Дикие лебеди (гет)

Джинни

Кажется странным завещать мальчишке меч Гриффиндора, не так ли?

Светлые волосы Полумны — яркое пятно в темном полумраке кабинета. Джинни лихорадочно стаскивает поблескивающий меч со стены и спрыгивает с кресла на пол. Портреты бывших директоров смотрят на нее укоризненно — и в то же время с одобрением. Она жадным взглядом ищет портрет Дамблдора, но его рама пуста. Чертов директор! Даже после смерти его вечно нет на месте! Плевать. Ей все равно нечего у него спрашивать.

Невилл прислушивается к тишине за дверью. Они так и не выяснили, куда вдруг исчез Снейп. И надолго ли. Целый вечер они просидели, скорчившись за углом, чтобы выждать удачный момент. Снейп вышел из кабинета за полчаса до комендантского часа, едва заметно кривя губы и зажимая левое запястье тонкими паучьими пальцами. Невилл с Полумной только переглядываются, но Джинни знает: Метка жжет. И значит, Драко снова извивается на мокром полу в заброшенном туалете. Или в гостиной. От этой мысли сердце Джинни жалобно трепыхается как воробей, и в груди вдруг режет боль.

— Ты не пришла на последнюю встречу Отряда, — Полумна переводит взгляд с меча на Джинни. — Почему?

Глаза у Полумны большие, словно блюдца от чашек из дорогого сервиза, и так же блестят. И соломенные волосы — словно отголосок солнца. Вся Полумна словно большой подсолнечник, никогда не опускающий золотые лепестки.

— Занималась трансфигурацией чашки в черепаху к следующей контрольной, — в голосе Джинни небрежность, и эта небрежность скрывает ложь. На самом деле она снова пыталась превратиться в лебедя, и когда ее левая рука стала самым настоящим белоснежным крылом — белее снега, из правой хлынула кровь. Ей пришлось незаметно пробираться в больничное крыло, накинув зимнюю мантию, и красть бутылку бадьяна. То, что при этом она до крови искусала губы, пытаясь не стонать от боли, Джинни забывает.

— Тихо. — Невилл оглядывается на девушек. Его голова в сумраке еще больше напоминает лампочку. Полумна замирает, сжимая палочку в руке. — Бежим. Сейчас.

Джинни зло сжимает губы. Что, если это не Снейп, что, если это Кэрроу? От волнения портреты кружатся перед глазами. Странно, но ей не страшно. Едкий страх отражается только в глазах Полумны и Невилла. Они не умеют и не хотят его скрывать. Они всего лишь подростки. И они не встречаются с Малфоем в грязном туалете.

Джинни поднимает меч обеими руками. Тяжелый. Подозрительно тяжелый. И рубины — горят безумным огнем. Подозрительно безумным. Джинни пристально осматривает меч, словно чувствуя: что-то не так. Как вообще можно вытащить его из Шляпы?

— Бежим, — Невилл выхватывает меч у нее из рук и толкает дверь ногой.

— Папа говорит, что если мозгошмыгов так много…

— Драконье проклятие! — Джинни в ярости замирает, заметив внизу лестницы высокую фигуру Снейпа и за его спиной, спиной ворона — Драко.

… — Значит, враг близко. — Полумна выпрямляется и поднимает палочку. Но все знают, что силы неравны. Джинни все равно медленно и бездумно повторяет ее движение, понимая, что Снейп справится с ними тремя одним легким заклинанием.

Но ворон не торопится вынимать палочку. Его аспидные глаза на мгновение прожигают Джинни и бросаются жечь Невилла. Словно Снейп не знает, кто здесь зачинщик. Словно не хочет знать.

— Вы намереваетесь вернуться к старым методам ведения войны, Долгопупс? — кажется, его голос тоже черный, как и его глаза.

— Старые методы были куда благороднее, — Невилл отчаянно сжимает рукоять меча. Он так давно ненавидит Снейпа, что эта ненависть въелась в него. И не выведешь.

— Не думаю, — Снейп холоден и насмешлив. И от него разит одиночеством, как разит холодом от открытого окна в морозный день. — Кроме того, драки на мечах — это столько крови… Вы были бы отвратительным фехтовальщиком, Долгопупс.

— Чего не скажешь о вас, да? — Джинни старательно скалится. После той ночи в его кабинете ей трудно изображать презрение. — Вы бы рубили благородных людей на куски мяса, а потом кормили своих приспешников человечиной.

Снейп приподнимает брови и делает шаг назад. Он или впечатлен ее игрой или разочарован — в сумраке не разобрать. Сумрак делает всех равными. И в сумраке можно поцеловать.

— Я кормлю тебя человечиной, Драко? — угрюмо интересуется Снейп, впиваясь глазами в лицо Джинни. Словно чего-то ждет. И сам не знает, чего.

— Он не ваш приспешник! — выплевывает она в ответ.

Невилл и Полумна смотрят на нее с удивлением. Еще бы, с какого времени она вдруг заступается за Малфоя?

— Заткнись, рыжая, — голос у Драко ледяной, но глаза предают его. И Джинни едва заметно вздрагивает, заметив это предательство.

Они не сказали друг другу, что чувствуют. И, наверное, никогда не скажут. Драко не верит в любовь, а она боится сказать. Ведь сказанное слово не вернешь. Это единственное, чего она по-настоящему боится. Сказать, что любит, а потом встретить Гарри и понять: Драко — наваждение. Драко — осколок. И хотя она знает, что ее чувства не лгут, она боится слов. Они ранят сильнее, чем самый острый нож.

— У меня имя есть, — эхом самой себя отзывается она.

Снейп поднимает палочку, и меч, вырвавшись из рук Невилла, со звоном падает на каменные плиты.

— Все трое — в Запретный лес, — решает он быстро, вытягивая бесцветные губы в одну линию. — Будете помогать Хагриду. Его огненные крабы опять сбежали.

Лицо Драко бледнеет. Его глаза встречают горящий вызовом и гордостью взгляд Джинни. Она знает, что Драко ни за что не позволил бы ей заходить в Запретный лес просто так. А теперь он не сможет оставить ее одну в замке.

Как оставил Гарри.

С нее хватит! Никто больше не посмеет обвязать ее розовой лентой прекрасного будущего и положить на полку до лучших времен. Она будет сражаться. Она добилась своего. Их отправляют в Запретный лес. А это значит, что они стали ближе к зелью еще на один шаг. А Джинни — на шаг к свободе.

— Их сожрут, профессор, — лениво замечает Драко, и в его светлых глазах — мольба. Так иногда беззвучно молят небо помочь, когда все надежды иссякли. — Пауки перестали бояться людей.

— Пусть жрут, — Снейп делает упор на слове «жрут» и надменно приподнимает голову. — У Уизли не один ребенок, а целых семь. Долгопупс всем опротивел, особенно мне. Мисс Лавгуд… Что ж, будем надеяться, ее спасут мозгошмыги.

— Мозгошмыги не умеют спасать, — Полумна вздыхает и разочарованно опускает палочку. — Они живут в мире без тревог и проблем.

— Тем лучше для них! — рявкает Снейп. — Марш. Вы остаетесь без ужина. Предоставляю вам шанс полакомиться каменными кексами Хагрида.

Проходя мимо Драко, Джинни незаметно касается горячими пальцами его руки.

Он снова вздрагивает, но не оборачивается.

Невилл пинает попавшуюся под ноги толстую ветку и поднимает воротник. Холодно и промозгло. С неба изредка падает то ли снежинка, то ли капля дождя. Наверное, небо тоже не может определиться, чем плакать. И Джинни это успокаивает.

— Что творится у вас с Малфоем? — Невилл смотрит на нее искоса, выпуская в воздух облачко пара.

Джинни насильно делает шаги, хотя ноги становятся ватными. Неужели это настолько заметно?

— О чем ты? — небрежно интересуется она, но голос дрожит и рябью бежит по воздуху. — Мы с Малфоем квиты.

Невилл неуверенно приподнимает плечи.

— Как-то вы яро защищаете друг друга, — выдает он. — Малфою не нравится, что ты идешь в Запретный лес. Тебе не нравится, когда мы не хотим, чтобы он доложил о нас Кэрроу. И вообще он странно на тебя смотрит.

— Прекрати, — нервно отвечает она, глядя под ноги. — Ничего у нас с Малфоем нет.

Невилл собирается возразить, но в эту минуту расплывчатая фигура Хагрида резкими движениями машет им рукой со ступенек хижины.

Джинни ускоряет шаг и почти бежит, чтобы только не заговаривать с Невиллом. Она знает, что он просто предполагает, но сейчас у нее слишком мало сил сопротивляться. За спиной маячат соломенные волосы Полумны.

…Хагрид молча и угрюмо взирает на троицу со своей полувеликанской высоты.

— Не выходить за пределы тропы. Вглубь леса не пойдем. Я не хочу получить три трупа.

— Пауки? — ехидно вопрошает Невилл, взглядом ища нужную траву.

— Пауки. — Хагрид оглядывается по сторонам. — Совсем обезумели. Вчера споткнулся об одного почти у своего порога.

Джинни зло складывает руки на груди и радуется, что надело пальто потеплее. В лесу пахнет сыростью и мерзлой землей. И одиночеством.

Она выбралась в Запретный лес, но она одна не справится. А Драко остался в замке. В натопленном кабинете Снейпа.

Джинни отчаянно надвигает капюшон мантии на лицо и переступает с ноги на ногу, пытаясь согреться. Сейчас она расцеловала бы любого, кто угостил бы ее чашкой горячего чая. Только в минуты отчаяния понимаешь, как просты самые главные вещи жизни.

— Клык с нами? — Полумна трет усталые глаза. — Я хочу лечь головой на его теплую шерсть и проспать до утра. Заодно можно не писать работу по прорицаниям.

— Проснешься в паучьем желудке, — Хагрид свистом подзывает собаку поближе к себе. Клык поджимает хвост и жалобно скулит. От его морды идет пар. Слюни ядовитыми каплями падают на мерзлую землю. — Держите палочки наготове. Пройдем метров тридцать. Пусть видят, что мы ушли. Потом переждем и вернемся в хижину. Я кексы сделал.

Холодные губы Джинни криво изгибаются. Каменные кексы Хагрида — кто сложит о них песню?

— Предлагаю не ждать, а сразу пойти к тебе, — произносит она, оглядываясь на неуютную темноту за спиной. — Всем плевать, куда мы пошли и зачем.

— Ты серьезно думаешь, что пауки на стороне Пожирателей смерти? — Невилл обхватывает плечи руками.

— Они на стороне тех, кто проливает кровь, — Полумна сосредоточенно смотрит под ноги, перешагивая через корни. — Папа говорил, что на свою сторону можно даже взрывопотама переманить.

Джинни с Невиллом сдержанно улыбаются. Огромный фонарь Хагрида словно звезда светит во мраке леса и скорее приманивает к себе тьму, чем рассеивает ее. Они успевают пройти около десяти метров, как сильный удар со спины сбивает Джинни с ног, и вокруг талии обвиваются щетинистые лапы. Перед глазами мелькает испуганное лицо Невилла, широкая спина Хагрида, солнечная копна волос Полумны — и лес кружится в безумном танце. Джинни успевает заметить, что пауки опрокидывают Невилла на землю, и из палочки Полумны вырывается яркий свет.

Поляна исчезает за причудливой сетью ветвей.

