Власть женщины сильней (гет)

Капитан долго прислушивался к происходящему в полумраке бокового нефа, где скрылся кардинал. Но безрезультатно — оттуда не доносилось ни звука. К ди Такко подошел один из его солдат. Тревога в глазах опытного стража была нешуточной.

— Синьор капитан, дыма все больше. Они поливают дерево маслом и водой поочередно, не иначе как этот мелкий паскудник, сын оружейника, научил. Да и ветер не на нашей стороне.

— Что ты предлагаешь?

— Не знаю. Через двери уже не выйти, там самый большой костер.

Для Антонио ди Такко, капитана папских сбиров, в прошлом лихого наемника, сидение в запертой ловушке было мучительным испытанием. Но силы слишком неравны. Нельзя было полагаться на городскую стражу. Теперь только он и его люди стояли между беснующейся толпой и молодым кардиналом. А ведь были еще больной епископ, красивая, но бестолковая девчонка со своей горничной и кучка монахов, половина которых давно перешагнула возраст зрелости. Иезуита и трех его соратников капитан не включил в круг тех, кого намеревался защищать. Эти пусть справляются сами.

Ди Такко обвел взглядом помещение часовни. В пробивающихся в окна лучах солнца было хорошо видно, как пространство заполняет белесый удушливый дым. Он уже растекся по полу, осел под прохладными сводами церкви.

— Епископ, викарий и женщины пусть поднимутся на хоры. Остальным вели соорудить повязки на лицо и намочить их водой.

— Воды осталось всего полведра…

— Значит, пусть намочат тем, чем смогут!

— Слушаюсь, мой капитан.

Капитан вынул из ботфорта небольшую фляжку и глотнул крепкого вина, надеясь избавиться хоть на время от саднящего першения в горле. Сиплый от кашля голос брата Иосифа, раздавшийся рядом едва не заставил его подавиться.

— Капитан, не пора ли все-таки посмотреть, что с монсеньором?

Вместо ответа тот мотнул головой, мол: «Пошли».

Кардинал лежал уткнувшись лицом в каменный пол в центре темного круга гари, рядом валялся прогоревший до кованой рукояти факел.

— Что за… — едва не выругался капитан.

Брат Иосиф первым оказался возле Менголли, перевернул его на спину. Мертвенно белое, с посиневшими губами лицо казалось застывшим. Монах коснулся шеи кардинала, приподнял веки и заглянул в глаза:

— Жив, — бросил коротко и почти зло.

— Отойдите, святой отец.

Ди Такко вознамерился поднять Менголли на руки, чтобы перенести его на хоры. Но как только он приблизился, глаза кардинала распахнулись, он застонал и попытался сесть. Капитан подставил плечо и снова вынул свою фляжку:

— Хлебните-ка вот этого, монсеньор.

Он поднес горлышко к губам Бенвенуто, но его руку остановил иезуит:

— Не уверен, что это хорошая идея...

Бенвенуто сам перехватил фляжку и сделал большой глоток. Крепкий напиток обжег глотку, кардинал вдохнул глубже и закашлялся, теперь уже от дыма.

— Поднимайтесь, монсеньор, — капитан помог Менголли встать.

— Что здесь произошло? — иезуит с подозрением осмотрел пол.

— Не время, брат мой, — проговорил кардинал. — Капитан, что там?

— Дым. Боюсь, мы можем не дождаться гарнизона.

На неверных от слабости ногах Бенвенуто Менголли вышел в центральный неф часовни. Увидев людей, мечущихся между колоннами в поисках глотка чистого воздуха или согнувшихся от мучительного кашля, повернулся к двери. За приставленными к ней скамьями было видно, что дерево уже почернело изнутри, а металлические полосы, оковывавшие полотно, раскалились. От входа дым валил плотнее всего.

— Гарнизон уже в городе, — вдруг уверенно сказал кардинал. — Капитан, мы будем выходить.

— Как ты собираешься пройти сквозь огонь? — даже сквозь сиплое хрипение слышна была издевка в голосе брата Иосифа.

Кардинал повернулся к капитану и посмотрел в его слезящиеся от дыма глаза. Несколько долгих мгновений ди Такко не моргая смотрел на кардинала. После Менголли чуть двинул головой, кивая ему. Антонио вынул шпагу и резко, почти без замаха ударил иезуита эфесом. Брат Иосиф повалился на пол. Ди Такко передал оружие кардиналу.

