Власть женщины сильней (гет)

Оставшийся без магистрата, без вождей, возглавлявших борьбу против властей и церкви, и даже без епархиальной власти, город притих. Цеховые старшины, избежавшие пуль и клинков равеннского гарнизона, или просто не принявшие участия в мятеже, понимали, что от произвола наемников и разгула бедноты их отделяет только воля того самого ненавистного кардинала-инквизитора. Когда по городу разнеслась весть, что викарий форлийского епископа отец Аурелио Нои погиб, старшины собрали совет и приняли решение пойти на поклон к кардиналу Монтальто.

Делегация горожан с белыми полотнищами приблизилась к Дуомо. Их тут же окружили солдаты. Кардинал вышел к цеховым из дверей собора в полном облачении. Вокруг монсеньора замерли с обнаженными клинками стражи из отряда капитана ди Такко. Самый пожилой из пришедших на Соборную площадь мастеров с минуту что-то говорил. Но кардинал стоял словно каменное изваяние. Наконец горожане замолчали, недоумевая и начиная беспокоиться, что это молчание римского инквизитора закончится атакой равеннских солдат.

Монтальто смотрел прямо перед собой, не меняя каменного выражения лица. И вот сначала один, за ним другой, старшины начали опускаться на колени.

Лишь спустя какое-то время, после того как преклонил колени последний, рука кардинала поднялась для крестного знамения. Так и не произнеся ни слова, монсеньор развернулся и вошел под своды собора. Сбиры ди Такко выстроились в редкий, но очевидный коридор, по которому горожане пошли вслед за инквизитором в Дуомо. Там, в стенах церкви и состоялись переговоры.

До приезда папского легата из Болоньи в городе закрывались все рынки, все трактиры и сохранялся, введенный накануне, комендантский час. В церквях можно было служить только заупокойные и покаянные службы. На городскую общину возлагалась обязанность оплатить услуги отряда синьора Кальруччи, а так же штраф и компенсацию римскому монсеньору. Расследование дел о мятеже откладывалось до прибытия легата.

Через несколько дней Форли встречал монсеньора Бонкомпаньи с отрядом папских войск из Болоньи. В тот же день два кардинала служили заупокойную службу по епископу и викарию. После монсеньор Монтальто с облегчением передал властные полномочия кардиналу-легату и собрался возвращаться в Рим.

До отъезда Бенвенуто Менголли хотел решить еще два вопроса. Один был связан со Стефанией. Они не разговаривали с того утра, когда стало известно о гибели Аурелио,но впереди был неблизкий путь, и играть на всем его протяжении в молчанку Бенвенуто был не намерен. Второй вопрос касался брата Сержа. С этим молодым иезуитом Бенвенуто хотелось прояснить отношения до возвращения к делам в римской курии.

Девушку кардинал нашел в боковом нефе собора. Стефания молилась. Она была так погружена в себя, что не замечала ничего вокруг. Синьорина делла Пьяцца просила Бога помочь ей найти решение, подсказать правильный путь. А еще она молилась за аббата и просила прощения за брата. Менголли скрылся за колонной от тех, кто был в центре собора, и встал чуть сбоку, так, чтобы видеть сестру.

Легкий плащ на плечах Стефании не скрывал, а скорее подчеркивал хрупкость ее фигуры. Молитвенно сложенные руки, изящный профиль, склоненный к груди, черные локоны, выбившиеся из-под мантильи. И против всего этого холодная усмешка Наставника: «А теперь ее воспитанница завлекается тебя в свои сети». Пусть! Он уже чувствовал себя так, словно бьется в сетях. Если бы она хоть словом, хоть вздохом показала, что он стал важен для нее так же, как она для него. Хоть взглядом… Да, взглядом без упрека, без насмешки, без вызова. Тогда он смирил бы свою гордость, обуздал желание полной власти над ней.

