий и раздраженно отложил папку, прижав ее к сиденью свободной подушкой. Отдавшись мерному покачиванию кареты, кардинал очень скоро уснул.

Стефания отвлеклась от вида за окном и повернулась к Менголли. Сейчас, спящего, она могла рассмотреть его без опаски встретить насмешку или что похуже во взгляде. Расслабленное, без выражения, лицо Бенвенуто во сне было умиротворяюще спокойно. Без нарочито твердой линии губ, без складки от сведенных над прямой переносицей бровей он выглядел на свои неполные двадцать лет. Стефания вспомнила, что хотя и была старше него на год, там, в доме графини, рядом с Бенвенуто ощущала себя совершенной девочкой. А после она поймала себя на желании прикоснуться к его лицу, убрать прилипшую к высокому лбу прядь черных волос. Но тут же представив себе реакцию разбуженного кардинала, Стефания одернула себя и вновь сосредоточила внимание на проплывающих за окном кареты холмах и виноградниках.

К обеду они были в небольшом городе Орте. Один из помощников, опередив кортеж, подготовил все к приезду кардинала. В местном трактире их ждал накрытый стол. В свое время этот город был поднят рукой папы Сикста, построившего в его окрестностях мост через Тибр, до вершины значимого торгового речного порта, но той же рукой, лишившей его епископата, он был и низвергнут с политической арены.

Кардинал проснулся от толчка остановившейся кареты, повел плечами, чтобы размять затекшую спину и посмотрел на Стефанию.

— Простите, синьорина, я сегодня не самый разговорчивый спутник.

— Ничего, монсеньор. Я прекрасно провела время наблюдая за пейзажами, — Стефания легко улыбнулась.

Неожиданно Бенвенуто ответил тем же.

— Идемте, обед уже должны были подготовить.

Они вышли из кареты. Кардинал оглянулся по сторонам и увидел того, кого искал:

— Брат Иосиф, покажите моей сестре комнату. Но, синьорина, прошу вас, не задерживайтесь.

Оба — и монах, и девушка — с одинаковым выражением удивления посмотрели на кардинала. Бенвенуто это развеселило, но на их взгляды он ответил достаточно серьезно:

— Синьора Ла Платьер приходится мне матерью. Вы, Стефания, так же называете ее матушкой. Вот и выходит, что мы брат и сестра… названные. И в Форли будет проще объяснить наше совместное появление. Надеюсь, вы не против?

Стефания вновь почувствовала себя ребенком: увлеченная неожиданным противостоянием с Бенвенуто и самой идеей поездки, она совершенно не подумала, как это может выглядеть со стороны. Помедлив она проговорила:

— Нет, монсеньор. Меня это вполне устраивает.

Стефания подняла взгляд и увидела, что губы кардинала дрожат в попытке сдержать улыбку и не выдать удовольствия от ее смущения. Ситуацию разрядил брат Иосиф:

— Идем, дочь моя. Тебе надо отдохнуть и умыться с дороги.

Монах развернулся к дому, и Стефания последовала за ним. Проводив девушку, брат Иосиф нашел кардинала, обернулся, чтобы убедиться, что они одни, и сказал:

— Ты сошел с ума, мальчишка? Что здесь делает эта синьорина?

— Ты слышал — она моя сестра. Я решил, что ей будет полезно понаблюдать за расследованием. Помнишь дело флорентийца Пуччи? Ее семья была замешана. Отец, правда, умер, не попав под суд. А мать сожгли как нераскаявшуюся еретичку. Но для нее и тот болтун, и отец, и мать — мученики, несправедливо осужденные трибуналом. Семья делла Пьяцца владела приличным состоянием. После осуждения матери все было конфисковано в городскую казну. Но Стефания успела получить образование в монастыре. А к графине Бельфор ее привел синьор Шане.

— Ничто из этого не объясняет ее присутствия в составе твоего трибунала.