Ноги волочатся по земле, цепляясь за корни, и Джинни кажется, что они сейчас оторвутся. Паук торопливо перебирает ногами и странно сопит, щелкая жвалами.

Нечего и думать о палочке. Наверное, уже давно валяется между корней. Черт, отличная палочка была… Сейчас и новую-то не достанешь… Джинни зло завидует Рону. К нему мамочка прибежала и палочку принесла на тарелочке.

Ей нужен этот яд! Но без палочки она бессильна. А там, куда утащит ее паук, она бессильна совсем. И где-то в глубине души из семени вырастает росток равнодушия.

Паук внезапно останавливается и замирает. Кентавры? Разве они бывают в этой части леса? Или сбежавшие огненные крабы? Или…

— Хагрид! — вырывается у нее, и секунду спустя она вспоминает, кто вообще вывел этих пауков.

Глупо так умирать. От жвал паука. Не исполнив свой долг. Люди умирают на войне, сражаясь против осознанного зла, которого полно в мире, а она умрет в объятиях паука. И больше никогда не поговорит с… не увидит…

Она отчаянно бьет ногами и пытается раскачаться, чтобы вырваться. Паук недоуменно останавливается и начинает усиленно работать жвалами. Дура, дура, он же тебя сейчас в овоща превратит, чтобы не дергалась… Жвалы приближаются. И в них — нужный яд… Дура, дура, хоть бы нож с собой прихватила… Джинни, молотя ногами по всему, до чего может достать, пытается вырваться из волосатых объятий. Хагрида в эту секунду она просто ненавидит.

— Пригнись! — звонкий голос, не разгоняя мрак, режет барабанные перепонки.

И Джинни послушно пригибается, словно улитка, вжимаясь в никуда. Вспышка обжигает теплом и яростью. Паук заваливается на бок, увлекая ее за собой, и его волосатые ноги едва ослабляют хватку. Джинни почему-то кажется, что это конец. Что больше она не может. Жить, дышать, есть, учиться, любить. Конец. Влажный мрак леса непрогляден, и огни замка не видны сквозь деревья. Ветер слабо колышет спутанные пряди. Джинни закрывает глаза и плачет. От бессилия и усталости. Она больше не девчонка-сорванец. И у нее больше нет сил. На мгновение она не хочет варить никакое зелье. Не хочет спасать мир. Она хочет домой, под пахнущее ирисами одеяло. И чтобы на улице шел снег.

— Где ты, Уизли? — голос раздается откуда-то сверху, где, наверное, тепло и свободно. Хотя она знает, что там холодно. — Я не могу зажечь палочку.

Если бы здесь была Гермиона, она бы авторитетно заметила, что пауков привлекает не свет, а запах. Но Гермиона в эту секунду — за тысячу миль от Джинни.

— У меня имя есть, — выдыхает Джинни. Имя — защиты знак.

— Знаю я твое имя. Не шевелись. Релассио!

Паучьи лапы по кускам падают на холодную землю вместе с Джинни. Руки — в грязи, голова раскалывается и трудно дышать. С неба на нее сыпется что-то колючее и мокрое. Снег или дождь — не разобрать.

— Идти можешь? — белое лицо Драко выныривает из темноты.

— Нет. — Джинни хочет, чтобы ее оставили в покое. Чтобы она просто лежала. В тишине. И плевать, что от паука воняет. — Откуда ты взялся?

— Шел за вами с самого начала. Представляешь, я умею использовать дезиллюминационные чары. Так значит, у тебя с Малфоем ничего нет?

— Иди ты, — безвольно отвечает она, продолжая смотреть в черное небо, словно в глаза Снейпа.

Руки Драко подхватывают ее, поднимают, отрывая от земли, прижимают к себе. И чье-то сердце дикой птицей бьется под мягкой шерстью свитера — ее? Или его?

— Под ноги смотри. — Джинни сильнее прижимается к его теплой груди. — Куда мы идем?

— Черт его знает. — От него пахнет апельсинами с карамелью. — Куда-нибудь, где ты можешь полежать, а я смогу найти склянку для яда. Джинни, тебе надо к Помфри. У тебя все ноги в крови.

— Я никуда не хочу, — она отчаянно вцепляется в его свитер, очевидно в спешке надетый на рубашку. — Я не хочу никуда без тебя. А в замке, там… И Невилл с Полумной… Не оставляй меня. Драко, не оставляй меня.

— Тут, кажется, мох. — Драко осторожно пытается опустить Джинни на лесное одеяло. Ничего не соображая, она вцепляется в него только сильнее, бормоча слова и всхлипывая. Вылезшая из облаков луна ярко освещает их лица.

Джинни выдыхает, встряхивает волосами и медленно проводит ладонью по лицу, растирая слезы. Ей больше не страшно, и жажда жизни вдруг с яростной силой возвращается к ней. Ноги, словно налитые свинцом и поэтому как чужие, лежат словно отдельно от нее. Она поднимает руку и осторожно проводит пальцами по бледному, залитому лунным светом лицу Драко.

Он здесь. Он нашел ее. Он снова ее спас. От смерти — и от самой себя.

— Ты нужен мне.

— Другого я не прошу, — его губы оказываются близко.

Ее дыхание прерывается, и его запах, его близость, его тепло обрушиваются на нее внезапной волной нежности. Ее пальцы, сбитые в кровь, перебирают светлые волосы, замирают на шее. Он плохо целуется. И от этой мысли Джинни почему-то становится теплее. Потом по телу пробегает дрожь, и внезапной болью отзываются ноги.

Пар белой птицей вырывается из его рта.

— У нас нет шансов.

— Почему? — шепотом спрашивает она.

— Я не хочу заставлять тебя выбирать.

Джинни молча смотрит на испаряющееся облачко.

— Ты не заставляешь. Я сделала выбор.

Драко смотрит на нее с сомнением и одновременно с надеждой. И вдруг выпрямляется.

— Пригнись! — палочка взлетает над ее головой, и холодный, отчетливый голос Драко разрезает декабрьский воздух. — Остолбеней! Сектумсемпра!

Позади нее что-то большое словно скребет по земле, не в силах остановиться.

— Авада Кедавра!

Джинни вдыхает ядовитую волну воздуха, поднятую рухнувшим пауком.

— Ненавижу Хагрида, — вдруг выпаливает она. — Никогда не понимала всю эту гадость: огненные крабы, слизни, пауки… Любить надо людей. И жалеть надо людей. И заботиться надо о людях.

— Семьи-то у него нет, — Малфой опускается на корточки. Высокий воротник его свитера придает ему беззащитный вид. — И предмет он ведет идиотский.

Джинни пожимает плечами. Одиночество Хагрида могло ее убить. Она обхватывает плечи руками и переводит взгляд на Драко. Лицо у него уже не серое, а замерзшее, мертвенно-белое. И волосы — светлое пятно в темноте. Я выбрала свет, Гарри. Белый лебедь — не черный.

— Тебя примут в Орден, хочешь? И защитят. Тебя. И твою семью, — вдруг предлагает она.

— А как же Поттер?

Джинни осторожно трогает окровавленные колени. Как выбраться из этого мрака? Как выбраться из липкой паутины оправданий перед теми, кто тебе близок, за то, что твое сердце стало биться иначе? Биться другими вершинами?

— Я… его как будто никогда не существовало, понимаешь… Словно мне все это приснилось. Я не знаю, что я чувствую к нему. Он… стерся.

— Возьмешь золотую краску и восстановишь по контурам, — тонкие губы Драко зло выплевывают слова, превращая их в пар. Теперь к его вечной неприязни к Гарри прибавилась ревность. — И не пойду я в ваш Орден. Дамблдор тоже меня звал. И через минуту летел головой вниз с Астрономической башни. Как-то не внушает надежды.

— Есть только ты, я и этот черный лес вокруг. — Джинни устало прикрывает глаза и не слышит его слов. — И я даже не знаю, живы ли Невилл с Полумной.

Драко берет ее руки в свои и дует на замерзшие пальцы, грея их. От его дыхания по ее спине снова бегут мурашки.

— Ты сможешь охотиться на кельпи? — он поднимает на нее глаза, и Джинни сглатывает. Он красив. Эти серые глаза — красивы. И эти надменные губы.

— Не знаю. Но выбора у нас нет.

— У вас что-то было с Поттером? — слова застывают в холодном воздухе. И в глазах — ожидание. Этот вопрос наверняка мучил его по ночам, но раньше не хватало смелости спросить.

Джинни не отвечает, просто молча отрицательно качает головой. Зачем ему знать? Та весна, их с Гарри весна — стерлась, осталась в прошлой жизни.

Теперь она в пещере, окруженная морем крапивы, принцем, который боится становиться ее принцем, вороном и злой черноволосой ведьмой.

Темный, неприветливый лес обступает со всех сторон, из-за зарослей боярышника все время слышны шорохи и странные, скрипучие звуки. Может, у пауков есть свой язык?

— Ага, паучий, — Драко осторожно прижимает ее к себе, незаметно вдыхая запах ее спутанных волос. Она сказала это вслух?

— Мне не страшно, — отзывается Джинни. — Не страшно умирать. Раньше боялась, а теперь мне плевать. Я пытаюсь каждую минуту прожить полезно. Нужно. Для себя.

Ей хочется добавить: «Для тебя», но дерзости не хватает.

Малфой молчит, и она молчит вместе с ним, слушая его сбивчивое дыхание. Ноги перестают ныть, словно их нет совсем. Джинни пытается представить себя без ног и тут же сглатывает.

— Идем? У нас мало времени.

— Откуда ты знаешь, где водятся кельпи?

— Стащил одну книгу у мадам Пинс. И залил ее кофе. Боюсь, проще сказать, что я ее потерял. — Драко берет ее за руку, совсем как тогда, в совятне, и решительно идет вперед. Только теперь его ладонь не липкая. Они оба врут: им вдруг становится страшно так, что руки немилосердно трясутся. И губы трясутся им в такт. Они не охотятся. Охота идет на них самих. Дикая охота.

— Я так быстро не могу, — Джинни останавливается и вжимает голову в плечи. — Я совсем ног не чувствую.

— Мы не можем вернуться, это наш единственный шанс, — в его глазах блестит упрямство и безжалостность. В нем нет того, что ей так нравится в Гарри: податливости. Драко прямолинейный и жесткий, как сталь. В нем нет гибкости. — Скоро Рождество, а потом каникулы. Черт его знает, что случится за это время.

Джинни проводит свободной ладонью по ноге и тычет ему в нос окровавленными пальцами.

— Я отнесу тебя к Помфри.

— Не строй иллюзий. Придется идти туда самой.

— Нам осталось немного, — Драко кивает на небольшой просвет, пятном белеющий среди деревьев в сотне шагов от них. И вдруг застывает. — Не двигайся, справа два паука. — Авада Кедавра!

Джинни на мгновение прикрывает глаза.

Небольшое лесное озерцо тяжело пахнет тиной и одиночеством. Колючий снего-дождь распушает рыжие волосы, и Джинни натягивает капюшон. Боль возвращается в ноги с удвоенной силой, и позади нее тянется кровавая дорожка, такая манящая не только для пауков, но и для многих других милых созданий, выведенных Хагридом.

Драко приседает на корточки и вглядывается в жидкую грязь, покрывающую берега озерца. Тишина настолько пронзительна, что каждый звук кажется ударом колокола.

— Я дальше не пойду, — выдает Джинни, с шумом вдыхая воздух. — Подождем здесь.

