Власть женщины сильней (гет)

Решение понтифика стало известно через несколько дней. Кардиналу-префекту Беллармино, сверх его полномочий, было поручено доследование дела о покушении на кардинала Боргезе. Но от инквизитора потребовали тайного расследования, пока у него не будет точных гарантий и однозначных доказательств вины основной подозреваемой — графини де Бельфор. Узнав об этом, Камилло Боргезе отправил к синьоре Ла Платьер человека с краткой запиской, где, в частности, советовал получше спрятать документы.

Графиня читала в студиоло, когда Пьер ввел посыльного от кардинала-викария. Юлия быстро пробежала глазами записку. После прочла еще раз, внимательно вчитываясь в каждое слово, с трудом осознавая смысл написанного. Только огромное усилие воли не позволило ее лицу исказиться гримасой гнева и отчаянья. Тонкие изящные пальчики поднесли бумагу к пламени свечи. Юлия, глубоко задумавшись, смотрела, как огонь пожирает строчку за строчкой, и только когда язык пламени коснулся пальцев, выпустила оставшийся клочок из рук. Когда на серебряном блюде остался лишь пепел, и над ним поднялся последний легкий дымок, она повернулась к гонцу монсеньора Боргезе:

— Ступайте. Ответа не будет, — но окликнула его: — Постойте! Передайте его преосвященству мою глубокую благодарность.

Когда за гонцом закрылась дверь, графиня обратилась к Пьеру, молчаливо наблюдавшему всю эту сцену:

— Мне нужно подумать. Меня ни для кого нет дома. Ни для кого, — и после короткой паузы медленно договорила: — Кроме отца Иосифа.

Пьер коротко поклонился и плотно закрыл за собой дверь. В то же мгновение Юлия с трудом опустилась в кресло. Опустилась, а не рухнула с подкосившихся от накрывшего ее ужаса ног. Сцепив дрожащие похолодевшие пальцы, она пыталась победить черноту, застилавшую глаза, и тошноту, неумолимо подкатывавшуюся к горлу. Первым порывом после прочтения всего нескольких коротких строк записки кардинала-викария было почти животное желание бежать, спасаться, броситься к монсеньору Беллармино, умолять его о пощаде, о милосердии. Но в следующую минуту перед мысленным взором Юлии возник Феличе. Он смотрел на нее пристальным строгим взглядом. «Я не могу, слышишь, не могу! Он убьет меня!» — Юлия с трудом удержала рвущийся из горла крик. И, в ответ на ее отчаянье, на лице Перетти проступило сострадание — чуть насмешливое и ироничное. Он смотрел на нее с печальной жалостью, и Юлии вдруг показалось, что сейчас он рассмеется над ней, над ее истерикой. Но Феличе лишь улыбнулся, спокойно и уверенно: «Сможешь. Ты сможешь». И эта его уверенность словно теплое покрывало окутало женщину. Юлия обхватила голову руками, чувствуя, как успокаивается дрожь в руках, как замедляется отчаянный стук сердца. Вскоре Юлия поняла, что приступ истерики почти прошел и теперь можно попробовать думать. Ей грозит обвинение в покушении на князя церкви. Один из способов защитить себя — найти настоящего организатора и доказать его вину. И еще — придумать способ нанести удар по репутации и положению монсеньора Беллармино, Великого инквизитора.На ее звонок в кабинет вошел Пьер Шане.

— Пьер, мне нужна помощь, — управляющего поразил контраст между мертвенной бледностью лица графини и ее спокойным голосом. — Мне нужен Теодоро.

Вечером графиня разговаривала с одним из самых влиятельных людей Рима — предводителем римских бродяг и нищих. Ее просьба, как всегда подкрепленная богатым подарком, была простой — найти всех, кто слышал, видел, знал о том, с кем, где, когда и зачем встречался Витторио Чаккони за несколько дней до своего исчезновения. Юлия знала, что порой именно на дне римской жизни собирается все то, что остается незамеченным на ее поверхности. Вторая просьба графини касалась событий, произошедших давно и не в Риме, а во Флоренции. Теодоро, внимательно выслушал просительницу, как-то странно глянул на нее, но промолчал. Лишь коротко кивнул и направился прочь.

Вскоре по дворам и закоулкам Святого города разошлись, теряясь в темноте, люди, умеющие видеть и слышать. А еще несколько человек, под драными плащами которых скрывались острые кинжалы, неожиданно решили, что милостыню лучше всего просить в тихом квартале рядом с домом синьоры Ла Платьер.

После ухода Теодоро графиня сидела в глубокой задумчивости. Наконец, что-то решив для себя, она позвала Женевьеву и, к немалому удивлению служанки, приказала подготовить ванну и любимое парчовое платье.

За окном почти стемнело, когда Юлия оглядела себя в зеркало. Изящно уложенные волосы мягкими локонами спускаются на плечи из под золотой сетки, украшенной драгоценными камнями. Ожерелье и серьги из прекрасных рубинов бросают мягкие блики на нежную кожу шеи и высокой груди, подчеркнутой корсажем платья из парчи глубокого бордового, почти черного цвета, отделанного золотым шитьем. Несколько минут Юлия пристально смотрела на свое отражение, и на ее лице все явственнее проступало выражение, похожее на отвращение.

— Женевьева, помоги мне! — графиня резким, нетерпеливым движением расстегнула колье. Драгоценные камни, сверкнув в коротком полете, зазвенели на полу. Еще через минуту рядом упало тяжелое платье. Юлия тряхнула головой, позволяя золотисто-медным волосам рассыпаться по плечам.

— Просто подбери их лентой.

...Она вновь придирчиво посмотрела на женщину в зеркале. Теперь в нем отражалась невысокая синьора, изящные изгибы фигуры которой, словно струи воды, обтекали складки шелка из далекой Индии. Казалось, по телу женщины струятся волны перламутра, вобравшие в себя цвет созревших персиков. Этот цвет заставлял открытые руки, шею, нежную складку между приоткрытыми грудями светиться нежным бархатным светом. Густые волосы госпожи служанка перехватила шелковой лентой, и они огненным водопадом струились по ее спине.В зеркале стояла женщина в платье, похожем на платье греческих богинь, чьи статуи с таким уважением собирал Феличе Перетти. Когда на точеную шею легла тяжелая золотая гривна, украшенная мозаикой из стекла, созданного древними мастерами Рима, из глаз синьоры де Бельфор исчезло холодное выражение недовольства собой. Она была прекрасна, и ее наряд говорил больше, чем мог бы сказать язык.

— Пьер, меня проводит Джованни, — Юлия отвела глаза, пряча их от спокойного внимательного взгляда синьора Шане. Управляющий накинул тяжелый темный плащ на плечи графини.

— Все будет хорошо, — попыталась убедить его синьора Ла Платьер. А может быть она отчаянно хотела убедить в этом себя. Пьер лишь коротко глянул на нее. Но когда карета синьоры де Бельфор отъехала, отправился верхом следом, сопроводив Юлию прямо до палаццо кардинала Оттавиани.

Еще одна пара внимательных глаз следила за поздним прибытием опальной графини к дому Генерала. Их обладатель дождался, когда синьору пропустят внутрь, выдержал еще некоторое время, а после поспешил к пославшему его.

В келье орденского монастыря римский провинциал брат Иосиф выслушал доклад своего соглядатая.

— Вернись туда. Если карета еще там, дождись ее хозяйку и продолжай следить.

Монах задумчиво смотрел на подрагивающий от его дыхания огонек свечи. «Он все-таки добился своего. Посмотрим, что на этот раз одержит верх — похоть или долг. Надо бы встретить ее после…» — брат Иосиф растер фитиль свечи пальцами, загасив огонь, и направился в монастырскую часовню.

Монсеньор Оттавиани встретил гостью в уютной комнате с камином и выходом на портик. Красивая, обитая дорогим бархатом мебель, роспись стен, интарсии из клена и самшита — все говорило о наличии у хозяина отменного вкуса и достаточных средств для удовлетворения высоких запросов.

