Власть женщины сильней (гет)

В Ватикане по представлению Апостольского трибунала и кардинала-префекта Конгрегации доктрины веры Папа собрал малую коллегию. Великий инквизитор потребовал возобновления следствия по делам о покушениях на кардиналов Перетти и Боргезе. Монсеньор Беллармино предоставил два свидетельства, на основании которых выдвинул обвинение против синьоры Юлии де Ла Платьер графини де Бельфор. Когда Беллармино закончил говорить, по залу прошелестел ропот, и все взгляды устремились на молодого сопровождающего советника — кардинала Монтальто. Однако Бенвенуто сидел в своем кресле с совершенно непроницаемым лицом. В его руках была папка с только что озвученными его начальником документами. Недоуменный ропот стих, когда заговорил кардинал Боргезе:

— Я давно закрыл это дело. И ты, монсеньор, не поставил меня в известность о том, что продолжаешь расследование.

— Ты закрыл дело как безнадежное, мне же Господь дал надежду и помощников. Дело касается не лично кардинала Боргезе! Это касается всех нас! — Беллармино обвел цепким взглядом собрание. — Нельзя допускать и мысли, что подобное деяние может остаться безнаказанным. Иначе каждый проходимец сочтет себя в праве поднять руку на служителя церкви. Или ты, брат мой, против справедливой кары для преступницы?

Боргезе молчал, кусал губы и с ненавистью смотрел на инквизитора. Но порой его взгляд останавливался на лице понтифика, фигура которого почти утонула в подушках кресла. Боргезе терзал вопрос — неужели Святой Отец отказался от него теперь так же, как когда-то отказался от Феличе Перетти. Роберто Беллармино с видом победителя ждал ответа викария. В руках префекта уже был фамильный перстень герцогов Кастилии, переданный ему Бенвенуто ди Менголли. Если бы у него были и кастильские документы, он не стал бы ворошить весенние покушение и убийство. Но Юлия упорствовала, а подосланные в ее дом лазутчики вернулись к заказчику ни с чем. Охрана и прислуга в палаццо Бельфор оказались безупречны.

Наконец, викарий сумел ответить:

— Я не против справедливой кары для тех, кто желал мне смерти. Но не обвиняешь ли ты, брат мой, невиновного? Или ты мстишь Юлии де Бельфор за то, что она отказалась от твоей помощи?

— В чем?! Я не понимаю тебя, викарий.

— В кастильском деле!

Беллармино и бровью не повел на прямое обвинение:

— В том безумном проекте, что лелеял Феличе Перетти? — советник скривился. — Одна из авантюр, способная обречь Святой престол на насмешки государей Европы.

Камилло Боргезе внимательно всмотрелся в глаза инквизитора — они словно бы говорили: «Неужели ты и не подумал усомниться в словах женщины, брат?»

— Да ведь графиня только вчера была на приеме у синьоры Портиччи. Как же ты позволил убийце войти в дом своей племянницы?! — Боргезе нервно усмехнулся.

Беллармино повинно опустил голову, на самом деле пряча вспыхнувшее гневом лицо:

— Воистину, пригрел на груди змею. Я лишь сегодня ночью получил свидетельства против нее.

— И как трибунал сможет доказать ее вину? Не станет ли Святой престол посмешищем из-за этого расследования?

— Надеюсь, слова человека, стрелявшего в тебя, брат мой, достаточное доказательство?

Беллармино с удовлетворением заметил, что в глазах викария мелькнуло сомнение. Боргезе обернулся и бросил взгляд на Святого Отца. Тот неотрывно смотрел на монсеньора Оттавиани. После заявления инквизитора Папа заметил, как Генерал общества Иисуса прикрыл глаза и чуть кивнул головой. Тихим голосом понтифик проговорил:

— Мы обдумаем этот вопрос и примем решение.

Это означало, что совещание закончено. В галерее, у выхода из зала совета кардинал Боргезе остановил своего префекта:

— А теперь скажи мне, брат мой, почему я, тот, кто воистину кровно заинтересован в том, чтобы найти стрелявшего, не смог этого сделать, а у тебя это получилось так неожиданно вовремя? Уж не знал ли ты где искать?