— Ждать кельпи бессмысленно, — холодно отзывается Драко. — Я обойду озеро вокруг и вернусь.

— Не смей уходить! — Джинни закипает, как чайник на огне. — Я беззащитна! Слышишь?

Драко не слышит. Человек — зима любит ночной лес. Раньше ему было бы страшно, но сейчас страх отпускает, и ему приятно оказаться в тишине вдали от убийств и Кэрроу.

Джинни садится на поваленное дерево, с отвращением проводит пальцами по мокрой коре, потом поспешно вытирает их о мантию и обнимает колени руками. От холода и напряжения у нее стучат зубы. Не успела попасть в лапы паука, как уже ждет кельпи. Еще Люпин твердил, насколько они опасны. Кельпи, как и сирены, могут завораживать людей, а потом утаскивать с собой на дно. Или разрывать на куски, а потом съедать. Или…

— Ты красивая. Только пуганая.

Лебединые крылья взмахом взлетают вверх и опускаются.

— Гарри?

Темноволосый подросток медленно идет ей навстречу. Джинни сглатывает, лебедем в клетке бьется ее измученное сердце. Ей навстречу идет Гарри. И улыбается. Но улыбка — не его.

Все внутри нее переворачивается. И кровь пульсирует в висках с такой силой, что кружится голова.

— Гарри? — Ее голос дрожит и трескается, как лед. Она протягивает вперед руку.

Гарри продолжает улыбаться. И эта улыбка сбивает Джинни с толку. Какого черта он улыбается, если вокруг умирают люди? Какого черта он улыбается, если они расстались? Какого черта…

— Уизли, назад! Это не Поттер!

Гарри выбрасывает вперед странно длинную руку и хватает Джинни за локоть. Глаза у него светятся зеленым огнем. Рука у него оказывается липкой, скользкой и покрытой темно-серой слизью.

Джинни вскрикивает от отвращения и с силой ударяет кельпи по шее свободной рукой. Но дух не выпускает ее, вцепившись в локоть мертвой хваткой.

— Моя… — шипит он. — Моя…

— Она — моя, ясно тебе, чучело болотное? — Драко стоит в нескольких шагах от них, яростно направляя на кельпи палочку. Дух шипит и отворачивается от яркого света. — Мы тебя не тронем, если дашь прядь своих волос.

Кельпи громко хохочет, обдавая Джинни потоком вонючих слюней. Она на мгновение забывает обо всем, впиваясь взглядом в лицо Драко. «Моя»?

— Попробуй, достань, — шипит дух.

Джинни с отчаянной силой ударяет духа по ногам, и кельпи падает на спину, увлекая девушку за собой. Ноги взрываются болью, но Джинни отчаянно изворачивается и вцепляется кельпи в липкую шею. На мгновение ей кажется, что она душит Гарри. От ужаса у нее холодеют пальцы, и хватка ослабевает. Дух издает булькающие звуки и вдруг оборачивается зеленым ящером, а через мгновение — огромной лошадью. И Джинни мчится верхом прямиком к темному озеру, полному тины и удушливой смерти.

Драко кидает вслед заклинания, но промахивается. Джинни выпрямляется и с силой вырывает из гривы прядь зеленых волос. Кельпи встает на дыбы и прорезывает тишину бешеным ржанием.

— Отпусти меня! — Джинни кричит, захлебываясь от ветра. Драко остается позади. Неужели он всегда будет оставаться позади? Кельпи не отпускает. Ноги и руки словно врастают в шкуру бешеной лошади. — Отпусти, тварь!

Смертельная гладь воды приближается с каждой секундой, а бегущий с растрепанными волосами Драко — отдаляется.

Палочки у нее нет. Оружия — тоже. Кроме одного. Но если применить его на такой скорости, велика вероятность сломать себе шею. И все-таки это лучше, чем утонуть в дьявольском озере. Она быстро шепчет слова заклинания, и морду кельпи облепляют обезумевшие летучие мыши. Летучемышиный сглаз — это что-то вроде Экспеллиармуса Гарри.

Кельпи отчаянно ржет, мотает головой и брыкается. Джинни улучает момент, с криком отрывается от омерзительного духа и с размаху падает на землю, укутанную мхом. Полыхает зеленым, раздается громкий всплеск, шуршат мышиные крылья, и вдруг гильотиной падает тишина.

И снова ей не хочется открывать глаза. И снова под ней — холодная земля, а ноги перестали болеть от шока.

В левой руке у нее зажата густая прядь волос кельпи.

— Все равно к нему лезешь, да? — тон голоса Драко обжигает, как ледяной душ.

Она приоткрывает глаза. Сквозь ресницы его лицо кажется меньше, и губы — тонкие, изломанные линии.

— К кому? — Джинни со стоном садится и проводит рукой по лицу. К тыльной стороне ладони прилипла чешуйчатая зеленая кожа.

— К Поттеру. — Драко взбешен не на шутку, и это бешенство едва не выплескивается за края глаз. Пережитый ужас, ревность и раздражение захлестывают его с головой. — К Поттеру, мать его! Что ты там говорила про выбор?

— Пожалуйста, остынь. Мне нехорошо. И я пошла к нему не потому что…

— Потому что ты его до сих пор любишь! — Драко срывается на иступленный крик. — И врешь мне в лицо, что якобы я тебя интересую… Я просто партнер по делу, да? Отвлечение, пока Поттер не вернется! Что ты молчишь?

— У меня слова закончились, — Джинни устало прикрывает глаза.

— Отдай немедленно ингредиент! — Драко почти вырывает прядь из ее ладони и запихивает в потайной карман.

— Прекрати.

— Не смей указывать, что мне делать. — Драко пышет огнем, как самый настоящий дракон. Даже в глазах — пожар.

Джинни бы засмеялась, но сил у нее нет. Она продолжает лежать на холодном мху, пока безжалостные руки Драко не отрывают ее от земли. Он не смотрит на нее, прижимая к себе.

Хижина Хагрида, покрытая инеем, выглядывает из-за расступившихся деревьев.

— Если я оставлю тебя на пороге — ему понравится шутка?

Скользкие, холодные ступени, покрытые чьей-то кровью, омерзительны на ощупь. Джинни неохотно разжимает руки, сплетенные намертво, и пытается удержаться на ступеньке. Потом яростно стучит в дверь маленьким кулачком.

— Не уходи. — Он не может в самом деле оставить ее здесь одну! — Пожалуйста.

Его голос доносится издалека, холодный и безжалостный, как звезды.

— Я не могу остаться, Джинни. Я должен показать Кэрроу, что ужинаю. Иначе они будут рыскать. Я у Алекто на крючке. От нее прямо воняет ненавистью ко мне. Кстати, я нашел твою палочку. И напрочь о ней забыл.

— Вот это везение, — Джинни протягивает руку. А раньше вспомнить он не мог? — Спасибо. Без нее мне не жить.

— Не хочу уходить. — Он поворачивается к ней спиной. Пахнет отчаянием.

— Так не смей уходить! Слышишь? Если не хочешь… не смей… — она резко поднимается, пытаясь встать на ноги. От боли перед глазами плывут круги, но она упрямо делает шаг. Делать упрямые шаги — это так по-человечески. Бороться.

— Драко! — Джинни падает на едва покрытую снегом землю и с яростью стучит кулаком по замерзшей грязи. — Ты нужен мне, черт тебя подери!

Порыв ветра приносит его голос, кажущийся таким же бледным, как и он сам.

— Я нужен тебе сейчас, Уизли. Если бы я был нужен тебе всегда, я бы остался. Но ты же шагаешь к Поттеру.

Ублюдок, мерзавец, сволочь, себялюбивый мальчишка, чертов эгоист, ненавистный… Ненавистный! Джинни в ярости перебирает все ругательства, которые когда-либо слышала от братьев. В ярости пытается пробить мерзлую землю, превратить застывшее месиво в горячее — как солнце топит ледяную коросту ручья. Как любовь топит застывшее сердце. Она все еще молотит промерзлую землю, зная, что Драко уже вернулся в замок. И ледяные слезы прорезывают ее горящее лицо.

Беллатриса

Она со звоном кидает грязный нож и вилку на блюдо и откидывается на спинку стула, прямо смотря на сестру. Глаза у Нарциссы водянистые, как голубая акварельная краска. Слава Лорду, что Драко не унаследовал этот ужасный цвет. Нет ничего хуже банальности.

Нарцисса изящным движением ставит бокал на стол. Она бледнее Драко и скоро растает. Люциус еще держится, но его впалые и покрытые редкой щетиной щеки кричат о другом. И все-таки они оба еще живы.

— Что такое, Белла? — Нарцисса замечает выражение лица сестры. — Тебе что-то не нравится? Цыпленок невкусный?

Беллатриса топает ногой.

— К дьяволу цыпленка. Тебя совсем сын не интересует?

Нарцисса бледнеет еще сильнее, если это возможно. Люциус открывает рот, но ее рука в запрещающем жесте заставляет его молчать. Он поднимается, бросает грязную салфетку на кости и остатки мяса и выходит из гостиной.

Рудольфус неохотно поднимается вслед, прихватив с собой еще несколько куриных ножек и графин вина. Беллатриса провожает его презрительным взглядом.

— Разумеется, я интересуюсь Драко. Но я не могу с ним видеться, — губы Нарциссы дрожат, и Беллатриса на мгновение смягчается. — Ты знаешь, я не могу. Мы с Люциусом оба в немилости у Лорда. А Драко, кажется, его радует. Я не хочу… чтобы из-за нас его снова заставили убивать или вымещали на нем ярость.

— Неужели? — Беллатриса обсасывает тонкую косточку. — Скажем, в прошлом месяце он попал под бладжер и лежал у Помфри со сломанными ребрами, а пару недель назад ему досталось от Алекто. И достается каждый раз, когда он делает промашки.

Нарцисса задумчиво закусывает нижнюю губу.

— Раньше он всегда бежал к отцу и докладывал об обидчике, — мягко произносит она. — Если теперь он этого не делает, значит, намерен защищаться сам. И, знаешь, меня это радует.

Беллатриса кидает кость обратно на блюдо и тянется к винограду.

— Ты напоминаешь мне слизь, — сквозь зубы произносит она. — Прилипла к своему углу и сидишь.

— То есть, я больше пригожусь сыну мертвой? — Нарцисса зло приподнимает верхнюю губу. И это первая эмоция, которую Беллатриса видит на ее лице. — Ты судишь всех людей по себе. Тебе любой поступок может сойти с рук. А я иногда боюсь дышать.

Беллатриса с грохотом поднимается со стула и смотрит на сестру сверху вниз.

— Мне всю жизнь кажется, что тебя в младенчестве подменили, — произносит она, закидывая в рот крупные синие виноградины. — А потом я вспоминаю отца. Такой же был слизняк, как и ты.

Нарцисса отворачивается и молча тянется к недопитому бокалу. Беллатриса несколько секунд смотрит на ее светлые волосы, потом яростно вылетает из гостиной и стремительно проходит холодный коридор, ведущий в ее спальню.

Рудольфус лежит на кровати и жирными руками разрывает очередную куриную ножку. Графин вина уже ополовинен и стоит рядом с кроватью на круглом столике, покрытом отпечатками пальцев. Такие же отпечатки мы оставляем на других людях, не замечая этого.

— Зачем ты ее изводишь? — Рудольфус облизывает пальцы и ставит тарелку на пол. — Ей и так горько.

