Власть женщины сильней (гет)

После решительного ареста проповедовавшего на площади еретика инквизитор Менголли действовал исключительно в пределах законного протокола. Подтверждение полномочий римского трибунала, объявление в Дуомо и в магистрате о начале следствия, сбор денунциаций, предварительные опросы. Все было, как должно было быть и, одновременно, не так. Судейские в магистрате плотнее, чем обычно, поджимали губы и фальшивее, чем надо улыбались. Поток сообщений тек скудным ручейком. Инквизитор терял терпение. Через неделю бездействия Бенвенуто ди Менголли лично служил литургию в кафедральном соборе, а после была проповедь-воззвание ко всем верным. Сильный молодой голос возносился под своды храма. Он не обличал и не грозил, он подлинно взывал — к вере, к душе, к разуму. Он говорил о наместничестве священства на земле, о том, что грех одного или даже многих не может отделять всю паству от милости Бога, о зернах и плевелах, о волках в овечьей шкуре и о способности и желании праведного отделить дурное от доброго. Многие в мятежном городе пришли в Дуомо из любопытства и для того, чтобы утвердиться в своем сомнении, но сила проповеди оказалась такой, что сотни людей в соборе к ее окончанию дышали в такт с молодым римским священником. И горели ярче обычного светильники по стенам и свечи в шандалах. И жарко было в стенах храма. А в завершении проповеди кардинал сказал, что примет лично каждого желающего облегчить душу здесь же, в исповедальне собора.

Еще через несколько дней Менголли понял, что решение было опрометчивым. Он практически не выходил из исповедальни, выслушивая либо горожан и крестьян из окрестных деревень, которые каялись ему в дурных мыслях о соседях, либо синьорин и почтенных синьор, слезно делившихся с ним своими греховными побуждениями. И первые, и вторые, и третьи считали, что за эти грехи нужно просить прощения у Господа через посредство никак не меньше, чем кардинала. Но однажды долготерпение инквизитора было вознаграждено…

Он пообещал ей, что дом брата ее мужа станет наследством для сына, если она придет не на исповедь, а в трибунал.

Синьорина дела Пьяцца коротала дни, гуляя по городу со своей горничной Анной и в сопровождении выделенного кардиналом охранника. Она осматривала окрестности, побывала в цитадели Равальдино, оплоте сопротивления Катарины Сфорца в ее противостоянии с Чезаре Борджиа. По особому разрешению епископа Стефания помогала епископскому садовнику — пожилому подслеповатому монаху. Она была в соборе, когда кардинал Монтальто служил там мессу, слышала его проповедь. Стефания четко видела цель, которой хотел достичь римский инквизитор, но, не смотря на это, как и все окружающие почувствовала в полной мере силу воздействия его слов и страсти. Только вот откуда в голове мысли о колдовском очаровании Бенвенуто ди Менголли? И почему так быстро, враз, сгорели свечи, окружавшие кафедру, с которой разносился голос кардинала? Все эти мысли Стефания оставила при себе, не желая провоцировать Менголли после памятного столкновения в галерее.

Кардинал зашел к сестре ранним утром:

— Синьорина, сегодня начинается расследование в трибунале, если вы еще не передумали присутствовать, приглашаю вас присоединиться к нам в западном флигеле обители.

Вот так — предельно вежливо — они и общались с тех пор.

— Благодарю, монсеньор. Я последую вашему приглашению. Иначе моя поездка станет бессмысленной.

Он лишь кивнул в ответ и оставил ее одну.

Инквизитор, в сопровождении епископа, помощников и «доктора», явился в зал трибунала. Когда все нашли свое место, дверь отворилась еще раз. В лучах света, бьющего в проем из высоких стрельчатых окон коридора, вошла Стефания. В темном атласном платье и легком, с глубоким капюшоном, плаще. Ее взгляд искал Бенвенуто. Кардинал тем временем говорил с «доктором», но его высокая подтянутая фигура в бело-черном инквизиторском одеянии выделялась среди прочих. Стефания остановила проходившего мимо монаха:

— Святой отец, сообщите монсеньору, что его ожидает синьорина дела Пьяцца.

Но тут Бенвенуто оглянулся сам и заметил девушку. Он подошел к Стефании:

— Вы пришли, синьорина… Что же, — он весь словно искрился нетерпеливым напряжением, — ступайте вон туда, в нишу, где сидит секретарь.

— Хорошо, монсеньор.