— Ты был занят другим, викарий, — Беллармин кивнул, указывая на удаляющегося по галерее Генерала иезуитов. — Я же искал. И нашел многое. Например, как безвестная дама дю Плесси Бельер стала хозяйкой Тулузы. А через год дала показания против мужа в инквизиционном трибунале Парижа, где председательствовал Феличе Перетти. Я искал, брат, и говорю тебе — суд не будет проигран.

Они отошли подальше от швейцарцев у дверей зала, к каменной скамье в высоком оконном проеме.

— Святому престолу нужна непорочная герцогиня. И разве ты так уверен, что Юлия не забудет о тебе, взойдя на престол?

— Нет среди нас непорочных, кардинал. Как нет и греха, который нельзя отмолить по милосердию Божьему. У этой женщины есть имя. Известное имя! А забыть себя я ей не позволю, будь уверен.

— Зачем тебе имя?! Человек с именем может стать неуправляемым.

— И кого же… безымянного предлагаешь ты?

— Марию Сантаре баронессу Портиччи.

Боргезе рассмеялся.

— Она же намного моложе графини. А документы весьма недвусмысленно указывают на возраст наследницы. К тому же, то, что ты сейчас рассказал, лишь подтверждает, что Юлия может оказаться законной герцогиней. Перетти умел выбирать, не так ли, брат, — усмехнулся Камилло.

Беллармино восхитился отсутствием каких-либо угрызений совести у викария и улыбнулся в ответ:

— А что теперь документы? Желание старого выжившего из ума Кастильо или воля нынешнего фаворита короля графа Оливареса?

— У Оливареса может быть свой интерес в этом деле, — согласился викарий. — Но что изменится для Святого престола?

— Оставим испанца его королю, — кивнул инквизитор. — А для престола изменится многое. И прежде всего, служители его будут едины в нужный для тебя момент.

Беллармино недвусмысленно пообещал викарию большинство на конклаве, который по мнению церковного мира был уже не за горами.

Камилло Боргезе задумался: «Беллармин сделает свою племянницу герцогиней и вряд ли вспомнит про меня. С Юлией будет проще договориться, чем с Великим инквизитором… Не верю я в ее виновность. А вот его руки могли приложиться к этому покушению. К тому же без тебя, Роберто, тиара будет прочнее держаться на моей голове. Но, всему свое время!»

— Я должен подумать, монсеньор префект.

— Подумай, викарий.

Боргезе пристально посмотрел в глаза инквизитору:

— А ведь не я один могу спросить, откуда ты так хорошо знаешь виновного… Не я один. И не многие поверят в твою удачу.

— Я хорошо знаю?! Помилуй Бог! Его знает трибунал и следствие. А я лишь скромный слуга правосудия.

— О, да. О твоей скромности известно и в Городе, и в мире.

Прелаты учтиво раскланялись друг с другом, заключив тем самым перемирие. По дороге в крыло дворца, где располагалась канцелярия его конгрегации, кардинал Беллармино размышлял: «Неужели этот сиенский лис вынудит меня отпустить грехи графине раньше, чем палач соберется отрубить ей голову. Да и эта девица из Флоренции не случайно оказалась в доме Бельфор».

* * *

Монсеньор Монтальто подъехал к палаццо Бельфор как раз, когда колокола церквей отзвонили окончание обедни. Верхом, без кареты, в черной сутане и плаще, скрывшем алый кардинальский пояс, он надеялся, что не привлечет излишнего внимания со стороны. Монсеньор стукнул дверным молотком и, когда смотровое окошко открылось, сказал:

— Мне нужно видеть синьору де Бельфор.

Графиня была искренне удивлена этим визитом. Одновременно радость видеть сына и ожидание неприятностей от визита кардинала Менголли ясно читались на ее лице, когда она стремительно вошла в студиоло, куда проводили гостя.

— Монсеньор, — она склонилась в поклоне. — Я рада видеть вас.

Кардинал ответил на приветствие лишь легким наклоном головы. Помолчав еще немного, он прямо взглянул на графиню и сказал:

— Я был излишне резок во время нашей последней встречи. Приношу свои извинения, синьора.

Юлия опустила взгляд, чуть помедлила:

— Я принимаю ваши извинения, синьор. И прошу также извинить меня за резкость.

Бенвенуто снова лишь кивнул. Он прошелся по комнате, словно не знал как дальше повести разговор.

— Нам нужно поговорить. Синьорина делла Пьяцца... Вы хорошо знаете ее судьбу до того, как она попала к вам?

