Свобода (гет)

Гарри Поттер очень любил жизнь.

Может, это могло показаться странным, но в свои восемь лет Гарри часто думал о жизни и смерти, и, в конце концов, решил, что жить нужно так, чтобы о тебе вспоминали только хорошее. Невероятная мечта, ведь человек не может быть идеальным, и даже у идеального человека есть друзья и враги, но мечтать о таком чуде никто Гарри не мешал.

Так просто и так сложно.

Возможно, эта идея появилась у Гарри потому, что его родственники: дядя, тетя и кузен — не любили его. И Гарри не мог понять, почему. Чем он заслужил презрение и равнодушие? Он ведь старался, всегда все делал так, как говорила тетя, никогда не противоречил ей. Может, кто-то скажет, что он слабак, но когда тетя Мардж оговаривала его родителей, он сидел и молчал, даже не пытаясь возразить ей. Слушал, но не слышал.

В голове эхом отдавались слова «пьяница», «безработный», «бездельник»… Гарри так хотел капельку любви, так мечтал о заботе, что готов был терпеть эти обвинения в адрес его родителей молча, не отвечая.

Дадли любил бить его. Но Гарри никогда не отвечал. Не потому что не мог, ведь часть его твердила обратное, хотя физически это было невозможно, но он терпел, потому что надеялся, что его оставят в покое.

Оставили.

Может, Дадли надоела такая «груша», которая от той самой настоящей груши для битья ничем не отличается, может, ему действительно стало жаль кузена… Хотя, первое все же вероятнее.

У Гарри не было друзей — несмотря на свой отказ от «охоты на Гарри», кузен все еще ненавидел, когда у его двоюродного брата было что-то, чего не было у него. В этом случае, друзей. Нет, у Дадли была своя компания — мальчишки с таким же «атлетическим» телосложением, любящие издеваться над более слабыми. Но друзей не было. Все они держались на силе, покровительстве своего «главаря» — Дадли. Больше им ничего не нужно было.

Гарри всегда помогал тем самым, более слабым. За это Дадли еще больше его ненавидел. Более слабые благодарили и тут же забывали о существовании мальчишки с такой доброй душой.

Он был изгоем, одиночкой, нелюбимым, но любящим, и, в конце концов, он привык, ему стало это нравиться. Ему нравилось, что он мог идти, куда захочет, гулять, где хочет, делать, что хочет. Не всегда, но чаще всего. Справившись с работой по дому, избежав кузена, вежливо попросив у тети погулять по небольшому городку, ставшему ему родным, он мог, наконец, почувствовать себя свободным.

Гарри любил ветер — он казался ему воплощением свободы. Гарри любил небо — оно казалось ему воплощением бесконечности. Гарри любил солнце — оно казалось ему воплощением всего Света в мире.

Гарри любил жизнь. Во всех ее проявлениях.

Аккуратные ряды кустарников, низкое серое небо, ровные, одинаковые дома по краям дороги и та самая асфальтированная дорога — обычный вечер обычного мальчика Гарри Поттера.

Люди удивленно разглядывали его, когда он шел здесь в первый раз. Потом привыкли, ведь он стал дополнением к их скучной жизни. Он всегда ходил здесь в одно и то же время. Шесть часов вечера — бьют часы в очередном доме, похожем, как две капли воды, на предыдущий. Разнообразия — ноль, но это совсем неважно. Гарри смотрел на жизнь с присущим ему одному равнодушием. Не на жизнь в общем, а на копошащихся вокруг людей с их одинаковыми потребностями, одинаковыми чувствами, с их одинаковой жизнью. Жизнь Гарри будет другой. Он сделает ее такой, чтобы она не была похожа ни на одну другую (п.а. «остерегайтесь своих желаний и т.д.»).

Скучно.

Гарри не мог сказать точно, что не так, но зато мог точно сказать, что все слишком так. А вот как так, это вопрос…

Скучно.

«Что делать?» и «Кто виноват?». Делать нечего и винить в этом некого.

Гарри очень хотел увидеть море. Когда он был еще младше, он мечтал стать моряком. Потом передумал — лень победила. Вопрос, кем он станет, когда вырастет, так и остался открытым. Хотя, конечно, ему об этом думать еще рано.

Скучно.

Нет, уроки он делать не пойдет. У него есть еще время. Время…

В сущности, что есть время? Ничто. Бесконечность и окончание, такая же совсем нематериальная материя, как жизнь. Каламбур. Время Гарри тоже очень любил. Иногда ему казалось, что оно потворствует его желаниям: идет медленнее, когда Гарри хочет растянуть мгновение, убыстряется, когда хочется поскорей закончить с неприятным делом. Однажды Гарри видел, как время остановилось, и больше никогда не просил у времени помощи. Пусть идет, как идет. Кто он, Гарри, чтобы повелевать им?

* * *

Это произошло год назад, когда Гарри, как обычно, гулял по этой улице. Ничего примечательного не случалось, пока Гарри не захотел, чтобы время тянулось медленнее, чтобы он мог отдохнуть от суеты вот здесь, в покое. Оно и замедлилось. Гарри навсегда запомнил истину о своих желаниях, и больше никогда не просил бездумно.

Это было так странно: видеть, как маленькая девочка медленно, еле-еле двигаясь, пересекает улицу, а перпендикулярно ей гораздо быстрей движется машина, неожиданно выскочившая из-за поворота. Как девочка в испуге застывает, и водитель выкручивает руль со скоростью улитки. Видеть, как девочка кричит, и ее крик длится долго-долго, разрывая душу. На скрип тормозов выбегают люди, медленно-медленно. И, в последний момент, водитель выворачивает руль и врезается не в девочку, а в дерево, которое медленно, как нож сквозь масло, проламывает корпус машины, убивая водителя.

Гарри тогда долго бежал, бежал от самого себя, от своего страха, от ужаса, от боли, от чужой смерти… Кажется, его вырвало, но это было неважно. Он, конечно, не был виноват в том, что случилось, но если бы не его желание, он не видел бы все во всех подробностях, сам виноват…

Стоп. Он ни в чем не виноват, магии не существует, а значит, это был лишь прилив адреналина, и все. Логично… Но где-то на краю разума теплилась мысль о том, что он врет сам себе, но Гарри загнал ее подальше.

* * *

Сегодня было красиво. Зима, укрывшая своим белым одеялом все вокруг, посеребрила ветки редких деревьев своим снегом, сверкавшем в свете заходящего солнца лучше всяких лампочек на Рождественских елках в домах по краям дороги. И Гарри совсем не завидовал тем, кто со своей семьей праздновал тогда приближавшееся Рождество. Ведь они не виноваты, что у него нет семьи. Никто не виноват…

Когда Гарри был еще младше, он пытался спрашивать у тети Петуньи, что произошло, почему его родителей нет рядом. Она отвечала, что они умерли. Гарри не знал смерти, но понимал, что это что-то такое, невозвратимое. Когда ему было семь, он видел смерть того водителя и искренне надеялся, что его родителям не было так больно, как тому мужчине. Ответ Петуньи, что они погибли в автокатастрофе, не прибавил ему радости. Единственное, что он не понимал, было то, что он в кошмарах видел ярко-зеленый свет. Ах, да, еще, откуда шрам?

На самом деле, отличительной особенностью Гарри стал шрам на лбу в виде молнии, происхождение которого так и осталось для Гарри тайной за семью печатями. Как можно удариться головой в автокатастрофе, чтобы получить такую отметину? Никак… Значит, не в автокатастрофе дело.

Как умерли родители, он так и не узнал.

* * *

Время тянулось медленно. Гарри все также гулял вечерами, все также шарахался от Арабеллы Фигг, сумасшедшей старушки с бзиком на кошках, все так же выполнял всю работу по дому, все так же терпел слова дяди Вернона и тети Петуньи, все так же не дружил ни с кем и мечтал о родственной душе…

Все было так же, только Гарри вырос, вытянулся, повзрослел. К своим десяти годам он не выглядел даже на девять, хотя и нормально питался. Его никогда не запирали, достаточно кормили, но это совершенно не мешало ему быть тонким и изящным. Дадли смеялся над ним, потешался, что Гарри — девчонка, но, как-то раз, Гарри это надоело, и Дадли неделю не мог произнести ни слова. Гарри не заперли. Связать странность мальчишки с криминальными наклонностями, проще говоря, с Гарри, не получилось — язык у Дадли отнялся, когда его кузен мыл кухню под бдительным контролем тети Петуньи. От Вернона, стремившегося обвинить мальчика во всех грехах, спасла Гарри, как ни странно, тетя. Может, ее заставила это сделать мольба в ярко-зеленых глазах, живо напомнивших ей Лили, а, может, ей просто нужен был помощник, а в чулане у Гарри не будет возможности работать… Скорее всего, второе.

Гарри не помнил, когда ему впервые пришла в голову идея погулять по Лондону.

Так просто и так сложно.

Спросить разрешения тети казалось самой легкой частью задумки, вот только ее реакция оказалась полностью противоположной ожидаемой.

— Мальчик, какой Лондон? — она грустно усмехнулась, — откуда у тебя деньги на поездку? Один, в большом городе? Ты маленький беззащитный ребенок, неспособный постоять за себя. Куда ты пойдешь? Что будешь делать? Не глупи, никуда ты один не поедешь.

— Я…

— Мальчик. Просто глупый, маленький мальчик. Зачем тебе это? Свобода — красивое слово. Магия — еще красивее, вот только ничто не приходит безвозмездно. Свобода предполагает ответственность, магия — тоже. Только за чудеса приходится платить животным ужасом. Зачем тебе это? Любовь предполагает боль, забота — отторжение. Все когда-нибудь кончается, мальчик. И твоя свобода тоже когда-нибудь кончится, замененная другой, гораздо более страшной.

— Я возьму тебя с собой, в Лондон, только пусть это останется нашим с тобой секретом, хорошо?

— Спасибо Вам, тетя Петунья, я не знаю, как отблагодарить Вас…

— Помолчи, глупый. Я давно должна была это сделать. Зависть не самое лучшее чувство, Гарри.

Гарри долго думал над ее словами, жестами, ее интонацией и пришел к выводу, что она была искренна с ним. К нему еще никогда не относились с такой заботой, поэтому он просто не мог довериться своей тете после стольких лет пренебрежения. Но она обещала взять его с собой в Лондон, исполнить его заветную мечту. И Гарри верил, верил, что его будут любить, что его одиночество, ранее ненавидимое, а теперь привычное, наконец, закончится. Он так и не понял слов Петуньи.

На следующий день тетя Петунья не сказала ему ни слова, не смотрела на него с презрением или безразличием, как раньше. Ее взгляд без видимых на то причин наполнялся теплотой, если он встречался с ней глазами.

Через неделю они вдвоем поехали в Лондон в секрете от Дадли и дяди Вернона.

* * *

Это было так здорово — чувствовать, что тебя любят, о тебе заботятся, тебя ждут… Тетя Петунья спрашивала его, как у него дела в школе. Он никогда не жаловался на Дадли, но Гарри казалось, что она понимает, почему он умалчивает некоторые подробности.

Они никогда не обсуждали Вернона и Дадли. Гарри видел, тетя Петунья любит своего сына, любит мужа, но и его тоже любит. И он чувствовал себя от этого так здорово, как никогда раньше. Идиллия не продлилась долго. Все началось на день рождения Дадли.

* * *

Он, как обычно, готовил завтрак для всех, тетя Петунья хлопотала над подарками для Дадли, дядя Вернон ждал свою еду, а сам именинник еще спал.

— Причешись! — рявкнул он в качестве утреннего приветствия. Примерно раз в неделю, дядя Вернон отрывал нос от газеты и объявлял, что Гарри требуется стрижка. Вероятно, Гарри стригли больше всех мальчишек в классе вместе взятых, но безрезультатно. Его волосы было бесполезно укладывать — они торчали во все стороны, словно солома. Гарри уже поджаривал яичницу, к тому времени как Дадли появился на кухне. Тетя Петуния часто говорила, что Дадли похож на ангелочка — Гарри часто говорил, что Дадли похож на свинью. Гарри поставил тарелки с яичницей и беконом на стол. В это время Дадли подсчитывал свои подарки. Его лицо вытянулось.

— Тридцать шесть, — сказал он, глядя на отца и мать. — На два меньше, чем в прошлом году.

— Дорогой, ты не посчитал подарок от тетушки Мардж, посмотри, он здесь под большим от Папочки и Мамочки.

— Хорошо, тогда тридцать семь, — сказал Дадли, багровея. Гарри, видя, что Дадли готов впасть в ярость, начал жевать свой бекон со скоростью землеройки, боясь, что кузен перевернет стол. Тетя Петуния, очевидно, тоже почувствовала опасность, потому что сказала:

— И мы купим тебе еще два, когда поедем в город сегодня. Как тебе это, солнышко? Еще два подарка.

Дадли усердно думал, а потом закивал головой. Тетя Петунья облегченно выдохнула, Гарри продолжил завтракать, но уже с нормальной скоростью. Неожиданно появились новые обстоятельства.

— Дорогой, плохие новости. Миссис Фигг сломала ногу, она не сможет взять его к себе сегодня.

Именно с этих слов начался день, самый странный в жизни Гарри и самый необычный. Именно тогда Гарри признался сам себе, что он волшебник.

Гарри с ужасом смотрел на великана, проломившего дверь хижины, которая дрожала под порывами ветра.

Он помнил, какие безумные глаза были у дяди, увидевшего то странное письмо. Тетя Петунья уговаривала его, просила оставить все, как есть, но муж не слушал ее. Они прятались, бежали, скрывались. От чего?

— Нет! Прекратите! — великан удивленно рассматривал тонкого мальчишку, дрожавшего от холода. Он смотрел на великана безразлично, равнодушно, но с каким-то огнем в ярко-зеленых глазах. — Что Вам нужно от меня? Что Вам нужно от нас?

— Гарри! Когда я видел тебя в последний раз, ты был…

— Вы не ответили на мой вопрос. Зачем Вы здесь? Почему Вы преследуете мою семью? — Дадли с глубоким мыслительным процессом, видным на его лице, смотрел на кузена своими поросячьими глазками. Даже он понимал, что назвать их и Гарри одной семьей, язык не повернется.

— Дык, я тебе письмо принес из Хогвартса.

— Какого Хогвартса?

— Ясен пень, какого! Из Хогвартса — школы Чародейства и Волшебства, — мальчик смотрел на него с небольшой насмешкой, иронией и снисхождением.

— Волшебства не существует! — Гарри дернулся, как от удара, его застал врасплох следующий крик дяди:

— Он никуда не поедет!

— Это что, правда? — тихо спросил Гарри. Тетя Петунья выдохнула и, подойдя к нему, чуть погладила по волосам. Вернон уставился на это действие, как на чудо заморское.

— Моя сестра, Лили, была волшебницей, Гарри. Я хотела рассказать тебе, но…

— Понятно, — он обвел хижину взглядом, не задерживаясь ни на одном предмете. Его лицо все также оставалось равнодушным. Казалось, что все это глупый розыгрыш. Одна его часть вопила от злости на тетю, что та не рассказала ему ничего, но другая понимала, что легко может заглушить это чувство. — Но что, если я не хочу учиться магии?

* * *

Он медленно шел по уже привычной улице. Шесть часов — бьют часы в очередном доме, похожем как две капли воды на предыдущий. Скучно, странно, но не одиноко.

«Свобода — красивое слово. Магия — еще красивее, вот только ничто не приходит безвозмездно. Свобода предполагает ответственность, магия — тоже. Только за чудеса приходится платить животным ужасом. Зачем тебе это? Любовь предполагает боль, забота — отторжение. Все когда-нибудь кончается, мальчик».

Действительно. Его детство закончилось. Свобода закончилась. Пришла магия. Только она ему не нужна.

« — Как это? Твои родители, такими хорошими людьми были, великолепными волшебниками! Почему ты не хочешь?»

Ему это не нужно. Зачем? У него все есть. Другое дело, что магия предполагает большую свободу. Если бы все было так просто…

«И твоя свобода тоже когда-нибудь кончится, замененная другой, гораздо более страшной”.

Да. Его свобода кончилась. Пришла магия и перевернула весь его мир, но она ему не нужна. У него все есть. А друзья — это не главное. Только не все так просто…

«Ты известен в Магическом мире. Ты единственный, кто выжил после Смертельного Заклятья. Ты — Мальчик-Который-Выжил».

Только ему и это не нужно. Ведь у него все есть. И очень хочется плюнуть на все, уйти, спрятаться. Теперь Гарри понимал дядю. Ему не нужна магия. Ему нужна свобода.

* * *

«И ничего

не происходит,

Все останется

таким до того,

Пока не встанешь, не развеешься,

Как дым...» (из песни группы Animal Jazz "Как дым")

— Почему ты стал таким, Гарри? Твоя мама была жизнерадостной ведьмой, готовой помочь всем и каждому. Она жила для других. А твой отец был веселым, задорным человеком, душой компании. Почему же ты так равнодушен ко всему?

— Зачем Вы здесь? Я не хочу ехать в Хогвартс.

— Почему, Гарри?

— Потому что мне нужна свобода.

— Не всегда мы делаем то, что хотим. У каждого из нас есть свой долг, вещи, которые мы должны сделать, независимо от наших желаний.

— Я никому ничего не должен.

— Ты не можешь знать всего, Гарри. Твое положение в обществе обязывает тебя быть на виду у тысяч колдокамер, быть кумиром, примером для подражания.

— Я не знаю этих людей, и поэтому ничего им не должен.

— Узнай их.

— Легче подводить безликих людей, чем известных тебе лично.

— Гарри, твоя судьба была предопределена еще до твоего рождения. Ты не уйдешь от нее.

— Мне все равно.

— Подумай, Гарри. Магия дарит свободу.

— За такую свободу придется платить. Мне нечем.

— Гарри, ты должен.

* * *

Он медленно брел по коридору школы. Не то чтобы он любил эту школу, нет. Просто здесь он мог делать то, что хотел. Как Гарри не хотел уезжать отсюда! Ну, что ж. Выбора нет.

Пусто. Так пусто, что звук его шагов отдается эхом в недалеком потолке. Как он мог согласиться на приглашение Дамблдора?! Пришлось. Выбора нет, и не будет. Вот и вся его свобода.

Почему? За что? Впрочем, Гарри уже устал спрашивать об этом, ему все равно никто не ответит. Просто было странно терять все это. Он страшился неизвестности, страшился потерять то немногое, что у него было. Гарри никогда не верил в сказки, а вот такая магия, показанная Дамблдором, лишь одна из них. Эта магия не решит всех проблем, как в сказке, эта магия не сможет подарить счастья. Эта магия всего лишь дополнение к его чувствам, иллюзия. Настоящая магия — это не глупое махание палочкой, выкрикивание заклинаний. Магия — это то, что есть в каждом человеке, это то, что нельзя измерить, нельзя почувствовать, нельзя увидеть, нельзя осознать. Это то, что не дается тебе от рождения. Это то, что ты должен найти в себе сам.

* * *

Возможностей было две: деньги магия и слава, бедность, Дурсли и свобода. Обычному человеку даже думать бы не пришлось, но Гарри никогда не был обычным. Он все бы отдал за свободу. Впрочем, его как обычно никто не спрашивал. Тетя Петунья категорично заявила, что Поттеру нельзя остаться здесь, ведь после семнадцати лет защита исчезнет, а он не способен будет даже защититься. Гарри хотел учиться магии сам, дополнительно, но Дамблдор уверил Петунью, что это опасно для него. У Гарри как обычно не было выбора.

Он не привык расстраиваться по пустякам, а магию он относил именно к ним. Никто не умер, и может его жизнь резко изменилась, на судьбу мира это не повлияет. По крайней мере он так думал.

* * *

Чтобы что-то изменилось, нужно приложить усилия. Впрочем, в этот раз Гарри не считал, что это тот случай, когда нельзя плыть по течению.

Don`t worry, be happy, and all will be all right.

Вот и весь принцип жизни. Получалось, конечно, не всегда, но в большинстве случаев так и было. Жить по этому принципу было легче, но скучнее. Гарри не знал, почему вырос таким. Просто он один видел скуку и однообразность происходившего вокруг, один желал свободы от этой жизни, он был единственным, кто желал перемен.

Люди вокруг, маглы, они с удовольствием плыли по течению, с удовольствием принимали однообразие. Не то, что бы им это нравилось, но они привыкли к этому, не знали, что можно жить по-другому. А Гарри откуда-то знал это и мечтал о такой жизни, одновременно наслаждаясь какими-то мелочами, общими с той, другой жизнью. Небо, серый промозглый туман, стальные низкие облака, холодный ветер, бесконечное, бескрайнее море и солнце, яркое, слепящее, как самое лучшее доказательство того, что он еще жив.

— Что ты делаешь?!

Черноволосый мальчишка, уже переодевшийся в школьную мантию, как и девочка, обернулся к ней. На его лице, еще чуть по-детски округлом, отражался какой-то безграничный восторг и восхищение. Он выглядел… одухотворенным, что ли?

— Я спрашиваю, зачем ты высунулся из окна? — Гарри на это изумленно выгнул бровь, но выражение его лица было все еще чуть ли не блаженным.

— Кто-то запрещает это делать? Покажи мне этого человека, — он улыбнулся. Новый порыв ветра взъерошил и без того растрепанные волосы и открыл прекрасный вид на необычный шрам в виде молнии.

— Ты Гарри Поттер?! Я читала о тебе в «Величайших Волшебниках нашего века»! Ты знаешь, сколько о тебе написано книг? — воскликнула девочка, а мальчик нахмурился, хоть его взгляд все еще и возвращался к открытому окну в тамбуре Хогвартс-экспресса.

— Меня не интересуют чьи-то выдумки. О своей жизни я и так знаю достаточно и, совершенно точно, правду.

— Как ты можешь так говорить?! Авторы этой книги — эксперты своего дела!

— Извини, но нам не о чем разговаривать с тобой. Оставь меня одного, пожалуйста, — он снова высунулся в окно, будто не услышав слов Гермионы Грейнджер.

— Ты что, сумасшедший?! — мальчик гортанно зарычал и, не ответив, прошел к ближайшему купе, где уже лежали его вещи. Гермиона возмущенно смотрела ему вслед.

* * *

— Тут не занято?

— Нет.

Девочка входит медленно, двигаясь грациозно и будто неприступно, но Гарри не обращает на нее ни капли внимания до того времени, как она вдруг не заявляет:

— Ты Гарри Поттер, — мальчик подавляет готовый сорваться с языка резкий ответ и отвечает:

— Невероятно, но я знаю это.

— Да, — Гарри на ее реплику неохотно поднимает голову, отвлекаясь от учебника, который его очень сильно привлек. Не то чтобы он очень любил знания, но… Это было так прекрасно: понимать, что он может одним взмахом обычной — ладно, не очень обычной — деревяшки поднять в воздух хоть эту самую девочку. Мальчика удивил ее тон. Не равнодушный, но спокойный, с этакой вежливой заинтересованностью. Он не был холодным, просто было понятно, что эта девочка всегда так разговаривает.

— Я слышала, как ты разговаривал с Гермионой Грейнджер. Ты ее обидел. Она хорошая, — сказала девочка, чуть склонив голову, будто пыталась убедить его. Говоря все это, она не отводила от него странного взгляда, не моргала и не двигалась, что заставляло Гарри нервничать. А такое с ним никто не проделывал уже несколько лет. — Кстати, я Луна, Луна Лавгуд. Мне еще не исполнилось одиннадцать, но папа уезжает, и, чтобы не оставлять меня одну, он отправил меня в школу. Но я уже училась магии, и у меня получалось. Моя мама учила меня.

— Это вроде запрещено.

— Да.

Было что-то странное в этом разговоре: ни одному из них не требовалось задавать вопросов, они вообще очень редко что-то спрашивали. Оба. Никто не был достаточно заинтересован в собеседнике, чтобы что-то спрашивать. Луна вытащила из небольшого солнечно-желтого рюкзачка журнал. Ее сова — хоть и назвать этот маленький комок перьев совой было как-то неправильно, особенно по сравнению с Буклей — что-то ей ухнула. Луна сию же секунду отложила журнал и, будто поняв, что от нее хотела птица, вытащила из рюкзачка совиное печенье. Букля обиженно ухнула. Ей совиного печенья не доставалось никогда — Хагрид постарался. Кто дарит сову безо всяких для нее удобств? Хорошо, хоть клетку подарил… Мог бы тогда дать Гарри время купить все необходимое, но нет же.