Стефания старалась ничем не выдать, чего стоило ей решение присутствовать при ведении следствия. Ее душу обнимал холодный ужас разбуженных воспоминаний.

Менголли, проводив синьорину взглядом, вернулся к своим людям. Поднялся на специально построенный в предшествующие дни подиум, скрываясь в полумраке большого зала. Факелы и светильники, в отсутствие окон, освещали только самую середину, где стоял свидетель или обвиняемый. Из сумрака, сверху задавались вопросы. Секретаря, ведущего протокол, не было видно и слышно. Допрашиваемый, не видя записывающего за ним человека, со временем начинал чувствовать себя свободнее в выражениях. Тут-то инквизитор Менголли обычно и находил истину.

Сначала, еще не уйдя в дело веры с головой, он бросал взгляды в сторону ниши, где сидела Стефания. Вопрошали епископ и брат Доминик. После, когда инквизитор счел необходимым вступить в допрос, Менголли не видел и не слышал вокруг никого, кроме обвиняемого. Время в дороге, которое он потратил на изучение документов и свидетельств, не прошло даром.

Женщина, пришедшая к нему на исповедь в Дуомо, оказалась женой еретика, которого схватили стражи инквизитора. О муже она поведала, что того не по доброй воле, обманом и колдовством втянул в ересь и мятеж старший брат, один из главарей секты. Инквизитор поставил себе задачу привести еретика к раскаянию и тем самым принудить его раскрыть участников заговора и их колдовские ритуалы. Менголли разрушал один тезис проповедника за другим и сам уходил от логических ловушек, в которые мог попасть, следуя за ответами обвиняемого. Допрос длился уже не первый час. Не похож был этот горожанин на вовлеченного против воли, не спешил он раскаиваться и тем более выдавать своих сообщников.

— Видим, ты поднаторел в диспутах. Но мы не для того здесь собрались! — прогремел с подиума гневный голос епископа. — Упорствующему в грехе будет отказано в милости. Последний раз тебя спрашиваем — укажешь ли ты на виновных в еретизме и колдовстве?

— Я не знаю виновных в еретизме, так как никто мне еще не доказал, что то, во что я верю — ересь. Что же касается колдовства, то мнится мне, что в зале есть и более виновные, чем я или мой брат, — горожанин безошибочно нашел взглядом нишу, где рядом с братом-секретарем сидела названная сестра инквизитора.

Менголли глубоко задумавшись, смотрел на обвиняемого. А в памяти всплывали давние события из университетской жизни. У него мало было друзей среди студентов. Льстивому поклонению он не верил, принимая все за подхалимаж к папскому, тогда еще — племяннику. Для выходцев из римских родовитых домов он был ублюдком и выскочкой. Первые, не пробившись сквозь отчужденность и нарочитое высокомерие, отстали. Из вторых выделялся один заводила — мелкая сошка из дома Орсини — основной соперник в учебе. Однажды Бенвенуто пришел к профессору теологии с просьбой устроить диспут-obligatio*. Получив согласие, вызвал на схоластический поединок зарвавшегося гордеца и дважды одержал над ним верх — и как «принимающий», и как «принуждающий», причем, не меняя темы: «Могут ли люди быть равны в близости к Богу». Диспут длился несколько часов. Младший Орсини покинул зал под улюлюканье бывших подпевал. А на следующий день его нашли заколотым в одной из подворотен города. Бенвенуто тогда здорово влетело. И от учителя, брата Иосифа, за то, что не потрудился хоть как-то завуалировать результат ссоры. И от отца, которому в тот момент совершенно не нужна была смерть кого-либо из древнего римского рода, а тем более от руки человека, столь близкого Святому Престолу.

Воспоминание неприятно царапнуло память. Менголли вынырнул из своих мыслей. Спокойный глубокий голос, которым он вел службу в храме, прокатился с подиума вниз:

— С тобой никто больше не будет спорить. Ты ответишь на наши вопросы. Так будет.

Дальше была зачитана формула приговора. С согласия епископа и представителя магистрата инквизитор дал знак «доктору», чтобы тот готовился ко второй стадии допроса. Ее предстояло целиком вести брату Доминику.