Юлия жестом предложила кардиналу сесть, использовав паузу, чтобы сформулировать ответ:

— Я знаю только то, что монсеньор Беллармино возглавлял трибунал, осудивший родителей синьорины. Она сама плохо это помнит. Стефания была совсем маленькой девочкой и помнит больше свой страх от потери матери и отца.

— Собственно только мать ее была осуждена. Отец умер раньше и осужден был посмертно. Если бы он не умер, ее мать осталась бы жива. Вероятней всего. И, — он помолчал, задумчиво водя пальцем по губам, — девочке не пришлось бы пережить этот страх.

— За что осудили ее родителей? — Юлия с пристальным интересом взглянула на Менголли.

— Я не брал в архиве обвинительный приговор. Знаю только, что отец синьорины состоял в связи с осужденным за ересь флорентийцем Франческо Пуччи.

— А мать? — настойчиво продолжала расспрашивать графиня.

— Она укрывала доказательства ложного раскаяния еретика. И сама на допросах не проявила твердости в вере.

— Почему вас заинтересовала судьба Стефании, монсеньор?

— Потому что она сейчас неразрывно связана с вашей, синьора.

— И вы стремитесь защитить Стефанию? — чуть улыбнулась графиня.

— Раз уж вы не вняли моим предостережениям. Мне велено привезти сегодня синьорину в Ватикан.

— Велено? Монсеньором Роберто Беллармино, — имя Юлия произнесла с абсолютной убежденностью. — И у вас не было возможности не допустить этого. Почему Великий инквизитор заинтересовался синьориной?

— Не допустить?! — вполне искренно удивился Бенвенуто. — Зачем?

— Затем, что эта встреча напомнит синьорине о весьма печальных событиях. Почему Стефания заинтересовала монсеньора, ваше преосвященство?

Бенвенуто двинул уголком губ в неприятной улыбке:

— Полагаю Великого инквизитора интересует судьба ребенка, оставшегося сиротой после процесса, на котором он был председателем.

— Разве Великий инквизитор не убедился, что с ребенком все в порядке? Или он и в Стефании ищет семя ереси?

Кардинала давно уже раздражали эти неуместные, по его мнению, расспросы. Не меняя интонации, он ответил:

— И поверьте, его не так сложно обнаружить.

Губы Юлии гневно сжались. Помедлив она спросила:

— Вы для этого пригласили Стефанию с собой в Форли? Чтобы свидетельствовать против нее?

Черные глаза полыхнули ответным гневом:

— Синьорина делла Пьяцца попала в поле зрения советника только из-за вас, синьора.

Графиня вскинула голову, уже приоткрылись губы, чтобы дать отповедь обвинителю. И словно в яркой вспышке Юлия вдруг увидела молодого мужчину напротив. Совсем юный. Упрямый. Пытающийся стать сильным, чтобы выжить и победить. Испытывающий такой же, если не больший, страх, как и она. Юлия увидела своего сына.

Женщина опустила глаза, рассматривая перстни на сложенных на коленях руках. Устало опустились плечи под тонким шелком платья.

— Вы сможете защитить ее, монсеньор? — только произнеся вопрос, Юлия подняла глаза, ища взгляд молодого мужчины.

Бенвенуто успел приготовиться к встречному выпаду, едва увидел как вспыхнула негодованием графиня. Но внезапная смена ее настроя сбила кардинала с толку. Между широкими темными бровями легла изумленная складка. А когда он осознал глубину прозвучавшего вопроса, Бенвенуто не смог сдержать порыв. Он резко поднялся из кресла и отошел к окну. Через несколько долгих вдохов Юлия услышала глухой ответ:

— Можете быть уверены, я приложу все силы для этого.

Юлия, глядя в его спину, молчала. Через некоторое время тишину нарушил ее негромкий голос:

— Я верю вам, ваше преосвященство. В этом — верю. Но это не отменяет того, что я не верю монсеньору Беллармино. И еще... Я надеюсь на то, что мои отношения с ним не повлияют на вашу судьбу и жизнь синьорины. Я прикажу позвать ее.

— А убийце моего отца вы верите? — с ожесточением спросил он, но тут же глубоко вздохнул и постарался совладать с охватившей его досадой, успокаивающе повел рукой. — Подождите. На самом деле я пришел говорить с вами не о судьбе синьорины, а о вашей.