С того момента, как его голова согласно качнулась, давая знак Святейшему Отцу, что Генерал согласен с Великим инквизитором, Марк Оттавиани ждал Юлию де Бельфор. Но сейчас он ничем не показал этого. Может быть только острый хищный огонек во взгляде, которым он окинул вошедшую графиню, был слишком откровенным.

— Монсеньор, надеюсь, я не оторвала вас от важных дел, — в голосе женщины было достаточно и смирения, и игривости, чтобы кардинал мог выбрать тот вариант, который ему нравился больше.

— Друзьям я всегда готов уделить время и отложить дела в сторону. Прошу вас, синьора.

Широким жестом он одновременно приглашал Юлию удобно расположиться и словно предлагал обратить внимание на обстановку гостиной. Женщина благодарно склонила голову и, повинуясь старой привычке, осторожно сделала несколько шагов по гостиной, прикасаясь пальчиками к особо понравившимся деталям.

— Меня всегда восхищал ваш вкус, монсеньор, — отблески каминного огня еще больше подчеркнули медь ее волос и нежность кожи.

— Это не моя заслуга. Вкус воспитывается поколениями. Это город и культура моих предков.

— Потомки не всегда оказываются достойными наследниками своих предков, — чуть улыбнулась Юлия. — Но, к счастью, это не про вас.

Изящные пальчики женщины сняли с каминной полки бронзовую статуэтку собаки, и Юлия с удивлением и нескрываемым восхищением обернулась к хозяину:

— Я думала, что великий Челлини* создал лишь одну борзую... И что она во Флоренции.

Марк скромно потупился:

— Пусть все так и думают. Особенно во Флоренции, — он поднял взгляд на Юлию и лукаво улыбнулся уголком губ.

Графиня осторожно вернула шедевр великого мастера на место и рассмеялась звонким искренним смехом:

— Вы полны сюрпризов, монсеньор! Но, я пришла... укорять вас, — смеющиеся глаза женщины отразили блеск огоньков свечей.

— Меня?! За что? — совершенно невинный взгляд сопровождал его восклицание, полное искреннего удивления.

— Вы совсем забыли дорогу в мой дом, — брови женщины укоризненно, строго и шутливо поднялись. — Но даже не это самое печальное! Вы потворствуете тому, что в Риме становится скучно!

Генерал внимательно посмотрел на женщину, против которой собирался действовать Великий инквизитор и Советник Святого престола по вопросам веры, и которая заявляла, что в Риме скучно. Брови кардинала дрогнули:

— И чем же я потворствую этому?

— Рим не пересказывает ваших острот, не сплетничает о знаменитых вечеринках, не заключает пари о... дамах, павших жертвами вашего обаяния, — если бы не откровенно шутливые интонации голоса, глядя на строгое лицо Юлии можно было бы подумать, что она зачитывает обвинение. Темно-золотистые глаза женщины нашли взгляд серо-голубых глаз мужчины. И неожиданно серьезно Юлия закончила свое "обвинение":

— Словно что-то исчезло из воздуха этого города.

— Исчез кардинал Оттавиани. Появился Генерал Оттавиани.

Взгляд Юлии стал серьезным:

— Это и хорошо. И плохо. Но, возможно, Генерал станет хорошим наследником кардинала, просто более мудрым, как зачастую хорошие потомки мудрее своих предков, — и тут же она улыбнулась. — И если Генералу уютно в доме кардинала, возможно, что и другие привычки его преосвященства ему не покажутся чуждыми?

— Вероятно, я неверно выразился. Кардинал не исчез, он стал частью Генерала.

Ресницы женщины дрогнули, скрывая взгляд. Она сделала легкое движение, словно желала сделать шаг к мужчине. Его обоняния коснулся ее аромат. Сегодня Юлия не использовала свои обычные духи — терпко-пряные; от нее исходил иной, теплый запах драгоценных масел, которыми натерла ее тело служанка после ванной, и ее, только ее, аромат.

— Вы вдруг стали так серьезны, Генерал.

Губы дрогнули в тонкой улыбке, и Юлия чуть повела плечами, заставив колыхнуться складки так и не снятого до сих пор плаща:

— Неужели мои слова тому причиной?

Мягкий глубокий голос, полукружия теней от длинных ресниц на щеках, медный локон, выбившийся из объятий шелковой ленты. Чуть дрогнули, приоткрываясь, становясь еще мягче и нежнее губы. Затрепетали, поднимаясь ресницы, открывая пристальный и притягивающий взгляд. Юлия молча смотрела на мужчину, пытаясь увидеть ответ на вопрос — кто же сейчас стоит перед ней. Кардинал? Генерал? Или Марк Оттавиани?

Тонкие ноздри классического римского носа с легкой горбинкой, предмета особой родовой гордости Марка, чуть шевельнулись улавливая аромат. Утонченное обоняние тут же разложило букет на составляющие, и из всего богатства мужчину заинтересовал только тот оттенок, который принадлежал женщине.

— Согласитесь, сложно остаться беспечным, когда от тебя требуют ответа за весь Рим, — голос мужчины стал на полтона ниже, обрел бархатный перелив.

— Кому много дано, с того много спросится. Разве не так говорят?

— Так вы пришли не только обвинение мне зачитать, но и приговор вынести?

— Разве я похожа на судью? — вот теперь Юлия сделала шаг к мужчине, подняла голову, глядя в его глаза снизу.

— Скорее на Юстицию.

Интуиция и знание женщин подсказали кардиналу, что синьора де Бельфор подошла к грани того, что было целью ее приезда. Но Марк Оттавиани никогда сам не торопил события.

Юлия улыбнулась, в ее глазах вновь мелькнули огоньки свечей и скрылись за ресницами. Не спеша отошла от кардинала к камину, вновь провела пальцами по спине бронзовой статуэтки собаки.

— Мне всегда больше нравилась Венера.

— И вы никогда не скрывали этого, — улыбнулся кардинал. Плеснув в бокал вина, Оттавиани с ним в руках вольготно расположился в кресле за спиной графини. Его взгляд следовал за мягкими складками ткани плаща по фигуре женщины.

— Уверена, это не то, что нужно скрывать, — неслышными шагами Юлия обошла кресло, в котором расположился мужчина, остановилась за его спиной, оперлась на спинку кресла.

Бокал дрогнул в белой холеной руке, украшенной перстнем с крупным сапфиром.

— А кто больше нравится вам, монсеньор? — женщина чуть склонилась к его голове, так что он ощутил легкое дыхание на затылке и вновь, уже совсем близко, аромат женского тела.

— Вам известно, что я уже достаточно знаком и с одной, и с другой. Но я не знаком в той же мере с вами, синьора.

Юлия наклонилась еще чуть ближе, теперь ее дыхание и вкрадчивый улыбчивый шепот защекотал его ухо:

— Попробуйте это исправить, монсеньор. Сейчас все в вашей власти.

— Всё? И вы, синьора?

— Как захотите вы, монсеньор, — Юлия чуть отстранилась от мужчины, выпрямляясь.

Марк задумался. Вот она здесь, откровенно предлагает себя ему, но ведет себя и говорит так, словно это он пришел к ней за милостью. Да, теперь римлянин понимал, о чем редко, но оговаривался его друг Феличе Перетти.

Женское чутье подсказало Юлии, о чем думает мужчина. Она пришла к нему, чтобы обменять свою жизнь на свое тело, отданное ему. Она была готова к этой сделке. Но неожиданно поняла, что не умеет продаваться. Отдавать себя мужчине — да. Продавать — нет. Даже если это будет стоить ей жизни. Даже если сейчас мужчина решит, что она не достойна того, чтобы он сделал шаг навстречу ей, первым протянул руку.

— Вы умная женщина, синьора де Бельфор. Но и себя я дураком не считаю. И вы, и я знаем цену этой встречи. Почему мне кажется, что все будет так, как захотите вы?