— А я и не собираюсь никому ничего объяснять. Она будет присутствовать на всех этапах расследования. И… — Бенвенуто замолчал.

«И убедится, что я прав!»

— Это плохо кончится, ученик.

— С каких это пор ты сделался пророком? Я голоден. Идем к столу.

В трактире кардинал сел во главе стола, по правую руку от него разместился брат Иосиф, по левую — синьорина Стефания. После благодарственной молитвы, которую прочитал монсеньор, все молча принялись за трапезу. Когда голод был утолен, брат Иосиф заговорил:

— Монсеньор, какой дорогой предполагаете ехать? Через Ареццо или Перуджу?

— Мы поедем по Равеннской дороге*. Сестра в Перудже сможет поклониться обручальному кольцу Девы Марии в соборе святого Лаврентия.

— Благодарю, монсеньор.

— Не стоит. К тому же так будет быстрее.

— Конечно, монсеньор, — так же смиренно ответила Стефания, но брату Иосифу было прекрасно видно, как, скрытый от взгляда кардинала чашей с разбавленным вином, маленький кулачок сжался в гневе.

— Пора в путь, — Менголли поднялся из-за стола.

Кардинал планировал успеть до темна прибыть в Нарни, чтобы после покатить по недавно отремонтированной дороге.

На третий день пути пассажиры кареты разговаривали исключительно о погоде, пейзаже, мимо которого стелился их путь, о примечательных развалинах и тому подобных пустяках. Это было следствием своеобразного немого договора, заключенного после того как они накануне едва всерьез не разругались. Поводом вновь послужила история семьи делла Пьяцца и философия пресловутого флорентийца.

— И всего-то за проповедь радости и довольства, за проповедь наслаждения всем, что даровал нам Господь, римский епископ запретил все книги синьора Франческо. Даже его стихи! А на самом деле — исключительно из-за своей гордыни!

Менголли просто возмутил подобный подход — смешивать настолько разные вопросы: угрозу основам миропорядка и расхожие оценки личных качеств главы церкви… Бенвенуто не на шутку разозлился.

— Между прочим, синьорина, вы сейчас гладко едете по дороге, возрожденной стараниями того же Папы! Или и это вы считаете проявлением исключительно гордыни римского епископа? Мой отец, в отличие от вашего писаки, сделал множество действительно хороших и богоугодных дел.

— Ваш… отец? — Стефания удивленно посмотрела на кардинала.

— Папа Сикст, кардинал Перетти.

— Монсеньор Перетти?! — тихо, почти шепотом переспросила она. — Он был убит недавно? О, простите меня. Я не могла и подумать…

— Вот именно, — резко ответил Бенвенуто и скомандовал кучеру остановиться.

Стефания молча, закусив губы, смотрела, как он вышел из кареты и приказал подать лошадь. Расстегнув нижние крючки сутаны, Менголли сел в седло и дальше ехал верхом. Стефания откинулась на подушки вглубь кареты и задумалась. Она думала о Бенвенуто. О том, что неожиданно ей удалось за броней сутаны увидеть человека. И надо же?! Человек приоткрылся, когда задеты оказались сыновние чувства. Его отец… Графиня… Мысль о Юлии отвлекла ее от мыслей о кардинале. Стефания полюбила эту женщину как мать. Но лишь сейчас до конца поняла, почему так изменилась графиня за последние месяцы. Ее сердце пронзила острая жалость. И она же подвигла Стефанию к решению не использовать этот, так внезапно обнаруженный, инструмент для познания Бенвенуто ди Менголли. Синьорина делла Пьяцца решила, что найдет другие способы убедить соперника в том, что хоть Бог и есть любовь, но любовь сильнее Бога.