— Твоя сова хочет печенье.

— У меня его нет.

— Я могу дать его тебе, — Гарри замер и впервые встретился с девочкой взглядом. В глубоких бледно-голубых глазах застыло одно выражение: легкая заинтересованность. Но прямо сейчас Гарри был уверен, что это начало их дружбы.

— Я был бы тебе благодарен. Я не смог купить его.

— Пожалуйста, — Луна протянула ему пакетик.

Он снова вздохнул. Всю его фразу вполне можно было заменить одним «спасибо». Ее ответ в этом случае был хотя бы объясним.

Букля счастливо захрустела дареным печеньем, и Гарри чуть погладил ее по перьям, на что та невнятно ухнула.

— Твоя сова очень привязана к тебе.

— Ее зовут Букля, Луна.

— Да, Гарри.

Они снова помолчали, и Гарри решил уже продолжить чтение, как Луна тихо произнесла странным тоном, с намеком на чувство:

— Ты будешь моим другом.

— Я знаю, — чуть улыбнулся Гарри.

* * *

— Хогвартс становится вторым, а иногда первым домом каждого волшебника. Нет еще ни одного мага, которого Замок оставил равнодушным.

Тихий мягкий голос Луны его не раздражал, в отличие от громких воплей Гермионы, снова отчитывающей кого-то за то, что тот, пошутив, обрызгал ее ледяной водой Черного озера.

Гарри, не отрываясь, смотрел на Хогвартс. Ему вдруг показалось, что он попал в самую настоящую сказку, сказку, которую ему рассказывала мама перед сном. Только вот мама давно умерла, а сказка осталась. И то, что сказка теперь с привкусом светлой печали, ни капли ее не портило. Луна чувствовала его настроение — она тихо рассказывала самое интересное, что прочитала или и так знала о Хогвартсе. Это ее «и так знала» было тем, что Гарри не мог понять. Она чувствовала это каким-то шестым чувством, что ли… В отличие от Гермионы, Луна не пересказывала дословно «Историю Хогвартса», она рассказывала все своими словами, наполняя простые звуки магией, придавая им цвета, будто кто-то, а Гарри знал кто, раскрасил каждую строчку ее рассказа новой краской, идеально подходящей.

Все вокруг считали Луну странной, а Гарри казалось, что странные они, а не Луна. Она его понимала. И что в этом такого? Так давно, слишком давно никто не пытался понять его. Люди привыкли мерить все привычными рамками, разделять все на черное и белое, не признавая других цветов.

Луна была «черной», потому что не попадала в привычные рамки. И неважно, что она хороший человек.

— Папа говорит, что Хогвартс — последнее место обитания пушистых мягкохвостов. Конечно, есть еще несколько поселений жесткохвостов по всей Англии, а несколько есть и в Румынии — они очень любят драконов — но это не то…

— Почему? — тихо спросил стеснительный круглолицый мальчик, представившийся Невиллом.

— У них же жесткие хвосты, — спокойно сказала Луна, будто это было чем-то само собой разумеющимся. Впрочем, для Гарри так оно и было.

— Я никогда не слышал о таких животных, — удивленно произнес Гарри.

— Потому что они очень редки, — ответила Луна.

— Потому что их не существует, — послышался раздраженный голос Гермионы с соседней лодки.

— Если ты о них не знаешь, это не значит, что их нет, — спокойно ответил Гарри.

— Но их просто не существует!

— Они существуют! — воскликнула Луна, явно обиженная презрением, появившимся вдруг в голосе Гермионы.

— Тогда где доказательства? — спросила Гермиона почти с самодовольством, уверенная в непробиваемости своего довода в споре.

— А где доказательства, что их нет? — так же самодовольно откликнулась Луна. Гермиона задохнулась от возмущения.

— Утихните, — полуприказал-полупопросил Гарри.

Луна смиренно успокоилась, но Гермиона пылала праведным гневом, видя такое пренебрежение к своим знаниям.

Гарри очень хотелось спать. Больше, чем спать, ему хотелось только перекусить чем-нибудь, но этого «чего-нибудь» как-то не наблюдалось.

Желтая луна, еще не полная, но уже почти полностью круглая, похожая на круглый сыр «Камамбер», увиденный Гарри когда-то давно в рекламе, от которого откусили кусочек. Видимо, сыр был не очень вкусным, раз кусочек был таким маленьким… Она чертила по глади озера лунные дорожки, будто дразня попробовать пройтись по ним — а вдруг пройдешь? — и совсем не страшная, освещала их путь лучше фонаря Хагрида.

Гарри вытащил из кармана волшебную палочку и взмахнул ей. Та отозвалась приятным теплом, будто радостно приветствуя своего хозяина. Конечно, она живая. А как же иначе? У нее есть душа, как и говорил Олливандер.

Одиннадцать дюймов, Остролист, перо Феникса.

Он уже любил ее, несмотря на ее необыкновенность. А она любила его, Гарри четко это ощущал в ее тепле, таком приятном и нежном, какого ему уже многие годы не дарил ни один человек.

* * *

— Лавгуд, Луна, — всего несколько секунд и «диагноз»:

— Равенкло!

Она изящно спрыгнула с высокой табуретки и отдала шляпу МакГонагалл так, будто этот кусок ткани, напоенный магией, был величайшим сокровищем.

Постепенно ряды тех, кто стоял в ожидании распределения, редели, Грейнджер попала в Гриффиндор, и Гарри тут же решил выбрать какой-нибудь другой факультет. Не то чтобы он испытывал к ней ненависть или что-нибудь вроде этого, но… Ему просто не хотелось день за днем выслушивать описание смерти его родителей.

Мальчик-Который-Выжил. Само это имя было покрыто, залито и испачкано кровью его родителей, тех, кто погиб, защищая его и, не желая того, создавая ему это имя. Он ненавидел это имя. Оно напоминало ему о том, что он — сирота, и это то, что уже никогда не изменится. Ах да, судя по тому, с каким трепетом они произносят его, то, что его родители погибли, им даже нравится. Ведь так он не был бы «Мальчиком-Который-Выжил». Что такое счастье троих людей против счастья сотен волшебников? Ничего.

— Поттер, Гарри.

Любопытная, если не зловещая тишина, и внимание всех без исключения находящихся в зале — кроме, наверное, жабы Невилла и кошки Филча.

Ну, спасибо Вам, добрые люди.

— Так-так, мой милый. Я вижу огромный потенциал в тебе.

— А Вы разговариваете?— воскликнул он — Слава Мерлину — про себя.

— Хаффлпафф?

— Э-э?

— Точно, Хаффлпафф.

— Вообще-то, мадемуазель Шляпа, я имел в виду, почему именно Хаффлпафф? Не могли бы Вы перечислить те мои личностные качества, которые заставили Вас отправить меня на сей достопочтимый факультет?

— Равенкло или Слизерин?

— Равенкло, — не задумываясь, выпалил Гарри.

— Равенкло! — вторила ему Шляпа на весь Большой Зал.

Ответом ей стали бурные аплодисменты со стола Луны и яркая неожиданная улыбка на лице самой Луны.

* * *

— Ты еще не спишь, — Луна тихо шагает по каменным ступеням лестницы из спален девочек. Ее волосы распущены, они чуть спутаны и невозможно белы, так что кажется, будто они светятся в темноте. Луна одета в смешную пижамку со странными животными, словно нарисованными на ней фломастером. — Это был тяжелый день.

— Я всего несколько раз уезжал из дома Дурслей надолго, и всегда со мной были мои родственники. Я не привык спать вдали от дома, — Гарри чуть склоняет голову. Он свернулся калачиком в кресле, тоже одетый в пижаму. Букля, как-то успокаивающе ухая, трется клювом о руку мальчика. Сова удобно устроилась на спинке, и ей пришлось перелететь на подлокотник, чтобы дотянуться до своего хозяина. Гарри благодарно гладит ее по перьям.

— Я тебя понимаю, — она устраивается в кресле напротив. — У меня есть мой Рабби, я могу дать его тебе, — Луна, как и Гарри, заворожено следит за игрой пламени в камине, будто ее не интересует ответ мальчика.

— Рабби… Это кролик.*

— Это игрушечный кролик.

— Я догадался, — чуть ядовито.

— Тебе не идет язвительность.

— Прости, я не хотел тебя обидеть.

— Конечно, нет.

Гарри тяжело вздыхает. Оказывается, его манера общаться может быть очень раздражающей. По крайней мере, в исполнении Луны. Так вот почему его так не любит Дадли…

— Это же твоя игрушка, ты ее любишь, я не могу забрать ее у тебя.

— Тебя я тоже люблю. Ты же мой друг.

Гарри на мгновение замирает и снова вздыхает.

— Но свою игрушку ты любишь все же больше. С ней ты знакома уже давно, а со мной только день.

— Но ты же живой, и ты мой друг. А Рабби — всего лишь игрушка. Но я действительно его люблю, — ее глаза заволокло мечтательной дымкой. — Мне кажется, когда-то Рабби был настоящим кроликом, но однажды злой волшебник поймал его в диком лесу для своих опытов. Рабби был храбрым кроликом, он сумел убежать, и когда уже прыгал к двери, маг из ярости и злости превратил его в игрушку, чтобы Рабби никогда больше не мог бегать.

Воображение Гарри тут же сотворило очень реалистичную картинку: маленький белый кролик в ужасе жался к стене, понимая всю безнадежность своего положения, забившийся в угол и несчастный. Рядом с ним зло скалился какой-то «монстрообразный» старик в длинной темной мантии и угрожающе размахивал волшебной палочкой.

Картинка получилась слишком реалистичной, так что Гарри неожиданно охрипшим голосом ответил на несколько мгновений позже, чем нужно было.

— Это… кхм… это очень грустная история.

— Да, мне тоже так кажется.

Они помолчали еще немножко.

— Малфой на тебя обиделся, — неожиданно сменила тему Луна.

— Я не сказал ему ничего плохого.

— Ты вообще ему ничего не сказал. Не обратил на него ни капли внимания. Он счел это оскорблением.

— Мне жаль, — произнес Гарри, явно не испытывая раскаяния.

— Ты говоришь неправду.

— Хорошо, я исправлюсь. Мне должно быть жаль, но нет.

— Вот теперь ты говоришь правду.

— Я догадываюсь, знаешь ли, — ответил он почти раздраженно.

— Знаю.

Гарри глубоко вздохнул. Это же Луна! Как на нее можно злиться?

— Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Ты не обидел.

Яркие искры пламени в камине придавали какую-то еле заметную нереальность происходящему — огонь был единственным источником света в гостиной Равенкло. Статуя Ровены, одной из четырех Основателей, казалась призраком в этом освещении, а два ребенка у камина — лишь тенями. Мальчик чуть сжался, будто ему холодно, и вгляделся в лицо Луны. Она казалась такой безмятежной, такой мечтательной… Умная, добрая, немного странная — он не понимал, почему ее не любили остальные ученики. Как можно сторониться чего-то столь прекрасного? Как можно испытывать к ней неприязнь? Она казалась Гарри ангелом, белокурым ангелом со странными привычками и рассказами, с ее невообразимо интересными и еще более нереальными выдумками, со всей той сказкой, что создавала она, не задумываясь, просто играя. Невозможная, сказочная, волшебная.

Она несла в себе магию. Не то подобие, что знал каждый уважающий себя волшебник — их волшебство казалось Гарри просто фокусами, по сравнению с Луной. Она несла в себе чистую магию, ту, в которую верят дети, те маленькие чудеса, о которых мечтает каждый ребенок, сказку. Она была маленьким чудом, и потому не могла оставить Гарри равнодушным. Такая мягкая, счастливая…

— Надо идти спать, Гарри. Завтра рано вставать.

— Я привык рано вставать.

— А я — нет. И я не уйду отсюда, пока ты не ляжешь спать, — на ее детском личике появилась странная для нее решимость — Гарри не видел ее такой раньше. Еще одна сторона ее характера — она упрямая. Нет, не так. Упорная, не упрямая. Упрямство — недостаток, а упорство — достоинство.

— Ладно, Луна. Я уже ложусь спать.

Луна чуть нахмурилась, будто то, что Гарри так быстро сдался, ее удивило. Но причина была несколько в другом.

— Ты знаешь, что Букля должна жить в совятне, — это не было вопросом. Луна знала ответ.

— Она мой фамилиар, и я очень люблю ее.

— Понятно. Спокойной ночи, Гарри.

— Спокойной ночи, Луна.

Тихий ветер шевелит листья за окном. В Башне не слышно шума. Тихий дождь стучит по окнам Замка, будто стараясь не разбудить его обитателей, он стучит редко и невнятно, не давая никому понять тайну, что он несет в своем негромком шорохе, не давая разгадать то, что он хочет сказать всем детям и взрослым в Хогвартсе.

— Спокойной ночи.

* * *

— Рабби — от англ. «rabbit». Простите автору такое имя для кролика. У меня никогда не было любимых мягких игрушек-кроликов, были одни коты. Всех котов звали Гарфилдами, а единственный любимый медведь так и получил имя «любимый медведь». =)

— Ты избегаешь меня? — голос Луны был немного надтреснутым, тихим и наполненным печалью. Она спрашивала, а это было тем, что она никогда не делала в обычной ситуации. — Если ты не хочешь общаться со мной, я пойму.

Луна прижимала к себе стопку учебников, которые почему-то носила отдельно от сумки. Может, так было, потому что Луна просто-напросто была странной. А может, потому что Гарри как-то спросил ее, почему от ее учебников пахнет жареным луком. Жареный лук в неограниченных количествах давно «жил» в сумке Луны. Девочка объясняла это тем, что он отпугивает мозгошмыгов от книг, в которых те любят селиться.

В этом ее жесте — в судорожно прижатых к груди книгах — было столько беспокойства, боли и неуверенности, что Гарри сию же секунду настигла совесть.

— Нет, Луна! Конечно, нет! — девочка чуть расслабилась после слов Гарри.

— Ты не любишь славу. Прости, я должна была понять.

— Зачем ты просишь прощения? Если кто виноват, то это я,— мальчик быстро поднялся на ноги и вышел из темной ниши, которая стала его прибежищем. Он подошел к Луне и, глядя ей в глаза, произнес:

— Ты замечательная, Луна. Просто замечательная, — Луна не отрывала от него взгляда. В ее бледно-голубых глазах застыло спокойное задумчивое выражение, будто маска, постоянная и непоколебимая, скрывающая любые чувства. Но Гарри понимал, чувствовал чем-то внутри, может, сердцем, что это ее спокойствие — ложь. Что ей, Луне, его единственной подруге больно, потому что она думала, что он отвергнет ее дружбу ради других, более привлекательных на ее взгляд, более интересных в качестве друзей. Глупенькая… Как же она не понимает? Она была нужна ему, та Луна, которую он знал. Она была нужна ему, как воздух, и без нее становилось вдруг тяжело дышать. Не потому что он в нее влюбился, нет, хотя, по его мнению, все к тому и шло, а потому что она приносила в его душу что-то, без чего он уже не мог жить, почувствовав единожды. Она принесла ему дружбу, чувство, что он кому-то нужен, чувство, что его ждут, где-то ждут. Что он не будет больше один в его чулане под лестницей, она, Луна, будет с ним, в его сердце, душе и разуме, просто потому, что Гарри будет точно знать, что она где-то есть. Потому, что она — его единственная и первая настоящая подруга — где-то есть. Она его понимает и ждет. И без этого чувства он уже не будет самим собой. Луна заставляла его жить дальше и впервые в жизни признаться себе, что он на что-то надеется, что он ради чего-то живет. Ради кого-то. Нет, он не считал себя таким вот несчастным, просто его жизнь была серой, она была скучной, и Гарри не умел ценить то, что у него было. Но он и не стремился изменить ее, подсознательно считая, что не получится. Просто-напросто не получится. Тогда зачем пытаться? Если все равно будет так, если все равно ничего не изменится? Глупец, — шептал внутренний голос, но Гарри ему не верил. Он вообще редко во что-то верил. Это было частью его души — недоверие и подозрительность, паранойя.

Его жизнь была серой, он сам сделал ее такой и жалел об этом, но не пытался изменить. Потому что не верил, что получится. А потом пришла Луна, и раз за разом она распахивала шторы и занавески в его серой и пыльной душе, будто библиотеке, в которой давно никто не был. Луна стала первой. И единственной.

— Ты самый замечательный человек, которого я знаю, Луна, и мне не нужен никто другой. У меня есть ты.

— Правда?

— Чистейшая, — улыбнулся мальчик.

— Спасибо, — прошептала Луна, будто удивляясь самой себе. Ее бледно-голубые глаза, казалось, сверкали, наполненные одной ей понятными чувствами. И Гарри, поддавшись порыву, крепко обнял ее. Не так, как обнимают любимых, нежно, будто пытаясь доказать этим объятьем свою любовь или показать ее, а так, будто если он не обнимет ее, случится конец Света.

— Обормоттер в Полоумную влюбился! Обормоттер в Полоумную влюби-и-ился-я-я-я! — донеслось откуда-то с потолка. Гарри, точно зная, кого он там увидит, поднял голову и впился взглядом в Пивза, на чьей улице явно был праздник. Тот не прореагировал, так что Гарри угрюмо прошептал куда-то Луне в волосы.

— Приятно, когда никого не интересует твоя личная жизнь.

Луна засмеялась немного сдавленно, но от того не менее счастливо.

* * *

Чуть-чуть нажав на карандаш, провести линию… Тень, полутень и пара штрихов здесь. Почти готово.

— Мистер Поттер, вы собираетесь превращать спичку в иголку или нет?

Сзади гнусно хихикал Малфой. Луна ловким движением руки спрятала рисунок так, чтобы профессор МакГонагалл не заметила. Спасибо, — смущенно подумал Гарри. Он даже и не заметил, как подошла преподавательница трансфигурации.

— Да, профессор, конечно, извините.

Спичка была неровной, и если бы Гарри неосторожно провел по ней пальцами, то наверняка занозил бы руку. Иголка? Какая же из нее иголка? Для начала, иголка должна быть металлической и острой.

— Я жду, мистер Поттер.

Гарри чуть погладил свою волшебную палочку большим пальцем. Дерево отозвалось родным и приятным теплом. Вся надежда на тебя, подруга, — почти безнадежно подумал мальчик.

Тихо прошептав себе под нос формулу, Гарри с удивлением заметил, что спичка чуть-чуть дернулась и, будто неохотно, медленно перетекла в металл. Резко, с тихим скрежетом, будто кто-то невидимый заточил иголку, бывшая спичка заострилась по краям — с одной стороны больше, с другой меньше — и явила удивленной МакГонагалл немного маленькое «ушко» для нитки.

— Блестяще, мистер Поттер! Двадцать баллов Равенкло. Чтобы превратить спичку в иголку с первого раза, нужен талант к Трансфигурации. Ваш отец, мистер Поттер, был великолепен в этой области.

Малфой старательно копировал задумчивое выражение лица Гарри, а его подпевалы так же старательно смеялись. Впрочем, глядя на Малфоя, мальчик сам еле-еле удержал себя от смеха. Луна улыбалась потолку. Ее взгляд был расфокусирован, но Гарри мог поклясться, что она только что смотрела на Малфоя. На презрительной физиономии слизеринца задумчивость смотрелась как-то совсем неуместно.

— Ты знаешь, Луна, — Гарри произнес это тихо, чтобы МакГонагалл не услышала, но достаточно громко, чтобы смогли услышать слизеринцы, — судя по тому, с каким вниманием за мной следит Малфой, он явно ко мне неравнодушен.

Луна все так же задумчиво улыбалась потолку, но ее глаза смеялись. Малфой мило покраснел. Румянец на презрительной бледной физиономии смотрелся еще неуместней, чем задумчивость.

— Я же говорил, — прошептал Гарри совсем тихо на ушко Луне. Та оторвалась от детального созерцания потолка и посмотрела на Гарри.

— Только не говори, что это у вас взаимно.

— Ну, что ты, милая. Мое сердце принадлежит только тебе, — с улыбкой ответил Гарри. Луна хмыкнула.

— И не надейся, что я забуду твои слова, если найду тебя где-нибудь в заброшенном классе, целующимся с Малфоем, — Гарри сделал вид, что его стошнило.

— Какая у тебя больная фантазия! — шутя, полувоскликнул-полупрошептал он. — Кто бы знал, что за маской милой мечтательной девочки прячется такая сплетница.

— Страшнейшие сплетники, — прошептала Луна, наклонившись совсем близко к Гарри, — это привидения. Им слишком скучно.

— Так выпьем же за то, чтобы после смерти нас не одолевала скука, — нарочито торжественно произнес Гарри.

— Что выпьем? — почти смеясь, спросила девочка.

— Везде-то ты найдешь проблемы, — обиженно пробурчал Гарри, при этом улыбаясь.

— Это они, на самом деле, тебя ищут, но никак не могут найти.

— Значит, хорошо прячусь.

— Очень может быть.

Они тихо рассмеялись, привлекая внимание профессора.

— Пять баллов с Равенкло за разговоры на уроке, не относящиеся к Трансфигурации, мисс Лавгуд, мистер Поттер.

— Простите, профессор, — дружно извинились Гарри и Луна, вызывая смешки у других равенкловцев.

— Останешься со мной после урока, я хочу кое-что спросить у профессора, — прошептал Гарри, как только профессор отвлеклась на отчитывание Гойла.

— Хорошо, — так же тихо ответила Луна.

Девочка аккуратно вытащила его рисунок из-под парты и разгладила его. На белом пергаменте серыми линиями только начало прорисовываться озеро на фоне деревьев из Запретного леса. Казалось, что нарисованные листья чуть колышутся под суровым осенним ветром.

— Красиво.

— Да, — выдохнул Гарри.

— Ты вложил в свой рисунок магию. Поэтому кажется, что лес настоящий.

— А разве так можно? — смущенно спросил Гарри. Луна серьезно смотрела на него своими бледно–голубыми глазами.

— Ты же волшебник. Это магия. Надо просто поверить.

— Да.

Нарисованное дерево покачнулось чуть сильнее, будто ветер усилился. Не прорисованная избушка Хагрида была чуть кривой, такой, как в жизни, и казалось, что еще чуть-чуть и на картинку выйдет лесник-полувеликан, а за ним будет семенить Клык, безуспешно пытаясь идти в шаг со своим хозяином. Они оба направятся в лес, чтобы побродить по холодным и мокрым от дождя почти незаметным дорожкам, и кентавры будут неслышно следить за ними из-за деревьев…

* * *

— Профессор МакГонагалл? Я бы хотел… поговорить с вами о моих родителях, если вы не против. Я… Нет-нет, я не хочу, чтобы вы рассказывали мне что-нибудь или… Но я о них ничего не знаю и… Понимаете? — Гарри чуть задыхался, как после быстрого бега. Луна сзади ободряюще сжала его ладонь.

— Я понимаю, мистер Поттер, — она очень выразительно посмотрела на Луну, и Гарри кивнул девочке. Та быстро подхватила свою сумку и учебники и вышла из класса, напоследок кинув Гарри обеспокоенный взгляд. — Но я могу лишь только сказать вам, с кем они дружили, чтобы вы связались с ними… Я плохо помню… — МакГонагалл задумалась и сказала:

— Мери Макдональд, лучшая подруга вашей матери. Но она… погибла, это было уже после исчезновения Вы-Знаете-Кого, и люди расслабились… У нее осталась дочь, отец девочки погиб еще раньше, они так и не успели пожениться. Натали Макдональд, Вы можете связаться с ней, если захотите. Она только родилась тогда, осталась с одной из бабушек, пока мать была на работе. Натали на два года младше Вас.*

— Еще была Дорак, — МакГонагалл как-то по-матерински, но грустно улыбнулась. — Милая была девочка, очень сильная волшебница. Говорят, Темный Лорд убил ее лично. Они с Вашей матерью дружили, хотя Дорак была старостой в тот год, когда Лили поступила в Хогвартс. Продолжали переписываться даже после того, как Дорак закончила обучение. Дорак Медоуз. Великолепна в Чарах. Столько жизней, — тяжело вздохнула профессор, — столько судеб.

