Власть женщины сильней (гет)

Монсеньор Монтальто прошел к себе. Он не сразу заметил, что звук шагов по пустым коридорам и переходам отдается такой же пустотой в голове. Когда Бенвенуто осознал царящую в ней тишину и отсутствие каких-либо мыслей, он понял, что это лучшее из ощущений, какое можно было бы пожелать после известия о смерти Виктории де Бюсси. Он знал какого результата хотел добиться, когда, улавливая сладострастное подрагивание женского тела, потребовал открыть глаза, чтобы одновременно с семенем в лоно излить в них свою волю. Он удивился только тому, насколько легко удалось подчинить себе не только тело, но и душу Виктории. Ее сознание оказалось податливым, готовым принять образ господина. Менголли хотелось самому наблюдать последствия своего первого подобного опыта. Но Виктория де Бюсси сбежала в могилу. Осталось лишь довольствоваться злостью ее неблагодарного мальчишки. И из этой же злости черпать удовлетворение результатом. В памяти все же всплыл эпизод их последней встречи в палаццо Морно, в спальне хозяйки. Да, она была хороша. Хороша, как инструмент, но слишком слаба и послушна для партнера. Совсем некстати воображение нарисовало дерзкие ослепительно-синие глаза, с блеском насмешки и вызова, в обрамлении черных волос. Мысли о Виктории вытеснило более свежее воспоминание о недавней дуэли взглядов. Надо же, эта девочка из дальних комнат графини де Бельфор, дочь еретика и казненной ведьмы, так быстро справилась со страхом. Он, кажется, лишь прибавил ей решимости.

Бенвенуто скинул сутану и улыбнулся, опускаясь на колени перед распятием в своей келье. От казненного людьми Бога его отделяла небольшая кованая жаровня, в которой горели аккуратные короткие поленья, сложенные пирамидкой.

Вечером Менголли не утерпел и решил зайти за сестрой, чтобы на ужин в трапезную прийти вместе. Он постучал, но на этот раз не спешил переступить порог.

— Входи, Анна! — донеслось из-за двери.

Стефания сидела у маленького зеркала, которое предусмотрительная горничная прихватила с собой из дома графини. Девушка расчесывала волосы. Длинные и густые, они иссиня-черным мягким плащом покрывали ее плечи, грудь, спускались до талии. Легкое домашнее платье из золотистого шелка облегало изящную фигурку, подчеркивая напряжение поднятых рук.

— Это я.

Услышав голос кардинала, Стефания обернулась:

— Простите! — она смутилась еще больше, когда почувствовала, что щеки заливает румянец. — Я думала это моя горничная.

Синьорина отложила гребень и, поискав взглядом по комнате, дотянулась до кружевной шали.

— Ты зря стесняешься своей фигуры и волос. Хотя, может быть, ты стесняешься меня? Тоже напрасно.

На лице кардинала не было и следа усталости, разве что глаза… Глубокие, черные, без блеска — они блуждали по каким-то неведомым лабиринтам.

Стефания хотела спросить, по какой причине ей не стоит стесняться монсеньора, но прикусила язычок. Не хотелось провоцировать очередную пикировку. Поэтому она задала совсем иной вопрос:

— Что привело вас, монсеньор?

— Ужин у епископа.

— Я могу отказаться?

Удивление почти сразу сменилось пониманием:

— Ах, да… Столько впечатлений. Ты, конечно, устала, — Менголли развернулся к выходу. — Отдыхай.

Стефании показалось, что он насмехается над ней.

— Подождите меня, святой отец!

Менголли с готовностью обернулся:

— Но, думаю, тебе надо переодеться, — на его губах действительно блуждала легкая улыбка.

— Конечно, — Стефания поднялась. — Поэтому я и прошу подождать меня.

Бенвенуто чуть растерялся:

— Но… Я выйду.