Менголли неотрывно смотрел на коленопреклоненную Стефанию. Он и не заметил, как его дыхание начало вторить взволнованному дыханию синьорины. Бенвенуто почувствовал, как его качают молитвенные волны: вина, раскаяние, сожаление и снова вина. В его груди жарко запульсировал гнев. Где его место в этих волнах? Его нет в них — он ни в чем не виновен, он ни о чем не сожалеет, ему не в чем раскаиваться.

Может быть именно в ответ на чувство, охватившее Бенвенуто, синьорина делла Пьяцца подняла голову и посмотрела в строну от алтаря. На мгновение ее лицо осветило выражение очень похожее на радость, но тут же оно было заморожено черным тяжелым взглядом кардинала. Они продолжали дышать в такт. Стефанией завладело странное предчувствие — этот человек сыграет в ее судьбе большую роль. Хорошую или дурную — ей не дано было узнать сейчас. Но она поняла — он всегда будет стоять за ее спиной. Вот только ласкать или убивать будет его взгляд? Именно сейчас Стефания поняла смысл слов, сказанных кардиналом: «Ныне мы связаны этой смертью». Смерть аббата Нои связала их.

Бенвенуто не сразу заметил, что Стефания уже не в молитве, а смотрит прямо на него. Он вспыхнул, словно она застала его за подглядыванием. Впрочем, так оно и было.

— Прости. Я не должен был мешать тебе, — проговорил он и быстро, так, чтобы девушка не успела ничего ответить, ушел.

Стефания бессильно опустила руки.

Вечером накануне дня отъезда монсеньор Монтальто пожелал видеть брата Сержа. Молодому иезуиту передали, что кардинал ждет его во внутреннем дворе собора. Серж подозревал о чем пойдет речь, но ослушаться не посмел. Он даже почувствовал какой-то злой азарт: «Посмотрим, как ты признаешь, что я заставил тебя поволноваться, монсеньор».

— Брат Серж, — заговорил кардинал после того, как послушник преклонил перед ним колено и поцеловал перстень, — я до сих пор толком и не поблагодарил тебя за спасение, мое и моих людей.

Серж опешил. В сумерках он пытался рассмотреть в глазах Менголли подлинные чувства, потому что поверить в этот благостный тон не мог вовсе. Тем временем монсеньор продолжил:

— Я в долгу у тебя отныне. Не сомневайся, по возвращении в Рим я найду способ расплатиться с тобой сполна.

Голос и выражение лица монсеньора Монтальто были все такими же спокойными, почти дружелюбными, но почему тогда спина у Сержа вдруг похолодела от чувства очень похожего на страх.

— Благодарю, ваше преосвященство, — менее уверенно, чем хотел бы, проговорил брат Серж. — Но я сделал только то, что должен был сделать. И не один, а с Божьей помощью.

— Слава Иисусу Христу, брат мой, — ровно ответил Менголли, но когда Серж уже решил, что кардинал закончил, Бенвенуто заговорил совсем иначе: — Впредь не смей трогать тех, кто рядом со мной. Или мне придется поближе познакомиться, скажем, с твоей сестрой. Помнится, Диана была прелестной малышкой. Уверен, где-нибудь, какие-нибудь мятежники… будут счастливы получить ее.

У Сержа потемнело в глазах. Его щеки горели так, словно Менголли надавал ему пощечин. Но ответить новицию не дал появившийся из-за спины кардинала брат Иосиф:

— Ступай, брат Серж! — старший иезуит шагнул и встал прямо перед юношей. — Иди, брат Доминик ждет тебя для упражнений.

Кардинал не остановил послушника — он уже сказал ему все, что хотел. Брат Иосиф проводил Сержа пристальным взглядом, после повернулся уходить сам, но задержался.

— За что же ты выговаривал ему, монсеньор? Ты благодарить должен мальчика.

— Я с этого начал, — осторожно ответил Бенвенуто, не зная куда ведет разговор бывший учитель. Иезуит медленно развернулся, задумчиво прошелся мимо ученика, отмечая как он поворачивается следом, чтобы оставаться лицом к собеседнику.

— Но и за то, чем ты закончил, тебе нужно не угрожать ему, а быть благодарным.