— Ах да, и, конечно, Алиса Лонгботтом. Боюсь, с ней вы тоже не сможете связаться. Конечно, когда они с Лили подружились, она еще не была Лонгботтом, но все за глаза звали ее так, они с Фрэнком были созданы друг для друга. Алиса и Лили были лучшими подругами, Алиса, Лили и Мери — неразлучная троица. Всегда ходили вместе. Мери всегда говорила Лили не верить… — МакГонагалл запнулась и посмотрела на навострившего уши Гарри. — Впрочем, это не моя тайна. Они с Мери были маглорожденными, а Алису называли предательницей крови — не то чтобы ее это волновало, мистер Поттер, но ей, конечно, было неприятно — и отношение к ним слизеринцев было не слишком радужным. Лили всегда защищала их, а Мери готова была накинуться на каждого, кто называл ее… — она снова запнулась, видимо, вспомнив, что говорит с Гарри, а не сама с собой.

— С вашим же отцом все было так же интересно. С самых первых дней они подружились. Четыре друга, они называли себя Мародерами: Джеймс Поттер, Сириус Блек, Ремус Люпин и Питер Петтигрю. Неразлучные, они только и делали, что доставляли учителям неприятности, — профессор как-то совсем не «по-профессорски» усмехнулась. — Хотя, должна признать, некоторые их шутки были очень даже интересными. Но только не когда речь шла о Северусе…

— Вы говорите о профессоре Снейпе?! — перебил ее Гарри. МакГонагалл смерила его тяжелым взглядом. — Извините, профессор.

— Именно о нем, мистер Поттер. У вашего отца была какая-то личная неприязнь к нему, впрочем, очень даже взаимная. Они друг друга стоили. Другое дело, что Мародеров всегда было четверо.

МакГонагалл замолчала, будто не зная, что сказать дальше.

— Что с ними случилось, профессор? — тихо спросил он, зная, что то, что он услышит, ему не понравится.

— Из них вы сможете связаться только с Ремусом Люпином. Я уверена, он будет рад вашему письму. Он хотел забрать опеку над вами после смерти Лили и Джеймса, но… ему не позволили.

— Кто? Почему, профессор? — спросил Гарри, чуть сузив глаза.

— Министерство Магии, мистер Поттер. Альбус Дамблдор поручился, что вам будет лучше с семьей Лили, и Ремус сдался, — МакГонагалл тяжело вздохнула. — Не я та, кто должен был рассказать вам эту историю, — она смотрела куда-то за окном кабинета, и Гарри вдруг показалось, что она постарела на несколько десятков лет. — Так много людей умерло, мистер Поттер, так много уже не вернется с той войны. Не вы один, мистер Поттер, потеряли в войне своих родных. Таких слишком много, слишком много тех, кто никогда ни узнает своих родителей, ни поговорит со своими друзьями. Некоторые потеряли в этой войне все, и вы не самая страшное лицо войны. Вы стали Надеждой Магического Мира, мистер Поттер. Надеждой, что война больше не вернется. Что никто больше не умрет.

* * *

Гарри шел из кабинета профессора МакГонагалл со смешанными чувствами. Он много узнал о своих родителях, больше, чем за всю свою жизнь, но теперь появилось очень много новых вопросов. Что случилось с Алисой и Фрэнком Лонгботтомами? Их тоже убили? А Сириус Блек и Питер Петтигрю? Какая история кроится за этими именами? В голове отдавалось «Из них Вы можете связаться только с Ремусом Люпином». Почему МакГонагалл не сказала, что они умерли? Может, ей было тяжело говорить об этом?

От историй МакГонагалл все стало вдруг таким реальным: Мери Макдональд, готовая растерзать любого, кто скажет, что-то не то об ее родителях, добрая и терпеливая Лили, готовая простить любые слова и ошибки, пока не придет конец терпению, четыре «хулигана» Мародера, переругивающихся со Снейпом. Из всех них Гарри четко видел только Снейпа — остальные оставались для него загадкой. Если бы я смог найти фотографии, — с тоской подумал Гарри…

* * *

— Ты собираешься сидеть здесь до самого отбоя, Гарри?

— И даже больше.

— Тебя накажут и снимут с Равенкло баллы, — мальчик тяжело вздохнул. Луна смотрела ему в глаза, будто пыталась передать телепатически вывод: пора идти в гостиную. — Ты и так пошел сюда сразу же после того, как прозвенел звонок с последнего урока. Ты даже не ужинал! Пойдем, я принесла бутерброды с кухни.

— Спасибо, что заботишься обо мне, — тихо прошептал он. Луна быстро заморгала, будто ее что-то взволновало, а затем тихо ответила:

— Это нормально, Гарри, ведь ты мой друг.

— Все равно спасибо, — Луна как-то вымученно улыбнулась, будто ей была неприятна его благодарность. Будто он не должен был благодарить. Она считала, что это было неправильно. — За то, что ты есть, — еще тише.

Луна покачала головой, будто пытаясь сбросить наваждение, и Гарри почему-то показалось, что она хочет его обнять, но, конечно, этого не сделает. Где-то внутри безнадежно свернулось сожаление, мешая сосредоточиться. О чем ты думаешь? — обреченно. — Дурак.

— Пойдем, Гарри. Ты испортишь себе глаза, если будешь так много читать.

— Но я не могу, Луна! Я должен понять, что произошло с ними!

— С кем, Гарри? — тихо спросила Луна, заботливо касаясь его руки и пытаясь успокоить его.

— С Сириусом Блеком и Питером Петтигрю, — обреченно ответил мальчик, бессознательно перебирая старые газеты, лежащие на его столе.

Луна как-то странно тяжело вздохнула, будто собираясь с мыслями, и тихо сказала:

— Сириус Блек был осужден за убийство Питера Петтигрю и тринадцати беззащитных маглов, а так же за предательство Поттеров.

Гарри резко втянул воздух и замер. Его глаза расширились, будто он увидел что-то, недоступное другим, а ладони тут же сжались в кулаки.

— Пойдем, Гарри. Нужно убрать эти газеты на место. Пожалуйста.

* * *

— Мистер Поттер? — пропищал маленький профессор Чар, Филиус Флитвик. — Вы удивительно невнимательны сегодня.

— Простите, профессор, — равнодушно произнес Гарри, его глаза остановились на какой-то одной только ему видимой точке на потолке.

— Повторяйте за мной, мистер Поттер, и попробуйте поднять перо в воздух. Вингардиум Левиоса, — Гарри одним только усилием воли сосредоточился на пере и своей волшебной палочке и так же равнодушно повторил за профессором жест и заклинание:

— Вингардиум Левиоса.

Учебник рядом с пером рывком поднялся в воздух и завис. Гарри чуть поднял палочку и посмотрел на то, как прореагирует книга. Та медленно, будто ее дернули за ниточку, потянулась вверх, пару раз перекувыркнувшись в воздухе. Мальчик тяжело вздохнул, и учебник с грохотом упал обратно на парту.

— Великолепно, мистер Поттер! Просто великолепно! Ваша мать была просто великолепна в Чарах! Вы наверняка унаследовали ее способности к моему предмету! Капельку терпения и Вы сможете спокойно использовать это заклинание, не боясь неожиданных падений. Попробуйте еще раз! — радостно воскликнул Флитвик.

Гарри уныло направил волшебную палочку на перо и так же уныло произнес:

— Вингардиум Левиоса.

Перо тут же влетело вверх, как пробка из бутылки. Гарри чуть-чуть покрутил палочку в руках, с ленивым любопытством наблюдая, как перо делает мертвую петлю в воздухе.

— Прекрасно! Двадцать пять баллов Равенкло!

Грейнджер на соседней парте нахмурилась и посмотрела на свое перо, которое даже и не думало взлетать. Большинство их однокурсников тыкали палочками в свои перья, добиваясь самых разных результатов. Сосед по парте Рона Уизли (Симус Финниган), например, сумел устроить локальный взрыв, спалив и перо, и кусок собственной шевелюры. Рыжевато-желтые волосы Уизли приобрели "полосатость", делая их похожими на раскраску пчелы. Грейнджер неодобрительно на них покосилась и доведенным до автоматизма жестом с правильно произнесенным заклинанием подняла перо в воздух, вызывая радостный писк Флитвика. Луна рядом с Гарри нагло спала.

Мальчик с улыбкой наблюдал за ней. Она подложила под голову свои маленькие ладошки, чтобы было удобней, ее перо лежало нетронутым, а сумка не разобранной. Было странно, что Флитвик не обратил на нее внимания.

— Эй, маленькая, мы на уроке. Просыпайся, девочка, пока не пришел злой и страшный Флитвик, — с неожиданной нежностью прошептал Гарри ей на ушко.

— Флитвик не страшный, он добры-ый, — с зевком произнесла Луна чуть слышно.

— Ты что, совсем не спала?

— Нарглы что-то сегодня расшумелись… Да и я за тебя волновалась.

Мальчик тут же помрачнел.

— Нет-нет, только не впадай снова в депрессию, мне это не нра-а-авится, — прошептала она, снова зевая.

— Никто и не говорил, что тебе это должно нравиться.

— Не будь грубым, тебе не идет.

— А жаль, моя жизнь была бы гораздо проще.

— Твоя — да, а моя — нет.

— Да, это причина, чтобы быть вежливым, — послушно согласился Гарри, кивая.

— Ты написал Ремусу Люпину?

— Нет, сегодня напишу.

— Хо-о-орошо, — зевнула она.

Видимо, Флитвик все-таки заметил, что еще одна его ученица присутствует в классе только физически, а на самом деле витает в своих воображаемых облаках, и попросил ее попробовать заклинание.

— Вингардиум Левио-о-оса, — стараясь не зевать — впрочем, не очень успешно — выдавила Луна.

Перо покрылось золотом.

Гарри тихо рассмеялся.

* * *

— Вверх! — послышалось со всех сторон.

Метла Гарри легко скользнула в его ладонь, а вот метла Луны даже не дернулась. Гарри мягко улыбнулся, видя, как девочка сверлит ее взглядом.

— Я не думаю, что… задумчиво-равнодушный тон на нее подействует, Луна, — мягко прошептал Гарри, стараясь подобрать слова так, чтобы не обидеть свою подругу. Девочка даже и не думала обижаться, но спросила своим звонким тонким голосом:

— А какой подействует?

— Уверенный, — усмехнулся Гарри и положил свою метлу на землю. — Смотри, — он протянул руку и приказал:

— Вверх.

Метла и не думала сопротивляться.

Луна задумчиво разглядывала древко своей метлы, а потом немного меланхолично произнесла:

— Я не очень хочу летать на ней.

— Почему? — искренне удивился Гарри. Ему почему-то казалось, что Луна просто обязана мечтать о небе.

— Я ей не доверяю, — нахмурилась девочка.

— Почему? — снова удивился он, сравнивая свою метлу и метлу Луны и пытаясь понять, что в ней внушает опасения его подруге. Луна странно посмотрела на него и ответила, будто это было чем-то совершенно очевидным:

— Этот кусок дерева поднимет меня в воздух на пару сотен метров, и никто не может с уверенностью сказать, что ей вдруг не захочется сбросить меня вниз. Или же, что я сумею справиться с управлением. Или что кто-нибудь — может, даже ты сам, Гарри — не врежется в меня, и мы не полетим вниз с огромной высоты.

Гарри посмотрел на метлу в своей руке совсем под другим ракурсом и вынужден был согласиться с Луной.

— Ты совсем не хочешь в небо? — неожиданно спросил он, замирая. — По-моему, это того стоит.

— Хочу, но на чем-нибудь более безопасном. И, желательно, живом.

— Живом? — удивился мальчик. Почему-то ему даже в голову не приходила такая идея.

— В лесу живут фестралы, — ее взгляд затуманился, как и всегда, когда она уходила в свои мечты.

— Они покатают нас? — спросил Гарри, затаив дыхание. Луна улыбнулась, возвращаясь с небес на землю:

— Если мы хорошо их попросим.

Пару секунд они молчали. Пока Гарри тихо не спросил:

— Тебя совсем не привлекают метлы? Мне кажется, это здорово.

— Это опасно, Гарри. Мы можем умереть, — ответила Луна, тяжело вздыхая.

— Мы не умрем, — уверенно произнес мальчик. — Это я тебе обещаю. К тому же, как же можно жить без капельки риска? — и на его лице прямо-таки засветилась улыбка; так непривычно, но приятно.

Пару мгновений они просто молча смотрели друг на друга, пока Луна почти неслышно не пробормотала:

— Почему бы и нет? Только ради тебя, Гарри, — и, уверенно протянув руку над метлой, приказала:

— Вверх.

Метла послушно прыгнула ей в ладонь, вызывая у Гарри еще более яркую улыбку, а Луна продолжила:

— Но обещай мне, что мы полетаем на фестралах, Гарри.

— Конечно! Думаешь, мне самому неинтересно?

Луна хмыкнула и вцепилась в метлу так, будто они уже были в воздухе.

* * *

— Ну же, тише, тише, родная, все же хорошо, — шептал он, прижимая к себе дрожащую Луну. Обычно растрепанные бледные волосы девочки сейчас лежали в таком беспорядке, что могли соперничать с обычным беспорядком на голове Гарри. — Ничего же плохого не случилось.

— Н-не случилось, д-да, — прошептала она. — Я никогд-да больше не по-полечу на метле.

Ее бледно-голубые глаза были расширены и наполнены почти ужасом.

— Ты даже ни разу не упала, — с укором воскликнул Гарри.

— Я была очень к этому близка, — пробормотала она. — Два метра! Два метра над землей! Да мне бы хватило переломать все кости! — Гарри очень старался не рассмеяться, Луна вполне могла обидеться. На его взгляд ничего страшного не произошло, но Луна устроила из этого трагедию. Ну, взлетели, ну, зависли в воздухе, ну, пролетели пробный круг по стадиону. Кто знал, что Луна до ужаса боится высоты?!

— И как мы, по-твоему, полетим на фестралах, если ты боишься высоты? — тяжело вздыхая, спросил Гарри.

— Я не боюсь высоты! — неожиданно жарко ответила Луна. — Я просто боюсь упасть.

— А фестралы внушают тебе уверенность, что ты не упадешь? — язвительно спросил Гарри.

— Не язви, тебе не идет, — невозмутимо ответила Луна, возвращаясь к своему обычному образу. — Фестралы живые и добрые, они не хотят причинить никому вреда, а значит, они не сбросят нас вниз.

— Что заставляет тебя, думать, что метла может сделать с тобой что-нибудь такое?

— Она неживая, — Гарри уставился на нее в немом удивлении, заработав раздраженный взгляд от подруги:

— Это же очевидно! — воскликнула она.

— Ну-ну, — хмыкнул Гарри. Кажется, Луна немного обиделась.

Это был только пятый день в Хогвартсе, а Гарри казалось, что прошел уже как минимум месяц. До сих пор не было еще ни одного урока Зельеварения — Дамблдор объявил, что Северус Снейп из-за каких-то непредвиденных обстоятельств будет отсутствовать до следующей недели. К тому же, из пяти дней учились они только три: первое сентября оказалось пятницей.

Четвертое сентября «порадовало» всех: учеников и преподавателей — зарядившим дождем, совсем не летним, холодным и, казалось, бесконечным. Небольшой дождь в день приезда показался всем просто цветочками, а ягодок они уже испробовали.

Сегодня был первый день, когда небо наконец очистилось от туч и облаков и явило всем желающим солнце. Жаль, что по-осеннему холодное. Мокрая земля, не способная уже принять в себя влагу, добавила работы домовикам, которые с самого утра — у хаффлпаффцев была Гербология — только и делали, что чистили мантии. Грейнджер — хотя Луна упорно звала ее Гермионой — промывала мозги всем вокруг, что магия заставляет детей вырастать лентяями, на что Гарри спокойно спросил ее, почему это так ее расстраивает. На это Грейнджер собиралась разразиться целой речью, но Гарри остановил ее тем, что предупредил: если, по ее мнению, все маги — лентяи, то и она этой участи не избежит.

Луна старательно делала вид, что летает где-то в облаках, но это не объясняло, почему она так ярко тем самым облакам улыбается.

Впрочем, с Грейнджер они почти подружились, сойдясь в том единственном общем, что было между Гарри и Гермионой — они оба защищали более слабых. Почему Гарри всегда помогал тем, кому нужна была помощь, было понятно, а вот с чего Гермионе быть такой доброй, мальчик так и не смог найти ответ. Мысль о том, что она просто родилась такой, даже не посетила его мыслей.

— Отдай Напоминалку Невиллу, Малфой!

— Или что, Грейнджер? Пойдешь жаловаться МакГонагалл? — голос того, кто доставал Гарри все эти пять дней, умудрившись сделать это так, как никто не мог за всю жизнь мальчика, был наполнен каким-то превосходством, вызывающим у Гарри желание стукнуть Малфоя, несмотря на то, что излишней любовью к мордобою он не страдал.

— Может, и пойдет, — мрачно произнес Гарри. — Чего в этом плохого? Или, может, отнимать чужие вещи у того, кто даже ответить тебе не может, более благородно, чем рассказать об этом учителю?

Многочисленные зрители этого конфликта — как с отвращением заметил Гарри, никто из них и не думал вмешиваться — расступились, пропуская мальчика и следующую за ним по пятам, будто тень, Луну к самим виновникам переполоха. За Гермионой, сжавшись, стоял Невилл. Гарри знал его, именно он искал в поезде жабу с помощью Грейнджер. Луне он нравился, да и сам Гарри относился к нему с симпатией, просто потому, что его мама была лучшей подругой мамы самого Гарри, о чьей судьбе мальчик так и не узнал. Впрочем, первоначальное рвение давно ушло в небытие: узнав о предательстве человека, бывшего лучшим другом его отца, да и его собственным крестным, Гарри понял, что больше ничего не хочет знать о той войне. Меньше знаешь, крепче спишь.

— Неужели великий Гарри Поттер почтил нас своим вниманием? — язвительно протянул Малфой, растягивая гласные.

— Тебя так волнует мое внимание, Малфой? Как интересно, — не менее язвительно протянул Гарри, пародируя Малфоя. Мальчик затылком чувствовал, как улыбается Луна.

— Нашла что-то смешное, Лавгуд? Снова ищешь каких-нибудь идиотских шмарглов? — он выглядел таким уязвленным, что Гарри почему-то подумал, что Малфою с его прямолинейностью нужно было прямиком в Гриффиндор. Луна, кажется, совсем не обиделась.

— Они называются нарглы, — безмятежно ответила девочка, устремив на Малфоя взгляд своих спокойных бледно-голубых глаз. Мальчик как-то странно передернулся, видимо, не на одного Гарри ее взгляд действовал странно.

— Полоумная, — выплюнул Малфой, сузив глаза.

— Бледная поганка, — не остался в долгу Гарри, прекрасно зная, что Луна ничего не скажет.

— Зануда, — тут же пришел ответ.

— Скользкая змея.

— Я сочту это за комплимент, — протянул Малфой, а Гарри даже удивился, ожидая, что перебранка продолжится в том же стиле. Оказывается, у Малфоя-таки присутствуют какие-то мыслительные способности! — почти искренне удивился Гарри.

— Не тешь свое самолюбие, — фыркнул он в ответ.

Пару мгновений они просто сверлили друг друга взглядами, стараясь не моргать. Первым все-таки не выдержал Малфой — взгляд был любимым оружием Гарри.

— Просто отдай Напоминалку, Малфой, — покачал головой Гарри.

— С чего ты решил, что я так быстро сдамся? — сощурился тот.

— С того, что я уже вижу, как к нам направляется МакГонагалл, чтобы узнать, с чего такое собрание. Если ты отдашь мне Напоминалку, мы скажем, что просто разговаривали, но если не отдашь — я расскажу правду.

— С чего я должен верить тебе, Поттер?

— В сущности, мне не за что особо тебя ненавидеть. К тому же, я представляю, как на это отреагирует МакГонагалл, и не желаю такого даже тебе, — Гарри выжидающе посмотрел на Малфоя, буквально видя, как тот принимает решение:

— Ладно, держи, — буркнул мальчик, протягивая стеклянный шарик Гарри, а тот тут же сунул его ошарашенному Невиллу. Луна сзади довольно улыбалась облакам, будто кошка, стырившая с кухни полную банку сметаны. Поищи еще такую пацифистку, — пробурчал про себя Гарри.

И неожиданно Малфой сделал то, что Гарри никак от него не ожидал: он протянул мальчику руку:

— Мир? — Гарри нарочито медленно посмотрел сначала на руку, потом в глаза Малфою, причем выражение его лица напоминало научный интерес астролога, обнаружившего на небе совершенно новую звезду там, где ее в принципе не может быть. Луна тихо рассмеялась над этим небольшим спектаклем, что привело к тому, что Малфой покраснел и почти отдернул руку, в последний момент остановленный ладонью Гарри.

Мальчик ободряюще улыбнулся и крепко сжал ладонь Малфоя, показывая свое отношение.

— Дружба, Жвачка? — Грейнджер засмеялась, а Малфой буквально на мгновение нахмурился, быстро сменив выражение лица на безразличное, будто он знал, о чем речь.

— Нет, только мир.

— Я тоже так думаю. Предлагаю начать с того, что ты перестанешь называть Луну «Полоумной».

— А ты — защищать Лонгботтома.

— Нет, так дело не пойдет, — покачал головой Гарри. — Защищать всех и вся — мое хобби. Боюсь, тебе придется с этим смириться, — Малфой нахмурился.

— Ладно, обсудим это потом. Все еще остается МакГонагалл.

— С чего бы ей здесь быть? — лукаво улыбнулся Гарри, склонив голову.

Глаза Малфоя расширились и он, тут же закипев, выплюнул:

— Что ж ты не в Слизерине?!

— Может, потому что я все еще не способен на подлость? — спокойно ответил Гарри.

— А это тогда что?!

— Это? Хитрость во имя мира во всем мире, — улыбнулся Гарри. — В ней нет ни капли подлости — МакГонагалл вполне могла прийти, и тогда отвечать пришлось бы тебе.

— Тоже подлость.

— Очень может быть. Не стоит винить во всех бедах слизеринцев… — задумчиво произнес он скорей себе, чем остальным.

”Знаешь, когда упадешь, не стоит вставать с колен.

Помнишь, любишь и ждешь, хоть надо забыть совсем».

Это была его маленькая тайна, о ней не знала даже Луна.

У Гарри был альбом, старый, еще с его прошлой школы, на первых страницах были рисунки, их Луна видела, но дальше Гарри никому не давал посмотреть. Это и была его маленькая тайна.

Он собирал все, что мог найти о своих родителях. На первой странице были записаны имена их друзей, а на следующих была фотография, вырезка из газеты о падении Темного Лорда… Впрочем, у Гарри больше ничего не было. Его единственная фотография была скопирована заклинанием с книги Хогвартса — это была выпускная фотография Лили и Джеймса Поттеров, а так же еще около двадцати бывших учеников Хогвартса. Безликих, не важных, скучных. Они его не интересовали, но сначала он не мог даже найти среди этих лиц свою маму, отца он нашел сразу — растрепанные черные волосы. А мама… От нее у Гарри были только глаза, а на фотографии их не было видно достаточно четко. Он даже не знал цвет ее волос, он вообще ничего о них не знал. Гарри спросил у профессора МакГонагалл, показал ей фотографию — правда, сама МакГонагалл называла ее колдографией, люди на картинке двигались, почти как на портретах. Только на колдографии они не разговаривали. Все было бы настолько проще… Если бы он только мог поговорить с ними, хоть разочек. Пожалуйста. Зачем ему вообще магия, если она не может выполнить одно его самое сильное желание? Зачем ему волшебство? Он жил без него, волшебство принесло ему только страх, надежду, раскрошенную, разрушенную одним этим: «Магия не может воскрешать». И все. Впрочем, даже если бы могла, смог бы сам Гарри? Вытащить их оттуда, где им хорошо — а он в это верил — забрать у них покой. Разве они это заслужили? Но заслужили ли они смерть? Сам вопрос не верен. Просто смерть, так или иначе, все равно забрала их. Правильно было бы сказать: заслужили ли они умереть так рано? Оставить здесь своего ребенка, которого они любили, заслужили ли они то, что у них забрали шанс на жизнь? Нет, Гарри в это верил.

