Свобода (гет)

Аккуратные ряды кустарников, низкое серое небо, ровные, одинаковые дома по краям дороги и та самая асфальтированная дорога — обычный вечер обычного мальчика Гарри Поттера.

Люди удивленно разглядывали его, когда он шел здесь в первый раз. Потом привыкли, ведь он стал дополнением к их скучной жизни. Он всегда ходил здесь в одно и то же время. Шесть часов вечера — бьют часы в очередном доме, похожем, как две капли воды, на предыдущий. Разнообразия — ноль, но это совсем неважно. Гарри смотрел на жизнь с присущим ему одному равнодушием. Не на жизнь в общем, а на копошащихся вокруг людей с их одинаковыми потребностями, одинаковыми чувствами, с их одинаковой жизнью. Жизнь Гарри будет другой. Он сделает ее такой, чтобы она не была похожа ни на одну другую (п.а. «остерегайтесь своих желаний и т.д.»).

Скучно.

Гарри не мог сказать точно, что не так, но зато мог точно сказать, что все слишком так. А вот как так, это вопрос…

Скучно.

«Что делать?» и «Кто виноват?». Делать нечего и винить в этом некого.

Гарри очень хотел увидеть море. Когда он был еще младше, он мечтал стать моряком. Потом передумал — лень победила. Вопрос, кем он станет, когда вырастет, так и остался открытым. Хотя, конечно, ему об этом думать еще рано.

Скучно.

Нет, уроки он делать не пойдет. У него есть еще время. Время…

В сущности, что есть время? Ничто. Бесконечность и окончание, такая же совсем нематериальная материя, как жизнь. Каламбур. Время Гарри тоже очень любил. Иногда ему казалось, что оно потворствует его желаниям: идет медленнее, когда Гарри хочет растянуть мгновение, убыстряется, когда хочется поскорей закончить с неприятным делом. Однажды Гарри видел, как время остановилось, и больше никогда не просил у времени помощи. Пусть идет, как идет. Кто он, Гарри, чтобы повелевать им?

* * *

Это произошло год назад, когда Гарри, как обычно, гулял по этой улице. Ничего примечательного не случалось, пока Гарри не захотел, чтобы время тянулось медленнее, чтобы он мог отдохнуть от суеты вот здесь, в покое. Оно и замедлилось. Гарри навсегда запомнил истину о своих желаниях, и больше никогда не просил бездумно.

Это было так странно: видеть, как маленькая девочка медленно, еле-еле двигаясь, пересекает улицу, а перпендикулярно ей гораздо быстрей движется машина, неожиданно выскочившая из-за поворота. Как девочка в испуге застывает, и водитель выкручивает руль со скоростью улитки. Видеть, как девочка кричит, и ее крик длится долго-долго, разрывая душу. На скрип тормозов выбегают люди, медленно-медленно. И, в последний момент, водитель выворачивает руль и врезается не в девочку, а в дерево, которое медленно, как нож сквозь масло, проламывает корпус машины, убивая водителя.

Гарри тогда долго бежал, бежал от самого себя, от своего страха, от ужаса, от боли, от чужой смерти… Кажется, его вырвало, но это было неважно. Он, конечно, не был виноват в том, что случилось, но если бы не его желание, он не видел бы все во всех подробностях, сам виноват…

Стоп. Он ни в чем не виноват, магии не существует, а значит, это был лишь прилив адреналина, и все. Логично… Но где-то на краю разума теплилась мысль о том, что он врет сам себе, но Гарри загнал ее подальше.

* * *

Сегодня было красиво. Зима, укрывшая своим белым одеялом все вокруг, посеребрила ветки редких деревьев своим снегом, сверкавшем в свете заходящего солнца лучше всяких лампочек на Рождественских елках в домах по краям дороги. И Гарри совсем не завидовал тем, кто со своей семьей праздновал тогда приближавшееся Рождество. Ведь они не виноваты, что у него нет семьи. Никто не виноват…

Когда Гарри был еще младше, он пытался спрашивать у тети Петуньи, что произошло, почему его родителей нет рядом. Она отвечала, что они умерли. Гарри не знал смерти, но понимал, что это что-то такое, невозвратимое. Когда ему было семь, он видел смерть того водителя и искренне надеялся, что его родителям не было так больно, как тому мужчине. Ответ Петуньи, что они погибли в автокатастрофе, не прибавил ему радости. Единственное, что он не понимал, было то, что он в кошмарах видел ярко-зеленый свет. Ах, да, еще, откуда шрам?

На самом деле, отличительной особенностью Гарри стал шрам на лбу в виде молнии, происхождение которого так и осталось для Гарри тайной за семью печатями. Как можно удариться головой в автокатастрофе, чтобы получить такую отметину? Никак… Значит, не в автокатастрофе дело.

Как умерли родители, он так и не узнал.

