Тридцать и один день октября (джен)

7 октября, 2021 г.

Уэнсдей стояла у окна и наблюдала, как Пагзли неуклюже забрался в автомобиль, Ларч бесшумно захлопнул за ним дверь и прошаркал к водительскому сиденью. Уже неделю она не ходила в школу: очередное бесполезное заведение не справилось с её “оригинальной натурой”. Таким был аргумент директора, который не захотел переходить дорогу влиятельной семье ауткастов.

Мама каждый день пыталась поймать её на разговор, но Уэнсдей, подозревая о чём пойдёт речь, старательно огибала маршруты и помещения, где её могли бы застать врасплох. В своей комнате она запиралась на ключ, зная, что у родителей хватит такта хотя бы не выламывать дверь.

Вещь вскарабкался на подоконник.

— Надеюсь, ты не против, что я вторглась в твою комнату без приглашения?

Он примирительно присел на своих пяти пальцах.

Её внимание привлекла тень, пробежавшая около кромки леса к западу от дома.

— Не видел, к отцу сегодня кто-нибудь приходил?

Вещь с сомнением помотал культей.

На подоконник сел крупный ворон и в упор посмотрел на Уэнсдей. Над её ухом раздался уже знакомый навязчивый шёпот, и она резко мотнула головой, отгоняя наваждение.

— Вещь, дружище! — раздался голос Гомеса из-за приоткрытой двери: — Пришло время для гольфа! О лучшем ти⁽¹⁾, чем ты, я не смею и мечтать!

Уэнсдей посмотрела на Вещь с укоризной:

— И как ты столько лет терпишь подобное обращение?

“На то и нужны друзья”, — ничуть не смутившись ответил он и засеменил к приоткрытой двери.

— Ты меня не видел, — предупредила его Уэнсдей, не скрывая угрозы в голосе, которая, впрочем, была ни к чему.

Он показал ей большой палец и скрылся из виду.

Уэнсдей вздохнула и вернулась к окну. Ворона и след простыл.

В первой половине дня Мортиша обычно хлопотала в оранжерее, поэтому если ускользнуть до ланча, то под предлогом освежающей прогулки можно будет бродить по округе хоть до полуночи. Уэнсдей знала, что мать терпеть не могла, когда она исчезала надолго без предупреждения, хотя никогда не запрещала дочери делать, что ей вздумается. Но как тогда наслаждаться свободой, если от неё ожидали регулярного отчёта?

А мотив побега был на повестке дня ещё с прошлой весны, когда Уэнсдей заканчивала среднюю школу: Невермор, Невермор, Невермор.

Она должна была туда отправиться уже в этом семестре. Но Уэнсдей никогда не будет делать то, что должна. Какое ей дело, что родители закончили академию, что это “самое прекрасное место на земле для юного ауткаста”, что “там она завяжет крепчайшие узы” и “получит незаменимые уроки от самой жизни” — или какими ещё аргументами они её кормили, чтобы навязать ей свой путь. Родной дом — не менее прекрасное место, крепчайшие узы, скорее, вызовут удушение, а уроки от жизни можно получать где угодно — и уж точно не в стенах школы.

— Тем более, у меня нет никаких сверхспособностей, что мне там делать? — парировала Уэнсдей в разговоре с матерью несколько дней назад. — И, между прочим, тебя бабушка отправила в академию только после того, как ты открыла свой дар.

Мортиша явно смутилась, хотя постаралась это скрыть. Уэнсдей знала, что её всегда задевали разговоры о бабушке, и надеялась, что мама втайне завидует тому, что к внучке у неё совсем другое отношение. Возможно, потому что она была напрочь лишена утомительной сентиментальности.

— Я не разделяю взглядов твоей бабушки на то, что вредит семейной чести, а что нет, — спокойно ответила Мортиша. — Невермор — подходящее место для такой одарённой девушки, как ты, в отличие от заведений для норми.

— Вы сами отказываетесь обучать меня на дому!

Уэнсдей до сих пор злилась на родителей за их первое в жизни твёрдое “нет”: либо Невермор, либо любая другая школа. Но Мортиша тоже разозлилась:

— Если я позволю тебе прятаться дома, ты одичаешь хуже гренландской акулы и умрёшь в одиночестве. Не желаешь поступать в Невермор — тухни среди норми. Разговор окончен.