Как Менголли ни старался, тон его стал жестким, неуютным:

— Вы же понимаете чем может грозить противоборство кардиналу Беллармино. Он и Апостольский трибунал добиваются у Папы разрешения возобновить расследование. Не думаю, что Святой Отец даст добро на поиск убийцы кардинала Перетти. Но права на расследование покушения на викария кардинал Беллармино добьется. Вы — его основной подозреваемый. И не только его. Позвольте мне договорить, синьора! В связи со всеми этими обстоятельствами у меня есть к вам предложение. Чтобы не потерять все, перепишите хотя бы часть имущества на меня.

Менголли замолчал, наконец-то сумев придать своему лицу бесстрастное выражение. По мере того, как до графини доходил смысл сказанного кардиналом, она выглядела все более изумленной. Юлия заговорила, только когда осознала все услышанное — медленно, подбирая слова и очень спокойно:

— Вы были в любовной связи с убийцей своего отца, монсеньор. И не вам обвинять меня в поиске поддержки у монсеньора Боргезе. Я прекрасно понимаю, что значит противостоять Великому инквизитору. Но даже ему не удастся выдать меня за убийцу! Я благодарна вам за заботу, кардинал, но я позволю себе отказаться от вашего предложения. Если у меня все получится — это будет лишняя трата времени, если нет — пусть победитель получит и этот приз, мне будет все равно. Но начинать борьбу, думая о поражении, как минимум глупо.

— Виктория де Бюсси уже мертва. А Камилло Боргезе, благодаря вам, может отхватить немалый куш вместо... — он до боли сжал кулак, чтобы не произнести лишних слов. — Передайте синьорине Стефании, что я ее жду. Я верхом, поэтому прикажите запрячь карету для делла Пьяцца.

— Хорошо, монсеньор.

Юлия приказала вошедшему слуге передать синьорине, что ее ждет кардинал Монтальто и запрягать карету. В студиоло повисла тишина. Менголли стоял отвернувшись к окну. Раздражение, гнев и какая-то непонятная, неуместная обида клокотали в нем отравляющим варевом. Ему пришлось опереться на стену, собрав в кулак ткань портьеры, чтобы устоять, когда пространство вокруг качнулось. Небольшая площадь перед палаццо, на которую он смотрел, вдруг исчезла в ослепительной зеленой вспышке, ударившей, как показалось Бенвенуто, изнутри головы. "Бог мой... Какого зверя способна разбудить во мне эта женщина?" — успел подумать Бенвенуто. Изумрудные вспышки пульсировали вместе с болью. И сил бороться с ними оставалось все меньше.

— Монсеньор, вам плохо? — в голосе Юлии прозвучала подлинная тревога. — Позвольте, я помогу вам присесть.

Он еще владел собой, но сохранять контроль рядом с ней, слыша ее голос становилось до невозможного трудно. Менголли застыл, боясь утратить эти жалкие остатки самообладания. Юлия почувствовала — между ней и кардиналом вырастает стена отчуждения, он хочет отгородиться, защититься от нее, словно одно ее присутствие причиняет сыну невыносимую физическую боль. Но и уйти, оставить его одного Юлия не могла.

— Стефания, — графиня с надеждой обернулась к вошедшей в студиоло девушке.

Синьорине понадобилось всего несколько мгновений, чтобы почувствовать состояние молодого кардинала.

— Матушка, вы звали меня? — обратилась Стефания к графине, но ее взгляд был направлен на кардинала.

— Синьорина, монсеньор Менголли должен сопроводить вас в Ватикан. Я проверю, готова ли ваша карета.

Проходя мимо девушки, Юлия ласково коснулась ее щеки:

— Будь осторожна, моя девочка.

Едва за графиней закрылась дверь, Стефания оказалась рядом с монсеньором:

— Позвольте я помогу вам сесть, монсеньор. Вам плохо... — прохладная девичья ладонь коснулась его щеки прежде, чем Стефания осознала, что допускает немыслимую вольность.

Менголли обернулся, одновременно перехватив ее руку. В черных глазах полыхали зеленые и огненно-желтые отблески, сменяли друг друга, боролись. А может быть это была всего лишь игра света и отражений.

— Довольно, — коротко, хрипло оборвал он Стефанию. — Нам пора.