Стефания со своего места пристально следила за всем происходящим в зале трибунала: слушала все и старалась понять, а порой и предугадать вопросы и ответы. Она не замечала течения времени, лишь сожалела, что сумрак не позволяет отчетливо видеть лицо инквизитора… Бенвенуто. Когда тот надолго замолчал, Стефания сосредоточилась на том, чтобы разглядеть его. Не отрывая взгляда, даже не мигая, она смотрела туда, где восседала фигура в белом, черная накидка растворилась в полумраке. Расширившиеся зрачки девушки, казалось, изливали поток энергии. Стефании хотелось встретиться глазами с Менголли, заглянуть в них.

Произнеся: «Так будет», — Бенвенуто откинулся на жесткую спинку стула и глянул в сторону ниши секретаря. Различил в полумраке лицо, высокий белый лоб и встретил настойчивый синий взгляд.

Всю свою волю Стефания вложила в желание удержать внимание кардинала. Поток энергии наполнился содержанием — заставить инквизитора почувствовать сомнение в том, что он делает. Взгляд Стефании приковывал к себе, завораживал. И Менголли почувствовал это. Но принял лишь за желание делла Пьяцца подчинить его. Словно исчезли расстояние и темнота, разделявшие их. Сапфировому сиянию Бенвенуто противопоставил свою волю, свою власть ощущения правильности дела веры. Его взгляд не завораживал, он гнул к земле, к ногам. Тогда Стефания сменила смысл своего молчаливого послания — теперь ее взгляд наполняли нежность, любовь и обещание наслаждений, но за этим стояло всё то же желание внушить сомнение.

На соблазн он ответил замораживающим презрением и новым напором, призванным сломить любое сопротивление. Стефания почувствовала, как ее воля слабеет, поняла — еще мгновение, еще один удар со стороны кардинала, и она подчинится ему. Сапфировые грани задрожали, взгляд девушки затрепетал, собирая последние силы. А тьма в глазах Менголли будто почуяла слабину — усилился натиск, подчиняя, ломая волю. Страсть и желание власти, а над этим всем — совершенная уверенность в правоте и победе.

Так случилось, что именно в этот момент в темную бездну случайно заглянул епископ. Заглянул и отшатнулся, предпочтя следить за действиями брата Доминика и «доктора».

Менголли казалось, что этот поединок длится уже целую вечность. Несколько часов допроса еретика уже изрядно вымотали инквизитора. И неоткуда было зачерпнуть силы — слишком далеко огонь от места вопрошающего, слишком неожиданно встретил он сильного противника в лице девушки. Но не в правилах Бенвенуто ди Менголли было отступать. Стефания же каким-то извечным женским чутьем поняла, что победит она или проиграет, ничего доброго не получится. Проиграй она — и кардинал, ощутив свою власть, превратит ее в свою игрушку. Если же она победит — он станет ее врагом. А этого Стефания хотела меньше всего. Поэтому позволила ресницам дрогнуть, сомнению промелькнуть в глубине глаз. Но взгляд ее по-прежнему звал, обещал, завораживал. Менголли шел за этим синим светом, все глубже проникая, стремясь к самому источнику.

И наступил момент, когда нужно было либо сдаваться, отдаваясь на волю вторгшегося, либо наносить решающий ответный удар. В то же мгновение пушистые ресницы потушили волну исходящей энергии. Но это не было признание поражения, а лишь отсрочка, отложенная ненадолго схватка.

Под своды зала взлетел короткий резкий крик боли. Он заставил кардинала вернуться к действительности. Это свою работу начал «доктор». Вдогонку закрывшимся сапфировым глазам Бенвенуто послал торжествующий взгляд и дрогнувший в усмешке уголок губ.

Тот же крик вернул к действительности и Стефанию. Тут же открыв глаза, она успела уловить выражение на лице кардинала. Ею овладело гневное упрямство. После Стефания посмотрела в зал. Несмотря на то, что их дуэль с Бенвенуто длилась считанные минуты, там успело многое измениться. Брат Доминик от увещеваний перешел к убеждению. Бледность, залившая лицо девушки, сделала ее похожей на восковую статую.

Инквизитор и епископ, который после увиденной в глазах кардинала пропасти держался настороженно, спустились со своего возвышения. Менголли подошел к своему помощнику:

— Я надеюсь на твое искусство, брат. Но не забывай об умеренности. Мне нужно признание, а не калека или труп.

Тот молча склонил голову и продолжил свое дело.

Святые отцы покинули зал, обсуждая итоги допроса. Следом за ними вышел брат Иосиф. Все это время он наблюдал за учеником. Запас терпения и спокойствия у него, мера владения собой и ситуацией удивили учителя. А иезуита и провинциала заставили задуматься.