— О, прошу вас, — Стефания поспешно отвернулась, чтобы скрыть охватившее ее желание рассмеяться. Только что этот человек призывал ее не стесняться, и вдруг едва ли не испуганно сбегает. Когда монсеньор открыл двери, чтобы выйти, в них вошла Анна. Менголли пришлось даже отступить, пропуская дородную горничную в комнату синьорины. Из-за вороха белья в руках она поздно заметила, кто открыл перед ней двери. Разглядев кардинала-инквизитора, Анна побелела, да так и замерла, не в силах даже согнуться в поклоне. Менголли ожег горничную взглядом, но промолчал. Выйдя, он раздраженно хлопнул дверью. Но это не помешало ему услышать прорвавшийся, наконец-то, переливчатый смех Стефании. Бенвенуто разозлился. «Ну, ладно, сестра. Еще посмотрим сегодня кто кого…»

Стефания вышла неожиданно скоро — не хотела еще больше раздражать кардинала ожиданием. Но Бенвенуто предположил совершенно иную причину спешки, поэтому любезная улыбка на его лице была вызвана исключительно желанием скрыть недовольство по поводу дурацкого положения, в котором он оказался недавно. Монсеньор предложил синьорине руку:

— Идем, нас ждут.

— Я готова, монсеньор.

Узкая изящная ладонь легко легла поверх рукава сутаны. Бенвенуто задержал взгляд на тонких пальчиках и поймал себя на том, что желает ощутить их прикосновение кожей, а не через сукно одеяния. Менголли поднял голову и встретил улыбку Стефании — в ней смешались на сей раз какая-то детская шаловливость, не утихшее веселье, воспоминание о незаконченном дневном поединке и, вновь, что-то непонятное даже самой Стефании, то, что спровоцировало его тогда, в ночной галерее. Эта улыбка отрезвила Менголли, и он просто повел спутницу знакомой дорогой в трапезную епископа.

За накрытым столом кардинал обнаружил новое лицо. Им оказался молодой викарий*, аббат небольшого монастыря при форлийском кафедральном соборе — отец Аурелио Нои. Молодой мужчина, не старше двадцати пяти лет, доброжелательной улыбкой и вежливым поклоном встретил гостей своего старшего товарища. Во главе стола, как уже сложилось, сел монсеньор Монтальто. По его правую руку — епископ и викарий. Стефания, особо поприветствовав святых отцов, заняла место слева от кардинала. После молитвы, которую прочитал римский прелат, все отдали должное стараниям брата-повара. Когда первый голод был утолен, потекла беседа — самая непринужденная и пикантная, какую только и могут вести духовные чины. В ходе разговора упомянули дневное заседание трибунала. Слова викария порадовали кардинала, но вызвали тень неудовольствия на лице Стефании. Отец Аурелио обратил на это внимание:

— А вы, — обратился он к синьорине, — верно, остались недовольны столь мягкими методами его преосвященства?

Стефания глянула в сторону Бенвенуто — тот с явным интересом ждал ответа. Она улыбнулась викарию:

— Вы правы, святой отец, я осталась недовольна. Но рада, что этот этап расследования завершен.

Отец Аурелио расцвел от удовольствия:

— Что вы! Он далеко не закончен! Самое… увлекательное последует за ним. Трибунал займется слушателями. И вот тут надо будет держать ухо востро, чтобы отделить злостных еретиков от безвинно одураченных, недалеких горожан.

Викарий говорил легко, свободно и явно старался понравиться собеседнице. Стефания поначалу часто посматривала на Менголли. Но когда она заметила настойчивый взгляд Аурелио, ее глаза стали реже останавливаться на фигуре Бенвенуто.

А викарий продолжал:

— Мне жаль, что я не мог быть сегодня рядом с вами. Вашему брату наверняка было не до вас, и он не успел объяснить все тонкости дела. Боюсь, ваше впечатление осталось неполным.

К счастью, инквизитор Менголли не слышал этого: он был занят беседой с епископом.

— Верно, святой отец. Если бы кто-нибудь мог объяснить мне, я должно быть лучше бы поняла смысл и цель всех процедур. Но монсеньор Менголли опытен в таких делах и наверняка сделал все, что было необходимо. Но, синьор Нои, это не самая подходящая тема для такого приятного вечера…

— Вы правы, синьорина. В такой вечер можно говорить только о чем-нибудь прекрасном. Например, о вас.