* * *

Время тянулось медленно. Гарри все также гулял вечерами, все также шарахался от Арабеллы Фигг, сумасшедшей старушки с бзиком на кошках, все так же выполнял всю работу по дому, все так же терпел слова дяди Вернона и тети Петуньи, все так же не дружил ни с кем и мечтал о родственной душе…

Все было так же, только Гарри вырос, вытянулся, повзрослел. К своим десяти годам он не выглядел даже на девять, хотя и нормально питался. Его никогда не запирали, достаточно кормили, но это совершенно не мешало ему быть тонким и изящным. Дадли смеялся над ним, потешался, что Гарри — девчонка, но, как-то раз, Гарри это надоело, и Дадли неделю не мог произнести ни слова. Гарри не заперли. Связать странность мальчишки с криминальными наклонностями, проще говоря, с Гарри, не получилось — язык у Дадли отнялся, когда его кузен мыл кухню под бдительным контролем тети Петуньи. От Вернона, стремившегося обвинить мальчика во всех грехах, спасла Гарри, как ни странно, тетя. Может, ее заставила это сделать мольба в ярко-зеленых глазах, живо напомнивших ей Лили, а, может, ей просто нужен был помощник, а в чулане у Гарри не будет возможности работать… Скорее всего, второе.

Гарри не помнил, когда ему впервые пришла в голову идея погулять по Лондону.

Так просто и так сложно.

Спросить разрешения тети казалось самой легкой частью задумки, вот только ее реакция оказалась полностью противоположной ожидаемой.

— Мальчик, какой Лондон? — она грустно усмехнулась, — откуда у тебя деньги на поездку? Один, в большом городе? Ты маленький беззащитный ребенок, неспособный постоять за себя. Куда ты пойдешь? Что будешь делать? Не глупи, никуда ты один не поедешь.

— Я…

— Мальчик. Просто глупый, маленький мальчик. Зачем тебе это? Свобода — красивое слово. Магия — еще красивее, вот только ничто не приходит безвозмездно. Свобода предполагает ответственность, магия — тоже. Только за чудеса приходится платить животным ужасом. Зачем тебе это? Любовь предполагает боль, забота — отторжение. Все когда-нибудь кончается, мальчик. И твоя свобода тоже когда-нибудь кончится, замененная другой, гораздо более страшной.

— Я возьму тебя с собой, в Лондон, только пусть это останется нашим с тобой секретом, хорошо?

— Спасибо Вам, тетя Петунья, я не знаю, как отблагодарить Вас…

— Помолчи, глупый. Я давно должна была это сделать. Зависть не самое лучшее чувство, Гарри.

Гарри долго думал над ее словами, жестами, ее интонацией и пришел к выводу, что она была искренна с ним. К нему еще никогда не относились с такой заботой, поэтому он просто не мог довериться своей тете после стольких лет пренебрежения. Но она обещала взять его с собой в Лондон, исполнить его заветную мечту. И Гарри верил, верил, что его будут любить, что его одиночество, ранее ненавидимое, а теперь привычное, наконец, закончится. Он так и не понял слов Петуньи.

На следующий день тетя Петунья не сказала ему ни слова, не смотрела на него с презрением или безразличием, как раньше. Ее взгляд без видимых на то причин наполнялся теплотой, если он встречался с ней глазами.

Через неделю они вдвоем поехали в Лондон в секрете от Дадли и дяди Вернона.

* * *

Это было так здорово — чувствовать, что тебя любят, о тебе заботятся, тебя ждут… Тетя Петунья спрашивала его, как у него дела в школе. Он никогда не жаловался на Дадли, но Гарри казалось, что она понимает, почему он умалчивает некоторые подробности.

Они никогда не обсуждали Вернона и Дадли. Гарри видел, тетя Петунья любит своего сына, любит мужа, но и его тоже любит. И он чувствовал себя от этого так здорово, как никогда раньше. Идиллия не продлилась долго. Все началось на день рождения Дадли.

* * *

Он, как обычно, готовил завтрак для всех, тетя Петунья хлопотала над подарками для Дадли, дядя Вернон ждал свою еду, а сам именинник еще спал.

— Причешись! — рявкнул он в качестве утреннего приветствия. Примерно раз в неделю, дядя Вернон отрывал нос от газеты и объявлял, что Гарри требуется стрижка. Вероятно, Гарри стригли больше всех мальчишек в классе вместе взятых, но безрезультатно. Его волосы было бесполезно укладывать — они торчали во все стороны, словно солома. Гарри уже поджаривал яичницу, к тому времени как Дадли появился на кухне. Тетя Петуния часто говорила, что Дадли похож на ангелочка — Гарри часто говорил, что Дадли похож на свинью. Гарри поставил тарелки с яичницей и беконом на стол. В это время Дадли подсчитывал свои подарки. Его лицо вытянулось.

— Тридцать шесть, — сказал он, глядя на отца и мать. — На два меньше, чем в прошлом году.

— Дорогой, ты не посчитал подарок от тетушки Мардж, посмотри, он здесь под большим от Папочки и Мамочки.

— Хорошо, тогда тридцать семь, — сказал Дадли, багровея. Гарри, видя, что Дадли готов впасть в ярость, начал жевать свой бекон со скоростью землеройки, боясь, что кузен перевернет стол. Тетя Петуния, очевидно, тоже почувствовала опасность, потому что сказала:

— И мы купим тебе еще два, когда поедем в город сегодня. Как тебе это, солнышко? Еще два подарка.

Дадли усердно думал, а потом закивал головой. Тетя Петунья облегченно выдохнула, Гарри продолжил завтракать, но уже с нормальной скоростью. Неожиданно появились новые обстоятельства.

— Дорогой, плохие новости. Миссис Фигг сломала ногу, она не сможет взять его к себе сегодня.

Именно с этих слов начался день, самый странный в жизни Гарри и самый необычный. Именно тогда Гарри признался сам себе, что он волшебник.