Увидев, что кардинал и епископ направились к выходу, Стефания поднялась, чтобы последовать за ними. Только тогда она почувствовала, что от долгого, почти неподвижного сидения на жестком табурете затекли спина и ноги. Она повела плечами, пытаясь хоть немного снять напряжение. В висках застучало, будто темный взгляд Менголли все еще пытался взломать ее волю.

— Вы не останетесь? — спросил секретарь.

Холодный взгляд синих глаз окатил его сверху вниз:

— Я видела достаточно.

— Как пожелаете… — он вернулся к своему делу.

У выхода девушку нагнал очередной вопль. Стефания вздрогнула и поспешила покинуть страшный зал.

За поворотом слышались голоса святых отцов. «Монсеньор, признаться, ваша молодость внушала мне некоторые сомнения. Счастлив был ошибиться» — «Благодарю, епископ. Вы не единственный, кто сомневался и обманулся. Я лишь орудие, исполняющее волю Божью. А чем моложе орудие, тем оно острее». Придерживая развевающийся от быстрой ходьбы плащ, Стефания приблизилась к мужчинам.

— О, дочь моя, — воскликнул епископ, — вы так бледны! Не нужно было вам оставаться до… исполнения приговора.

Неподдельная забота в голосе пожилого священника заставила Стефанию улыбнуться:

— Благодарю, святой отец. Но я сама просила брата показать мне как проходит весь процесс.

— И вам, и вашему брату необходимо отдохнуть. Монсеньор, буду рад встретиться с вами на вечерней трапезе.

Епископ благословил склонившуюся в поклоне девушку и отправился по своим монастырским делам.

Бенвенуто многое хотелось сказать сестре по поводу их состязания в гляделки, но присутствие брата Иосифа вынуждало сдерживаться. А тут еще и один из монастырских служителей подвел к кардиналу молодого человека в темном колете:

— Ваше преосвященство, вот он вас разыскивает, — кивнул тот головой в сторону юноши и, явно недовольный тем, что пришлось оторваться от своих дел, направился прочь.

Стефания отступила в сторону. Монсеньор удивленно обернулся на брата Иосифа, но монах предпочел промолчать.

— Кто ты? Если тебе есть, что сообщить по делу, ты мог прийти в трибунал.

— Ваше преосвященство, я Серж де Бюсси… Брат Серж.

— И какого же ты ордена брат?

Менголли задал вопрос, но судя по тому, как он вновь покосился на брата Иосифа, некоторые догадки у кардинала были.

— Сотоварищей Иисуса, монсеньор, — подтвердил юноша.

Менголли кивнул едва не с усмешкой. По крайней мере, теперь ему стало понятно, как его бывшему беспокойному подопечному удалось избежать преследования испанской инквизиции. Брат Иосиф шагнул вперед:

— Ты заканчиваешь новициат, сын мой?

Серж, не ожидавший, что его наставник тоже в Форли, заметно побледнел:

— Да, отец мой.

— Почему ты один?

Брат Иосиф был удивлен опрометчивостью монсеньора Оттавиани, отправившего недоученного неофита в путешествие в одиночку. Но недоразумение разрешилось тот час. Брат Серж виновато опустил голову:

— Я опередил повозку с отцом Лео. Он двигался слишком медленно, а я… мне надо было…

— Так что же подвигло тебя к спешке, сын мой? — требовал ответа брат Иосиф, прекрасно зная уже, о чем услышит.

— Я хотел сообщить монсеньору Монтальто об одном событии в моей семье, — на одном дыхании выпалил молодой новиций** и в упор посмотрел на кардинала.

Однако тот остался невозмутим:

— Никакое событие не может подвигнуть, — намеренно повторил Менголли, — верного сына Лойолы на нарушение устава. Не так ли, брат Иосиф?

— Наш устав весьма строг к нарушителям, — пришлось согласиться иезуиту, — но милостив к раскаявшимся и при наказании учитывает обстоятельства, приведшие к нарушению.

Оказавшись между двух огней, Серж сник было, но тут же вновь упрямо посмотрел на Менголли, словно взглядом хотел донести смысл произошедшего и боль, погнавшую его вперед. Но Бенвенуто будто нарочно не желал понять Сержа. Когда раздался голос наставника, новицию пришлось отвести взгляд от монсеньора.