Марк поднялся и повернулся лицом к гостье. Перед Юлией стоял кардинал курии и глава Ордена. Юлия на секунду опустила взгляд, но тут же подняла его, спокойно и честно взглянув в глаза потомка древних римлян.

— Вы ошибаетесь, монсеньор. Я пришла к вам. Я могу лишь предложить, но выбор останется за вами. За мужчиной.

Юлия была совершенно искренней, эту искренность мужчина не мог не почувствовать. И он ее ощутил, в полной мере. И сам смутился этому. Марк Оттавиани покупал сам и продавал другим любовь, искусно разыгранные стоны удовлетворенной страсти и подлинное плотское удовольствие. Но это предложение сделки вдруг перестало ему нравиться.

— Уходите, синьора де Бельфор, — он покачал головой. — Я не приму ваше предложение.

Он помолчал, опустив взгляд себе под ноги, потом вновь посмотрел на Юлию и уверенно продолжил:

— Но и Роберто Беллармин не получит моего голоса против вас.

Юлия просто смотрела на него. И в ее глазах, освещая их изнутри и согревая все лицо, делая его моложе и нежнее, загорался теплый огонь искренней симпатии, уважения, неподдельного восхищения.

— Тогда просто примите меня, — она шагнула к мужчине, не разрывая связи взглядов, коснулась ладонью его щеки, готовая подарить и принять ласку и удовольствие.

Голубые глаза приблизились к янтарным и утонули в них, губы Марка накрыли губы женщины.

Юлия ответила на его поцелуй. Сначала осторожно, словно пробуя на вкус незнакомые губы, дыхание. Руки женщины обхватили плечи мужчины, ища в них опору. Через несколько долгих мгновений, женщина отстранилась, чтобы перевести дыхание.

— Идемте, я провожу вас в ваши апартаменты, — прошептал он, не позволяя ей слишком отдалиться.

Плащ темным озером лег у ног женщины, открывая нежную кожу рук и груди, окруженную мерцающим перламутром шелка.

— Да, — она протянула ему руки, отдаваясь в его власть.

В памяти Юлии возник образ больной старой женщины, встреченной юной Юлией Везен в Париже. Уродливая старуха, бывшая когда-то одной из самых красивых женщин парижского дна, и ненавидевшая всех женщин моложе себя, по известным только ей причинам совсем иначе относилась к рыжеволосой девчонке. Может быть потому что, в отличие от своих товарок, рыжая никогда не старалась исподтишка толкнуть или ущипнуть ее, утащить у полуслепой старухи кусок черствого хлеба, но даже иногда, когда самой перепадала такая удача, могла подсунуть в складки драного вонючего платья свежее яблоко. Именно эта полуслепая ведьма, своим скрипучим хриплым голосом однажды прокаркала девчонке: "Если ты хочешь от мужчины денег — дай ему свое тело. Он быстро возьмет его и уйдет. Если ты хочешь получить его душу — дай ему себя и возьми его. Поверь, что он самый лучший; возжелай его и не скрывай этого; приласкай его так, чтобы он открыл тебе все свои тайны и захотел узнать твои. Только запомни: за деньги ты платишь телом, за душу можешь заплатить душой". Юлия никогда не вспоминала это странное наставление; впрочем, правоту старой карги она могла теперь подтвердить сама.

Уже за дверями спальни женщина обернулась к мужчине и сама потянулась к его губам. Не скрываясь, не смущаясь своего желания. Множество раз Марк Оттавиани бывал в подобной ситуации. Он выбирал, и очередные губы тянулись к нему для поцелуя. Нет! Не тянулись. Подставлялись для поцелуя, чтобы отслужить за проявленную благосклонность богатому красивому прелату. Порой ему это надоедало, и монсеньор впадал в аскезу. Но вскоре природная склонность к удовольствиям подобного рода брала верх, он снова выбирал, и все повторялось.

Но сейчас от стоящей напротив женщины волнами исходило желание быть именно с ним. Просто так, просто потому что он — Марк Оттавиани, римлянин. Это было необъяснимо. От этого закружилась голова и почти мгновенно налились тяжестью чресла. Марк рассмеялся. Тонкие пальцы женщины скользнули по его скулам, по изогнутым смехом губам — узнавая, исследуя, наслаждаясь. Запутались в каштановых волосах и нежно, но сильно, потянули вниз, склоняя губы высокого мужчины к губам невысокой женщины. Марк подчинился, а через вздох поднял ее, сминая легкое платье, на руки и шагнул к постели. Но не уложил, а поставил так, чтобы она возвышалась над ним, и принялся рассматривать. Взглядом не торговца, а истинного ценителя. Тонкое платье, повинуясь грациозным движениям, соскользнуло с плеч, чуть задержалось в месте, где изящный изгиб талии превращался в округлые очертания бедер, и упало к ногам, окружив тонкие щиколотки волнами светящегося в отражениях свечей шелка. Всего несколько мгновений женщина была похожа на ожившее творение древних мастеров, а потом, перешагнув шелковые волны, положила руки на плечи мужчины и легко шагнула вниз, не сомневаясь, что он поддержит ее и словно драгоценную статуэтку поставит рядом. Марк не обманул ожиданий: с удовольствием обхватил длинными пальцами талию женщины и, совершив пируэт вместе с ней, опустил на пол.

— Раздень меня, богиня, — прошептал он, задевая дыханием чувствительные волоски на шее Юлии.

— Слушаюсь, мой римлянин, — в губы ему ответили ее губы, и тут же ускользнули, чтобы узнавать на вкус каждый сантиметр мужского тела, которое освобождали от одежды руки. Тонкие цепочки поцелуев оплели его грудь и устремились ниже, по подтянутому животу, догнали пояс штанов и вместе с ним заскользили дальше, приближаясь к уже наполненному силой мужскому органу, легко, приветствуя, коснулись и его, освобожденного от плена ткани, и женщина опустилась на колени у ног мужчины.

Пока женщина расстегивала крючки на его домашнем халате, он распустил ленту, удерживавшую ее волосы. И вместе с поцелуями по его телу скользили упругие локоны. Марк посмотрел вниз. Вид медно-огненной макушки у ног, заставил еще больше потяжелеть дыхание и вызвал новый прилив мужской силы. Ощущения стали почти болезненными.

Следующий поцелуй был нежным и почти неощутимым, женские губы и кончик языка нежно, словно драгоценности, коснулись воплощения мужской силы, несколько раз откровенно приласкали его, и Юлия выпрямилась, держась за талию мужчины. Марк закусил губы, сдерживая стон, и подхватил ее за плечи — то ли помог подняться, то ли себя удержал от падения. Ее руки легли на широкие плечи кардинала, поддерживая, согревая, Юлия всем телом прижалась к мужчине, давая возможность почувствовать теплый шелк кожи, стремительные удары сердца, наполненный желанием женский запах. Словно танцуя, она переступила, уводя мужчину к застеленной шелковыми простынями постели. Марку оставалось лишь решить, кто первым коснется спиной их прохлады.

Сдаться и упасть первым, отдаваясь на волю женщины, или прижать ее всем весом к постели и тоже сдаться? Марку было все равно. Желание отдавалось гулким эхом в ударах сердца. Смешение его и женского аромата страсти мутило разум. Еще одно движение — легкое как танцевальное па — Юлия подтолкнула мужчину к постели, и, словно прося прощения за смелость, которая могла не понравится, ее губы завладели мужскими губами. Этот поцелуй стал последней каплей. Хрипло выдохнув, он развернулся так, чтобы оказаться над ней. Еще хватило выдержки, чтобы заметить, как безумно прекрасно смотрелись ее золотые волосы на шелке простыни. А после он вошел в ее горячее лоно одним движением и замер, балансируя на самом краю цветного искрящегося водоворота.

