Свобода (гет)

”Знаешь, когда упадешь, не стоит вставать с колен.

Помнишь, любишь и ждешь, хоть надо забыть совсем».

Это была его маленькая тайна, о ней не знала даже Луна.

У Гарри был альбом, старый, еще с его прошлой школы, на первых страницах были рисунки, их Луна видела, но дальше Гарри никому не давал посмотреть. Это и была его маленькая тайна.

Он собирал все, что мог найти о своих родителях. На первой странице были записаны имена их друзей, а на следующих была фотография, вырезка из газеты о падении Темного Лорда… Впрочем, у Гарри больше ничего не было. Его единственная фотография была скопирована заклинанием с книги Хогвартса — это была выпускная фотография Лили и Джеймса Поттеров, а так же еще около двадцати бывших учеников Хогвартса. Безликих, не важных, скучных. Они его не интересовали, но сначала он не мог даже найти среди этих лиц свою маму, отца он нашел сразу — растрепанные черные волосы. А мама… От нее у Гарри были только глаза, а на фотографии их не было видно достаточно четко. Он даже не знал цвет ее волос, он вообще ничего о них не знал. Гарри спросил у профессора МакГонагалл, показал ей фотографию — правда, сама МакГонагалл называла ее колдографией, люди на картинке двигались, почти как на портретах. Только на колдографии они не разговаривали. Все было бы настолько проще… Если бы он только мог поговорить с ними, хоть разочек. Пожалуйста. Зачем ему вообще магия, если она не может выполнить одно его самое сильное желание? Зачем ему волшебство? Он жил без него, волшебство принесло ему только страх, надежду, раскрошенную, разрушенную одним этим: «Магия не может воскрешать». И все. Впрочем, даже если бы могла, смог бы сам Гарри? Вытащить их оттуда, где им хорошо — а он в это верил — забрать у них покой. Разве они это заслужили? Но заслужили ли они смерть? Сам вопрос не верен. Просто смерть, так или иначе, все равно забрала их. Правильно было бы сказать: заслужили ли они умереть так рано? Оставить здесь своего ребенка, которого они любили, заслужили ли они то, что у них забрали шанс на жизнь? Нет, Гарри в это верил.

Он хотел, чтобы они вернулись. Не воскрешенные, а никогда не умиравшие, он хотел, чтобы где-то, в каком-то другом мире, у Лили и Джеймса Поттеров была еще вся жизнь впереди, чтобы где-то у Гарри Поттера было счастливое детство, с родителями, такое, какое обычно бывает в фильмах. Мальчик бы любил их, он никогда не сказал бы и слова против них, он бы любил их так сильно, что готов бы был сам умереть ради их жизни, пожертвовать самым дорогим… Только чтобы они были счастливы, чтобы они были живы.

Пожалуйста…

Гарри ненавидел, когда его жалели, он прятал свою любовь к родителям, которых никогда не знал, просто потому что они — его семья, потому что они — его единственная мечта, его личная утопия. Он так старательно прятал свою любовь к ним, что все вокруг думали, что он совершенно бездушен. Может, они в чем-то были правы. Не во всем.

Он просто не хотел чувствовать, не хотел надеяться, что будет что-то, потому что боялся, что ничего уже не будет. У него была Луна. И ему было страшно, так страшно из-за того, что он мог потерять ее... И поэтому готов был сам ее отпустить, потому что чем дольше она с ним, тем больнее ему потом будет. Он просто не хотел ничего чувствовать.

Луна говорила, что он глупый, если думает, что отделается от нее так легко. Она говорила, что она его не отпустит, пусть Гарри и никогда ее не держал. Она будет держать. За двоих.

И Гарри с каждым днем все больше боялся, что она отпустит, и сам начинал привязывать ее к себе самой толстой веревкой. Потому что уже не представлял себе свою жизнь без нее. Свою жизнь без чувств. Без смеха, счастья и радости. Свою жизнь без теплой ладошки единственной подруги в своей руке, без ее незримой поддержки, без бутербродов в спальне мальчиков каждый вечер, без кролика Рабби, которого она все-таки ему отдала, без тихих мелодий, которые напевала Луна, глядя на голубое небо, без тихих шепотков на уроках, без улыбок, которые связывали только их двоих, без теплых бледно-голубых глаз, казалось, залезающих прямо в душу, без ее мягких, пепельно-белых волос, которые лезут ей в глаза, без ее легкого движения, которым она откидывала их назад…

Без нее самой, единственной. Он просто не хотел быть снова один…