После этих слов Менголли медленно повернул голову к Стефании и изумленно посмотрел на нее. Девушка с искрящимися смехом глазами склонила голову, словно благодаря викария за лестные слова. Она и не подумала заметить Бенвенуто. Менголли повел плечом, снимая напряжение с окаменевшей вдруг шеи, и вернулся к беседе с епископом. Но теперь он нет-нет, да и бросал короткий взгляд в сторону Стефании.

— Недавно у одного своего послушника я обнаружил стихи. Он сказал, что сам написал их. Строки словно бы про вас, — и молодой человек красивым напевным голосом продекламировал: — Есть много женщин, чьи глаза нас ослепляют как гроза. Но не сравниться ни одной, мой друг, с тобой!

— Эти строки прелестны! — рассмеялась Стефания. — А ваш чудный голос, синьор Нои, еще более их украсил.

Тут довольному викарию и синьорине делла Пьяцца пришлось обернуться на голос кардинала:

— Уверен, ты поскромничал, брат мой, и эти стихи принадлежат тебе, — спокойный, даже излишне равнодушный тон как-то не вязался с опасно сузившимися глазами Менголли.

— Монсеньор, вы, скорее всего, раскрыли чужую тайну, — Стефания ободряюще улыбалась викарию. — Но если кардинал прав, для меня эти строки будут еще прекраснее.

Отменная школа брата Иосифа и отца позволили Бенвенуто ничем не выдать той бури, что разбушевалась сейчас в нем. Только епископ настойчиво осматривал зал и окна в поисках сквозняка — пламя свечей и светильников колыхалось, как под порывами сильного ветра. Заметив беспокойство старика, Менголли всмотрелся в пламя свечей ближнего подсвечника. По мере того, как ровнее и глубже становилось его дыхание, успокаивался и огонь. Вскоре спокойствие внутреннее почти соответствовало демонстрируемому равнодушию.

А викарий продолжал плести кружева комплиментов и поэзии вокруг Стефании, не подозревая о братском гневе. Его собеседница была очаровательна. Улыбки и похвалы, которыми она одаривала отца Аурелио, могли бы покорить любого. Но если бы она заметила в выражении лица кардинала Менголли хоть каплю чувства, викарий был бы тотчас забыт.

Очередное поэтическое сравнение достоинств девушки с творением Божьим прозвучало во время невольной паузы в разговоре двух старших священников. Менголли вновь обратился к синьору Нои:

— Ты видно вернулся из поездки по женским обителям епархии, брат мой.

Викарий закусил губу, но поднял голову и ответил:

— С позволения вашего преосвященства… Я вернулся из Сан-Стефанского прихода.

— Какое чудесное совпадение, — подался вперед Бенвенуто, вонзаясь взглядом в глаза отца Аурелио.

Стефания молчала, кубком вина прикрывая лицо, где на губах плясала торжествующая улыбка.

Тем временем Менголли проговорил:

— Замечу тебе, брат мой, ты прекрасный кавалер. Моя сестра уже совершенно очарована твоим красноречием и обаянием, — и вернулся к прерванному разговору с епископом.

Едва кардинал отвернулся от него, викарий вздохнул от облегчения. Аурелио Нои и не подозревал до сего момента, что взгляд может быть таким угнетающим. Стефания подняла голову. Ее лицо было залито краской смущения и гнева. Не сводя глаз с викария, она громко сказала:

— Монсеньор прав. Вы умеете говорить приятное. Вероятно, это умение исчезает с повышением сана. Оставайтесь викарием и аббатом, святой отец.

Синьорина делла Пьяцца решила воспользоваться правом гостьи и женщины. Стефания поднялась из-за стола:

— Прошу прощения, монсеньоры, — искренне и почтительно склонила голову перед епископом: — Благодарю, отец мой. С вашего позволения, я пойду к себе.

— Ступай, дочь моя, — понимающе улыбнулся пожилой священник.

Менголли поднялся следом и тоже попрощался с хозяином. Они вышли в коридор и дальше — в галерею.

Едва за монсеньором и синьориной закрылась дверь, внимание викария привлек суровый голос епископа:

— Аурелио, сын мой, ты действительно хочешь остаться вечным викарием? Прибереги красноречие для своих прихожанок или для равеннских дам! Оставь эту девочку. Ее брат слишком опасен.