Тихий стон разжал губы, когда женщина ощутила как он наполняет ее и бесстыдным жадным движением навстречу мужчине приподнялись изящные бедра, вбирая его еще глубже, тонкие женские пальцы скользнули по спине мужчины вниз, по напряженным поджарым ягодицам. Широко распахнулись медово-золотистые глаза, сейчас потемневшие и ставшие похожими на колдовские колодцы. Юлия кончиками пальцев провела по виску, по скуле наполненного напряжением желания лица, коснулась тонких красиво очерченных губ. Признавая и подтверждая его право обладания, она негромко, охрипшим от желания голосом проговорила, не отводя взгляда:

— Да, Марк...

Словно не она, а он сам сказал это "да". "Да, черт возьми, да!" А что еще можно сказать этой женщине?! Все, что было в его жизни до этого, было удовлетворением физической потребности, способом поддержания хорошего настроения и формы. Что такое грех, Марк познал только сейчас: в момент, когда его и Юлии совместное движение сломило все барьеры и сменилось такой же согласной горячей пульсацией. "Сосуд греха, говоришь, брат Иосиф"? Да. "Победительно привлекательный"? Сотню раз — да. "Возбуждающий саму жажду"? Тысячу раз — да.

Марк и не пытался больше сдержать рвущийся из глубины естества стон. Еще крепче прижал женщину к себе, тщась проникнуть невозможно глубоко. И через минуту ослабил хватку, задыхаясь, коротко рассмеялся. Сквозь слипшиеся пряди волос и жаркое марево в глазах всмотрелся в лицо Юлии.

Она ослабила руки, сплетенные на спине мужчины словно в отчаянном усилии вобрать его в себя или проникнуть в него, но не отпустила его из своих объятий, наслаждаясь тяжестью сильного мужского тела. Медленным, тягучим, наполненным отголоском еще звенящего в теле наслаждения движением отвела с влажного лба мужчины прилипшие локоны, чтобы лучше видеть его глаза, чтобы ответить на его взгляд своим, полным нежности и доверия.

— Ты превратила меня, — он удивленно усмехнулся, — в мальчишку. В нетерпеливого, несдержанного мальчишку.

Она улыбнулась в ответ на его слова, озорно, мягко: "Это же было прекрасно". Тонкие пальцы скользнули по позвоночнику мужчины, словно пересчитывая позвонки и женщина шевельнулась, стремясь убежать из-под тяжести его тела, но не отпустить, а самой оказаться сверху.

Уловив ее желание, Марк сдвинулся на бок:

— Но это не значит, что я не способен отплатить тебе тем же.

— Не сомневаюсь, — Юлия выскользнула из-под него и уже следующим, почти неуловимым движением прижала мужчину к постели, перекинув ногу через его живот и склонившись к мужским губам.

Он не позволил ей долго торжествовать. Уверенным аккуратным движением приподнялся и уложил женщину вновь на спину. И теперь уже сам плел на ее теле сеть из ласк, прикосновений и поцелуев. Женщина с удовольствием принимала его прикосновения, то глухим стоном, то невольной дрожью напрягающегося тела благодаря и открывая свои самые сокровенные тайны и потаенные места. Руки Юлии, запутавшиеся в волосах мужчины, то теснее прижимали его, то чуть отпускали, доверяясь его фантазии. А потом она просто вытянула руки над головой, открыв все тело его рукам и губам, прикрыла глаза и теперь только чувственные движения ее бедер навстречу мужской ласке говорили о наполнявшем ее желании.

Во второй раз он вошел, только тогда, когда уверился, что женщина достигла той грани, к которой прежде с легкостью подвела его самого. Вошел и вновь замер, но теперь с каким-то мстительным блеском в глазах смотрел на ее лицо, искаженное то ли улыбкой, то ли мучительной гримасой от невероятного трепещущего наслаждения. Юлия замерла на мгновение, боясь сорваться в закручивающийся водоворот раньше, чем почувствует, что и мужчина готов к ней присоединиться. Ее бедра двинулись навстречу мужчине, горячее тесное жаждущее лоно приняло его, отвечая легкими ласкающими движениями на вторжение.

— Похоже, еще нет... — глухим рокочущим голосом смог выговорить Марк и начал медленное движение. Еще глубже и обратно, почти покидая ее, и снова...

Она изогнулась, открываясь, отдаваясь в его власть, встречая каждое его движение своим — неприкрыто жадным; отзываясь жаждущим и глубоким гортанным стоном; догоняя его, когда он, дразня, покидал ее; пальцы женщины впились в спину Марка, чувствуя каждое движение мускулов на сильной спине; она подчинилась его ритму. Широко открытые глаза женщины не отпускали его взгляд, легким движением ресниц отмечая каждый его возврат в ее уже неподвластное разуму тело.

Вдруг он остановился, резко покинул ее лоно, но не ослабил крепкой и ласкающей хватки на ягодицах.

— Скажи это. Я хочу услышать.

Его орган замер у самого преддверия, лишь влагой и жаром обозначая свое недалекое присутствие. Марк упивался царящим на лице Юлии желанием, страстью, но он хотел большего, он хотел быть уверенным, что нужен теперь ей так же, как нужна ему она.

— Я хочу тебя... — не только в голосе, но и в глазах, в напрягшихся округлостях грудей с заострившимися от возбуждения сосками, во влажности шелковистых волосков лона, в откровенно бесстыдном движении бедер были эти слова, это желание. То ли стоном, то ли коротким криком она повторила: — Я... хочу... тебя! Возьми меня, слышишь?! Марк...

И он вернулся, явил милость победителя. А может быть вернулся, потому что жаждал милости от нее.

— Возьми меня, — вторил он Юлии, двигаясь все короче и быстрее.

А она все теснее прижимала его к себе, мечтая слиться в одно существо. Ответные движения становились все требовательнее, все сильнее впивались в спину мужчины ногти, все громче становились выдохи-крики при каждом новом толчке, пока не оборвались долгим, продолжительным стоном прорвавшегося, поглотившего ее целиком, наслаждения:

— Марк!

— Юлия! — в голос с ней выкрикнул он, выгибаясь над женщиной тугим луком.

Лишь через несколько долгих минут Юлия поняла, что возвращается в реальность, несмотря на все еще стремительное биение сердца и плывущую перед глазами пелену.

— Ох, римлянин, — она шевельнулась, запуская руки в его волосы, чувствуя как расслабляется тело мужчины, накрывшего ее собой до кончиков ног, еще ощущая его внутри себя и его дыхание на своей шее, и не желая прерывать это невероятно приятное состояние взаимного доверия и неги. Марк приник к губам Юлии долгим поцелуем, перекатился на спину и раскинул руки в состоянии полного довольства. Женщина перевернулась на живот, и опершись на локти, вытянулась вдоль тела кардинала. Она с затаенной полуулыбкой смотрела на его профиль, любуясь им. Искусно вылепленным носом, четко очерченными губами, которые могли быть необыкновенно чувственными и столь же необычайно требовательными, неожиданно длинными ресницами.

Оттавиани лежал, прикрыв глаза. Постепенно его лицо стало жестким, четко очертились скулы. Он проговорил:

— К черту Беллармино.

Юлия вздрогнула, услышав имя Великого инквизитора. Подтянулась повыше, коснулась легким поцелуем уголка затвердевших губ:

— Молчите, монсеньор. Ничего не хочу знать, не хочу слышать.

Она отстранилась, глядя на него сверху вниз, серьезно, с легкой, чуть печальной, улыбкой в уголках алых от его поцелуев губ. Медно-золотые волосы, спутанные и еще чуть влажные на висках, закрыли их от всех плотным мерцающим пологом.

— Мне пора идти, монсеньор, — негромко, стараясь не нарушать теплую тишину, проговорила женщина, склонившись к самым губам Марка.

Он вдруг ухватился на ее плечи, желая удержать, покачал головой, но скоро опомнился:

— Прости. Ты права... Я совсем обезумел.

— Я приду, когда ты захочешь меня видеть, — она, лаская, отвела волосы с его высокого лба, провела ладонью по щеке мужчины, словно хотела запомнить ощущение прикосновения к ним. Поцеловала уголок губ и соскользнула на пол, грациозно изогнулась, пытаясь собрать и хоть немного пригладить растрепанные волосы.