Он хотел, чтобы они вернулись. Не воскрешенные, а никогда не умиравшие, он хотел, чтобы где-то, в каком-то другом мире, у Лили и Джеймса Поттеров была еще вся жизнь впереди, чтобы где-то у Гарри Поттера было счастливое детство, с родителями, такое, какое обычно бывает в фильмах. Мальчик бы любил их, он никогда не сказал бы и слова против них, он бы любил их так сильно, что готов бы был сам умереть ради их жизни, пожертвовать самым дорогим… Только чтобы они были счастливы, чтобы они были живы.

Пожалуйста…

Гарри ненавидел, когда его жалели, он прятал свою любовь к родителям, которых никогда не знал, просто потому что они — его семья, потому что они — его единственная мечта, его личная утопия. Он так старательно прятал свою любовь к ним, что все вокруг думали, что он совершенно бездушен. Может, они в чем-то были правы. Не во всем.

Он просто не хотел чувствовать, не хотел надеяться, что будет что-то, потому что боялся, что ничего уже не будет. У него была Луна. И ему было страшно, так страшно из-за того, что он мог потерять ее... И поэтому готов был сам ее отпустить, потому что чем дольше она с ним, тем больнее ему потом будет. Он просто не хотел ничего чувствовать.

Луна говорила, что он глупый, если думает, что отделается от нее так легко. Она говорила, что она его не отпустит, пусть Гарри и никогда ее не держал. Она будет держать. За двоих.

И Гарри с каждым днем все больше боялся, что она отпустит, и сам начинал привязывать ее к себе самой толстой веревкой. Потому что уже не представлял себе свою жизнь без нее. Свою жизнь без чувств. Без смеха, счастья и радости. Свою жизнь без теплой ладошки единственной подруги в своей руке, без ее незримой поддержки, без бутербродов в спальне мальчиков каждый вечер, без кролика Рабби, которого она все-таки ему отдала, без тихих мелодий, которые напевала Луна, глядя на голубое небо, без тихих шепотков на уроках, без улыбок, которые связывали только их двоих, без теплых бледно-голубых глаз, казалось, залезающих прямо в душу, без ее мягких, пепельно-белых волос, которые лезут ей в глаза, без ее легкого движения, которым она откидывала их назад…

Без нее самой, единственной. Он просто не хотел быть снова один…

Дни шли, и каждый день не приносил ему ничего особенного. Мадам Хуч говорила, что у Гарри прирожденные способности к полетам на метле, профессор Флитвик — что у него талант к Чарам, а МакГонагалл — дар к Трансфигурации. Все это, конечно, досталось ему от родителей, но иногда Гарри начинал думать, что он самый настоящий вундеркинд. В такие дни Луна обычно ругала его за все подряд: за беспорядок в его сундуке, за отложенное до последнего домашнее задание (Гарри любил магию, но это не мешало ему не любить домашнее задание), за грязь в его эссе по Травологии...

Она ругала его шутливо, не по-настоящему, в ее излюбленной задумчивой манере, и мальчик никогда не обижался на нее. Наверное, Луна делала это, пытаясь доказать ему, что завышенная самооценка — это не то, к чему надо стремиться.

Впрочем, Луна, в ее желании понизить его самомнение, не была одинока. Ее поддерживал один из учителей, Северус Снейп, профессор Зельеварения. Он почему-то считал, что главным даром от родителей мальчику стали наглость и самоуверенность отца, на которого Гарри, несомненно, был похож как две капли воды. Сам Гарри так не думал, ведь одна умная книжка заявляла, что характер детей большей частью зависит от воспитания, а не наследственности, а воспитание его Дурслями не предполагало наличие у мальчика наглости, но профессор, видимо, его мнение не разделял. Иногда Гарри казалось, что Северус Снейп ненавидит его, и не то чтобы это сильно волновало мальчика — он давно к такому привык — но он не понимал причины. Может быть, дело было действительно в его отце, но... Профессор Снейп казался Гарри достаточно взрослым и умным человеком. Если он не ненавидел Дадли после стольких лет унижения, то и профессор давно должен был пройти через это.

В любом случае, Северус Снейп дал ему пищу для размышлений. Фундаментом стало то, что по описанию МакГонагалл, его родители были ангелами во плоти, и, если Гарри мог поверить, что один из них действительно был чрезвычайно добр, то в то, что две такие чистые души нашли друг друга, он поверить не мог. Так что, как бы Гарри не хотелось это отрицать, его отец вполне мог быть наглым самоуверенным идиотом. Или профессор Снейп все это придумал, что автоматически давало Гарри повод ненавидеть зельевара: хотя бы за то, что он подрывает веру мальчика в своих родителей. Впрочем, это не мешало Гарри обожать Зельеварение. Наверное, больше всего в этом предмете его привлекало то, что у него не получалось все так же легко, как на Чарах и Трансфигурации. Именно это и Гаррино упрямство заставляли мальчика снова и снова просиживать допоздна в библиотеке, выискивая информацию о соединениях разных ингредиентов. Гарри ни за что бы не признался, что второй по значимости причиной его маниакального увлечения зельями была речь профессора Снейпа на их первом уроке Зелий.

"...Я расскажу Вам, как разлить по флаконам известность, как сварить триумф и даже как закупорить смерть..."

Краем глаза мальчик замечал, что не он один заучивает все о Зельях, у него был конкурент или, точнее, конкурентка. Гермиона Грейнджер.

Но если Гарри мучил разные книги о "Зельях Для Маглорожденных", то Грейнджер учила буквально ВСЕ подряд. Это иногда даже пугало мальчика.

Луна тоже любила проводить время в библиотеке. Наверное, за компанию. Впрочем, его подруга тоже не слишком стремилась делать домашнее задание заранее, несмотря на ее проповеди о важности учебы, да и само ее выполнение тех самых заданий оставляло желать... Нет, не лучшего, просто несколько другого. Ее эссе по Трансфигурации "Превращение спички в иголку" содержало в себе подробный отчет о тех случаях, когда знание, как превращать спички в иголки, будет действительно жизненно необходимым. Другое дело, что эти примеры отличались совершенно Луновской оригинальностью:

"... Если я плыву на паруснике, и нарглы, обиженные на то, что они попали в море — они ненавидят воду — ночью разорвали парус, а на корабле нет ни одной иголки, но много спичек и нитки, то я превращу одну спичку в иголку и зашью парус..."

И может, МакГонагалл засчитала бы этот пример как правильный, но... вообще-то профессор ожидала от нее эссе на тему, как ей удалось превратить спичку в иголку, и что она при этом почувствовала. А еще Гарри очень интересовало, как нарглы попали на парусник…

По поводу ее домашнего задания, учителя, отчаявшиеся получить от Луны что-то ожидаемое от обычных учеников — назвать Луну обычной у Гарри бы просто не повернулся язык — написали ее отцу, ожидая, что тот объяснит девочке, что она делала неправильно. Ожидания учителей не оправдались. Если, по мнению Гарри, Луна была необычной, то ее отец был просто-напросто сумасшедшим. Конечно, Гарри никогда не высказывал вслух свое мнение по этому вопросу...

Их переписка — отца и дочери — изобиловала столькими абсурдными фактами, придуманными животными и странными словами, значение которых Гарри просто не понимал, что мальчик, просмотрев одно письмо однажды, боялся даже взглянуть на другие, будто неординарный взгляд на жизнь был чем-то заразным. Впрочем, его собственный взгляд на жизнь его вполне устраивал.

* * *

Луна была красивой. Гарри не знал, когда ему впервые пришла в голову эта идея, но… Он так и не смог отговорить себя от этого. Кому какое, в сущности, дело? Ну и что, что он рисует портреты Луны в те редкие минуты, когда самой девочки нет рядом, и никто не старается выяснить, чем занимается «Великий Герой». Таких минут было очень мало, но это не мешало Гарри заполонить полчемодана старательно спрятанными от Луны набросками. С каждым рисунком «некто» на рисунке все больше походил на Луну. Не совершенно, конечно, но похоже. Луна на каждом наброске улыбалась, и ее смешные сережки в виде редисок снова и снова занимали свое законное место. Будто настоящая, — удивленно подумал Гарри, рассматривая свой последний рисунок. Будто бы живая девочка, единственная в своем роде Луна Лавгуд с ее большими чуть выпуклыми глазами и задумчивым взглядом в потолок. Луна была… единственной. Неповторимой. Он никогда бы не дружил с ней, если бы она была такой, как все. Нет-нет, ему нужна была только Луна, со всеми ее причудами и странностями, сказками, рассказанными у камина в гостиной Равенкло, с ее странным задумчиво-тихим голосом, шепотом «не-от-мира-сего», с ее сережками-редисками и его любимым ожерельем из пробок от сливочного пива. Впрочем, само сливочное пиво Гарри никогда не пробовал, но… это было его мечтой.

Он никогда бы не дружил с Луной без самой нее. Он никогда бы не… А впрочем, он шарахался бы от нее, как черт от ладана. Ну, или так же, как сам Гарри шарахался от Грейнджер.

Это все не мешало ему рисовать Луну в те редкие минуты, когда на него не смотрели. Это не мешало ему пялиться на ее белые, чуть серебристые, будто обесцвеченные волосы с последней парты на ЗОТС, единственном предмете, на котором они сидели не за одной партой. Это не мешало ему забывать донести ложку до рта, когда Луна ловким движением руки заправляла прядь этих самых странных волос за маленькое, казалось, даже прозрачное ушко, будто поеживаясь, и затем, словно опомнившись, переводить хмурый взгляд с очередного «Пророка» на потолок Большого Зала.

В такие моменты она казалась такой человечной, близкой и настоящей, что Гарри старался поймать каждое из тех мгновений, в которые ненастоящая и «полоумная», как говорили их однокурсники, Луна пряталась, освобождая место Луне настоящей, той, что решила однажды спрятаться от всего мира за маской, пока эта маска не стала частью ее самой.

В такие моменты она до нервной дрожи напоминала Гарри его самого. Мальчика, что решил спрятать самого себя, боясь боли, что причиняли ему другие. Мальчика, что так старательно отбрасывал образ навязанного ему «Героя» и так старательно прятавшего самого Гарри. Просто Гарри. Потому что так было легче, не спокойней, просто легче, и этого было для Гарри достаточно, чтобы прятаться от всего мира. Миру не нужен был «просто Гарри», миру не нужен был «Гарри Поттер», миру нужен был «Герой». «Мальчик-Который-Выжил». «Мальчика» Гарри ненавидел. И тот, и другой Гарри.

Гарри Поттер был тем, кого знали все учителя. Флегматичный молодой человек, чрезвычайно одаренный магически, равнодушный к миру. Гарри Поттер был другом Луны Лавгуд, «Лунатички Лавгуд».

«Просто Гарри» был лучшим другом Луны Лавгуд. И «Лунатички», и «просто Луны». «Просто Гарри» боялся темноты и ос, обожал рисовать и был чрезвычайно одарен магически. «Просто Гарри» часами пялился на Луну Лавгуд, пока она читала очередную книжку в библиотеке, а он сам предположительно делал то же самое. «Просто Гарри» любил классическую музыку, которую ненавидел Дадли, жареный бекон и пирог с патокой.

«Просто Гарри» был человеком. «Гарри Поттер» был бездушной маской.

«Лунатичка Лавгуд» была личностью. «Просто Луна» — человеком.

Наверное, именно поэтому Гарри и влюбился в обе части Луниной души. Потому что, в сущности, они были чем-то неделимым, и Луна Лавгуд была… Луной Лавгуд.

* * *

Незаметно подкрался Хэллоуин, о чем Гарри узнал, только войдя в Большой Зал, украшенный огромными тыквами с огорода лесника-полувеликана Хагрида. Проникнуться атмосферой не удалось — Луна старательно отвлекала его от грустных мыслей своей убежденной речью, что мозгошмыги вредят здоровью, а потому ему, Гарри, надо меньше думать. Найти связь между этими двумя утверждениями Луны, произнесенными как общеизвестные факты, Гарри отчаялся уже на второй минуте спора, когда тот грозил растянуться весь пир, мешая мальчику наслаждаться Хогвартской едой.

Неожиданно Луна замолчала, и Гарри оторвался от внимательного созерцания и очень приятного поедания куриной ножки на его тарелки и тяжело вздохнул.

— Что такое, Луна? — девочка смотрела на плавающие свечи над столом их факультета.

— Я только что вспомнила. Гермиона.

— Что опять сделала Гермиона Грейнджер? — это было их с Луной соглашение: он не называет Грейнджер по фамилии (по крайней мере, вслух), а Луна в свою очередь перестанет называть каждого встречного-поперечного по имени (в большинстве случаев, это отталкивало от нее людей). Впрочем, Гермиона осталась исключением, и девочка не возражала, что Луна называла ее по имени с самой первой встречи. Сама Грейнджер к Луне обычно не обращалась никак, собственно, просто старалась с ней не пересекаться. Амбициозная девчонка. Может, она и защищала более слабых, но, видя пренебрежение к ее особе остальных, Гермиона Грейнджер не общалась с теми, кто, как ей казалось, был ниже ее. Помогала — да. Официально дружить? Конечно, нет! Как она думала, ей и так хватало проблем в общении с однокурсниками. А впрочем, может, Гарри все это просто придумал. Но… Он понимал это каким-то шестым чувством.

— Рон Уизли обозвал ее всезнайкой. Она обиделась. И плачет.

Гарри вздохнул еще «тяжелее».

— Что ты от меня хочешь, Луна? — совсем не раздраженно — ну, или стараясь быть не раздраженным — спросил Гарри.

— Я? Ничего, — невинно ответила она, глядя сквозь Толстого проповедника. Призрак, решив, что привлек внимание девочки, старательно крутился вокруг своей оси а-ля невеста в свадебном салоне.

Масса вздоха увеличилась, как минимум, в троекратном размере.

Их только начинающийся односторонний спор (спорил обычно Гарри, Луна старательно делала вид, что она тут совсем не причем) прервали наглейшим способом. С грохотом закрылись за профессором Квирреллом двери Большого Зала, и в наступившей мертвой тишине прозвучал ни разу за всю речь не заикнувшийся Квирелл (рекорд!):

— Тролль! В подземелье! Тролль!

* * *

— Скажи мне, Луна, что мы будем делать, если встретим кого-нибудь из учителей? — как-то отстраненно спросил Гарри, заглядывая за очередной угол и проверяя, есть ли рядом преподаватели.

— Ты успеешь предупредить нас до того, как мы наткнемся на них, — оптимистично предположила Луна.

— И все же?

— Ты слишком мрачно смотришь на жизнь, — отмахнулась девочка.

Пару коридоров они пробежали в молчании, и лишь когда до дверей туалета для девочек оставалось совсем немного, Гарри рывком дернул зазевавшуюся Луну на себя, прячась в нишу. Девочка пыталась возразить, но тут ее глаза расширились в ужасе. Фигура, которую Гарри в неярком свете факелов принял за Хагрида, оказалась вовсе не лесником, и даже не преподавателем. Это был самый настоящий горный тролль. Существо целенаправленно двинулось в вышеупомянутый туалет, и дверь за ним захлопнулась с как будто стонущим звуком.

— Скажи мне, Луна, что мы сделаем, если встретим тролля? — слабым голосом спросил Гарри, поднимаясь из ниши и увлекая за собой Луну.

— Б-бежать? — пискнула девочка. Ее бледно-голубые глаза расширились до размеров двух маленьких чайных блюдец.

Гнетущую тишину замка нарушил жуткий визг девочки из туалета.

— Нет, Луна, — ответил прерывающимся голосом мальчик, доставая дрожащей рукой волшебную палочку из кармана мантии, слабо представляя, что он собирается с ней делать. — Если мы встретим в школе тролля, то будем спасать Гермиону.

Тролль явно был раздражен. Очень раздражен. Он так старательно размахивал дубиной, а глупая девчонка и не думала прекращать визжать, что не очень помогало бедному троллю с его головной болью. Ему очень не нравилась эта девчонка.

Гарри разглядывал тролля с почти научным интересом, пытаясь отвлечься от желания бежать отсюда со всех ног. Луна тоже очень боялась, однако, вцепившись в руку Гарри, почти причиняя ему боль, немного успокоилась. Будто ей так было легче только от одного его присутствия. Странно, но тролль ее мнения не разделял. Отвлекшись на новоприбывших, он наконец оставил бедную Гермиону в покое. Девочка затихла и, сжавшись в комочек в углу туалета, среди осколков раковин и воды из разбитых кранов, пыталась сделать вид, что ее нет.

Мальчик ловко схватил деревяшку от одной из разбитых кабинок и, перехватив ее поудобней, стараясь не занозить руку (об этом он думал чисто автоматически, когда страшно, и не такие мысли в голову приходят), ловко швырнул ее в голову троллю. Тот явно обиделся, о чем свидетельствовал страшный рев и шаги к оцепеневшему мальчику. Луна сзади тоже вытащила свою волшебную палочку, тоже не сильно представляя, что с ней делать, и выкрикнула единственное заклинание, которое у нее всегда получалось не так, как надо.

— Вингард-диум Левиоса!

«Этого следовало ожидать,» — обреченно подумал Гарри, глядя на то, как деревянная дубина становится железной. Луна глядела на тролля с совершенно неконтролируемым ужасом, а ее пальцы на его руке, вцепились в Гарри так, что мальчик уже внутренне распрощался со своей нежно лелеемой конечностью.

Впрочем, сдаваться просто так Гарри не собирался. Дрожащей рукой подняв волшебную палочку на очень, очень раздраженного тролля, он, по возможности четко, выдохнул:

— Вингардиум Левиоса!

Тролль немного ошалел, потеряв свою любимую дубину, и остановился буквально в двух шагах от своих напуганных жертв.

Жестом фокусника Гарри запустил дубину в голову троллю. Жест вышел неловким и слабым, так что черепушка монстра волшебных сказок не очень пострадала. Но троллю оказалось достаточно этого удара, и он грохнулся на землю.

Луна сзади выдохнула и тоже опустилась на пол, в точности повторяя движения существа. Мальчик аккуратно подхватил ее, сел, прислонившись к стене туалета, и медленно закрыл глаза, желая, чтобы это все было только плохим сном.

* * *

Альбус Дамблдор* медленно опустился на корточки рядом с мальчиком, который крепко прижимал к себе бессознательное тело светловолосой подруги. В углу, сжавшись, лежала вторая девочка, ее непокорные каштановые волосы скрывали лицо, но каждый преподаватель, находившийся в комнате, знал имена всех троих детей. Гарри Поттер, Луна Лавгуд и Гермиона Грейнджер. И — ах, да — главное действующее лицо драмы — самый настоящий горный тролль, которого учителя и привидения около получаса искали в подземельях.

Что произошло?

Все трое учеников были без сознания, так что спрашивать было некого. Тролль вряд ли бы ответил на вопрос, который нужно было бы задать всем участникам произошедшего: что они все здесь делали. Тролль в это время должен был, как уже было сказано, находиться в подземельях, а дети — в своих спальнях.

Меньше всего Альбус Дамблдор ожидал присутствия этих трех учеников. Он не удивился бы, увидев здесь Рона Уизли или Дина Томаса, которые сгорали от любопытства, желая узнать, как выглядел тролль; эти двое вполне могли здесь быть. Но не тихая умная девочка Гермиона Грейнджер, которая больше всего в жизни боялась быть выгнанной из школы. Не мечтательная Луна Лавгуд, которой, казалось, совсем не было дела до происходящего вокруг. Но, уж точно, не Гарри Поттер. Не Гарри Поттер, который был первым мальчиком за всю историю директорства Дамблдора, кто отказался ехать в школу, не Гарри Поттер, который ненавидел любые упоминания своей славы, не безразличный, равнодушный ко всему Гарри Поттер, который никогда не был таким, каким ожидал его увидеть Дамблдор. Тот Гарри Поттер, придуманный самим Дамблдором, не пошел бы смотреть на тролля, но пошел бы помочь пусть даже и самой нелюбимой им девочке. Гермионы Грейнджер не было на пире, а значит, она вполне могла быть здесь во время криков Квиррелла о тролле. Тот Гарри Поттер бросился бы предупредить Гермиону Грейнджер, не сказав никому ни слова. Тот Гарри Поттер пошел бы с лучшим другом, который мог бы ему помочь. Этот — нет. Этот Гарри Поттер пошел бы в гостиную, не задумываясь о том, что может произойти с бедной одноклассницей.

Либо Альбус Дамблдор ошибался.

А значит, еще была жива надежда.

* * *

— В последнем абзаце описание ситуации и все мысли принадлежат Альбусу Дамблдору, а не, как обычно, Гарри.

— Хорошо. Ладно. Но только — ни слова никому, Дамблдор! Это должно остаться между нами. Поклянитесь! Я не вынесу... тем более сын Поттера... Дайте мне слово!

— Дать слово, Северус, что я никому никогда не расскажу о самом лучшем, что в вас есть? — Дамблдор вздохнул, глядя в злое, измученное лицо Снейпа. — Ну, если вы настаиваете...

— Вчера в школе произошло то, что не происходило уже несколько десятков лет, — разносился по наполненному студентами Большому Залу голос Дамблдора. — Я не буду врать вам и говорить, что не произошло ничего страшного, — он замолчал на несколько мгновений. — Спокойствие школы и радость праздника были прерваны. Каждый из вас знает, что каким-то неизвестным способом в замок проник тролль. У этого происшествия могут быть два объяснения: либо защита замка была разрушена, — в мертвой тишине эхо несло голос директора, повторяя его слова, только усиливая детский страх, который, казалось, можно было почувствовать, — а я могу уверить вас, что этого не произошло, — все ученики дружно выдохнули. За столом преподавателей тоже стояла мертвая тишина. МакГонагалл сидела, как обычно, прямо, но что-то во всей ее фигуре говорило, что она готова отразить любое нападение, Снейп сосредоточенно о чем-то думал, его и так резкие черты лица, казались еще более заостренными, Квиррелл трясся, как осиновый лист. Альбус Дамблдор был, впервые на взгляд учеников, совершенно серьезен. — Либо один из присутствующих сейчас в зале волшебников впустил тролля в замок, точно понимая, что он делает. Я хочу, чтобы каждый, кто заметит что-нибудь подозрительное, сообщил об этом любому, я повторяю, любому декану, которого он встретит первым, или же мне. Речь идет о вашей же безопасности.

— Вероятно, вы заметили, что в зале отсутствуют несколько студентов. Мисс Гермиона Грейнджер, мисс Луна Лавгуд и мистер Гарри Поттер, — зал дружно ахнул, — были найдены без сознания в туалете для девочек в компании также бессознательного тролля, — ярко-голубые глаза Дамблдора лукаво сверкнули. — Я уверяю вас, что ни один из вышеперечисленных учеников не получил никаких повреждений, кроме шока. Все, кто знают, как эти трое учеников могли оказаться не в своих гостиных и что они делали в том самом туалете для девочек, должны рассказать об этом или своим деканам, или мне.

Директор сел, и тут же ранее пустые золотые тарелки наполнились едой. Ученики зашушукались, а Дамблдор за преподавательским столом, благожелательно улыбаясь, повернулся к Квирреллу и совершенно спокойно произнес:

— А от вас, Квиринус, я жду объяснения, почему тролль не был в подземельях, где мы его искали.