— Мне некогда с тобой препираться, — Беллатриса ищет меховую шаль. — Через час я встречаюсь с Ритой.

— С этой лживой творческой сукой? — Рудольфус насмешливо улыбается. — И куда вы пойдете?

— В «Дырявый Котел». И нечего таращиться, — Беллатриса накидывает шаль и смотрит на себя в зеркало. В ответ на нее смотрит худощавая женщина с сумасшедшими волосами. — Когда ты последний раз приглашал меня куда-нибудь?

Рудольфус сползает с кровати и обходит Беллатрису по кругу, разглядывая, как в их первую встречу.

— Ты никуда со мной не пойдешь.

— Не пойду, — торжествующе подтверждает она, кусая губы, чтобы придать им красноту. — Но ты мог бы потратиться на пару слов.

Он кладет руки ей на плечи и разворачивает к себе. Изо рта у него пахнет копченым мясом.

— Я тут гнию, как труп, — хрипло замечает он, не выпуская ее. — А ты несешь какую-то херню про слова. Я видел взгляд твоего Лорда сегодня вечером: он избавится от меня мгновенно, едва я дам ему повод. Я в этом дерьме из-за тебя. И, знаешь, что? Никуда ты не пойдешь, пока я не насажу тебя пару-тройку раз на свой скучающий член.

Беллатриса вяло сопротивляется. Ей самой нужно выпустить пар. Она зло дергает рубашку на его груди, и белоснежные пуговицы тихо падают на пол, прячась под столом.

Его жирные губы целуют ее одержимо, а язык проникает в рот и прикасается к ее змеиному языку. Беллатриса глухо стонет и тянет за собой на кровать. Но он грубо хватает ее за руки и толкает к столу.

— Не хочу видеть твое лицо сегодня, — довольно шипит он и прижимает ее грудью к прохладной древесине стола.

Беллатриса прикрывает глаза и позволяет себе не сдерживаться. Пусть их слышат — ей это нравится. Напоказ. Жить напоказ — так ей нравится. Прятаться за занавесками — прерогатива Нарциссы.

И она сама не замечает, что уже не в первый раз оказывается в неуклюжих объятиях Рудольфуса. Трещинка растет.

…Беллатриса сразу осушает стопку огневиски и придвигает к себе следующую. В «Дырявом Котле» тепло, но она сильнее закутывается в шаль и садится поближе к огню. Рита сидит напротив нее, вяло ковыряя вилкой в салате с курицей и блестя глазами. В ее очках стало еще меньше страз, а лак на ногтях облез и теперь лежал странными кровавыми полосками.

— Ты какая-то другая, — замечает Рита, поднимая глаза на подругу. — Что случилось?

Беллатриса зло дергает плечом. Во рту — сладкий и жгучий привкус огневиски.

— Я снова сплю с Рудольфусом и беспокоюсь о Драко, а Нарцисса продолжает сидеть в уголке с вышивкой. Даже не знаю, кто из нас его мать.

Рита задумчиво отправляет в рот зеленый лист салата. От нее по-прежнему за версту несет сладкими духами.

— Он изменился. Я не успела проследить за ним, но я в этом уверена. Стал скрытным. И осторожным. И, кажется, больше не в восторге от привязанности к нему Паркинсон.

Беллатриса устало проводит рукой по лицу, пытаясь снять усталость.

— Что ты разузнала о Снейпе?

Рита некоторое время молчит. Беллатриса понимает, что Скитер знает гораздо больше, чем сказала и скажет, но ее эта информация не касается, а, значит, и выпытывать ее она будет. Нечего забивать себе голову всяким хламом.

Рита кладет вилку на край треснутой тарелки и вынимает из сумочки смятый листок пергамента. Медленно подвигает его Беллатрисе.

— Я была права и собираюсь написать новую книгу. «Северус Снейп: сволочь или святой». Кажется, идеальное название. Отражает всю суть.

Беллатриса запрокидывает голову и смеется во всю глубину легких. Интересно, а про нее можно написать книгу? «Беллатриса Лестрейндж: отринутая или обезумевшая». Потом разворачивает пергамент.

Изящным почерком с удивительно правильной «о» и «л» с завитушками написано: «С любовью, Лили».

— Лили? — Беллатриса поднимает непонимающий взгляд на Риту.

— Лили Поттер, — спокойно выдает Скитер, заглатывая кусок мяса, как хищник заглатывает куски антилопы. — Ты ведь знаешь: юношеская любовь Снейпа.

При слове «любовь» Беллатриса морщится, но изнутри ее сердце колет боль. Что это за штука такая, что она разрушает жизни и калечит сердца? Ей начинается казаться, что ее чувства в господину невозможно назвать любовью, о которой с таким упорством твердят все вокруг.

— Не помню. Это что, мать Поттера? Кажется, ты нарвалась на сенсацию? — протягивает она задумчиво. Так вот о какой любви Снейпа говорил господин. Вот за что он его презирает. Теперь понятно.

— Я приложу фотографию этого пергамента, — и Рита уже протягивает обгрызенные ногти к бумаге, но Беллатриса быстро прячет пергамент в карман. — Зачем он тебе?

— Нужен, — она опрокидывает в себя вторую стопку огневиски. Она не будет хранить эту написанную любовь. И не позволит хранить Рите. Это — воровство. И она не принадлежит никому, кроме Снейпа. Беллатриса еще помнит его резкое «Заткнись», с болью брошенное ей в лицо в том кабинете. — Ты получила мои деньги? И где собираешься жить?

Рита отодвигает тарелку с остатками листьев салата.

— Получила. Спасибо, Белла. Без тебя мне сейчас пришлось бы туго. Поживу пока в комнате в Котле, а как только заполучу договор с издательством, переберусь куда-нибудь.

— Что-то интересное еще заметила? — интересуется Беллатриса, вертя пустую стопку в пальцах.

— Нет. — Рита отвечает равнодушно и поэтому наверняка врет.

Плевать. Рита обязательно сказала бы, если бы увидела что-то по-настоящему важное.

— Я подумала, может, Кингсли вернется, — Скитер поджимает губы, смотря сквозь вино на яркий огонь в камине. — Написала ему письмо. Он не ответил.

Беллатриса усмехается. Другого она и не ожидала. Самодостаточным женщинам нелегко приходится в жизни. И вдруг вспоминает горящие ненавистью глаза девчонки Уизли. Она тоже — самодостаточна. Или ей так только кажется?

Скитер вынимает тонкую сигарету и с удовольствием закуривает. Беллатриса шумно вдыхает запах дыма. Вокруг них — шум и ярость кипящей жизни. Но они обе долгое время молчат, отведя взгляд. Ради этого они и встречаются — молчать друг с другом.

Не наедине.

Драко

— Смотри. — Паркинсон садится рядом и бросает на стол длинный пергамент.

— И что это? — Драко не поднимает головы от учебника. В последние две недели его оценки по трансфигурации упали до «Выше ожидаемого». И он собирается вернуть все на свои места. Если это вообще возможно в его жизни.

— Рейтинг успеваемости. Еще немного, и нас обойдет Когтевран.

Драко не собирается верить ее словам и быстро просматривает рейтинговую таблицу.

— И что я могу сделать? — зло интересуется он. — Нарисовать всем «Превосходно»?

Пэнси раздраженно ерзает на стуле. От нее по-прежнему пахнет лавандой.

— Во-первых, начать с себя. У тебя целых пять «Отвратительно» по прорицаниям. Во-вторых, ты плохо следишь за младшими курсами. Я и так делаю слоновью часть нашей общей работы.

Драко раздраженно проводит рукой по волосам. Он плохо следит за младшими курсами? А что он должен делать? Бегать за ними по замку?

— Хорошо, я займусь работами утром.

— Утром у нас совет старост. И собрание у Слизнорта. — Пэнси мягко давит, стараясь не смотреть в его глаза.

— Отлично! — он вырывает стопку работ из ее рук и швыряет на стол. — Убирайся. Я все сделаю.

Когда-то давно Драко спал и видел, как станет старостой. Как отец. Теперь, когда по ночам ему снятся кошмары, теперь, когда он пытается искупить свои грехи, работа старосты только мешает. Но он скорее умрет, чем передаст ее другому. Мечту не отдают.

Получается, он не должен отдавать никому Уизли. Потому что Уизли тоже стала мечтой.

Он бросил ее тогда, у Хагрида, и понемногу чувство вины начинает пробовать его на вкус. Изнутри. Терзать по кусочку. Тогда ревность к Поттеру захлестнула его с головой, и он не смог совладать с собой. Он ушел. И поэтому уже третий день Уизли не смотрит на него и избегает взгляда, задрав вверх свой маленький нос, усыпанный веснушками. Приходит почти за минуту до занятия и садится на самую дальнюю парту.

И каждый раз Драко становится паршиво. От самого себя. Вчера вечером он три часа проторчал в туалете — с надеждой, что она придет. Но она не пришла. И ему пришлось выслушивать идиотские истории Миртл про жителей озера.

После пары зельеварения он нетерпеливо ждет, пока все уйдут, искоса поглядывая на Джинни. Она пытается справиться с зельем бессонницы, но оно никак не хочет менять цвет с синего на пурпурный.

— Мне кажется, вы что-то напутали, милочка, — вздыхает Слизнорт, положив руки на толстый живот. — Я даю вам пятнадцать минут на исправление. Остальные свободны. Нет, мисс Булстроуд, вам пятнадцать минут не помогут. А я хочу обедать.

Драко подходит к Джинни. На ее левую руку натянут рукав джемпера. Опять неисчезающий пух?

— Может, в твоем потрепанном учебнике паршивый рецепт? — ухмыляется он и тянется к ее книге.

Джинни смотрит на него исподлобья. И ее губы упрямо молчат. Словно сомкнулись навсегда.

Драко берет учебник с пожелтевшими страницами и незаметно вкладывает в них записку. Он не может без нее. В записке — впервые — извинение. Написанное, оно дается намного легче сказанного.

Уизли замечает его жест и продолжает молчать, но губы у нее вздрагивают.

Ближе к полуночи глаза слипаются от усталости, мелкой рябью бежит по пергаменту очередной почерк. Девичий или мальчишеский, Драко не знает. Он смотрит на имена в самом конце, чтобы занести результаты в общую таблицу.

Постепенно в гостиной остаются только несколько человек: кто-то играет в шахматы, не сумев отложить партию до утра, кто-то дописывает работу, кто-то перечитывает учебник перед завтрашней проверочной у Слизнорта.

Потом уходят спать и они.

Часы бьют сначала час ночи, потом издевательски оповещают, что за окном уже два часа. Драко остается совсем немного, когда запястье пронзает дикая боль и в голове раздаются знакомые обезумевшие крики.

Он сползает со стула на пол и закрывает голову руками. Только Лорду может прийти в голову мысль пытать людей в два часа ночи.

— Эй, Малфой, что с тобой? — кажется, это Забини. Или Гойл. Драко не может различить лица сквозь ослепляющую боль.

— Отвяжись! Все нормально. — Он с трудом отрывает руки от висков и выпрямляется. Точно, Забини. Вот уж чья африканская помощь ему не нужна.

Забини пожимает плечами и тяжелыми шагами уходит вниз, в спальню мальчиков. В гостиной не остается никого.

Драко несколько мгновений пытается справиться с болью, потом снова падает на колени на ковер. Надо попробовать дойти до Северуса…

— Я могу помочь?

Он поднимает голову, не отнимая рук от висков. Черничные глаза Астории внимательно изучают его мученическое лицо.