— Синьор капитан, велите своим людям убрать все от дверей и отодвинуть засов. После пусть отойдут.

Бенвенуто снова осмотрелся. Кругом царил дымный ужас. Там, за полотном двери бушевала жизнь в ало-желтых языках пламени, но внутрь проникал только чад. Дым — это умерший огонь. Менголли ненавидел смерть. Не боялся, не бравировал ею, а именно ненавидел. Толстые, из мореного дерева, доски, обитые металлом — это все, что отделяло его от жизни.

Солдаты, с замотанными тканью лицами, возились у дверей. К Бенвенуто подошел капитан, заглянул в лицо и поразился тому, насколько неподвижным оно было.

— Монсеньор, остался один заряженный пистолет. Возьмите.

— Оставь себе. Пойдешь следом.

Короткие резкие фразы, не нарушающие сосредоточенности. Капитан отступил. В этот момент стражам удалось справиться с горячим, запекшимся засовом. Двери распахнулись, и внутрь ворвалось ревущее пламя. Почти на всю высоту дверного проема горел огромный костер из облитых маслом бревен. Один из солдат закричал — пламя опалило его.

Бенвенуто перехватил поудобнее рукоять боевой шпаги и уверенно двинулся на огонь. На его лице блуждала улыбка, словно он шел навстречу старому другу. Пламя отражалось в золотисто-желтых глазах с вертикальной щелью черного зрачка.

Позади, но шаг в шаг за кардиналом шел Антонио ди Такко. Он увидел, как в самом проходе монсеньор Монтальто взмахнул рукой, в которой сжимал шпагу. Вот только капитан мог бы поклясться, что в тот момент у Менголли в руках была не шпага, а огненный кнут.

Пламя вокруг фигуры кардинала взвихрилось еще неистовей. Мгновенно прогорели жерди и поленья, составлявшие основу костра. Остатки взметнулись в воздух, словно от взрыва. Кардинал ни на миг не замедлил движение. Пламя за его спиной гасло не только возле дверей, но и в стороне от нее. Черные волосы присыпал пепел, одежда местами тлела, но сам инквизитор Монтальто прошел сквозь пламя и остался цел. А на лице, сером от дыма и сажи, губы кривились от едва сдерживаемой дикой радости, клокотавшей в груди, как недавний пожар. Широкой уверенной походкой кардинал выходил на двор монастыря.

— Дьявол! — сорвался в визг высокий мальчишеский голос.

Бенвенуто посмотрел на сына старшины оружейников:

— Ты ошибся, сын мой, — и ударил его шпагой в грудь. Вынув оружие из тела поверженного врага, кардинал пошел дальше. В отдалении, сжимая тяжелый пистолет в дрожащих руках, в Менголли целился отпущенный им в обмен на свободу синьорины делла Пьяцца проповедник, брат оружейного мастера. Бенвенуто не успевал дойти до него и пустить вход свое оружие. Поэтому он просто остановился и тяжело смотрел ему в лицо. За спиной монсеньора раздался выстрел, и мятежник, так и не успев спустить курок, опрокинулся навзничь.

За кардиналом и капитаном во двор вышли те солдаты, кто еще держался на ногах. Они разгоняли охваченных суеверным ужасом людей, добивали тех, кто еще находил в себе силы оказывать сопротивление. Нескольких горожан они заставили разбирать костры под окнами часовни.

Из города доносился звук боевых труб — равеннский гарнизон папских войск, преодолев городские ворота, втягивался в улицы. Произведя необходимые перестроения, конные воины окружали монастырь, сгоняя мятежников к центру. Мистический страх, расползающийся вместе со слухами, напротив, гнал людей из монастыря. В эти минуты многие в городе пожалели о том, что поддались мятежному порыву.

Через час во дворе монастыря остались только его защитники и сидельцы. Створ сломанных ворот висел на покореженной петле, кое-где еще дымились потушенные костры, закопченные стены часовни зияли окнами с разбитыми витражами. Потерь избежать не удалось. Двое самых старых монахов задохнулись, епископ тоже не выдержал дымной осады. Кардинал осмотрел тех, кто вышел из часовни. Когда взгляд нашел тонкую фигурку в потрепанном платье, на лице явно проступило облегчение. Утирая кровь с разбитой губы, к Менголли шагал брат Иосиф.

