Междумирье (джен)

Неделя прошла спокойно. Северус читал старинную книгу на арабском языке — как ни странно, понимая, о чем речь — и готовил зелья, описанные в ней; много плавал в море и гулял по лесу. Он пробовал идти по лесу в одну сторону, никуда не сворачивая, но как только усталость становилась неприятной — сосны сменялись вишнями и яблонями, а потом среди них обнаруживался знакомый особняк. Ради эксперимента попробовал заплыть в открытое море, но вскоре на горизонте показалась земля. Достигнув ее, он понял, что попал туда же, откуда уплыл. Не то чтобы ему хотелось сбежать — ему просто нравилось исследовать свойства места, в которое он попал. Мир и впрямь был волшебным.

Все было легко и спокойно. Но однажды вечером его, конечно же, опять накрыло знакомой болью. Лили, Альбус — разве он мог их забыть или перестать чувствовать свою вину? В случае с матерью он был маленьким, рыдающим от ужаса ребенком, не имеющим возможности влиять на всемогущего отца. Но Лили он предал, уже будучи взрослым, разумным и дееспособным мужчиной. А Дамблдора убил сам, своей рукой.

Книга была забыта на коленях, и Северус погрузился в воспоминания, как в думосбор. Он сидел на широком диване, глядя прямо перед собой, но не видя ни красивой обстановки комнаты, ни прекрасного сада за окном. Снова и снова перед его внутренним взором мелькали, как стеклышки в калейдоскопе, картинки того страшного дня: палочка в трясущейся руке Драко, развевающиеся по ветру седые волосы, пронзительный взгляд синих глаз и вымученный шепот старика: «Северус... прошу тебя...» Потом зеленая вспышка и поспешное бегство.

Позже Драко рассказал ему, каким образом он провел в школу Упивающихся и как выследил Дамблдора. Что взять с мальчишки, под угрозой смерти и не так извернешься. Северус его не винил, и даже сочувствовал. Они оба попали в одну мясорубку: Северус — по собственной глупости, а у Драко и вовсе не было выбора. Жизнь — подлая штука: оступись лишь раз, и она навсегда втиснет тебя в невыносимо узкие рамки, где все варианты выбора будут проигрышными. А кому-то и оступаться не нужно, достаточно ошибки родителей.

Дэя словно почувствовала, что ему плохо, явилась незваной, опять в облике взрослой женщины, в привычном длинном платье, с заколотыми на макушке волосами. Присела рядом на диван, взяла за руку, и тихо промолвила:

— Северус, расскажи мне об Альбусе Дамблдоре.

— Об Альбусе... — эхом вздохнул Северус.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Альбус был человеком неоднозначным. Пожалуй, его можно было бы назвать единственным моим другом, но в какие-то моменты я его тихо ненавидел. Казалось, что весь мир для него — лишь шахматная доска, а люди — фигуры и пешки, и он увлеченно разыгрывает партии, не обращая внимания на чужую боль и слабость. К его чести следует сказать, что и себе он не позволял никакой слабости и стоически терпел любую боль. Но, несмотря на это, очень часто я видел в его глазах настоящую любовь, а в действиях — заботу.

Я, наверное, никогда не смогу понять его неуемное любопытство и фатальную неосторожность, с которой он надел кольцо и получил смертельное проклятие. Я пытался как-то убрать, остановить его, варил зелья, искал контрзаклятия... Но смог только замедлить.

Альбус знал, что умирает, но не мог смириться с тем, что умирает по собственной глупости, и все придумывал, высчитывал, как бы повыгоднее использовать свою смерть. Заставил меня дать ему обещание, что я убью его, когда проклятье кольца станет причинять ему слишком большие мучения. Я, конечно, отказывался, а толку...

По сути, он умер трижды. От проклятия кольца, от выпитого яда и от моей Авады. Перед тем, как отправиться за хоркруксом Волдеморта, он предупредил меня, что, возможно, не вернется. Но вернулся. Когда я увидел его вблизи, то сразу все понял. Тот яд очень специфичен, его действие невозможно не узнать. Зрачки становятся с песчинку, а кожа покрывается мельчайшими красными точками, которые через полчаса сливаются в одно сплошное кровавое пятно. Это лопаются капилляры. Кровь становится жидким огнем, выжигая сосуды изнутри. Противоядия не существует, но смерть не наступает сразу. Принявший яд успевает сотни раз проклясть свой опрометчивый поступок, часами бьется в агонии, постепенно сходя с ума от невыносимой боли, и, в конце концов, истекает кровью, льющейся буквально отовсюду.

