Власть женщины сильней (гет)

Святые отцы — кардинал из Рима и форлийский епископ — служили мессу в монастырской церкви. Служили для себя и за себя. Братия и спутники монсеньора соучаствовали. Единственным слушателем оказалась Стефания делла Пьяцца. Кардинал особо проследил, чтобы девушка не пропустила богослужение. Небольшой неф был переполнен сильным голосом Менголли и пением немногочисленного хора монахов. Стефания внимательным, настороженным взглядом следила за ведущими службу священниками. Мысли ее были совершенно не благочестивыми, хотя она и опускала в положенных местах голову, словно присоединяясь к общей молитве. Виной тому была случайно услышанная из-за поворота коридора фраза: «Ну, так убедите ее! Сколько можно возиться!» Однако сейчас это был иной голос. Не уставший и раздраженный, но глубокий, густой, захватывающий. В одной фразе он рвался вверх, в другой — растекался по всем закоулкам церковного пространства. Но вдруг все оборвалось. На несколько мгновений в церкви воцарилась абсолютная тишина. Месса кончилась. Вскоре неф наполнился шорохом одежд и стуком деревянных подошв о камни пола — священники уходили в ризницу переодеться, монахи расходились по местам своего служения.

Когда колдовство голоса Менголли исчезло, Стефания стряхнула с себя странное оцепенение. В какой момент службы оно охватило ее, девушка не заметила. На миг ей стало необъяснимо страшно: "Какой же властью может обладать этот человек?!"

После службы все направились в трапезную. Кардинал и епископ шли, снова погруженные в беседу. Стефания неторопливо следовала за ними, чуть поотстав. Ее одиночество решил нарушить отец Аурелио:

— Вы слушали мессу так внимательно, что даже не шелохнулись ни разу.

Викарий предложил ей опереться на его руку.

— Вас это удивляет, святой отец?

— В вас меня удивляет все, — он накрыл своей ладонью ее пальчики.

Стефания опустила глаза, словно смутилась комплименту.

— Не притворяйтесь, — негромко рассмеялся викарий, — в ваших глазах больше веселья, чем смущения.

Стефания мягко постаралась высвободить свою руку из плена:

— А что вам нравится больше — веселье или смущение?

Отец Аурелио с неохотой выпустил свою добычу:

— Ваши веселые глаза освещают мне путь по этому коридору, а потому, прошу вас, поднимите ресницы. Иначе я могу споткнуться в темноте и разбить себе нос. И тогда я потеряю вообще всякую надежду!

Стефания рассмеялась — искренне, от души. Ее звонкий смех разбил на мелкие осколочки густой сумрак и шуршащую тишину коридора. Неожиданный звук заставил обернуться кардинала. Стефания смеялась и смотрела на викария — так может смеяться ребенок: беззаботно и весело.

— Вы… Какой был бы у вас, синьор Нои, нелепый вид… С разбитым-то носом!

Викарий рассмеялся в ответ.

Епископ внимательно присмотрелся к лицу своего собеседника. По застывшей маске мало, что можно было прочесть, но само ее наличие сказало старому священнику многое. Пропустив гостя и старшего по сану в дверях вперед, епископ сокрушенно качнул головой и перекрестился.

Это был очередной совместный ужин. Все было как обычно. За исключением того, что викарий осмелился сесть не напротив, а рядом с синьориной делла Пьяцца. Кардинал сохранил полную невозмутимость. Разве только чуть пристальнее, чем обычно глянул на отца Аурелио. В трапезной царила мирная атмосфера. Лишь на прочерченный морщинами лоб епископа нет-нет да набегала тень после очередной любезности викария в адрес синьорины.

А в душе Стефании росло чувство необъяснимой тревоги. Ее взгляд все чаще искал взгляда Бенвенуто. Раз она даже заметила недовольство епископа. После окончания трапезы кардинал изъявил желание поработать в библиотеке. Стефания спустилась в монастырский сад. Здесь, под тенью высоких кустов с необычными желто-бордовыми листьями, она опустилась на скамью и задумалась.