— Да что он может, — пренебрежительно бросил викарий. — Мальчишка.

— Он-то мальчишка, да вот не юнцы те, кто послал его сюда. И монах, что рядом с ним — брат Иосиф — явно человек непростой. К нему постоянно из Рима гонцов шлют. И в городе у него с кем-то связь есть.

— Но разве вы не смотрели этих писем?!

— У него письмо от самого Папы с разрешением вести свою переписку в монастыре.

— Ну и что, — упрямо проговорил молодой аббат, — это же не касается юнца в кардинальской мантии!

Старый епископ задумался. После, не глядя на своего помощника, проговорил:

— Странный он кардинал. Даже я порой робею рядом с ним. Недаром поговаривали, что его отец на короткой ноге с дьяволом, — епископ перекрестился. — Идем в церковь, Аурелио. Нет, сын мой, не через галерею.

Стефания медленно шла впереди. Она казалась глубоко погруженной в свои мысли. Но предметом их был вовсе не викарий. Неожиданно девушка остановилась и обернулась к Бенвенуто.

— Вы были грубы, кардинал.

— Духовному лицу не пристало говорить льстивые речи, — с готовностью парировал он, не останавливаясь, обошел Стефанию и неспешно продолжил путь.

— Но духовному лицу не пристало и унижать своего собрата.

Бенвенуто замер и спокойно, даже поучающе возразил:

— А вот этого не было.

— Вы поставили викария в неловкое положение только потому, что он один заметил, как скучны разговоры о… пытках для меня, брат!

— Он сам поставил себя в такое положение. А нам нужно было обговорить дальнейший ход расследования. И, позволю себе напомнить, не я первым сделал эту тему основной в наших разговорах!

— Тем более подвернулась такая замечательная возможность втянуть в них тех, кто заведомо на вашей стороне. Это не честно, кардинал!

Менголли вкрадчиво поинтересовался:

— А что? Здесь есть те, кто не на моей стороне?

Видя, как заполыхали синим гневные глаза Стефании, Менголли быстрым движением облизнул губы и наставил на девушку палец:

— Осторожнее, сестра! Ты близка к тому, чтобы ошибиться.

Тут им пришлось шагнуть друг от друга — по галерее к церкви с тихим пением молитвы прошли несколько монахов. Пока они удалялись, Стефания и Бенвенуто прожигали друг друга взглядом. Наконец синьорина проговорила:

— Благодарю за предупреждение, святой отец.

— Предостережение, — уточнил он. — Спокойной ночи, сестра. Постарайся хорошо отдохнуть.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась она.

— Только то, что сказал.

— Спокойной ночи, брат.

Закрыв за собой дверь гостевого дома, Стефания засмеялась. Так или иначе, но кардинала задели попытки викария добиться ее благосклонности.

Менголли по пути в свою келью отмахнулся от служки, а войдя к себе подошел к жаровне, где горели уже новые поленья, и протянул руки к огню. Энергия, вызванная новым противостоянием со Стефанией, бурлила в нем и требовала выхода. Кардинал отправил за братом Сержем. Но посыльный вернулся со странным ответом: «Брат Серж будет занят до утра». Тогда Менголли сам пошел в то крыло монастыря, где располагалась келья его помощников. Однако в дверях, даже не дав переступить порог, его остановил брат Иосиф. Смиренно не поднимая взгляда выше груди кардинала, иезуит проговорил:

— Брат Серж исполняет наказание по орденскому уставу.

— Мне нужно его видеть! — вышел из себя Менголли.

Иосиф пристально посмотрел на монсеньора:

— Не вмешивайся, кардинал. Это дела Ордена.

Бенвенуто притопнул ногой в раздражении, но более не настаивал.

Брата Сержа монсеньор увидел только перед самым началом заседания трибунала на другой день и успел лишь дать общую инструкцию.