— Так что же случилось в твоей семье, сын мой?

— Моя мать… Виктория де Бюсси умерла.

И Серж снова вперил требовательный взгляд в лицо Менголли. Ни единый мускул не дрогнул на этом лице. И почти сразу холодно прозвучало:

— У сына Лойолы нет матери, кроме Матери-Церкви, нет братьев, кроме братьев по Обществу. Поправь меня, брат Иосиф, если я не прав.

Иезуит смотрел, как на юном лице де Бюсси бледнеют сжатые от гнева губы, и у него рождалась идея. А Серж тем временем заметил в тени за спиной кардинала женскую фигуру. Взгляд метнулся с Менголли на нее и обратно. И тогда он всмотрелся в глаза инквизитора — может быть это равнодушие напускное, может быть на самом деле он просто не хочет никому показать свою боль от потери? Но нет, темные провалы не согрела даже малая искра сочувствия. Серж и не заметил, что стоит всем телом подавшись к кардиналу, что кулаки его сжаты, а дыхание частое и сбивчивое. Так хотелось пробить эту тьму. Схватить за инквизиторскую мантию, встряхнуть и прокричать прямо в надменное лицо: «Она умерла! Что ты сделал с ней такого, что она сходила с ума все последние дни? Мерзавец! Что ты сделал с ней, что в последнюю минуту она вспоминала тебя. Тебя! А не нас, своих детей». Но вместо этого он глухо проговорил, едва ворочая языком в пересохшем рту:

— Вы правы, ваше преосвященство.

— Тебя ведь прислали для обучения? Завтра приступишь к ведению протоколов трибунала.

Менголли повернулся к Стефании:

— Идем, сестра, — взял ее под руку и, обогнув Сержа, направился дальше по коридору.

Безумный порыв остановила широкая крепкая ладонь, легшая на плечо:

— Сын мой, наша келья в другой стороне, — брат Иосиф силой развернул юношу к себе.

— Отпустите меня! — прорвался гнев юноши, оскорбленного за свою мать, но тут же сменился послушанием старшему. — Простите, святой отец.

Серж, не поднимая головы, стараясь спрятать от взора наставника горящее от злости лицо и глаза, на которых выступили слезы обиды, последовал за отцом Иосифом.

Монсеньор Монтальто не обернулся на шум возни за спиной. Размеренным шагом инквизитор шел по сумрачному коридору, крепко держа Стефанию под руку. Слишком крепко для того нарочитого спокойствия, которым буквально дышала его фигура. Синьорина была вынуждена подстроить свои шаги под широкую походку Бенвенуто. Лишь завернув за угол и выйдя в светлую галерею с высокими узкими окнами, кардинал ослабил хватку и остановился.

Теперь Менголли дал волю своим чувствам:

— На кой черт мне прислали этого дерзкого мальчишку! — воскликнул он.

— Монсеньор, — понимающе улыбнулась Стефания, — не стоит так из-за этого горячиться. Просто вы устали, заседание было очень… тяжелым.

Но Бенвенуто был убежден, что ему не нужны ни понимание, ни, тем более, утешения. Монсеньор очень любезно улыбнулся:

— Прошу прощения за эту сцену, синьорина.

Стефания посерьезнела:

— Вы приобрели себе врага.

Оказалось, что улыбка лишь скрывала тревогу в глубине глаз синьорины. Менголли досадливо скривил губы и, неопределенно махнув рукой, отошел к стрельчатому окну.

— Мы вместе росли. Потом я был его куратором в римской семинарии. Мы даже, можно сказать, дружили, пока его снова не увезли в Кастилию. Его мать была моей… Она, кажется, любила меня. И я ее наверно тоже… Но это все слишком запутанно, — он резко повернулся к Стефании. — Вам будет не интересно. Увидимся вечером в трапезной.

Стефания быстрым шагом добралась до гостевого дома, велела Анне выйти в сад, а сама закрыла за собой дверь комнаты и прислонилась к ней спиной. От усталости и странного чувства бессилия хотелось плакать. А еще хотелось услышать мамин голос: «Девочка моя…», — и почувствовать ее руки на своей голове.

* * *

Для пущей уверенности монах пропустил Сержа вперед и шел следом шаг в шаг, лишь изредка нарушая молчание короткими указаниями пути. Когда они дошли до одной из келий, где оставалось еще одно место, у брата Иосифа уже сложился план. Професс** завел новиция в келью. Взгляда хватило, чтобы отдыхавший там помощник инквизитора вышел, оставив собратьев-иезуитов наедине.