Тем временем в библиотеке состоялся краткий, но эмоциональный разговор, закончившийся фразой римского монсеньора:

— И если ты, брат мой, выдашь наш договор — словом-ли, жестом-ли — клянусь, я перекрою дыхание вашим монастырям, а ты навечно останешься любезным помощником и заместителем, умеющим говорить приятное. Если же все сложится хорошо, можешь считать меня обязанным тебе, отец Аурелио. Ступай.

Стефания конечно ни о чем не подозревала,но у нее тоже был свой план победы над каменным бесчувствием монсеньора при помощи викария. Ей было приятно внимание молодого мужчины, но еще приятнее оказалось то, что это задевает Бенвенуто. Стефания поняла, что хочет видеть в Менголли друга, а не соперника. Но как достичь этого теперь, когда так много было сказано злого, обидного. Лучшим способом ей виделось — стать нужной ему, привязать его к себе. А после, завладев его вниманием и доверием, помочь ему изменить свои взгляды, стать более человечным. Об этом думала синьорина, теребя в руках сорванный поздний цветок.

В саду ее и нашел викарий. Он еще не вполне отошел от разговора с кардиналом: прав был отец епископ, тысячу раз прав — не стоило связываться с этим римским выскочкой. Отец Аурелио постарался взять себя в руки и, как ни странно, помог ему в этом образ укутанной плащом одинокой изящной фигурки на скамье в саду.

— Я был почти уверен, что найду вас здесь.

— А я была почти уверена, что вы найдете меня.

— Значит, вы ждали меня?

— Не думаю, что это удивляет вас, — Стефания подняла взгляд к викарию, ресницы томно дрогнули.

— Нет… Нет, это возносит меня на вершины радости!

Отец Аурелио сел рядом с ней. Стефания молчала, тихо улыбаясь. Лепестки цветка один за другим слетали на подол ее платья. Викарий, едва касаясь, провел рукой по коленям синьорины, словно лишь для того, чтобы стряхнуть их. Стефания гибко поднялась и отступила, рассматривая необычный цвет листьев кустарника вокруг скамьи.

— Вы всегда спешите, синьор Нои? — она обернулась, насмешливо глядя на викария.

— Никогда!

— Разве?

— Может быть, это вы медлите?

— Найдите в себе силы подождать.

— Ждать? Ваш брат закончит дело, вы вернетесь в Рим, а я останусь здесь и уже вряд ли когда-нибудь дождусь вас.

— Это судьба, святой отец. Или Божья воля.

Стефания старалась говорить серьезно, но в голосе звенел смех.

— Но я готов довольствоваться и тем малым, что мне даровано.

Из-за колонны верхней галереи, соединявшей часть здания, где располагалась библиотека, с жилой половиной монастыря, за происходящим в саду наблюдал Бенвенуто ди Менголли.

Четко очерченные брови Стефании изогнулись в изумлении:

— Но разве вам что-то уже обещано?!

Викарий шагнул ближе к девушке, перехватил ее руку и прижал к своей груди:

— Но ведь я могу надеяться.

— Вы слишком смелы, синьор Нои. И в речах, и в действиях… — в голосе Стефании послышался укор.

— Во мне смелость за двоих. И грех на мне вдвое больший.

Стефания молчала. Аурелио воспринял это как поощрение быть еще смелее. Он поднес тонкую изящную ладонь в лицу и подул на нее, согревая.

Бенвенуто не отрывал глаз от разворачивающейся сцены. Если бы кто-то сейчас посмотрел в его глаза, он поразился бы их бездонной неподвижности.