Спустя несколько дней кортеж достиг цели. Копыта лошадей зацокали по мостовой Форли. Отряд вывернул на центральную площадь перед магистратом. Кардинал отдернул шторку от окна, чтобы узнать почему карета замерла на месте. Путь перекрывала довольно внушительная толпа, собравшаяся вокруг одного человека. Менголли прислушался. До него долетали слова той самой проповеди, о которой говорил монсеньор Беллармино. Глаза Бенвенуто загорелись, губы исказила хищная улыбка. Стефания тоже посмотрела в окно и сразу — на кардинала. То, что она увидела, заставило ее вздрогнуть.

Инквизитор сделал знак брату Иосифу. Четверо помощников со стражей, растолкав толпу, пробрались к оратору. Там без церемоний прервали его речь несколькими ударами и бросили проповедника поперек лошади одного из всадников. Все произошло настолько быстро, что люди на площади не сразу и поняли, что происходит. А кортеж кардинала, свернув на боковую улицу, продолжил движение к стенам монастыря Сан Доменико, где предполагалось разместить трибунал.

Так Форли узнал о приезде инквизитора.

Менголли откинулся на стенку кареты. В вечерних сумерках блеск его глаз был особенно заметен.

— Вы хорошо начали, монсеньор. Поздравляю.

— Да, очень удачно.

— Тот, кто хорошо начинает, — в голосе Стефании звучали странные нотки, — обычно плохо заканчивает.

— Почему мне все в последнее время сулят неудачу?! — пробормотал Бенвенуто и громче добавил: — Почему вы так думаете?

— Так говорят в народе. Бог не любит совершенного — счастья, красоты, удачи…

Стефания опустила взгляд, прикрыла глаза.

— Церковь учит, и вы меня в этом убеждали, что Бог есть любовь. И я всецело полагаюсь на Его волю!

— Но ведь не только? Вы ведь еще и вершитель воли Его…

— Именно. В силу своего сана. Вы снова хотите поссориться?

— Нет, — поспешно ответила она и, чуть помолчав, добавила: — Простите, монсеньор.

Во дворе монастыря их встретил форлийский епископ. Увидев в составе отряда инквизитора девушку, пожилой прелат удивился, но промолчал. Он отрядил служку проводить Стефанию в гостевой домик при монастыре.

— Ваше преосвященство, а это что за человек? — епископ указал на арестованного, которого держали под руки два стража из свиты инквизитора.

— Я приказал взять его на площади. Поместите его… где-нибудь. Завтра он отправится в тюрьму.

— Но… Как же магистрат?!

Менголли удивленно посмотрел на епископа:

— Вся ответственность за это лежит на мне, монсеньор. Я сам все улажу завтра с судьей, — взгляд кардинала стал уверенным. И этой уверенностью он наполнил собеседника. Епископ распорядился о помещении арестованного в подвал.

Римский кардинал и местный прелат обсудили ситуацию в городе и его окрестностях, начало инквизиционного процесса, и лишь после этого монсеньор Менголли проследовал в отведенные ему комнаты, чтобы умыться с дороги. Помолившись у распятия в просторной келье, видимо самой большой во всем монастыре, и сменив кардинальскую сутану на черную, Менголли пошел к Стефании, передать приглашение епископа на ужин.

Горничная уже помогла синьорине привести себя в порядок и переодеться с дороги и теперь занималась разбором вещей. Стефания стояла у окна. Она успела отдохнуть и выглядела прекрасно, однако сама вряд ли осознавала насколько.

Бенвенуто постучал и тут же вошел в комнату:

— Надеюсь, вы успели отдохнуть, синьорина?

Стефания стремительно обернулась:

— Да, спасибо. А вы?

Он лишь кивнул, ошеломленный представшей перед ним картиной. Девушка в светлом платье, простого покроя, но из дорогого шелка, с черными волосами, убранными под жемчужную сетку, словно светилась в ореоле лучей заходящего солнца. Но даже льющийся из-за спины делла Пьяцца свет не мог затмить особого сапфирового отблеска глаз Стефании. Замешательство кардинала длилось лишь мгновение, и он очень надеялся, что девушка не успела его заметить.