— Да, — почти рычит он, пытаясь справиться с болью.

— Чем? Что сделать?

— Метка жжет, — с трудом поясняет Драко, сильнее прижимая ладони к вискам, словно пытаясь не выпустить крики жертв наружу, в гостиную. — Иногда она просто жжет, иногда я слышу, как их пытают.

Ее лицо бледнеет.

— Говори, — Драко не то стонет, не то шипит. — Говори. Рассказывай что-нибудь. Иначе я… с ума сойду.

— Что рассказывать?

— Что угодно, черт тебя подери!

— Наша семья живет в Йорк… — губы у нее кривятся, словно она хочет сказать что-то другое, но потом сдерживается. — Наша семья живет в Йоркшире. Недалеко от руин замка Скарборо. В детстве я ужасно любила лазать по этим руинам. Целыми днями.

— Йоркшир… Это на севере? — Драко почти хрипит от боли. Внутри него кто-то кричит: «Не надо, пожалуйста, у меня маленький сын… Не надо! Я ничего не знаю!»

— Да. На севере, где скалятся в небо горы и цветет вереск. Он всегда там цвел, даже в те времена, когда замок осаждали храбрые воины Томаса Фейрфакса. И еще раньше, когда Ричард Третий останавливался там переночевать.

— В нашем графстве есть собор, — Драко вспоминает, как мать и отец возили его в экипаже посмотреть на величественный собор. — Весь белый, а внутри… колонны и витражи.

Женский голос внутри его головы продолжал надрываться, моля о пощаде.

— Я очень люблю смотреть на звезды, — Астория торопливо говорит первое, что приходит на ум. — Мое любимое созвездие — Кассиопея. Поэтому я так люблю август — оно сияет так ярко, что хочется смотреть на него всю ночь.

Драко на ощупь находит ее руку и сжимает так сильно, что Астория закусывает губу.

— У меня есть ручной горностай, он очень забавный, его зовут Лоренцо. Зимой у нас всегда холодно, и когда он забирается на колени, от него тепло. Как от кота. Лето засыпает нас малиной, и мы едим ее с утра до ночи, пока не надоест.

Крики внутри головы смешиваются с образом залитой солнцем малины. Полыхает зеленым, и Драко зажмуривает глаза.

Жертва мертва.

Боль стихает, как стихает порыв ветра.

— Слушай, Гринграсс, — Драко осоловело смотрит на нее, словно видит впервые, — ты можешь мне помочь?

— Я уже…

— Не так, — он прерывает ее властным взмахом руки с трясущимися пальцами. — Это опасно. Очень.

Черт подери, он все время предлагает девушкам одни опасности. И они каждый раз соглашаются.

— Что нужно делать?

— Поехать со мной на Рождественских каникулах в Малфой-мэнор и провести там пару дней.

Лицо Астории вытягивается. Она смотрит на него пристально, теребя пальцы, потом медленно произносит:

— Из-за зелья?

Драко поднимается на ноги и осторожно поднимает ее следом. Она кажется хрупкой как тот витраж в Солсбери, она совсем не такая, как слаженная и словно высеченная в белом мраморе Джинни.

— Мне нужна кровь саламандры. Но одного меня в Косой переулок не отпустят, моя семья в немилости, и Северус не захочет меня отпускать. А если я якобы пойду туда с девушкой, все будет выглядеть иначе.

Астория не раздумывает ни минуты. Она пойдет за ним куда угодно — это видно в ее глазах. Это видно в ее дрожащих ресницах.

— Я согласна.

— Согласна? — Драко недоверчиво приподнимает брови. — Придется сидеть за одним столом с Лордом и отражать убийственные взгляды моей милой тетушки.

— Я не боюсь ни Лорда, ни твою тетку, — Астория смотрит ему прямо в глаза. — Я леди Гринграсс, а, значит, делаю им некоторое одолжение, садясь за их стол.

Драко почему-то смеется, хотя руки у него все еще трясутся. Леди Гринграсс! Вот они, настоящие слизеринские замашки. От Уизли такого никогда не услышишь. И ему это нравится.

— Что случилось с тем человеком, которого пытали? — тихо спрашивает она.

— Мертв. Как и все остальные до него.

— И часто с тобой это происходит?

— Пару раз в неделю. — Драко садится за стол и придвигает к себе оставшиеся работы. — Но это когда-нибудь закончится.

Астория с сомнением смотрит на его алебастровое лицо. Он быстрее сойдет с ума, чем это закончится. Нельзя вот так умирать от криков внутри себя, а потом садиться за проверку работ. Но это не ее дело, и она не решается в него лезть.

— Когда буду нужна, дашь знать, хорошо?

— Да, — Драко отмечает что-то на пергаменте. Потом устало зевает и оглядывается на нее. В глазах — капля благодарности. — Спокойной ночи, Гринграсс.

Он засыпает прямо на пергаментах, дописав рейтинг наугад и пролив на ковер остаток чернил.

Ему снятся вересковые поля, зубцы полуразрушенного замка и чистый низкий гул колокола Солсберийского собора.

Драко

Он ждет нетерпеливо, и в этом всем он похож на Беллатрису. Она тоже не умеет ждать. Драко шепотом произносит «десять», в очередной раз обойдя кафе мадам Паддифут по кругу, когда замечает идущую ему навстречу Джинни.

Вчера пришла зима, и теперь Хогсмид, как и замок, укрыт пушистым одеялом снега, который не перестает падать с неба, укрывая все, на что ляжет. Так он укрывает пушистый шарф Джинни и ее волосы.

— Ты себялюбивый ревнивый идиот, — выдает она сердито. И тут же несмело улыбается потрескавшимися губами.

Драко выдыхает и берет ее за руку. Ругается — значит, простила. Ругается — значит, перекипела внутри, и пар уже невозможно сдержать.

— Из-за тебя встала в такую рань, — продолжает она не менее сердито, но позволяет увести себя в кафе. Часы показывают девять, и у них есть еще два часа, прежде чем другие студенты выйдут из замка. Все любят выспаться в воскресенье. — Зачем мы здесь?

Драко подталкивает ее к витрине, полной разноцветных сладостей.

— Ты, кажется, мечтала о миндальном пирожном. Тогда, на стадионе, посреди октябрьской грязи и темноты.

Джинни сразу смущается и недоверчиво смотрит в его довольное лицо.

— Это такой способ извиниться?

Драко отводит взгляд.

— Я вел себя паршиво. Поэтому, пожалуйста, выбери что-нибудь. Я хочу тебя угостить.

Она смущенно пожимает плечами. Смущенно — потому что он извиняется и говорит «пожалуйста». В ее голове Малфои так не делают, и это сбивает ее с толку. Она поднимает глаза на меню и внимательно изучает. Потом краснеет и тихо выдает:

— А можно мне какао с сиропом и взбитыми сливками? Оно ужасно дорого стоит, но ты все-таки провинился… и вот это пирожное.

Она тычет пальцем в большой кусок медового торта, щедро посыпанного миндалем, и тут же отворачивается, складывая руки на груди.

Драко украдкой улыбается, вынимая горсть потускневшей мелочи из глубокого кармана пальто. Десять сиклей, пять кнатов. Всего-то.

Уизли нарочно не смотрит на деньги и делает вид, что разглядывает до отвращения голубые розочки на ближайшем пирожном. Драко довольно усмехается и кивает ей на столик у окна.

— Садись. Я все принесу.

Джинни неуверенно пожимает плечами, но покорно идет к столику, на ходу разматывая вязаный шарф. Интересно, а Поттер ее никуда не водил? У него вроде денег завались. Или не успел?

Драко садится напротив нее и расставляет на столе чашки и пирожные на блюдцах с высокими краями. Мадам Паддифут забирает пустой поднос и ободряюще подмигивает ему. И тогда на мгновение Драко кажется, что наступила весна.

А потом он видит за окном снег, сладкой ватой падающий на землю и темно-синий свитер Уизли с треугольным горлом. И с трудом возвращается в зиму.

— Вкусно, — Джинни обхватывает кружку ладонями и кончиком языка слизывает с губ молочную пену. От этого ее движения Драко на секунду бросает в жар. Он откидывается на стуле и медленно помешивает ложечкой крепкий кофе. Потом втыкает ее в самое сердце шоколадного пирожного.

— Давай еще раз придем сюда? — Джинни рассматривает миндаль. — Здесь мы больше похожи на встречающуюся парочку, чем на полу в туалете Миртл.

Драко проводит рукой по волосам. И сглатывает.

— Ты все равно сейчас спросишь, почему я бросил тебя у Хагрида. Я… Что, если ты увидишь Поттера и поймешь, что ничего не чувствуешь ко мне?

Джинни поднимает на него глаза. И в них — понимание, нежность и одновременно злость.

— Что за чушь, Драко?

— Подумай, — он упрямо сжимает губы. — Где я в этой твоей сказке про диких лебедей?

— Это тебе решать, — вдруг отвечает она и запихивает в рот кусок пирожного. — Хватит кричать, что я — не твоя. Мы знаем, что чувствуем друг к другу. Просто молчим.

— И поэтому ты шагаешь навстречу Поттеру?

— Ты не понимаешь. Я твоя первая девушка…

— И последняя.

Джинни улыбается, спокойно отпивает какао и промокает губы светло-желтой салфеткой. В его груди екает сердце. От желания ее поцеловать. От желания сказать ей «моя».

— Меня нет в твоей сказке. Ты не замечала, что эти сказки очень жизненны? В твоей сказке меня нет. Потому что нет и в жизни.

Джинни смахивает с губ сладкие крошки.

— Но ведь ты есть. Ты же мне не снишься, Драко. Давай без трагедий.

Он вытягивает затекшие ноги и равнодушно пожимает плечами, но пальцы у него слегка дрожат, вспарывая ложечкой шоколадное тело пирожного. Джинни мягко улыбается и накрывает его ладонь своей.

— Говорят: если когда-нибудь мы не сможем быть вместе, просто сохрани меня в своем сердце. Сохранишь?

Драко отрицательно качает головой. Линия тонких губ искажается. Ему кажется, что все они — серебряные нити в паутине зимы.

— Мы люди, которых столкнула, врезала друг в друга война, смерти и страх. Совершенно особые люди с особыми отношениями и чувствами. Мы нужны друг другу только сейчас, только здесь. Мы не умеем существовать вне этого пространства. И никогда не сможем, как бы ни пытались. Иногда мне хочется умереть. И мне хотелось — до той встречи в совятне. Но сейчас… Я так хочу, я дико хочу жить. Я хочу, чтобы эта чертова война закончилась.

Ему хочется сказать «я так хочу, чтобы ты осталась навсегда со мной», и перед глазами возникает та танцующая Уизли в зале, залитой светом, но Джинни успевает вставить:

— И мы снова станем чужими?

— Да, — Драко перестает прятать взгляд и смотрит в ее лицо. Но его слова врут, а разве ты сам можешь лгать, когда у тебя есть глаза?

— Но ты ведь этого не хочешь, — Джинни отклоняется назад и обхватывает плечи в отрицании.

Драко пожимает плечами. Почему она не понимает? Как только война закончится, их тут же растащат по разным лагерям, еще трупы не успеют остыть. Лагерь победителей и лагерь побежденных.

Ее рыжие волосы в беспорядке рассыпались по плечам, веснушки причудливой россыпью улеглись на круглом лице. И ее глаза — светло-ореховые, смотрят открыто и пронзительно.