Стефания охватило странное чувство ожидания и еще чего-то неведомого, необъяснимого. Оно окутало все тело сразу, неся с собой смесь чувств — тревоги и удовольствия. Синьорина невольно отступила на шаг, но желание узнать продолжение этой игры оказалось сильнее. Викарий тем временем, ласкал ее руку, забыв обо всем — о договоре, о Менголли, о монастыре и о епископе. Сейчас его занимало только пленительное, манящее присутствие прекрасной девушки. Аурелио отпустил ладонь Стефании, но лишь для того, чтобы, обняв ее, привлечь ближе к себе. Это мягкое, но уверенное прикосновение мужских рук отозвалось дрожью, прокатившейся по телу синьорины. Она попыталась отстранить эти руки, уйти от тревожащего ищущего взгляда. Но викарий не намерен был отступать. Он склонился к лицу, к губам Стефании и замер, опьяненный их близостью. В следующее мгновение это было уже не просто прикосновение, это был горячий, давно желанный поцелуй.

Стефания резко отстранилась, разорвала объятия и отступила от Нои. Внутренний голос кричал о том, что она оступилась. На лице ее отразились досада и гнев, а в сознании откуда-то возникли странные слова: «Ita est… Быть по сему».

Аурелио удивленно и обиженно смотрел на синьорину. Стефания молча развернулась и скорым шагом направилась к дому: «Кардинал! Он мог все видеть…»

Молодой викарий в отчаянии рухнул на скамью и обхватил голову руками, не глядя вслед девушке.

Почти бегом Стефания пересекла сад. Ноги сами несли в библиотеку. Ее тишина, уютный запах кожи и пыли казались сейчас спасением от странного трепета, охватившего ее сразу после прикосновений викария, и возвращавшегося тот-час при воспоминании о касании нежных и настойчивых губ. В голове сплелись образы Аурелио и Бенвенуто, показавшийся миражом силуэт на галерее и поцелуй. Стефания чувствовала, что запуталась.

Выйдя из библиотеки после разговора с отцом Нои, кардинал вознамерился встретиться с сестрой. Но, проходя по галерее, увидел, что викарий его опередил. Бенвенуто решил задержаться и посмотреть, чем закончится эта встреча. Когда мужчина привлек девушку к себе и поцеловал, Менголли с разочарованием и, одновременно, каким-то диким злорадством тихо проговорил заключительные слова куриальных документов: «Ita est… Быть по сему». Заметив, что Стефания торопится покинуть сад, Бенвенуто проследил за ней взглядом. И поняв, что идет она не к себе, решил перехватить по пути в единственное место в монастыре, где она могла спрятаться. То, что Стефания бежит прятаться от своей ошибки, Менголли понял сразу. Но решил не давать противнику времени прийти в себя.

Стефания взбежала по выщербленным временем и сотнями ног ступеням лестницы и свернула в крытую галерею. Ледяными пальцами она пыталась остудить пылающие от стыда и разочарования в себе щеки. В такт с частыми ударами сердца в сознании бились мысли:«Он все видел… Он все знает… Он всегда все знает… Нет, откуда ему… Не может быть…» Кардинала синьорина дела Пьяцца заметила сразу, натолкнувшись на жесткий, наполненный издевкой взгляд. Хотя, может быть, это ее собственная вина увидела черные глаза такими? Потому что голос монсеньора был встревоженным и заботливым, таким, что захотелось броситься его обладателю на грудь и выплакать признание.

— Сестра?! Ты чем-то взволнована?

Стефания остановилась и несколько шагов до Менголли прошла как можно спокойнее, попутно усмиряя сбивчивое дыхание.

— Нет, брат мой, — выше на тон и чуть поспешнее, чем надо было бы, ответила девушка.

— Не пытайся меня обмануть, — наставительно проговорил Бенвенуто, старательно пряча рвущуюся на лицо улыбку. — Если тебя кто-то обидел…

— Все хорошо, монсеньор. Со мной все в порядке!

Кардинал скрестил на груди руки и отступил:

— В таком случае, не обвиняй меня в холодности и бездушии.

Что это? Очередная игра или искренность? Так хотелось верить во второе. Стефания подняла взгляд на Бенвенуто, вздохнула:

— Не обижайтесь, монсеньор. Я сама не знаю, что со мной.