* * *

Расследование пошло далее предназначенным ему Господом и волей кардинала-инквизитора путем. В этот день монсеньор Менголли предложил Стефании сесть не вдалеке, в нише секретаря, где отныне пребывал брат Серж, а подле себя — на возвышении, но за спинами членов трибунала. Он недвусмысленно предлагал ей посмотреть на всё «его глазами», пусть сперва и в буквальном смысле. Стефания выдержала лишь до полудня. Когда в перерыве кардинал и епископ заговорили, синьорина делла Пьяцца поняла, что по итогам предыдущего допроса инквизитор подписал вердикт о виновности и прошение о смертной казни. Стефания постаралась со своего места увидеть лицо Бенвенуто, перехватить его взгляд. Но безрезультатно. Она видела только обрисованный светом дальнего светильника профиль кардинала. Воспоминание молнией ударило по сознанию, и профиль Менголли слился с другим — страшным, из детства. С трудом справившись с накатившей дурнотой, Стефания тихо обратилась к епископу: «Святой отец, я пойду в сад. Здесь очень душно». Тот быстро, чтобы не привлекать внимание инквизитора, ответил: «Ступай, дитя».

В тот же день последовало еще два приговора. Один — сознавшемуся, после воздействия первого уровня, проповеднику с площади. Второй — супруге его старшего брата, главы секты в городе. Та, как было подтверждено показаниями свидетелей, варила с помощью колдовства какое-то зелье, приняв которое человек терял сознание, а после пробуждения становился верным последователем еретического учения. Признание вины было получено и от нее. Менголли чувствовал, что все ближе подступает к корню этого плевела. Но ни трибунал, ни городская стража никак не могли добраться до главы еретиков и колдунов. Уважаемый человек в городе — старшина цеха оружейников — он находил убежище во множестве домов. Если бы не донос невестки, у инквизитора не было бы и этих результатов. Но на раскручивание клубка нужно было время. А из Рима уже пришло послание с вопросом как продвигается расследование.

Стефания после первого же приговора предпочитала проводить время в монастырском саду или библиотеке, где ей позволили читать жития святых и мучеников. Она все знала о ходе расследования, и все чаще при виде кардинала в ее глазах вспыхивал гнев. Но он быстро отступал, едва Стефания улавливала усталость или тревогу на лице Бенвенуто. Почему это происходит, она никак не могла понять и от этого злилась уже на себя.

Очередное заседание трибунала закончилось далеко за полдень. Менголли остановил собравшего уже уходить брата Иосифа:

— Пришли своего новиция сегодня ко мне. И никаких отговорок про устав!

— Как скажете, монсеньор.

После вечерней молитвы професс позвал брата Сержа:

— Сын мой, тебя хочет видеть монсеньор.

— Да, святой отец, — склонил голову Серж. Горло все еще саднило от недавнего многочасового чтения, да побаливала спина от нескольких плетей, полученных за ошибки. Зато и желание немедленно убить бывшего друга юности изрядно повыцвело. Точнее, потеряв за эти дни яркость, стало только тверже. Так, просыхая, чуть блекнут краски на фресках, чтобы сохраниться навсегда.

— С вашего позволения...

— Ступай, сын мой. Да благословит тебя Господь.

Больше отец Иосиф не счел нужным сказать ничего, лишь отстраненно-холодным взглядом проводил угловатую фигуру мальчишки в рясе послушника.

Время пути от кельи отца Иосифа до кельи монсеньора Менголли Серж потратил на то, чтобы еще раз вспомнить разговор с наставником, откашляться и придать лицу подобие дружелюбного и спокойного выражения.

— Монсеньор, к вам брат Серж.

— Пусть войдет.

— Добрый вечер, ваше преосвященство. Вы хотели видеть меня, — сложив руки на животе, совсем как отец Иосиф, и опустив глаза, юноша остановился на пороге.

— Проходи, — отрывисто бросил Менголли, махнул рукой на простой табурет возле стола, — садись. Я посмотрел твои записи. Очень хорошо. Их совершенно невозможно отличить от записей других секретарей.

Монсеньор прошелся по комнате, помолчал, после повторил:

— Да. Хорошая работа, брат мой.

— Спасибо, монсеньор, — смиренно склонил голову юноша. — Я стараюсь.

Менголли опустился на стул по другую сторону стола.

— Расскажи мне...

Серж долго молчал. Молчал и Бенвенуто.

— Она тяжело болела. Особенно после того, как уехали вы. Матушка чувствовала приближение конца. Вечером она съездила на могилу монсеньора Перетти, и там случился приступ... После него она уже не встала. Утром ее прибрал Господь, — Серж перекрестился и опустил голову, пряча глаза.