Драко торопливо возвращается к пирожному.

И в то же мгновение понимает, что любит ее. Он любит эту сумасшедшую Уизли со всей ее рыжей копной дерзости и безрассудства. И эта любовь его сожжет.

Любовь на войне — такое острое, такое ни на что не похожее чувство. Такое сильное, обжигающее, вспыхивающее сейчас, вдруг. Сильное. Чувство потребности тепла. Когда вокруг смерть, страстно хочется верить, что ты все еще остаешься человеком. Что ты все еще умеешь любить, говорить, прикасаться, чувствовать. Любовь на войне — самая чистая. Самая оголенная, потому что — не вечная. Каждая любовь пытается стать вечной, и в этом ее вечная мука. Но любовь на войне не бывает вечной. Умирает или Он, или Она. И в этом прелесть такой любви. Она остается пронзительной, она не стирается сплетнями, работой и грязными простынями.

Драко надеется, что он умрет. И тогда никому не придется ничем жертвовать. Ни собой, ни другими.

— У тебя есть мечта? — Джинни отодвигает блюдце с крошками и осторожно заглядывает в его лицо.

Драко отрицательно качает головой. На самом деле есть. Но он не скажет.

Джинни тяжело вздыхает и отстраняется. Просто какой-то человек-отрицание. Она насмешливо фыркает.

— Не ври. Не бывает людей без мечты.

— Не бывает женщины без мечты, ты это хотела сказать. Всякие там мужчины в латах на дряхлых лошадях.

— Я хочу выиграть матч. В «Гарпиях». Работать у них. Поймать снитч. — Ее глаза озаряются каким-то внутренним светом так, как не сияли даже при упоминании Поттера.

Драко доедает пирожное и тоже отодвигает блюдце подальше от себя. Никому не хочется жить рядом с крошками.

— Как думаешь, хреновый из меня ловец? — Драко задумчиво облизывает ложку в совершенно не светской манере. — Или у меня был шанс обойти тебя или Поттера?

— Не знаю, — честно произносит она. — Я не смотрела на тебя со стороны. Я или играла с тобой или не интересовалась твоей игрой. Но я думаю, что никто не безнадежен, если упорно добивается того, чего хочет.

— Как думаешь, работает это правило на людях? — Драко аккуратно кладет ложку рядом с собой. — Если я буду упорно трудиться над тем, чтобы ты меня полюбила — полюбишь?

Кровь разом приливает к ее щекам. Она вспыхивает вся с ног до головы — и, кажется, бросается в омут с головой. Любовь на войне — самая жертвенная. Любовь на войне — самая отчаянная.

И вдруг — Джинни с грохотом отодвигает стул, судорожно хватает куртку и шарф и опрометью выбегает из кафе. Драко чертыхается. Кто в нее вселился?

— Уизли! — кричит он, пытаясь перекричать поднявшийся ветер.

Ее маленькие следы на снегу бегут куда-то на окраину Хогсмида. Драко быстро идет следом, закрывая рот шарфом. Метель срывает на нем всю злость, больно ударяя снежинками по лицу. А кожа у Драко нежная. Как у девчонки.

Идти через наваленные метелью сугробы тяжело, снег забивается в ботинки, но Драко только ускоряет шаг. Потом почти бежит. Почти. Малфои не бегают.

— Джинни!

Она лежит в сугробе, раскинув руки, и напоминает морскую звезду. Снежинки вуалью украшают ее огненные волосы.

— Какого черта? — он садится рядом с ней в сугроб.

— Ты мне нужен, — одновременно горячо и сухо произносит она. Тоном, словно говорит: «Я тебя люблю». И они оба знают, что она подразумевает именно это. — И я не знаю, что с этим делать. Это не та Джинни Уизли, которую я знала. Я потерялась. И я не знаю, люблю я Гарри или ненавижу.

— Ты уж определись, — Драко отрешенно смотрит на падающий снег, пытаясь осознать ее слова. — А то еще получится, что тебе нужны оба. Это банально и пошло, Уизли.

— Оставь мою фамилию в покое! — раздраженно выпаливает она и тут же мягко добавляет: — Прости, Драко. Я иногда не понимаю, что со мной творится. Я одно знаю: ты мне нужен. Я осознала это на прошлой неделе, когда ты бросил меня окровавленную посреди грязи.

Джинни придвигается ближе к нему и кладет голову на его заснеженное плечо. Драко не отталкивает ее. Он хочет просидеть так вечно, в этом пушистом сугробе, утонуть под колючим снегом. И больше никогда не слышать крики пыток внутри своей головы.

— Скажи еще раз.

— Ты мне нужен, — шепотом произносит она и проводит рукой по его щеке.

— Звучит нелепо и словно не про меня. — Он отстраняется. — Тебе понравилось у Паддифут?

— Я сто раз там была, — Джинни широко улыбается. Снежинки на ее ресницах превращаются в росу. — С одним Дином раз десять.

Драко резким движением толкает ее в снег. Мысли в его голове кружатся быстрее, чем снежинки на ветру. Он до сих пор не верит в ее слова. Так не бывает.

— Я уеду на каникулах. И постараюсь пробраться в Косой переулок. Если у меня получится, тогда у нас будут все ингредиенты.

Он не собирается ей говорить, что отправится туда с Гринграсс. В чем он не сомневается, так это в ее яростной ревности. И в этом они безумно похожи.

— Я сомневаюсь насчет крови Паркинсон. — Джинни отряхивает куртку от снега. Щеки у нее разрумянились от мороза, и Драко хочется целовать ее бесконечно. Но на морозе только дураки целуются, и он сдерживается. — Но придется рискнуть. Когда ты уезжаешь?

— Сразу после Бала. Как бы я хотел пойти на этот бал с тобой, — он зачерпывает снег ладонями. — А пойду один. Как всегда.

— Одному нельзя, — Джинни вспоминает огромное черное полотно приказа, висящего в Большом зале. — Нужно прийти с кем-то, и обязательно в костюме и маске.

— Темный Лорд проявляет какую-то идиотскую сентиментальность. — Драко рисует на снегу непонятные самому себе узоры. — На черта ему бал?

— Я слышала от Кэрроу, что он дает его в честь своей матери.

— Темный Лорд любил свою мать? — скептицизм в голосе Драко способен убить любого.

— Я думаю, каждый из нас, кем бы он ни был, любит свою мать, — Джинни смахивает настырный снег с плеч. — И это единственное, что остается в нас человеческого, сколько бы зла мы ни причинили другим.

— Полная чушь, Джинни, — он привлекает ее к себе и обнимает за плечи. — Лорду плевать на свою мать. Ему просто нужно на несколько лживых мгновений сделаться сносным человеком, чтобы вынюхать новости о Поттере. Или надеяться, что Поттер сам явится на этот бал. Ему просто нужен повод прийти в Хогвартс.

Джинни тяжело выдыхает.

Драко вспоминает голубые глаза матери. И чувство обиды горечью проступает во рту.

Джинни

Последний раз она надевала длинное платье на свадьбу Билла и Флер, и теперь идет очень осторожно, чтобы не порвать подол своими непомерно нетерпеливыми шагами. Тот день, залитый августовским солнечным светом, кажется далеким, как свет звезд. Тот день, когда за ней рьяно ухаживал Крам, а Гарри не сводил с нее чужих глаз. Ведь он уже тогда не был собой.

Пути назад нет.

И слова, сказанные под падающим снегом, не вернуть.

Джинни идет на бал-маскарад Волан-де-Морта, который — явная ловушка для всех, кто поддерживает Гарри. Не узнав себя в зеркале, она шагает в длинном платье цвета ириса и украшенной жемчугом белоснежной маске. Все это сотворили домовые эльфы, которые трудились по ночам почти два месяца, чтобы обшить всех студентов, обязанных посетить бал.

Из-за бала Джинни пришлось отложить свои тайные занятия анимагией. Она не может прийти с руками, покрытыми белоснежным пухом. И это ее злит. Волан-де-Морт вечно портит ей жизнь. Отнимает у нее все. Для нее он — большая жирная личинка, пожирающая все вокруг себя.

Руки, затянутые в белые кружевные перчатки, дрожат. Ей непривычно идти в таком платье. Оно ей не принадлежит. Она ему не принадлежит. Куда охотнее она бы нацепила старенькое выцветшее платье до колен и убежала бы в поля, где свистит ветер. Но поля спят под одеялом снега, а платье, потерявшее краски, как кровь, забыто в Норе.

Пути назад нет.

Она не знает, что с ней. С той минуты, как она сказала Драко, что он нужен ей, все вокруг кажется ей другим. И хуже всего то, что она — наедине с этой нужностью, с этой проклятой любовью, сказать о которой напрямую ей не хватило дерзости. Ей не у кого спросить совета и некому рассказать. Может быть, так и нужно? Чтобы любовь выбросила тебя на пустынный берег и заставила решать? Говорят: любить — значит быть одиноким. И это так.

Драко прав: Волан-де-Морт не просто так затеял этот бал: люди в масках охотнее выскажут друг другу информацию, которая может стать ценной. И Гарри может рискнуть всем и явиться на бал.

Только он не явится. Джинни это отчетливо ощущает.

Перед дверьми Большого зала ее догоняет Симус. Он предложил пойти с ним — она согласилась, потому что ей все равно. Теперь — все равно.

Он одет в темно-синий пиджак и черные брюки, вот только бабочка галстук — красно-желтая. В цвета факультета.

— Потрясающе выглядишь, — он подставляет ее согнутую в локте руку. Позади них Невилл идет рука об руку с Ханной Аббот. Ему и Полумной здорово досталось от пауков в тот вечер, и спас их только Хагрид, которого пауки считают своим прародителем. На шее у Невилла до сих пор красуется плохо затянувшийся шрам — подарок от твари.

Джинни улыбается. Ее приглашал и Корнер, и Голдстейн, и незнакомый парень с пятого курса, но она выбрала Симуса.

Они входят в зал, и сердце Джинни на мгновение замирает: ее окружают люди в масках, в длинных платьях и смокингах, с потолка свисают сияющие гирлянды. Это — хоровод бабочек в самом сердце тьмы. Это — лебединая песнь. Это — последнее разноцветное затишье перед бурей.

Драко она узнает сразу, ведь только у него под лентами маски приглаженные светлые волосы, словно выбеленные солнцем. Он ожидаемо один. Ее сердце снова сжимается: в комок нежности и невозможности обнять. Он так одинок и так красив в этом темно-сером пиджаке и рубашке с высоким слегка раскрытым воротником. Ее захлестывает нежность одновременно с новым, странно-жгучим и томительным желанием, родившимся в сердце и упавшим в низ живота. Ей хочется касаться его волос, целовать его губы, вдыхать запах. Все то, чего ей не хотелось делать с Гарри. Ей просто хотелось быть рядом с ним, и все эти мелочи никогда не бередили ее душу. Джинни с тревогой понимает, что даже не помнит запах волос Гарри.

— Я рад приветствовать всех на балу, — ледяной, змеиный голос Темного Лорда разносится под сводами Большого зала. По правую руку от него стоит Беллатриса в кроваво-красном платье. Она дьявольски красива, и от нее веет чем-то глубинно-животным. Она — воплощение изящества. Она — искушение.

Беллатриса держит под руку невысокого мужчину в темно-зеленом фраке. Джинни догадывается, что это ее муж, про которого вскользь упоминал Драко. Кажется, его зовут Рудольфус? Лицо у него спокойное, а в глазах — отрешенность. И отречение. От всего.

