Власть женщины сильней (гет)

В камеру к своей узнице Перетти шел со смешанным чувством ожидания и раздражения. Ее красоту и ум он уже давно оценил, но вот свое отношение к Юлии Везен определить не мог. С одной стороны — и в этом Феличе Перетти с трудом, но все же признавался себе — он готов был постелить к ногам этой женщины все мантии мира и свою в числе первых, с другой — всякий раз укрощая, подчиняя, заставляя ее ощущать свою власть, он испытывал почти физическое удовольствие. Он то жаждал приникнуть к ней, как к источнику наслаждения, то укрыть от всех невзгод этого мира, то своими руками ощутить, как перестает биться упрямая жилка на точеной шее. Но основой всей этой смеси чувств было одно — чувство собственника, творца: забрав ее из низкопробного притона на задворках Парижа, он сделал из девчонки даму высшего света, и она, черт возьми, должна благодарить его за это, а не предъявлять требования.

Едва дождавшись пока охранник откроет камеру, Перетти отослал всех и шагнул внутрь. Маркиза стояла на коленях и тихо напевала. Прислушавшись, Папа разобрал слова протестантского гимна. Затворив плотнее двери, Сикст обратился к пленнице:

— Снова богохульствуете... Поговорим?

— С удовольствием! — тут же откликнулась Юлия. — Только о чем нам говорить?!

Она легко поднялась с колен и повернулась к Сиксту. Лицо ее при этом движении исказилось гримасой боли, но она не позволила Перетти увидеть это.

— Могу ли я рассчитывать на ваше искреннее раскаяние? Монсеньор Каррера должен был вам все подробно объяснить.

— Раскаяться?! Мне?! В чем? Феличе, ты… Неужели ты думаешь, что я признаю себя виновной? Мне неплохо и здесь. Только прохладно.

Маркиза посмотрела на Папу с легкой усмешкой. Ничем она не показала, что в этот момент душа ее плачет от страха. Перетти вызвал охранника и распорядился, чтобы внизу затопили печь.

— Скоро здесь станет теплее. А что вы скажете о своем родстве? — тоном, более уместным для салонной беседы, спросил Сикст.

— Мне сейчас не поможет родство даже с… Иисусом, не так ли? Тем более с опальной королевой-блудницей. Феличе, пощади ее! Она так молода и красива. Она любит тебя, — последние слова Юлия проговорила словно задумавшись, но тут же усмехнулась. — Хотя, не скрою, мне льстит мысль о том, что я родилась в богатом дворце, а не в трущобах.

— Не вам, друг мой, заступаться за кого бы то ни было. Сейчас вы должны позаботиться о себе. У вас ведь есть просьбы ко мне?

— Да.

Глаза Перетти удовлетворенно зажглись, но при следующих же словах, сузились до злых щелочек.

— Мне скучно, — чуть растягивая слова проговорила Юлия, прекрасно осознавая, что дразнит и так рассерженного мужчину. — Даже встреча с палачами была бы интереснее.

Перетти едва не заскрежетал зубами, но сумел сдержанно выговорить:

— Вы занимаетесь пением, это разнообразит пребывание здесь. Еще просьбы есть?

— Приходите ко мне чаще. Когда не угрожаете, вы очень приятный в общении человек.

Сикст потерял терпение:

— Неужели вам не хочется на свободу?!

— Неужели я так глупа, чтобы просить вас об этом?! — в тон воскликнула Юлия.

— Иногда то, что вы называете глупостью, помогает. Блаженны нищие духом!

— Хорошо. Считайте, что я сделала эту глупость!

Поняв, что большего сейчас не добьется, Перетти сжал кулак, но почти сразу расслабился, заставив себя успокоиться.

— Вы, конечно, понимаете, какой вопрос последует далее. Какие гарантии с вашей стороны?

— Я должна буду забыть сына и вас, оставить всякие притязания на Тулузу и никогда более не появляться на вашем горизонте… Но зачем мне тогда свобода? У меня не будет ни титула, ни богатства, ни надежды на месть. Лучше уж остаться здесь, по крайней мере, я смогу надеяться…

Она замолчала. Он с явным нетерпением посмотрел на нее.

— Ну, продолжайте же — «надеяться»… На что?

— О, на многое…

Юлия прошла по камере, остановилась за спиной Феличе. Он почувствовал ее руки на своих плечах:

— На многое, — повторила она.

Подавив первый, малодушный, порыв повернуться к противнику лицом, Феличе сперва накрыл ее руку своей и лишь после обернулся к женщине:

— И все же, на что?