Марк лежал, откровенно любуясь ее движениями.

— Завтра. Я буду ждать тебя завтра.

— Я приду. Если мне не помешает что-то, над чем я не властна, — Юлия улыбнулась, и скрылась в складках платья, спрятав горькую усмешку, вдруг исказившую ее губы. Она поняла, что во фразе, задумывавшейся как непреложное обещание, отразилась печальная реальность, которая ждала ее за порогом палаццо Оттавиани. Но когда шелк платья обнял тело, скрывая наготу, ее лицо уже было спокойным. Может быть, чуть печальным.

Марку послышалось что-то свое в словах графини.

— Я в состоянии сделать так, чтобы никакие непредвиденные обстоятельства не помешали вам, синьора.

Юлия присела на край постели, серьезно посмотрела в глаза кардинала:

— Мы же договорились, что решаете вы, монсеньор. И, что бы вы не решили, я буду приходить к вам, пока смогу.

После короткой паузы она добавила:

— Оказывается, я не умею продавать себя, Марк, — ее лицо изобразило выражение шутливого удивленного недоумения. И вновь стало серьезным: — Поцелуйте меня, кардинал.

Не поднимаясь, он дотянулся до ее руки, потянул на себя и вдруг навис уже сверху. Серьезно посмотрел женщине в глаза и сперва легко коснулся ее губ, а после завладел ее ртом целиком. С трудом оторвался, чувствуя, что снова пьянеет от близости тела Юлии.

— Я очень хотел бы, чтобы ты осталась. И так будет.

Она почувствовала как сжалось горло от этих слов, как вдруг неожиданно подступили к глазам горячие слезы. Юлия судорожно вздохнула, на мгновение опустила ресницы. И, уже почти весело усмехнувшись, ответила:

— Я тоже хочу остаться с тобой. Но сейчас мне пора. Иначе утром в Риме будут делать ставки на нас с вами, монсеньор. Хотя... Кажется за их отсутствие я тебя упрекала? — она прикусила нижнюю губу, хитро улыбнулась и осторожно высвободилась из объятий Марка.

"Скорее уж на меня и друга Роберто", — ожесточенно подумал Оттавиани.

— О, богиня! Я прощен за римскую скуку? — он постарался поддержать ее веселый тон. Но в голове уже пытался построить линию отношений с Беллармином.

— Я должна подумать, римлянин! — Юлия насмешливо-высокомерно глянула на обнаженного мужчину, сидящего на постели, среди смятых шелковых простыней, неприкрыто откровенно провела ласкающим взглядом по его телу; облизнула опять пересохшие губы. — Или тебе еще придется постараться...

Вдруг поняла, что еще несколько таких реплик, и он не сможет ее отпустить, а она не сможет уйти. Поэтому быстро, коротко поцеловала сильное плечо мужчины, и, прежде чем он успел что-то сделать, исчезла за дверью.

Привыкший к причудам господина, слуга встретил синьору в главной галерее и с поклоном проводил к выходу.

От палаццо Оттавиани карета графини направилась домой. Юлия задумчиво смотрела в окно, но почти не замечала скользящих мимо силуэтов зданий и деревьев, занятая своими мыслями. Уже покинув "свои апартаменты", сидя в карете, Юлия осознала, что ни разу за все время близости с Марком Оттавиани в ее сознании не появился образ Феличе Перетти. Тело еще томилось блаженной легкостью, но к горлу подступили слезы. Почему? За что? Неужели всего лишь плотское удовлетворение заставило ее забыться? Или инстинкт подсказал, что этот мужчина почувствует присутствие третьего сразу и не потерпит его ни в коем случае? И тогда она потеряет шанс не только на победу, но и на жизнь. Почему после связи с Жераром Манфреди она не чувствовала себя… Кем? Предательницей? Изменницей? Нужна ли ей корона, за которую вынуждают так дорого платить: памятью, любовью? На это Юлия не могла ответить даже самой себе. Но интуиция женщины, долгое время проведшей рядом с князем Церкви, знающей о многих тайнах большой римской политики и, самое главное, о том, что происходит с отступившими и проигравшими, подсказывала, что дело не только в ее желаниях. Почему ей казалось, что документы, отданные Феличе перед смертью и столь желанные монсеньору Беллармино — гарантия не только ее возвышения, но и жизни? "Феличе, зачем ты отдал их мне? Мне страшно".

Графиня резко дернула за шнурок и приказала кучеру поворачивать к церкви святого Антония.

Женщина прошла под своды храма, стараясь не тревожить стуком каблучков тишину. Опустилась на колени перед высоким саркофагом. Осторожно провела ладонью по холодному полированному камню.

— Здравствуй, любимый, — голос Юлии дрогнул, она прикусила губу, но почти сразу справилась с собой. — Прости, что меня долго не было. Я уезжала, потому что здесь без тебя невыносимо. Здесь ты во всем... Я скучаю по тебе, Феличе.

Легко колыхнулось пламя горящих свечей, легкий порыв сквозняка шевельнул золотисто-медный локон, выбившийся из прически. Тихо, на хорошо смазанных петлях, закрылась дверь в боковом притворе. Но женщина, склонившая голову у надгробия, ничего не заметила.

— Я пришла просить твоего прощения, Феличе. Сам знаешь за что. Ты не научил меня жить без тебя. Но сейчас мне приходится это делать! Учиться жить без тебя, — женщина сама не заметила, что говорит уже не тихим шепотом, а почти кричит. — Феличе, любимый, мне страшно! Почему ты оставил меня?!

Голос оборвался, женщина то ли всхлипнула, то ли нервно засмеялась. Провела рукой по лицу, вытирая катящиеся из глаз слезы. Устало опустилась на пол, прислонилась щекой к мрамору.

— Я надеюсь, что тебе хорошо, любимый. Что там, где ты, тебе тепло и спокойно. Твой сын стал другим... Я боюсь за него. Помоги ему, защити его, Феличе. А меня не осуждай. Ты же хотел видеть меня герцогиней, любимый? Кажется, у меня теперь нет выбора. Я буду надеяться на помощь и защиту Марка, прости меня. Феличе, я прошу, я умоляю... Услышь меня, подскажи, что мне делать?!

Голос женщины взлетел под своды церкви, и словно эхом откуда-то из темноты прозвучал ответ: "Юлия…" — голос, который она не спутала бы ни с чьим, наполненный болью и отчаянным призывом, раскатился под каменными сводами. Суеверный ужас, мгновенно сковавший все тело, рассеялся под лавиной безумной, отчаянной надежды, и вот уже Юлия бежит в тот притвор церкви, откуда, как ей показалось, Феличе позвал ее. Почти не осознавая, что делает, Юлия заглядывала в каждый неф, пока в одном не увидела несколько свечей, выпавших из подсвечника на пол. Словно завороженная она смотрела как они догорают в лужицах воска на полу, чувствуя как бешено колотится сердце и холодеют пальцы от вновь проснувшегося страха. Поэтому когда за спиной прозвучали негромкие шаги, она, уже почти теряя сознание, отшатнулась от массивной фигуры в темной рясе и капюшоне.

Брат Иосиф, шагнув вперед, успел подхватить одной рукой почти не держащуюся на ногах женщину, другой — падающий подсвечник.

— Что случилось? Вы так кричали, — спокойный холодный голос проник в сознание Юлии и вернул ее к реальности.

— Иосиф, — выдохнула женщина. — Я... Мне показалось... Кажется тут... Мне послышалось...

Голос сбивался, дрожал. Собираясь с мыслями и силами, она прикрыла глаза.

— В этой церкви странное эхо.

Иезуит убрал руку, которой поддержал графиню, как только уверился, что она сможет стоять сама. Чуть переступил, чтобы поставить тяжелый шандал на место.

— Эхо?! Это было эхо? — Юлия растерянно и недоверчиво взглянула на монаха, словно примеряя его слова к тому, что произошло несколькими минутами раньше.