Весь вид иезуита свидетельствовал о том, что он желает многое сказать ученику. Менголли стоял, исподлобья следя за его приближением. В последний момент кардинал сделал шаг навстречу, сбивая темп разгневанного учителя. «Я все равно узнаю, как ты прошел...» — «Никогда». Продолжить общение им помешал цокот множества копыт — во двор монастыря въезжала равеннская конница. Впереди, рядом с командиром ехал брат Серж. Первым встречать военных вышел капитан.

— Синьор Кальруччи! — радостно раскрыл он объятия.

— Ди Такко! — так же приветствовал его кондотьер, спрыгивая с лошади.

Они обнялись как старые знакомые.

— Уже и не надеялись вас дождаться. Эти мерзавцы обложили нас, как на охоте.

— И не дождались бы! Мост через Ронко обвалился. Если б не предупредил ваш монашек, — синьор Кальруччи кивнул в сторону Сержа, — мы прибыли бы только к вечеру.

— Молодец, — усмехнулся капитан.

Но брату Срежу было не до похвал военных. С совершенно одинаковым выражением на него смотрели две пары глаз — прозрачно-серая и почти черная. Новиций упрямо сжал губы и подошел к наставнику и монсеньору. Не обращаясь ни к кому из них конкретно, отчитался:

— Я выполнил поручение.

— Я сообщу в Риме о твоем подвиге, брат Серж. Уверен, это деяние ускорит твое продвижение в Ордене, — тяжело, прилагая заметные усилия для того, чтобы не ударить мальчишку, проговорил кардинал. Тон его был настолько многозначителен, что у Сержа не осталось сомнений — Менголли знает о том, с чьей помощью Стефания делла Пьяцца попала в руки мятежников.

— Орден найдет способ отблагодарить новиция за спасение верных христиан, — в тон кардиналу добавил римский провинциал. По холодному блеску глаз, не сочетавшемуся с одобрительным тоном слов, Серж понял, что и наставник в курсе произошедшего.

Брат Иосиф и кардинал Монтальто посмотрели друг на друга. Каждый оценивал решимость другого отстаивать права на молодого иезуита.

— Ваше преосвященство! — послышался голос капитана. — Нам лучше бы уехать отсюда. Кое-кому нужен лекарь.

Менголли еще раз искоса глянул на Сержа и отошел, чтобы отдать распоряжения.

Выяснилось, что во время осады горожане увели из конюшни монастыря всех лошадей. Менголли не сдержался и выругался. Стоявший рядом кондотьер расхохотался:

— Ваше преосвященство! Не переживайте так. Мы найдем их. А пока мои ребята дадут вам своих.

— Благодарю вас, синьор Кальруччи. Будьте уверены, я в долгу не останусь.

Довольный словами молодого прелата, вояка подмигнул капитану. Тот, едва ли не с чувством гордости, кивнул в ответ. Менголли не заметил этого обмена впечатлениями, занятый своими мыслями: «И этот чертов город может быть уверен — я не останусь в долгу…»

Решено было перебраться в монастырь аббата Нои при Дуомо, кафедральном соборе Форли. Отец Аурелио искренне надеялся, что его обитель бунт не затронул. Местная монастырская братия осталась приводить свой дом в порядок. С ними несколько солдат из гарнизона. Остальные, передав лошадей, направились обратно в город — наводить совсем иной порядок на улицах.

Кавалькада в составе кардинала Монтальто, его спутников из Рима и аббата Нои под охраной сбиров ди Такко и синьора Кальруччи покинула злосчастный монастырь. Капитан и кондотьер ехали по обе стороны от лошади монсеньора. Первый охранял своего патрона, второй — источник будущего вознаграждения. Викарий, на которого теперь, после смерти епископа, легли его обязанности, держался возле синьорины Стефании. Девушка до последнего пыталась помочь старому епископу. Но в этой борьбе порой забывала о своей безопасности и тоже наглоталась дыма. Какое-то время Стефания мужественно старалась удержаться в седле, но слабость и дурнота оказались сильнее. Отец Нои едва успел поддержать синьорину, когда она начала падать с лошади. Викарий подхватил ее и, позвав на помощь того, кто оказался ближе всего, пересадил к себе в седло.