— Мой отдых — в молитве, — несколько резче, чем хотел, ответил Менголли. — Епископ пригласил нас на вечернюю трапезу. Вы пойдете?

— Но мое присутствие может плохо повлиять на вашу репутацию… — не-то спрашивая, не-то утверждая произнесла Стефания.

— За мою репутацию не беспокойтесь. Я сам в состоянии о ней позаботиться, — он усмехнулся. — Так вы идете?

— Да, монсеньор.

Епископ, человек довольно преклонных лет, с простым, прорезанным мелкими морщинами лицом и небольшими веселыми глазами, радушно встретил их в трапезной:

— Ваша спутница, монсеньор… — начал он вопрос.

— Моя сводная сестра, уговорившая меня показать нашу кухню, брат.

— Прошу к столу. Вы хорошо устроились, дочь моя?

Стефания улыбнулась прелату очаровательной улыбкой и склонила голову:

— Благодарю, святой отец. Мне доводилось жить в монастыре и меня всегда радовало сочетание простоты и уюта, доступное лишь в его стенах. А ваш гостевой дом просто выше всяких похвал.

Бенвенуто, не поворачивая головы, прислушивался к ее словам и дивился звучащим в голосе искреннему смирению и почтению. Видимо, Стефания сказала то, что епископ желал услышать — старик расцвел довольной улыбкой.

День был постный, и на столе стояли рыбные и овощные блюда. Вино в кувшинах было из монастырских виноградников, простиравшихся за городом. Старый епископ расспрашивал гостью о путешествии, о том, что она видела по пути в Форли. Стефания охотно делилась своими впечатлениями — и восхищением городами с их величественными соборами, и разочарованием от вида крестьянских лачуг и разрушенных крепостей. Менголли исподволь наблюдал за этой новой для него Стефанией и терялся в догадках — где же она настоящая: в столовой палаццо Бельфор, гневно обличающая инквизицию, или здесь, ведущая милую и умную беседу с престарелым прелатом. Наконец, он решил испытать сестру. Утолив первый голод, кардинал вступил в общий разговор. Словно джинна из бутылки выпустил он свое очарование и направил его на Стефанию, представ самым любезным и приятным кавалером. Как-то само собой получилось, что хозяин стола вскоре отошел на второй план.

Стефания с готовностью поддержала тон, заданный Менголли. Внимание Бенвенуто не было ей неприятно, но девушке казалось, что это лишь игра, цель которой ей не ясна. Один из учителей, приглашенных синьорой Ла Платьер, объяснил как-то правила этой игры. И Стефания играла. А Бенвенуто, почувствовав отклик, решил перейти в наступление. Его рука легла поверх руки синьорины, хотя сам он в этот момент хвалил вино епископа. Стефания, словно не заметив этого, мягко вытащила свою ладонь и взяла гроздь винограда с глиняного блюда. На ее губах светилась улыбка, адресованная епископу. Почувствовав, что добыча ускользнула, Менголли повернулся к Стефании и сорвал виноградину с ее кисти. Епископ при этом уткнулся в свой кубок, старательно не замечая разворачивающихся событий. Кто знает, о чем говорили князья церкви наедине — только ли о еретиках или еще о ком-то?

— Чужой виноград слаще? — в глазах Стефании искрился смех. Вопрос синьорина задала тихим голосом. На епископа она бросила быстрый взгляд, но поняв, что хозяин не собирается вмешиваться в чужие дела, вновь посмотрела на Бенвенуто.

— Я доверяю вашей руке, синьорина, которая несомненно выбирает самое лучшее.

Чуть прищурившись, Стефания взяла пушистый, благоухающий ароматом персик, разрезала его пополам и, посыпав несколькими крупинками соли, протянула его кардиналу.

— Даже так? — за длинными ресницами в глубокой синеве глаз плясали веселые огоньки, а на губах играла странная улыбка.