Бенвенуто ожидал, что она продолжит отпираться, поэтому признание почти обезоружило его. Почти…

— По-моему, ты влюблена. Но вот в кого?

Вопрос повис в воздухе между ними. Менголли и не ждал ответа, и не предлагал его. Стефания промолчала. Она шагнула мимо кардинала к колонне и посмотрела вниз. Сад, кусты с листьями странной окраски и скамья были как на ладони. Стефания побледнела.

— Ну вот, теперь хоть твое лицо не пугает меня лихорадочным румянцем, — откуда-то сбоку и издалека, сквозь пустоту, послышался голос Бенвенуто. — Так ты расскажешь мне?

— О чем, монсеньор? — горечь и почти детская обида прозвучали в ее голосе. «Ведь ты все видел сам…»

— Не знаю… Может быть вновь о сладости любви?

Слова больно ударили. Стефания резко отвернулась от кардинала. И не увидела, каким стал взгляд Менголли направленный ей в спину. А Бенвенуто вдруг захотелось снова почувствовать, как под нажимом его пальцев напрягается ее тело, а еще — оказаться на месте викария и узнать вкус ее губ.

Стефания решилась повернуться только, когда шорох сутаны и шагов кардинала почти стих в отдалении. «Чего же вы хотите на самом деле, монсеньор?» — этот вопрос занозой сидел в ее мыслях, пока Стефания помогала брату-библиотекарю убирать воск со страниц служебных книг.

* * *

Уже несколько раз брат Серж бывал в городе, выполняя поручения отца Иосифа. Обычно они состояли в передаче записок или устных сообщений. Новиций выходил из монастыря, сворачивал в темный проулок. Там рясу послушника сменяла светская одежда, какую носит большинство горожан. И Серж шел в сторону цеховых кварталов. В квартале аптекарей и цирюльников он встречался с подмастерьем по имени Николас. Вот и сейчас мальчишка, чуть старше самого Сержа, ждал его, облокотившись на пустую покосившуюся коновязь.

— Привет, — на смуглом загорелом лице блеснули неожиданно ровные белые зубы — не иначе результат дружбы с аптекарями.

Сержа всегда коробила эта фамильярность, но наставник велел не задирать нос, а точно исполнять то, что требуется. И синьору Сержу де Бюсси приходилось мириться.

— Отец велел сказать, лекарство оказалось слабым. Дитя все еще спит. Нужно что-то, чтобы разбудить маленького.

Николас стал серьезным и задумчивым. Он подпрыгнул и уселся на перекладине, подгнившее дерево жалобно заскрипело. Серж с некоторой завистью понял, что этот чумазый горожанин осведомлен гораздо лучше, чем он. Тем временем будущий аптекарь издал неопределенный возглас и соскочил на землю:

— Передай отцу, завтра будет готово средство, чтобы разбудить лентяя, — и Николас вновь широко улыбнулся.

Не прощаясь, Серж развернулся спиной к нему и пошел обратно в монастырь. Так подумал Николас. На самом деле, дойдя до ближайшей подворотни, Серж притаился в тени, дождался, когда подмастерье направится по своим делам, и пошел следом. Опыт выслеживания и проникновения в дома к мадридским сеньорам-красавицам пригодился. К вечеру Серж установил еще два звена цепочки, по которой передавалось сообщение отца Иосифа. Подходило время вечерней молитвы, пропускать которую Серж не решился. Слежку пришлось остановить. Но и этим результатом новиций был доволен. Надо будет только тщательно выбрать момент, чтобы показать наставнику это знание.

Триумфа не случилось. Отец Иосиф тем же вечером назначил ему такое наказание, что стало ясно — инициатива Сержа не прошла незамеченной и, более того, не приветствовалась профессом. Однако, ни две бессонные ночи, ни бесконечные протоколы трибунала, в которых инквизитор требовал фиксировать все изменения голоса, интонаций, мимики допрашиваемого, не помешали Сержу связать два события: переданное им в город сообщение и скорое появление на всех площадях и рынках листков со злыми насмешливыми стишками и рисунками, изображавшими высокого черноволосого человека в инквизиторской мантии и с шутовским колпаком на голове.