После того разговора они не возвращались к теме вот уже несколько дней, но расслабляться не следовало.

За окном вновь мелькнула тень. Уэнсдей нахмурилась и прижалась ладонями к холодному стеклу. День был пасмурный, и разглядеть среди деревьев ничего не удалось. Уэнсдей наклонилась ближе, но стоило лбу коснуться стекла, её словно пронзило током. Мышцы сократились, как под напряжением не меньше двухсот вольт, голова запрокинулась, а в помутнённом сознании возникла зеленоватая пучина и размытый силуэт.

Уэнсдей не помнила, как оказалась на полу. Она тяжело дышала, глаза слезились то ли от напряжения, то ли от злости.

— Этого просто… не может быть…

Она пыталась вспомнить, что было в видении, очертания казались размытыми: всё, что ей удалось разглядеть — серовато-розовое нечто, по форме напоминающее морскую звезду.

Поднявшись на ватных ногах и вернувшись к окну, она подняла раму дрожащей рукой и подставила лицо холодному воздуху. Аромат осенней гнили слегка приглушил подступающую тошноту.

Над ухом опять раздался раздражающий шёпот.

— Убирайтесь! — прорычала Уэнсдей.

— Матушка тебя искала, — раздался голос за спиной совсем иного рода.

Уэнсдей дёрнулась от неожиданности и обернулась. Дарла, их верная помощница по хозяйству, уже разменяла шестой десяток, а бойкости ей по-прежнему было не занимать. Вечно штопаные штаны, вязаные кардиганы, очки с толстыми стёклами, лёгкий пушок над верхней губой — она была такой всегда, докучливой и незаменимой.

— Пусть ещё поищет, — Уэнсдей приподняла бровь.

Дарла пожала плечами: не моя дочь — и слава богу — не мои проблемы.

— Разве сегодня не полнолуние? — спросила Уэнсдей.

— Да. Но луна далеко нынче, ничего, успею причесать шкуру тигра в комнате для метания ножей, прежде чем обрасти своей.

Уэнсдей кивнула и вышла из комнаты, стараясь не смотреть Дарле в глаза. День был сырой, поэтому она зашла за плащом и выскользнула из дома через окно в кабинете Гомеса, так как дорога от него к лесу была скрыта от зоркого глаза Мортиши, если она по-прежнему находилась в оранжерее.

Оказавшись в лесу, Уэнсдей тяжело выдохнула. Октябрь, несмотря на пестроту красок, всегда радовал её сердце. Увядание природы, тихое и беспрекословное, давало неисчерпаемый источник меланхолии.

И сегодня у неё была превосходная причина для хандры: кажется, её дар ауткаста всё-таки пробудился, хотя лучше бы ему дремать до скончания веков. Кто бы мог подумать, что у рассудительной, рациональной и приземлённой Уэнсдей будет способность, не поддающаяся холодному расчёту? С другой стороны, маме та же способность досталась от бабушки, а Хестер Фрамп уж точно никто не назовёт мечтательной и легкомысленной.

Как же поступить? Мортиша была бы счастлива предоставить ей покровительство, но от этой мысли к Уэнсдей лишь вернулась тошнота.

Она всегда знала, что они очень разные. Её мать, высокая, элегантная и женственная, ежеминутно расточала улыбки, наслаждалась вниманием, обожала быть любимой женой, следить за домом, воспитывать детей. Она почти никогда не спешила, а двигалась с королевским изяществом и предпочитала держать под контролем всё, до чего могла дотянуться своими длинными пальцами.

Уэнсдей, маленькая и худенькая, не тратила энергии на лишние телодвижения, включая бессмысленную работу лицевых мышц, избегала всё живое, ходившее на двух конечностях, была уверена, что замужество — это последняя пытка, которой она себя подвергнет, была стремительной и целеустремлённой. Разве что в удовольствии держать всё под контролем себе не отказывала.

Уэнсдей с досадой подмечала, какой гордостью Мортиша светилась, если кто-то говорил: “Твоя дочь так на тебя похожа”. Как только люди могут быть настолько слепы? Тем более она больше походила на отца.

Но хуже всего то, что Мортише было важно, чтобы Уэнсдей шла по её стопам. В едва осознанном возрасте ей подсунули занятия музыкой, фехтованием, языками, а теперь старательно пытаются навязать Невермор по одной простой причине: мать спит и видит, чтобы вылепить из неё свою копию. Если она прознает о её даре ясновидения — покоя Уэнсдей не видать. Знать бы ещё, что это было за видение.