Она отняла руку, отступила на шаг:

— Как вам угодно, ваше преосвященство, — синий блеск глаз скрылся за ресницами. Стефании вновь стало страшно, как тогда, когда она впервые увидела в глазах человека нечеловеческий взгляд. А то, что он не пожелал принять ее помощь, хотя она была уверена, что сможет помочь, словно стало продолжением вчерашнего бала и готовности Бенвенуто принять помощь от синьоры Сантаре. — Я больше не позволю себе подобной несдержанности.

— И это будет лучшее, что вы можете сделать, — выдохнул он. Зеленая волна отступала, откатывалась, так и не сумев в этот раз сломить его. Бенвенуто заинтересованно посмотрел на свои пальцы, сохранившие ощущение прикосновения к руке девушки, коснулся своей щеки там, где касалась она, и тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Синьорине пришлось отступить еще дальше, когда кардинал вдруг сорвался с места и быстро пошел к выходу. Девушка последовала за ним. Холодное спокойное молчание отгородило ее от монсеньора. И нарушать его Стефания явно не собиралась.

На улице, у крыльца кардинал оглянулся. Взгляд наткнулся на управляющего графини.

— Синьор Шане, прикажите отправить мою лошадь домой. Я поеду в карете с синьориной.

Пьер молча поклонился. Услышав желание монсеньора, Стефания только плотнее сжала губы.

Карета мерно покачивалась, катясь по мощеной, одной из немногих, улиц города. Вместе с ней покачивался монсеньор Монтальто. Приступ развеялся окончательно, оставив после себя холодную испарину слабости на лбу и на шее под воротом сутаны. Где-то на середине пути к Апостольскому дворцу кардинал заговорил:

— Синьорина, я прошу вас быть очень внимательной и, — Бенвенуто помолчал, подбирая слова, — осторожной во время беседы с монсеньором Беллармино.

— Я благодарю вас, монсеньор, — склонила голову девушка. — За заботу и совет.

Она сидела напротив кардинала, сосредоточенно разглядывая руки, сложенные на коленях.

Менголли вдруг разозлился не на шутку:

— Ты, кажется, ничего не поняла! Стефания делла Пьяцца, ты можешь не вернуться оттуда в дом графини де Бельфор! Ты понимаешь это?

— Да, монсеньор,— так же не поднимая на него взгляда ответила синьорина.

— Синьорина, — Менголли постарался взять себя в руки, — почему кардинал Беллармино может бояться вас?

Девушка подняла глаза, словно светящиеся в темноте кареты призрачным холодным сапфировым светом:

— Я не знаю. Может быть это вы мне должны сказать — почему кардинал Беллармино боится меня? Мне было всего 10 лет, когда судьба свела его и моих родителей.

В перестуке копыт лошадей и поскрипывании колес кареты послышалось приглушенное ругательство, а следом настойчивый, поучительный голос Менголли:

— Их свела не судьба. Их свела приверженность вашего отца и, в меньшей степени, матери к ереси. Запомни это, сестра! Хотя бы на ближайший час.

Девушка сжала губы, а свет ее глаз, казалось, стал еще холоднее:

— Мои родители были добрыми католиками. Это знал весь город. Какое вам дело до того, что я скажу кардиналу Беллармино, монсеньор?

Бенвенуто откинулся на спинку сиденья, смерил девушку странным — то ли презрительным, то ли возмущенным — взглядом:

— Действительно. Мне-то какое дело...

Она чуть покивала головой, словно он своими словами подтвердил ее размышления, и опустила ресницы. В этот момент Бенвенуто сильно пожалел о том, что отослал лошадь в палаццо. Не сделай он так, монсеньор вышел бы тот час из кареты и продолжил путь отдельно от Стефании.

Молчание было нарушено девушкой:

— Я выслушала ваши советы, брат. Я благодарна вам за них, но, — она подняла взгляд, и теперь в нем светилась легкая улыбка, — следуя вашим же наставлениям, я сама решу, что мне говорить монсеньору Беллармино. Ведь все зависит от того, что он будет спрашивать.

Менголли лишь искоса глянул на Стефанию и коротко ответил:

— Воля ваша, синьорина.

Стефания коротко кивнула и более молчание не нарушала.

Вскоре кучер прокричал охране у ворот, что приехала синьорина делла Пьяцца по приглашению его преосвященства кардинала Беллармино, и карета въехала во двор Апостольского дворца. Монсеньор Монтальто предложил синьорине руку на выходе из кареты и после быстро направился во дворец, уверенный, что Стефания не отстанет от него.