«Так вот какого лентяя вы хотите разбудить, отец Иосиф», — подумал новиций и усмехнулся, глядя как белеет от гнева лицо кардинала Монтальто, читающего безграмотные, но весьма язвительные вирши.

А еще через день в руках трибунала был старший сын оружейника. За распространение порочащих церковь и оскорбляющих веру и Христа безобразных творений, несомненно, нашептанных дьяволом. На допросе юноша не казался испуганным, напротив, вел себя дерзко. Еще не окончив формального опроса, инквизитор дал предписание применить к обвиняемому первую степень убеждения и подписал прошение об утверждении смертного приговора. А так же потребовал от магистрата скорейшего исполнения уже утвержденного приговора для ведьмы-отравительницы — жены главы сектантов. Ни епископ, ни викарий не решились возразить инквизитору.

Стефания встретила кардинала после заседания трибунала.

— Монсеньор, вы сегодня рано закончили. Обвиняемый быстро сознался?

— Более чем, — коротко ответил Бенвенуто. В груди до сих пор было тесно от бешенства, вызванного наглостью стихоплета-еретика.

— Что вы решили?

— Этот щенок сгорит через неделю, если не объявится его папаша! — едва сдерживаясь, процедил Менголли.

Стефания похолодела от ужаса:

— Монсеньор, это же ребенок! Пощадите его! Наверняка, это не он сам придумал.

Менголли приблизил свое, искаженное гневом, лицо к Стефании и прошипел:

— Мне плевать… Он признался. Он не раскаивается. Он виновен!

— Но…

— Ни слова больше!

Она закусила губы и молча смотрела в спину кардиналу, пока он твердой размашистой походкой удалялся от зала заседания трибунала.

Не первый раз взгляд брата Сержа останавливался на сестре кардинала-инквизитора — синьорине делла Пьяцца. Высокая, черноволосая — она чем-то была похожа на Викторию де Бюсси в молодости, если бы не эти совершенно невероятного синего цвета глаза. Бесстыжие ведьмины глаза! «Да она такая же сестра ему, как я — брат. Еще и в отдельный домик поселил, чтоб удобнее было…»

Стефания задумчиво шла по галерее. Думала она об Аурелио и Бенвенуто, о том, что это не слишком приличные мысли для синьорины. О том, что воспоминания о прикосновении губ викария до сих пор вызывало трепет, а взгляд Бенвенуто после недавнего заседания трибунала был поистине страшен. Поэтому, когда почти наткнулась на молодого монаха, она лишь привычно склонилась в поклоне:

— Простите, святой отец.

Всего несколько мгновений раздумывал новиций, а после поднял на девушку взгляд. Большие карие, как у матери, глаза в обрамлении длинных густых ресниц, обманчиво невинный взгляд и застенчивая улыбка — все, что позволяло юному любовнику добиваться расположения даже умудренных опытом мадридских сеньор.

— Что вы, синьорина, это мне нужно было быть внимательнее. Простите вы меня.

Стефания посмотрела на монаха: «Кажется, это он тогда говорил о смерти матери, а сейчас служит секретарем...» — чуть дрогнули изящные ноздри, искорки сверкнули в глазах, но девушка склонила голову в изящном поклоне, полагая, что инцидент исчерпан.

Серж молитвенно сложил руки и поклонился в ответ, отступая в сторону. «Вот это средство, пожалуй, будет более действенным, наставник», — подумал Серж, провожая взглядом синьорину делла Пьяцца.

Стефания поспешила дальше. Уже у поворота галереи она приостановилась, обернулась, стараясь сделать это незаметно. «Он какой-то странный», — скользнула по краешку сознания мысль. Но настойчивые попытки разобраться в своих чувствах, мысли о кардинале и викарии, путавшиеся как нитки под лапами кошки, быстро вытеснили из памяти эту случайную встречу.