— Я приказываю всем танцевать, — Темный Лорд хищно улыбается. — Те, кто не повинуется, будут наказаны. Те, кто расскажет мне новую информацию о Гарри Поттере, будут вознаграждены. То, что вы видите вокруг себя — новый мир. Таким он будет, пока я жив. Ты!

И его мертвенный палец указывает на Драко.

— Ты один. Был приказ, мой приказ — прийти с дамой. Ты посмел нарушить мой приказ. Сними маску!

Джинни так сильно сжимает локоть Симуса, что тот морщится от боли. Люди вокруг замирают и смотрят на худую фигуру Волан-де-Морта.

Драко медленно стаскивает маску. На лице у него — безразличие. Он снова не боится смерти.

— Чертов щенок! — Темный Лорд подходит к нему и палочкой приподнимает его голову за подбородок. — Как ты посмел ослушаться моего приказа? Почему ты пришел один? Может быть, познакомить с Нагайной тебя или твою мать? Я не позволил твоим родителям прийти сегодня. Люциус снова упустил Поттера и должен быть рад, что еще жив.

Губы Драко уже складываются в дерзкую усмешку, и Джинни сильнее вцепляется в руку Симуса. Только молчи, идиот, молчи…

— Он не один, милорд.

Все оборачиваются на звонкий голос, и разноцветная толпа бабочек расступается перед девушкой в черном платье, украшенном по вырезу россыпью страз. Пепельно-русые волосы крупными локонами лежат на узких плечах. В руках она несет бокалы со сливочным пивом.

Волан-де-Морт опускает палочку. Джинни перехватывает заинтересованный взгляд Беллатрисы и нервно переступает с ноги на ногу, как пантера, спрятавшаяся в высокой траве.

— Подержи, — девушка с русыми волосами отдает бокалы явно пораженному Драко и торопливо снимает маску. — Астория Гринграсс, милорд.

Волан-де-Морт довольно ухмыляется. Змея обвивается вокруг его тела и зло шипит Астории в лицо. Астория не двигается, только сильнее распрямляет плечи.

— Гринграсс. Давно не слышал эту фамилию. Рад, что этот щенок нашел себе достойную партию. У тебя ведь есть сестра?

— Да, милорд. — Дафна выходит из толпы и склоняет голову.

— Замечательно, — с хрипом произносит Волан-де-Морт и уходит навстречу Кэрроу. Нагайна, шипя, ползет следом.

Джинни с неприязнью смотрит, как Астория берет из рук Драко бокал и сразу отпивает половину. Откуда она вообще взялась, эта Гринграсс? И почему она так смотрит на Драко? Натянуто улыбаясь, Джинни увлекает Симуса поближе к паре, но их слова не расслышать в общем шуме голосов. На мгновение Джинни кажется, что все они — разноцветные совы в совятне, пойманные одной безжалостной рукой. Рукой Черного короля.

— Танцуете? — бархатный голос застает ее врасплох, когда она остается одна, нарочно отправив Симуса за лимонадом.

Джинни поднимает глаза на незнакомца. Он выше ее на голову, слегка сутулится, и глаза — глаза черные, как бездна. Она узнает их сразу. И тревожно улыбается, протягивая руку.

— Кажется, книга про вас еще не вышла, — шепотом произносит она, и в глазах пляшет дерзость.

Его губы болезненно искривляются. Джинни замечает резковатый запах его парфюма. Подумать только, какими разными могут быть люди. Какими разными могут быть души.

— Рано радоваться, Уизли. Поверьте мне на слово.

Джинни пожимает плечами и переводит взгляд на Драко, который танцует с Асторией и что-то тихо говорит ей на ухо.

— На вашем месте я не стал бы так откровенно таращиться на Малфоя. Хоть ваши волосы и убраны в косу, они по-прежнему рыжие, — его рот искривляется в скептической улыбке.

— И посмотрите на Гринграсс внимательнее. Это тот вариант, который я считаю менее вулканическим для Драко. Остерегайтесь.

Ладонь у него прохладная, но приятная, а другая лежит на ее талии. Они молча делают несколько кругов по залу.

— Вы когда-нибудь танцевали с Лили? — Джинни как всегда настырна и немного бестактна. Наверное, у нее это от Рона. Он вечно говорит что-нибудь невпопад.

Снейп останавливается и смотрит на свои ноги. И молчит. Он не собирается бередить призраков своей души, поэтому приглушенно интересуется:

— Что вы так долго делали в Запретном лесу?

— Меня утащил паук. По вашей милости. И чуть не сожрал.

— Я не управляю пауками.

— Но вы меня туда отправили.

— Я надеялся, что сожрут Долгопупса.

Джинни в голос смеется, хотя нужно плакать.

— У меня такое ощущение, что вы с Малфоем что-то задумали, — Снейп смотрит на нее пристально сквозь узкую прорезь маски. Многие люди именно так и смотрят на жизнь и на любовь — сквозь прорезь. — Вы меня практически не интересуете. Но Драко…

— Я вам все равно не скажу. — Джинни упрямо сжимает губы.

С заметной, но тщательно скрываемой неохотой он отпускает ее руку.

— Зачем ему вдруг понадобился Косой переулок?

— Откуда я знаю?

— Вы врете, Уизли. Я вижу это в ваших глазах. — Снейп начинает злиться. Он привык получать нужную информацию, и вязкое упрямство Джинни его раздражает. — Я понимаю, что у вас был отличный учитель по предмету «как влезть в худшую передрягу», но Драко…

— Сам решает, что ему делать, — слегка надменно отрезает Джинни и заправляет прядь волос за ухо. — Извините, сэр, меня ждут.

Снейп остается за спиной с раскинутыми в сторону руками, словно распятый на кресте.

Джинни не успевает дойти до Симуса и получить такой нужный глоток лимонада: чьи-то руки нежно и страстно ложатся ей на плечи.

— Прекрати ревновать, — голос Драко приятно щекочет ей ухо, заставляя вздрогнуть. Она не видит его лица, но чувствует интонацию. — Хотя мне это чертовски нравится, Уизли. Это значит — я хоть ненадолго, но появился в твоей сказке.

Джинни оборачивается к нему. Он снова в маске, но серые глаза смотрят на нее открыто, и в этих глазах бликами пляшут бесенята. Ее душа лебедем отзывается на этот взгляд.

— Я не умею делать комплименты, но, пожалуй, ты обворожительна, — он окидывает ее взглядом с ног до головы. — Я хочу тебя.

Он говорит это осторожно, но в то же время стремительно и страстно, и у нее подгибаются ноги. Они еще не касались темы близости и не знали сами, когда можно ее касаться. Она была сокровенной, и оба чувствовали себя неуклюже, стоило им сделать осторожный шаг в ее сторону. Столкнувшись друг с другом в совятне, они стремительно начали взрослеть, постепенно осознавая рождающиеся внутри желания.

— Прекрати! — Джинни хочется поцеловать его. И невозможность этого только заставляет ее желать поцелуя сильнее. — Нас увидят.

— Слушай внимательно. — Драко покорно опускает руки. — Как только я получу последний ингредиент, мы можем сварить зелье. Я только одного прошу: не уезжай домой. Черт его знает, что может произойти.

Джинни вытягивает руки вдоль туловища, как солдат на плацу.

— Ты боишься, что я встречу там Гарри?

— Хоть самого дьявола. Обещай, что не поедешь.

Разумеется, он боится именно этого, но ни за что не признается. Джинни начинает осознавать, насколько Драко сложен и непримирим, и отчасти в этом виновато его вечное одиночество. Он не умеет быть с кем-то. И учиться этому — словно заново учиться ходить. Джинни понимает, сколько ей придется уступать и скольким ей придется жертвовать, если она решится остаться с ним навсегда. Но разве она может его оставить? И разве с Гарри будет проще? Она вспоминает внимательный взгляд зеленых глаз. Гарри бывает ужасно упрям и скрытен. А иногда Джинни раздражает его постоянное стремление всем помогать, рискуя собой. Нельзя быть нужным для всех. Нельзя отдать каждому просящему кусок себя. И это то, что отталкивает ее от Гарри. Ей хочется, чтобы он был всем для нее — а не для других. А так получается, что Джинни Уизли всего лишь одна из многих, кому уделяет внимание Гарри Поттер.

— Я не видела свою семью несколько месяцев, Драко! — Джинни смотрит на него с отчаянием. — Ты не можешь так жестоко со мной поступать.

Он смотрит на нее обреченно. Словно заранее знал, что она скажет именно такие слова. И для него все гирлянды этого зала гаснут.

— Поэтому мы никогда не сможем быть вместе, Уизли. Ты никогда не выберешь меня. Ты всегда выберешь свою семью.

На ореховых глазах Джинни выступают слезы. Что за ерунда?

— Я знаю тебя лишь пару месяцев, — отчаянно, задыхаясь от этого отчаяния, произносит она. — Что я скажу маме? Отцу?

— Что тебя не отпустили Кэрроу. Передашь это через Финнигана или Долгопупса, — голос у него полон льда. И в глазах — застывшая безжалостность.

— Хорошо, я останусь, — дрожащим голосом произносит она и вздергивает голову вверх.

— Джинни, — безжалостность исчезает из его глаз, уступая мягкости и тревоге. — Джинни…

— Я останусь, — каменным голосом повторяет она. — А сейчас оставь меня в покое.

И, вырвавшись из плена его молящего взгляда, Джинни раненым лебедем бросается к Симусу.

Она понимает, что Драко прав. Она сама боится возвращаться в Нору. Она боится встретиться с Гарри. Она боится выдать свои чувства родным, потому что не готова их выдавать. Но у нее не хватает смелости в этом признаться.

Драко

Он смотрит на нее, как смотрят на человека, который всегда рядом, но ты никогда не успеваешь его рассмотреть. И вдруг замечаешь.

— Ты вроде как спасла меня, Белоснежка в траурном платье.

Астория улыбается. Так улыбаются те, кто еще сохранил в душе надежду.

— Уизли, наверное, прожигает меня своим бешеным взглядом, каким она обычно сжигает Паркинсон. Она позади тебя, в платье цвета ириса.

— Потанцуем? — Драко протягивает ей руку. Она красива, и ему не хочется это отрицать. Красива особенно сегодня, в этом черном платье, открывающим лишь носки бархатных туфель глубоко угольного цвета. У нее особая, слегка холодная, но изящная красота. Нежная. Нежность — то, что он никогда не испытывает к Уизли.

— Тебе осталось получить последний ингредиент?

— Да. И можно стирать эту историю и писать поверх нее новым жирным росчерком пера.

Астория поднимает на него глаза. Синие, цвета черники в жарком августовском лесу. Он никогда не видел раньше таких глаз.

— Кровь Паркинсон не сработает.

— Почему? — у Драко екает сердце. Он знал это с самого начала, просто хотел верить в обратное. Мы всегда хотим верить в лучшее, хотя давно знаем правду.

— Потому что твой доброволец — это я. — Астория слегка краснеет, потом резко бледнеет и как-то сутулится, словно цветок, сгибающийся от наглости ветра. — Я тот самый человек, который любит тебя не по-матерински и не по-дружески, но ничего не просит взамен.

Драко останавливается. Мир окрашивается другим цветом, но сердце продолжает биться ровно. И в висках не стучит. Просто теперь ему становится понятно, почему она всегда была где-то возле него. Тогда, в поезде, потом в библиотеке, и, наконец, ночью в гостиной.