Взгляд его заскользил по лицу, шее, груди Юлии так, словно они стояли на одной из аллей сада, окруженные дивной зеленью и цветами. Оказавшись очень близко друг к другу, оба замерли на миг. Резким движением Юлия высвободила руку и отвернулась.

— Зачем тебе знать?

Горечь прозвучала в ее голосе. Но уже в следующее мгновение Юлия вновь говорила с улыбкой:

— Разве принято сообщать план битвы своему противнику?

— А если противники станут друзьями? — он привлек к себе маркизу.

— Феличе, между нами всегда будет стоять прошлое…

И словно молния ее поразила мысль: он видит в ней только покорную воле сильного падшую женщину.

— Отпустите меня! Слышите, отпустите!

— Но… — слова едва не сорвались сами собой. Он резко замолчал, но помедлив все же договорил:

— Неужели ты не понимаешь!

— Что?! — Юлия внезапно успокоилась. — Я не смогу забыть… Нет! Я не могу. Виктория, да ведь она любит вас!

— Что тебе до нее?! Подумай лучше о себе!

Юлия отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы скрыть слезы, побежавшие по щекам. Впервые Перетти видел опущенные не под физическим насилием плечи, и слезы, текущие не от боли. Он сделал движение, будто хотел поцеловать ее, но отпрянул. И нарочито спокойно проговорил:

— Вам надо отдохнуть. Сейчас я уйду. Вам принесут ужин, что-нибудь переодеться, сменят постель. Утром мы продолжим разговор.

После, не оглядываясь, едва не бегом, Феличе Перетти покинул камеру узницы. Когда звякнул дверной засов, Юлия без сил опустилась на скамью, уронила руки на колени и… улыбнулась.

На другой день они снова увиделись. Его Святейшество ни словом, ни жестом не показал, что накануне между ним и маркизой произошло что-либо необычное. Голос его был по-деловому сух и холоден.

— У меня мало времени. Слушайте внимательно. Через две недели Виктория будет разведена с венценосным супругом. Вы поедете с ней в Веллетри, в монастырь Святой Катерины. Там вы пробудете месяц. С Викторией ничего не должно произойти. Ясно? Потом можете отправляться куда угодно… Да, общаться мы будем через брата Иосифа. Через того самого брата Иосифа, — глядя на изумленное лицо Юлии, Перетти не сдержал улыбку. — Прощайте.

— Спасибо, — впервые за много лет она опустилась перед ним на колени по своей воле. Прижала его ладони к своему лицу и горячим дыханием выдохнула вновь:

— Спасибо…

Пальцы Перетти дрогнули, и голос прозвучал неожиданно хрипло:

— Встаньте. Не хочу видеть вас сейчас на коленях… Прощайте, я спешу. Благослови вас Господь!

Обернувшись на пороге, он увидел ее глаза — огромные и чистые.

* * *

Спустя две недели…

По решению курии после развода с Филиппом Испанским Виктория должна была отправиться в монастырь. Перед отъездом Папа пригласил ее попрощаться.

В кабинет синьора вошла в черном платье, голову покрывала мантилья. Ни единого украшения на ней не было. Когда секретарь проводил Викторию через приемную, за их спинами шептали: «Филипп жесток… Тяжко ей будет в монастыре… Говорят, она застала его с любовницей в саду, устроила скандал и поплатилась за это. Что вы! Не просто скандал... Она пыталась избавиться от несчастной. А как вы думаете — она правда в тяжести? Что-то не похоже...»

Шагнув за порог кабинета, синьора де Бюсси преклонила колени. Повинуясь легкому взмаху руки Его Святейшества, секретарь вышел и закрыл двери. Только тогда Сикст позволил женщине подняться:

— Сожалею, что тебе, дитя мое, пришлось пережить столько неприятных часов. Но теперь все улажено. В Веллетри с тобой поедет женщина, которой ты можешь доверять. И помни — через год я верну тебя в Рим.

Она молчала. Не дождавшись ответа, Перетти подошел к ней ближе. Ему показалось, что с ней что-то произошло — даже сквозь кисею вуали была заметна бледность.

— Что с тобой?

— Простите, я больна, — словно очнувшись, проговорила Виктория. — Мне нужен лекарь. Вчера мне прислали вино… Я немного выпила и вот результат… Я благодарна вам за все.

Она опустила голову, но, решившись, вдруг заговорила, глядя прямо в лицо Перетти:

— Я всегда обращалась к тебе на «вы», но сейчас...