— Что?! Из-за него синьорина делла Пьяцца едва не погибла! Не известно, что еще могло прийти в голову этим проходимцам.

— Если бы он этого не сделал, ты повел бы себя иначе? Более осмотрительно? Ты не убил бы негодяя, угрожавшего твоей… сестре?

— Возможно. Возможно, штурма удалось бы избежать, решить дело переговорами.

Чувство вины, пробужденное вопросами учителя, поднялось в душе Бенвенуто неприятным осадком. И к следующим словам брата Иосифа он оказался совершенно не готов.

— Но тогда ты не исполнил бы свою миссию. Поступок Сержа де Бюсси помог тебе в этом. Папа и церковь не забудут твоей услуги. В этой городской вольнице долго зрел мятеж. Ты помог вскрыть нарыв и вычистить его от гноя. Теперь монсеньору Бонкомпаньи остается только продиктовать городу условия Святого престола.

Бенвенуто тяжело и часто дышал, отступая от брата Иосифа — шаг, другой, пока не уперся спиной в колодец посреди дворика. Смысл сказанного постепенно доходил до сознания кардинала.

— А стихи? — наконец, через силу выговорил Менголли. — Их тоже ты придумал?

— Что ты! Нет. Народ в этом превзойти сложно. У меня так… задиристо не получилось бы. Слава Иисусу Христу.

— Я не должен был вернуться? — разнесся отчаянный крик.

Иезуит приостановился, оглянулся:

— Сам-то как думаешь, монсеньор?

И приземистая широкоплечая фигура в черном хабите растворилась в темноте подступившей ночи.

Антонио ди Такко недавно вернулся из города, где в одном из трактиров весело провел прощальный вечер со своим приятелем — синьором Кальруччи. Была ими выпита чарка и за здоровье молодого кардинала Монтальто. У капитана молодой прелат заслужил уважение своей храбростью, а кондотьер оценил его щедрость — половина золота из компенсации, за причиненный святому отцу вред, перекочевала в карманы солдат равеннского отряда и его командира. В конце вечера синьор Кальруччи, прощаясь, хлопнул капитана по могучему плечу и сказал:

— Держи меня в курсе его дел, Антонио. Мальчишка далеко пойдет. И тогда ему понадобятся такие ребята, как мы.

Синьор ди Такко вошел в галерею вокруг внутреннего двора собора, направляясь к месту расположения своих людей. Вдруг его внимание привлекли резкие сухие щелчки, похожие на выстрелы. Капитан обнажил шпагу и поспешил на звук. В свете поднимающейся луны он разглядел обнаженную по пояс худощавую высокую фигуру. Широкие движения рук сопровождало шипение рассекаемого воздуха и те же щелчки. В ночном дворе монастыря кто-то виртуозно управлялся с длинным кнутом. Некоторое время капитан, убрав оружие в ножны, следил за боевым танцем, пока не узнал в танцующем Бенвенуто Менголли.

— Безумец, — проворчал Антонио и не раздумывая бросился к кардиналу. Едва увернулся от просвистевшего рядом кончика бича, и обхватил Менголли, прижав его руки к бокам. Несколько мгновений они боролись, капитан успел почувствовать, что в щуплом на вид теле молодого человека скрывается недюжинная сила и энергия.

— Тише ты! С твоей-то раной только кнутом размахивать!

Действительно, удерживая Менголли капитан заметил, что повязка и весь бок его в крови. А еще Антонио заметил, что для такой хорошей подготовки кардинал слишком тяжко, с всхлипами, дышит. Ди Такко разжал объятия. Получив свободу, Менголли зло отбросил свое оружие, и только тогда капитан понял, что он слышал не тяжелое дыхание уставшего, а сухие рыдания.

— Я не должен был вернуться! — прокричал Менголли в темное небо.

Замерев, Антонио смотрел, как кардинал пытается взять себя в руки. Внезапно черные, отразившие свет луны, глаза на искаженном злым отчаянием лице оказались совсем близко.

— На колени! — приказал кардинал.

Потрясенный сбир, некогда командир отряда отчаянных головорезов, преклонил колено.