* * *

Профессор Северус Снейп * никогда не был приятным в общении человеком, и сам он это тоже прекрасно понимал. Обычно он даже не пытался быть более вежливым с окружающими его людьми, живя по принципу: «им надо, пусть терпят». Самому Северусу Снейпу уже ничего не было надо с тех пор, как единственный человек, с которым Северус был когда-либо вежлив и дружелюбен, умер. Умерла, если точнее. С ней, с единственной, его принцип жизни не срабатывал. Ей не нужен был подающий надежды начинающий зельевар с увлечением Темной магией. Зато ему, Северусу, очень нужна была Лили Эванс. Единственная. Но больше всего ему нужно было, чтобы она была жива. Не так важно, что не с ним, как важно, чтобы жила, главное, чтобы этот придурок Поттер, манипулятор-Дамблдор — хоть кто-нибудь! — ее защитил. Они все провалились. Лили умерла.

Профессор Зельеварения Северус Снейп боялся Гарри Поттера. Он боялся увидеть в нем Лили, но не мог видеть никого, кроме нее. Мальчик был сыном Поттера, должен был быть, как две капли воды быть похожим на отца, и он должен был возненавидеть Северуса Снейпа за одно только оскорбление памяти его любимого папочки, но… Северусу, казалось, что он сходит с ума. Именно поэтому он боялся Гарри Поттера, потому что боялся однажды понять, что мальчика не за что ненавидеть, что мальчик не перенял от Джеймса Поттера ничего, кроме дара к полетам и Трансфигурации. И внешности.

Каждый раз, когда Северус Снейп смотрел на мальчика, тот, будто чувствуя, поворачивался к профессору, независимо от того, чем он был до этого занят, и смотрел Северусу прямо в глаза. Поэтому Северус старался не смотреть на Гарри Поттера. Потому что каждый раз, глядя в глаза мальчику, он видел не Гарри Поттера, а Лили Эванс, которая, казалось, сейчас снова подойдет к нему и заговорит с ним, пытаясь убедить его, что Мальсибер не достоин общения с ним, что Северус лучше его, что Северус никогда не будет нападать на маглорожденных. Она так верила в это… Поговорит так, как будто ничего этого не было: ни презрительно выплюнутого «грязнокровка!», ни Мальсибера, ни Темной Метки на его предплечье, ни пророчества, ни Гарри Поттера, ни ее смерти…

Будто все еще было так, как тогда, словно ничего и не изменилось: не было загубленной жизни, тихих одиноких часов с рюмкой огневиски и коробкой фотографий, на которых он и Лили еще улыбаются, все еще машут рукой тем, кто их тогда снимал: Мери и Алисе…

И сейчас, направляясь в Больничное Крыло и стараясь не наступать на укушенную трехголовым монстром Хагрида ногу, он думал не о том, что придется объяснять Помфри, откуда рана, а о том, пришел ли в себя Поттер.

В любом случае, у него ее глаза…* * *

— Выпейте это, мистер Поттер, — Гарри с трудом сфокусировал взгляд на человеке перед ним и с удивлением узнал черные сальные волосы. Без очков это было самой яркой приметой.

— Профессор Снейп?

— Выпейте зелье, — повторила расплывчатая фигура, и Гарри заметил у себя под носом флакон с какой-то жидкостью — видимо, то самое зелье. Послушно обхватив горло бутылочки губами, он глотнул и чуть не выплюнул эту гадость обратно.

— Что это, сэр? — просипел он.

— Зелье, мистер Поттер, которое снимает остаточные эффекты от обморока.

— Я упал в обморок, сэр? — мальчик чуть покраснел от смущения.

— Это вы мне скажите, мистер Поттер. Что вы помните последним? — зельевар сидел на стуле рядом с его кроватью, как выяснил Гарри, когда надел очки. Одну ногу Снейп вытянул так, как обычно делают, если она сломана и в гипсе.

— Э-э… Я помню Большой Зал и Квиррелла, а потом Луна сказала, что Гермионы нет, и надо сказать ей, а я говорил ей, что Грейнджер сама виновата, а потом мы подумали, что если тролль… — на секунду его глаза расширились от страха, и он прекратил говорить все, что приходило в голову. — Я-я помню тролля, сэр, — слабым голосом он ответил Снейпу. Тот нахмурился и вытащил еще один флакон и сунул его мальчику.

— Пейте, мистер Поттер.

— Что это, сэр? — спросил Гарри, открывая бутылочку.

— Успокаивающая настойка, мистер Поттер, — произнес зельевар, поправляя свою черную мантию на вытянутой ноге, будто пытаясь скрыть свое неудобство.

— А она… — он замялся и немного смутился, — очень противная, сэр? — тихо закончил Гарри.

Снейп смерил его оценивающим взглядом суженных глаз.

— Простите, сэр, я не должен был… Простите… — прошептал мальчик, стараясь не смотреть на зельевара.

— Нет, мистер Поттер, — спокойно ответил зельевар, будто не заметив заминку мальчика. — Основным компонентом этого зелья является магическая мята, поэтому у зелья достаточно приятный вкус.

Северус Снейп смотрел куда-то в окно, не думая даже прерывать тишину, не то чтобы неприятную, но непривычную, и, Гарри казалось, мужчина видел за этим окном что-то больше, чем холодный ноябрьский ливень. Выражение его лица, обычно нахмуренное и неприятное, было пустым и отрешенным, и, казалось, мальчик мог видеть, как в глубоких черных глазах мечутся призраки прошлого, не забытого и не прощенного.

Быстро выпив зелье, Гарри поставил флакон на тумбочку рядом с кроватью, пытаясь не шуметь, и тихо произнес:

— Спасибо, сэр.

Профессор пришел в себя и так же тихо ответил, поднимаясь со стула и стараясь не наступать на левую ногу:

— Не за что, мистер Поттер, — но через мгновение он спохватился, словно пытаясь восстановить утерянный образ злобного Мастера Зелий, и добавил:

— Я надеюсь увидеть от вас детальный разбор состава Успокоительной Настойки плюс знание основных побочных эффектов этого зелья в случае аллергической реакции на каждый из компонентов.

Снейп остановился, увидев грустную улыбку на лице мальчика и пытаясь понять, что сказал не так.

— Выздоравливайте, — произнес зельевар, забыв сказать свое обычное «мистер Поттер», и направился к дверям Больничного Крыла. При каждом шаге он кривился, будто боль была всего лишь раздражающим фактором, а не, собственно, болью.

Уже открывая дверь, он обернулся на тихий голос мальчика:

— Вам не очень больно, сэр? Может… То есть Мадам Помфри… и… — Гарри замолчал и покачал головой как-то почти разочарованно, откинулся на белые простыни и закрыл глаза.

— Мне не больно, мистер Поттер, — тихо произнес зельевар, глядя на маленького мальчика, который почему-то заботился о человеке, который, казалось, возненавидел его с первого взгляда. Знал ли этот мальчик, что о нем, Северусе Снейпе, когда-либо заботилось так мало людей, что их можно бы пересчитать по пальцам одной руки? Знал ли он, что одной и самой заботливой из всех этих людей была его мама?

Нет, конечно, нет. И Северус очень надеялся, что Гарри Поттер никогда об этом не узнает.

* * *

— В этой части — от звездочек до звездочек =) — речь идет о том, как видит эту ситуацию Северус Снейп. Понятно, что Гарри о таких мыслях и не догадывается.

** — Опять, видимо, я должна пояснить всем ГП-слешерам. Речь не идет ни о какой привязанности того типа, о котором дружно подумали все любители снарри, в особенности, бета =). Речь идет о простой заботе о ребенке человека, которого ты знал и любил.

"Пока что бьется сердце,

Пока спешат часы,

Пока хотим согреться,

Пока что живы мы.

Пока живет надежда,

И не забыт обман,

Пока еще мы между,

Там, где лежит туман.

Пока мы живы, помнишь?

Пока еще живем.

Пока еще не тонешь,

Не стонешь под огнем.

Пока течет река,

Пока еще деремся,

Пока текут года,

Пока мы не сдаемся.

Пока жива надежда,

Пока весь город спит.

А мы пока деремся.

Пока он не забыт..."

— Смотри, Луна, — привлек внимание девочки Гарри, указывая на кусочек неба, видный сквозь витражное стекло замка. — Солнце. Наконец-то.

— Да, солнце, — тихо ответила Луна, будто и не выныривая из своих мыслей. Подоконник у витража был довольно большим, девочка ловко запрыгнула на него и бросила взгляд в сторону Гарри, приглашая к ней присоединиться. Мальчик чуть грустно улыбнулся и поставил на свободное место свою сумку, прислонившись к стене рядом.

— Его так давно не было, думал, уже вообще больше не появится.

Яркие, но не теплые, будто бесчувственные лучики играли друг с другом на витраже, отражаясь на противоположной стене каскадом всех цветов радуги, от тени до тени, будто перетекая из одного в другой. Естественно, обыкновенно и так красиво.

— Оно всегда там, Гарри. Ты ведь знаешь, да? — как-то грустно спросила Луна, будто сам вопрос вызывал невольные воспоминания, из тех, что мучают любого, когда им хоть взглядом напоминают о них.

— Что знаю, Луна? — неуверенно спросил Гарри.

— О том, что оно всегда там. Хотим мы того или нет. Постоянно.

Мальчик немного растерянно поднял взгляд на девочку и тио спросил:

— А если ты не хочешь? Оно потухнет?

— Для тебя — да. Для остальных все останется неизменным. Может, они даже не заметят. Как проще бы все было, если бы никто не заметил...

— Ты хотела когда-нибудь?

— Да, только один раз, — как-то грустно улыбнулась Луна. — Когда умерла моя мама. Я думала, ей там, наверное, хорошо, но это ведь несправедливо. Почему, когда ей хорошо, мне плохо? Разве мама этого хотела? — она как-то судорожно вздохнула, и ровно секунду Гарри мог поклясться, что видел в уголках ее глаз слезы. — А потом я подумала, а как же папа? Если для меня больше не будет солнца, он же не сможет больше его видеть. И я подумала, что сделаю так, чтобы солнце не для меня не исчезало до тех пор, пока папа будет способен заметить это. Пока ему будет важно. У меня ведь больше никого не было. За кого мне еще цепляться? За что держаться, когда плохо? И если кому-то будет нужно солнце, я всегда буду рядом. Потому что оно того стоит, — на грани слышимости прошептала девочка, и Гарри захотелось обнять ее.

— Но ты ведь держишься, — непонятно зачем сказал он. — Если бы ты хотела себя отпустить, если бы ты хотела этого, ты бы нашла способ отрезать всех, кто тебе держит, но ты ведь не хочешь.

— Никто не хочет. Им просто кажется. Мало кто действительно решается, — она грустно улыбнулась. — Оно ведь того не стоит, Гарри, — произнесла она, четко выговаривая звуки, будто пытаясь объяснить ему что-то. — Мы ведь для этого живем. Для счастья, грусти и злости — они все часть жизни, они все прекрасны. Просто мало кто это видит.

Мальчик поежился и обнял себя, поморщившись то ли от холода, то ли от чего-то еще, что не мог бы объяснить и тихо произнес:

— Знаешь, я ведь никогда не думал о смерти, — он чуть замялся. — В смысле, ты понимаешь, мои родители умерли и все такое... но о своей смерти я никогда не думал. Понимаешь? — он заглянул ее в глаза, пытаясь сказать без слов то, у чего не могло быть слов. — Так просто все не закончится. Мы живы. И пока мы живы, мы будем бороться за то, чтобы жить, и будем жить, чтобы бороться. Может, оно того стоит...

* * *

Гарри плохо знал лесничего Хогвартса — о нем у мальчика остались не то чтобы приятные воспоминания. Прямо скажем, очень неприятные. Впрочем, Гарри никогда ни в чем не винил Хагрида. Лесничий был добрым, отзывчивым и... Мальчик не мог это объяснить, но знал, что может ему доверять. Просто Гарри не стремился наладить контакт.

С Малфоем отношения не переходили грани вооруженного нейтралитета: Малфой не трогал друзей Гарри, Гарри не цеплялся к Малфою. Еще был Рон Уизли, с которым у Малфоя случалась что ни день, то стычка. Гарри предпочитал не вмешиваться, но Луна неизменно со состраданием смотрела на рыжего мальчика. Не то чтобы Гарри не сочувствовал Уизли, но очень уж не хотелось привлекать к себе внимание. Мало ли кому что не понравится.*

Был Невилл, тихий застенчивый Невилл, в котором Гарри нашел родную душу. Вот они — дети, которыми никто никогда не гордился.

Были близнецы Уизли — старшие братья Рона. Они успевали всегда и везде, возникали из ниоткуда и исчезали в никуда, и ни разу не было доказано, что все эти проделки именно их творение, хотя все — от Дамблдора до самого стеснительного призрака — совершенно точно это знали.

Еще были уроки, уроки, уроки... В общем, уроков было много. В промежутках между ними Гарри еле-еле поспевал делать домашнее задание, по привычке оставляя его на попозже. Это не мешало ему всегда делать все. Снова срабатывал принцип: не выделяйся, да и не выделен будешь. Наверное, это был главный принцип в жизни Гарри.

Равенкловцы — они были умными. Это было в самой их природе, в их строении ума, и тот, кто не знал с рождения таблицу умножения, уже не вписывался в этот круг «гениев». Таких — те, кто не знал — было не так много. Зато именно эти люди были гораздо умнее всех «гениев» вместе взятых. Ведь ум — это не просто накопленные знания. Это нечто гораздо большее, гораздо более глубокое.

И Гарри четко мог видеть, что Луна была гением, настоящим, не тем, кто зазубрил, все, что нужно было зазубрить. Ее мысли были ее сущностью, и эта бесконечная симфония ее души звучала, не останавливаясь, не задумываясь, не прилагая ни малейших усилий для самого ее существования. И все вокруг меркли перед этим вечным сиянием чистого разума...

Мальчик не мог сказать, умен он сам или нет. Одарен — да. Умен? Хотелось бы верить. Талантлив, безусловно, уверен в себе, но, не доходя до крайностей, таким, как Луна, он никогда не мог бы стать. Ни разу за всю их дружбу, ни разу он не видел проявления ее темной стороны, которая, он знал, была у каждого. Куда уходило все это? Где Луна все это прятала? Где она скрывала все свои темные мысли? И почему? Может, она тоже просто боялась, что в ней разочаруются...

А еще были сны, яркие, непохожие друг на друга, смывающие друг друга, будто непредсказуемой волной, забывающиеся, такие неправильные и в то же время такие естественные... Будто эти сны были частью его самого, но на самом деле не должны были.

* * *

-Гарри! Гарри!

Он медленно обернулся на знакомый голос, и яркое марево вокруг оформилось во множество студентов. Луна (он впервые видел ее такой взволнованной) с растрепанными волосами и без вещей — учебников и сумки — быстро заговорила:

— Что-то случилось, Гарри? Что произошло? — она резко остановилась и чуть прищурилась, снова непривычно, слишком сосредоточенно. — Что с тобой? Что с твоими глазами?

— Что с моими глазами? — удивился мальчик.

— Они, — она запнулась, — они будто бы светятся...

— Светятся? — он приподнял брови.

— Да, — она нахмурилась и, будто Гарри был чем-то тяжело болен, осторожно спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

— Неправильно, — честно ответил Гарри. — Будто это все ненастоящее.

— В смысле? — пришло время для Луны удивляться.

— Это ведь сон, да? Всего лишь сон, — он облегченно улыбнулся, надеясь, что сейчас проснется, и круговорот красок стер выделявшееся ярким пятном взволнованное лицо Луны.

Он обнаружил себя стоящим на движущейся непонятно куда лестнице. Картины тихо перешептывались о чем-то своем, а их очертания были слишком смутными, чтобы их разглядеть.

Мальчик вступил на этаж, не зная даже, какой он по счету, и зашел в темный коридор. Факелы на стенах тут же осветили все помещение, в конце коридора виднелась дверь, и Гарри, не раздумывая, направился к ней. Ему слышался шепот, почти сливающийся с потрескиванием огня, а потом был жуткий, пробирающий до костей рев, явно принадлежащий явно какому-то большому чудовищу.

Две рыжие макушки с небывалой скоростью вылетели из-за двери, открывая ему прекрасный, хоть и смутный, вид на трехголовую собаку, цербера, если Гарри правильно вспомнил. На чистом рефлексе он бросил в дверь, которую безуспешно пытались закрыть близнецы — о да, он узнал их — заклинание(отталкивающее или что-то вроде того), и с глухим щелчком замок закрылся. Синхронно повернулись к мальчику два обладателя яркой шевелюры, и один из них, не стесняясь, видимо, еще не придя в себя, воскликнул:

— Твою мать, Поттер, что ты здесь делаешь?!

* * *

Мальчик резко открыл глаза, судорожно втягивая воздух. Ноги почему-то казались ватными, а сердце бухало где-то в груди. Сжав зубы, Гарри попытался восстановить дыхание и сердцебиение, но не преуспел. Еле выпутавшись из почему-то ставшего огромным одеяла, он вступил разгоряченными босыми ногами на холодный пол и зашипел от холода. Впрочем, мир стал ощущаться отчетливее, а ощущение нереальности происходящего исчезло. Пробежав рысцой до туалета и обратно, Гарри был счастлив ощутить теплую кровать, и почти сразу же уснул, всего около получаса попялившись в потолок...

Утро пришло болью в голове и желанием упасть и уснуть. Ему слышался шепот, тихие шуршащие голоса на грани слышимости, иногда перемежающиеся смехом, а иногда всхлипываниями. Ему казалось, что он сходит с ума, и мальчик даже почти поверил этому.

Трансфигурация пера в чернильницу оказалась довольно простой даже для его больной головы, и теперь он бездумно рассматривал в потолок, пытаясь найти в нем что-нибудь интересное. Интересного не находилось. Или...?

Он попытался поморгать, наивно надеясь, что это поможет, но дата и не думала исчезать, а только проявилась четче. Будто бы Гарри долго смотрел на лампочке в виде числа: «3 декабря». Буквально пару секунд он мог видеть это число так четко, как ничто никогда в своей жизни — сказывалось плохое от рождения зрение.

— Луна, какое сегодня число? — прошептал он как можно тише, стараясь не привлечь внимание МакГонагалл.

— Второе, Гарри. Среда**, — профессор смерила их строгим взглядом, на что Луна ответила невинным взглядом пушистой овечки. Уж что-что, а этот взгляд у нее получался великолепно.

— Спасибо.

Что, черт подери, могло это значить? Гарри никогда не верил во всякую паранормальную чушь. В сказки, магию — да пожалуйста, но вот такое явление ему встречалось впервые.

Прозвенел звонок, и все мысли о датах вылетели из его головы, стремясь в сторону вкусной еды в Большом Зале.

Вечером, уже укладываясь спать, «3 декабря» снова вспыхнуло в памяти, возвращая с собой неуверенность и страх перед тем, что приснится ему сегодня...

* * *

Гарри не помнил ничего из своих снов, но не успел он обрадоваться, снова напомнила о себе голова, тонко намекая, что что-то похожее на прошлый сон ему все же снилось.

Ватные ноги, спешащее куда-то в груди сердце и туман в голове — все повторилось снова, но гораздо сильнее, отчетливее и неприятнее.

Спустившись вниз, он заметил Луну, явно ждавшую его. Мальчик вымученно ей улыбнулся, но та, как ни странно, не улыбнулась в ответ. Девочка нахмурилась еще больше, явно волнуясь еще больше.

— Что с тобой вчера было? Ты ходил как в тумане, а потом просто исчез! И я так и не смогла тебя найти... Тебя опять плохо? Голова?

— Есть немного, — преуменьшил Гарри, сделав вид, что все хорошо, пытаясь вернуть задумчиво беззаботную Луну.

— Ладно, — ответила она и как-то совсем не натурально улыбнулась. Ну что ж. В эту игру можно играть вдвоем...

— Ты ведь сделал эссе по Чарам, да?

— Да, целый вечер сидел.

— Вот и хорошо, потому что Флитвик вчера по секрету мне сказал, что ждет от тебя что-то совершенно особенное. Ты его любимый ученик.

— Я знаю.

— Ты ведь уже позавтракал, да? — вдруг заволновалась она. — Я не увидела тебя в Зале и решила, что ты встал раньше и...

— Конечно, я позавтракал, — не задумываясь, соврал он. Такая Луна его пугала. К такой Луне он совсем не привык. Она была странной. Никто еще не заботился о нем так, с таким искренним желанием сделать лучше, не прося ничего взамен...

Мальчик открыл для Луны проход из гостиной и собирался уже повернуть в сторону кабинета по Трансфигурации, которая, как он помнил, была у них первой парой, когда Луна дернула его за рукав.

— Ты куда? У нас же сейчас Чары.

— Не может быть,— улыбнулся он, думая, что это очередное проявление Луниной рассеянности, — Чары у нас только в пятницу.

— Сегодня пятница, Гарри, — нахмурилась девочка.

— Нет же, — обеспокоенно ответил Гарри. — Вчера была среда. Сегодня четверг.

— Нет, Гарри, — почти шепотом произнесла Луна, — вчера был четверг. Сегодня пятница. 4 декабря.

* * *

Примечания автора:

* — тут, видимо, должна пояснить. Речь не о том, что Гарри весь такой правильный мальчик — зануда. Речь идет о том, что всю жизнь Гарри не видел ничего, кроме разочарования. Он раз за разом смотрел, как другие люди в нем разочаровываются: Дурсли, учителя... «Малолетний преступник, лентяй, мальчишка». С таким отношением к себе сложно расти без каких-либо комплексов. Может, выглядит он круто и невозмутимо, но страшней всего по нему, Гарри, ударит, если кто-то в этом мире, в котором все, кто попало, только и делают, что восхищаются им, разочаруется в нем. Он считает, что должен соответствовать этому образу, который ему создали. Считайте это психологической травмой от тяжелого детства. Такие раны самые глубокие. Они никогда не заживают.

** — автор честно признается, что не смотрела, какой день недели был 2 декабря «н»-ного года. Прошу меня простить.

И заключительный комментарий, который не имеет звездочек, так как Поттер фанфикшн принимает три звезды за обозначение отделенного кусочка текста: автор может назвать эту главу концом первой части. Да-да, вы не ослышались. По одной очень обоснованной просьбе комментатора с ХогНета будет пропущен большой кусок текста фанфика просто потому, что автор не собирается переписывать канон. Скорее всего, повествование начнется со встречи Гарри и Джинни, и будет продолжаться по принципу "одна глава — один курс" или "одна глава — полкурса", а все остальные события будут появляться в фанфике как воспоминания героев. Иногда просто как упоминания. Если кто-то что-то хочет узнать по вот этим пропущенным событиям — я готова отвечать на любые вопросы, кроме «Что за бред произошел в последней главе, и почему Гарри снятся странные сны?». Ответ на этот вопрос будет в первой главе второй части ЭТОГО же фанфика. То есть «Свобода» никуда не переезжает. Она так и останется «Свободой», а вот ее отдельная часть — первая, в данном случае, получит свое название внутри фика. Вторая часть, соответственно, тоже.

Плюс, только потому, что я обещала скорей сама себе, чем кому-то еще, что опишу полосу препятствий к Философскому Камню, которая, скорее всего, будет представлена со стороны многоуважаемого товарища Квирелла. Это будет своего рода «Интермедия номер 2».

Jedy Elizabet Rassell.

— Это он, да? — тихо прошептала Джинни* на ухо своему брату. Одному из своих братьев. В общем, Рону.

Мальчик скривил губы в какой-то совсем не уизлевской усмешке, и Джинни нахмурилась. Что Гарри Поттер мог сделать ее брату?**

— Он, — будто выплюнул он. — Снова со своей полоумной.

— Почему ты зовешь так Луну? — удивилась Джинни.

— Потому что она сумасшедшая, — закатил глаза Рон. — Держись от них подальше, Джинни. Я тебе говорю, они оба чокнутые. В них нет ничего интересного. Ты же найдешь себе купе, да? Я хотел найти Симуса… — у Рона чуть-чуть покраснели уши. Неужели он чувствует себя виноватым?— удивилась девочка.

— Иди, конечно, — отмахнулась Джинни.

— Но ты меня поняла, да? Никаких Поттеров и Лавгудов, — Джинни могла бы многое сказать на это, но в ответ только скорчила рожу. Это показалось ее гораздо более красноречивым жестом.

— Конечно, Рон, — пропела она, даже не краснея (кто бы знал, сколько времени она потратила тренируясь!). Тот подозрительно на нее посмотрел, но отправился на поиски своего друга.