Брат Серж убедился, что синьорина надежно устроена в руках викария, и снова отъехал к своему наставнику. Его взгляд уперся в спину едущего далеко впереди кардинала. Серж усмехнулся, но тут же взял себя в руки, опасаясь еще больше рассердить брата Иосифа.

Увидев нетронутый пожаром кафедральный собор и примыкающий к нему монастырь, аббат Нои возблагодарил Всевышнего. Всем нашлось место. Свои комнаты аббат отдал синьорине. О той уже позаботилась ее горничная Анна.

Отец Нои еще занимался размещением гостей и солдат, когда кардинал Монтальто, после того как сменил повязку, прошел к сестре. Горничная куда-то вышла, и на стук никто не ответил. Бенвенуто открыл двери и вошел. Стефания спала. Ее сон был беспокойным: губы что-то шептали, голова металась по подушке. Менголли подошел ближе, протянул руку. Почти коснулся вороных волос, но сжав пальцы в кулак, отвернулся и тихо пошел прочь. Его остановил голос синьорины:

— Кто здесь?

Бенвенуто обернулся:

— Я. Как ты?

— Уже почти хорошо. Только этот запах… Никак не избавлюсь от него, — она грустно улыбнулась. — А как ваше плечо?

— Ерунда. Не буду шевелить рукой, через неделю зарастет. Расскажешь, что случилось с тобой?

— Это долго… Может быть, вы присядете?

— Да, пожалуй. О чем же ты хотела меня предупредить тогда, у стен монастыря?

— Я слышала их разговор. Разобрала, что они собираются что-то предпринять во время обмена. Но я не поняла, что… он кинется на вас.

Унизительное воспоминание обожгло лицо, заставило покраснеть кончики ушей. Менголли нервно встал, прошелся по комнате. Не глядя на Стефанию проговорил:

— Я был один, безоружен… — Бенвенуто повернулся к синьорине. — Я почти поверил им!

Стефания опустила взгляд:

— Вы на войне. И…

Она остановила себя, не стала говорить вслух, но он итак понял — «И вы сами вынудили их к этому». Менголли тряхнул головой, снова отвернулся, закусив губы: «Неужели она не может не спорить… Ну, ладно. И пусть». «В этом женщины сильнее нас, ученик», — прозвучал в голове голос брата Иосифа.

— Прошу вас, монсеньор, не будем о грустном.

Стефания ласково посмотрела в спину Бенвенуто. В душе ее царило смятение. Пронзительная жалость к этому человеку, необъяснимая, как любое искреннее чувство, желание прижать к себе его мятежную голову боролись с опасением, что он оттолкнет или посмеется над ней.

— Ведь вы же никуда не спешите… Побудьте со мной. Мне все еще очень страшно. Епископ… Он так страшно кашлял… Мы с отцом Аурелио ничего не могли сделать.

Менголли слушал, как звучит ее голос, но не слышал слов. Кардинал думал о том, что на самом деле двигало им. Почему он так стремился скорее захватить руководителя еретиков? Только из служебного рвения? Или им двигало желание показать свою силу перед этой синьориной? «А сейчас ее воспитанница завлекает тебя в свои сети… В этом женщины сильнее нас». Он повернулся к Стефании, тяжело глянул на нее.

Девушка осеклась на полуслове, встретив этот обвиняющий взгляд черных глаз. Некоторое время они смотрели друг на друга. Наконец, тихим голосом Стефания проговорила:

— Простите меня, монсеньор. Наверно это я виновата… Если бы я не попалась так глупо…

— Оставь это, — бросил Менголли, рассердившись на то, что она почти верно догадалась о его мыслях.

— Мне нужно было пристрелить этого оружейника еще при первой встрече. В тот момент толпа разбежалась бы, потеряв своего вожака. Но я утомляю тебя, — тлеющее в глазах пламя подернулось пеплом. — Спокойной ночи.

— Воля ваша. Но мне жаль, что вы уходите, — Стефания сказала это совершенно искренне.

— Я пришлю к тебе отца Нои. Он более обходителен и сумеет лучше скрасить твое одиночество.

— Не стоит беспокоить святого отца. Ему достаточно забот сейчас и кроме меня.

Стефания резко замолчала, поняв насколько двусмысленно прозвучали ее слова.

— Вот как… — начал Менголли.