Бенвенуто сидел, изучая длинную тонкую трещину в столешнице. Она выползала из под сложенных на столе рук, и летела через всю поверхность, прямая как клинок.

— Когда ты приехал, твои глаза кричали: "Ты убил"...

— Она звала вас на смертном ложе. Ваше молчание подкосило ее оставшиеся силы, — Серж исподлобья взглянул на друга детства.

— Ты ничего не знаешь, — глухо прозвучал голос. — Я не убил, я пощадил эту женщину. Женщину, убившую моего отца.

— Я знаю, что моя мать не убийца и что она умерла от горя, — упрямо, хотя и негромко ответил юноша.

— От горя?

— От горя, — повторил Серж.

— Ты сказал, она звала меня... Зачем? — вопрос Менголли прокричал, подняв, наконец, взгляд на Сержа.

— Чтобы сказать, что любит вас, — ответ сына Виктории был неожиданно холоден и спокоен.

Менголли расхохотался.

— Любит... — проговорил он, просмеявшись. — А в молельне против распятия портрет Карреры висит? Любит, а сама опоила и выставила, как щенка за дверь!

Он подскочил со своего места, приблизился к Сержу:

— Я, когда мы вместе были, не мог избавиться от чувства, что вот сейчас она меня Франческо назовет...

Серж поднял на него глаза:

— Я не буду обсуждать даже с вами альковные дела моей матери, монсеньор. Я лишь был у ее постели, когда она испустила дух, и слышал, что она звала вас, называя любимым.

— Но ведь тебя именно для этого сюда прислали, брат мой! Неужели ты не понял?

— Я приехал сюда исполнять обязанности секретаря трибунала, который возглавляете вы, монсеньор, — спокойно ответил Серж. — И мне пришлось сообщить вам о смерти моей матушки. Вы сами спросили меня об этом. И лишь мои сыновние чувства могут послужить некоторым оправданием моей несдержанности.

Менголли оттолкнулся руками от стола, отступил:

— Не ты приехал. Тебя направили! А ты летел сюда, нарушая устав и правила. Сыновние чувства? Так пусть они будут сыновними! Вспомни! Ты верил мне. Она сама просила меня заботиться о тебе... Ты помнишь кораблик, который я подарил тебе, когда уезжал в Рим?

— Вы были моим старшим другом, почти братом... Пока не стали любовником моей матери, монсеньор, — глядя ему в глаза ответил юноша.

— Я был ее воспитанником. А она — моей первой синьорой. Я лишь хотел, чтобы она почувствовала то же, что и я.

— Это все... было, монсеньор. Было когда-то.

— Когда-то?! Четырех месяцев не миновало со смерти моего отца!

— И лишь полтора со смерти моей матери!

Они стояли, замерев напротив друг друга, боясь шевельнуться, чтобы не сорваться в драку. Как когда-то давно, во дворе небольшого замка под Мадридом, когда маленький Серж начинал оспаривать у старшего товарища право на обладание новой игрушкой. В то время решение оставалось всегда за Венуто — драться ли с малолеткой или уступить. И он чаще уступал. Так было давно. Но теперь... Никто не имеет права в чем-либо обвинять Бенвенуто ди Менголли! Этим правом обладал лишь один человек, но он умер. Убит.

— Уходи. Но запомни — я не виновен в смерти Виктории де Бюсси. Если кто и виновен, то только она сама.

В черных глазах полыхали гнев и разочарование.

Поклон скрыл ответную гневную гримасу на лице Сержа.

— Слушаюсь, ваше преосвященство.

— Брат Серж! — окликнул его кардинал уже на пороге.

— Да, монсеньор? — юноша обернулся.

— Не вставай у меня на пути. Не надо.

Очень ровно проговорил Менголли, а рука так сжалась на наперсном кресте, что от боли потемнело в глазах.

— На все воля Господа, монсеньор, — склонил голову брат Серж.

— Не спутай ее с волей братьев-иезуитов. Иди!