Перетти обратил внимание на ее руки — они беспокойно терзали манжеты платья. Последняя фраза его встревожила, поэтому он поспешил воспользоваться паузой:

— Это, скорее всего, прощальный подарок Филиппа. О лекаре я позабочусь, — голос Перетти стал холоден и сух.

Она вновь сникла, утратив надежду:

— Позвольте писать вам. Я знаю, понимаю все, но может быть… Простите, я конечно не заслужила… Прощайте, синьор Феличе Перетти.

Виктория закрыла лицо руками и пошла прочь.

Сикст молчал.

У порога она все же остановилась, тихо произнесла:

— Нет, — и, обернувшись, громко закончила, — до свидания, Ваше Святейшество.

* * *

Карета неторопливо двигалась по прямой дороге, уходящей за горизонт. Две женщины сидели в ней, мерно покачиваясь в такт движению. Одна из них с живым интересом наблюдала то вид за окошком, то свою спутницу. Другая — безучастно смотрела в пространство перед собой. То, что произошло между Святым престолом и Филиппом, почти уничтожило Викторию. Последняя встреча с Перетти многое показала ей. Она поняла — он использовал ее как инструмент, использовал ее любовь и преданность в своей политической игре. Порыв Юлии выяснить, какие мысли скрываются за напряженным молчанием Виктории, был остановлен прямым и твердым взглядом графини де Бюсси:

— Маркиза, — ее голос дрогнул, — не пытайтесь успокоить меня. Я знаю, что монастырь — это навсегда. Он сказал год, но я знаю, где год, там и пять, и вся жизнь. Но я все равно люблю его. Глупо?

Она вдруг рассмеялась и закричала:

— Глупо! Любить — это глупо!

Когда маркиза уже начала беспокоиться, Виктория подавила истерику:

— Герцог Миланский любил меня, и я его тоже. Хотя нет, если бы я любила, наш Тео не умер бы. Сын…

Это последнее слово для обеих многое значило. Только у одной сын умер, а от другой — отрекся.

— Юлия, я чувствую, он любит вас! А я — так, вещь, которая уже не нужна. И он рано или поздно избавится от меня.

Это признание заставило губы маркизы сжаться в тонкую линию.

— Виктория, успокойся, — строго сказала Юлия. — Сейчас я ничем не могу помочь тебе. Перетти следит за нами. Малейшее подозрение, и мы окажемся вместе там, откуда точно никогда не выберемся.

Помолчав, маркиза взяла Викторию за руки, сжала их и уже мягче добавила:

— Девочка моя, никогда никому не верь, даже мне. Никогда никому не признавайся в своих чувствах.

Графиня лишь глубоко вздохнула в ответ.

Во время оставшегося пути женщины мало разговаривали, каждая была занята своими мыслями.

В монастырь они прибыли днем. Кельи, отведенные им, не отличались изяществом убранства, и Виктория заметила улыбку, искривившую губы Юлии:

— Сестра, эти покои так не похожи на те, в которых мы жили раньше. Впрочем, здесь тепло и светло. До вечера, моя дорогая.

После вечерней трапезы Юлия передала через приставленную к ней послушницу просьбу увидеть отца Иосифа. Монах не заставил себя ждать.

— Слушаю вас, синьора.

Лицо его было непроницаемо холодно, словно никогда до сего дня они не встречались, и не было сговора против Папы Сикста. Юлия приняла правила, безмолвно предложенные иезуитом.

— Святой отец, вы отвезете в Рим письмо.

Монах только усмехнулся в ответ на приказной тон женщины. Присев к столу, она быстро набросала: «Феличе, мы в Веллетри. Через месяц я вернусь в Рим, к тебе. Но что будет с моей сестрой? Прошу тебя, сжалься над ней. Я очень скучаю по тебе». Запечатав письмо, маркиза отдала его монаху. Брат Иосиф, не тратя время на слова, вышел из кельи и направился к себе. Там, сидя за столом у свечи, он бережно вскрыл послание. Конечно, у него были полномочия просматривать переписку маркизы и графини, но не переписку же Папы. Когда он закончил читать записку, на его губах задрожала усмешка. И брат Иосиф решил рискнуть — чуть-чуть, на грани подозрения, неаккуратно запечатал бумагу: ведь у него все-таки были полномочия. Пусть Перетти поймет, что его подручный в курсе всех этих «Феличе…», «к тебе…», «скучаю….», «сжалься…» А после он посмотрит, чем это обернется для нее.

Вскоре монастырь погрузился в ночь.