Но Стефания его перебила:

— Я не хочу его видеть. Я хочу, чтобы остались вы, монсеньор. Брат…

Но Менголли усмехнулся:

— Разве он плохо заботился о тебе? И ты не хочешь поблагодарить его?!

— Я могу сделать это как-нибудь потом.

— Уверен, он придет и без моего приказа.

— Я не стану говорить с ним, — упрямо ответила девушка.

— Но он влюблен в тебя. А ты так не милосердна…

— Перестаньте, кардинал! — вскричала Стефания.

Бенвенуто насмешливо улыбнулся и хотел уже продолжить дразнить взволнованную синьорину, но его прервал стук в дверь. Менголли понизил голос:

— Вот и он.

— Я прошу вас, кардинал… — Стефания тоже заговорила тише. — Я не хочу его сейчас видеть.

— Скажи ему об этом сама. Только смотри, чтобы это не закончилось, как тогда, в саду.

Синьорина делла Пьяцца поняла о чем он говорит, и ее щеки отчаянно вспыхнули румянцем.

Снова раздался стук в дверь и послышался голос отца Аурелио:

— Синьорина, с вами все хорошо? Я могу войти?

Менголли отступил в тень открывшейся двери.

— Синьорина Стефания, — молодой аббат вошел к девушке, — вы не отвечали, я испугался, что с вами что-то случилось… Но, Боже мой, у вас жар!

— Нет-нет, святой отец. Я просто задремала. Со мной все хорошо.

Отец Нои прошел к постели, опустился возле нее на колени:

— Вы уверены? Позвольте, — он приложил прохладную ладонь ко лбу девушки.

Она мягко убрала голову:

— Поверьте мне, я чувствую себя хорошо.

— Я очень боялся за вас… Весь этот ужас не для вас, не для ваших рук, не для ваших глаз… Ваш брат… О чем он только думал, когда брал вас в эту поездку!

— Святой отец, я прошу вас, перестаньте! Поднимитесь, отец Нои!

Повелительные нотки в голосе Стефании заставили аббата выпустить из рук ее нежные пальчики.

— Меня не убили бунтовщики, но меня убьет ваша холодность. Стефания…

— Святой отец, вы пользуетесь моей слабостью. Вам должно быть стыдно!

— Я?! — на совсем молодом лице было написано такое отчаяние, что Стефания почти пожалела отца Аурелио. Но брови девушки остались возмущенно нахмуренными.

— Я не простил бы себе этого, — со страданием в глазах покачал головой аббат.

— Тогда уходите, — это была уже не просьба, а приказ, правда смягченный улыбкой.

— О, нет! Там, в часовне, мы были вместе, мы вместе пытались помочь моему… епископу. Мы так много пережили! Были так близки! Лучше я возьму грех на душу… Вы скоро уедете, а я останусь здесь, среди мятежников и еретиков, с которыми не справился этот мальчишка… Стефания, я умоляю. Только один поцелуй!

Он то говорил в полный голос, то горячо шептал, с мольбой и безумным отчаянием ища взгляд Стефании, вновь завладев ее руками.

Но синьорина вдруг лукаво улыбнулась:

— Простите меня, святой отец, но не думаю, что мой брат одобрит это.

Стефания откровенно посмотрела за спину викария, в сторону двери.

Лицо Аурелио помертвело. Он подскочил на ноги, развернулся и увидел позади себя кардинала Монтальто. Кровь бросилась в голову молодому викарию, в злобном оскале блеснули зубы, и он бросился на Менголли с кулаками.

— Прекратите! Что вы делаете, аббат! — девушка соскочила с постели, попыталась разнять святых отцов.

Вырвав свою руку из захвата кардинала, Аурелио обернулся к Стефании. Вместо ярости на его лице теперь была безнадежная, смертная тоска. Руки аббата бессильно повисли вдоль тела. Словно во сне, покачиваясь, он вышел за двери. А дальше, на ходу срывая сутану, в сорочке и штанах для верховой езды, побежал по переходам и коридорам к выходу. На пути Аурелио Нои никого не встретил, несмотря на то, что монастырь был полон людьми. Как выяснилось к утру — на свою беду.

Стефания подошла к кардиналу:

— Как вы?

Бенвенуто ощупывал сбившуюся повязку на плече:

— По сравнению с викарием вполне хорошо, — задумчиво проговорил он и посмотрел на синьорину. Посмотрел так, словно увидел в ней что-то совершенно новое. На бледном лице Менголли пролегла складка между бровями. Стефания стушевалась под этим взглядом. Она быстро отошла к столику, на котором стоял кувшин с водой. Наполняя кружку, всыпала туда снотворное, которое ей передал через горничную лекарь.