Потеряв ход времени, Уэнсдей бродила по кромке леса, пока её не выдернул из размышлений тревожный крик отца:

— Ве-е-ещь!

Голос раздался с поля неподалёку, где Гомес наслаждался часами досуга, играя в гольф. Не раздумывая, Уэнсдей направилась к нему, пока он продолжал окликать своего верного компаньона.

— Папа! Что стряслось?

Гомес выглядел очень обеспокоенным.

— Мы разминулись, пока я забрасывал мяч за кладбищем. Вещь убежал, чтобы возвратить особо дорогую мне клюшку — я ненароком закинул её за овраг. А после пропал без следа.

К Уэнсдей опять подкрался навязчивый шёпот, она передёрнула плечами в надежде отогнать его, но вдруг отчётливо расслышала:

“Тень, тень, тень”.

— Папа, боюсь, Вещь мог попасть в беду. Давай ты поищешь за кладбищем, заодно сообщишь домой, что стряслось, а я обойду здесь по кругу.

Гомес благодарно кивнул и поспешил к особняку.

Уэнсдей сорвалась с места и побежала вдоль поля. Ей всегда нравилось бегать, ощущать силу в ногах, когда она пружинистыми рывками перемещалась всё дальше и дальше, чувствовать ветер на щеках, лёгкое покалывание в груди.

Добежав до конца их участка, она остановилась в месте, где лес перетекал в небольшое озеро. Там она и заприметила свою цель: от берега стремительно удалялась небольшая лодка, напоминающая жирную муху из-за методично работающих вёсел.

Уэнсдей поспешила к ветхой прибрежной постройке на сваях, сорвала брезент с моторной лодки и, уже забравшись в неё, заметила на скамье поодаль оставленный накануне лук и колчан со стрелами. Спустя минуту она разрезала водную гладь: колчан за плечами, лук крепко зажат в левой руке.

Подозреваемый, заметив погоню, сильнее забил вёслами, но бессмысленное барахтанье только его замедлило. Уэнсдей без труда обогнула лодку и перерезала ему путь. Мелкий коренастый мужичок поднялся, но, увидев занесённую стрелу, дёрнулся, поскользнулся и шлёпнулся на днище.

— Сегодняшнее меню: сердце, глаз или печень. Если желаете попробовать каждое блюдо — стрел у меня хватит, а Аддамсы всегда славились своей щедростью.

Мужичок сделал знакомое движение в нелепой попытке достать из внутреннего кармана пистолет. Уэнсдей моментально отпустила тетиву, пригвоздив плащ к доске так, чтобы к карману было не подобраться.

— Кажется, вы прихватили с собой одного из нас, — она кивнула на холщовую сумку, что висела у него через плечо. — Позвольте поинтересоваться, кто заказал вам этот гнусный разбой?

Мужичок покосился на щель в лодке, которую пробила пущенная в плащ стрела: вода уже начала просачиваться. Он зло уставился на Уэнсдей:

— Да знаешь, за сколько на чёрном рынке можно толкнуть ожившую конечность? Какой-нибудь богатенький ауткаст вроде твоего папаши с радостью посадит его в клетку себе на потеху.

Уэнсдей сделала ещё один выстрел — с мужичка слетел капюшон.

— Клади его в мою лодку да бережно. Или следующая войдёт тебе в переносицу.

Мужичок оскалился, но медленно стянул сумку. Мгновение он колебался, а после замахнулся и бросил мешок в воду ярдов на пять.

Уэнсдей ошарашено смотрела на рябь, которая осталась после погружения сумки под воду, потом выстрелила в лодку так, чтобы теперь пробить её наверняка, скинула колчан и прыгнула.

Ледяное объятие пронзило не слабее видения. Сперва ей вспомнились уроки отца, что в воде ни в коем случае нельзя барахтаться, и она тут же замерла, но после поняла, что последний урок по плаванию состоялся лет восемь назад.

Уэнсдей не нравилась вода, в ней она чувствовала себя слишком беззащитной. Толща давила на уши, подавляя все органы чувств.