Брат Иосиф остановился в самом центре.

— Ты потерял голову от горя, сын мой. Это недопустимо.

— Недопустимо?! Или ваша матушка в час кончины искала не вашего утешения, а... своего любовника? Или Орден способен заменить вам мать? — юноша сжал зубы, чтобы не заплакать. От детской искренней обиды.

Суровый взгляд наставника не смягчился.

— Почему ты решил, что моя мать умерла? И там, в Испании, разве мать защитила тебя от инквизиции? Или Орден, приняв в свою семью?

Взгляд, в котором смешались отчаяние, боль и гнев был ему ответом:

— Это моя мама! И она умерла!

Брат Иосиф помолчал, пристально глядя на Сержа. После порылся в складках своей рясы, откуда-то из глубины кармана достал небольшую плоскую фляжку.

— Сядь. Выпей!

Вынув тугую пробку, иезуит буквально силой сунул фляжку в руки новиция.

Юноша хлебнул, поморщился, но приложился к ней еще раз.

— Почему вы... Что вы от меня хотите?

Брат Иосиф вдруг рассмеялся:

— Мальчик, ты на самом деле думаешь, что мне от тебя что-то может быть нужно?!

Но уже в следующий миг иезуит был вновь серьезен.

— Твоя мать была больна и уже давно. Не поверю, что ты не был готов к такому исходу. Что же тебя так взволновало на самом деле?

Юноша исподлобья глянул на него.

— Она не умерла. Ее убили.

Брат Иосиф с сомнением, которое и не пытался скрыть, повел головой.

— Почему ты так решил?

— Ее убило предательство того, кто клялся ей в любви! Кто завладел ее телом и душой настолько, что на смертном ложе она вспомнила не о дочери и сыне, а о нем!

Брат Иосиф как-то грустно усмехнулся:

— Сын мой, если бы каждый такой случай считали убийством, в мире не хватило бы места для тюрем.

— Мне нет дела до всего мира! Матушка только умерла, а он уже нашел себе молодую шлюху!

Казалось, иезуит даже не двинулся, но в келье отчетливо прозвучал резкий хлопок, а на лице юноши начал расцветать розовый след пощечины. Иосиф заговорил, не давая Сержу опомниться:

— Не всякая женщина шлюха! Не повторяй всех глупостей братьев-доминиканцев. Это во-первых. Ты говоришь о кардинале римской курии. Не забывайся! Это во-вторых. Нигде и ни с кем, кроме меня ты больше не станешь так говорить. Запомни! Это в-третьих.

Серж подскочил со своего места, прижимая руку к горящей от удара щеке:

— Почему я должен слушать вас?! Кардинал римской курии?! Бастард! Как он посмел так обойтись с ней?!

— Слушать ты меня обязан, потому что так велит устав нашего ордена. И ты снова забыл об одной важной вещи. Фамилию тебе, сын мой, дал своей буллой отец этого бастарда.

Юноша опустил голову, понимая, что спорить с иезуитом с холодными как сталь глазами у него не хватает ни сил, ни опыта. Серж медленно сел обратно на свой табурет.

— Он плохо обошелся с моей матерью. Он будет наказан.

«По крайней мере, упрямством Виктория своего сына не обделила», — подумалось монаху.

Брат Иосиф прошелся по келье, налил в таз воды из кувшина — небольшая привилегия для гостей из самого Рима — ополоснул руки. И, не поворачиваясь к Сержу, проговорил:

— Если выбираешь себе врага, заведомо более сильного, чем ты сам, ты должен учитывать все обстоятельства. Иначе... погибнешь. И очень быстро.

— Господь мне поможет, — голос Сержа стал тверже.

— Господь и церковь учат нас прощать врагов наших, — брат Иосиф склонился над тазом, омывая водой лицо. — И с чего же ты хочешь начать?

Он тряхнул головой, с коротко стриженых волос полетели брызги воды. Только теперь монах повернулся к Сержу. Поймал взгляд юношеских глаз и уже не отпускал.

— Получше узнаю монсеньора, чтобы найти его слабые места, как он нашел слабость матушки в ее любви.

— А для этого надо сначала примириться с ним.

— Я буду молить его о... прощении, — почти не разжимая зубов, словно выплюнув последнее слово, процедил Серж.