— Выпейте, монсеньор. Вам станет лучше.

Но кардинал отстранил ее руку:

— Спокойной ночи, сестра. Будем надеяться, что наш романтический герой выдержит испытание, устроенное тобой.

— Мной?!

Бенвенуто удивленно двинул бровями, мол: «А кем же еще?!» Стефания закусила губы, но, подумав, подняла взгляд на кардинала:

— Нами, святой отец. Нами!

Он усмехнулся:

— Если тебе так легче… Отдыхай, сестра.

Развернувшись на каблуках, Менголли вышел. Надо было приказать найти викария. Видит Бог, Бенвенуто вовсе не хотел, чтобы аббат согрешил сгоряча.

Кардинал отправил первого встретившегося ему служку на поиски отца Нои. Но молодой послушник вернулся ни с чем. Бенвенуто заперся у себя. Всю ночь он не мог уснуть, даже когда от бутылки вина, доставленной из погребов монастыря, ничего не осталось. Монсеньора мучило дурное предчувствие.

Стефания тоже проворочалась большую часть ночи без сна. Ей то вспоминался Бенвенуто, то перед глазами вставало лицо аббата, искаженное мукой и разочарованием. Стефания винила себя в произошедшем. И это чувство оказалось слишком тяжелым для нее. Когда в окне забрезжил рассвет, девушка взглянула в небольшое зеркало — в нем отразились опухшие от слез глаза, обведенные темными кругами, и бледное лицо.

Анна помогла синьорине привести себя в порядок, одеться. После Стефания шагнула за порог выделенных ей комнат. Отовсюду по коридорам полз шум суеты, кто-то, подобрав подол рясы, пробежал мимо, откуда-то слышались крики. Узнав у шедшего мимо монаха, где монсеньор Монтальто, Стефания пошла туда. Зачем? Она не знала, но ей хотелось увидеть его.

Монсеньор сидел один в трапезной, за длинным пустым столом, склонив голову на руки. Стефания бесшумно вошла и опустилась на скамью у другого конца стола. Но Менголли почувствовал, что его одиночество нарушено. Кардинал поднял голову, растер ладонями лицо. Слова слетали с губ, как камни в пропасть:

— Его нашли только утром. С простреленной головой. Монастырский привратник отлучился по нужде, когда Нои вышел из ворот. Патруль в городе увидел нарушителя комендантского часа. Тот не пожелал назваться и хотел убежать. Командир приказал стрелять.

Бенвенуто посмотрел на Стефанию только когда договорил. Взгляд его, несмотря на разделявший их стол, легко нашел глаза девушки. Там царила темная, страшная пустота. Казалось она окаменела, и только дрожащие ресницы опровергали это. Менголли воспользовался этой открытостью Стефании. Его черный взгляд принялся тщательно обследовать закоулки чужой души.

— Отныне мы связаны этой смертью, — глухо, зловеще отдалось то ли в ушах, то ли прямо в душе синьорины делла Пьяцца.

Не получив ответа, быстро соскучившись в пустоте отчаяния, Менголли бросил свое занятие. Его внезапно разобрал смех — грубый хохот. Он даже встал, ощутив тесноту монастырской трапезной. Менголли смеялся, и Стефания казалась ему маленьким мотыльком, терявшимся вдали.

Взгляд Стефании стал осмысленным. Она посмотрела на кардинала со странной полуулыбкой, исказившей ее бледные обветренные губы. В этой улыбке не было веселья, а только обреченность и смертельная усталость.

— Вы сошли с ума, кардинал, — Стефания произнесла это так, словно констатировала давно известный и очевидный факт.

Он отсмеялся и все так же свысока ответил:

— Пусть так! Через пару дней я уеду из этого проклятого города и забуду глупцов, которые проповедуют и сами же боятся своих проповедей, — он усмехнулся. — Хотя, один такой человек всегда будет со мной. Но мне это даже интересно.

Стефания почти не слышала его. Закрыв руками лицо, девушка беззвучно плакала, тонкие плечи вздрагивали от горьких слез. Менголли с досадой стукнул кулаком по столу и покинул трапезную.