— Иногда оно отвечает нашим потаенным мыслям, — монах задумчиво обвел сумрачный неф взглядом. — Идемте отсюда.

Юлия шагнула к выходу, но неожиданно остановилась:

— Только эхо? — в ней отчаянно боролись желание рассказать, поделиться и пережитой радостью и пережитым ужасом, и опасение, что она не сможет найти правильных слов. — Потаенным мыслям...

— Я провожу вас, синьора, — настойчиво проговорил иезуит.

Им пришлось вновь идти через центральный неф, где располагался саркофаг Феличе Перетти. Там брат Иосиф дважды преклонил колени — один раз у алтаря, второй — у мраморного надгробия.

Все это время Юлия шла за ним. Она уже почти пришла в себя, и лишь у саркофага Перетти невольно обернулась в сторону нефа, куда так стремительно бежала на призыв Феличе. И чем больше возвращалась графиня в реальность, тем пристальнее становился ее взгляд, направленный в спину иезуита.

Поднявшись из глубокого поклона возле могилы патрона, монах обернулся к графине, перехватил ее взгляд и остановился. В свечном полумраке могло показаться, что холодный лед почти бесцветных глаз дрогнул, поддался. Он был готов к новому разговору, но дал себе обещание, что не поддастся ни на какие провокации. "Они добились, каждый своего: он — ее тела, она — его поддержки… Иначе, с чего бы такая истерика. Что же… Значит моя задача становится легче", — подумал иезуит, разглядывая фигуру графини, ее поникшие плечи, потерянное выражение глаз.

— Почему он умер, отец Иосиф? — вопрос вырвался прежде, чем Юлия успела остановиться.

Женщина подняла на иезуита взгляд, наполненные тоской, и тут же спрятала глаза за влажными от слез ресницами: — Это не потаенные мысли. Я бы отдала все, чтобы этой могилы здесь не было.

— Я знаю. Но какую могилу вы поставили бы здесь вместо этой?

— Разве это так необходимо?

Иезуит едва сумел сдержать неуместную сейчас улыбку — эта женщина всегда умела поставить собеседника в тупик.

— В данном случае это была неизбежность. Подойдите ближе, синьора, — он протянул руку, приглашая Юлию приблизиться к надгробию.

— Неизбежность, — словно эхо повторила Юлия. — Почему ты не позволил мне тогда умереть? Зачем оказался рядом?

Она сама не замечала, что сейчас задает брату Иосифу почти те же самые вопросы, которые только что задавала Феличе Перетти. Которые вот уже несколько месяцев задавала себе.

— Что вы видите здесь, графиня? — он проигнорировал ее вопросы, указывая на высеченную надпись.

Юлия медленно перевела взгляд на надгробие и, словно видела эту надпись впервые, медленно произнесла:

— Феличе Перетти

— И все? — жесткая, точно отмеренная, издевка в голосе монаха. Или это снова игры особого эха церкви святого Антония?

Вот теперь Юлия взглянула на него. В ее глазах метнулись отблески свечей. Или гнева?

— Чего ты добиваешься, монах? И... — графиня вдруг замолчала. — Откуда ты здесь взялся, отец Иосиф?

Ответный отблеск в не-отведенных глазах:

— Или только вам принадлежит память? — он тоже умел играть в вопросы.

Губы женщины сжались в тонкую линию. Она глубоко вздохнула, словно набиралась сил для прыжка в воду. Но в это мгновение в ее памяти зазвучал голос Перетти: "Ты должна поладить с ним. Ведь получилось же у вас это однажды". Тонкая линия губ медленно расслабилась, превратилась в полуулыбку.

— Чего вы добиваетесь, святой отец?

— Только того, чтобы вы поняли. Вы не одна в своем горе, — неожиданно усталые, горькие интонации. Он переступил, спрятал руки в широкие рукава рясы.

Взгляд Юлии метнулся от лица монаха к надписи на надгробии и обратно.

— Не одна? — в ее голосе прозвучали недоверие и надежда. Графиня невольно шагнула ближе к монаху, пытаясь поймать его взгляд.

— Там, где вы видите имя, я вижу Рим и Церковь. И кто сказал, что моя утрата менее вашей? Но мы можем помнить вместе. Каждый свое.

— Помнить. Да, помнить, — женщина медленно повернулась к надгробию, осторожно, будто боялась разбудить спящего, провела ладонью по мрамору. — Рим и Церковь у вас остались. У меня его нет. И я не знаю, что мне делать дальше. У кого просить помощи? Мне страшно.

— Вы боитесь, что не справитесь без него? С чем?

Если и был брат Иосиф удивлен той переменой, что произошла в интонациях Юлии, обращенных к нему, особенно по сравнению с их встречей в стенах колледжа, то иезуит ничем этого не выдал.

— С жизнью, — краешком губ усмехнулась графиня. Ей хотелось, чтобы из голоса и глаз брата Иосифа хоть ненадолго ушел этот ледяной пронзительный холод, чтобы не нужно было защищаться и нападать, а просто ощутить сочувствие. Но, кажется, это было слишком невозможно. И вот, когда женщина уже совсем в это поверила, выражение отстраненного внимания дрогнуло. В прозрачно-серых глазах затеплился не отраженный, а свой, внутренний свет. Тонкие губы разомкнулись, и по ним скользнул кончик языка.

— Не обижайте себя, синьора. У вас достаточно своего опыта для жизни.

— Моего опыта достаточно было для той жизни, которая осталась здесь, — она обвела взглядом храм, саркофаг, короткие слова "Феличе Перетти ди Монтальто". — И его достаточно, чтобы понимать, что теперь этого опыта мало.

— Может быть попробовать сменить источник, откуда вы черпаете опыт?

Он вновь двинулся с места, но теперь явно делая шаг к Юлии.

Она не отступила, только чуть выше подняла голову:

— И как же это сделать?

За этим вопросом были и невысказанные слова о том, что источник прежнего ее опыта был ее любимым мужчиной, и невольная улыбка, впрочем довольно холодная: "Уж не вы ли, святой отец, готовы им стать".

— Разве сегодня вы уже не попытались это сделать? — ни тени обвинения или упрека не было в голосе иезуита, только намек, подсказка, что она на верном пути.

Щеки женщины вспыхнули:

— Я не уверена, что, — Юлия замолчала, не договорив: "у меня получится".

И вдруг, словно ей надоело играть в эти полунамеки, полувопросы, полуответы, она шагнула к брату Иосифу, быстрым легким движением и совершенно беззащитно, искренне, отчаянно-устало прижалась к нему, так, словно он сейчас был единственным существом на свете, у кого она могла просить помощи, защиты, тепла.

Нельзя сказать, что он не ожидал этого, и все же оказался не готов. Слишком естественно рука легла на плечи женщины, слишком долго длилось мгновение близости, пока он не отстранился:

— Поезжайте домой, синьора. Я заеду к вам. Скоро.

Когда она взглянула на мужчину, во взгляде золотисто-медовых глаз не было ни смущения, ни удивления. Было сосредоточенное спокойствие. За те короткие мгновения, что она провела в объятиях сильных рук — Юлия всем существом ощутила спокойную, грозную, уверенную в себе, хотя и скрываемую силу, исходящую от мужчины, — она что-то решила для себя. Окончательно.

— Я буду вас ждать, — ни вызова, ни призыва. Просто констатация факта. И так же спокойно, скорее ставя собеседника в известность, чем приглашая к диалогу: — Я постараюсь не просто выжить, но и получить корону Кастилии. Так хотел Феличе. Если я ее не получу, видимо, мне придется умереть. И я буду искать помощи монсеньора Оттавиани. И надеяться на вашу поддержку.

Непроизвольным, характерным движением Юлия выше вскинула голову, как делала всегда, когда пыталась убедить саму себя в своей силе. Коротко взглянула в глаза иезуита: "Если захочешь — помоги мне. Нет — просто не мешай".