Девушка с трудом поспевала за широко шагающим мужчиной. Но именно это стремительное движение позволило ей расслабить мышцы, застывшие в напряжении от неизвестности и детского ужаса перед встречей с самым страшным человеком в ее жизни. Вернулся на лицо легкий румянец, истаял льдистый холод в глазах. Она даже смогла уловить великолепие анфилад и переходов, по которым вел ее провожатый.

— Доложи монсеньору префекту, что синьорина делла Пьяцца здесь, — скомандовал Менголли секретарю.

Служка просто раскрыл перед девушкой двери кабинета:

— Его преосвященство ждет вас.

Стефания обернулась к Менголли: «Вот так сразу?!» Он ответил спокойным, чуть отстраненным взглядом, но, пока Стефания входила к Великому инквизитору, проговорил, обращаясь к секретарю так громко, чтобы слышала и она:

— Когда синьорина освободится, доложи мне. Я буду у себя.

— Да, монсеньор.

Стефания робко перешагнула порог кабинета, остановилась.

Кардинал-префект сидел за столом и писал. На вошедшего он даже не взглянул, лишь бросил:

— Подождите.

Синьорина послушно замерла у входа, осторожно наблюдая за человеком за столом. Несмотря на непривычную обстановку, на потенциальную опасность, исходящую от всей ситуации, поза девушки была спокойной, грациозной и очень скромной — как и подобает юной хорошо воспитанной девице.

Здесь, в ватиканском кабинете, сидел не добродушный гостеприимный Роберто Беллармино, но глава самой влиятельной в курии конгрегации. Кардинал заканчивал послание, когда на последних строках сломалось перо. Роберто удивленно посмотрел на расплющенный кончик и бесстрастно отбросил потерявший свои свойства предмет. Не отрывая взгляд от бумаги, он протянул руку к подставке с подготовленными перьями. Легким росчерком поставил подпись, присыпал чернила песком и лишь после этого поднял голову.

— Синьорина делла Пьяцца?! Я думал, что зашел мой секретарь.

Кардинал поднялся, не забыв перевернуть исписанный лист чистой стороной вверх, и вышел из-за стола:

— Проходи, дочь моя.

Девушка сделала несколько шагов вперед и замерла в низком почтительном поклоне:

— Ваше преосвященство, для меня большая честь ваше приглашение.

Монсеньор протянул руку с кардинальским перстнем для приветствия.

Девушка почтительно склонилась к знаку кардинальского сана, поцеловала перстень и выпрямилась, скромно опустив глаза.

Пока Стефания исполняла должный ритуал, Беллармино внимательно следил за ней. Глубокое почтение, отсутствие страха и совершенное спокойствие заставили инквизитора восхититься выдержкой посетительницы. Но ведь не зря говорят, что на первый допрос всякий еретик приходит к гордо поднятой головой.

— Садись, дочь моя.

— Благодарю вас, святой отец, — нежный мелодичный голос, от природы грациозные движения и внимательный, открытый взгляд синих глаз. Стефания аккуратно опустилась на стул, стараясь держать спину прямо, как и положено благородной синьорине.

Она не видела в служителе церкви врага или опасности, лишь наставника и пастыря. Отчего же было ей бояться монсеньора Беллармино?

— Давно ты в компаньонках у синьоры де Бельфор?

— Примерно полгода, святой отец.

— Ты довольна покровительством графини?

— Синьора графиня очень добра ко мне! — при упоминании Юлии на лице синьорины появилась легкая детская улыбка, а в голосе зазвучали теплые нотки, подчеркнувшие искренность ее благодарности синьоре. — Она относится ко мне как к дочери, святой отец, и мне приятно называть ее матушкой.

— Да, синьора Юлия может быть весьма приятным человеком. Жаль только, что ты застала ее не в самые счастливые времена, — монсеньор сокрушенно покачал головой.

— Я молю Господа, чтобы он поддержал синьору и дал ей сил, — серьезно произнесла девушка.

— Мы все, все кто был рядом, молимся о том же.

Беллармино осенил себя крестом. Одновременно с ним осенила себя крестом и Стефания, вложив в это движение свою веру и искренность своих пожеланий.