Джинни самодовольно фыркнула и с чисто уизлевским упрямством направилась к «чокнутой» парочке.

* * *

— Здесь не занято?

На нее уставились бледно-голубые глаза. Пресловутый Гарри Поттер даже не поднял голову.

— А как ты хочешь? — спросила светловолосая девочка, с которой Джинни была знакома с самого детства. Луна, если быть точнее.

— Это зависит от меня?

— Это зависит от того, как ты посмотришь на свой вопрос.

— А от чего зависит то, каков мой взгляд на этот вопрос? — спросила Джинни, сосредоточившись на том, чтобы не потеряться среди многих «зависит».

— Здесь не занято, — закончил игру зеленоглазый мальчик со шрамом на лбу. Гарри. Гарри Поттер, — поправила себя Джинни.* * *

— Это здорово, — откликнулась девочка. — Ты Гарри Поттер.

— Ты одна из Уизли, — невозмутимо ответил мальчик, только чуть-чуть сжав зубы. Почти незаметно. Но Джинни-то славилась своей наблюдательностью.

— Прости, — извинилась она.

— За что? — удивился Поттер.

— За Гарри Поттера.

— Боюсь, это не ты виновата в его рождении.

— Я знаю, — невозмутимо ответила Джинни.* * *

Пару секунд они сверлили друг друга взглядами.

Момент разрушила захлопавшая в свои маленькие ладошки Луна.

— Смотри, Гарри, у нас появился новый друг!

Тот расслабился и откинулся на мягкую спинку купе.

— Действительно, — улыбнулся он. В ярко-зеленых глазах плясали смешинки.

Джинни, кажется, начинала понимать, почему их называли чокнутыми. Другое дело, теперь она не могла понять, почему никто не называл чокнутой ее саму?..

* * *

— Так-так, — раздался в разуме девочки голос очень потрепанной шляпы. Очень волшебной шляпы, — поправила она сама себя, — что у нас здесь? Гриффиндорская храбрость и преданность, трудолюбие (чисто хаффлпаффское, надо сказать), немного хитрости (Или много, — поправила для себя Джинни)… — Шляпа прервалась на пару мгновений, а потом согласилась:

— Или много. И — ах! Ах! (тут Джинни могла поклясться, что слышала, как причмокивает Шляпа, будто девочка была коллекционным вином, а Шляпа — тем самым коллекционером) — вечное сияние чистого разума…* * *

Что же мне с тобой делать?

— Вы же знаете что, — как-то устало подумала Джинни. — Моя семья ждет меня в Гриффиндоре.

— И что же, Джинни Уизли, неужели ты недостаточно храбра, чтобы пойти на другой факультет, против ожиданий семьи, но туда, где тебя ждет твой путь? — Джинни могла поклясться, что Шляпа лукаво улыбается.

Она довольно долго думала. О том, о чем обычно не задумываешься просто так. О том, примет ли ее семья тот факультет, который выберет для нее Шляпа, какой бы он ни был, смирятся ли они, поверят ли, что она осталась все той же Джинни. Разочаруются в ней? И поняла, что в ней борются всего два выбора: сердце говорило, что ее семья любит ее такой, какая она есть, что она должна доверять им, а вот разум говорил совсем другое…

— Нет, уважаемая Шляпа. Думаю, что нет.

— Тогда… РАВЕНКЛО!

В этот самый момент Джинни поняла, что падает с табуретки…

* * *

— Все, Джинни, папа никогда не простит тебя!.. — воскликнул Фред (или Джордж?).

— Да! Ты предала традиции всей семьи Уизли! — продолжил второй близнец.

— Ты больше не Уизли! — завел грустную песню первый.

— Почему бы тебе не…!

— А почему бы вам не заткнуться? — спросил черноволосый мальчик, глядя, как краснеют глаза (и уши) девочки. За ним по пятам шла, чуть-чуть подпрыгивая, Луна.

— О, Мерлин! Его Величество Гарри Поттер… — с энтузиазмом начал Джордж.

— Заговорил, — стушевался Фред под взглядом мальчика.

— Как ты, Джинни? Надеюсь, эти два идиота не забили тебе голову всякой чушью? — улыбнулся тот.

— Они очень пытались, — произнесла девочка, пытаясь незаметно стереть слезы.

— Мы совсем…

— …не идиоты! — возмутились близнецы одновременно со словами Джинни.

— Да брось ты, Джинни, — махнул рукой Гарри, не обращая внимания на обиженных близнецов, — ты же их знаешь. То, что они говорят всерьез — несерьезно, а то, что серьезно — не всерьез.

— Меня удивляет другое, — сощурила глаза девочка. — Откуда ты и так хорошо знаешь?

Двое рыжеволосых обменялись взглядами с Гарри, а тот, усмехнувшись, ответил:

— Это длинная история.

— Эй! — воскликнула девочка.

— Ну да, — влезла Луна. — Целый день они, то дружились, то ругались; то дружились, то ругались…

— Когда это было? — удивилась Джинни.

— А это уже история…

— … не для маленьких одиннадцатилетних девочек…

— … из Равенкло, — поучительно закончил Джордж (или Фред?).

Девочка надулась. Луна с видом заботливой мамочки погладила ее по голове. Гарри улыбнулся.

— В прошлом году, Джинни. Нас поймали на одном и том же нарушении правил, и пока мы старательно ходили на все отработки, успели подружиться.

— Но почему вы ничего не сказали маме и папе, и Рону, и остальным? Рон все лето описывал, какой Гарри Поттер чокну… ой… странный!

— Какой же, дорогая сестричка…

— …это бы был сюрприз? — улыбнулся Фред, подмигивая Поттеру. Тот фыркнул и вытащил из кармана мантии потрепанный пергамент и, явно увидев в нем что-то, что ему не понравилось, хлопнул в ладоши:

— Боюсь, время нашего посещения подошло к концу, — он вздохнул, а потом писклявым голосом продолжил:

— Бедная девочка так ударилась головой, так ударилась, что ей совершенно никак нельзя разговаривать с друзьями, зато обязательно надо поговорить с полным учительским составом.

Близнецы нахмурились (тоже совершенно синхронно), что смотрелось на их вечно веселых лицах странно. Луна растерянно теребила ткань мантии, тоже удивляясь той компании, что собиралась навестить Джинни. Ту же волновал только один вопрос:

— Но как ты узнал?!

Мальчик загадочно улыбнулся и, по-отцовски погладив Джинни по голове, сказал:

— Э, нет, Джинни. Ты у нас теперь на особом положении. Как же, самый младший участник Тайного Заговора!

— Участник чего? — удивилась она.

— Нам пора, — неожиданно напряженным голосом произнесла Луна. Гарри выдернул тот же самый пергамент из кармана и бросил его Фреду.

— Вам — Карту, нам — мантию. Не попадитесь.

— Обижаешь! — воскликнул Джордж и выскользнул из Больничного Крыла вместе со следующим за ним по пятам Фредом.

— Но что это за Карта?! — воскликнула Джинни, окончательно теряя смысл происходящего. Ее вопрос проигнорировали. Мальчик вытащил из кармана какой-то маленький шарик и бросил его на постель Джинни рядом с рукой девочки.

— Это диктофон…

— Что? — перебила его Джинни. Мальчик тяжело вздохнул.

— Он запомнит все, что было сказано. Если тебе покажется, что учителя говорят о чем-то важном, просто крепко сожми его и отпусти, когда захочешь остановить запись.

— Запись? Он будет на чем-то писать? — Луна хмурилась и тянула Гарри за мантию, но он быстро проговорил:

— Все будет нормально, никто ничего не заметит, просто положи руку под одеяло. Надо же оправдать свое новое звание!

— Какое звание?

— Тайный Участник Тайного Заговора,* * *

— он улыбнулся. — Выздоравливай, нам пора.

Он вытащил мантию, переливавшуюся в лунном свете красивыми серебристыми оттенками, накинул ее на себя и Луну и буквально растворился в воздухе, исчез. Джинни задохнулась. Ей показалось, что буквально за секунду до того, как двое исчезли, глаза Поттера сверкнули каким-то нереальным светом.

Чертовщина какая-то,— подумала Джинни. — Сумасшедший дом. Гарри Поттер — лучший друг Фреда и Джорджа Уизли. Наверное, я ошиблась школой, — думала она, постепенно уплывая в сон и крепко сжимая металлический шарик в своей ладони…

* * *

— всю эту главу речь шла от лица Джинни Уизли. Я очень надеюсь, что она получилась оригинальной. =)

** — Ну, Гарри Поттер мог много чего сделать Рону Уизли. Он собственно и сделал =). Рон просто завидует, на самом деле. Плюс еще то, что Гарри до сих пор в состоянии вооруженного нейтралитета с Драко Малфоем, когда Рон ругается с тем же самым Малфоем каждую перемену. И не только перемену. Плюс, Рон обижен, что Гарри предпочел ему, всему такому хорошему, сумасшедшую Лавгуд.

* * *

— В этом и состоит оригинальность Джинни. Она очень внимательна, замечает мелкие, ненужные детали, не успевая их обдумать. И людей она воспринимает именно так. Сначала детали, за которые цепляется ее разум, а потом только осознание. Мысли не успевают за разумом. Знала я такого человека…

* * *

— Это вовсе не значит, что Джинни такая же необычная, как Гарри и Луна. Она очень близка к ним по образу мысли, но все равно остается канонной, всем известной и понятной Джинни. Опять же, она очень быстро адаптируется, подстраивается под других, потому что слишком четко осознает все вокруг.

* * *

— Есть такой фильм, да, я знаю, сама не смотрела, но, говорят, очень хороший. Но для меня эта фраза значит гораздо больше, чем просто название киноленты. И потом, я уверена, Шляпа этот фильм точно не смотрела =).

* * *

— Выше упомянутый «Тайный Заговор» является высшим показателем того, что разговоры в моем кругу одноклассников о «Теории Тайного Заговора», в которых сама автор занимает не последнее место, настолько автора достали, что я вижу его везде и вся. Можете считать это плохо скрытой и непродуманной шуткой. Собственно, ни один из героев фика даже не задумывался о значении того названия, что они придумали для себя. Впрочем, как и Мародеры =).

— Сириус! СИРИУС!

Он не знает, почему так больно. Он не знает даже, кто такой Сириус. Мальчик знает только его лицо, издевательский смех пару секунд назад, он знает его имя, знает, что это имя что-то для него значит. Что-то очень важное. Что-то давно забытое. Что-то, что он когда-то чувствовал, но так давно, что сейчас уже и не вспомнить.

Когда-то у него была семья. Неужели это чувствуется так?

* * *

— Опять, Гарри?

— Да, Луна.

Она чуть хмурится, но гладит его по руке, успокаивающе, заботливо, а потом тепло улыбается.

— Это дар, Гарри. Не проклятье.

— Докажи, — хмыкает он.

— Не могу, — грустно улыбается девочка. — Но это не мешает мне верить.

— Мне бы твою веру, — вздыхает Гарри.

В глазах Луны застыло какое-то странное выражение. То ли тепло, то ли тоска, то ли и то и другое, и она тихо отвечает:

— Так позволь себе поверить, Гарри.

* * *

Запись в дневнике от 2 сентября:

«Огромная комната, похожая на амфитеатр, длинный коридор, множество дверей, фонтан, странная женщина (Ярость? Злость? Жажда мести? Жажда причинить боль?), страх, лицо Луны…

Человек по имени Сириус. Умирает?

P.S. Сириус Блэк?"

* * *

— У нас для тебя задание, сестричка, — ухмыльнулся Фред.

— Если не струсишь, — добавил Джордж.

— Не струшу, — улыбнулась Джинни, склонив голову.

— Цель: кабинет Филча. Уверен, ты найдешь нужное заклятье, чтобы открыть дверь, — насмешливо прошептал Фред.

— А самому слабо, что ли?

— А самой лень, что ли? — парировал Джордж. — Но в девять вечера дверь должна быть открыта, — закончил он.

— Репутацию надо зарабатывать, девочка, — хмыкнул другой близнец. — Глядишь, повысим.

— Глядишь, еще и Главного побьет, — добавил Джордж.

— Какого еще Главного? — крикнула Джинни вдогонку испарившимся со скоростью аппарации близнецам.

* * *

— Ой, не нравится мне это, Луна, ой как не нравится, — сказал Гарри, разглядывая Карту.

— Что? — спокойно спросила Луна.

— Близнецы бедокурят, — фыркнул он.

— И что же тебе не нравится? — чуть удивленно, но не выходя из образа, спросила она.

— Что они это делают без меня, конечно же! — фыркнул он.

— Так чего же ты ждешь? — снова спросила она, не поднимая взгляда от нового выпуска «Придиры». Звук быстрых шагов заставил ее губы чуть дернуться в улыбке. — Хоть почитаю в тишине, — сказала она сама себе куда-то в пространство.

Впрочем, долго она не выдержала, и гостиная Равенкло окончательно опустела…

* * *

Вид бегущего по коридору Гарри Поттера с горящими радостным огнем глазами мог бы заставить оглянуться даже самого распоследнего слизеринца. Для Колина Криви достаточен был сам вид Гарри Поттера, а уж фотография с вечно невозмутимым мальчиком, на этот раз еле сдерживающим задорный смех, стала бы венцом коллекции юного фаната. То, что за кумиром Магического общества торопилась его лучшая подруга, не было столь уж странным, но вот остальная компания оставалась загадкой: не отставая, бежали близнецы Уизли и однокурсница Колина — Джинни — тоже, кстати, Уизли.

Коридоры были пустынны, что было для них нормально в этот час — оставалось совсем немного времени до отбоя, и не потеряйся Колин в просторах замка, не видать бы ему такого эксклюзива, так что беглецы остались не замеченными, а Криви, не мудрствуя лукаво, направился за компанией.

* * *

Гарри надолго запомнил этот день. Нет, не потому, что он был важен чем-то таким жутко пафосным, а потому что, черт подери, именно в этот день, он чувствовал себя счастливее, чем когда-либо. И тогда, когда Филч звал Миссис Норрис, не догадываясь, что это лишь запись ее «мявка» на волшебном диктофоне (как-то он по-другому у них назывался, но это неважно), когда на самом деле кошка млела в ласковых руках с детства любящей кошек Джинни и даже не думала отзываться на зов хозяина; и тогда, когда довольная кошка была отпущена к ждущему ее хозяину с повязанной на ее шее запиской:

«Киска очень голодна,

Киска хочет молока».

И тогда, когда разъяренный Филч кричал что-то про бездельников и наглецов; и тогда, когда он обещал побить метлой каждого, кто обидит его любимую кошку, а сама Миссис Норрис пристроилась на подоконнике и грела облезлые бока в последних лучах осеннего солнца, вспоминая рыжеволосую добрую девочку, которая первой подумала о том, что и ей, старой, замученной жизнью кошке нужно чуть-чуть ласки, а не пинок ногой с размаха.

И тогда, когда они бежали по коридорам школы, не думая ни о ком, кого могли бы сбить таким быстрым бегом; вообще ни о чем не думая.

И тогда, когда выбежав на улицу и тут же попав в глубокую лужу, они дружно хохотали: Джинни чуть-чуть неуверенно и застенчиво, Луна — ярко и задорно, звонко, близнецы — без всякого чувства меры, а Гарри… а сам Гарри не знал, как он смеется, со стороны слушать не приходилось.

Он мог буквально чувствовать, как рушатся последние преграды между ними, делая их друзьями, настоящими друзьями, которым можно сказать: «Ты помнишь ?..» — а они в ответ сразу, не думая, засмеются.

Он всегда будет помнить, как, схватив Луну за руки, он заставил ее прыгать с ним по лужам, будто они снова — а кто-то, может, впервые — были пятилетними детьми, готовыми смеяться по поводу и без.

А еще Гарри всегда будет помнить, как всеми правдами и неправдами выторговывал фотографию у Криви, который впервые сделал что-то полезное со времени своего приезда — запечатлел хотя бы один момент этого длинного дня.

Он помнил, как наклеил эту фотографию на корку ежедневника, подаренного ему Луной на день Рождения, в котором он записывал свои сны. Сны, которые имели обыкновение исполняться.

10 декабря 1991*.

Мне снилась елка, высокая, разукрашенная; веселая Луна со смешными бантами бледно-голубого цвета, подарки... Потом Луна нахмурилась и явно заметила, что что-то не так. Кажется, она спросила что-то вроде: "Опять, Гарри?". О чем она? Неужели к тому времени она будет видеть, когда со мной снова будет случаться что-то вроде этого?

Дата: 25 декабря. Да, мне кажется это Рождество... Надо будет купить эти банты для Луны. Видел же, как они ей понравятся...

15 декабря 1991 г.

Понять бы, от чего зависят эти приступы... Договорились с Луной провести эксперимент.

Снова снилось Рождество. Что за день икс? Какое-то зеркало... Луна тоже там. Интересно, что я вижу ее гораздо четче, чем кого-либо или что-либо другое. Я мог бы назвать это даром предвиденья, но у меня еще слишком мало доказательств, чтобы сказать точно. Не знаю даже, хочу ли я этих доказательств...

25 декабря.

Так плохо мне не было давно. Луна считает, это знак. Конечно, я всегда рассказываю ей про такие свои сны. Она записывает себе даты, описание остается на мне. Для нее главное проследить, чтобы в своем состоянии «лунатик я, и без претензий!» я не сотворил чего-нибудь. Она не жалуется, но честно, иногда мне кажется, я такая обуза для нее... Луна говорит, что беспокоится обо мне, надеется, что видения станут четче, тогда я смогу наконец контролировать свои действия во сне чуть больше... Не знаю, возможно ли это. Что я делаю в те дни, о которых мне снятся сны? Одна надежда на Луну. Помню все, кроме одного часа, того, который мне снился.

Кто-то подарил мне мантию-невидимку; в записке говорилось, что она принадлежала моему отцу. Получил совершенно неожиданный подарок от Люпина — коробку волшебных сладостей. Собственно, я тоже отправил ему подарок — маленький стеклянный шарик со сказочной деревней и хлопьями искусственного снега. Впрочем, деревня, конечно, тоже ненастоящая. Всю жизнь мечтал о таком подарке. Мог и себе такой купить, но... Это ведь не то, нужно, чтобы кто-то тебе его отдал, от души что ли. Луна подарила мне какое-то странное приспособление для ловли мозгошмыгов, оно похоже на повязку на волосы со странными антеннами, вокруг которых на чистой магии двигаются странные шарики из цветного стекла; ожерелье из пробок от сливочного пива и кролика, игрушечного, конечно. Не знаю, зачем он мне, Рабби-то я давно отдал, но этот кролик жутко девчоночий. Правда, не могу же я об этом сказать Луне... Старательно сверлил ее взглядом, кажется, она не поняла. К полуночи меня вырубило, очнулся в кресле в гостиной на следующий день с Луной рядом. Кажется, она даже не смыкала глаз. Оказывается, мы ночью гуляли по замку под мантией-невидимкой и под строгим контролем Луны — она-то знала, что у меня очередной приступ. Звучит так, будто это болезнь.

Скоро день дуэли** с близнецами, а мы с Луной так ничего и не придумали... Хотя, у меня, кажется, появилась кое-какая идея.

26 декабря 1991.

Это зеркало сводит меня с ума. Я понимаю, что это неправильно, что все это глупые мечты, но я не могу от них отказаться. Не могу о них забыть, никак. Кому нужна реальная жизнь, когда в той, нереальной, живы родители? Там они рады видеть меня, они хотят ко мне, и я хочу к ним... Это похоже на пытку. Если бы не Луна, я остался бы там навсегда, но... Ей будет одиноко. Я не могу оставить ее одну. Кажется, это называется ответственностью. Она мой друг, и я отвечаю за нее, потому что больше у меня никого нет.

2 мая 1992.

Снова эти сны. Я видел мужчину. Он что-то говорил мне, но я не мог сосредоточиться на его словах. Этот человек явно беспокоился обо мне. Он, очень напуганный, тряс меня за плечо. Через мгновение в комнату вбежала Луна. Она взволнованно крикнула: "Сириус!", — а потом все потухло. Имя Сириус вызывает какие-то ассоциации, но вспомнить точно не могу. Этот человек не похож ни на кого из тех, кого я когда-либо видел...

Снова дата: 3 августа 1994 г. Раньше никогда не был обозначен год. Так долго? Снов не было уже давно, зато учителя стали спрашивать гораздо строже. Кто же такой этот Сириус?! Хотел бы я его встретить...

20 мая 1992.

Читал книгу допоздна, так что даже не заметил ставшую привычной слабость. Потерял сознание. Проснувшись, осознал, что ничего не помню. Почему? Это было похоже на «приступ», но... Что же произошло?

21 мая 1992.

В школе происходит что-то странное. Профессор Дамблдор странно на меня смотрит, и Луна волнуется. Что я делал прошлой ночью?

30 мая 1992.

Дамблдор нервничает. Профессора Квирелла нет на месте. В школе объявлено чрезвычайное положение. Кто-то пытался украсть что-то очень секретное с третьего этажа. Близнецы волнуются. Во что мы влезли?

Луна пыталась поговорить с Флитвиком — она вызывает меньше всего подозрений. Зная Луну, я думаю, что она заявила ему в лоб: «Квирелл пытался украсть Философский камень?». Уверен, что так и было: я слышал нервный писк профессора и видел, как Луна помогала ему подняться с пола, и он старательно потирал затылок. Луна молчит, почему-то от меня не отходит. Что он сказал ей?

31 мая 1992.

Профессор Квирелл мертв. Я помню. Когда профессор Дамблдор очень по-отечески положил руку мне на плечо, когда мы с Фредом и Джорджем обсуждали все произошедшее в последние дни, у меня в голове что-то щелкнуло, и я вспомнил тот сон, который мучил меня все это время. В тот день, двадцатого, это был не сон! Это была вторая часть приступа. Я ничего не помню, потому что все это уже видел, все это уже делал! Тогда, я не понял... Тогда я вообще ничего не понимал.

Профессор Дамблдор расспрашивал меня о том, что я делал в тот день. Я честно ответил, что так устал, что просто заснул, читая книгу. Кажется, он удовлетворен.

Почему я не рассказываю ему о моей тайне? Он должен знать, что делать. Наверное, проблема в том, что я боюсь — Луна говорит, это нормально. Мы нигде не смогли найти упоминания о моем феномене — я боюсь, что уникален, какой-нибудь мутант, выродок природы. Я опять ненормальный, я всегда буду ненормальным, это мой приговор... Луна говорит, это мой дар. Я не верю.

* * *

Квиринус* * *

мелко дрожал. В отличие от своего господина, он не думал, что сейчас самое лучшее время для похищения камня.

«Замолчи, трус, — прошипел в его голове голос его господина.— Ты поклялся быть верным мне!»

— Я верен вам, мой Лорд. Я готов умереть за вас.

Его собеседник странно фыркнул, и Квиринус подумал о том, что они оба знают, что именно этим все и кончится.

— Но, мой Лорд, — предпринял последнюю попытку он. — Мы все еще не знаем, что приготовил для нас Снейп! Вы же знаете, что он улучшил свое препятствие, когда стало понятно, что мелкий Поттер не поддается манипуляциям Дамблдора.

Последовало непродолжительное молчание, в течение которого Квирелл тешил себя надеждой, что он был услышан, но в ответ донесся холодный голос:

«Ты действительно не понимаешь, чтоя могу сделать с тобой в том положении, которое я занимаю сейчас. Я могу показать тебе».

Квиринус благоразумно промолчал, хотя и содрогнулся всем телом. Из опыта он знал, что мольба о пощаде только ухудшит его положение.

«Дамблдор теряет хватку, трус. Он не мог приготовить нам ничего серьезного. Он все еще верит, что мальчишка благородно бросится спасать камень. Мальчик, как ни странно, не глупец. Не будь между нами того, что произошло, я бы подумал о принятии его в наши ряды... Но мальчик должен умереть, и я буду тем, кто убьет его».

— Но почему, мой Лорд?