— Как давно? — шепотом спрашивает он. Астория — не Пэнси, которая уже прошлась мимо него в темно-зеленом платье, оставив за собой шлейф лаванды. Асторию не хочется ранить, как не хочется ранить трепетную лань.

— С первого взгляда, — она измученно улыбается. — В Хогвартс-экспрессе. Ты здоровался с Дафной, и меня просто унесло в океан. Волной. Я — двойник Уизли. Без счастливого конца.

Они кружатся медленно, едва касаясь друг друга, два совершенно чужих, отчаявшихся человека.

Нежнее нежного — твое лицо, белее белого — твоя рука, и все твое — от неизбежного…

Потом она отстраняется и насильно улыбается.

— Моя кровь — в твоем кармане. Увидимся в Хогвартс — экспрессе. На самом деле я пришла сюда одна. Так же, как и ты.

— Ты скажешь родным, куда собираешься? — Драко изучает каждую линию ее лица. Он не знает, что ей сказать. Он как человек, который летит с высоты и не знает, за что ухватиться.

— Разумеется, нет. — Астория отбрасывает локоны с плеч на спину. — Когда они встретят меня на платформе, я скажу, что хочу провести пару дней у однокурсницы. Дафна занята своими ухажерами, ей точно не до меня. Моя первая ложь.

Дождавшись, пока она исчезнет в толпе, Драко судорожно засовывает руку в карман. На дне он нащупывает крохотную пробирку, в каких они обычно хранят редкие ингредиенты для зельеварения.

Ее кровь — очень редкий ингредиент.

Драко

В Косом переулке тихо падает снег. Людей на улицах практически нет, только изредка навстречу попадаются приспешники Лорда и спешащие по своим делам гоблины. Даже в «Дырявом Котле» почти никого нет.

Драко вспоминает свою первую поездку сюда. Он был вне себя от счастья, от надежд, от предвкушения. Куда это все исчезло? Куда вытекло, заполнив его темной пустотой?

Астория останавливается у витрины бывшего магазина мороженого Флориана Фортескью. Флориан исчез бесследно, словно боялся, что Темный Лорд может заинтересоваться его мороженым. Но Темному Лорду и так все время холодно.

— Может быть, зайдем в чайную Розы Ли? Там всегда подают такие изысканные пирожные. — Астория улыбается уголком губ. Она укутана в белую шубку и прячет руки в теплых вязаных варежках.

Драко пожимает плечами. У Джинни нет такой дорогой шубы и таких теплых варежек из норки, она все время в своей потрепанной куртке и нескольких свитерах, и ему неприятно об этом думать. Ему хочется подарить ей все, но она откажется. Ей нравится ее жизнь.

— Если хочешь, — говорит он равнодушно.

Они медленно идут вдоль разноцветных домиков, в которых перед сентябрем продаются тысячи нужных и бесполезных вещей. Например, чернила, меняющие цвет. Или ластик, сам прыгающий на слова, которые нужно стереть. Драко чувствует взгляд Астории, но не поворачивается к ней. Ему нечего ей сказать.

Он злится на нее за то, что она понравилась его родным. Даже Беллатрисе. По той причине, что Астория приятна в общении, хорошо воспитана, и, главное, потому, что ее фамилия — в списке «Священных двадцати восьми». Как и фамилия Уизли, с той лишь разницей, что Уизли — предатели крови.

Внутри чайной тепло и слегка влажно. Столики пусты, и только на барной стойке рядами стоят разноцветные кружки.

Астория снимает варежки и дует на замерзшие пальцы. В такой мороз шерсть не спасает, если только она не растет на тебе с самого рождения.

— Чем могу служить? — хозяйка кафе, приятная круглолицая женщина, фигурой напоминающая заварочный чайник, появляется мгновение спустя. — У нас сегодня очень вкусные пряники и мятные пирожные.

— Чайник чая и два пирожных, — Драко приглаживает намокшие от снега волосы. — У вас только мятные?

— Еще есть лимонное и шоколадное.

Он уже открывает рот, чтобы попросить лимонное, но вдруг говорит:

— Шоколадное, пожалуйста.

Цитрусовые — прерогатива Уизли. И Уизли сейчас далеко, в заснеженном замке, злится на весь мир. Он не посмеет взять лимонное пирожное.

— Каким образом ты добудешь эту саламандру? — Астория разливает ароматный чай по чашкам. Пахнет летним лугом и скошенной травой. А за окном падает снег.

— Ты останешься здесь. — Драко быстро оценивает обстановку на улице. — В том доме напротив есть тайный проход в Лютный переулок. Там меня ждут.

— Оставишь меня одну? — она едва заметно бледнеет. Конечно, ей не хочется оставаться одной. Особенно после того, что она видела в его доме.

— Предлагаешь взять тебя с собой в Лютный переулок? — Драко осторожно отпивает чай, смешно оттопыривая мизинец. — Я не имею право тобой рисковать. Я быстро вернусь.

Астория ничего не отвечает, только смотрит на него так пронзительно, что ему становится не по себе. Она любит его. И ничего не просит взамен. И все это — тонкие белые руки, нежные губы, длинные русые волосы, черничные глаза — все это может быть его. Только он болен не ею. Если бы даже захотел.

Судьба и любовь жестоки.

В Лютном переулке его поджидает человек в капюшоне. Со стороны он напоминает солдата с магловских картин: в длинном плаще и высоких сапогах. Драко смутно помнит его имя. Помнит только, что человек приходил в лавку Горбина за когтями мантикоры, и пару дней назад Горбин согласился свести их друг с другом только потому, что до сих пор восхищался способностью Драко починить Исчезательный шкаф.

— То, что ты просил, — человек без имени приподнимает край капюшона, показывая пораженное лишаем лицо. — Как поживает Рудольф? Все еще под каблуком этой ненормальной?

— Да. — Драко сейчас стошнит, и он сдерживается с трудом, как дамба с трудом сдерживает талые воды весной. — Вот деньги.

— Товар, — безымянный человек сует ему в руки небольшой мягкий мешочек. — Прощай, Малфой.

Бредя под холодными звездами снега обратно к чайной, Драко пытается понять, где его место в этой бездне жизни. И не может. Он не видит себя нигде. Он не знает, что нужно отдать и кому, чтобы остаться рядом с Уизли не только сейчас. Он — блуждающая комета среди больших планет, выбирающая место, где упасть. Ему только семнадцать, но душа у него пропитана полынной горечью.

У магазина шерстяных и меховых вещей он останавливается и решительно тянет дверь на себя. Внутри пахнет новыми тканями, и витрина пестрит разноцветными шарфами, варежками и шапками. Драко некоторое время разглядывает вещи, щурясь. Потом указывает на маленькие рыжеватые варежки.

— Сколько?

— Семь галлеонов.

Драко молча протягивает деньги. Наверное, на пять галлеонов семья Уизли живет неделю или две. И уж точно не покупает такой мех. Наплевать.

Астория ждет его покорно и в то же время дерзко, едва притронувшись к чаю.

Он смахивает снег с пальто и медленно, бездумно вешает его на деревянный крючок и садится на остывший стул. Больше всего на свете ему хочется уйти. Оказаться в замке, в грязном туалете Миртл. И чтобы Уизли была рядом.

— Прости, — цедит он сквозь зубы.

Астория понимает его мгновенно.

— Нельзя извиняться за неспособность кого-то любить.

— Ты очень мне помогла. — Драко берет ее за руку. — И очень понравилась моей матери. Спорим на что угодно, но она теперь будет твердить, что мне нужно на тебе жениться.

Драко беззастенчиво врет. Когда он пришел к матери и долго молчал, смотря в ее измученное, но полное любви лицо — и простил ее в ту же минуту, она сказала:

— На самом деле Астория не твоя девушка. На самом деле она тебе не нравится, так? Она очень мила и красива, но тебе нужно не это. Но все-таки ты влюблен. И боишься это показать.

У него не хватило сил сопротивляться. И не хватило дерзости спросить, как она догадалась.

— Никто не поймет.

Мать обняла ладонями его лицо и улыбнулась. От нее пахло лилиями. От нее пахло тем временем, когда его дом был действительно домом.

— Я давно изломанный цветок, который вытащили из вазы умирать на столе. Я приму любой твой выбор в надежде, что она хотя бы не магглорожденная. Иначе я не смогу осадить Люциуса, ты понимаешь.

Драко опустил глаза и отстранился, не зная, куда деваться от ее проницательного взгляда. К отцу он не пошел и не пойдет. Ему не хотелось его видеть. Ему было стыдно за его вид, за то, кем он стал. Он не вынес бы его взгляда.

— Она предательница крови. И она принадлежит Поттеру.

Нарцисса тяжело выдохнула и закрыла лицо руками.

— О, Драко, как же ты любишь выбирать сложные пути и отчаянные решения…

И теперь, когда он смотрит в эти черничные глаза и бессовестно врет, ему не стыдно. Он оправдан — перед самим собой.

Астория с неожиданной резкостью вырывает руку.

— Мы с ней обе любим вереск. И лилии. Хотела бы я сейчас оказаться в вересковой пустоши, под серыми, стремительными облаками, которые грозят обрушиться дождем. И бежать, бежать, так, чтобы ветер рвал волосы и залетал в рот. А потом — упасть на розово-сиреневый ковер и смотреть на полыхающий закат…

Драко с размаху ставит чашку на блюдце, желтоватый чай расплескивается на скатерть.

— Как ты можешь говорить, что любишь меня, если говорила со мной три раза в жизни? Ты придумала себе красивый костюм, запихнула туда меня и лелеешь этот образ.

— Чтобы любить, надо чувствовать, а не говорить, — Астория смотрит на падающий снег. — А вот костюм придумала себе как раз Уизли, которая весь год ходит с потерянным лицом, не понимая, почему ее бросил Поттер. Я сидела с тобой за одним столом. Я видела, как постепенно твое лицо становилось все бледнее. И вчера — вчера я видела забрызганный кровью стол. Я видела следы крови, ведущие в подземелье. Я просыпалась от криков мучеников. И я все равно осталась бы с тобой, даже если бы моя семья мне запретила.

— Но твоя семья не против.

— Еще как против, — Астория сметает крошки со стола в ладонь. — Почему мне пришлось врать? Потому что моя семья втихомолку смеется над вашим Лордом. Не может быть во главе чистокровных тот, кто сам полукровка.

Драко быстро оглядывается по сторонам.

— Думай, что говоришь! — он зло сверкает глазами, как грозовая туча сверкает молниями. — Здесь везде уши Лорда.

Астория пожимает плечами, поднимаясь и накидывая на плечи фиолетовый палантин. Она пахнет резкостью лилии и нежностью фиалки. Драко молча подает ей шубу и придерживает дверь. Недопитый чай остается стоять на столе вместо с недоеденными пирожными.

Они молча идут по заснеженной улице к «Дырявому Котлу». Драко не любит холод и каждые пару минут сердито поправляет шарф, пытаясь спрятаться от мороза.

На середине дороги Астория останавливается и отчетливо произносит:

— Меня нет в твоей истории, Драко. И никогда не будет.

Она еще не знает, что людям свойственно страшно ошибаться. Уизли сказала бы, что Астория — племянница архиепископа из сказки про диких лебедей, который отчаянно хочет подсунуть ее в жены принцу.

Но Уизли здесь нет.

Словно она существует только в его снах.