— Что же, дочь моя, — кардинал поднялся из кресла напротив, где расположился после приветствия, — не сомневайся, Церковь не оставит ни тебя, ни твою синьору своими заботами и молитвами. Ступай, да благословит тебя Господь.

Девушка поднялась и вновь склонилась в реверансе перед святым отцом.

Кардинал благословил ее, возложив руку на голову:

— Во имя Бога Всемогущего — Отца, и Сына, и Святого Духа.

— Аминь, — негромко ответила Стефания.

В приемной синьорину встретил секретарь. Но его тут же отвлек приказ префекта:

— Если кардинал Монтальто еще здесь, пусть зайдет ко мне .

— Да, ваше преосвященство, — быстро ответил служка и повернулся к девушке: — Дождитесь монсеньора Монтальто здесь.

Кабинет, где Бенвенуто ожидал исхода встречи, находился близко к апартаментам Роберто Беллармино. Поэтому долго ждать появления синьора Менголли не пришлось. Кроме того, могло показаться, что молодой кардинал не шел, а бежал в студиоло начальника. Стремительно появившись в приемной, Менголли осмотрелся, увидел Стефанию, сидящую совершенно свободно на скамье у окна, и, секретарь мог бы в этом поклясться, беззвучно выдохнул: "Слава Богу". Не сказав сестре ни слова, кардинал прошел к префекту.

Вышел он довольно скоро. Начальник поставил перед Менголли странную, но вполне конкретную задачу — их, Стефанию делла Пьяцца и графиню де Бельфор, надо разделить. Как это сделать, решить предоставлялось самому Бенвенуто.

Закрыв за собой двери студиоло, Менголли нашел взглядом сестру. Стефания все в той же позе сидела у окна.

— Идем, — кардинал предложил синьорине руку.

Стефания молча приняла предложенную руку. Только тонкие пальчики, опустившиеся на рукав сутаны, чуть подрагивали.

Уже у кареты девушка обратилась к спутнику:

— Вы проводите меня домой?

— Я доеду с вами до палаццо Бельфор.

Уже в карете Менголли задал вопрос:

— Что вам сказал кардинал?

— Ничего, — задумчиво ответила Стефания. — Он спрашивал, давно ли я живу у синьоры Юлии и довольна ли я ее отношением. И все.

— Вы уверены? — с сомнением переспросил Бенвенуто.

— Еще монсеньор высказал сожаление, что я познакомилась с графиней в сложное для нее время, — чуть раздраженно ответила Стефания: вопросы кардинала удивили ее, он как будто сомневался в ее способности запомнить прошедший разговор. А Менголли пытался понять зачем Великому инквизитору нужна была эта короткая встреча и чем был вызван последующий приказ. Он был занят этими размышлениями, поэтому на раздражение синьорины внимания не обратил. Наконец, он медленно проговорил:

— Вероятней всего вам в ближайшее время придется покинуть графиню.

— Что значит — покинуть, и почему я должна это делать?! — в голосе девушки прозвучало искреннее изумление.

— Чтобы не быть втянутой в события, грозящие вам гибелью.

— Это вы так решили? — поинтересовалась девушка, не скрывая иронии в голосе.

Менголли очень внимательно и серьезно посмотрел в глаза Стефании:

— И я тоже.

— Вам это приказал монсеньор Беллармино?! И почему, если я останусь с синьорой Юлией, это будет угрожать мне гибелью? Что угрожает ей?

— Знаете, когда два коня дерутся, осел между ними погибает. Я не хочу, чтобы вы оказались в его шкуре.

— Вы не ответили, что угрожает синьоре Юлии, монсеньор, — настойчиво повторила девушка.

— Обвинение в покушении на убийство служителя церкви.

Теперь настало время Менголли почувствовать раздражение из-за дотошности спутницы.

— Покушение на убийство?! Вы сошли с ума, монсеньор! — от возмущения у девушки даже перехватило дыхание. — И на кого же покушалась синьора?

— Можете спросить у нее сами, — резким тоном ответил кардинал.

— И вы собираетесь... Вы не будете защищать ее?! Вы же знаете, что это неправда!

— Нет. Не знаю. И вы не знаете!

— Вы позволите оклеветать свою мать?!

— Почему вы уверены, что это клевета? — зло проговорил Менголли.

— Потому что синьора не убийца! Она сама потеряла близкого человека и чуть не умерла от горя. Неужели вы верите в это обвинение?!