Серж еще раз поклонился и выскользнул в коридор. И только когда дверь плотно за ним закрылась, он повернулся, поднял голову и пристально, так словно хотел проникнуть взглядом сквозь дерево, уставился на нее. Дрогнули губы, сжались кулаки. Но уже через несколько мгновений молодой человек уходил по коридору прочь.

Бенвенуто с трудом расправил пальцы. Ладонь кровоточила. Как завороженный, он рассматривал выступающие алые капли, потом подошел к свече. Огонь скользнул по ране. Одна из капель сорвалась и упала на фитиль. Пламя взвилось так, словно перед Менголли была не свеча, а просмоленный факел. Бенвенуто отскочил и вдруг улыбнулся.

В коридоре, чуть поодаль от кельи инквизитора Сержа ожидал один из братьев.

— Идем, наш начальник ждет тебя.

— Святой отец? — Серж в удивлении остановился перед скрытым капюшоном монахом.

— Тебе же велено было в одиночку не ходить, юнец, — проворчал тот, и деревянные подошвы сандалий застучали по каменным плитам пола.

Серж молча следовал за провожатым, слегка удивляясь такому вниманию к себе.

Когда они дошли до своей кельи, монах открыл перед Сержем дверь, но сам не вошел.

Отец Иосиф сидел за столом и писал при скудном свете одинокой свечи.

— Святой отец, можно мне войти? — Серж остановился на пороге.

— Входи, сын мой, садись, — кивнул иезуит. Воск со свечи полился на свернутый лист бумаги, сверху лег отпечаток перстня римского провинциала Общества сотоварищей Иисуса.

Брат Иосиф оставил послание лежать так, чтобы восковая печать оставалась в круге света.

Серж примостился на табурете напротив монаха. Молчал, глядя как застывает воск с оттиском печати. Но нарушить молчание не смел.

— Сегодня у тебя отчет совести. И приму его у тебя я сам.

Серж подавил вздох и через некоторое время заговорил:

— Святой отец, я грешен. Я захотел отомстить человеку, который заставил страдать мою мать. А еще — я не смог сдержать свой гнев, беседуя с этим человеком.

Брови на лице професса сурово сошлись:

— Ты угрожал ему?

— Нет, святой отец, нет! Я сказал, что он виновен в смерти моей матушки, но он посмел назвать ее убийцей!

Отец Иосиф сокрушенно покачал головой:

— Ты безрассуден, сын мой. Заяц, когда хочет избавиться от преследования настырного хищника, падает и притворяется мертвым. А после, дождавшись, чтобы ничего не подозревающий хищник подошел ближе, принюхался и даже облизал его, когтями задних лап рвет ему брюхо. Но притворяться мертвым — сложная наука, новиций. Видимо, ты слишком молод для нее.

— Никто не имеет права называть Викторию де Бюсси убийцей, — тихо, но настойчиво ответил юноша. — Возможно, я молод и безрассуден, святой отец. Но если мужчина нападает на женщину, кто-то же должен ее защитить? И я не заяц, убегающий от хищника!

— О, да, — сарказм ядом сочился в голосе иезуита, — тот, хотя бы верно оценивает свои силы!

Отец Иосиф сложил руки на столе и задумался, разглядывая напряженно сидящего напротив юношу.

— Хорошо. Вот тебе мое, как твоего начальника, прямое указание. Ты за время службы в этом трибунале сделаешь все возможное, чтобы заслужить доверие кардинала Монтальто. Доверие, — жестко повторил професс. — Ты меня понял, сын мой?

Серж опустил взгляд на сложенные на столе руки провинциала — с недлинными, сильными пальцами, сейчас расслабленными, но даже в их спокойствии было что-то грозное. Почему-то юноше подумалось, что в этих пальцах одинаково уместны будут и перо, и кинжал. Отогнав нелепые мысли, новиций поднял взгляд на начальника:

— Да, святой отец. Я понял и буду стараться.

— Ступай, сын мой, отдохни сегодня. Слава Иисусу Христу.

Брат Иосиф благословил своего подопечного. Взгляд его остановился на письме. Надо будет переписать послание. Молод еще брат Серж для дел Ордена.

_________________________________________

*Викарий (заместитель, помощник) — епископ, не имеющий своей епархии и помогающий в управлении епархиальному епископу.