Женщина развернулась. Двух шагов ей хватило, чтобы вернуться к могиле Феличе Перетти. Опустилась на колени, нежно прижалась щекой к холодному камню, на секунду прикрыла глаза, словно не холод мрамора, а тепло мужской ладони ощутила на своей щеке. Поднялась, и уже не оглядываясь, направилась к выходу. Дробь ее каблучков разбила тишину.

Монах благословил ее напоследок. Дождался, когда за спиной графини закроется дверь церковного притвора. Лишь теперь, оставшись в одиночестве, позволил себе немного расслабиться. Под сводами церкви раскатился короткий тихий смех, злой взгляд остановился на высеченном имени, скользнул выше, по резьбе алтарных ворот и дальше — к хорам. Но вдруг тревога сменила надменно-торжествующее выражение на лице иезуита. Он быстрым шагом вернулся в дальний неф, из которого ранее вывел Юлию. Там внимательно осмотрелся. Поднял с пола блеснувший в свете свечей золотой нательный крест на порванной цепочке. Спрятав его в складках одеяния, брат Иосиф вновь, теперь уже из сумрака, посмотрел на подсвеченный саркофаг в центре. Еле слышно, будто обращаялся к невидимому собеседнику, проговорил:

— Город и мир продолжают жить без тебя. Даже она. Беллармин напомнил ей о твоем предсмертном подарке. Хотя сам он теперь считает, что эта корона больше подойдет другой женщине. Ты просчитался. Он не будет ей помогать. Юлии придется сделать все самой. Она уже рассказала это все тебе. Правда умолчала, что ты часто беспокоишь ее. Впрочем, она уже нашла нового покровителя. Ты был прав, она умна. Орден, а теперь и Генерал не оставят ее. Менголли? У него появились опасные игрушки, но пока он не перешел черту. Раб своей гордыни, ты оставил их, женщину и мальчишку. Теперь ты ничего не можешь изменить. Мне пора, прощай. Дела.

Брат Иосиф бесшумно покинул храм.

* * *

Вернувшуюся из церкви Юлию, как всегда встретил на пороге Пьер Шане. Управляющему хватило одного взгляда на графиню, чтобы понять — что-то произошло. Не очень хорошее. Впрочем и сама графиня не собиралась играть в молчание:

— Синьор Шане, я хотела бы поговорить с вами чуть позже.

Управляющий согласно склонил голову.

Он нашел Юлию в маленькой гостиной, у камина. Мужчина молча налил вина в бокалы, один протянул женщине, со вторым опустился в кресло напротив. Глядя, как отблески огня мерцают на золотистых локонах, он неожиданно вспомнил, что когда-то давно, в Париже, именно блики солнца на медно-рыжих волосах совсем юной нищенки, сидевшей на берегу Сены, заставили школяра Сорбонны обратить на нее внимание.

С этого началась странная дружба Пьера де Шане, отпрыска старинного и очень бедного рода, сбежавшего от отца за университетской лицензией, и Юлии Везен, юной безродной побирушки из парижских трущоб. Бедный дворянчик не сразу поверил, что очаровательная девчонка, в отличие от своих товарок и подружек — среди которых он и нашел себе свою прекрасную даму — не промышляет древнейшим ремеслом и поэтому частенько сидит голодная. Он иногда — когда отец присылал непослушному сыну небольшую стипендию — подкармливал ее, и с интересом наблюдал, как увлеченно следит рыжая девчонка за знатными дамами и кавалерами, и как она, с точностью обезьянки, копирует их манеры и речь. Юлия оказалась еще и благодарным слушателем, охотно внимая рассказам студента о лекциях и профессорах, а потом и задавая вопросы о сюжетах самых интересных для нее. Некоторые ее вопросы школяр потом рисковал задавать на диспутах. Желая сам почувствовать себя уже состоявшимся магистром, он учил ее читать и писать, и удивлялся с какой охотой ученица выводила буквы на песке у реки или вдохновенно читала указы городского магистрата.

Карьера студента закончилась неожиданно — его подружка была найдена жестоко зарезанной; университетский совет, вопреки традиции, выдал его городским властям и незадачливого юношу ждала бы виселица, если бы в суд не явилась Юлия Везен и под присягой не назвалась его невестой. Девчонка утверждала со слезами в прекрасных глазах, что в ночь убийства они были вместе. Искренность ли слез, очарование ли манер, неожиданных от нищей бродяжки, или недостаток улик — не известно, что оказалось решающим, но школяра отпустили.

А потом в жизнь Юлии пришли перемены, имя которым было — епископ Феличе Перетти. Их первая встреча на улице была случайной — побирушка попросила милостыню у красивого прелата. Что разглядел князь церкви в рыжеволосой нищенке осталось тайной, но вскоре его слуги нашли ее. После, благодаря не только молитвам тулузского епископа, но и его деньгам, которые остались и в конторах нотариусов, и в кошельке парижского короля нищих, вместо Юлии Везен появилась Юлия дю Плесси Бельер, юная осиротевшая наследница бедного дворянского рода из Нормандии, принятая под покровительство епископом Перетти. Теперь уже она считала своим долгом помогать названному брату, который тем временем — не по желанию, скорее по необходимости выживания — стал частью огромного братства парижских нищих. Что-то в характере юной женщины не позволило ей скрывать существование Пьера от своего покровителя, и однажды она честно и полностью изложила историю их отношений. Епископ пожелал встретиться с Пьером де Шане. После недолгого разговора, по итогам которого служитель церкви не увидел в Пьере опасности своим замыслам в отношении своей протеже, а может просто решил, что не стоит отказывать воспитаннице в такой незначительной прихоти, Пьер де Шане остался рядом с Юлией. Наверное, именно он первым заметил, что взгляды девушки на Перетти наполнены уже не только благодарностью и восхищением, но и чувством более сложным и глубоким. Да и отношение прелата к ней все сложнее стало называть отеческим. Вот тогда Пьеру пришлось решать, каковы его чувства к этой женщине. Итогом тягостных размышлений, в которых взвешивались чувства и перспективы карьеры, боролись ревность и желание сделать ее счастливой, стало только четкое понимание того, что он готов защищать и оберегать ее, став другом и братом, если только она сама того пожелает.

Юлия, к тому моменту уже с головой погрузившаяся в чувства к епископу Феличе Перетти, была рада, что рядом есть человек, с которым можно говорить и делиться этими чувствами.

И вот настал момент понимания того, зачем тулузскому епископу понадобилось сотворить из Юлии Везен — Юлию дю Плесси Бельер. В прелестную юную даму влюбился сам граф Тулузы, и очень скоро графская корона опустилась на золотисто-медную голову Юлии. Вот только она не сразу поняла, что к этой короне и этому титулу ее привел епископ Перетти, и что за это ей придется заплатить — заплатить помощью против того, чье имя и титул она носила. Но даже не это прозрение было самым страшным. Страшнее было понимание того, что она стала лишь орудием в руках епископа Феличе Перетти, человека, без любви которого она уже не мыслила себя. Возможно, будь рядом друг, ей удалось бы быстрее понять, пешкой в какой игре стали ее чувства. Но граф Тулузы отказался принять Пьера де Шане не только при дворе, но и в своих владениях — рядом с графиней мог быть только один мужчина, и ее круг общения должен был быть безупречен.

После закрытого процесса, где присутствовал представитель короля, граф Тулузы был казнен. Графиню, чтобы избавиться от проблем наследования титула, передали в руки испанской инквизиции. И лишь спустя время Юлия дю Плесси Бельер осознала, что главной ее виной стала прежде всего любовь к Феличе Перетти — и ее власть, власть женщины над мужчиной. До самого последнего момента их встречи, когда он вышел из камеры, унося на руках их новорожденного сына, она еще надеялась. Она надеялась даже первые годы в монастыре, куда ее перевели из подвалов инквизиционного дома.