Стефания внимательно следила за реакцией монсеньора, а потому заметила, как он напрягся. То ли гневно, то ли в предвкушении дрогнули крылья тонкого с легкой горбинкой носа. Чтобы улыбнуться в ответ, Бенвенуто потребовалось усилие, потому его выражение на лице получилось не менее странным, чем у Стефании:

— Только вместе с вами.

Он взял из ее руки половинку фрукта и, не обращая внимания на брызнувший сок, разломил ее надвое. Менголли не желал предоставлять синьорине выбор — принять ли его дар, и потому просто положил часть персика ближе к ее тарелке, а после тщательно вытер руки о край скатерти.

Стефания звонко, весело рассмеялась — блеснули белоснежные зубки.

— Святой отец, — обратилась она к епископу, — у вас прекрасный сад и его плоды великолепны.

— Все хорошо, что делается с Божьей помощью, — медленно кивнул тот в ответ, затаив в уголках губ лукавство.

— Вы же согласны с этим, монсеньор? — тут же повернулась к кардиналу Стефания.

— Нужно лишь быть уверенным, что помощь приходит действительно от Бога, сестра.

При этих словах римского инквизитора епископ насторожился.

А Стефания вновь весело улыбнулась:

— Рядом с двумя святыми отцами я могу быть в этом уверена. Не так ли? Ведь вы оградите меня от опасности.

— Непременно, дочь моя, но многое зависит и от вас, — с почти неприкрытым предостережением ответил епископ. Менголли едва ли не с благодарностью посмотрел на него. Стефания заметила этот взгляд.

— А вы, монсеньор? Могу я рассчитывать на вашу защиту? — она постаралась, чтобы этот вопрос прозвучал как можно кокетливей и глупей.

Видимо вино, наконец, оказало свое действие, или то была беззаботная, искренняя веселость молодой девушки рядом, но Бенвенуто Менголли вдруг открыто улыбнулся и ответил:

— Можете не сомневаться, синьорина. Дьявол лукав, соблазнителен и опасен, но с Божьей помощью обещаю оградить вас от его посягательств, — и, подавшись всем телом к Стефании, тихо продолжил: — Вам нужно лишь довериться мне.

Епископ подавил вздох, осенил себя крестным знамением и прошептал: «Аминь».

Стефания посмотрела в глаза кардиналу — серьезно и спокойно:

— Признайте, сегодня я правильно вела свою партию в игре.

В этот раз Менголли не отвел своих темных глаз с расширившимися от возбуждения зрачками, хотя ему и казалось, что глаза напротив вновь угрожают своими сапфировыми гранями. В этот раз он противопоставил им свою тьму и отблески пламени факелов со стен и свечей со стола.

— Смотря какую игру вы вели сегодня, синьорина делла Пьяцца. Откровенно говоря, я не разобрался, в чем именно она состояла.

— Вот как… А мне показалось, что главным игроком этим вечером были вы, святой отец, — все так же глаза в глаза.

— Вы ошиблись. Я лишь наблюдал.

По мере того как на лице Стефании проступали сомнение и досада, в глазах Менголли разгорался торжествующий огонек.

— Неправда, — обиженно, совсем по-детски пробормотала Стефания.

А монсеньор выпрямился на стуле, откинулся на высокую спинку и обратился к епископу:

— Мы невежливые гости, ваше преосвященство. Прошу прощения, — кардинал поднялся, — завтра тяжелый день. Думаю, нам с сестрой пора помолиться и приготовиться ко сну.

— Благослови вас Господь. Желаю спокойного сна. Дочь моя, послать с тобой служку, чтобы проводил?

— Не беспокойтесь, брат мой, — ответил за Стефанию кардинал, — я сам провожу сестру.

Двери трапезной закрылись за кардиналом и синьориной.