«Не забывай, кто ты, жалкий раб. Это не касается тебя ни в коей мере», — прошипел холодный голос, и Квиринус попытался скрыть дрожь. Странно, он давно бы должен был привыкнуть, но... Видимо, привыкнуть к этому невозможно.

* * *

Тролль был вырублен за несколько секунд — это было самым легким, собака — без сознания, Дьявольские Силки — сожжены, шахматы — разбиты, а ключ призван самым мощным Манящим заклинанием, которое он когда-либо видел — куда там Флитвику, и Квиринус готов был поверить, что Дамблдор действительно думал, что придет мальчишка. Но в глубине души он понимал, что это — ловушка, что что-то не так. Он верил, что и его Лорд это понимает, но тот был уверен в своей правоте. Оставалось лишь два препятствия — Снейпа и Дамблдора. Оба волновали его гораздо больше всего остального.

Когда он (они) вошли в комнату, проход назад, как и проход вперед, загорелись ярко-синим пламенем, и Квиринус почувствовал почти незаметную тревогу Темного Лорда и его же злость. Он злился на предателя-Снейпа и на самого себя, что доверял ему. Впрочем, последнее — в меньшей степени. Он знал, что отомстит.

На столе в ряд стояли колбы с бесцветной жидкостью, в каждом — зелье, а рядом лежал свиток. На нем было написано что-то совсем странное:

«Коль за чужим пришел ты сюда,

Отсюда живым не уйдешь никогда», — надпись с Гринготтса. Квиринус содрогнулся и почувствовал отвращение Темного Лорда к нему. Впрочем, он чувствовал это почти всегда.

«Сними тюрбан, — прошипел голос в его голове, — мне нужно осмотреться».

Квирелл осторожно размотал ткань на затылке и снял тюрбан, всем телом ощущая, как чужие глаза открываются на его затылке. Его передернуло, и Темный Лорд скривился.

— Знаешь ли ты, Квиринус, что это за пламя? Хотя, зачем я спрашиваю? Конечно, ты не знаешь. Оно похоже на обычное «Инсендио», но я чувствую за ним силу, магию, такую, какой великий и светлый маг Альбус Дамблдор никогда не сможет обладать — она темна, и только два человека во всем Хогвартсе могли наложить его — я или же наш старый друг Северус. Несмотря ни на что, он остается Темным магом и предан своей магии. В этом парадокс — здесь мы должны противостоять Темной магии, а в следующей — Светлой. Довольно глупо было со стороны Северуса защищаться Темной магией от Темного Лорда, — с иронией произнес его Лорд. Его голос больше не был похож на шипение, он был наполнен любопытством ученого, немного менторским, и Квиринус в который раз подумал, каким хорошим учителем мог бы стать Темный Лорд, если бы захотел. Если бы он, Квиринус, знал правду...* * *

— Но что мы должны сделать, мой Лорд?

— Ты хочешь сказать, что должен сделать Я?

— Да, мой Лорд. — Этот свиток, он жаждет крови. Обычная процедура для Темных ритуалов. Если магия признает нас достойными пройти, она укажет нам нужное зелье. Не вижу ей повода не признать достойным Темного Лорда, — с нескрываемой самоуверенностью произнес он.

— Вы уверены, мой Лорд?

— Разрежь свою ладонь, жалкий трус, — послышался в ответ холодный повелительный голос.

— Д-да, мой Лорд...

Кровь полилась на пергамент и впиталась в него, не оставив и следа. Написанная чернилами фраза из Гринготтса исчезла, и на ее месте кровью Квиринуса вывелось:

«Жажду мою утолить невозможно, сколько крови не лей,

Но можно смягчить. Пей».

В то же мгновение бесцветная жидкость в одном из семи стаканов налилась кроваво-красным цветом, и засветилась* * *

.

— Пей, — повелел Темный Лорд, не ведая тех же сомнений, что испытывал Квирелл. На взгляд Квиринуса, жидкость уж больно напоминала кровь, а ярко-синее свечение от проходов в соседние залы, которого не хватало, чтобы осветить зал полностью, только усиливало ощущение.

— Я сказал: пей! — прошипел в ярости голос, и Квиринус повиновался. По вкусу тоже было похоже, уж после крови единорога, он мог бы привыкнуть, но... К этому тоже было невозможно привыкнуть. Но что-то пошло не так. Ярко-синее пламя зарычало и налилось угрожающим багрянцем, зал поплыл перед глазами Квирелла, и последнее, что он почувствовал, как его рука с волшебной палочкой сама поднимается и наколдовывает мощнейший Щит из когда-либо виденных им. Вокруг него (них) образовалась мутная пелена, закрывающая от разъяренного пламени, в котором Квиринусу чудились мерзкие темные твари, отвратительнее которых сложно было что-то представить.

* * *

Он очнулся от грянувшего в его голове голоса Темного Лорда, от которого хотелось забиться в угол и никогда не высовываться.

— Вставай! Сейчас же! Он с трудом поднялся, покачиваясь, и направился к выходу из зала в следующий, делая все, совершенно не осознавая себя. Мутная пелена двинулась вместе с ним. В голове билось негодование Темного Лорда и его же злость, выросшая в пятикратном размере, на Снейпа. Теперь предателя ждала вовсе не быстрая смерть (относительно быстрая), а очень и очень болезненная. Квиринус почувствовал легкий укол жалости.

Он прошел сквозь пламя, отогнанное Щитом, в следующий зал. Там, посреди комнаты, стояло Зеркало. Темный Лорд, казалось, был изумлен и восхищен.

— Зеркало Еиналеж, — сказал он все тем же невероятным учительским тоном. — Единственное в своем роде и неповторимое. Уникальное. Великолепный магический артефакт, способный одними мечтами свести человека с ума. Неужели этот дурак спрятал камень в нем? Испортить артефакт только для того, чтобы защитить Философский камень? Впрочем, Камень привлекает меня гораздо больше... Нет ничего дороже жизни.

— Неужели? — произнес какой-то бесцветный голос, будто издалека, заставив Квирелла дернуться назад и повернуться в сторону звука.

Рядом с пламенем стоял знакомый всему Магическому Миру мальчик. Гарри Поттер был неестественно бледен, но он стоял там, невредимый, спокойно прошедший препятствие Снейпа, даже не обжегшись.

— Ах, — насмешливо выдохнул Темный Лорд, — признаюсь, ты казался мне разумным до сегодняшнего дня.

— Правда? — он спокойно и равнодушно улыбнулся.

— Ты не поддавался на манипуляции Дамблдора, а сейчас ты... разочаровываешь меня, — произнес Темный Лорд, чуть склонив голову.

— Я бы не пришел, если бы имел хоть какую-нибудь возможность не прийти.

— И кто же тебя заставил? — насмешливо спросил Темный Лорд.

— Та, чьи манипуляции не можешь игнорировать даже ты, воспринимая их за свои решения. От чьего великодушия зависят души и жизни. Я должен был прийти сюда.

— Ты не боишься меня? — почти удивился Темный Лорд.

— Ты думаешь, в таком состоянии я могу бояться? — ответил мальчик, будто говорил со сверстником, а не с человеком, который убил стольких невинных людей, что и человеком больше не был.

— И в каком же ты состоянии? — нахмурившись, спросил тот. Его отвратительное подобие лица исказилось и стало еще более страшным.

— А это секрет, — совершенно равнодушно улыбнулся мальчик. Послышался какой-то грохот, и оба собеседника обернулись на звук — к их беседе присоединился еще один участник. Альбус Дамблдор с таким редко появляющимся на его лице удивлением смотрел на этих двоих (или троих, если учесть ничего не понимающего и не видящего Квиринуса) и чуть не пропустил момент, когда мальчик без эмоций произнес:

— Вас я и ждал, — и аккуратно так растворился в воздухе, не аппарировал, а просто медленно исчез, будто все краски, составляющие его, вдруг решили слиться с миром вокруг. Что должно бы было произойти дальше, не трудно догадаться. Но Темный Лорд дуэли предпочел побег, и, ни капли не заботясь о своем слуге, покинул его тело самым ужасающим образом, вызвав у того удар и почти немедленную смерть — сказалось проклятие единорога.

* * *

— оформление текста:

Курсор — записи в дневнике;

Курсор и кавычки — надписи;

Жирный шрифт — даты записей в дневнике;

Кавычки — голос Темного Лорда в голове Квирелла;

** — честно говоря, автор совсем не помнит, было ли в тексте упоминание «той-самой-дуэли», но почти уверена, что не было. Все будет объяснено и даже описано — из-за этой самой дуэли и была задержка — фантазию автора старательно ограничивал возраст героев, вот и приходилось придумывать, как выкручиваться. В дуэли никто не пострадал =).

* * *

— следующий и после него абзацы (от звездочек до звездочек) от лица Квиринуса Квирелла. Он у меня такой, простите, если он не совпадает с вашим представлением о нем.

* * *

— хм, честно, я реалист-романтик (странное сочетание, я знаю). Все дело в том, что я не верю в людей, которые от рождение своло... э-э... плохие. Одно дело, когда человек рождается безумным от рождения, но Том Риддл не был безумен, он был гением. Когда с каждым днем он портил свою душу, он терял свой разум, не теряя ум. Волдеморт был безумен, но гениален, но он стал таким не от хорошей жизни. Может, он был просто слабым, не мог принять людей вокруг себя и их отношение к нему. Я не знаю, меня там не было, но... На них обоих, Гарри и Тома, воздействовало их детство, оно сделало их такими, какие они есть. Я не говорю, что, в конце концов, Волдеморт раскается, потому что нет, конечно, он этого не сделает, он зашел слишком далеко, я говорю лишь, что иногда в нем можно увидеть человека, стремящегося к знаниям и к тому, чтобы передать их другим. Из него бы вышел хороший учитель, на мой взгляд. Но уже никогда не выйдет, только Квиреллу остается только удивляться замашкам своего Лорда, ведь он не видит его никем, кроме кровожадного монстра.

* * *

— Ну да, стаканов было семь, и изначально в каждом из них была вода. Вот тут я поставила на самоуверенность Лорда, как сделал и Снейп (мне кажется, так бы он и сделал). Хорошо, это была не совсем вода, а безвредная бесцветная жидкость. Один из них, при добавлении крови вступал с ней в реакцию. Когда Квирелл капнул кровью на пергамент, а кровь с пергамента переместилась в тот сосуд, жидкость в котором среагировала с этой самой кровью (я не уверена, могут ли Протеевы Чары сотворить подобное, так как нам, фанатам, не так много о них известно; если не могут — это было какое-то другое заклинание, вполне возможно, что Темное) и превратила зелье в катализатор. Вот дальше идет голая фантазия автора.

Во-первых, когда зелье было выпито, сработала тревога (вполне возможно, что с помощью тех самых Протеевых Чар опорожнился сосуд, отданный Снейпом Дамблдору как индикатор опасности), а потом, во-вторых, сработала «система безопасности», то есть (как? Я не знаю... Но они же маги, а я — нет, у меня скудный набор заклинаний уровня СОВ и чуть-чуть ЖАБА =)). Относительно стабильное Адское пламя за сильнейшим Щитом (вроде того, что сотворил Гарри в фильме в Выручай-комнате) вырвалось наружу, освободившись от преграды. Вот как-то так. Для тех, кто «не пришел за чужим сюда», то есть для Дамблдора, Снейп оставил лазейку — нужно было просто выпить любой сосуд. Волдеморт бы никогда не подумал, что все может быть настолько просто =). Тогда пламя, на всякий случай, если Волдеморту взбредет в голову выпить зелье, становилось просто иллюзией. Понятно, что на всем пламени стояли Щиты не от Снейпа, а от Дамблдора — Инсендио он, Волдеморт, потушить не мог. А вот Адское пламя — работа Снейпа, это его стезя, а Дамблдор, как и сказал Волдеморт, слишком светлый волшебник для этого. Все-таки магия Снейпа — не такая сильная, как у Волдеморта, даже у ослабленного Волдеморта.

* * *

— от беты текст пришел в каком-то странном форматировании (без перевода строки, курсора и т.д.), так что могут остаться нестыковки, хоть я и пыталась все исправить. Если найдете, и будут лезть в глаза, отметьте, пожалуйста, в комментариях. Мы с бетой делаем все, что можно, но и у нас бывают ошибки.

Когда Луна впервые припоминает ему его обещание покататься на фестралах, он думает, что она шутит. Потому что сейчас — ну, правда же! — совсем не до этого.

Гарри в уме перечисляет все то, что занимает его мысли, и выделяет главное: Дуэль Шуток.

Когда Луна вскользь упоминает его «сны» — черт, при Джинни! — он думает, что это проблема номер два. Не Джинни, сны. Почему Дуэль Шуток стала важнее «снов», не знает и сам Гарри.

Когда близнецы в шутку грозятся «порвать» их на Дуэли, Гарри понимает, что они с Луной крепко влипли.

* * *

— Эй,* Поттер, будешь много вспоминать о том, где мы были вчера вечером, до конца жизни не сможешь вспомнить даже свое имя.

Угроза, светящаяся в глазах Фреда, выглядела слишком странно, чтобы быть правдой. Но, как ни странно, вечно смеющиеся близнецы Уизли умели выглядеть пугающе. Очень странно.

— А где вы были вчера вечером? — заинтересованно спросил Гарри.

— Схватываешь на лету, — ухмыльнулся Джордж и, шутливо подхватив брата под локоть, потащил его куда-то. Тот старательно отпихивался и строил страшные рожи Гарри и Луне.

— Мне кажется, я что-то пропустил, — с философским безразличием ответил Гарри.

— Не ты один, — проговорила Луна куда-то в пространство.

— Что-то это мне не нравится, — с тем же безразличием ответил Гарри, повернув голову в сторону окна.

— Не тебе одному, — отозвалась Луна, увлеченно рассматривающая снежинки за окном.

— Что будем делать?— спросил он, и та оторвалась от своего занятия, не моргая, уставившись мальчику в глаза.

— Хороший вопрос, Гарри.

* * *

— Твоих рук дело? — послышался насмешливый шепот рядом с ухом мальчика, наблюдающего за барахтающимся в воздухе Захарией Смитом.

— А сам как думаешь? — резко отозвался он, рисуя волшебной палочкой знак бесконечности. Захария в точности повторил движение. Без всякого на то желания. Настроение у мальчика было ни к черту, а этот ... мм... милый мальчик с чудесным характером в лицо назвал Луну «долбанутой», явно мечтая увидеть реакцию Гарри. Мечтать не вредно, а очень даже поучительно.

— Да ты шутник, — воскликнул второй — совершенно такой же — голос у его второго уха. Не будь у Гарри редкостного терпения и полного равнодушия к окружающему миру, давно бы уже сбежал от такой осады, но...

Луна счастливо грелась на зимнем солнышке на соседнем подоконнике и невзначай смотрела на Захарию, явно испытывая если не злорадство, то благодарность точно. Упомянутый Захария грохнулся в снег, утонув в сугробе, а Гарри уверенно спрятал волшебную палочку в рукав зимней мантии. Настроение стало на редкость хорошим — сказывалась улыбка Луны и недовольные крики зазнайки-равенкловца.

— А не боишься, что мы кому-нибудь расскажем? — прошептал первый голос, и Гарри закатил глаза. С другой стороны послышался яркий и задорный смех — неповторимый смех близнецов Уизли.

— У нас к тебе дело...

— ... или не дело, но...

— ... ты все равно не сможешь отказаться, — закончил Фред. Или Джордж.

— Да? — как можно равнодушней отозвался Гарри, напрягаясь.

— Мы вызываем тебя на Дуэль! — торжественным голосом заявил, видимо, Джордж.

— Нет, спасибо, — тут же отозвался Гарри, пожалуй, слишком быстро.

— Ты не дослушал, Поттер, — наигранно-хмуро заявил Фред.

— Не просто дуэль, а Дуэль Шуток, — еще более торжественным голосом закончил второй.

— И эта великая честь; если ты выиграешь, это позволит тебе называться Главным Шутником Хогвартса.

— Вы будете звать меня «Главный»? — спросил Гарри почти весело.

— Да, — не убирая пафос из голоса, заявил Фред. Наверное, Фред.

— Ловлю на слове, — хитро произнес Гарри.

— Но только год! До следующей Дуэли Шуток, — быстро добавил Джордж.

Гарри, смеясь про себя, задумчиво уставился в пространство, старательно изображая глубокие раздумья.

— Ну? — недовольно спросил один из близнецов.

— И что это, я — один, а вас — двое? — тут же отозвался мальчик.

— Это значит, что ты согласен? — спросил Джордж. — Если нет, мы позовем Джордана, — быстро добавил он, будто торгуясь.

— Нет, это значит, что мы участвуем, — раздался за их заговорщически выглядящими спинами звонкий голосок Луны.

* * *

Великий день Второй в истории Дуэли Шуток настал, и по Хогвартсу стали ходить разные истории-страшилки о прошлом годе, но большинство учеников уже и забыло, как в прошлом году неожиданно на уроках мантии из строго черных превращались в синие, желтые, зеленые и красные — в зависимости от цвета факультета.

Но никогда за всю свою жизнь Аргус Филч не забудет, как целый день его кошка, любимая и родная Миссис Норрис, вместо того, чтобы догонять учеников-проказников, убегала от них; никогда Минерва МакГонагалл не забудет, как на ее глазах вечно вежливый и учтивый Почти Безголовый Ник с устрашающими криками бросился на Пивза, а тот, вместо того, чтобы защищаться, с визгом рванулся от него; никогда Филиус Флитвик не забудет испуганные глаза Гермионы, когда она не сможет ответить на его вопрос; никогда еще все, буквально все, равенкловцы не смогут забыть, как дружно, всем факультетом, они забудут сделать домашнее задание, а Драко Малфой — как осыплет Гермиону Грейнджер комплиментами...

Но это все могло остаться в прошлом, как и вечные шутливые поклоны и насмешливое «Главный», если два равенкловца не смогли бы придумать ничего оригинальнее, чем прошлогоднее зелье «Шиворот-навыворот», собственноручно придуманное мамой Луны в далеком-далеком прошлом.

— Я, кажется, придумал, — протянул Гарри и облегченно выдохнул.

— Прекрасно, Гарри, — флегматично ответила Луна. — Осталось лишь воплотить это в жизнь за одну эту ночь.

— Легко, — уверенно заявил Гарри, и Луна с восторгом увидела, как зажигаются азартом его глаза.

* * *

— Дорогой Гарри, — зачитал Гарри прилетевшее утром с совой письмо от Ремуса Люпина всей их компании. Участники Тайного Заговора переглянулись, не очень понимая, зачем их собрали: не из-за письма же? — Профессор Дамблдор по неизвестным мне причинам решил, что только я могу повлиять на твое поведение, и написал письмо мне, чтобы я попытался донести до тебя всю ошибочность твоих действий. В своем крайне официальном письме, — на этом месте один из близнецов демонстративно захрапел, а другой вытащил непонятно откуда взятое яблоко из кармана и со смаком стал есть его, — директор попросил меня сказать тебе, что, цитирую: «запускание над моей шляпой наколдованных разноцветных птичек или их иллюзий» противоречит уставу школы, и что ты должен будешь отбывать свое наказание с профессором Локонсом каждый вечер вторника, начиная со следующей недели.

— Со своей стороны хочу лишь добавить, Гарри, что ты... — мальчик замялся, чувствуя непрошеный ком в горле, и закончил гораздо более тихо, — ты — настоящий сын своего отца, и я уверен, он гордится тобой.

Близнецы переглянулись, явно чувствуя себя лишними, а в глазах эмоциональной и переживающей за Гарри Джинни появились слезы.

— Конечно, Гарри, — тихо сказала Луна, шагая ближе к мальчику. — Они смотрят на нас сверху и гордятся нами, что бы мы ни делали, потому что мы самое дорогое, что у них есть.

Она посмотрела ему в глаза, которые сейчас были немного ярче обычного, и неловко и неуверенно обняла его.

— Снова Главный, Поттер? — не в тему спросил Фред, пытаясь избежать неловкости, и получил подзатыльник от Джинни.

* * *

— небольшой кусочек курсивом — отрывок из прошлого. Просто, когда я писала «Мою войну», многим людям не нравилось, что я прыгаю по времени и не говорю об этом — они не понимали, что происходит (это все моя вина! =)), а «флешбэк» выгядит как-то глупо, так что я решила обозначить перескок вот так.

— Что вы должны помнить, используя заклинание Флиппендо, так это то, что среди Отталкивающих заклинаний это не единственное. С его помощью вы, конечно, сможете оттолкнуть летящую в вас книгу, но передвинуть шкаф — вряд ли. Это как поднимать дом с помощью Вингардиум Левиосы, — улыбнулся карликовый профессор. Гарри и другие равенкловцы улыбнулись в ответ, а Луна даже рассмеялась. Гриффиндорцы смотрели на них, как на придурков.

— Дом... с помощью... Вингардиум... Левиосы... я не могу-у, — все еще смеялась Луна, выходя из кабинета Чар. Гарри закатил глаза.

— Лучше бы он сказал, какое Отталкивающее заклинание наиболее могущественно, — покачал головой Гарри. — А то непонятно, к чему он это.

Луна посерьезнела.

— Нет могущественных заклинаний, Гарри, — мягко сказала она. — Есть могущественные волшебники. Я уверена, что, например, Альбус Дамблдор смог бы поднять дом с помощью Вингардиум Левиосы. Только зачем ему это бы понадобилось? Для каждой вещи есть заклинание, которое ей наиболее близко, но есть и заклинания, которые универсальны. Как та же Левиоса.

— Ты хочешь сказать, что Темный Лорд был Темным Лордом не потому, что обладал незаурядной магической силой, а потому, что для каждой вещи он знал самое подходящее заклинание?

— Я думаю даже, что для некоторых он придумывал их сам, — шепотом поделилась с ним Луна. — Папа говорит, что заклинание для открывания бутылок для сливочного пива появилось именно во времена Лорда.

Гарри моргнул. Потом еще раз.

— Что? — непонимающе спросила Луна.

— Ничего, — ответил Гарри, чувствуя, как по лицу расплывается глупая улыбка. Луна была... такой Луной.

* * *

— Что это? — полюбопытствовал Гарри.

— Не знаю, — недоуменно ответила Луна. — У меня никогда не было такой тетради, и я уверена, что не покупала ее.

— Я тоже не видел ее у тебя в вещах, — растерянно отозвался Гарри. Еще бы, когда он летом в четвертый раз бегал за забытыми Луной вещами к ней в комнату, содержимое чемодана — по крайней мере, его книжной части, потому что Луна предпочитала почему-то забывать именно учебники — было ему вполне знакомо.

— Может, это отца, — задумчиво произнесла девочка.

— Может быть, — нахмурился Гарри в ответ.

* * *

Луна* разглядывала странную книжку со всех сторон уже в пятый раз за день. Она манила ее, и это Луне совсем не нравилось. Воспоминания глубокого детства — и плохие, и хорошие — заставляли ее хмуриться, потому что с магическими артефактами — а это был именно один из них — у Луны была долгая история знакомства. И не слишком добрые отношения.

— Откуда же ты взялась? — спросила она у тетрадки, вспоминая по очереди день покупок, день сборов и день поездки.

Она повертела ее в руках, пощупала, припомнила парочку Опознавающих чар, парочку Защитных чар, Скрывающих чар, контрзаклятий к ним, еще несколько заклятий-проявителей и, в конце концов, сдалась.

— Посмотрим, — сказала она самой себе и открыла дневник, а это был именно он.

На корочке аккуратным и слишком правильным, на взгляд Луны, почерком красовалась подпись:

«Дневник Тома Марволо Риддла».

— Что-то это имя мне напоминает, — пробормотала она себе под нос. Это было явно в ее детстве, но что же это...

Открыв первую страницу, она обмакнула перо в чернила и, закусив кончик пера, стала писать:

«Морщерогий Кизляк».

И как только чернила стали впитываться слишком глубоко, чем должны бы были, Луна отскочила от книги.

Потому что это было слишком похоже на...

Красные капли на стене... ужас... боль... отец... грязные разводы... старая тетрадка, порванная, испачканная... мама...

И это было то самое чувство — грязное, противное, мерзкое.

«Темная магия», — всколыхнулось в подсознании, и Луна закричала...