— В данном случае вера ни при чем, синьорина. Будет следствие.

Он замолчал.

— Я не оставлю синьору, — произнеся это, Стефания отвернулась к окну.

— Я хотел предложить вам свой дом. Вы можете попросить своего родственника, Пьера Шане подыскать вам монастырь. Но...

— Что — "но", монсеньор? — не оборачиваясь поинтересовалась девушка.

— Ничего, — он отвернулся к другому окну.

«Она не поняла… Она ничего не поняла! Каждый жест, каждое слово в том кабинете были проверкой», — Бенвенуто ди Менголли мерно покачивался в такт движению кареты. Он смотрел в окно, но не видел улицы. Ему вспомнилась фраза Стефании: «Разве душу девочки не оскверняют домогательства того, кто должен бороться с грехом…» Бенвенуто попытался вообразить Роберто Беллармино с десятилетней Стефанией делла Пьяцца, но фантазия отказалась рисовать настолько несуразную картинку. Не сдержавшись, кардинал усмехнулся, но постарался скрыть смех.

Когда за молодым кардиналом закрылась дверь, Роберто Беллармин облокотился на стол и спрятал лицо в ладонях. Из самых потаенных глубин памяти тошнотворной волной поднимался детский крик, крик девочки: «Не надо. Мне больно». И его собственный надломленный голос: «Скажи! Скажи — моя мама не верит в Пресвятую Троицу. Или я снова отдам тебя ему. И он снова будет делать это с тобой!» Роберто был тогда в ярости. Вся римская инквизиция была в ярости. Флорентиец Пуччи обвел трибунал вокруг пальца, прикинувшись раскаявшимся и избежав справедливой очистительной кары. Но его последнее письмо на родину перехватили и, расшифровав, прочли. Он просто насмехался над следователями. Письмо было адресовано Джулиано делла Пьяцца.

Когда Роберто Беллармин прибыл во Флоренцию, весть о смерти Франческо Пуччи уже дошла до земляков. Джулиано не перенес удара и скончался. Роберто рисковал остаться ни с чем. Тогда он взял жену и ребенка делла Пьяцца.

Мать долго сопротивлялась. Ей, однажды уже попадавшей в поле зрения инквизиции, грозила смерть, как повторно впавшей в ересь. То же обвинение, хоть и посмертно, угрожало синьору делла Пьяцца. Роберто нужны были только письма еретика! Чтобы доказать, что раскаяние было ложным. Но женщина не признавалась, где муж спрятал архив с перепиской.

Он показал ей дочь в камере допросов лишь раз. И она сказала, где письма, дважды созналась во впадении в ересь и в участии в колдовских богохульных обрядах.

Ни власти Флоренции, ни римская курия тогда так и не узнали, почему упорствовавшая несколько недель еретичка и ведьма вдруг созналась во всем. Это приписали исключительному таланту инквизитора — Роберто Беллармино. Совет Флоренции не стал вдаваться в подробности признания еще и потому, что инквизитор отказался от причитающейся ему трети имущества осужденных в пользу республиканской казны.

После, когда спала лихорадка мести, Беллармино тайно нашел девочку в монастыре, предназначенном для детей осужденных. Он заплатил лекарю, чтобы тот лечил ее от ран.

Молитвой, постом, трудом и бичеванием Роберто глушил в памяти плачь десятилетнего ребенка. Спустя много месяцев ему это удалось. Он убедил себя, что этот грех — совершенный во имя веры — отмолен и прощен.

Но вот теперь, спустя десятилетие, грех вернулся, приняв образ красивой черноволосой девушки. Спокойствие и почтение — вот и все, что он заметил в ней. А легкая бледность и быстро опущенный в пол взгляд в палаццо Портиччи на именинах могли быть следствием не воспоминаний, а волнения. Ведь синьорина впервые оказалась в столь высоком обществе.

Роберто Беллармин с силой растер лицо. Слева в груди что-то сильно, с болью сжалось. Кардинал шумно, тяжко вдохнул и снова замер от резкой боли. Он прикрыл глаза и вознес молитву: «Господь Всемогущий, помилуй меня…»

Постепенно в груди отпустило, высохла холодная испарина, покрывшая лоб и седые виски. Но на задворках сознания, как в пустой, гулкой комнате, бился пронзительный крик: «Не надо. Мне больно».