По фатальному совпадению — но я подозреваю, что и это Дамблдор умудрился подгадать — в школу как раз в это время ворвались Упивающиеся. Я побежал вслед за оборотнем, надеясь уберечь от него детей, встречающихся на пути. Удивился, когда понял, что они прорываются на Астрономическую башню, но, поднявшись на площадку, увидел висевшую над башней метку — череп со змеей, оповещение об убийстве — и все стало ясно. Это была ловушка, и она сработала. Все уже были в сборе: мои так называемые соратники, Альбус, спокойный перед лицом неминуемой смерти, и Драко с наставленной на него палочкой в трясущейся руке... Не было только Поттера. Я до сих пор не знаю, куда он тогда подевался: они должны были вернуться вместе. Упивающиеся чувствовали себя хозяевами положения, Альбус едва стоял на ногах, а Драко не мог заставить себя произнести убивающее проклятие.

Я не мог обезвредить сразу четверых взрослых магов, среди которых был оборотень с нечеловечески быстрыми рефлексами. Я не мог позволить Драко стать убийцей. Я не мог допустить, чтобы Альбус изведал все последствия выпитого яда под хохот и торжество Волдеморта. У меня было несколько секунд для принятия решения. И, да, я ненавидел его в тот момент — за то, что ему все-таки удалось заставить меня убить его.

Он замолчал, уставившись куда-то в пространство, проживая еще раз те страшные события и не замечая, как по щекам протянулись влажные дорожки. Потом, очнувшись, продолжил:

— После, сотни раз прокручивая в голове эту сцену и все предшествовавшие ей события, я убедился, что Альбусу всегда была важнее всего разыгрываемая им шахматная партия. Он много говорил о любви, но, мне кажется, он не столько нас убеждал, сколько — каждый раз — себя. Для него не было никого, чья судьба или душа были бы важнее дела. Он переступал через свои человеческие качества, через любовь и дружбу, через страх смерти, и полагал, что все вокруг должны, обязаны быть достаточно сильны, чтобы с легкостью делать то же самое. Ради своей высокой цели он умер сам. Ради нее вырастил и отправил на смерть младшего Поттера. Ради нее же сделал меня своим убийцей, а я ведь предлагал пойти за хоркруксом вместо него. Но нет, ему было важно самому победить Волдеморта, по частям или целиком, не доверяя этого никому. Дело важнее жизни...

Я не могу простить ему это. Но так же я никогда не смогу забыть все то добро, что он для меня сделал. Это гложет меня, не отпуская.

Дэя молчала, продолжая держать его ладонь в своих руках и задумчиво поглаживая ее тонкими пальцами. Он уже подумал было, что не дождется никакой реакции на свой рассказ, но она, так и не отпустив его руку, произнесла:

— Понимание вовсе не является необходимостью для твоего исцеления, но я хочу поделиться с тобой своим мнением, если ты не против.

Северус согласно кивнул.

— Ты переоцениваешь способность Альбуса к прогнозированию ситуаций. Он тоже совершал ошибки, порой непоправимые, и был далеко небезупречен.

Ты мучаешься не потому, что убил его. Он бы и сам умер, не от проклятия кольца, так от выпитого яда, и ты, по сути, спас его от страшной агонии. Он сам, будучи в здравом уме, нашел себе такие приключения, которые не смог пережить. И в этом нет твоей вины. Тебе плохо, потому что ты осуждаешь и не можешь простить того, кого любишь. Дамблдор тоже любил тебя, но не собирался соответствовать твоим представлениям о том, каким должен быть любящий человек. Понимаешь, любовь не налагает обязательств, как бы порой этого ни хотелось. На самом деле Альбус просто не показывал тебе всех своих чувств, чтобы не сделать еще больнее. Ты полагаешь, что высокая цель для него была важнее всего, и он с легкостью забывал о любви и дружбе. Но это не так. Он не забывал. Да, себя он не щадил, но, когда был вынужден жертвовать кем-то еще, каждый раз его сердце кровоточило. Обладая ясным умом шахматиста, он ломал себя, ломал свои чувства и выбирал единственно верное решение. Его ноша была так тяжела, что далеко не всякий смог бы ее нести. Но за все эти годы его сердце не очерствело от тех решений, которые он вынужден был принимать.

Северус встрепенулся, желая возразить. Но Дэя не дала ему это сделать, твердо отрезав:

— Я знаю, о чем говорю, Северус. Он был здесь до тебя.

И добавила, смягчив тон:

— И очень страдал оттого, что причинил тебе боль.