* * *

— взгляд на ситуацию со стороны Луны.

— Вы скажете нам, что это было, или мне, объясняя Луне, как в ней руки попал какой-то темномагический объект, ограничиться коротким «Враг везде»? — с иронией спросил Гарри.

— Мальчик, тебе бы лучше не соваться во взрослые дела, — рыкнул жуткого вида мракоборец. Его лицо было покрыто шрамами, один глаз выглядел гораздо больше другого и совсем неестественного цвета, а вместо одной ноги у него был костыль.

— Красавчик, правда? — шепнул ему Фред на ухо.

— Что ты сказал, парень? — резво обернулся мракоборец.

— Ничего особенного, сэр, — ответил за него Джордж.

— Уизли? — рыкнул он.

— Так точно, сэр.

— Знаю я вашего отца... А ты кто, молокосос?

— Гарри Поттер, сэр, — нарочито вежливо отозвался тот.

— Смотри мне, — погрозил ему пальцем мракоборец после продолжительного молчания. И продолжил свой тяжелый путь.

— Кто это? — флегматично спросил Гарри.

— Аластор Грюм, — отозвался Джордж.

— Столько Упивающихся в тюрьму упек, — добавил Фред.

— Мировой мужик, — закончил Джордж.

— Милейшей души человек, — произнес Гарри в пространство. — Где Джинни?

— Отказывается прогуливать Историю Магии, — фыркнул Фред.

— Не хватает духу, — в тон ему добавил Джордж.

— Как она вообще стала стажером? — отозвался Фред.

Гарри кашлянул в кулак.

— Ну ладно, меня-то Флитвик отпустил, но как ушли вы?

Близнецы переглянулись, а потом, уставившись на Гарри, синхронно произнесли:

— Наши секреты только после твоих.

— О чем вы? — состроил Гарри невинную гримасу.

Те дружно фыркнули.

— Вот видите, и сами не знаете, — нарочито поучительно сказал он, стараясь не рассмеяться. — А еще что-то у меня спрашиваете.

* * *

— Что ты здесь делаешь? — немного неприязненно спросил он Гермиону. Детская вражда — страшная штука. Один раз всколыхнувшись, всегда оставляет след. Хотя почему только детская?

— Луна и моя подруга, — отметила девочка, чуть сжавшись под пристальным взглядом.

— Ну да.

Они молча смотрели на спящую Луну, пока любопытство Гермионы не пересилило стеснение.

— Говорят, это был какой-то темный артефакт.

— Много чего говорят, — пробурчал Гарри.

— Значит, нет? — робко уточнила она.

— Значит, да, — мрачно ответил он.

— Но как он попал в школу? — возмутилась Гермиона. — Хогвартс — самое защищенное место в Магической Британии. Куда смотрел директор?

— Мне бы тоже хотелось услышать ответы, — согласился с ней Гарри.

— В конце концов, кто угодно мог пострадать! И Луна пострадала! Разве они не должны смотреть за этим? Где был Дамблдор?! — все больше распалялась она. Гарри полунасмешливо-полуодобрительно фыркнул и смерил ее каким-то оценивающим взглядом.

— Грейнджер, а как же вера в непогрешимость самого великого светлого волшебника современности?

Гермиона покраснела до корней волос, смутившись.

— Не беспокойся, я не собираюсь ни с кем делиться твоими откровениями, — уверил ее Гарри. — Ну, может, только с Луной.

— Да нет, не то чтобы я... просто... понимаешь...

— Понимаю, — одобряюще ответил он, все же глядя на нее чуть свысока.

Девочка встрепенулась.

— И давно ты здесь? — перевела она разговор на другую тему, и Гарри даже не вспомнил, что не собирался с ней разговаривать. Ну, может, он и вспомнил, но это почему-то показалось ему не особо важным.

— Не очень, — коротко отозвался он.

— Мадам Помфри сказала, что ты пришел с Луной и так и не ушел, — она неловко поерзала на стуле.

— Я же говорю: не так уж и давно, — пожал он плечами. — Флитвик освободил меня от занятий. У него был такой заговорщический вид, что мне показалось, что в своем кругу учителя нас с Луной уже поженили.

Гермиона прыснула.

— О да, вы будете прекрасной парой.

— Ты действительно так думаешь? — испытующе спросил Гарри, все еще улыбаясь.

Гермиона как-то смутилась.

— Забудь, я зря это сказала.

Гарри пожал плечами, не понимая, что не так.

— Что это был за артефакт? — спросила Гермиона тихо, склонившись ближе к нему.

— Я не знаю, — так же тихо ответил Гарри, — но у меня странное чувство, что это имеет какое-то отношение к Волдеморту.

— Почти все темные артефакты имеют то или иное отношение к Сам-Знаешь-Кому, — согласилась с ним Гермиона, передернувшись при упоминании имени «Страшного и Ужасного». — Говорят, он искал их в свое время, скупал один за другим... И создавал сам, — закончила она приглушенным шепотом.

Гарри промолчал.

— Но я не понимаю, почему, — сказала Гермиона расстроенно, и Гарри непонимающе нахмурился. — Почему она так отреагировала? Говорят, она даже не тронула его...

— Кто говорит? — резко спросил мальчик, и Гермиона зарделась.

— Рон сказал Невиллу, что слышал, как Джинни говорила с близнецами о том, как они слышали, как учителя говорили об этом.

Увидев немного ошеломленный взгляд Гарри, она объяснила:

— Учителя говорят.

Гарри посмотрел на свою подругу на кровати, которая спала безмятежным сном после того, как он сам довел ее в Больничное Крыло под присмотр мадам Помфри. Он не обратил лишнего внимания на тетрадку, но знал: это она, и уже Джинни по его словам позвала учителей. И те, в свою очередь, никак не могли поверить, что их заставляют куда-то идти, пока не вмешался профессор Флитвик.

Насколько мальчик знал, директора даже не было в школе в тот момент. И это злило.

* * *

— Иди спать, — услышал он хриплый со сна, но знакомый голос и улыбнулся.

— Ты проснулась.

— Пошел спать, говорю, — еще не до конца проснувшись, отозвалась Луна.

— Как грубо, — прошептал Гарри, потянув руку, чтобы пощекотать ее.

— Лучше не надо, иначе я закли-закля... — она зевнула.

— Ладно, — ухмыльнулся он.

— Близнецы очень плохо на тебя влияют, — пробормотала Луна.

— Спи, — мягко отозвался он. — Я вижу, что ты хочешь спать дальше. Я разбудил тебя?

— Нет, — отозвалась она. — Я пойду спать только после того, как ты тоже ляжешь. Отбой уже был, как тебя только не выгнали?

— Я спрятался, — немного самодовольно отозвался он, указывая на Мантию-неведимку.

— И ты думаешь, что мадам Помфри не станет проверять, как я сплю?

— Я снова спрячусь, — пожал плечами он. — И потом, даже таким всемогущим людям, как Мадам Помфри, тоже нужно иногда спать.

— Не-а. Иди в башню, — заупрямилась она.

— Ты меня обижаешь, — улыбнулся Гарри. — Что, ты совсем не хочешь, чтобы я остался здесь?

Луна нахмурилась.

— Ты будешь задавать вопросы, — будто обвинила она его.

— Хорошо, не буду, — покладисто отозвался он, но Луна не перестала хмуриться.

— Но я хочу на них ответить, — настойчиво отозвалась она.

Гарри долго смотрел на нее, а потом широко и ярко улыбнулся.

— Луна, ты необыкновенная.

— Я знаю, — спокойно ответила она, и Гарри улыбнулся еще шире.

* * *

— У Темного Лорда было много личин и масок... Он убивал, и люди не знали, что это он. Он творил зло, но никто никогда так и не заподозрил яркого, подающего надежды юношу, которым он действительно был. Он искал знаний, искал новую магию, новые заклятья, но не забывал и о старом. Он знал то, что никто не должен бы был знать, и это пугало людей. Его жажда запретного и жестокость. Тогда была создана новая комната в Отделе Тайн, в ней лучшие исследователи магии по мельчайшим изменениям магического фона искали признаки того, чем сейчас занимался Темный Лорд. Они искали те ловушки, что он оставлял для своих врагов, и обезвреживали их, иногда они даже успевали на шаг вперед него, потому что в действиях Темного Лорда всегда была логика... пока однажды он не сошел с ума окончательно. Работа становилась все сложнее, и мама... не справлялась.

Гарри мягко сжал ее руку, а Луна, казалось, была в своего рода трансе: закрыла глаза и рассказывала эту историю как заученный параграф из учебника — без эмоций, без переживаний и грусти.

— Она так старалась... Папа, конечно, понимал, что то, что она делает важно, но никогда не понимал насколько. Она задерживалась на работе, иногда даже не приходила домой, и иногда в его глазах я видела: «Она бросила нас. Она не вернется. Здесь только ты и я теперь». Мне было обидно, что мамы нет рядом, и я... я тоже не понимала... Моя вина.

— Однажды папа сказал ей, что она забывает нас, что для нее ее работа важней, чем мы. Он злился, и она злилась тоже. Она кричала, я помню: «Как ты не понимаешь! Я делаю это для тебя, для Луны! Для нашего будущего!» Я думаю, сейчас он понимает... Но она пришла домой в следующий раз. Она принесла свою работу с собой, потому что не могла перестать делать ее. Это было действительно важно.

Луна глубоко вздохнула.

— Пару дней все было нормально... да что там: пару недель все было нормально, и с каждым днем я все больше привыкала к запаху дыма из ее кабинета, к ее постоянным уходам, загадкам и умным словам... и гадкому привкусу во рту. Так, мама говорила, я могу чувствовать Темную магию. У каждого она ощущается по-разному.

— Мама обезвреживала артефакты дома. Она не могла анализировать магический фон, обсуждать это с коллегами, выезжать на места высокой магической активности — дома она могла только обезвреживать то, что находила за день работы. Хоть это и была самая небезопасная часть работы.

— Я знала, что-то не так в этот раз. Мама боялась, и это пугало меня.

— Она... нашла какой-то артефакт, который придумал сам Темный Лорд — сам создал, спроектировал, заколдовал его, и она не знала, чего ждать...

Она вдруг задышала быстро и рвано, и Гарри понял: она сейчас заплачет. Его храбрая и безмятежная Луна.

— Все хорошо, сейчас все хорошо...

— Нет, — всхлипнула она. — Там была кровь, Гарри, так много крови, и она, мама, мамочка, лежала там... такая тихая... такая... мертвая...

— Авада Кедавра!

Зеленый свет.

И черноволосый мужчина падает, падает, падает...

Колыхание потрепанной завесы.

— СИРИУС!*

* * *

-Тихо, Гарри, тихо, они не должны проснуться.

Мальчик метался по кровати, а Луна гладила его по горячему лбу, будто пытаясь успокоить одним только ласковым движением. Его губы были искривлены, то ли в молчаливом полустоне, то ли в полукрике, что только усиливало панику девочки. Второй рукой она крепко сжала его ладонь и прошептала сквозь зубы, будто вкладывая всю свою волю в это желание:

— Проснись!

Слишком отчетливо видные в темноте спальни чтобы быть нормальными зеленые глаза открылись, и на лице мальчика застыло какое-то странное выражение — смесь удивления и ужаса.

Луна закрыла лицо руками, а Гарри, явно не осознавая, что происходит, выгнулся дугой и выдохнул, привлекая внимание девочки:

— Сириус...

* * *

— Я пойду с тобой. Ты не можешь оставить меня здесь, — упрямо говорит она.

— Не могу, — отвечает он, вдруг поняв кое-что. — Потому что это я сделал в прошлый раз.

Луна улыбается, а остальные непонимающе переглядываются.

— Мы пойдем с тобой. Все вместе, — говорит Джинни, и Гермиона кивает, соглашаясь с ней.

— Ты не один, Гарри, — робко говорит Невилл.

— Разве мы можем пропустить веселье? — подмигивает ему Фред.

— И потерять одного из Мародеров? — добавляет Джордж.

* * *

Джинни** знала, что что-то не так. Именно сегодня это было видней всего. Взгляд ярких глаз Поттера бегал с предмета на предмет, с человека на человека, не задерживаясь ни на чем, словно в поисках чего-то, что ему отчаянно было нужно. Под глазами мальчика залегли темные тени, и он сам казался каким-то невыразимо усталым. И даже Луна, Луна, которую иначе чем задумчивой Джинни еще и не видела, выглядела какой-то бесконечно грустной и испуганной. Каждые несколько секунд она хватала своего друга за локоть, будто проверяя, здесь ли он еще. Тот, как ни странно, воспринимал это как само собой разумеющееся и только успокаивающе улыбался ей в ответ.

У Луны были усталые, покрасневшие глаза. А это было что-то совсем из ряда вон.

— Эй, сестричка, скучаешь? — по обеим сторонам от нее на скамейку грохнулись неугомонные близнецы.

— Если да, то у нас есть для тебя дело, — подмигнул Джордж. Да, наверное, Джордж. Джинни давно заметила, что у Фреда с Джорджем было одно небольшое и почти незаметное отличие: у Джорджа было 12 веснушек на правой щеке и 13 — на левой, а у Фреда наоборот. Другое дело, что ей было не совсем удобно считать веснушки во время разговора. И потом, вполне могли появиться новые...

Джинни внешне невозмутимо запила овсянку тыквенным соком, от волнения забыв про свою аллергию на него, и воззрилась на близнецов с неприкрытым любопытством:

— Я вас внимательно слушаю.

* * *

Колыхание завесы.

— Какие-то странные голоса...

— Луна?

...

— Это все, на что ты способна? — смеется мужчина.

— СИРИУС!

— Авада Кедавра!

Колыхание завесы.

* * *

План был до гениального прост. Ну, точнее он был просто гениален со стороны близнецов и прост со стороны Джинни. Не потому что Джинни была умнее близнецов, а потому что их часть плана заключалась в том, что они успели разработать в компании с Гарри и Луной в прошлом году: Удлинителях Ушей. «Простая» же была в том, чтобы по некой Карте, о существовании которой Джинни впервые узнала именно сегодня, найти голубков — читай: Гарри и Луну — и с помощью вышеописанного приспособления подслушать все, что они говорят, потому как впервые в жизни близнецы почувствовали себя в стороне от разыгрывающихся интересностей — читай: неприятностей.

Подслушивать, понятно, будет Джинни.

Чувствуя себя, по меньшей мере, дурой, а по большей — Участницей Тайного Заговора, Джинни ползла по тайному переходу, прячась от учителей и учеников. В общем, ото всех. Ага, конечно. Будто у Джинни хоть раз получалось сделать что-нибудь, не навлекая на себя неприятностей.

— Мисс Уизли, что вы здесь делаете?

Джинни замерла и медленно-медленно обернулась. За ее спиной стоял гроза всея нарушителей правил Северус Снейп собственной персоной.

— Г-гуляю? — неуверенно произнесла она.

— Это вы у меня спрашиваете? — изогнул бровь Снейп.

— Нет, сэр, — выдохнула девочка.

— И что же вы все же здесь делаете?

— Я же говорю, сэр: гуляю, — повторила она несколько более уверенно. Первый шок прошел, и к Джинни вернулось самообладание и гордость от участия в Тайном Заговоре.

— И что же вы делаете, мисс, так далеко от своей башни в столь поздний час? Вы уверены, что сможете вернуться к себе в спальню до отбоя? — профессор сверлил ее взглядом, и она гордо вскинула голову — Уизли она или кто?! — и уставилась... в потолок над головой профессора.

— Да, сэр, — отчеканила она.

— До отбоя пять минут, мисс Уизли. Я посмотрю, как вы попытаетесь, — насмешливо изогнул он губы в жутком подобии улыбки.

Отчаянно посмотрев на тайный ход и поняв, что не может предать интересы участников Тайного Заговора, она рванула пулей к спальне общеизвестным и потому самым длинным путем.

* * *

— Я... я... успела!.. — задыхаясь, выдохнула она, прижимая руки к бокам.

— Что было раньше, Феникс или Огонь? — невозмутимо спросила голова орла на молоточке в башню Равенкло. И Джинни поняла, что попала.

* * *

— сны Гарри специально выделены.

** — Итак, взгляд на всю ситуацию от лица Джиневры Уизли.

— Опусти палочку, Поттер. Ты не можешь сопротивляться.

— Начнем с девчонки?

— ЛУНА!

* * *

— Попытка номер два, ребят, — сказала Джинни*, плюхаясь на скамейку Гриффиндора рядом с братьями. «Благородные львы» смерили ее пронзительными взглядами, тонко намекая, что она ошиблась столом, но Джинни только уставилась на них в ответ.

— Ты! Рыжая глупая девчонка! — прошипела Пенелопа Кристал, хватая ее за шиворот.

— Успокойтесь, мисс Кристал, — возмущенно попросила проходящая мимо МакГонагалл. — И отпустите мисс Уизли. Вы сейчас задушите бедную девочку.

— Из-за нее мы потеряли двадцать баллов! — с искренним гневом ответила староста факультета Равенкло, считая, что такую причину МакГонагалл примет. Даже если это не ее факультет.

Близнецы дружно и тихо присвистнули.

— Я понимаю ваши причины, мисс Кристал, но боюсь, Большой Зал не место для внутрифакультетских разборок и обвинений. Вы мешаете студентам завтракать. И, мисс Уизли, — добавила она, обращаясь к Джинни, — мне казалось, что, несмотря на то, что вся ваша семья в Гриффиндоре, вы сами были определены на несколько другой факультет.

Джинни чуть не рассмеялась. Было очевидно, что сам факт того, что один из Уизли попал (или, в данном случае, попала) не на ее факультет, казался МакГонагалл чуть ли не оскорбительным.

— Да, профессор, — ответила девочка и, нагло прихватив с чужого стола яблоко, вернулась к столу Равенкло.

— Я с тобой попозже разберусь, — прошипела ей вслед Кристал. Да, они с Перси были прекрасной парой.

* * *

— Я не понимаю, что происходит. Я не могу попасть обратно...

— Все, что мы теряем, всегда возвращается к нам, просто не всегда так, как мы ожидаем.

— Луна?

...

— Отпусти их.

— Почему бы я должен?

— Я отдам тебе пророчество.

— Гарри, не отд.. мм...

— Лонгботтомы. Такие хрупкие. У нас еще будет время, малыш, — прошипела женщина с безумным взглядом, и Гарри почувствовал, как сжимаются зубы.

— Я отдам, — сказал он тихо. — Только подойди ближе.

— Пророчество, мальчик, — Малфой-старший.

— Ни за что, — прошептал он, направляя палочку на мантию Малфоя. — Инферфламео.

...

— Руки прочь от девочки, ублюдок, — прорычал Грюм — Гарри узнал его — рывком оттаскивая Луну от Пожирателя.

— Это все, на что ты способна?!

Смех.

— Нет! — он толкает мужчину, и красный луч попадает в Арку.

— Прячешься за ребенком, кузен? — издевается она.

— Ступефай!

— Как банально! Тебе ведь никогда не понять всю красоту магии, не правда ли, пес?

— Авада Кедавра.

* * *

— Где вы были? — возмутилась она, нетерпеливо топая ножкой.

— Рыжик задержал нас, — пожал плечами Фред.

— Сказал рыжик, — закатила глаза Джинни.

— Ты поняла, о ком я. Поскольку с Малфоем мы все еще «в состоянии вооруженного нейтралитета», — передразнил Джордж Гарри, — то...

— Мы решили позаимствовать его прозвище. В конце концов, ни капли лжи, — закончил Фред.

— Рон — наш брат, — покачала головой девочка.

— И? — спросил Джордж, явно ожидая продолжение. Ну, или делая вид, что ожидает продолжение.

— По-моему, хорошая причина иметь к нему каплю... заботы, — склонила голову она.

— По-моему, хорошая отмазка, — отмахнулся Фред.

— Кто сказал, что мы о нем не заботимся? — одновременно с ним произнес Джордж.

Удивленные, они посмотрели друг на друга.

— Гарри плохо на вас влияет, — рассмеялась их сестра. — Вы стали думать по-разному.

— Да нет же, — смутился Фред. — Конечно, я забочусь о нем, но...

— Но это не повод не смеяться над ним, — закончил за него Джордж.

Оба театрально вздохнули.

— Ты напугал меня, Дред.

— Не бери в голову, Фордж.

— «Мир, дружба, жвачка», — улыбаясь, процитировала Джинни, вспомнив любимую фразу Гарри. — И все же, вернемся к нашим тараканам.

— Это ты сейчас так Гарри и Луну обозвала? — сделал круглые глаза Фред.

— Нет, — рассмеялась девочка.

— Мы так поняли, ты попалась какому-то учителю после отбоя, — переглянувшись с братом, сказал Джордж.

— Снейпу, — скривилась Джинни.

Близнецы уважительно смерили ее взглядами.

— Поздравляю, ваша стажировка окончена.

— Теперь вы самый настоящий Участник Тайного Заговора, — пафосно сказали по очереди близнецы.

— Я надеюсь, ты не кинулась к его ногам просить у него прощения за то, что ты еще не сделала, но собиралась сделать? — состроил подозрительное лицо Фред.

— Нет, — гордо вскинула голову Джинни.

— Вау, — сказал Фред, явно впечатленный. — О. Я знаю, — сказал он, подняв указательный палец с видом знатока, — ты просто грохнулась в обморок при одном только его виде.

— Нет, — возмущенно воскликнула обиженная девочка.

— Все, мы сдаемся, — произнес Джордж, одновременно с Фредом поднимая руки вверх.

— Что такого-то, — пробурчала она себе под нос. — Не успела добежать до башни до отбоя. А он следом шел, мышь летучая.

— Я надеялся, мисс Уизли, что снятие баллов с вашего факультета послужило вам уроком, — прозвучал елейный голос откуда-то из-за угла.

— Ой, — обреченно сказала Джинни, медленно оборачиваясь.

* * *

— Спи, спи спокойно, — мягко сказала Луна**, вытирая лоб Гарри холодным от воды полотенцем.

— Может, мадам Помфри... — неуверенно и слабо произнес Гарри.

— Все будет хорошо, — убедительно ответила она. — Я позабочусь о тебе. Ты сам говорил, что Дамблдору лучше не знать о твоем даре...

Вдруг мальчик резко схватил ее запястье, и его глаза полыхнули неестественным зеленым светом. В глубине этих глаз плескался ужас.

— Я не могу больше, Луна, я не могу!.. — выдохнул он. — Он что-то хочет от меня, хочет, чтобы я что-то сделал, что-то понял, но с каждым разом все страшнее, все больнее... Луна, мне страшно, — прохрипел он. — Я не знаю этого мужчину, но он умирает, и ему больно, и он хочет, чтобы я понял... но я не знаю, что, - бессильно выдохнул Гарри.

— Может, нужно что-то изменить, что-то сделать по-другому... Может, ты должен не допустить смерть этого мужчины, — спросила Луна, сжимая в ответ его ладонь, обхватывая запястье. — Ты говорил, что можешь менять то, что произойдет в будущем. Может, именно это он и хочет от тебя.

Тут она задохнулась, и ее взгляд вдруг наполнился пониманием:

— Помнишь? Помнишь, ты говорил, что, сделав что-то в одном из приступов, прожив его во «сне», ты ничего не можешь уже сделать, когда этот день наступает? Для тебя он уже прошел, и ты уже ничего не можешь изменить. Может, он это и есть ты! Он просит тебя о помощи, заставляет проживать этот день еще раз и еще раз, потому что сам уже не может изменить то, что сделал ты!

Гарри смотрит на нее, и в его глазах отражается новое понимание.

— Это значит, что там, в будущем, я, возможно, пойму, что это, и научусь это контролировать... Сколько возможностей, — сказал он уже совсем другим тоном, хотя в его взгляде все еще читалось напряжение, а температура, Луна чувствовала, так и не спала.

— Это все меняет, — сказал он, падая обратно на подушки любезно предоставленной Выручай-Комнатой кровати.

* * *

— Дерись со мной! Я нужен Темному Лорду, а не Сириус! Так попробуй привести меня к нему!

* * *

— с недавнего времени мне легче писать от лица Джинни... ** — и Луны.