Отчаянно пытаясь не поддаваться панике, Уэнсдей вытянула руки и всплыла на поверхность. Воздух сперва её оглушил, но нельзя было терять время — как знать, в каком состоянии Вещь, был ли он ранен, и смогут ли они потом его разыскать. Краем глаза Уэнсдей заметила, что мужичок старательно удирал на своей прохудившийся посудине, но ему всё равно далеко было не уйти, поэтому она сделала поглубже вдох и вновь погрузилась под воду.

Уэнсдей старалась двигаться плавно и размеренно, хотя паника и покалывающее ощущение в теле так и подталкивали её забить руками и ногами изо всех сил.

“Не торопись, иначе потратишь гораздо больше времени”, — учила её мама.

Уэнсдей всматривалась в мутное дно, которое оказалось не таким уж далёким. И вот она приметила, что рядом с холщовой сумкой, распластавшись между водорослей, лежал Вещь.

Её конечности охватывала немота, двигаться становилось всё сложнее. Уэнсдей подобралась к зарослям, цепляясь за камни. Хорошо хоть навык задержки дыхания она тренировала с тех пор, как Пагзли дорос до их игровой пыточной комнаты.

Распластанные пальцы не шевелились — вероятно, ему вкололи транквилизатор, иначе Вещь ни за что бы не сдался без боя.

Уэнсдей вытянула руку, и в глазах у неё потемнело. Силуэт Вещи морской звездой маячил перед её глазами. Она схватила его за пальцы и ненадолго отключилась.

Она не сразу поняла, что дышать уже позволено, а ещё, что её держит огромная мохнатая лапа. Сквозь приоткрытые веки она распознала знакомую тёмно-серую шерсть.

Громкий возглас Мортиши прорезался через затягивающую сонливость.

— Дарла!

Уэнсдей почувствовала под собой твёрдую землю — никакого ила и водорослей, только грязь и пожухлая трава. Через мгновение её лицо обхватили мамины руки, которые казались тёплыми после ледяной воды и стылого воздуха. Мортиша, и без того бледная, лишилась последней толики цвета. Глаза её расширились от ужаса.

— Всё в порядке, я жива, — просипела Уэнсдей. — Пока что.

Сложно было сказать, что Мортиша подавила в этот момент: порыв её обнять или влепить пощечину. Поколебавшись, она взяла её ладонь и прижала к губам. Потом осторожно взяла Вещь из цепкой хватки Уэнсдей.

— Он не шевелится.

— Вещь будет в порядке. Дарла, возьми, пожалуйста, Уэнсдей и отнеси её к дому. Я найду Гомеса.

— Теперь ты не отвертишься: я займусь твоим плаванием, и это не обсуждается! — грозил пальцем Гомес, сидя на краю кровати в комнате Уэнсдей. — Один дядюшка давно звал нас погостить в Коста-Рику.

— Водоёмом поближе нельзя обойтись? — пробурчала она.

Гомес лучезарно улыбнулся.

— Да что ты знаешь, дитя! В Коста-Рике лучшие в мире условия для дайвинга с акулами.

Уэнсдей не могла не ответить на его улыбку. Пожалуй, против этой поездки она даже не будет протестовать.

В комнату вошла Мортиша. Она была не так грациозна, как обычно, её движения казались дёргаными и угловатыми, губы не растянулись в обвораживающей улыбке, а взгляд потускнел. Она подошла к Уэнсдей и провела рукой по её волосам, а та отстранилась скорее по привычке, чем по какой-либо другой причине.

— Как там Вещь? — спросил Гомес с искренним беспокойством.

— Приходит в себя. Ему действительно вкололи какую-то мерзость, пальцы бедолаги жутко заплетаются.

Гомес прижал руки к груди.

— Горе, горе! Пойду составлю ему компанию, пока ты здесь.

Гомес поцеловал Мортишу в щёку, а Уэнсдей в макушку и вышел из комнаты.

— Я тебя искала — сегодня звонили из новой школы, кажется, тебе готовы там дать испытательный срок до Рождества.

Мортиша присела на кровать, заняв вакантное место надзирателя.

— А может?..

— Нет, — Мортиша всё же расплылась в улыбке, но выглядела до того лукаво, что у Уэнсдей даже не нашлось сил на неё рассердиться.

Она знала, что эту битву ей не выиграть, но ничего, всего три с лишним года — и она будет предоставлена сама себе, подобно атлантическому ветру. Захочет — вообще сбежит из дома от этих пристальных глаз. Захочет — запрётся в нём навсегда, посвятив жизнь книгам и лабораторным экспериментам.