В гостевой дом Менголли решил провести Стефанию не через улицу, а по крытой галерее. Он просто шел на шаг впереди и молчал. Она шла следом, приноровившись к его широкой походке, и изредка бросала взгляд на плотно обтянутую тканью спину или на чуть развивающийся от движения подол его сутаны. «Как его длинные ноги не путаются в ней», — возникла странная мысль в ее голове. Звук их шагов глухо отдавался под каменными сводами галереи. Стефании стало неуютно от этой недотишины. Они уже вышли за предела круга света от светильника у выхода, а следующий был только в противоположном конце перехода, у двери в дом. Стефания решила нарушить молчание:

— Прекрасный вечер.

Движение кардинала, последовавшее за ее словами, Стефания отследить не успела. Лишь в следующий миг осознала, что они остановились. Длинные, чуть узловатые и очень сильные пальцы Менголли крепко ухватили девушку за плечи, а сама она оказалась прижата спиной к колонне. Кардинал замер рядом, очень близко, так, что даже в густом сумраке галереи было отчетливо видно его глаза. Стефания теснее прижалась к стене, чтобы хоть чуть-чуть отстраниться от мужчины и рассмеялась. Хватка Бенвенуто стала только жестче.

— Отпустите меня! — звонкий голос синьорины разорвал тишину.

— И что же будет, если я не сделаю этого? — в ответ на возглас Стефании прошептал он.

Менголли пристально, изучающе, рассматривал ее лицо.

— И откуда такая резвость у девушки монастырского воспитания? Что же ты не доигрываешь свою партию до конца?!

Он отпустил одно ее плечо, но лишь для того, чтобы сомкнуть пальцы на изящном подбородке и поднять лицо Стефании к своему. Оно было спокойным, сосредоточенным, как и голос:

— Уберите руки, кардинал, — суровый взгляд встретился со взглядом Менголли.

— Ты хочешь меня напугать? — легко, лишь едва заметно он подался к ней всем телом.

— Я прошу вас, монсеньор.

Действительно ли дрогнул голос? Менголли еще ближе склонился к лицу девушки.

— Вино епископа ударило вам в голову…

Казалось, он совсем не слышит ее, не обращает внимания даже на острые кулачки, упершиеся в грудь. Его захватили сапфировые искры, затянули, окружили хороводом. Он погружался в них все глубже, и они, словно песок в шлифовальном котле ремесленника, царапали, сдирали покровы, добирались до самого естества: гнев, боль, обида, разочарование и снова насмешка и вызов, эти последние ранили и одновременно доставляли удовольствие. И что-то еще. Неясное, трудно уловимое, но влекущее и обещающее надежду. Бенвенуто почувствовал — он готов позволить обжигающим синим граням расчленить его сознание, если такова будет цена за то, чтобы узнать, что скрывается за сапфировой завесой. Понимание обрушилось как поток воды из опрокинутого ведра — трезвящий, всеохватный: «Это она. Моя», — радостным рыком прокатилась мысль. Палец скользнул по приоткрытым, побледневшим от гнева, губам.

Стефания, уперевшись руками, безуспешно пыталась сдвинуть прижимающее ее к камню тело, когда темный взгляд Менголли вдруг занял собою все окружающее пространство. Он накрывал ее словно тяжелое одеяло. Стефанию захлестнуло желание избавиться от этой давящей пелены, искромсать ее в клочья, так как теперь вовсе не цепкая хватка рук кардинала удерживала ее на месте. Словно в каком-то ином мире, ином пространстве она оказалась, и Стефания даже не успела удивиться, почему это не кажется ей странным. А пелена тем временем поддавалась, дробилась на осколки, и даже дышать стало легче. Но не надолго. Только пока лоскуты-осколки тьмы не сплавились вдруг в подобие копья, чтобы тот час нанести удар. Вино ли, жар ли мужского тела, или игра отблесков огня в конце коридора и света полной луны, падающего во внутренний двор монастыря… Горло перехватил страх, когда Стефании показалось, что темные зрачки в глазах напротив вытянулись в вертикальную струнку, а вокруг них заплескалось золотистое сияние.