После была, случайно допущенная настоятельницей, встреча с покровителем монастыря Франческо Каррерой. Беззастенчиво пущенное в ход искусство обольщения, бегство, новая жизнь под покровительством сильного и новое замужество — на сей раз за маркизом де Ла Платьер. Спустя некоторое время к ней приехал Пьер де Шане. Он вернулся к делам управляющего. Супруга маркиза настояла на этом назначении, проявив знание слабостей своего мужа. Однажды Юлия рассказала старому другу все, что произошло с того момента как она стала графиней Тулузы. В конце повествования он услышал: «Я хочу увидеть своего сына. И Феличе Перетти».

Женщина сидела, закутавшись в огромную кружевную шаль и неотрывно смотрела на пляшущие языки пламени. Тихий голос вернул мужчину из омута воспоминаний.

— Пьер, я схожу с ума. Он позвал меня, — Юлия отвела взгляд от камина, взглянула в серые, но странным образом излучающие тепло, глаза человека напротив. Единственного, кому верила всегда. Друга. Брата.

— Снова? — такой теплоты в голосе замкнутого и сурового управляющего никогда не слышали ни другие слуги в доме, ни его немногочисленные подружки.

Юлия, взгляд которой стал отстраненным и далеким, покивала головой, а потом начала негромко говорить, вспоминая.

Первый раз это случилось во время путешествия, в которое графиня отправилась по совету Лейзера, чтобы "забыть все могилы". Она на несколько дней остановилась в Ферраре. Ноги сами понесли ее по тем местам, где они, смеясь и не стесняясь прохожих, целовались с Феличе Перетти, тогда — Джакомо Сарто. На одной из маленьких тесных улиц Юлия вдруг увидела идущего впереди мужчину в черном камзоле с серебряным шитьем, в широкополой шляпе. Солнце Феррары или воспоминания были тому причиной, но Юлия ни на миг не усомнилась в том, что впереди идет Феличе. Она окликнула его, но мужчина лишь быстро обернулся через плечо — Юлия успела заметить знакомые высокие скулы — и ускорил шаг. Она бежала за ним, пока он не свернул в переулок. Когда же в переулок свернула графиня, оказалось, что это тупик. На серых каменных стенах не было ни окон, ни дверей. А тот, за кем она бежала, просто исчез. Но Юлия могла поклясться, что в маленьком тесном тупике висел аромат духов Феличе.

Женщина замолчала, отпила вина. Пьер негромко сказал:

— Нередко мы принимаем кого-то другого за того, кого так хотим увидеть.

— Он потом приходил снова. Уже в Бельере.

Это было почти перед самым отъездом. Пребывание в имении, наполненное тишиной, приятным одиночеством, прогулками и редким общением с соседями, казалось, исцелили душу и тело Юлии. Воспоминания о Перетти не оставили ее, но уже не вызывали мучительной, выкручивающей душу, боли. На смену ей пришли нежные и теплые воспоминания о самых счастливых днях — днях, проведенных вместе. После одной из прогулок, наполненных такими воспоминаниями, Юлия вернулась в замок довольно поздно, когда на траву уже легла вечерняя роса и воздух наполнился прохладой. Графиня отпустила Женевьеву, а сама присела у зеркала, расчесывая волосы. Тишину в спальне нарушало только потрескивание воска горящих свечей, источавших терпко-сладкий аромат. В этом мерцании Юлия засмотрелась на свое отражение, на нежный блеск семи жемчужин на шее — это украшение, первый подарок, она почти не снимала со дня смерти Перетти. Уже засыпая на краю широкой постели, графиня подумала, что давно ее ожерелье не светилось таким глубоким чистым блеском жемчуга.

Спала женщина не долго. Проснулась, почувствовав как ее губ коснулись мужские губы. Знакомые, любимые, желанные. Она не испугалась, потому что знала, что однажды он придет, когда она будет спать, также как часто приходил раньше и разбудит ее поцелуем. "Ты пришел, Феличе", — улыбнулась она, отвечая на требование мужских губ. "Юлия", — щекочущий шепот раздался у самого ушка, а потом его руки и губы завладели каждой клеточкой стосковавшегося по ним тела. Юлия чувствовала его тепло, его запах, его страсть, его силу, тяжесть желанного любимого тела, отдаваясь ему, принимая его. Любя его. И уже почти теряя сознание, рассыпаясь на миллионы звездных осколков под волной удовольствия, она услышала его голос: "Ты моя!" "Твоя", — выдохнула в ответ, почувствовала как нежно коснулись его губы уголка ее улыбающихся губ, как сильная рука отвела со лба слипшиеся золотые локоны. Разгоряченного тела коснулась ночная прохлада, когда он лег рядом. "Феличе", — Юлия повернулась к нему, открывая глаза...

По комнате гулял ночной ветер из распахнутых окон, принесший прохладу и потушивший почти догоревшие свечи. Может быть, Юлия и решила бы, что ей приснился странный, до краев наполненный любовью и чувственностью сон, оставивший во всем теле блаженную усталость и легкость. Но уже в следующий миг графиня кричала, кричала так, что сбежались перепуганные заспанные слуги. Вторая половина широкой постели была смята, словно только что на ней лежал большой тяжелый мужчина. Но не это испугало Юлию до дрожи, до нервных всхлипов. В комнате висел запах духов кардинала, и даже Женевьева вынуждена была признать, что именно ими пахнут волосы и кожа госпожи. Слуги обыскали весь дом и сад, конечно, никого не нашли. Следующий день Юлия провела в странном полузабытьи, перемежавшемся короткими истериками.

— Сегодня я слышала его голос. Я просила услышать меня, и он ответил мне, позвал меня.

Пьер нахмурился, увидев как странно блестят глаза Юлии, как на бледных щеках проступают лихорадочные пятна.

— А появился отец Иосиф и сказал, что я жутко кричала. Я схожу с ума, да, Пьер?

— Нет, — после довольно продолжительного молчания, мягко ответил мужчина. — Это не он приходит к тебе, это ты не хочешь его отпустить.

— Но...

— Юлия, ты не хочешь его отпустить, — так же мягко, но с напором повторил Пьер. — И ты на самом деле рискуешь стать римской сумасшедшей, если не перестанешь звать своих призраков. Ты же не хочешь такой славы?

Он тихо усмехнулся. Юлия задумчиво смотрела на него. Лихорадочные пятна на щеках поблекли, в глаза вернулось серьезное и печальное выражение внимания.

— Ты так думаешь?

— Я так думаю. Мертвым не место в мире живых, а его преосвященство мертв. В этот раз ты была с ним, ты проводила его. И... — он чуть повысил голос, увидев, что Юлия готова что-то возразить. — И в этот раз он умер навсегда. Смирись с этим, иначе твои призраки погубят тебя.

Юлия, опустившая голову, исподлобья взглянула на него и он, отвечая на невысказанный вопрос, продолжил:

— Отпусти монсеньора. Дай ему покой, не тревожь его душу. Отпусти его, Юлия, не мучай себя.

Юлия тихо вздохнула-всхлипнула, постаралась украдкой вытереть слезы, заскользившие по щекам. Пьер, отвернувшийся к огню, не заметил этого. Сделал вид, что не заметил, увлеченный игрой пламени.

Они еще долго сидели молча рядом, глядя на огонь, медленно допивая вино.

— Ты думаешь, у меня получится? — негромко и уже очень спокойно спросила Юлия. Пьер посмотрел на нее пристально, серьезно, увидел знакомый сосредоточенный взгляд Юлии Везен. Понял, что решение принято.

— Да, у тебя получится. У вас все получится, Юлия дю Плесси-Бельер, маркиза де Ла Платьер. Вам пора отдыхать, ваша светлость.

Мужчина поднялся, склонил голову и вдруг, лукаво улыбнувшись, легким нежным движением провел по кончику носа графини, словно желая за него поднять ее лицо вверх:

— Выше нос, моя синьора!

И Юлия невольно рассмеялась, вспомнив, что именно так подбадривал иногда замерзшую и голодную девчонку в Париже нищий школяр. Когда Пьер уже был на пороге, она негромко ответила:

— Конечно, синьор магистр!