Просидев в тишине с минуту, Уэнсдей решилась на разговор, который был нежелательнее неловкого молчания:

— Мама, почему ты всегда так настаивала на моих занятиях фехтованием?

Мортиша удивлённо приподняла брови.

— Но дорогая, у тебя же талант. И мне всегда казалось, что ты обожаешь тренировки.

Уэнсдей скосилась в сторону.

— То есть хочешь сказать, это не связано с тем, что ты была капитаном команды в Неверморе и боялась, что я не буду соответствовать твоему наследию?

Мортиша так удивилась, что не нашлась, что ответить. Уэнсдей продолжала:

— Я помню, как сильно ты хотела, чтобы я играла на скрипке, потому что сама на ней играешь.

— Но ты выбрала виолончель — разве я сказала хоть слово против?

Уэнсдей пожала плечами, но решила идти до конца:

— В Неверморе ты была президентом спиритической ассоциации, входила в клуб элитных учеников, завоевала все возможные почести и медали. Что прикажешь мне там делать?

Лицо Мортиши прояснилось пониманием, и она легко рассмеялась:

— Так в этом всё дело?

Уэнсдей уставилась на неё: неужели этого мало?

— Дорогая, у тебя предостаточно талантов, чтобы отправиться в Невермор и не оказаться в моей тени, которая падала на его мрачные стены тридцать лет назад.

Уэнсдей перевела взгляд на свои пальцы. Ей было обидно, что мама не восприняла её опасения всерьёз. Но вместе с этим на её сердце полегчало. Рядом вновь раздался шепоток, и Мортиша обернулась.

— Что? — насторожилась Уэнсдей.

— Октябрь во всей красе. Ясновидящие не знают в этом месяце покоя — слишком тонка грань.

И тут от ящика письменного стола Уэнсдей раздалось негромкое постукивание.

Мортиша ахнула:

— Впусти же их, скорее!

Она поднялась, но обернулась к матери с недоверчивым взглядом. Та закатила глаза.

— Я знаю, что ты хранишь ключ от стола под черепом ящерицы. Нет, я ни разу туда не заглядывала.

Уэнсдей скривилась, но достала ключ и направилась к ящику. Оттуда выплыла лёгкая тень. Она казалась ближе и чётче, чем все призраки, видимые ею прежде. Очертания всё равно были неуловимыми, но на мгновение ей показалось, что она видит перед собой хрупкую девушку с двумя длинными косами, которая протягивала ей ладонь. Уэнсдей поднесла руку и коснулась её.

На секунду вспыхнул яркий свет, а потом комната вновь погрузилась в привычный сумрак, который казался темнее обычного.

Мортиша стояла за плечами Уэнсдей и выглядела серьёзной и задумчивой.

— Пойдём, — сказала она, подавая ей руку и помогая подняться. — Тебе лучше сегодня отлежаться в тёплой постели.

Уэнсдей не возражала и вернулась под одеяло, под которым и правда было уютно, как никогда.

— Мам?

Мортиша посмотрела на неё очень пристально. Уэнсдей уже открыла рот, вздохнула, но потом пробормотала:

— Принесёшь мне рябиновый отвар Дарлы?

Взгляд матери ей не понравился, как и её улыбка — слишком уж понимающая.

— Конечно, дорогая. А ты пока можешь поразмышлять, какое слово нам досталось в этом году.

Пока Мортиша хлопотала внизу, Уэнсдей лежала, откинувшись на подушку, и действительно размышляла. Нет, она пока не готова признаться матери в открытии своей способности. Нет, она не поедет в Невермор. А слово…

Её страх накануне был связан с тем, что её попытаются принудить идти не своей дорогой. Так может, по ту сторону от неё хотели услышать: “путь”, “грядущее” или “предназначение”?

И что значил этот призрак? Неужели теперь ей придётся мириться не только с компанией людей, но и духов?

Уэнсдей перевернулась на бок и решила, что лучше пусть словом окажется “стрела”. Если она в чём-то и обходила мать, то в стрельбе из лука. И, пожалуй, стоит отвлечься от этих нервных размышлений. Например, основательно взяться за написание детективного романа, черновик которого был заперт в ящике её стола.

1) Подставка для мяча, используемая во время первого удара в гольфе.

Вернуться к тексту