Он увидел в ее синеве ужас и следом, как в зеркале, разглядел отражение нечеловеческого взгляда. Тот час зажмурился, отвернулся, как-то всем телом оттолкнулся и отступил. Тишину галереи дополнил шорох сбивчивого дыхания двоих. Он первым совладал с собой. Выпрямился, бросил взгляд дальше по коридору до входа в гостевой дом, оценил расстояние. После повернулся к синьорине делла Пьяцца. Не поднимая глаз, чуть склонил голову и едва шевеля одеревеневшими губами проговорил:

— Прости. Доброй ночи, — запнулся в словах, но нашел силы продолжить, — сестра.

Не дожидаясь ответа, развернулся на каблуках и пошел обратно в монастырское крыло. Через несколько шагов услышал тихое:

— Доброй ночи, брат.

…Епископ едва успел скрыться за дверью трапезной, через которую только что вышли монсеньор и его спутница. Старик смотрел вслед удаляющимся фигурам и уже было облегченно выдохнул, когда вдруг более высокий мужской силуэт метнулся к женскому. Смех. Звонкое: «Отпустите меня!» Звуки отчаянной борьбы, и кардинал, словно от чего-то ужасно опасного, отскочил от колонны, к которой прижал девушку. Медленно расправил плечи и степенно направился обратно по переходу. Епископ как раз бесшумно прикрыл дверь за собой, когда кардинал проходил мимо. «Все-таки правду говорят об этих римских юнцах и девицах…» — подумал он и осенил себя крестом.

Спокойный шаг Бенвенуто сохранял ровно столько, сколько нужно было, чтобы скрыться за поворотом галереи. Дальше он почти бежал к себе. Вошел и запер дверь на засов, не заметив изумленно-заинтересованного взгляда брата Иосифа, которым тот проводил кардинала в коридоре. В келье схватился за свечу, подошел к тазу, плеснул воды из кувшина и всмотрелся в свое отражение. Все так, как и должно быть. Необычным был только особенный темный цвет глаз, из-за которого зрачок почти сливался с радужкой. Но к этому он уже привык давно, даже научился пользоваться.

Что это было? Что было с ним? С ней? С ними? Отражение чего он увидел в гранях синих звезд? Хотя, к чему лукавить… Бенвенуто уже видел это отражение. В треснувшем венецианском зеркале, в Чивидале, в ту ночь, за мгновение до того, как упал, сраженный приступом.

Менголли прикрыл глаза и с облегчением опустил лицо в воду. Пылающему лбу она показалась ледяной. Успокоившись на предмет странный превращений, Бенвенуто задумался о том, что им предшествовало. Ему нестерпимо хотелось понять, что за игру затеяла Стефания. Там, в галерее, он решил спровоцировать ее. И действительно что-то разглядел. Но каким отчаянным было сопротивление…

Однажды Бенвенуто Менголли уже пытался проделать подобное с братом Иосифом — очень уж хотелось знать, что на самом деле тот думает об отце, действительно ли верен ему. Но тогда он натолкнулся на… ничто. Не было ни сопротивления, ни противоборства. Ничего не было. Даже пустоты, в которую можно было бы провалиться. О том, что учитель вообще что-то заметил, Бенвенуто догадался лишь по назначенному сразу после наказанию. Самому суровому из всех, которым когда-либо подвергался юный кардинал до этого. И еще — с тех пор пристальный взгляд серых глаз нередко причинял настоящую боль, в ответ на которую хотелось причинить боль еще большую. Но этому мешал страх.

___________________________________

*В средние века так называли древнюю Via Flaminia — Фламиниеву дорогу, связывавшую Рим с Адриатическим побережьем. Папа Сикст V уделял особое внимание развитию Фламиниевой системы дорог.