Брат Иосиф покачал головой:

— Ни к чему, сын мой. Он сам призовет тебя. Он захочет узнать о ее последних днях.

— Он узнает.

— А ведь Бенвенуто был твоим другом, сын мой.

Взгляд кристально-серых глаз стал еще более пристальным.

— Он и моей матери говорил, что любит. Все меняется, святой отец.

— Не он первый, Серж. И не единственный.

— Но от него она ждала этого больше, чем от других. Он овладел не только ее телом, но и разумом, и душой... Она прокляла их перед смертью.

— Но... — брат Иосиф был подлинно удивлен. — Я не хочу тебя обидеть, сын мой, однако я знал синьору Викторию достаточно. И мне сложно поверить в то, что она позволила кому-либо завладеть ее душой. И кого "их" она прокляла?

— Отца и сына.

Брат Иосиф кивнул и совсем невесело усмехнулся:

— Вот в это верю, сын мой. Но это совсем не значит, что ты должен стать орудием этого проклятия. Подумай еще, мальчик.

— Она страдала. И... Он забрал у меня и сестры любовь матери.

"Вот, мой дорогой, это уже ближе к правде. Не за мать ты собираешься мстить. А за себя", — брат Иосиф с интересом посмотрел на юношу.

— Как только приедет твой сопровождающий с багажом, переоденься в то, что подобает новицию Общества сынов Лойолы. Сегодня ты до первых лучей утренней зари будешь читать псалмы.

"Вот так. Ни к чему тебе сегодня больше видеться с кардиналом, сын мой. Епитимья тебя оградит от встречи".

— Но! — вскинулся было Серж, однако уже через мгновение, словно что-то поняв, смиренно склонил голову. — Да, святой отец.

— Вслух, сын мой! Так, чтобы каждое слово было ясным. Мы с братьями будем слушать. И за каждую ошибку ты будешь получать плеть.

Иезуит испытующе смотрел на своего подопечного. "И думать тебе ни о ней, ни о нем пока ни к чему".

— Д-да, святой отец, — юноша взглянул на монаха. — Слушаюсь.

— Слава Иисусу Христу.

Брат Иосиф пригладил влажные волосы, накинул капюшон и прошел к двери. На пороге обернулся:

— Скажи мне, есть ли какое-то еще основание для столь сурового наказания, кроме твоего проступка?

— Я был непочтителен по отношению к монсеньору.

Брат Иосиф постоял еще, глядя на юношу. За это время тень улыбки сменилась снисходительной усмешкой:

— Ты ошибся.

Монах направился прочь.

— А что я должен был ответить, святой отец? — догнал его вопрос.

— Должен был?! Ты ответил то, что счел правильным.

— Я хочу узнать правильный ответ.

— Ты обязательно узнаешь его, если подумаешь. Не покидай эту келью без сопровождения кого-либо из братьев, но и тогда — не дальше отхожего места.

— Да, святой отец. Я не буду никуда спешить, — почтительно склонил голову Серж.

Вот теперь лишь улыбка крылом скользнула по тонким губам монаха.

Брат Иосиф прикрыл за собой дверь и прислушался к ощущениям. Как давно это было... На месте Сержа де Бюсси был Бенвенуто ди Менголли. Как, оказывается, этого не хватает... Иезуит тряхнул головой. "Отец Иосиф, какой же ты смешной! Разве может быть на земле кто-то сильнее Святейшего Отца?!" Кулак сжался до хруста и короткие ногти впились в ладонь, чтобы прогнать воспоминание.

____________________________________

*«Obligatio» (лат., букв. — принуждение) — форма диспута в средневековом университете. В таком диспуте друг другу противостояли два игрока, и каждый из них обладал своей ролью: respondens («принимающий») на время диспута определенную точку зрения или определенный подход, и opponens («принуждающий») к redargutio (противоречию). Respondens проигрывал, если во время диспута он был вынужден допустить суждение, противоположное тому, которого он держался в начале, либо, еще проще, если противнику удавалось привести его к тому, что он утверждал и одновременно опровергал один и тот же тезис. Диспут часто рассматривался как интеллектуальный поединок, диалектическая игра, в которой противникам предстояло выяснить и утвердить собственный статус.

**Новиции (испытуемые) — проходящие в продолжение двух лет суровую школу орденской дисциплины в Обществе Иисуса.

**Професс — высшая степень посвящения в Ордене иезуитов, монахи, принесшие четыре обета.