— Поклянись, что никому не расскажешь о том, что здесь было!

— Клянусь, монсеньор.

Менголли отвернулся. Острые плечи расслабленно, а может быть безнадежно, опустились:

— Уходи.

Капитан поднялся на ноги, шагнул было прочь, но остановился:

— Вас надо заново перевязать.

— Иди! Это сделает слуга.

Антонио покосился на валявшийся вдалеке кнут, на его тускло поблескивающий медный кончик и направился к себе.

Вскоре двор опустел.

Утром следующего дня кортеж монсеньора Монтальто покинул злополучный Форли. Кардинал, в сопровождении капитана ди Такко и, вызвавшегося проводить кортеж до Чезены, синьора Кальруччи, ехал верхом. Ольденбургский жеребец гнедой масти и седло отличной выделки стали частью компенсации, полученной от городской общины. Но ничто не могло компенсировать Бенвенуто ди Менголли пережитых накануне прозрения, разочарования и унижения. Единственным, кого монсеньор терпел рядом с собой, оказался командир сбиров Антонио ди Такко.

Бенвенуто снова спешил вернуться в Вечный город. Теперь его гнало вперед желание разобраться в интриге до конца, понять кто играл в ней главную роль, кто готов был пожертвовать его жизнью и честью. Ответ напрашивался сам собой — его сюда направил Роберто Беллармино. Но к чему тогда Великому инквизитору было поощрять общение молодого кардинала и своей племянницы? Камилло Боргезе? Возможно. Избавился от отца, теперь избавляется от сына. Но при чем тут тогда брат Иосиф, с недавнего времени римский провинциал Общества сотоварищей Иисуса? Марк Оттавиани… То ли просто трус, то ли предатель… Не его ли месть эта миссия цирюльника-хирурга для гнойного больного?

В Чезене кардинал простился с равеннским отрядом и, особо, с его командиром. Сменил парадную мантию на удобный для передвижения верхом костюм, и кортеж продолжил путь в Рим. За все дни пути монсеньор ни разу не приблизился ни к карете, в которой ехала со своей горничной синьорина делла Пьяцца, ни к повозке, в которой передвигались помощники трибунала, а среди них — брат Иосиф и новиций Серж де Бюсси. На места ночевок или обедов кардинал приезжал раньше основного кортежа и приказывал подавать себе еду в комнату. Стефания несколько раз, уловив момент, пыталась завести с ним разговор или предлагала отдохнуть, сменив седло на сиденье кареты. Кардинал отвечал короткими, подчас резкими фразами, и девушка более не стала его тревожить. Однако не раз внимательный взгляд пронзительно-холодных серых глаз брата Иосифа с усмешкой и, одновременно, тревогой замечал, как молодой кардинал смотрит вслед движению синьорины делла Пьяцца, или как синьорина Стефания пристальным взглядом провожает спину удаляющегося верхом на лошади статного монсеньора.

Единственным человеком, с которым кардинал общался теперь, стал капитан ди Такко. Рана, нанесенная форлийским мятежником, затянулась на удивление быстро. Бенвенуто не хотел демонстрировать эту особенность свойств своего тела, но бурливший внутри гнев и энергия, вызванная им, требовали выхода. Поэтому уже на третий день пути, во время очередной остановки на ночлег, Менголли потребовал от капитана исполнения обещания научить его драться.

Рослый широкоплечий вояка снисходительно усмехнулся, когда молодой прелат вновь оказался на земле:

— Нет, монсеньор, похоже это искусство не для вас.

— Похоже, — усмехнулся в ответ Менголли, усаживаясь на земле и размазывая грязный пот по лицу. — Возьми-ка шпагу, капитан!

Пружинящим движением Бенвенуто поднялся на ноги, отошел к своим вещам, оставленным у сарая на заднем дворе таверны, вооружился клинком и вернулся в центр площадки. Антонио уже ожидал его. В обеих его руках было по клинку — тяжелая шпага и длинный кинжал. Кардинал изобразил удивление, капитан ответил наглой ухмылкой. Менголли выпрямился, чуть переступил ногами, и острие его клинка на прямой вытянутой руке оказалось направлено в лицо сопернику. Черные глаза сузились, рассчитывая траекторию первого движения.

— О, монсеньор приверженец истинного искусства*, — удивился капитан. — Не желаете ли вооружить вторую руку?

— Попробую справиться так. К бою!

Через несколько минут капитан понял, что легкой победы, подобной победам в борьбе, не будет. Теперь уже Антонио приходилось отмахиваться от щекочущих виски капель пота. Менголли двигался сообразно «магическому кругу», неожиданно выбрасывая руку с клинком для рубящих ударов. Порой Антонио удавалось защититься от этих внезапных атак лишь в самый последний момент. И вот, когда капитану показалось, что он уже просчитал схему боя кардинала, когда он уже подготовил почву для начала своей серии атак, Менголли сменил тактику. Первый же колющий удар, нацеленный в ямку у основания шеи, был остановлен исключительно нежеланием Бенвенуто нанести рану товарищу по поединку. Капитан отсалютовал мастеру клинком.

— К бою! — Бенвенуто вернулся в прямую испанскую стойку.

К этому моменту вокруг них собрались уже все члены отряда сбиров. Двор наполнился мужским смехом и выкриками в поддержку или в насмешку над поединщиками. Ди Такко обманным движением заставил кардинала отступить и сам сделал шаг назад, глянул на одного из своих солдат и подмигнул. Тот кивнул, скрывая улыбку, и исчез в доме. Он быстро вернулся, но теперь в его руках было оружие.

Возмущенный возглас монсеньора, очень похожий на проклятие, вызванный вступлением в бой еще одного противника, сопроводила новая волна смеха и подбадривающих советов.

— Капитан, вам понадобилось подкрепление?!

— Хочу посмотреть скольких вы вывезете, монсеньор!

— Ха! Сначала попробуйте меня запрячь!

В протянутую к солдатам руку Менголли лег эфес второй шпаги. Бенвенуто на несколько мгновений прикрыл глаза, сосредотачиваясь. За это время капитан и его напарник обменялись многозначительными взглядами и несколькими условными знаками. Все трое сорвались в бой одновременно. В момент, когда сшибка стала неизбежной, Менголли упал на колени и вскинул руки. Нападавшие — сбир и его командир — замерли ощутив острое прикосновение клинков чуть ниже своих животов.

Взрыв хохота потряс округу и спугнул устроившихся на ночлег птиц в роще неподалеку:

— Капитан! Теперь вам одна дорога — в церковь! Целибат вы точно не нарушите!

Ди Такко тем временем хлопнул по плечу товарища и помог подняться монсеньору:

— Пожалуй мне и моим ребятам стоит взять у вас несколько уроков фехтования, ваше преосвященство.

— Скорее уж несколько уроков военной хитрости, капитан, — Бенвенуто крепко пожал широкую твердую руку солдата. — Завтра выезжаем ближе к полудню! Сегодня выпивка за мой счет. Благословляю вас на отдых, дети мои!

Дружное: «Виват, монсеньор», — в девять мужских голосов было ему ответом.

_______________________________________________

* «Истинное искусство», или дестреза — испанская техника фехтования. Основы движений во время боя построены на аспектах логики и геометрии, которые начали активно развиваться в эпоху Ренессанса. В это же время (XV — XVI вв.) появляются первые упоминания о дестрезе, однако достоверная дата создания этого вида фехтования неизвестна. Совершенно очевидно, что при создании испанской школы фехтования использовались труды таких ученых как Аристотель, Евклид и Платон. Также создатели «истинного искусства» уделили много внимания такому принципу, который современные специалисты называют биомеханикой. Основоположником дестрезы считается дон Иеронимо Санчес де Карранза, которого называют «первопроходцем науки обращения с оружием». Карранза считал, что в фехтовании, подобно музыке, все должно быть гармонично, а именно: физическое состояние, психологический аспект и философские убеждения фехтовальщика. Дестрезу иногда сравнивают с танцем.